15. Мировой экономический рост после 1800 года

К середине XIX века эффективность британской экономики возрастала с беспрецедентной скоростью. То, что этот рост эффективности основывался не на накоплении физического капитала и эксплуатации естественных ресурсов, а на приобретении знаний, казалось, указывало на скорое распространение технологий промышленной революции и созданных ею отраслей по всему земному шару: ведь если поиск новых знаний — задача сама по себе непростая, то заимствование чужих изобретений зачастую не составляет никакого труда.

Рост процветания и экономического могущества в Великобритании производил сильное впечатление как на иностранцев, так и на их правительства, тем более что он сопровождался наращиванием военной и политической мощи. Поэтому вскоре со стороны частных лиц и государств начались попытки перенять новые британские технологии. Ряд английских парламентских актов XVIII века ограничивал эмиграцию специалистов и экспорт машин, планов и моделей в текстильной и прочих отраслях. Лишь после 1825 года специалисты получили право работать за границей, и лишь в 1842 году были сняты все ограничения на вывоз оборудования. Однако Англия по-прежнему кишела иностранными сановниками, промышленными шпионами, авантюристами и будущими промышленниками, изучавшими местные фабрики, литейные цеха, шахты и железные дороги. Опытных рабочих регулярно пытались выманить за границу самыми щедрыми посулами. Несмотря на тяготы путешествий, а также языковые и культурные барьеры, на эти предложения откликались тысячи людей. Вероятно, усилия британского правительства защитить секреты ремесла во время промышленной революции были столь же безуспешны, как и попытки короля Кнута обратить вспять прилив.

В табл. 15.1 приводится скорость распространения хлопкопрядильных фабрик, паровой машины Уатта и железных дорог по странам мира. За эту скорость принимается время от внедрения новой разработки в Великобритании до первого известного момента ее использования в других странах. Очевидно, что распространение инноваций происходило с запозданием. Для стран Западной Европы оно составляло порядка 13 лет, для стран Восточной и Южной Европы более характерной была цифра в 22 года, для Индии — 35 лет, для Латинской Америки — 52 года. Подобные задержки влекли бы за собой скромные различия в уровне эффективности соответствующих экономик. Однако при таких темпах роста эффективности, которые наблюдались в Англии во время промышленной революции, даже в такой стране, как Индия, вследствие опоздания с заимствованием самых современных технологий доход на душу населения был бы лишь на 17 % ниже, чем в Англии.

ТАБЛИЦА 15.1. Скорость проникновения инноваций в другие страны мира, лет с момента внедрения в Великобритании [335]В таблице приводится время первого применения инновации, найденное в литературе. Возможно, что в ряде случаев инновация перенималась быстрее.

ИСТОЧНИКИ: хлопкопрядильная фабрика: Clark, 1987а. Паровая машина Уатта: Robinson, 1974; Tann and Breckin, 1978. Железная дорога: Mitchell, 1995, 1998а, 1998b.

При этом особенно значительный технический прогресс наблюдался в XIX веке в тех областях, которые определяли скорость передачи информации и стоимость перевозки товаров. Поэтому имелись все основания надеяться на то, что в результате достаточной глобализации мира к концу XIX века задержки с распространением инноваций быстро сократятся до незначительной величины и индустриализация произойдет даже в самых бедных странах.

ОРУДИЯ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Ряд событий в технической, организационной и политической сферах, произошедших в конце XVIII и начале XIX века, казалось, предвещал грядущее слияние всех стран в новый индустриализованный мир.

В число изменений технического плана входило изобретение железных дорог, пароходов, телеграфа и механизированных фабрик. Организационные новшества включали в себя появление в Великобритании, а впоследствии и в США специальных машиностроительных фирм, занимавшихся экспортом технологий. Из политических событий следует назвать включение обширных территорий Азии и Африки в состав европейских колониальных империй, а также политические процессы в самой Европе.

В мире до 1800 года люди и информация перемещались поразительно медленно. Благодаря работе Ричарда Дункана-Джонса мы имеем хорошее представление о скорости распространения информации в поздней Римской империи. В юридических документах римского Египта времен империи приводились как календарная дата, так и имя правящего императора. Поэтому после воцарения нового императора в течение какого-то времени в египетских юридических документах писали имя старого императора. Продолжительность этого периода позволяет судить о том, сколько времени информация шла до Египта.

Средняя продолжительность этого времени, приведенная в табл. 15.2, оценивается в 56 дней. Таким образом, скорость распространения информации по важнейшим торговым путям Римской империи составляла в среднем 1 милю в час.

ТАБЛИЦА 15.2. Скорость распространения информации в Средиземноморье

* Расстояния рассчитаны по дуге большого круга. ИСТОЧНИК: Duncan-Jones, 1990, p. 7–29.

Кроме того, дневники венецианцев позволяют нам оценить скорость путешествий в Средиземноморье около 1500 года. Исходя из этих дневников мы можем рассчитать, за сколько дней весть о каком-либо событии доходила до Венеции, и получаем почти такую же скорость распространения информации, что и в Римской империи.

Таким образом, в мальтузианскую эру информация распространялась так медленно, что люди зачастую погибали, сражаясь за дело, исход которого уже был решен. Произошедшее 8 января 1815 года сражение между англичанами и американцами при Новом Орлеане, лишившее жизни тысячи человек, не состоялось бы, если бы кто-нибудь из командующих знал, что обе страны еще 24 декабря заключили мир, подписав Гентский договор. Английский командующий, отправившийся затем брать Билокси, узнал о мире лишь 14 февраля.

В 1800 году скорость передачи информации почти не изменилась с античных времен. Лондонская Times сообщила о победе Нельсона при Абукире, одержанной 1 августа 1798 года, лишь 62 дня спустя, 2 октября: весть об этом событии шла до Лондона со скоростью 1,4 мили в час. О победе Нельсона над французами и его славной смерти при Трафальгаре у португальского побережья, случившихся 21 октября 1805 года, в Times было напечатано лишь спустя 17 дней: скорость передачи информации составляла 2,7 мили в час. Табл. 15.3 на ряде примеров дает представление о том, как быстро события в различных уголках мира попадали в XIX веке на страницы Times. В начале XIX века информация распространялась уже несколько быстрее, чем в античную и средневековую эпохи. Тем не менее новости из Индии порой достигали Великобритании лишь спустя шесть месяцев.

Изобретение телеграфа в 1844 году и особенно прокладка первого подводного телеграфного кабеля между Францией и Англией в 1851 году повысили скорость передачи информации к середине XIX века почти в 100 раз. В 1866 году начал работу трансатлантический телеграф. К 1870 году была проложена — частично по суше, частично под водой — телеграфная линия между Великобританией и Индией, позволявшая доставлять сообщения в течение суток. Этим объясняется многократное ускорение передачи информации в 1858–1891 годах (см. табл. 15.3).

ТАБЛИЦА 15.3. Скорость распространения информации, 1798–1914 годы

* Расстояния рассчитаны по дуге большого круга.

Также в XIX веке резко снизилась стоимость перевозки товаров — как сушей, так и морем. В табл. 15.4 приводится протяженность функционирующих железных дорог в отдельных странах в 1850, 1890 и 1910 годах. Грандиозное расширение железнодорожной сети в XIX веке, происходившее даже в тех странах, которые были слабо затронуты промышленной революцией — например, в России и Индии, — позволило колоссально усовершенствовать пути сообщения.

ТАБЛИЦА 15.4. Протяженность действующих железных дорог (тыс. миль)

ИСТОЧНИКИ: Mitchell, 1995, 1998а, 1998b.

Аналогичная революция одновременно происходила и на морском транспорте, где применялись все более быстроходные и экономически эффективные пароходы. К 1830-м годам пароходы уже превосходили скоростью и надежностью парусные суда, но использовались лишь для доставки наиболее срочных и ценных грузов — таких, как почта. Огромное количество угля, поглощавшееся паровыми машинами, серьезно ограничивало грузоподъемность ранних пароходов. На пароходе «Хью Линдси», совершавшем в 1830 году рейс из Бомбея в Аден, «углем были забиты трюм, каюты и палуба, из-за чего почти не осталось места для команды и почты». В 1840 году лайнеру «Британия» на то, чтобы пересечь Атлантику с 225 тоннами груза, требовалось 640 тонн угля. Поэтому еще в 1850-е годы пароходами перевозили лишь скоропортящиеся грузы, и то лишь на отдельных маршрутах.

Однако в 1850-х и 1860-х годах четыре инновации снизили стоимость океанских перевозок пароходами: это были винт, стальной корпус, паровая машина компаунд и наружные конденсаторы. Винт являлся более эффективным движителем по сравнению с колесом. Стальные корабли были на 30–40 % легче деревянных и при той же мощности паровой машины имели повышенную на 15 % грузовместимость. Машина типа компаунд более эффективно преобразовывала энергию сгорания угля в механическую энергию. Наружные конденсаторы позволяли экономить воду (до этого океанским пароходам приходилось работать на морской воде, вызывавшей коррозию машин и их выход из строя).

Две последние инновации резко снизили потребление угля на 1 л.с./ч. В 1830-е годы на выработку 1 л.с./ч уходило 10 фунтов угля, а к 1881 году это количество сократилось до 2 фунтов. Такое достижение не только привело к непосредственному снижению издержек, но и позволило кораблям брать меньше угля и больше груза, тем самым снижая транспортные издержки еще сильнее.

Также возросла и скорость пароходов. «Грейт Вестерн», пересекая в 1838 году Атлантику, развивал не более 10 миль в час. В 1907 году «Мавритания» уже могла делать 29 миль в час.

Наконец, завершение строительства Суэцкого канала в 1869 году и Панамского канала в 1914 году значительно сократило протяженность ряда важнейших океанских маршрутов. Суэцкий канал снизил продолжительность плавания из Лондона в Бомбей на 41 %, а из Лондона в Шанхай — на 32 %, тем самым значительно приблизив европейские и азиатские рынки друг к другу.

В результате этих технических достижений реальная стоимость океанских перевозок к 1900 году существенно уменьшилась. Например, в 1907 году перевозка объемной тонны хлопчатобумажных товаров по 30-мильной железнодорожной линии из Манчестера в Ливерпуль обходилась в 0,40 фунта стерлингов, а доставка этих же товаров морем из Ливерпуля в Бомбей, до которого было 7250 миль, стоила всего на 0,90-1,50 фунта больше. Поскольку объемная тонна хлопчатобумажных товаров в то время имела стоимость примерно в 80 фунтов стерлингов, то расходы на транспортировку составляли лишь 2 % от цены товара. При этом перевозка хлопчатобумажных грузов на кораблях Ост-Индской компании из Бомбея в Лондон обходилась в 1793 году в 31 фунт стерлингов за тонну. В пересчете на дневной заработок стоимость перевозки грузов на Восток в 1906 году не превышала 2 % от уровня 1793 года. Однако в значительной мере это снижение стоимости было достигнуто к 1840-м годам, в эпоху парусников и задолго до открытия Суэцкого канала. В 1840-х годах за перевозку объемной тонны грузов из Калькутты в Англию платили 3,60 фунта.

К концу XIX века промышленные центры с хорошим доступом к воде, находившиеся на давно освоенных морских маршрутах, — Бомбей, Калькутта, Мадрас, Шанхай, Гонконг — могли получать любое британское промышленное сырье по ценам, не намного превышающим те, по которым это сырье доставалось многим британским фирмам. В табл. 15.5 приводится стоимость транспортировки одной тонны хлопчатобумажных грузов из английских портов в различные регионы мира. К 1907 году производство таких товаров, как хлопчатобумажные ткани, было осуществимо в любой точке мира вблизи от океанских портов.

ТАБЛИЦА 15.5. Стоимость перевозки хлопчатобумажных грузов из Англии, 1907 год

ИСТОЧНИКИ: стоимость перевозки: Parliamentary Papers, 1909а. Расстояния между портами: United States, Naval Oceanographic Office, 1965.

На рис. 15.1 показана стоимость еще одного важного производственного фактора — энергии, выраженная как цена угля в некоторых мировых портах в пересчете на цену валлийского паровичного угля. Благодаря низкой стоимости доставки британский уголь был доступен в самых разных портах по всему земному шару. Черные квадраты на диаграмме соответствуют тем местам, где продавался британский уголь. В 1907 году пароходы могли брать британский уголь в таких отдаленных портах, как Сингапур, Коломбо, Александрия, Буэнос-Айрес и Стамбул. Цены на уголь были во многих странах выше, чем в Северной Европе и США, однако диапазон цен на такой тяжелый груз, столь неравномерно распределявшийся по Земле, был поразительно невелик: немногим более чем 2:1.

ИСТОЧНИК: Parliamentary Papers, 1909a.

РИС. 15.1. Стоимость паровичного угля в портах мира, 1907 год

Последним из великих технических достижений XIX века было появление механизированной фабрики. До промышленной революции промышленным производством в основном занимались множество опытных ремесленников, освоивших свою профессию в ходе длительного обучения. В доиндустриальный период страны, желавшие завести у себя новые отрасли, как правило, были вынуждены приглашать к себе целые общины зарубежных ремесленников. Французы в 1660-х годах дошли до того, что похитили группу шведских металлургов в надежде на то, что те помогут основать в стране железорудную промышленность.

Текстильная отрасль во время промышленной революции демонстрировала революционные темпы роста производительности. Но она также оказалась революционной в смысле широкомасштабного использования неквалифицированных, необученных работников, нанимавшихся на короткие сроки и требовавших лишь минимального надзора со стороны опытных мастеров. Замена квалифицированных, пожизненно нанимаемых трудящихся более дешевыми видами рабочей силы произошла не одномоментно и стала окончательно возможна лишь после изобретения кольцевой прядильной машины в конце XIX века. Однако в течение всего XIX века взрослые мужчины — традиционно самая дорогостоящая и строптивая рабочая сила — составляли менее 30 % всех работников на хлопчатобумажных фабриках даже в Великобритании, где преобладала прядильная мюль-машина, требовавшая серьезных навыков работы. Например, к концу 1930-х годов, когда в японской хлопкопрядильной отрасли была достигнута производительность труда, сопоставимая с британской, рабочая сила в Японии на 88,5 % состояла из женщин и средняя работница на хлопчатобумажной фабрике имела возраст 17 лет при стаже работы в отрасли 2,3 года.

Кольцевая прядильная машина служит хорошей иллюстрацией к способности текстильной отрасли удовлетворяться самыми минимальными требованиями к квалификации, уровню подготовки работников и надзору за ними. Эта технология прядения, разработанная в XIX веке, получила широкое распространение, в частности, благодаря тому, что она сводила к минимуму навыки, требовавшиеся от рабочих. Работа на кольцевой машине включала всего пять операций.

1. Присучивание. Соединение концов оборванной нити в случае обрыва.

2. Заправка катушек в шпулярник. Замена катушек, с которых подается ровница, в прядильную машину.

3. Очистка. Удаление хлопковых волокон, накапливающихся на прядильной раме.

4. Съемка. Удаление наработанных катушек с пряжей и замена их пустыми катушками. Обычно эта операция производится через регулярные промежутки времени специальной бригадой съемщиков.

5. Обход. Наблюдение за машинами на предмет необходимости операций 1–3.

Работа на прядильных фабриках отличалась чрезвычайно простой организацией. Каждый прядильщик приставлялся к нескольким веретенам. Во время смены прядильщик совершал обход веретен по одному и тому же маршруту, осматривая их на предмет того, не требуются ли такие операции, как присучивание, заправка катушек или очистка, которые выполнялись в случае необходимости. От прядильщиков не требовалось ни грамотности, ни даже особой силы или ловкости. Кроме того, им не приходилось ничего планировать заранее.

Они просто переходили от станка к станку, совершая одну из трех порученных им операций.

Мастер мог проверить, насколько прилежно работает прядильщик, путем простого подсчета остановленных веретен, находящихся в ведении последнего, и сравнения их числа с числом остановленных веретен у других прядильщиков.

Большинство операций в других секторах прядильной отрасли были столь же просты. Именно по этой причине одни прославляли, а другие клеймили текстильную промышленность в качестве провозвестника нового индустриального строя, при котором машины будут управлять работой и задавать ее темп.

Таким образом, после промышленной революции наряду с усложнением техники происходило упрощение операций, сопровождавших многие производственные процессы, и сведение этих операций к определенному шаблону. Даже если сами технологии разрабатывались в странах с высоким образовательным уровнем, по большей части они были вполне пригодны для использования в таких бедных экономиках, как Индия и Китай.

К различным техническим достижениям, ускорявшим мировую индустриализацию, прибавлялись еще и организационные новшества, способствовавшие распространению технологий.

Конец героической эпохе инноваций, совершавшихся изобретателями-одиночками, положило возникновение в начале XIX века специального машиностроительного сектора в рамках ланкаширской хлопчатобумажной индустрии. Эти фирмы играли важную роль в экспорте текстильных технологий. С замедлением темпов роста английской промышленности в конце XIX века британские производители начали поиск зарубежных рынков. Например, такой производитель текстильного оборудования, как фирма «Братья Платт», уже в 1845–1870 годах экспортировал не менее 50 % своей продукции. Подобные фирмы, производившие средства производства, могли предоставить полный пакет услуг зарубежным промышленникам, намеревавшимся заняться текстильным делом, включая ознакомление с технической информацией, поставку машин, проведение строительной экспертизы, а также предоставление менеджеров и опытных рабочих. К 1913 году у шести крупнейших производителей текстильного оборудования, работавших главным образом на внешний рынок, трудилось более 30 тыс. рабочих. Эти фирмы, идя навстречу зарубежным предпринимателям, продавали им станки с возможностью их возврата после испытательного срока и откомандировывали опытных работников для надзора за операциями и подготовки местной рабочей силы.

В табл. 15.6 приводится выборка полученных фирмой «Платт» заказов на прядильное оборудование (причем каждый заказ обычно включал машины разного типа) в 1890–1914 и 1915–1936 годах. В течение всех этих лет Англия составляла лишь малую долю рынка для прядильных машин фирмы «Платт».

ТАБЛИЦА 15.6. Заказы различных стран мира на прядильное оборудование фирмы «Платт», 1890–1936 годы

ИСТОЧНИК: Lancashire Record Office, Piatt Ring Frame Order Books. Данные по девяти годам за каждый период.

Аналогичные экспортеры средств производства возникали и в железнодорожном секторе, а впоследствии и в США в обувной отрасли. Британские строительные команды, работавшие под началом таких ярких предпринимателей, как лорд Томас Брасси, вели прокладку железнодорожных линий во многих странах мира. Этот заморский исход отчасти произошел вследствие насыщения железнодорожного рынка Великобритании к 1870-м годам. К 1875 году, после завершения железнодорожного бума, продолжавшегося всего 45 лет, в Великобритании был построен 71 % всех когда-либо сооруженных там железных дорог. Как следует из табл. 15.4, в дальнейшем основными рынками для британских железнодорожных подрядчиков и строителей локомотивов стали зарубежные страны. Например, Индия получала большую часть железнодорожного оборудования из Великобритании, а протяженность индийской железнодорожной сети к 1910 году значительно превышала британскую.

Наконец, ускорение всемирной индустриализации в XIX веке обеспечивали и политические явления. Самым важным из них была европейская колониальная экспансия. К 1900 году на долю европейских колониальных империй, даже если не считать российские владения в Азии, приходилось 35 % всей поверхности суши. Сама Европа занимает лишь 4 млн квадратных миль из всей площади суши в 58 млн квадратных миль, но в 1900 году европейские владения имели площадь в 20 млн квадратных миль. Крупнейшей из колониальных империй была британская площадью 9 млн квадратных миль. Почти 5 млн квадратных миль находилось во владении Франции, 2 млн квадратных миль — Нидерландов и 1 млн квадратных миль — Германии.

К тому же многие страны, формально сохранявшие независимость, были вынуждены предоставить торговые привилегии и особые права европейским державам. Так, по Нанкинскому договору, которым в 1842 году завершилась Первая опиумная война, Китай обязан был снизить тарифные пошлины на европейский импорт, включая опиум, разрешить иностранцам селиться в таких портовых городах, как Шанхай, и уступить англичанам Гонконг. Дальнейшие конфликты привели к очередным поражениям Китая и к превращению Шанхая фактически в международный город.

Несмотря на многие неприятные аспекты империализма, он, очевидно, являлся мощной движущей силой всемирной индустриализации. Зарубежные предприниматели, инвестирующие средства в независимые страны, всегда сталкиваются с риском экспроприации в случае изменения местной политической ситуации. К концу XIX века политический контроль, осуществлявшийся такими странами, как Великобритания, над большей частью мира, позволял европейским предпринимателям экспортировать оборудование и технологии в регионы с низкой заработной платой, практически не рискуя экспроприацией.

Важнейшая колониальная империя была создана Великобританией, основные владения которой в конце XIX века включали почти всю Индию, Пакистан, Бирму, Шри-Ланку, Южную Африку и Египет. Кроме того, благодаря природе британского империализма вплоть до 1918 года любая страна могла развивать у себя промышленность, несмотря на отсутствие достаточно крупного местного рынка. Вследствие британской политики свободной торговли сама Великобритания и большинство ее владений были открыты для импорта, который не облагался вообще никакими пошлинами либо облагался низкими — исключительно с целью пополнить казну.

О состоянии дел в хлопчатобумажном секторе — важнейшей промышленной отрасли мира до 1918 года — можно судить по табл. 15.7, в которой перечислены важнейшие нетто-экспортеры и импортеры хлопчатобумажной пряжи и ткани на международном рынке в 1910 году. Индия, представлявшая собой крупнейший рынок, обслуживалась почти исключительно английскими фабриками, но в реальности была открыта для всех стран, готовых платить 3,5-процентную пошлину на импорт. Но даже это препятствие уравновешивалось компенсирующим налогом на местные индийские фабрики, введенным по настоянию манчестерских промышленников. Второй по величине китайский рынок по воле империалистических держав был защищен лишь аналогичной пошлиной, составлявшей 5 % от стоимости товаров. Австралия, у которой не было собственной текстильной отрасли, также ограничивалась 5-процентной пошлиной.

ТАБЛИЦА 15.7. Нетто-экспорт хлопчатобумажной пряжи и ткани в 1910 году, млн долл.

ИСТОЧНИК: United States, House of Representatives, 1912, volume 1, appendix A, p. 212–218.

Таким образом, в 1910 году открытый хлопчатобумажный рынок имел объем порядка 400 млн долларов, что составляло четверть от мирового производства. Этого рынка было достаточно для содержания 35 млн веретен и 400 тыс. ткацких станков. В 1910 году в британской текстильной промышленности, крупнейшей в мире, работало 55 млн веретен и 650 тыс. ткацких станков, поскольку британские ткани продавались и на защищенных зарубежных рынках. Соответственно, к началу XX века 40 % мирового хлопчатобумажного рынка было доступно для любых производителей на тех же условиях, что и для британских фабрик.

Кроме того, царивший до Первой мировой войны Pax Britannica вносил важный вклад в снижение транспортных издержек при океанских перевозках. Вплоть до XIX века стоимость морских перевозок нередко повышалась собственной гибели. Он способствовал возникновению в Азии и на Ближнем Востоке новых огромных портовых городов, таких как Александрия, Бомбей, Калькутта, Мадрас и Шанхай, в которых использовался самый дешевый труд в мире; насаждал неприкосновенность собственности; создал условия для абсолютно свободного импорта технического персонала, оборудования, капитала и даже самих предпринимателей; обеспечивал легкий доступ к важнейшим морским путям и проникновение на крупнейший в мире рынок. Любой промышленник из любой страны мира мог построить текстильную фабрику в одном из этих городов, имея гарантированный доступ к обширному рынку Британской империи на равных условиях с британскими производителями.

Поразительный пример свободы предпринимательства в рамках Британской империи нам дает история семьи Сассун. Отцом-основателем этой семьи был Давид Сассун, еврей-сефард, родившийся в 1792 году в богатейшей купеческой семье Багдада. Арестованный в 1828 году по приказу османского губернатора за отстаивание прав еврейской общины, он был освобожден благодаря выкупу, заплаченному отцом, и сразу же бежал в персидский Бушир. Оттуда в 1832 году он переселился в Бомбей. Сассун и его семья стали процветающими торговцами в этом быстрорастущем городе. Хотя Сассун не знал ни слова по-английски, в 1853 году он стал британским гражданином и с гордостью поднимал британский флаг. На рис. 15.2 изображены Давид Сассун и трое его сыновей в Бомбее в 1858 году.

ИСТОЧНИК: Jackson, 1968, p. 32.

РИС. 15.2. Давид Сассун и трое из его восьми сыновей в Бомбее в 1858 году. Его сын Сассун Дэвид первым в семье стал носить западное платье

В 1844 году его сын Илайес перебрался в Китай, чтобы вести там опиумную торговлю с Индией. С 1850 года он жил в Шанхае. Вскоре Илайес начал вкладывать средства в пароходную компанию China Steam Navigation Company и скупать пустующие городские участки. Другой сын Давида, Сассун Дэвид, в 1858 году был послан в Лондон, чтобы представлять интересы семьи в растущей торговле хлопком и хлопчатобумажными товарами.

К 1880-м годам семья уже владела несколькими глобальными предприятиями, инвестируя не только в торговые компании, но и в бомбейские доки и текстильные фабрики и в шанхайское жилье. К 1920-м годам семье Сассунов принадлежало более 1/10 всех хлопчатобумажных фабрик Бомбея, причем на их фабриках чаще всего применялись различные новшества.

Многие представители семьи поселились в Англии и быстро вошли в ряды английской аристократии. В число правнуков Давида Сассуна входили Зигфрид Сэссун, поэт времен Первой мировой войны, сэр Филип Сассун, друг Черчилля и принца Уэльского, Сибил, маркиза Чол-мондели, и раввин Соломон Сассун, президент крупнейшей сефардской семинарии в Израиле. На рис. 15.3 изображен сэр Филип, играющий в поло.

ИСТОЧНИК: Jackson, 1968, p. 209. Оригинальный снимок был опубликован в The Tatler, 1921 год.

РИС. 15.3. Сэр Филип Сассун (слева) с принцем Уэльским и Уинстоном Черчиллем в 1921 году

Таким образом, в 1850-е годы казалось, что мир вполне готов к стремительному экономическому росту и к постепенному устранению международных различий в доходах.

Однако золотой век первой глобализации, приходившийся на 1870–1913 годы, завершился с началом Первой мировой войны. За разрушениями самой войны последовали 60 лет, достаточно бурных для мировой экономики. Монетарные проблемы 1920-х годов привели к установлению тарифных барьеров и ограничений на перемещение капитала. Россия в результате коммунистического переворота оказалась изолированной от мировой экономики. Глобальная депрессия 1930-х годов привела к дальнейшему распаду мировой экономики: страны теряли веру в свободный рынок и пытались решить свои проблемы посредством протекционизма, контроля за капиталом и девальвации валюты. Потрясения Второй мировой войны в еще большей мере усилили фрагментацию мировой экономики вследствие возникновения блока новых коммунистических государств и распада Британской империи на независимые государства.

Вдохновляясь экономическими моделями, отвергавшими классическую английскую либеральную экономику и взамен делавшими акцент на автаркии и централизованном государственном планировании, такие страны, как Индия, вводили ограничения на импорт технологий, опытных управленческих кадров и капитала. Бреттонвудская система не позволяла восстановить на сколько-нибудь длительный срок международную валютную стабильность, существовавшую в 1870–1913 годах при золотом стандарте, что в 1970-е годы привело к резким колебаниям плавающего курса валют. К тому времени инфляция и безработица стали хроническими проблемами во многих промышленно развитых государствах, приняв невиданные по меркам XIX века масштабы. Лишь 1980-е годы стали началом новой эпохи глобализации, ознаменовавшись всеобщей тенденцией к свободному перемещению товаров и капитала в рамках демократических государств и крахом коммунистических режимов (или их превращением в режимы, только называющиеся коммунистическими, как в Китае).

МИРОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ ПОСЛЕ 1800 ГОДА

Что же произошло в реальности? Ответ, естественно, состоит в том, что, не сумев последовать за Англией и другими европейскими странами по пути ускоренного экономического роста, большинство остальных стран мира погрязли в бедности. В Индии после сотни с лишним лет британского господства в 1920-е годы по-прежнему насчитывалось 50 млн ручных прялок и 2 млн ручных ткацких станков. Рис. 15.4 показывает, насколько примитивными были эти технологии.

ИСТОЧНИК: Pearse, 1930, p. 25.

РИС. 15.4. Ручное прядение и ткачество в Индии, 1920-е годы

Разрыв в национальных доходах и уровне жизни, начавшийся вместе с промышленной революцией, продолжает возрастать и по сей день. В мире все более быстрых коммуникаций и непрерывно снижающихся транспортных расходов различия между странами в смысле уровня жизни становятся колоссальными. Разрыв между уровнем материальной жизни в богатейших и беднейших экономиках мира сейчас составляет более 50:1, между тем как в 1800 году он, вероятно, не превышал 4:1. В таких успешных экономиках, как Англия и США, материальный уровень жизни после промышленной революции увеличился лишь десятикратно. Поэтому сейчас такие беднейшие экономики, как Танзания или Эфиопия, живут беднее, чем среднее общество до промышленной революции. Последняя способствовала снижению неравенства в доходах внутри обществ, но она же усугубила неравенство между обществами.

На рис. 15.5 показан доход на душу населения в ряде стран — США, Англии, Аргентине, Боливии, Индии и Уганде — с 1800 по 2000 год, выраженный в долларах США и в ценах 2000 года. Хорошо заметно различие в судьбах этих стран после 1800 года. Но из рисунка видно также, что это различие уже вполне проявилось во время первого периода глобализации, в 1870–1913 годах, продолжая нарастать в период дезинтеграции мировой экономики в 1913–1980 годах и сохраняясь в течение последних 25 лет, ставших эпохой новой экономической глобализации.

Самых значительных успехов достигли США, возможно, превзошедшие Великобританию по величине дохода на душу населения еще до 1870 года. Несомненно, к 1913 году США являлись богатейшей экономикой мира. Кроме того, они были крупнейшей экономикой, производя 17 % всей материальной продукции мировой экономики.

ИСТОЧНИК: Prados de la Escosura, 2000 (1910), и Heston et al., 2006 (1950–2000).

РИС. 15.5. Доход на душу населения (в долл. США 2000 г.)

К 2000 году доля США в мировом экономическом производстве возросла до 22 %.

Экономическая история ряда стран северо-западной Европы — Бельгии, Дании, Франции, Германии, Нидерландов, Норвегии, Швеции и Швейцарии — протекала в полном соответствии с экономическими прогнозами: доход на душу населения остался в этих странах на том же уровне по отношению к британскому, что и в 1800 году. В 1913 году доход на душу населения во всех этих странах не превышал примерно 80 % от дохода на душу населения в Англии. Ряд стран, населенных в основном потомками европейцев, — Аргентина, Австралия, Канада и Новая Зеландия — имели уровень дохода, близкий к британскому. Однако за пределами этого маленького клуба достижения промышленной революции поразительно слабо сказались на величине дохода на душу населения даже в Европе. В Ирландии, отделенной от Великобритании всего лишь пятьюдесятью милями морского пространства, доход на душу населения по-прежнему составлял лишь 60 % от британского, а после 1845 года в стране стабильно сокращалось население: трудоспособные ирландцы эмигрировали в поисках лучшей жизни в Великобританию и США. Бедной оставалась вся Южная и Восточная Европа с доходом на душу населения, не превышавшим 40–60 % от британского. Кроме того, к 1913 году основой экономики этих стран, как и в XVIII веке, являлось крестьянское сельское хозяйство. В 1913 году доля населения, занятого в сельском хозяйстве, составляла в Великобритании всего 8 %. В Румынии эта цифра равнялась 80 %, а в Болгарии — 82 %.

За пределами Европы последствия промышленной революции в течение 100 с лишним лет после того, как она началась в Англии, ощущались еще более слабо. По оценкам, объем промышленного производства на душу населения в Индии и Китае до 1913 года только сокращался, так как эти страны перешли на экспорт сырья (в случае Индии это были пшеница, джут, индиго и опиум), чтобы оплатить ввоз промышленных товаров из Великобритании.

В табл. 15.8 показан состав экспорта и импорта Британской Индии в 1912–1913 годах. В результате промышленной революции и британской политики свободной торговли Индия с ее низкими зарплатами получила относительные торговые преимущества при экспорте продовольствия и сырья и при импорте промышленной продукции.

ТАБЛИЦА 15.8. Структура торговли Британской Индии, 1912–1913 годы, млн долл.

ИСТОЧНИК: United States, Department of Commerce, 1915.

Самым выразительным примером служит доставка индийского хлопка-сырца морским путем длиной в 6800 миль через Бомбей на ланкаширские фабрики, где рабочие, получавшие в день в 4–5 раз больше, чем работники на аналогичных фабриках в Бомбее, вырабатывали из хлопка ткань, которую затем снова везли 6800-мильным путем обратно в Индию, на продажу крестьянам, выращивавшим хлопчатник. Нетто-экспорт индийского сырья в 1912 году составлял около 4 % ВВП страны. Поскольку сельскохозяйственный сектор в 1870–1949 годах почти не испытал измеримого роста производительности, Индия выиграла от промышленной революции главным образом в смысле улучшения условий, на которых в страну ввозились промышленные товары.

Поскольку мы имеем относительно точные цифры индийского ВВП начиная с 1873 года, мы можем измерить относительный экономический упадок Индии по сравнению с Великобританией и США в 1873–2003 годах. На рис. 15.6 приводится вычисленный ВВП на душу населения в Индии с 1873 по 2000 год по отношению к ВВП на душу населения в США и Великобритании. За эти годы в Индии наблюдалось значительное повышение абсолютных значений ВВП на душу населения. Реальный доход на душу населения к 1998 году вырос по сравнению с 1873 годом в 3,6 раза. Но по отношению и к Великобритании, и к США индийский доход на душу населения снижался с 1873 года до середины 1980-х годов, прежде чем начать в 1987 году рост, продолжающийся и в настоящее время. Даже в 1931 году, через 150 лет после появления фабрик в Великобритании, менее 1 % индийских рабочих трудились на современном фабричном производстве.

ИСТОЧНИКИ: Данные по Индии из: Heston, 1983 (до 1947 г.); Heston et al., 2006 (1950–2003). Данные по США из: Balke and Gordon, 1989 (1873–1929); United States, Economic Report of the President, 2004 (1930–2003). Данные по Великобритании из: Feinstein, 1972 (1873–1965); United Kingdom, National Statistical Office (1965–2003).

РИС. 15.6. ВВП на душу населения в Индии по сравнению с британским и американским, 1873–2003 годы

Во многих других странах относительное снижение уровня дохода происходило в результате краха политических и социальных институтов. Так, многие из африканских стран, в настоящее время входящие в числа беднейших стран мира, страдают от межэтнических столкновений и распада политических институтов, последовавшего за приобретением независимости. Однако упадок индийской экономики пришелся на длительный период относительной политической и социальной стабильности во время британского колониального правления, продолжавшегося до 1947 года и даже после получения независимости.

Таким образом, в результате промышленной революции глобальное экономическое производство все сильнее концентрировалось в очень небольшой части мира. В табл. 15.9 приводятся оценки общемирового распределения населения и дохода в 1800, 1870, 1913 и 2000 годах. Для большинства стран за пределами Западной Европы, Северной Америки и Океании доход на душу населения до 1913 году принят таким же, как в 1913 году, в силу того что эти экономики сохраняли мальтузианский характер. (Под Северной Америкой и Океанией понимаются Канада, США, Австралия и Новая Зеландия.)

ТАБЛИЦА 15.9. Доля регионов в мировом населении и в доходах, 1800–2000 годы, %

* В состав Западной Европы включены Австрия, Германия, Италия, Швеция и все страны дальше к западу.

ИСТОЧНИКИ: Heston et al., 2006, для 2000 г.; Prados de la Escosura, 2000, и Maddison, 2001, для 1913 г.; Maddison, 2001, для дохода и населения в 1870 г. и населения в 1800 г. Для 1800 г. доход в Западной Европе по отношению к Англии оценивался по: van Zanden, 1999 и Allen, 2001. Для других стран доход в 1800 г. принят равным доходу в 1870 г.

В 1800 году на Западную Европу, Северную Америку и Океанию приходилось 12 % мирового населения и 27 % мирового дохода. Таким образом, еще до промышленной революции Западная Европа и территории, заселенные выходцами из Европы, являлись относительно богатыми регионами мира, производя более 1/4 мировой продукции. К 1913 году в результате промышленной революции и ее запоздалого распространения доля этих стран в населении мира составляла уже 20 %, а доля в мировом экономическом производстве возросла до 51 %. Выпуск на душу населения в этих регионах в среднем был в четыре с лишним раза выше, чем в остальном мире.

К 2000 году доля этих регионов в мировом производстве сократилась до 45 %, но это произошло главным образом из-за того, что население этих стран снизилось до 12 % от мирового. Выпуск на душу населения в Западной Европе, Северной Америке и Океании в реальности превышал соответствующее значение для остального мира уже в шесть раз.

Большинство мирового населения всегда проживало в Южной и Восточной Азии, хотя разрыв с другими регионами постоянно сокращался. Но доля региона в мировом производстве в 1870 году составляла менее трети, оставаясь на таком уровне и в 2000 году. К 2000 году производство на душу населения в Азии возрастало по отношению к остальному миру, но этот рост компенсировался хроническим снижением относительного производства на душу населения в Африке. В то время как доля Африки в населении мира увеличивается, производство на душу населения сейчас там составляет лишь 30 % от среднего по миру. Производство на душу населения в Северной Америке и Океании в 2000 году было в 14 раз выше, чем в Африке.

Для нашей эпохи характерны почти моментальное сообщение между различными странами мира, энергичный обмен национальными блюдами, стилями и музыкой и непрерывный рост товарных потоков в мировом масштабе. Однако из-за различия в доходах бедные страны мира в глазах богатых стран остаются столь же экзотическими местами, какими они были в XVII и XVIII веках. Даже в таком относительно процветающем регионе неразвитого мира, как Индия, людям, приехавшим в поисках работы в такие города, как Бомбей (Мумбаи) или Мадрас (Ченнай), порой приходится спать на улице. Тысячи людей обитают в импровизированных лачугах, лишенных водоснабжения и уборных; эти трущобные поселения вырастают на незастроенных участках, принадлежащих городу, на тротуарах и в полосе отчуждения вдоль железнодорожных линий. В 2002 году средняя жилая площадь на одного человека составляла в Индии лишь 84 квадратных фута (рис. 15.7).

РИС. 15.7. Нелегальное трущобное жилье на станции Бандра в Мумбаи (Индия)

Напротив, в богатейшей из крупных стран мира — США — средний гражданин в 2001 году проживал в доме, имевшем среднюю площадь 750 кв. футов на одного человека, и даже для беднейших 20 % населения страны этот показатель составлял 560 кв. футов на человека. Около 8 % американских домов имеют жилую площадь не менее 4 тыс. кв. футов при среднем размере семьи 2,6 человека. Эти новые «мак-особняки» (рис. 15.8) стали стандартом для образа жизни американского среднего класса. Как же возник такой мир? Этот вопрос мы рассмотрим в следующей главе.

РИС. 15.8. Дом американских представителей среднего класса: на 4 тыс. квадратных футах проживают два человека и маленькая собачка

 

16. Непосредственные источники разрыва

Почему мировое развитие после промышленной революции привело к такому поразительному разрыву, описанному в предыдущей главе? Этот вопрос породил целую гору печатных трудов и стал причиной бурных дискуссий, не утихавших с тех пор, как возрастание разрыва между богатыми и бедными странами проявилось со всей очевидностью в конце XIX века.

Наблюдатели, ссылавшиеся на климат, расовые различия, питание, образование и культуру, неизменно возвращались к одной и той же теме: краху политических и социальных институтов в бедных странах. Тем не менее, как мы увидим далее, это объяснение не выдерживает критики в двух отношениях. Оно не описывает анатомию наблюдаемого разрыва, не давая детального ответа на вопрос, почему бедные страны остаются бедными. Кроме того, предлагаемое лекарство — институциональные и политические реформы — снова и снова не приводит к исцелению пациента.

И все же, подобно врачам прежних времен, предписывавшим кровопускание в качестве лекарства от болезней, природы которых они не понимали, современные доктора от экономики год за годом прописывают одно и то же средство, пользуясь поддержкой таких культовых центров, как Всемирный банк и Международный валютный фонд. Если лекарство не приносит облегчения, то делается один-единственный вывод: его следует принимать в еще больших дозах.

Подобно самому экономическому росту, описанному в главе 10, различия между экономиками в доходе на душу населения могут иметь лишь три основные причины: различия в объеме капитала на душу населения, в количестве земли на душу населения и в экономической эффективности.

В данной главе мы покажем, что на самом общем уровне разрыв в доходах между современными богатыми и бедными странами в конечном счете объясняется главным образом различиями в эффективности. Точно так же, как обстоит дело с изменением темпов экономического роста, обсуждавшимся в главе 10, непосредственная причина различий между странами в доходе на душу населения примерно на четверть заключается в количестве основного капитала на душу населения и на три четверти — в эффективности использования всех факторов производства. Однако в качестве первого приближения мы можем считать мировой рынок капитала интегрированным благодаря усовершенствованию коммуникаций и торговли в XIX веке. В мире, где капитал с легкостью перетекает из одной экономики в другую, он сам реагирует на различия в уровне эффективности между странами. У неэффективных стран оказывается мало капитала, а у эффективных стран — много. Таким образом, разница в эффективности становится практически единственной причиной различий между странами в уровне дохода.

Различия в эффективности могут вызываться разными возможностями доступа к новейшим технологиям, эффектом масштаба или неспособностью адекватно использовать заимствованные технологии. Ниже мы утверждаем, что основной источник различий в эффективности — неумение эффективно воспользоваться технологиями. Но это неумение принимает своеобразную форму. Оно сводится к неспособности эффективно задействовать труд в производственном процессе, в результате чего объем выработки на одного работника в беднейших странах остается поразительно низким даже при использовании новейших технологий.

КАПИТАЛ КАК ПРИЧИНА РАЗЛИЧИЙ?

Нет недостатка в данных, свидетельствующих о том, что отдача на капитал (проценты на капитал), не вполне одинаковая по всему миру, все же была достаточно схожей, чтобы можно было считать, что примерно к 1900 году было достигнуто свободное движение капитала в мировом масштабе. Например, на рис. 16.1 показана норма прибыли на государственные облигации 19 стран с разным уровнем дохода в 1900–1914 годах как функция от относительного уровня выработки на душу населения в 1910 году. Норма прибыли на эти облигации варьировалась в диапазоне 2:1. Соответственно, рынок явно функционирует несовершенно. Тем не менее эти различия слабо коррелировали с уровнем дохода страны. Собственно, мы не наблюдаем статистически значимого сокращения нормы прибыли на облигации вместе с доходом. Насколько нам известно, прибыль от капитала не коррелировала с уровнем дохода, а соответственно, и с экономической эффективностью, поэтому норма прибыли не может объяснить, почему у богатых стран было больше капитала.

Для США, где отсутствовали национальные облигации, приведены данные по муниципальным облигациям. Доход на душу населения в Египте принят таким же, как в Османской империи. Норма прибыли в Ирландии принята такой же, как в Великобритании.

ИСТОЧНИКИ: Данные из табл. 14.1. Реализованная норма прибыли для Индии и Новой Зеландии (1870–1913): Edelstein, 1982, p. 125. Бельгия, Великобритания, Канада, Франция, Германия, Ирландия, Италия, Нидерланды, Швейцария, США: Homer and Sylla, 1996. Аргентина, Австралия (стерлинговые облигации в Лондоне), Египет, Япония, Португалия, Россия, Швеция: Mauro et al., 2006.

РИС. 16.1. Прибыль от государственных облигаций, 1900–1914 годы

Кроме того, мы можем узнать нормы прибыли от частных ссуд, изучив прибыль от железнодорожных облигаций. Железные дороги были крупнейшими частными заемщиками на международных рынках капитала в конце XIX века. А их потребность в капитале была так велика, что если бы они имели возможность делать займы по международным нормам прибыли, то подобные займы способствовали бы выравниванию норм прибыли на все активы на внутренних рынках капитала. В табл. 16.1 показаны реализованные нормы прибыли (прибыль с учетом непогашенных кредитов), полученной инвесторами в железнодорожные предприятия на лондонском рынке капитала в 1870–1913 годах. Мы снова видим различия в норме прибыли между странами. Но для нас важно то, что эти различия никак не коррелируют с выработкой на душу населения. Собственно, Индия, одна из беднейших экономик мира, была в числе стран с самыми низкими затратами по выплате процентов на железнодорожные облигации, поскольку индийское правительство, стремясь стимулировать инвестиции в инфраструктуру, гарантировало железнодорожные облигации.

Мировые рынки капитала были к 1913 году хорошо интегрированы по трем причинам: колоссальные инвестиции Великобритании за рубежом, безопасное инвестиционное окружение Британской империи и популярность золотого стандарта. Заморские инвестиции британцев к 1910 году примерно вдвое превышали их ВВП. Это означало, что примерно треть капитала, принадлежавшего британским инвесторам, вкладывалась за рубежом. Существование такого гигантского инвестиционного фонда, предназначенного для инвестиций за рубежом, способствовало тому, что Лондон до 1914 года являлся важнейшим финансовым центром мира. Но оно также облегчало работу рынка, создавая центр, в котором могли встречаться инвесторы и заемщики и в котором можно было получить информацию об имеющихся возможностях. Британская империя содействовала экспорту капитала из всех развитых экономик в бедные страны, обеспечивая безопасность инвестиций путем гарантий, создаваемых имперскими законами и имперской мощью. Наконец, привязка многих валют к золоту в конце XIX века в основном устраняла валютный риск, связанный с инвестированием за рубежом, поскольку относительная стоимость многих валют оставалась неизменной в течение 30–40 лет перед 1914 годом.

Этот обширный рынок капитала позволял бедным странам брать крупные кредиты, а значительные потоки капитала в эти страны влекли за собой приблизительное выравнивание нормы прибыли в богатых и бедных странах. К 1913 году в таких странах, как Аргентина, Бразилия, Египет, Мексика, Османская империя и Перу, иностранные инвестиции на душу населения составляли не менее 50 долларов. Из этого следует, что такие страны, как Османская империя, в которых доход на душу населения, по оценкам, составлял 125 долларов в американских ценах 1913 года, серьезно увеличили объемы своего капитала благодаря зарубежным займам.

Данные, приведенные в табл. 16.1, показывают не реальную норму прибыли от инвестиций в железнодорожную инфраструктуру в соответствующих странах, а то, как лондонский рынок оценивал железнодорожные инвестиции. Например, если бы строители железных дорог в бедных странах получали монопольные права и привилегии, то норма прибыли на эти инвестиции могла бы превышать норму прибыли, доступную финансовым инвесторам на лондонском рынке. Тем не менее финансовая норма прибыли в Лондоне все равно указывала бы стоимость займов для железнодорожных предприятий в этих странах.

ТАБЛИЦА 16.1. Реализованная норма прибыли на железнодорожные облигации, 1870–1913 годы

ИСТОЧНИК: Edelstein, 1982, p. 125.

Лэнс Дэвис и Роберт Хаттенбек рассчитали реальную норму прибыли фирм в различных частях света путем сопоставления дохода со стоимостью капитала по книгам (стоимостью первоначальных инвестиций). В 1860–1912 годах нормы прибыли на весь капитал были следующими: у британских компаний, инвестирующих внутри страны, — 5,6 %; у британских компаний, инвестирующих в пределах Британской империи, — 6,5 %; у британских компаний, инвестирующих в других зарубежных странах, — 5,5 %. Сходство значений нормы прибыли свидетельствует о том, что если что-то и замедляло темпы индустриализации в бедных странах, то только не нехватка капитала, поскольку капитал, инвестировавшийся за рубежом, по-видимому, приносил не больше прибыли, чем капитал, инвестировавшийся внутри страны, — по крайней мере в случае британских инвесторов. А именно этого следовало бы ожидать при более-менее нормальном функционировании рынков капитала.

Единственный случай явно ненормального функционирования рынков капитала мы находим, как ни странно, в США — богатейшей экономике мира. На западе этой страны нормы прибыли в течение XIX века были намного выше, чем на востоке, заселенном намного раньше. Например, в 1860-е годы, когда заселялась Центральная калифорнийская долина, кредиты по закладным выдавались здесь под 26 % годовых, в то время как в Бостоне кредит можно было получить по ставке в 6 %. Процентные ставки в Калифорнии быстро снижались, однако еще в 1889 году процентные ставки на западном побережье были на 4–6 % выше, чем на северо-востоке. Такая неравномерность являлась результатом юридических ограничений на банковские операции между штатами США, затруднявших перемещение капитала из Европы и из восточных штатов США на запад страны. Тем не менее, несмотря на хронически высокую стоимость капитала, американский запад в конце XIX века бурно развивался. Таким образом, в конце XIX века капитал являлся дефицитным предметом в богатейшей экономике мира — США — и был дешев в одной из самых бедных, если не в беднейшей экономике Индии.

Вторым важным элементом, из которого складывается стоимость капитала, является наряду с нормой прибыли стоимость средств производства. Если они были бы в бедных экономиках очень дорогими, то это также увеличило бы общую стоимость капитала.

Мы можем определить эту стоимость в отношении прядильных станков в богатейших и беднейших странах мира по состоянию на 1910 год. На рис. 16.2 приведена стоимость полностью оснащенной новой прядильной фабрики в пересчете на одно веретено в различных странах мира в 1910 году как функция от уровня дохода на душу населения. Мы не видим никакой корреляции между стоимостью этих средств производства, как правило, импортировавшихся из Великобритании, и уровнем дохода на душу населения. В среднем — по крайней мере в 1910 году — средства производства в такой важной отрасли, как текстильная промышленность, были доступны бедным странам на тех же условиях, что и богатым.

ИСТОЧНИКИ: Данные из табл. 14.1 и: Clark, 1987а.

РИС. 16.2. Покупная цена на средства производства (прядильные станки), 1910 год (оценка)

РЕСУРСЫ КАК ПРИЧИНА РАЗЛИЧИЙ?

Усовершенствование транспорта, о чем шла речь в главе 15, к 1900 году избавило большинство стран и от такого препятствия на пути к индустриализации, как доступ к ресурсам. Например, на рис. 16.3 показана цена тонны угля одного качества в зависимости от ВВП на душу населения в различных экономиках мира в 1907 году. Уголь, являвшийся в 1907 году основным источником энергии для промышленности, был чуть более дешев в богатых экономиках, но разница была совсем невелика. Географические факторы и доступность ресурсов не в состоянии объяснить различия в доходах. В мире, созданном промышленной революцией, отсутствие местных ресурсов перестает быть препятствием для индустриализации, за исключением немногих стран, не имеющих выхода к морю или расположенных в топографически неблагоприятной местности.

ИСТОЧНИКИ: Данные по ценам на уголь из табл. 16.2 и: Clark, 1987а. Данные по доходам из: Prados de la Escosura, 2000.

РИС. 16.3. Цена угля в зависимости от ВВП на душу населения ок. 1910 года

ЭФФЕКТИВНОСТЬ КАК ПРИЧИНА РАЗЛИЧИЙ?

Из того, что фактор ресурсов не играл существенной роли, а цена капитала во всех странах мира — по крайней мере в 1870–1913 годах — была приблизительно одинаковой, следует, что важнейшей причиной различий между странами современного мира в уровне дохода на душу населения служит разница в экономической эффективности.

В странах современного мира неизменно наблюдается сильная корреляция между объемом основного капитала на одного человека и доходом на одного человека. На рис. 16.4 показана эта корреляция для ряда стран в 1990 году. Количество капитала на душу населения непосредственно отвечает приблизительно за четверть разницы между странами современного мира по уровню дохода. Но в условиях свободного перемещения капитала между странами и нормы прибыли, слабо зависящей от уровня дохода, разница в объемах капитала главным образом объясняется различиями в эффективности. Таким образом, на более глубинном уровне причиной различий между экономиками в доходе на душу населения со времен промышленной революции являлись различия в экономической эффективности. Та же самая формула, которая описывает возрастание дохода с течением времени, объясняет и наличие разницы в доходах между странами современного мира. Собственно, взяв уровень дохода для группы стран мира в 1913 году и сделав поправку на количество земли на душу населения и влияние нормы прибыли от капитала на объемы капитала, мы снова увидим, что различия в уровне дохода на душу населения почти полностью определяются различиями в эффективности.

g y ≈ g k ≈ g a /(1-a).

ИСТОЧНИК: Perm World Tables, 5.6.

РИС. 16.4. Объем капитала на одного рабочего в зависимости от выработки на одного рабочего

Эта зависимость показана на рис. 16.5. К 1913 году эффективность экономик всего мира — объем выпуска на единицу всех задействованных факторов производства — различалась в диапазоне не менее 5:1. В мире, для которого свойственно свободное перемещение капитала, различия в эффективности экономик влекут за собой еще большие различия в доходе благодаря концентрации капитала в регионах с высокой эффективностью. Так, эффективность британской экономики в 1913 году, по оценкам, пятикратно превышала индийскую при почти восьмикратном различии в доходе на душу населения.

РИС. 16.5. Эффективность в зависимости от выработки на одного работника, 1913 год

Таким образом, мы видим поразительное соответствие между источниками роста дохода со времен промышленной революции и причинами в различии доходов между экономиками современного мира. Однако различие между странами в эффективности вызвано совсем другими причинами, нежели изменение эффективности с течением времени.

ПОЧЕМУ ЭКОНОМИКА БЕДНЫХ СТРАН НЕЭФФЕКТИВНА?

Со времен промышленной революции бедным экономикам была присуща в первую очередь неэффективность производства. Однако проблема, как правило, заключалась отнюдь не в отсутствии доступа к новым технологиям. Как выяснилось, проблема состояла в эффективном использовании новых технологий. Наиболее очевидным образом она проявлялась в двух важнейших отраслях, к 1910 году существовавших почти во всех экономиках: в фабричном производстве хлопчатобумажных тканей и на железных дорогах.

Хлопчатобумажная отрасль до Первой мировой войны представлялась дорогой к индустриализации для всех бедных стран мира. Повсюду имелся уже готовый местный рынок для текстильной продукции, а также существовал колоссальный и открытый международный рынок. Текстильные фабрики не были капиталоемкими предприятиями. Кроме того, оптимальный размер фабрики был невелик по сравнению с размерами рынка даже в самых небольших странах. На практике же, как видно из табл. 15.7, на мировом рынке преобладала Англия, сталкиваясь лишь со скромной конкуренцией со стороны Японии, Италии, Франции и Германии.

Текстильные технологии были вполне доступны всем странам мира по умеренным ценам благодаря экспорту станков британскими машиностроительными фирмами. Основная часть производственных издержек в таких странах, как Англия, уходила на неквалифицированный труд. А в бедных странах дешевый неквалифицированный труд имелся в изобилии. Так, современник отмечал в отношении хлопчатобумажной промышленности следующее:

Индия имеет огромное преимущество над Англией, ибо то преимущество, которым обладала Англия в смысле квалифицированного труда, несомненно, лишилось значения в наше время… когда изумительно совершенные, сами собой работающие станки не требуют особых навыков со стороны обслуги. Такой станок разумен сам по себе; и все, что необходимо со стороны рабочего, — внимательность к «потребностям» станка: своевременное присучивание концов оборванной нити, очистка рамы от волокон хлопка и прочие простые операции, которые выполняются на индийских хлопчатобумажных фабриках местными уроженцами почти так же качественно, как их европейскими собратьями, и при намного меньших затратах со стороны фабриканта [362]Walmsley, 1893, p. 50.
.

Начиная по меньшей мере с 1850-х годов бедные страны с их колоссальным преимуществом, выраженным в низкой стоимости труда, могли бы переманить к себе всю хлопчатобумажную индустрию, вытеснив англичан с рынков, не защищенных протекционистскими мерами.

В табл. 16.2 приводятся сравнительные издержки текстильного производства в Англии и некоторых странах с низкой заработной платой в 1910 году Уровень заработной платы в текстильной отрасли резко различался от страны к стране: так, в Англии он был в 10 раз выше, чем в Китае. Собственно, заработная плата в Китае была настолько низкой, что на некоторых фабриках рабочих, уходящих с фабрики, обыскивали, чтобы те не уносили в карманах хлопок, так как даже такое малое количество хлопка стало бы серьезной прибавкой к их заработку (фунт хлопка-сырца стоил около 25 центов США). В большинстве стран заработная плата была самой важной статьей расходов при производстве хлопчатобумажных тканей после стоимости хлопка-сырца. В Англии в 1911 году издержки (за исключением расходов на покупку хлопка-сырца) распределялись следующим образом: заработная плата — 62 %; амортизация оборудования и снабжение — 12 %; энергия — 3 %; выплаты процентов по кредитам — 22 %.

Оборудование в Англии было дешевле, чем в большинстве других стран мира. Англия являлась центром текстильного машиностроения, и большинство других стран покупали станки в Англии. Соответственно, расходы на них возрастали за счет стоимости транспортировки станков до фабрик, а также за счет их установки, поскольку механиков приходилось доставлять из Англии, Согласно оценкам, стоимость доставки английского оборудования на фабрики США составляла около 25 % от стоимости самого оборудования. Страны с высокими ценами на станки — например, Россия — нередко вводили пошлины на импорт оборудования.

Кроме того, в Англии имелась дешевая энергия, поскольку текстильная индустрия этой страны располагалась в том же регионе, что и угледобыча. В ряде других стран, таких как Мексика, энергия обходилась дорого, потому что уголь приходилось сперва везти морем, а затем доставлять от порта по железной дороге. Но, как видно из рис. 16.2, в среднем для бедных стран эти издержки были лишь немногим выше, чем для богатых.

В пятом столбце табл. 16.2 показано, какими бы были общие производственные издержки в каждой стране, если бы во всех них существовали те же условия, что и в Англии: продолжительность рабочей недели была бы такой же, как в Англии, использовались бы паровые котлы, потреблявшие в час столько же топлива, как в Англии, и станки бы работали с такой же скоростью, как в Англии. В последнем столбце таблицы приводится предполагаемая норма прибыли в каждой стране, если бы та отправляла всю свою продукцию на английский рынок, а норма прибыли английских фабрик составляла 8 %. Большинство конкурентов с низким уровнем заработков в 1910 году могли бы с прибылью торговать на английских рынках, а некоторые из них — например, Китай и Индия — получали бы колоссальные прибыли, ведя торговлю на открытом международном рынке.

Более того, страны с низкой заработной платой имели еще одно важное преимущество перед британскими производителями. Благодаря усилиям социальных реформаторов и профсоюзов в Англии в XIX веке был принят ряд «фабричных законов», призванных обуздать якобы происходившее порабощение рабочих машинами. Согласно этим законам продолжительность рабочей недели для взрослых рабочих ограничивалась 55 часами, а для детей она была вдвое меньше. Женщинам и детям запрещалось работать ночью. Поскольку женщины составляли более 60 % рабочей силы на английских фабриках, а в некоторых сферах, таких как ткацкая отрасль, их доля была еще выше, то фабрики закрывались по ночам. Английские фабрики работали лишь 2775 часов в году.

В странах с низкой заработной платой таких ограничений не было, а если они и существовали, то не исполнялись. На большинстве фабрик там вводилась ночная смена. Например, мексиканские фабрики работали 6750 часов в году из 8760 возможных — в среднем 18,5 часа в день. Рабочий день там длился дольше, назначались двойные смены, было меньше выходных.

Более продолжительный рабочий день существенно сокращал стоимость производства, снижая капитальные издержки на один веретено-час. В табл. 16.3 показаны продолжительность работы фабрик в разных странах и капитальные затраты, общая сумма производственных расходов и предполагаемая норма прибыли с учетом поправок. Исходя из этих цифр все страны с низкими заработками должны были низкими ценами вытеснять англичан с рынка, а некоторые — например, Китай — еще и получать огромные прибыли. Все становится еще загадочнее вследствие того, что во многих странах с низкой заработной платой имелся местный хлопок и доступ к главным океанским торговым путям. Бразилия, Китай, Египет, Индия, Мексика, Перу, Россия и Уганда были производителями хлопка, а Бразилия, Китай, Египет и Индия обладали превосходными возможностями для океанских перевозок.

ТАБЛИЦА 16.3. Издержки в хлопчатобумажной промышленности с поправкой на продолжительность рабочего времени, 1910 год

ИСТОЧНИК: Clark, 1987а.

Тем не менее вплоть до 1913 года Англия, как следует из табл. 16.2, оставалась производителем дешевой пряжи и ткани. Ее единственными конкурентами были Япония, Италия, Франция и Германия. Англия — страна с высокими заработками — возглавляла мировой рынок, потому что фабрикам во всех других странах так и не удалось достичь английского уровня эффективности. Но их неэффективность принимала своеобразную форму. Они отличались неэффективным использованием труда, а не капитала. Несмотря на использование тех же самых станков, что и в экономиках с высоким уровнем зарплаты, они нанимали намного больше рабочих на один станок, при этом нисколько не увеличивая производительность станков. Так, если речь идет о кольцевых прядильных машинах, то один рабочий на севере США обслуживал 900 веретен, а один рабочий в Китае — лишь 170. Рабочий на севере США одновременно работал на восьми ткацких станках, а в Китае — только на двух. Разница между странами в числе рабочих, приходящихся на один станок, достигала приблизительно 6:1 (рис. 16.6 и 16.7).

РИС. 16.6. Кольцевая прядильная машина в США, 1939 год

РИС. 16.7. Рабочие и надзиратель на индийской прядильной фабрике, 1920-е годы

На рис. 16.8 показана реальная стоимость труда на единицу продукции в зависимости от величины заработка при 55-часовой рабочей неделе в международной хлопчатобумажной промышленности около 1910 года. Затраты на выплату заработка в среднем были ниже в странах с наименьшим заработком, но на очень небольшую величину по сравнению с колоссальными различиями в уровне заработков. Различия в заработке за один час работы достигали 16:1, в то время как различия в стоимости труда на единицу продукции составляли лишь 3:1.

ИСТОЧНИК: Clark, 1987а, 152.

РИС. 16.8. Стоимость труда на единицу производства по сравнению с уровнем заработной платы, 1910 год

Избыточное число рабочих на фабриках в странах с низкой заработной платой не было связано со стремлением более интенсивно использовать дорогостоящие станки. Нет никаких свидетельств того, что на фабриках в странах с низкой заработной платой использование дополнительных рабочих влекло за собой повышение выработки на один станок. Например, выработка кольцевых прядильных машин зависела почти исключительно от скорости, с которой работали станки. Эту скорость можно было менять, хотя при ее увеличении приходилось приставлять к станкам больше рабочих, поскольку нить обрывалась чаще. На рис. 16.9 приведена скорость кольцевых прядильных машин, заказанных различными странами у фирмы «Платт», в зависимости от заработной платы рабочих в этих странах. Самые бедные страны заказывали станки с несколько большей рабочей скоростью, но это различие было несущественным по сравнению с занятой на производстве избыточной рабочей силой.

РИС. 16.9. Производительность станков и заработная плата рабочих, 1910 год

Другой современной отраслью, существовавшей до 1914 года и в богатейших, и в беднейших странах, были железные дороги. Как и в случае с хлопчатобумажной промышленностью, между богатыми и бедными странами не имелось особых различий в технике, использовавшейся на железных дорогах. Многие железные дороги во всех частях света были построены британскими инженерами, применявшими новейшие британские технологии. Британские строители локомотивов в конце XIX века работали главным образом на зарубежные рынки — в первую очередь находившиеся в составе Британской империи. На рис. 16.10 изображены основная рабочая лошадка индийских железных дорог — локомотив типа 0-6-0 — и аналогичная английская машина того же периода. Даже неопытный глаз сразу же подмечает их полное сходство.

РИС. 16.10. Индийский и английский локомотивы одного класса, построенные в 1905 и 1908 годах. Где какой?

Вообще индийские железные дороги в британский период критиковались главным образом не за отсталость, а за то, что они строились по необоснованно высоким стандартам. Поощряемые системой гарантий, при которой держатели облигаций в любом случае получали щедрую минимальную прибыль, строители индийских железных дорог с удовольствием шли навстречу британским инженерам, заказывавшим рельсы, локомотивы и подвижной состав самого высокого качества. Управляющий Восточно-бенгальской государственной железной дороги, посетивший в 1901 году США, отмечал, что большинство американских железных дорог не дотягивает до «европейских или индийских стандартов».

Но если оборудование железных дорог обычно было британским, то практика найма персонала на железных дорогах в бедных странах определенно не имела с британской ничего общего. На рис. 16.11 показана выручка за один человеко-час в 22 странах около 1913 года. Разница в выработке на один человеко-час достигала примерно 6:1, опять же будучи максимальной в США и минимальной в Индии.

ИСТОЧНИК: Boag, 1912, и Bureau of Railway Economics, 1915.

РИС. 16.11. Часовая выработка на железных дорогах, 1913–1914 годы

Индийская железнодорожная система могла воспользоваться огромным английским опытом в эксплуатации железных дорог. В 1910 году на индийских железных дорогах трудились 7207 «европейцев» (в основном англичан) и 8862 «евразийца» (обычно это были люди англо-индийского происхождения), занимавшие почти все должности, связанные с выполнением надзорных функций или требовавшие квалификации. Индийцев начали нанимать как машинистов локомотивов лишь после 1900 года, но еще в 1910 году многие машинисты были британцами.

Однако дополнительные рабочие в Индии, как и в других бедных странах, по-видимому, опять же не обеспечивали своим нанимателям увеличение выпуска на единицу капитала. Из-за резкого различия условий, в которых работают железные дороги в разных странах, трудно сопоставить утилизацию капитала. Тем не менее некоторые отдельные показатели свидетельствуют о том, что наем избыточной рабочей силы ничего не приносил тем странам, в которых он практиковался.

Одним из этих показателей, имеющимся для большинства стран, является годовой пробег локомотива в милях (рис. 16.12). В бедных странах с низкой выработкой локомотивы использовались не более интенсивно, чем в богатых странах. Как и в хлопчатобумажной отрасли, управляющие железных дорог в этих странах явно ничего не получали от использования дополнительной рабочей силы.

ИСТОЧНИК: Boag, 1912, и Bureau of Railway Economics, 1915.

РИС. 16.12. Годовой пробег локомотивов в милях (как показатель утилизации капитала на железных дорогах) для разных стран мира в 1913–1914 годах

Таким образом, и в хлопчатобумажной промышленности, и на железных дорогах около 1910 года мы видим одну и ту же картину. Бедные страны применяли те же технологии, что и богатые, достигая того же уровня выпуска на единицу капитала. Но при этом они использовали настолько больше рабочей силы на одну машину, что лишались почти всех изначально имевшихся преимуществ, связанных со стоимостью рабочей силы.

Проблема хронически неэффективного использования труда в таких бедных странах, как Индия, была главным препятствием к распространению технологий промышленной революции. Например, в табл. 16.4 показана норма валовой прибыли бомбейских хлопкопрядильных фабрик с 1907–1909 годов по 1935–1938 годы, а также масштабы отрасли и выработка на одного рабочего по сравнению с соответствующей величиной для 1907–1909 годов, которая принята за 100. Поскольку эти фабрики работали на конкурентном рынке, их прибыль никогда не была высокой. В самые лучшие годы для отрасли — во время Первой мировой войны и сразу после нее — норма прибыли достигала лишь 7–8 %. Несмотря на то что норма прибыли в 1907–1924 годах в среднем составляла только 6,5 %, масштабы хлопкопрядильной отрасли в Бомбее возросли на 45 %, опять же свидетельствуя о стабильном функционировании международных рынков капитала в эти годы.

ТАБЛИЦА 16.4. Бомбейская хлопчатобумажная промышленность, 1907–1938 годы

ИСТОЧНИКИ: норма прибыли и выработка на одного рабочего вычислены лишь для фабрик, перечисленных в: Investor's India Yearbook; Wolcott and Clark, 1999.

Однако с 1907 по 1924 год вместо роста мы видим в Бомбее разве что небольшое снижение выработки на одного рабочего. В то же самое время выработка на одного рабочего в японской хлопчатобумажной промышленности увеличилась на 80 %. К концу 1920-х годов конкуренция со стороны Японии лишила бомбейскую промышленность всякой прибыли. После того как выработка на одного рабочего на японских прядильных фабриках в течение 1920-х и 1930-х годов выросла еще сильнее, бомбейским фабрикам едва удавалось покрывать издержки производства. К 1938 году почти 15 % мощностей бомбейских прядильных фабрик было пущено на слом.

Ситуация 1910 года, когда всем бедным странам было свойственно использование избыточного труда, не влекущее за собой явной выгоды в форме утилизации капитала, сохранялась в хлопчатобумажной промышленности в течение всего XX века. В 1969 году Английский текстильный совет провел исследование, в ходе которого определялась выработка на машино-час и на человеко-час в квартиле наиболее успешно работающих хлопкопрядильных и ткацких фирм 11 крупнейших стран-производителей за 1967 год. Говард Пэк дополнительно изучил производительность квартиля наиболее успешных кенийских и филиппинских фирм в 1980 году (использовавших такое же старое оборудование, как и фирмы, фигурирующие в более раннем исследовании). На рис. 16.13 и 16.14 приводятся оценки выработки на один машино-час, усредненные по прядильным и ткацким фабрикам, и выработки на один человеко-час.

ИСТОЧНИК: Pack, 1987, p. 140–145.

РИС. 16.13. Выработка на один машино-час в хлопчатобумажной промышленности, 1967 год

ИСТОЧНИК: Pack, 1987, p. 140–145.

РИС. 16.14. Выработка на один человеко-час в хлопчатобумажной промышленности, 1967 год

Сильная корреляция между заработками и выработкой на одного рабочего, как и поразительно высокие издержки на оплату труда в странах с низкими зарплатами, сохраняется вплоть до настоящего времени. Нараставший с 1910 года разрыв в доходах между регионами привел к еще большему разрыву в заработках между различными странами мира в 2000 году. На рис. 16.15 показаны полные почасовые издержки на оплату труда в швейной промышленности — элементарной отрасли, не требующей больших объемов капитала, — в различных странах мира в 2002 году. Даже без учета статистических выбросов издержки на оплату труда находились в диапазоне от 0,40 доллара в час до 12 долларов в час, что дает приблизительно 30-кратную разницу.

ИСТОЧНИКИ: Abernathy et al., 2005, table 1, и United States, Department of Labor, Bureau of Labor Statistics, 2006.

РИС. 16.15. Заработки в швейной промышленности в 2002 году в зависимости от дохода на душу населения в 2000 году

В таких отраслях, как швейная и текстильная, применяются относительно стандартные технологии. При пошиве пары джинсов издержки на оплату труда даже в таких экономиках с низкими зарплатами, как Китай, Мексика и Никарагуа, составляют примерно 75 % от всех издержек, включая и доставку на рынок США. Затрат на доставку пары джинсов из швейного цеха почти в любой точке мира на рынки США с их высокими заработками составляют не более 9 центов (1 % от оптовой цены, составляющей около 8 долларов). После того как на американском рынке перестало применяться квотирование и вступило в силу соглашение стран Евросоюза о беспошлинном импорте промышленных товаров из 50 беднейших стран мира, а также из 12 стран Средиземноморья, следовало ожидать швейного бума по всей Африке и исчезновения швейной промышленности во всех странах с высокими заработками.

Однако наряду с резким ростом импорта в такие страны, как США, мы видим ряд удивительных явлений. Во-первых, в США с их чрезвычайно высокими затратами на оплату труда одежда местного пошива в 2004 году все равно обеспечивала 42 % потребления. Во-вторых, крупнейшими экспортерами в США и Евросоюз зачастую были страны с высокими заработками по сравнению с Африкой южнее Сахары. Так, крупными поставщиками на рынок США по-прежнему остаются Мексика и Коста-Рика, несмотря на то что уровень заработной платы в этих странах более чем в 6 раз выше, чем в большинстве стран Африки южнее Сахары и на Индийском субконтиненте. Крупным поставщиком в Евросоюз, уже в течение некоторого времени находясь в свободной конкуренции со странами Африки южнее Сахары и Индийского субконтинента, до сих пор является Турция, где уровень заработков аналогичен мексиканскому. Вообще объемы экспорта швейных изделий из стран Африки остаются незначительными.

Снова очевидно, что такая ситуация сохраняется благодаря различиям между экспортерами в выработке на одного рабочего, коррелирующей с уровнем заработной платы. На рис. 16.16 показана производительность труда в 2002 году в зависимости от уровня заработной платы в отрасли для Китая, Гондураса, Мексики и Никарагуа.

ИСТОЧНИКИ: Abernathy et al., 2005, table 2.

РИС. 16.16. Уровень заработной платы и выработка на одного рабочего в швейной промышленности, 2002 г.

Согласно некоторым предположениям, главным препятствием для сельскохозяйственного развития Африки, объясняющим нынешнюю крайнюю бедность этого континента, являются его почвы и климат. Сельское хозяйство до сих пор служит источником пропитания для большинства населения в тропической Африке. Но любые подобные соображения быстро утратили бы актуальность, если бы африканские страны сумели воспользоваться своими предполагаемыми преимуществами, связанными с низкими производственными издержками в таких элементарных производственных отраслях, как текстильная и швейная промышленность. Однако нам известно, что еще в 1950-х годах производители текстиля из Индии и Англии сталкивались с тем, что фабрики, созданные в Уганде и Кении, не приносили почти никакой прибыли, несмотря на протекционистские пошлины.

Таким образом, ключевой переменной, от которой зависели успех или неудача экономик в 1800–2000 годах, является эффективность производственного процесса в данной экономике. Неэффективность производства в бедных странах принимает очень своеобразную форму выражаясь в найме лишних рабочих рук на один станок, не обеспечивающем соответствующего увеличения выпуска на единицу капитала. В следующей главе мы рассмотрим причины этих загадочных различий в эффективности.

 

17. Почему в мире сохранились неразвитые страны?

В предыдущих главах мы видели, что одной из поразительных глубинных причин возрастающего различия в доходах между странами мира являлась низкая выработка на одного работника, не компенсировавшаяся повышением выпуска на единицу капитала даже в случаях использования самых современных технологий. Этот вывод делает институциональные объяснения Великого расхождения малоубедительными. Каким образом институты могут влиять на внутреннюю эффективность производственных предприятий после того, как они уже созданы?

Международные различия в выработке на одного работника, проявившиеся в хлопчатобумажной промышленности к 1840-м годам, в настоящее время еще более заметны во многих отраслях. В данной главе мы попытаемся дать объяснение этим различиям и тенденции к возрастанию разрыва в доходах, характерной для эпохи после промышленной революции.

Наш первый аргумент состоит в том, что эти различия в производительности труда должны вытекать из различий в качестве рабочей силы, занятой в производственном секторе разных стран мира, — различий, главным образом обусловленных местным социальным окружением. Этот аргумент может быть убедительно обоснован.

В отношении более глубокого вопроса о том, почему эти различия оказывают столь серьезное влияние на уровень дохода на душу населения в современном мире по сравнению с более ранними эпохами, у нас имеется лишь ряд гипотез. Первая из них сводится к тому, что завершение мальтузианской эры позволило существовавшим различиям между обществами в плане социальной энергии вылиться в еще более значительные различия в доходе. Вторая гипотеза гласит, что успехи современной медицины привели к снижению уровня заработной платы, обеспечивавшей необходимый минимум для существования. Согласно третьей гипотезе, технологии, созданные после промышленной революции, отличались намного большей требовательностью к качеству рабочей силы.

Наконец, на самом глубинном уровне мы можем выдвинуть лишь очень осторожные предположения о том, что в конечном счете служит источником этих социально детерминированных различий в качестве труда. Всемирная история обладает странным свойством: в то время как мир до 1800 года вполне познаваем, тот мир, который возник после этой даты, чем дальше, тем больше становится все более сложным для понимания.

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ РАБОЧАЯ СИЛА ПРОБЛЕМОЙ В БЕДНЫХ СТРАНАХ?

Несмотря на то что в экономиках с низкой заработной платой мы эмпирически наблюдаем намного большее число рабочих, приходящихся на одну машину, чем можно было бы ожидать, при одновременном отсутствии сколько-нибудь заметного увеличения выработки на одну машину, отнюдь не очевидно, что эта проблема создается недостаточностью трудовых затрат. Возможно, причина проблемы скрывается в управлении.

Идея о существовании огромных различий в качестве рабочей силы между богатыми и бедными странами, несомненно, пользовалась большой популярностью у авторов, изучавших торговлю и промышленность в эпоху Pax Britannica.

В пору экономического расцвета Великобритании в середине и конце XIX века ряд авторов утверждал, что способность платить высокие зарплаты, не теряя своей позиции на международном конкурентном рынке, обеспечивалась в основном намного большей интенсивностью труда в Великобритании по сравнению с ее конкурентами с низкой заработной платой. Эти авторы утверждали, что британские трудящиеся способны работать на большем числе станков, тем самым ослабляя или вовсе устраняя преимущество стран с низкой заработной платой, выражающееся в более низкой стоимости труда.

Этой точки зрения придерживался сам Карл Маркс. В первом томе «Капитала», изданном в 1867 году, содержится небольшая глава «Национальные различия в заработной плате», в которой высокая выработка на одного рабочего на британских текстильных фабриках объяснялась высокой интенсивностью труда. Идея о том, что более высокая заработная плата рабочих в развитых капиталистических экономиках по большей части являлась итогом больших усилий самих этих рабочих, служила для Маркса еще одним доказательством бедственного положения трудящихся при капитализме. Рабочим в Великобритании, утверждал Маркс, за единицу эффективного труда все равно платят сумму, равную прожиточному минимуму.

Идея более высокой интенсивности британского труда впервые была выдвинута не Марксом. Он лишь повторял то, что успело стать, по сути, непреложной истиной для британских и американских экономистов конца XIX века. К тому времени британские менеджеры накопили большой опыт работы с зарубежной рабочей силой на строительстве железных дорог и в международной текстильной индустрии. При британском менеджменте для производства в разных странах требовалось различное количество труда. Конечно, в то время шли и откровенно расистские дискуссии, в ходе которых обсуждалось, сколько китайских, индийских или африканских рабочих способны заменить одного британского рабочего. Кроме того, предметом споров служил и вопрос о том, не компенсируют ли различия в эффективности труда разницу в ежедневной заработной плате, тем самым делая реальную стоимость труда постоянной в международном масштабе.

И эта точка зрения на причину международных различий в выработке на одного рабочего в современной промышленности, похоже, преобладала до Второй мировой войны. В составленном в 1922 году отчете агента министерства торговли США потенциальные приобретатели станков для использования в Юго-Восточной Азии уведомлялись о том, что «одна из самых распространенных ошибок, совершаемых при выборе оборудования для Азии, делается в связи с системами, экономящими труд. Считается, что труд там столь дешев, что нет нужды его экономить… Из-за крайней неэффективности азиатского труда опытные покупатели вкладывают большие средства в системы, экономящие труд». В отчете 1929 года об индийской промышленности в Journal of the Textile Institute откровенно заявлялось, что «в Индии приходится нанимать трех рабочих вместо одного на ланкаширских фабриках». В 1930 году Арно Пирс, эксперт по международной текстильной индустрии, высказывал мнение о том, что «труд в Индии, несомненно, находится на крайне низком уровне; возможно, только китайский труд обгоняет его по части неэффективности, расточительности и недисциплинированности».

Несмотря на то что различия между странами в эффективности сохранялись, объяснения, связанные с «качеством труда», после Второй мировой войны исчезли из экономической литературы. Большинство экономистов теперь связывает низкую эффективность промышленности в неразвитых экономиках не с трудовыми проблемами, а с общей неспособностью менеджмента продуктивно задействовать все факторы производства — не только труд, но и капитал, и сырье. Считается, что неквалифицированный труд повсюду обладает одним и тем же качеством; менеджеры же различаются от страны к стране, причем беднейшие страны обладают наименее эффективным менеджментом.

Но почему же тогда выработка на один машино-час одна и та же во всех экономиках, в то время как выработка на одного рабочего в странах с низкими зарплатами намного ниже? Согласно современным представлениям, для бедных экономик характерны два момента. Во-первых, поскольку в экономиках с низкими зарплатами менеджеров как не хватало, так и не хватает, то там используется больше капитала и труда на единицу продукции, чем необходимо в развитых экономиках. Это показано на рис. 17.1. По вертикальной оси откладывается объем капитала, необходимый для производства единицы продукции, а по горизонтальной — количество используемого труда. Для производства единицы продукции можно задействовать всевозможные сочетания капитала и труда, выраженные кривой, проходящей через точку А. Используя больше капитала, можно сэкономить на труде, и наоборот. Например, если снизить скорость кольцевой прядильной машины, количество капитала на единицу продукции увеличится. Но поскольку при более низкой скорости нить обрывается реже, нам потребуется меньше рабочих рук для ликвидации обрывов.

РИС. 17.1. Возможные производственные стратегии в США и Индии

В стране с менее эффективным менеджментом также возможен компромисс между капиталом и трудом, задействованными в производстве. Но этот компромисс будет отстоять на рис 17.1 дальше от начальной точки, соответствуя точке В. В стране с менее эффективным менеджментом при любом заданном соотношении капитала и труда требуется большее количество обоих факторов производства. Например, если в хлопкопрядильной отрасли не подготовить правильную смесь хлопка-сырца, то уровень обрывов при прядении будет выше, что снизит количество выпускаемой продукции как на одного рабочего, так и на единицу капитала. При неэффективном менеджменте станки будут ломаться чаще, приводя к простою и капитала, и труда.

Однако экономикам с низкой заработной платой присуща еще одна черта. Низкая заработная плата побуждает тамошних менеджеров к замещению капитала трудом. Для них труд дешев, а капитал относительно дорог. Поэтому в случае кольцевых прядильных машин они будут стремиться к тому, чтобы повышать скорость работы машин и задействовать больше рабочих для ликвидации более частых обрывов. Таким образом, менеджеры в таких странах с низкими зарплатами, как Индия, где труд очень дешев, разумно предпочитают использовать сочетание капитала и труда, соответствующее точке С.

Чтобы понять, как этот процесс осуществляется на практике, рассмотрим работу ткачей, приставленных к станкам. Если на станке работает лишь один ткач, как было в Индии в 1910 году, то всякий раз, как на ткацком станке кончалась уточная пряжа или обрывалась нить основы, рабочий немедленно устранял проблему. Тем самым обеспечивался высокий уровень выпуска продукции на единицу капитала. Если же, как было в США, каждый рабочий обслуживал восемь станков, то после выработки уточной пряжи или обрыва нити основы обычно проходило какое-то время, прежде чем станок возобновлял работу, так как ткач не мог постоянно следить за одним станком: ему то и дело приходилось устранять неисправности на других станках. Поэтому выработка на одного рабочего могла быть высокой, но выработка на один станок заметно снижалась.

Согласно современным представлениям о хлопчатобумажной промышленности, низкая заработная плата в бедных странах позволяет менеджерам нанимать настолько больше рабочих рук на одну машину, что это дает возможность поднять выработку на одну машину до уровня развитых экономик, несмотря на общую неэффективность производства. Но это осуществляется за счет дальнейшего снижения выработки на одного рабочего.

Количество капитала, затрачиваемого на выпуск единицы продукции, сперва возрастает вследствие неэффективности менеджмента, но затем снова снижается благодаря замещению капитала дешевым трудом. В целом две эти тенденции компенсируют друг друга. Напротив, количество труда, требуемого для производства единицы продукции, сначала возрастает из-за неэффективного менеджмента, а затем возрастает еще больше при замещении капитала дешевым трудом.

Это объяснение наблюдаемых международных тенденций в использовании капитала и труда будет убедительным лишь при наличии широких возможностей для замещения капитала трудом при организации производственного процесса.

Таким образом, мы имеем две конкурирующие точки зрения на экономические проблемы, присущие производству в бедных странах. В XIX веке эти проблемы связывались с качеством рабочей силы, в то время как в XX веке их стали объяснять недостатками менеджмента. Если у нас нет ничего, кроме данных по выработке и количеству труда и капитала в каждой отрасли, то мы не сможем сделать выбор между этими объяснениями, поскольку на данном уровне, с точки зрения наблюдателя, они эквивалентны друг другу.

Однако в случае международной текстильной промышленности, для которой у нас есть намного больше фактов, связанных с менеджментом, оборудованием и распределением должностей, мы можем с уверенностью утверждать, что главной проблемой, ограничивающей эффективность в экономиках с низкой заработной платой, является природа рабочей силы.

МЕНЕДЖМЕНТ В ЭКОНОМИКАХ С НИЗКОЙ ЗАРАБОТНОЙ ПЛАТОЙ

В самом ли деле бедные страны страдают от плохого менеджмента? Менеджеров, как и машины, можно импортировать в экономики с низкой заработной платой, если местное предложение не отвечает потребностям. Это было особенно просто в хлопчатобумажной промышленности, поскольку хлопчатобумажным фабрикам присуща относительно простая управленческая структура. Менеджеры организуют покупку хлопка, подбирают станки в соответствии с требуемым типом продукции и контролируют рабочих. Но поскольку рабочим, как отмечалось выше, назначают четкие задания, выполнение которых легко проверить, то для контроля за рабочими требуется очень немного времени.

В хлопчатобумажной промышленности около 1910 года, когда международные различия в уровне персонала уже проявились со всей отчетливостью, Великобритания экспортировала не только станки: она в больших количествах отправляла менеджеров и опытных рабочих на зарубежные фабрики. Британские менеджеры около 1910 года были весьма многочисленны в Бразилии, Китае, Индии, Мексике и России. В 1895 году британские управляющие работали на 27 из 55 хлопчатобумажных фабрик Бомбея. На этих фабриках имелось 190 помощников управляющих, осуществлявших надзор за ткацкими, прядильными, чесальными цехами и за паровыми машинами, и 77 из этих помощников управляющих были британцами.

Так же и в Китае в 1915 году про крайней мере треть всей отрасли управлялась британскими менеджерами, включая и ряд фабрик, принадлежавших китайским предпринимателям. Британцами были менеджеры, начальники цехов и инженеры на большинстве бразильских фабрик. Если мы только не сталкиваемся в данном случае с процессом отбора (для чего не имелось никаких экономических предпосылок), когда в экономики с низкими зарплатами уезжали лишь самые некомпетентные британские менеджеры, при этом общества со средними зарплатами получали относительно компетентных менеджеров, а самые лучшие оставались в странах с высокими доходами, то дело было не в менеджменте.

В таких местах, как Бомбей, хлопчатобумажная отрасль отличалась высокой конкурентоспособностью. Из табл. 16.4 видно, что норма прибыли в отрасли даже в период роста в 1907–1924 годах была скромной. Вследствие этого менеджерам приходилось постоянно стремиться к повышению эффективности своих фабрик. Так, из 85 хлопчатобумажных фабрик, имевшихся в Бомбее в 1925 году, 45 в тот или иной момент своей истории обанкротились и возобновили работу при новом руководстве, а еще на 16 фабриках менеджмент сменился по воле владельцев. Нет никаких признаков того, что в отрасли хронически наблюдались очевидные провалы менеджмента, такие как выбор неверного типа станков, неверных масштабов производства или неверного уровня вертикальной интеграции.

ВОЗМОЖНОСТИ ЗАМЕЩЕНИЯ

Современное представление об избыточности рабочей силы на заводах, фабриках и железных дорогах в бедных странах основывается на возможностях замещения капитала трудом. Однако на хлопчатобумажные фабриках есть такие операции, для которых подобное замещение невозможно, и поэтому уровень укомплектованности персоналом при осуществлении этих операций должен соответствовать аналогичному уровню в экономиках с высокими зарплатами или быть близким к нему.

Одна из таких операций — съемка. Наработанные катушки с пряжей через заданные промежутки времени снимаются с прядильных машин. Для осуществления этой операции машину приходится останавливать, поэтому для всех 400 с чем-то веретен машины съемка производится одновременно. В Индии в 1930-е и 1940-е годы съемка на машинах, вырабатывавших стандартную пряжу, производилась раз в 3 часа. Для съемки каждой катушки требовалось около 3,3 секунды, и если бы съемку катушек на станке производил лишь один человек, то станок бы не работал 20 минут из каждых 200, то есть простаивал бы в течение 10 % всего времени работы. Чтобы избежать подобных простоев, съемка производилась специальной бригадой съемщиков, благодаря чему время съемки для одного станка сокращалась до 2–4 минут, что составляло лишь 1–2 % рабочего времени.

В табл. 17.1 приведены темпы работы съемщиков в США, Великобритании и Индии в 1907–1996 годах. Темпы работы индийских съемщиков оставались чрезвычайно низкими с 1907 до 1978 год, лишь ненамного повысившись к 1996 году. В 1940-е годы темп работы индийских съемщиков составлял лишь 16 % от темпа работы съемщиков в США. Исходя из оценки времени, используемого для выполнения операций, и передвижений рабочих, обслуживающих прядильные станки, мы получим, что при уровне укомплектованности персоналом, характерном для Индии в 1920-е годы, рабочие трудились лишь в течение 18–23 % рабочего времени.

ТАБЛИЦА 17.1. Число съемок за час в США, Великобритании и Индии

* Числа, выделенные курсивом, рассчитаны исходя из числа веретен, приходящихся на одного съемщика, или количества наработанной пряжи в фунтах, приходящегося на одного съемщика в час.

ИСТОЧНИКИ: Clark, 1907; Shirras, 1923; Cotton Spinning Productivity Team, 1951; Textile Council, 1969; Ratnam and Rajamanickam, 1980; Doraiswamy, 1983; Rajamanickam and Ranganathan, 1997, p. 2.

ПОЧЕМУ БЕДНЫЕ ЭКОНОМИКИ ОТЛИЧАЮТСЯ ТАКИМ НИЗКИМ КАЧЕСТВОМ ТРУДА?

Хотя из изложенного выше видно, что причина найма избыточного персонала в бедных странах в первую очередь связана с рабочими, объяснить, почему на производстве в экономиках с низкими зарплатами занято столько лишних рабочих рук, нелегко. Даже в тех случаях, по которым у нас имеется обширная информация — например, для текстильных фабрик Бомбея с 1890 по 1938 год, — объяснение не очевидно. По-видимому, работники на бомбейских хлопчатобумажных фабриках работали небрежно и недостаточно интенсивно, вследствие чего предприниматели вынуждены были нанимать непропорционально много работников по отношению к числу станков, чтобы добиться полной отдачи от инвестированного капитала.

Управляющие в Бомбее в 1920-е годы знали, что по меркам Великобритании и США на их фабриках трудится слишком много людей. При этом после 1924 года отрасль работала в тяжелых условиях и многие фабрики несли убытки. Почему же руководство не избавлялось от лишних рабочих рук?

Скорее всего, это было связано с тем, что сокращение персонала никак не отражалось на издержках и прибылях. Некоторые фирмы в 1920-е и 1930-е годы действительно прибегали к агрессивным увольнениям. Но прибыль у этих фирм не становилась выше, чем у тех, что не предпринимали подобных шагов. Рынок не подавал однозначного сигнала о том, что следует двигаться в этом направлении.

Мы можем разделить фирмы на две группы — рационализаторов, в период с 1924 по 1938 год серьезно сокративших число работников на один станок, и нерационализаторов, не уменьшавших числа рабочих. В среднем рационализаторы сократили число рабочих на 35 %. Однако в 1935–1938 годах средняя норма валовой прибыли у рационализаторов составляла 1,7 %, а у нерационализаторов — 2 %. Опыт бомбейской промышленности ни в коей мере не подтверждал идею о том, что избавление от избыточной рабочей силы повышает прибыли.

Самой прибыльной из числа рационализаторов была фабрика Bombay Dyeing and Manufacturing. Но ее средняя норма прибыли за 1935–1938 годы все равно составляла лишь 6 %. И даже эта фабрика работала не слишком успешно — по крайней мере, с точки зрения ее управляющих. Согласно стенограммам совещаний ее совета директоров, прибылей компании хватало для того, чтобы приступить к замене части износившегося оборудования. В 1930–1938 годах совет в среднем утверждал ежегодные расходы на оборудование в размере 374 469 рупий, что примерно равнялось 1,3 % стоимости основного капитала. Но при этом абсолютное число веретен и ткацких станков снижалось. Кроме того, в эти же годы совет директоров одобрил крупные инвестиции прибылей в государственные облигации. К 1938 году рыночная стоимость государственных облигаций, приобретенных компанией, составляла 8 млн рупий — чего хватило бы, чтобы увеличить основной капитал фабрики на 25 %, если бы инвестиции в хлопчатобумажную промышленность считались прибыльными.

Увольнения не приводили к возрастанию прибылей главным образом потому, что фирмы, увольнявшие рабочих, повышали зарплату оставшимся рабочим. Так, в 1935–1937 годах средняя дневная заработная плата на рационализаторских фабриках составляла 1,26 рупии по сравнению с 1,11 рупии на нерационализаторских фабриках. Это различие было создано исключительно благодаря рационализации. С 1924 по 1935–1938 годы номинальный дневной заработок на рационализаторских фабриках сократился на 6 %, а на нерационализаторских фабриках — на 21 %. Более того, увеличение числа станков не могло быть просто навязано рабочим. Предпринимались меры с тем, чтобы минимизировать объемы труда, необходимые при работе на станке, хотя и до рационализации рабочие явно выполняли минимум операций. Кроме того, нельзя забывать и о текущих издержках. Они включали в себя совершенствование обслуживания машин и повышение качества хлопка — и та и другая мера была призвана снизить частоту обрывов.

На конкурентном рынке труда рабочих можно нанимать на условиях, подразумевающих различный объем трудовых усилий за час работы. Фирмы, требующие более интенсивного труда, должны платить более высокую зарплату. Поэтому вполне может быть, что фирмы в Бомбее в среднем выбирали оптимальное сочетание заработной платы и интенсивности труда с учетом возможностей и желаний работников. Тем фирмам, которые пытались выжать больше из своих рабочих, приходилось больше платить, чтобы удержать их у себя.

Например, многие наблюдатели утверждали, что причиной низкой производительности труда в таких местах, как Бомбей, была склонность индийских рабочих к устарелым трудовым нормам, таким как один рабочий по одну сторону кольцевого прядильного станка. Так, «…до достижения независимости наем рабочей силы производился исключительно по принципу ad hoc, в зависимости от традиций конкретного региона. Если на одной фабрике рабочий обслуживал 200 веретен, то эта же норма соблюдалась на всех фабриках в данной местности».

Однако если бы причина упадка текстильной отрасли в Бомбее сводилась к сопротивлению рабочих, цеплявшихся за устарелые трудовые нормы, то у менеджеров-рационализаторов имелся бы колоссальный стимул к тому, чтобы переносить производство в другую местность. Дневная заработная плата рабочих за пределами сформировавшихся текстильных центров была, как правило, ниже. Вообще в межвоенный период отмечался существенный рост промышленности в таких местах, как Канпур, Коимбатур, Дели, Мадрас и Нагпур. Однако если число занятых в отрасли и количество станков в этих городах возрастало, то производительность оставалась на довоенном уровне. Если уровень найма в главных центрах отрасли определялся исключительно традицией, то почему же менеджеры новых фабрик в изолированных  местностях не обучали своих рабочих тому, чтобы обслуживать по 800 веретен, что было вполне достижимо?

Производители явно назначали несложные трудовые задания из опасения снизить выработку на один станок в том случае, если рабочим придется обслуживать несколько станков. Так, согласно показаниям одного промышленника, которые он давал в 1908 году Фабричной комиссии, «у них на одном ткацком станке работает по одному человеку, потому что, если приставить одного человека к двум станкам, производительность станка снизится на 3/8 %. Лучше совсем остановить станок, чем поручить его человеку, работающему на другом станке».

Мадрасские фабрики Buckingham and Carnatic mills — одно из крупнейших и наиболее прибыльных предприятий в Индии — в 1920-е годы установили у себя автоматические ткацкие станки. На обычных ткацких станках в Индии в то время по-прежнему обычно работало по одному человеку по сравнению с одним рабочим на восемь станков в США. Что касается автоматических станков, то в США приходилось по 20–30 таких станков на одного рабочего, однако на фабриках Buckingham and Carnatic mills каждый ткач работал лишь на трех автоматических станках. Поскольку такие станки были новинкой для индийских ткачей, то тем должно было быть безразлично, сколько станков поручается одному рабочему — три или десять, если прежний уровень укомплектованности фабрик задавался исключительно традицией. Почему же промышленники не воспользовались моментом для того, чтобы создать более прибыльную традицию?

О том, что устаревшие нормы труда не являлись проблемой, свидетельствует и тот факт, что в 1890–1929 годах управляющие индийских фабрик приступили к закупкам станков, требующих меньших трудозатрат. Один из способов сократить объемы применяемого труда заключался в том, чтобы реже менять катушки с ровницей и готовой пряжей. Так, средний размер катушек для пряжи 20s увеличился с 14 куб. дюймов около 1890 года до 16 куб. дюймов около 1929 года. Также и средний размер катушек для ровницы при производстве пряжи 20s возрос с 80 куб. дюймов около 1890 года до 115 куб. дюймов около 1929 года. Менеджеры выбирали такие станки, которые занимали больше площади, но позволяли экономить на труде. Зачем бы они это делали, если бы были вынуждены сохранять неизменное число веретен на одного рабочего?

Подробное изучение опыта бомбейской промышленности в 1920-е и 1930-е годы говорит о том, что главная трудность заключалась в проблемах, связанных с наймом рабочей силы. Еще одним признаком того, что индийские рабочие действительно отличались иным отношением к работе и поведением, чем рабочие в экономиках с высокой заработной платой, являются условия работы на индийских фабриках.

Для хлопчатобумажных фабрик в Англии было характерно раннее внедрение жестких систем фабричной дисциплины. От рабочих — даже тех, которые трудились на сдельной основе, — требовалось, чтобы они каждое утро приходили точно к открытию фабрики, трудились в течение всего рабочего дня, находились при своих станках и воздерживались от общения друг с другом на рабочих местах. Индийские фабрики по сравнению с английскими отличались слабой дисциплиной. Недисциплинированность и высокий уровень прогулов были характерны для них еще в 1960-е годы.

Составленный в 1909 году отчет Индийской комиссии по фабричному труду содержит многочисленные показания нанимателей об условиях труда на фабриках. В каждый конкретный день значительная доля рабочих не выходила на работу, а те, которые присутствовали, нередко могли по своей воле покидать цеха для того, чтобы поесть или покурить. Пока они отсутствовали, за их машинами надзирали другие рабочие, и вообще, согласно утверждениям некоторых промышленников, рабочие по совместной договоренности устанавливали неформальную систему смен. На дворах фабрик размещались харчевни, цирюльни, питейные лавки и прочие заведения для обслуживания рабочих во время перерывов. Некоторые матери якобы брали с собой на работу детей. Родственники рабочих приносили им на фабрики еду в течение всего дня. «На бомбейских фабриках напрочь отсутствует какой-либо надсмотр». Один управляющий даже утверждал, что типичный рабочий прямо на фабрике «…умывается, моется, стирает одежду, курит, бреется, спит, ест и, как правило, окружен своими родственниками».

У нас почти нет надежных оценок той доли времени, в течение которой рабочие отсутствовали на своих местах: промышленники называли цифру в 10–30 % от общего рабочего времени. В попытках борьбы с прогулами некоторые предприниматели вводили систему пропусков, при которой рабочий мог покидать цех, только получив специальный пропуск или жетон. Каждый цех снабжался пропусками для 10–25 % персонала. Но рабочим порой удавалось успешно преодолевать даже этот скромный контроль.

Отсутствие дисциплины сохранялось в течение всего свободно-рыночного периода хлопчатобумажной промышленности под властью британцев до 1947 года, а возможно, и позже. Так, p. К.П. Моди, лектор бомбейского Юбилейного викторианского текстильного института, работавший и на английских, и на индийских фабриках, в статье 1951 года, содержавшей «практические советы начальникам цехов», писал, что даже строгие начальники цехов позволяют рабочим покидать цеха во время работы, если у тех есть жетоны.

Моди осуждает — но явно признает как общераспространенную — такую практику надзора, при которой рабочим позволялось уходить без жетонов по двое или более многочисленными группами, «бросая станки и другую работу». Кроме того, он критикует обычай разрешать рабочим читать в цехах газеты, спать и приводить с собой детей. К середине XIX века в Англии ничего подобного не допускалось ни на одной текстильной фабрике.

Прогулы были обычным делом на индийских фабриках и в 1960-е годы. В 1939–1944 годах ежедневный уровень прогулов в Бомбее в среднем составлял 10,7 %, а в Ахмадабаде — 4,5 %. В табл. 17.2 подытоживается изучение шестнадцати южно-индийских фабрик: мы видим, что терпимое отношение к прогулам сохранялось на фабриках и в 1950-е, и в 1960-е годы. Например, в 1955 году 7 % рабочих отсутствовало на работе в течение не менее чем 25 % рабочих дней. Кроме того, уровень прогулов возрастал в дни после получки, после получения премий и после праздников. Тем не менее руководство продолжало нанимать таких рабочих, несмотря на то что большинство прогулов приходилось на долю относительно небольшой и известной группы рабочих.

ТАБЛИЦА 17.2. Уровень прогулов на индийских фабриках, 1965 год, %

ИСТОЧНИК: Rudraswamy, 1957, 1967.

Такая недисциплинированность порождалась не только ежегодным возвращением рабочих в свои деревни во время сезона свадеб или сбора урожая. На фабриках для таких случаев зачастую вводились системы формальных отпусков. В Индии были широко распространены и повседневные прогулы.

На многих фабриках пытались бороться с прогулами, но применяли не слишком действенные методы. Так, в правилах Madura Mill Company в 1946 году значилось, что любой рабочий, без разрешения отсутствовавший на фабрике не менее восьми дней, должен быть уволен или отстранен от работы. Но чаще фабрики полагались на скромные премии, выплачивавшиеся дисциплинированным рабочим.

Помимо довольно либерального отношения к прогулам рабочим на индийских фабриках даже позволялось фактически нанимать субподрядчиков на периоды своего отсутствия на работе. По крайней мере в 1920 году бомбейские ткачи, отличавшиеся относительно высокой квалификацией, имели возможность нанимать вместо себя сменщиков («бадли»). Ткачам платили сдельно, поэтому ткач получал оплату за все, что сделал вместо него сменщик, а затем расплачивался с ним без какого-либо вмешательства или контроля со стороны фирмы.

Вышеприведенные факты служат серьезным свидетельством в пользу того, что неспособность Индии осуществить индустриализацию под властью британцев в 1857–1947 годах, а затем и в период независимости в первую очередь объясняется проблемами, связанными с рабочей силой. Возможно, что социально обусловленная летаргия, в которой пребывали индийские рабочие, распространялась на все общество: если бы все дело сродилось к отсутствию толковых менеджеров и предпринимателей, ситуацию было бы достаточно легко исправить путем их заимствования за границей, как мы видели в главе 15 на примере предприятий семьи Сассун.

В ЧЕМ ПРИЧИНА РАСХОЖДЕНИЯ?

Если принципиальной причиной различий в доходе между экономиками являются различия в качестве рабочей силы, то почему же в наши дни различия в доходе достигают намного больших величин, чем в 1800 году? В конце концов, различия между обществами в социальных возможностях сейчас явно не выше, чем в 1800 году.

Существуют три причины, по которым одни и те же различия между обществами сейчас приводят к намного большим различиям в доходе на душу населения — так называемому Великому расхождению.

Во-первых, в доиндустриальном мире благодаря действию мальтузианской ловушки различия в эффективности труда никак не сказывались на среднем уровне выработки на одного человека в разных обществах. Те общества, которые предпочитали досуг, имели такой же уровень жизни, как и трудолюбивые. Но со времен промышленной революции доход на душу населения больше не лимитируется мальтузианскими механизмами. Поэтому существующие различия между обществами теперь могут выражаться не в плотности населения, а в уровне дохода на душу населения. Бегство из мальтузианской ловушки — первый из факторов, обусловливающих Великое расхождение.

Во-вторых, современная медицина существенно снизила уровень заработной платы, обеспечивающей необходимый прожиточный минимум в таких регионах, как тропическая Африка, обеспечивая рост населения даже при уровне дохода существенно ниже среднего для доиндустриального мира. Даже при заработках, низких по доиндустриальным меркам, ожидаемая продолжительность жизни в некоторых беднейших странах Африки все равно превышает средний доиндустриальный уровень.

Третья возможная причина скрывается в том, что новые производственные технологии, внедренные после промышленной революции, повысили премию за высококвалифицированный труд. В доиндустриальном мире производственный процесс обычно был «мелким», то есть не включал в себя большое число этапов. Помимо того, обычно он легко прощал ошибки и невнимательность. Рассмотрим, например, выращивание пшеницы в доиндустриальном обществе. Этот процесс состоял из вспашки, сева, жатвы и, наконец, молотьбы и отвеивания. Если в землю засевалось слишком много семян, часть из них терялась; если их засевалось слишком мало, часть земли оставалась неиспользуемой. Если молотьба производилась небрежно, часть зерна оставалась в мякине, которая в любом случае скармливалась сельскохозяйственным животным, поэтому терялась лишь часть произведенной стоимости. Однако ошибки или небрежность на каждом этапе процесса обычно влекли за собой лишь очень скромные потери.

Например, Польша в начале XIX века была крупным поставщиком пшеницы в Великобританию, и потому польская сельскохозяйственная практика вызывала у британцев значительный интерес. Англичанин Уильям Джейкоб, в 1820-е годы совершивший инспекционную поездку по польским фермам, отмечал в целом плохую работу тамошних сельскохозяйственных рабочих. По его словам, при молотьбе «…в здешней мякине остается намного больше зерна, чем в той, которая побывала под английским цепом». Из его данных следовало, что польские молотильщики, даже работая небрежно, в день обмолачивали вдвое меньше зерна, чем английские. Кроме того, зерно, импортировавшееся из Восточной Европы, было плохо отвеяно и его приходилось просеивать по привозе в Англию. Зерно из польской глубинки доставлялось к Балтийскому морю на деревянных баржах, не обеспечивавших защиты от дождя и солнца, из-за чего к моменту прибытия верхний слой начинал прорастать. Этот проросший слой просто снимался и выбрасывался.

Такая производственная система была вполне терпима к небрежной трудовой этике польских работников. Если молотильщики работали недостаточно усердно, доделать несделанное мог кто-нибудь другой. Если зерно было плохо отвеяно, его можно было просеять. Если часть зерна прорастала, его выбрасывали.

Однако новые технологии промышленной революции предусматривали более обширное разделение труда и были менее терпимы к ошибкам. Например, на британских керамических фабриках в XIX веке существовало 29 различных этапов в разделении труда. При производстве чашек ручка приделывалась в ходе 14-й операции. Если эта операция выполнялась неправильно, готовая чашка оказывалась негодной, и, в отличие от ситуации с польской пшеницей, ничего исправить уже было нельзя. В подобных условиях, отмечает Кремер, ошибки, допущенные рабочей силой, порождают мультипликативный эффект. Как показано на рис. 17.2, если существует вероятность ошибки р на каждом из п этапов производственного процесса и каждая из этих ошибок делает готовую продукцию бесполезной для потребителей, то вероятность получения продукции, пригодной к продаже, будет (1-р) п . Например, если вероятность ошибки на каждом этапе производственного процесса на керамической фабрике будет составлять 0,1, а всего этапов 29, то доля небракованных чашек будет равна 0,05.

РИС. 17.2. Современный производственный процесс

В этой ситуации производители могут решить, что современная африканская рабочая сила, даже нанимаемая по чрезвычайно низкой цене, не стоит расходуемых на нее средств. Или же при наличии рабочей силы, отличающейся низким темпом работы или высоким уровнем ошибок, производители могут счесть выгодным задействовать больше рабочих на каждом этапе процесса, с тем чтобы гарантировать соблюдение графика и предотвратить ошибки. Это может привести к ситуации, которую мы эмпирически наблюдали в главе 16: избыточное количество рабочих рук в странах с низкими заработками при том же выпуске продукции на единицу капитала, что и в богатых странах. Рабочим назначаются чрезвычайно простые задания, с тем чтобы максимально снизить вероятность ошибок.

Таким образом, технологии в успешных, богатых экономиках развиваются в сторону производственных процессов, которые, будучи приспособлены к трудовому окружению данных экономик, обеспечивают большую премию за правильное и тщательное выполнение трудовых задач. В тех экономиках, в которых рабочая сила более расслабленна и менее дисциплинированна, эти технологии удается использовать лишь в сочетании с непомерными количествами избыточного труда, компенсирующего низкое качество рабочей силы.

Дальнейшее эмпирическое следствие из этой идеи состоит в том, что производительность современных технологий по сравнению с предшествующими им ремеслами будет намного ниже в экономиках с низкой заработной платой.

Например, Индии свойственны поразительные масштабы использования ручных ткацких станков в ткацкой отрасли. В Англии к 1830-м годам ручное хлопчатобумажное ткачество было в основном вытеснено механическими ткацкими станками на фабриках, несмотря на то что заработок при ручном ткачестве составлял лишь около половины заработка фабричных рабочих. Тем не менее и 175 лет спустя в Индии сохраняется крупный сектор ручного ткачества, особенно в хлопчатобумажной отрасли. Собственно, выработка в ручном секторе стабильно возрастала с 1900 года, когда впервые была собрана соответствующая статистика. В 1997–1998 годах, как показано в табл. 17.3, выработка ткани на ручных станках в Индии примерно в десять раз превышала уровень 1900 года. В 1997–1998 годах 25 % ткани по-прежнему производилось в Индии на ручных станках.

ТАБЛИЦА 17.3. Производство ткани в Индии по секторам, 1900–1998 годы (кв. метры)

ИСТОЧНИКИ: Mazumdar, 1984, p. 7, 36; Office of the Textile Commissioner, 1997, 1998.

Производство ткани в Индии фактически разделено на три сектора: фабричный, с крупными фабриками, оснащенными механическими станками, как в США, сектор децентрализованных станков, состоящий из цехов на 1-50 механических станков и работающий вне формальных рамок фабричного сектора, и ручной сектор, состоящий из ручных станков в домах и мастерских. Выживание ручной ткацкой индустрии в Индии нередко объясняется мерами государственной протекции. С момента достижения независимости индийское правительство облагало акцизами продукцию фабрик, в то же время оставив сектор ручного ткачества свободным от налогов. Так, даже в 1997–1998 годах большинство тканей облагалось акцизом в размере 10–20 %, но ткани ручной выделки по-прежнему освобождались от каких-либо сборов. Однако сектор децентрализованных механических станков также по большей части избегал выплаты акцизов. Поэтому наличие налоговых льгот главным образом объясняет, почему объемы производства в децентрализованном секторе были больше, чем на фабриках, но оно не объясняет, почему ручное ткачество по-прежнему успешно конкурирует с производством на механических станках, не облагаемым налогами. Производительность механических станков в 2,5 раза выше, чем производительность ручных, а один ткач может одновременно работать на 4–8 механических станках, если исходить из требований, предъявлявшихся к рабочей силе в Великобритании и США около 1900 года. Ежедневный заработок рабочих в секторах ручных и механических станков примерно один и тот же, из чего следует, что трудовые затраты на один метр ткани при механическом ткачестве составляют примерно 5-10 % от трудовых затрат в ручном ткачестве. Поскольку, по оценкам, капитальные затраты на один метр для механических станков лишь примерно на 20 % выше, чем для ручных станков, то последние получат какое-либо экономическое преимущество лишь при чрезвычайно высоких процентных ставках.

Однако на практике механические станки требуют в Индии намного больше труда, чем требовали механические станки в Англии даже в XIX веке. Индийские ткачи, работающие на механических станках, как правило, обслуживают лишь 1,5 станка каждый. Такой уровень укомплектованности резко снижает преимущества механических станков, связанные с трудовыми затратами. Избыточный уровень укомплектованности в механическом ткачестве можно было бы объяснить низкими зарплатами рабочих, но сейчас индийские зарплаты не менее или даже более высоки, чем в Англии в 1830-е годы, когда более примитивный механический станок с легкостью устранил конкуренцию со стороны ручных станков.

Конкурентные преимущества ручных ткацких станков в современной Индии вполне совместимы с идеей о том, что различия в качестве труда становятся более значительными при более широком использовании современных технологий.

В ЧЕМ ПРИЧИНА РАЗЛИЧИЙ В КАЧЕСТВЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ?

В отношении глубинной причины различий в качестве рабочей силы у нас нет сколько-нибудь удовлетворительной теории. Создается впечатление, что экономики более-менее случайным образом переходят из энергичных фаз в периоды стагнации и наоборот. Выше мы видели, что доход в Индии в течение 120 лет после 1870 года снижался по сравнению с доходом в США и Великобритании. В недавнее время — одновременно со скромными экономическими реформами, которые не более чем частично вернули экономику страны к свободно-рыночному периоду эпохи британского правления, — в Индии снова начался экономический рост. Однако в реальности он ограничен отдельными штатами, включая Гуджарат, Махараштру и Пенджаб. Другие штаты, находящиеся в тех же политических рамках, — такие, как Бихар или Уттар-Прадеш — остаются слаборазвитыми. Доход в Великобритании по сравнению с Францией и Германией с 1950 по 1980 год серьезно снизился, но с тех пор вернулся на прежний уровень. Доход на душу населения в Ирландии, в 1800–1980 годах составлявший лишь около 2/3 % от британского, впоследствии стал одним из высочайших в Европе, превысив даже доход на душу населения в Великобритании. И наоборот, в Новой Зеландии за последние 20 лет доход значительно сократился по сравнению с другими странами ОЭСр.

Такая тенденция к чередованию периодов энергичного развития и застоя наблюдается в истории с давних времен. Например, на смену «золотому веку» в Нидерландах, продолжавшемуся с 1550 по 1650 год, пришли 150 лет экономической стагнации. Уильям Джейкоб, описывая свою поездку по Восточной Европе в 1826 году, отмечал, насколько бездеятельны в этом регионе даже свободные работники: «Здесь редко встретишь упорство в экономии, трудолюбии и умеренности». Похоже, что постмальтузианский мир отличается от мальтузианского лишь размахом колебаний между благополучием и неустроенностью.

 

18. Заключение: странный новый мир

Бог явно создал законы экономического мира для того, чтобы немного подшутить над экономистами. В других сферах исследований, таких как естественные науки, за последние 400 лет шло стабильное накопление знаний. Прежние теории оказывались неудовлетворительными, но те, которые приходили им на смену, включали в себя предыдущие теории, повышая возможность предсказывать на практике результаты в более широком диапазоне условий. Однако в экономике наша способность описывать и предсказывать экономический мир достигла пика около 1800 года. За годы, прошедшие после промышленной революции, экономические модели во все большей и большей степени лишались способности к предсказанию изменений в доходе и богатстве с течением времени и различий в них между странами и регионами. До 1800 года сообщества серьезно отличались друг от друга условиями жизни, но мальтузианская модель, созданная в рамках классической экономики, успешно анализировала источники этих различий. Мы знаем, каким образом климат, болезни, естественные ресурсы, техника и уровень фертильности формируют материальные условия жизни. Таким образом, мальтузианская эра, описанная в главах 1–9, оказывается вполне постижимой. Различия между обществами в социальной энергии, вероятно, существовавшие всегда, благодаря мальтузианскому механизму находили выражение в разной плотности населения. Таким образом, в экономике познаваемый мир, начинаясь от древнейших собирателей африканских саванн, завершается около 1800 года.

С тех пор экономика стала более профессиональной. Учебные программы расширялись, непрерывно поставляя талантливых экономистов, вооруженных все более утонченным арсеналом формальных моделей и статистических методов. Однако с момента промышленной революции мы попали в странный новый мир, в котором барочные виньетки экономической теории слабо помогают при попытке разобраться в насущных вопросах, ответа на которые ожидает от экономики простой человек: почему одни люди богаты, а другие бедны? Все ли мы попадем в будущем в ряды счастливчиков? В данной книге мною было предложено несколько способов, посредством которых мальтузианская эра, отличавшаяся иными механизмами выживания индивидов, может предсказывать успех или неудачу современных обществ, предсказывая также продолжение экономического роста в будущем. Но даже если эта гипотеза верна, она все равно оставляет без объяснения многие различия в доходах между современными обществами. В современном мире местные социальные механизмы, определяющие отношение людей к работе и их сотрудничество в ходе работы, усиливаются экономической системой, порождая невиданные крайности богатства и нищеты.

Наш экономический мир с морем экономических статей и книг, посвященных все более подробному и изощренному изучению рынков капитала, торговых потоков, налогов, государственных займов с их рисками, индексов коррупции, верховенства закона, в большей степени затемняет, чем освещает картину. Экономическая история мира, воссозданная на данных страницах, в основном лежит в стороне от этих традиционных направлений экономической дисциплины. Великие движители экономической жизни, проявлявшиеся на протяжении истории, — демография, техника и эффективность труда — представляются далекими от этих повседневных экономических вопросов. (И, безусловно, еще одна ирония судьбы заключается в том, что именно в этом мире, где работа экономистов по большей части не имеет никакой ценности с точки зрения материальной участи человечества, благодаря сочетанию все более тщательного обучения, ограниченного предложения и растущего спроса на экономистов со стороны школ бизнеса, центральных банков и международных учреждений даже ученые-экономисты сейчас имеют беспрецедентно высокие заработки.)

Современная эпоха началась с европейских завоеваний в XV и последующих веках. Новооткрытые общества в Африке, Америке и на тихоокеанских островах тщетно пытались дать отпор европейскому вторжению. Ацтекские обсидиановые топоры не могли сравниться с испанской сталью, боевые дубинки маори не защитили их от британских мушкетов, глиняные стены Тимбукту не стали помехой для французской артиллерии. Далее последовала великая эпоха империализма, когда люди Запада правили бал во всех уголках мира. В течение какого-то времени Западу принадлежало все. Он формировал политическую географию почти всего мира, переселял африканцев и азиатов на другие материки. Земли, техника, музыка, культура — в результате промышленной революции, кажется, все это было западным.

Однако у гостя нашей планеты, не знакомого с ее историей, может сложиться совсем иное впечатление. Такой гость увидел бы вокруг современного Запада кольцо укреплений, защищающих его от вторжений из бедных стран Южной Америки, Африки и Южной Азии. В Средиземном море и Южной Атлантике морские патрули пытаются перехватить лодки с мигрантами, отчаянно стремящимися попасть в европейские города. Граница между Мексикой и США все больше ощетинивается ржавыми железными заграждениями, бетонными стенами и проволочными заборами. В разрывах между ними, среди суровой пустыни Сонора, след из пустых пластиковых бутылок отмечает маршруты, которыми движется армия вторжения отчаянно бедных мигрантов из Сальвадора, Гватемалы, Гондураса и Мексики. Патрули в Карибском море ловят парусные шлюпки, набитые гаитянами, бегущими из грязи и насилия Сите-Солей.

История показывает — и мы неоднократно убеждались в этом на страницах данной книги, — что у Запада нет модели экономического развития, которую он мог бы предложить бедным странам мира. Не имеется простого экономического рецепта, который бы гарантировал экономический рост, и даже сложная экономическая хирургия не обещает четких перспектив на избавление от нищеты для пораженных ею обществ. Даже прямая зарубежная помощь не обеспечивает эффективного стимулирования экономического роста. В этом контексте единственная доступная Западу политика, которая гарантированно бы что-то давала хотя бы части бедняков третьего мира, состоит в либерализации иммиграции из этих стран. Экономические последствия иммиграции нам хорошо известны из истории таких стран, как Великобритания, США, Канада, Австралия и Новая Зеландия, которые в современную эпоху приняли большое количество иммигрантов. История говорит нам о том, что мигрантам, особенно приехавшим из очень бедных стран, благодаря миграции удавалось колоссально повысить свое благосостояние. Пусть помощь третьему миру уходит в карманы западных консультантов и коррумпированных правителей этих стран. Но каждый лишний мигрант, допущенный в Изумрудные города развитого мира, — это лишний человек, получивший гарантию на улучшение материальных условий своей жизни.

Еще одна ирония судьбы заключается в том, что достижение массового благосостояния в значительной части мира — сокращение детской смертности, увеличение продолжительности взрослой жизни, снижение неравенства — не сделало нас сколько-нибудь более счастливыми по сравнению с нашими предками из числа охотников и собирателей. Выше я подчеркивал, что только доход оказал глубочайшее влияние на наш современный образ жизни, но деньги не способны принести счастье.

Обосновать это утверждение просто. Достаточно лишь почитать анкеты, предлагаемые представителям разных обществ или одного общества в разные моменты времени и содержащие вопросы о том, насколько счастливы опрашиваемые или насколько они удовлетворены своей жизнью. Этот способ покажется кое-кому безобразно грубым инструментом для измерения счастья, но как иначе нам оценить такую вещь? Кроме того, ответы на эти вопросы в конкретном обществе хорошо коррелируют с характеристиками, которые, по нашим представлениям, связаны со счастьем. В Западной Европе и в США о том, что они более счастливы, заявляют люди семейные, богатые (включая тех, кто незадолго до того выиграл в лотереях), здоровые, имеющие работу, образованные и не страдающие избыточным весом. Разведенные и расставшиеся с супругами, овдовевшие, бедные, нездоровые, безработные, необразованные и толстые считают себя менее счастливыми. Более того, тем, кто называет себя более счастливым, присущи характерные особенности мозговой деятельности: более высокая электрическая активность в префронтальной коре левого полушария мозга по сравнению с правым.

В рамках любого общества прослеживается сильная корреляция между доходом и счастьем. Те, кто в рейтинге доходов попадает в верхние 10 % общества, оказываются наиболее счастливой группой, а нижние 10 % наименее счастливы.

Связь между доходом и счастьем, наблюдаемая в рамках обществ, может привести нас к наивной вере в то, что еще одним важным результатом промышленной революции было распространение счастья и жизнерадостности по земному шару. К сожалению, у нас почти нет фактов, которые бы свидетельствовали о том, что повышение доходов, ожидаемой продолжительности жизни или здоровья ведет к увеличению счастья в обществе как таковом. В этом можно убедиться двумя способами. Во-первых, для некоторых обществ, таких как Япония или США, у нас есть данные опросов, призванных оценить уровень счастья, за последние полвека или более долгий срок, в течение которого эти страны в результате современного экономического роста значительно повысили свое благосостояние. Тем не менее, как впервые указал Ричард Истерлин в 1974 году, рост доходов не привел к увеличению среднего счастья. На рис. 18.1 изображен средний уровень счастья, по оценке опрашиваемых в Японии с 1958 по 2004 год, а также доход на душу населения, измеренный в ценах 2000 г. В течение почти 50 лет, с 1958 по 2004 год, доход на душу населения вырос почти семикратно, в то время как уровень счастья, по оценкам опрашиваемых, незначительно снизился.

ИСТОЧНИК: Veenhoven, 2005, и Heston et al., 2006.

РИС. 18.1. Средний доход на душу населения и средний уровень счастья в Японии с 1958 по 2004 год

Вторую группу фактов нам дает сравнение результатов таких же опросов, проведенных в современных обществах, существенно различающихся средним доходом. Люди в современных бедных странах, где доход практически не вырос по сравнению со среднемировым уровнем до 1800 года, считают себя такими же счастливыми, как и люди в очень богатых странах, например в США. Среднее счастье при уровне дохода на душу населения в 20 тыс. долларов и выше лишь немногим превышает среднее счастье при уровне дохода в 4000 долларов на душу населения и ниже, что соответствует уровню дохода в обществах охотников и собирателей. На национальном уровне счастье в лучшем случае обнаруживает скромную зависимость от дохода.

Вопрос о том, почему различие в доходах между странами и эпохами не влечет за собой соответствующего различия в счастье, служил источником многочисленных дискуссий. Ключевой проблемой здесь является обилие свидетельств, говорящих о том, что наше счастье зависит не от абсолютного уровня благосостояния, а от того, как идут у нас дела по сравнению с нашей референтной группой. Каждый индивид, увеличивая свой доход, построив себе более крупный дом в более симпатичном районе, приобретая более элегантную машину, может стать более счастливым, но лишь за счет тех, у кого нет таких денег, у кого не такое хорошее жилье и не такая новая машина. Деньги могут купить счастье, но это счастье отнимается у кого-то другого, не прибавляясь к общему котлу.

Из того, что решающее значение имеет относительный доход, следует также, что не стоит судить о вероятном уровне счастья основной массы человечества до 1800 года по состоянию современных бедных стран. Эти бедные нации благодаря телевидению могут практически из первых рук получать представление о богатстве успешных экономик. Если это позволяет людям из бедных стран верно судить о своем относительном экономическом положении, то, вероятно, доход не оказывает абсолютного влияния на счастье даже при самом низком уровне дохода. Но тогда мы придем к выводу, что в 1800 году, когда все общества были относительно бедны, а общины имели намного более локальный характер, люди, вероятно, были не менее счастливы, чем жители богатейших наций современности, таких как США.

Поскольку мы, судя по всему, являемся потомками недовольных жителей доиндустриального мира — людей, стремившихся достичь большего экономического успеха по сравнению со своими предками, — то в этих выводах, вероятно, отражается наше биологическое наследие мальтузианской эры. Быть может, мы обречены на то, чтобы, не смиряясь со своей участью, постоянно сравнивать свое положение с положением наших конкурентов и чувствовать себя счастливыми, лишь обогнав их по уровню благосостояния. Довольные, возможно, просто вымерли в мальтузианскую эру.

Но в таком случае получается, что невероятные технические достижения последних тысячелетий и соответствующее повышение дохода на душу населения и общего уровня жизни были напрасными? Некоторые авторы — например, Роберт Франк — утверждают, что, поскольку возрастание счастья благодаря увеличению дохода и потребления достигается лишь за счет снижения счастья тех, кто проиграл в этой погоне за статусом, большая часть энергии, расходуемая на повышение дохода в любом обществе, является социальным расточительством. Богатых — победителей в статусной гонке — следует облагать высокими налогами, с тем чтобы сокращать масштабы такой социально затратной активности. Однако результаты исследований счастья не позволяют поддержать такой политический вывод. Более значительное налогообложение богатых, возможно, позволит сократить неравенство в доходах, но оно не сделает общества как таковые более счастливыми. У нас отсутствуют надежные доказательства того, что общества с большим равенством в доходах в среднем более счастливы.

С другой стороны, изучение счастья позволяет провести интересную параллель между налоговой политикой нашего времени и мальтузианской эры. Мы видели в главе 2, что налоги, направлявшиеся на финансирование расточительного образа жизни правителей, в мальтузианскую эру в реальности не влекли за собой социальных издержек. Роскошь Версаля была создана отнюдь не за счет страданий бедняков, какой бы образ Марии-Антуанетты ни сложился в глазах общества. Исследования счастья говорят о том, что то же самое верно и для современной эпохи. Если мы высоко ценим такие коллективные блага, как научные исследования, космические полеты, общедоступное искусство и красивая архитектура, то должны финансировать их за счет налогов, как бы ни было это затратно с точки зрения экономики. Соответствующее сокращение нашего материального потребления не потребует от нас существенных издержек.

Таким образом, история мировой экономики полна явлений, сюрпризов и загадок, противоречащих нашим ожиданиям. Она неотделима от вопроса, кто мы и как сформировалась наша культура. Никто не может претендовать на истинную живость разума, не разобравшись в этих тайнах и хотя бы немного не поломав над ними голову в попытках понять, почему мы стали обладателями нынешних богатств лишь после тысячелетий жизни в дикости и почему многим обществам так трудно последовать за нами в материальную землю обетованную.