В какой-то момент Шарлотта, открыв глаза, поняла, что она, должно быть, заснула. Маленький Джейкоб спал у нее на груди, и…

Тут она вспомнила весь ужас предыдущей ночи. Она вскочила, уложила Джейкоба в гнездо из одеял, выбралась наружу — и столкнулась с Люком.

Она остановилась, и он взял ее руки в свои.

— Мы похоронили Бена, — мягко сказал он. — Бидди Ли сейчас с Джорджем. С ней все будет в порядке.

— А семья Смитерсов? — спросила Шарлотта. — Никто не повесил их и не отрезал их половые органы? Никто не высек их и не содрал с них живьем кожу?

— Все уже закончилось, — пробормотал он, крепко удерживая ее ладони в своих.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «закончилось»? — спросила она. — А как насчет правосудия? Ты хочешь сказать, что совет мужчин считает, что это прекрасно — убить человека просто потому, что кому-то этого хочется? — Она сжала кулаки, как будто от этого что-то могло измениться.

— Послушай, Шарлотта, — сказал он. — Все закончилось. Бен мертв, и ничего не произойдет с Джеком, Скитом и их дружками. Это неправильно, но это правда. По их рассказам, им пришлось сражаться за свою жизнь и стаскивать Бена с Карлин…

— Но это же ложь! Бен, вероятно, защищал Бидди Ли от Скита! Он знал, что Скит ходит за ней по пятам.

— Слово белой женщины значит больше, чем слово рабыни. Фрэнсиса повесили за воровство. Наказание за тот проступок, в котором они обвинили Бена, гораздо серьезнее. Так и должно быть.

— И ты считаешь, что это правильно?

— Конечно, нет, — ответил Люк. Из палатки раздался детский плач. — Я говорю, что это называется самосуд.

Шарлотта вошла в палатку, взяла Джейкоба на руки и сразу вышла, но увидела только спину Люка. Неужели он уходит?

Она хотела позвать его, но в следующий момент она возненавидела его за то, что он, мужчина, понимая, что Смитерсы совершили страшное убийство, признал свое бессилие и умыл руки.

Она положила Джейкоба на маленькое стеганое одеяло, которое сшила ее мама, «как раз под попку ребеночку», и вытерла ему эту маленькую попку, которая сейчас помещалась у нее на ладони. Джейкоб заплакал, и Шарлотта почувствовала, что тоже готова разрыдаться, оплакивая все то, что так неожиданно пошло неправильно в этом путешествии. Почему Джейкобу теперь суждено расти без мамы, которая бы заботилась о нем и присматривала за ним? Почему Бен должен был испытать такую боль?

Когда она просунула мягкую пеленку между его маленькими ножками, он закричал еще громче. Шарлотта наложила немного успокаивающего бальзама, предназначенного для ран лошадей и скота, на опрелости, которые образовались в складочках кожи. Она говорила себе, что кое-что она знает точно: она знает, что успокаивающая мазь из толченой ромашки, пчелиного воска и меда поможет успокоить боль маленького Джейкоба. Она знала, как ухаживать за ним и как любить в нем все — его запах, мягкость его кожи и свежесть его дыхания. Но было еще столько всего, чего она не знала, потому что она не была настоящей матерью. И ее тело чувствовало всю свою бесполезность перед лицом его голода.

— Я принесу тебе немного молока, как только… — начала Шарлотта, но потом замолчала от изумления. Люк возвращался к ее палатке и нес в руках что-то похожее на чашку.

Люк посмотрел на Джейкоба, и на его лице отразились любовь и боль потери. Малыш снова напомнил ему собственного сына.

— Тебе бы надо научиться кормить твоего мальчика, Шарлотта, чтобы не приходилось бегать к другим женщинам всякий раз, когда Джейкоб захочет есть. А сейчас дай-ка его мне, а сама налей немного молока в эту чашку.

Она закончила пеленать Джейкоба и протянула извивающегося голодного малыша Люку. Джейкоб перестал верещать, но Шарлотта видела по его ожесточенным, нетерпеливым, толкающим движениям, что он вот-вот разразится новой звонкой трелью.

Люк укачивал малыша, но при взгляде на него казалось, будто сердце его разрывается от горя. Шарлотта подумала, что он, должно быть, вспоминает, как баюкал своего собственного маленького сына.

Она налила молоко в чашку, которую принес Люк, — маленькую серебряную чашечку с инициалами Дж. Э., и догадалась, что это, наверное, чашка сына Люка.

— Достаточно, Шарлотта, — сказал Люк. — Все, что ему нужно, это несколько глоточков.

Шарлотта сглотнула, удивляясь, как может быть, чтобы ее имя, произнесенное Люком, оказывало на нее такое действие. С момента смерти Люси ее впервые охватило отчаяние — она не желала любить, не хотела испытывать вообще никаких чувств по отношению к кому бы то ни было, и меньше всего — по отношению к этому мужчине. И Люк, — Шарлотта была в этом убеждена, — чувствовал то же самое. Но сейчас, всего лишь услышав свое имя из его уст, она почувствовала, что он хочет удержать ее рядом с собой. Глядя, как он держит Джейкоба, — так ловко, будто возился с детьми всю свою жизнь, — она понимала, что сердце ее в опасности.

— Теперь ты должна сначала смочить в молоке палец. Смотри, как это делаю я, — сказал он, когда она протянула ему чашку. Он уложил Джейкоба на свою руку. — Заставь его поверить, что ты его мама. — Он сунул свой палец в рот Джейкобу, и тот взял молоко, двигая губами сначала нерешительно, но потом более активно. Он посмотрел вверх на Люка с удивлением. — Потом нужно наклонить чашку, — продолжал Люк, — и дать ему сделать маленький глоток, но очень маленький — просто коснуться молока губами. Видишь?

Джейкоб пил, но не делая глотки, а просто набирая молоко губами с края чашки.

Пока Шарлотта смотрела на это, она поняла, что если бы она не успела влюбиться в Люка раньше, то в этот момент она не смогла бы избежать этой участи. Он едва знал Джейкоба и все же обращался с ним, как с собственным сыном.

— Тебе лучше попробовать сделать это самой, пока я здесь, — сказал Люк, передавая ей Джейкоба.

Люк ощущал в своих руках вес маленького тельца, чувствовал сразу слишком много — слишком большую потерю, слишком большую нежность к ребенку, которого он почти не знал, слишком большое сожаление о неправильном решении, принятом много лет назад.

Он посмотрел на Шарлотту и увидел в ее глазах отражение чувства, которое столько раз видел в глазах Пармелии: она была в него влюблена. Ясно как божий день. Женщина, которая утверждала, что не нуждается в мужчине, женщина, которая планировала самостоятельно содержать ферму, когда достигнет земель Орегона, была влюблена в Люка Эшкрофта, мужчину, который действительно испытывал потребность в том, чтобы видеть ее, говорить с ней. Но любовь? Это было нечто, чего он не желал видеть в глазах женщины, и совершенно точно не желал ощущать ее в своем сердце. И если ему когда-либо суждено снова испытать это чувство, это должна быть любовь к участку земли, к своему делу. И на этом точка…

Джейкоб плакал и тянулся к Люку, размахивая своими маленькими ручками в воздухе, а голос в сердце Люка говорил ему: «Ты уже любишь этого ребенка», И это было неправильно. Когда он чувствовал тепло тела Джейкоба, он забывал Джона. Если он привыкнет к запаху кожи Джейкоба, он забудет запах кожи Джона. Он чувствовал, что это уже происходит.

Он жил жизнью, наполненной любовью к жене и сыну. У него был один шанс, и теперь этот шанс уже использован.

— Я все делаю правильно? — спросила Шарлотта с улыбкой, пока Джейкоб собирал капли молока с ее пальца.

Он не может любить ее. Он не может позволить ей любить себя, каким бы сильным ни было их влечение друг к другу.

— Теперь наклони чашку, — сказал он. — Сейчас, когда он хочет еще, дай ему еще.

Пока Шарлотта ждала, когда Джейкоб сделает глоточек, брови ее взлетели высоко-высоко. А когда он все-таки глотнул, она выглядела пораженной.

— Это работает! — воскликнула она.

— Конечно, работает, — ответил Люк. — Ведь его кормит такая красивая и заботливая женщина, как ты, Шарлотта. Разве может быть по-другому, когда ты рядом?

Щеки Шарлотты вспыхнули, а уголки рта поднялись вверх — слегка. Она дала Джейкобу сделать еще глоточек, потом еще и еще один. А потом он свернулся у нее на груди, кулачки его сжались, а веки тяжело опустились.

— Он, кажется, спит, — сказал Люк.

Шарлотта улыбнулась, а затем печально посмотрела на Люка.

— Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты помог мне разобраться со всем этим, — сказала она тихим и робким голосом. — Я знаю, что без тебя я бы не справилась.

Она выглядела такой красивой и чувственной… Он должен положить этому конец, прежде чем причинит ей еще более сильную боль.

— Шарлотта, — произнес он. Он ненавидел то, что ему приходилось говорить, но он должен был это сделать.

— Да? — мягко отозвалась она.

— Ты знаешь, что я всегда приду тебе на помощь, в любой день этого путешествия. Днем и ночью.

Она ничего не ответила.

— Ты знаешь это?

— Да, — ответила она почти шепотом.

— И ты знаешь… — Он замолчал. Как он может ей сказать, что всегда будет хотеть ее? Разве он не пытается поступить правильно, направить ее к кому-то, кто достоин ее, кто не причинит ей боли? — Шарлотта, тебе следовало бы найти себе мужчину, которому тоже была бы нужна семья. Видит Бог, в этом обозе много холостых мужчин, и у тебя есть возможность выбрать.

Шарлотта сжалась, как будто он ударил ее. Следующий долгий миг он ощущал как физическую боль. Он ждал, что она расплачется.

— Что дает тебе уверенность, будто ты можешь знать, чего хочу я? Что мне нужна семья?

— Потому что я всегда знал тебя, — сказал он, и услышал в своем голосе надлом. — С момента первой нашей встречи. Как ты и сказала.

— Но это не так, потому что, если ты думаешь, что я снова хочу выйти замуж, Люк, ты ошибаешься.

— Нет, ты этого хочешь, Шарлотта. Ты хочешь выйти замуж, и ты хочешь иметь еще детей, кроме Джейкоба. Ты заслуживаешь встретить мужчину, который тоже хочет этого.

Слезы, наконец, брызнули из ее глаз. Ничего не ответив, Шарлотта крепче сжала Джейкоба в своих руках и юркнула обратно в палатку.

Он разбил ее сердце. На мгновение перед его мысленным взором снова появился Белый Лис. «Ты должен жить настоящим, — сказал он. — Ты должен жить своей жизнью».

Но Белый Лис не знал его. Джордж не знал его, Зик Блисс не знал его. Он получил дар — Пармелию и Джона — и потерял их.

Шарлотта заслуживала лучшего мужчины. Он посмотрел вниз на молоко, которое осталось у него в руке, — на серебряную чашку с инициалами, при виде которых его сердце разрывалось от боли. Иди к ней!

Люк сделал глубокий вдох и направился к палатке Шарлотты. Затем остановился, поставил чашку снаружи перед пологом и пошел назад к своему фургону. Говорить с ней снова было пустой тратой времени, пришла пора отправляться в путь.