— Мы совершаем богослужения и стараемся донести до аборигенов слово Господа и его мудрость, — важно сказал отец Де Хавен, поглаживая свою большую густую бороду, похожую на бороду Джорджа. — Мы обратили в свою веру индейцев племен сэлиш, нез-персэ и кордален. Мы чувствуем, что сейчас самое время действовать, пока проблемы с белыми поселенцами не оттолкнули их души от Господа нашего. — Священник пристально посмотрел на Люка. — Я вижу, вас что-то тревожит, — тихо добавил он и снова погладил бороду. — Может быть, вы хотели бы рассказать мне о чем-то?
Люк покачал головой, чувствуя раздражение из-за того, что невольно выдал свои чувства. Неужели теперь все будут спрашивать, что его тревожит? Он снова покачал головой, высекая кремнем искру и сожалея, что рядом нет Белого Лиса. Со старым индейцем, по крайней мере, можно было хорошо посмеяться и славно, долго покурить.
Они с Эммой пригласили отца Де Хавена на обед, но как только трапеза была окончена, Люку захотелось уйти, оставив Эмму развлекать гостя. Он не хотел говорить о женщинах, которых он потерял, или о сыне, которого любил, или о ребенке, которого искал, но не нашел. Он не собирался купаться в жалости к себе, ему нужно было продолжать жить своей жизнью.
— Все, что мне нужно, отец Де Хавен, так это добраться до Орегонских земель.
— Потому что вы там кого-то знаете? — странным тоном спросил отец Де Хавен.
Люк резко покачал головой.
— Нет, — с раздражением ответил он, хотя и сам не мог понять, что именно в таком простом вопросе вывело его из себя.
— А что вы собираетесь там делать? — спросил отец Де Хавен, пока Люк осторожно дул на пламя костра.
— Заготавливать лес, — ответил Люк. — Заготавливать лес, потом снова и снова заготавливать лес. И все сначала.
— Самостоятельно, без напарника? Люк кивнул.
— Мы собирались начать свое дело вместе с моим другом. Теперь это будет дело для одного человека. — Он посмотрел священнику в глаза. — Я сам себе хозяин, отец Де Хавен…
— Ваше сердце терзает боль, — прервал его священник. — Сможете ли вы достичь Орегона, когда у вас на сердце такое тяжелое бремя?
— Не обижайтесь, святой отец, но я знаю очень много людей, которые носят на сердце гораздо большее бремя, чем у меня. Очень много, поверьте, — совершенно серьезно сказал он.
— Сын мой, я не буду спорить с вами об этом, — ответил отец Де Хавен. — В конце концов, мы просто разговариваем. В наших миссиях есть дети, которые еще не умеют говорить, которых потеряли, которые стали сиротами, или заболели, или все это вместе взятое. У нас есть индейские женщины, которых ранили, белые женщины, которых бросили, дети, которые не знают, где искать своих родителей или даже с чего начать поиск…
— Отец Де Хавен, — внезапно прервал его Люк.
— Слушаю вас, сын мой.
— Вы сказали, что в ваших миссиях есть грудные дети. Если я опишу вам ребенка, сможете ли вы сказать, находится ли он под вашей опекой?
Шарлотта вздрогнула, хлестнув кнутом по спинам быков.
Они все поверили в свой огромный шанс, когда решили следовать за Лэнсфордом Хастингсом, поверили словам, сотканным, возможно, из золотой нити их мечты, их самых несбыточных надежд. Но только не из правды. Никогда еще за все то время, пока они путешествовали в обозе, они не проходили таких коротких расстояний, прежде чем им приходилось останавливаться из-за дождя или болезней. Никогда еще не казался им каждый дюйм целой милей, а фут — сотней миль. Лэнсфорд Хастингс даже не удосужился упомянуть о том, что все — фургоны, упряжки быков и даже само ярмо — было шире, чем то узкое ущелье, через которое им предстояло пройти.
Оглянувшись, за изорванным грязным покрывалом Шарлотта разглядела лицо Альмы. В последний раз, когда Шарлотта заглядывала внутрь, Зик лежал на одеяле внутри фургона, а Альма вытирала его лоб влажной тряпкой.
— У него снова жар, — произнесла она глухим испуганным голосом. — Держись подальше, Шарлотта, — строго предупредила она.
Теперь Альма, казалось, разговаривала с Зиком. Слезы ручьем текли по ее лицу.
— О, мама, — тихо сказала Шарлотта. — Неужели мы приняли самое опрометчивое решение в нашей жизни, когда пошли за мистером Хастингсом?
Скоро наступит зима, выпадет снег, и если они вовремя не выберутся из этого ущелья.
Вдруг Шарлотта услыхала впереди крики, и фургоны стали останавливаться один за другим.
Пит Вестроу, лицо которого не загорало даже под самым ярким солнцем, направлялся к Шарлотте, глядя мимо нее в фургон, на Альму.
— Как дела у старого Зика? — тихо спросил он. Шарлотта покачала головой.
— Альма говорит, что его свалил жар.
Пит сплюнул на землю, потер свою бороду, а потом посмотрел на небо.
— Не могу понять, что заставило меня и Нору последовать за этим человеком, — пробормотал он. — Там впереди не проехать ни на чем, кроме мула или лошади. Мы собираемся установить лебедку и перетаскивать фургоны через тот утес, — закончил он, указывая на склон. Шарлотте показалось, что взобраться на него будет так же сложно, как и пройти ущелье.
— Но… — начала она.
Пит Вестроу покачал головой.
— Знаешь, что я сказал Норе и детям? — спросил он. — Не имеет смысла сомневаться, раз мы зашли уже так далеко и пережили столько, что впору сочинять рассказы, Шарлотта. Мы с таким же успехом можем пробовать перебраться через этот чертов утес, как и протиснуться в щель, в которую пролезет разве что ребенок.
Но когда он посмотрел Шарлотте в глаза, она поняла, что сомнения в успехе затеи тяжким грузом лежат у него на сердце. И она также знала, что для Альмы с Зиком это было худшей новостью, которую они могли услышать.
Перемещение фургонов заняло несколько дней. Шарлотта никогда не видела, чтобы в одном месте было выброшено столько пожитков. И это были не тяжелые предметы, которые люди каким-то образом умудрились сохранить до сих пор — стулья, комоды, сундуки и музыкальные инструменты. На этот раз выбрасывали семейные альбомы, белье, котелки, голландские печки и изделия из серебра.
Зик все еще держался, хоть иногда и не мог понять, где находится. На лице его появились пятна, в глазах блестели слезы. Когда они снова отправились в путь, Шарлотте показалось, что весь обоз вздохнул с облегчением. По крайней мере, они продолжали двигаться. И двигаться на запад. Глаза Зика были влажными от счастья, когда он прошептал Альме и Шарлотте: «Мы приедем раньше, чем вы думаете».
Но затем они подошли к Большому Бассейну — безводной пустыне, жаркой и сухой, простиравшейся, насколько хватало взгляда. «О Господи», — прошептала Шарлотта. То, что ожидало их впереди, могло привидеться только в страшном сне. По крайней мере, ничего подобного Шарлотта раньше не видела и даже не могла себе представить: повсюду лежала белая соль, ровная и сухая, и через нее не пробивалось ни листочка, ни травинки, ни ростка.
И ни капли воды.
Сердце Шарлотты замирало, когда она смотрела на Типа и Тома, старшую из упряжек Альмы и Зика. Она запрягла их вторыми, позади более свежей упряжки, взятой у Бриджера. Быкам предстоял очень тяжелый переход, но было очевидно, что они перегрелись на солнце и устали. Как они смогут идти два дня без воды?
Повсюду вокруг нее семьи распрягали свои упряжки. Они были полны решимости идти вперед пешком, и дети их будут идти рядом с ними. Они понесут своих малышей на руках, если те не смогут идти сами, или привяжут их к спинам своих животных.
Альма выпрыгнула из фургона и энергичным, решительным шагом направилась к Шарлотте.
— Если бы у тебя осталась для Типа и Тома вода, Шарлотта, ты бы напоила их сейчас или позже? — спросила она странным высоким голосом. Она была на грани истерики, глаза ее избегали смотреть на Шарлотту.
— Если у нас осталась вода, я бы дала ее им сейчас, Альма. Потом будет слишком поздно, и они, вероятно, будут пить слишком быстро.
Альма кивнула и ушла. Вернулась она с миской воды, неся ее медленно, чтобы не пролить ни капли.
— Эй! — сказала она неожиданно сильным голосом. — Тип, иди сюда, дорогой, — позвала она, подходя к быку поближе.
Он выпил воду одним глотком, втягивая ее и через нос, в то время как остальные быки тревожно мычали.
— Каждому в свое время, — успокаивала их Альма. — Каждый из вас получит свою воду. Потерпите немножко.
— Как Зик? — спросила Шарлотта, когда Альма шла мимо нее к фургону.
Рот Альмы скривился, но она ничего не ответила, просто затрясла головой.
— Дай я напою наших малышей, пока ничего не разлила, — тихо сказала она.
Она ходила взад и вперед, принося миску с водой для каждого из быков, пока не напоила всех четверых. Затем она подошла к Шарлотте и протянула руку.
— Можно мне взять кнут? — попросила она дрожащим голосом.
Шарлотта увидела, как из ее суровых голубых глаз потекли слезы.
— Альма… — начала Шарлотта, протягивая ей кнут.
— Зик умер, — прервала ее Альма. — Он скончался полчаса назад. — Теперь слезы ее текли ручьем, но она продолжала говорить. — Я не собираюсь хоронить его в этой покинутой Богом соли. Я не оставлю его в таком ужасном месте. Но я также не хочу потерять Типа, — слова ее заглушили рыдания.
Шарлотта обняла ее и стала молиться за то, чтобы они добрались до цели своего путешествия живыми, чтобы у Бидди Ли все было хорошо, чтобы Джейкоб не знал ни страха, ни голода, ни жажды. «Ни одиночества», — неожиданно добавила она, и сердце ее больно сжалось от переполнявших его чувств.
Потому что Шарлотта была уверена, что чувств у нее было действительно слишком много, раз она позволила себе полюбить, тогда как лучшим выходом было просто жить, ни к кому не испытывая привязанности.