Сол с Дирком продолжают разговаривать. Ева прячет трясущиеся руки, подкладывает ладони под бедра. Надо сосредоточиться на дыхании и избавиться от странного ощущения, будто Джексон здесь, наблюдает за ними.

Чувство вины, вот почему ей видится всякое. Чем больше Ева привязывается к Солу, тем сильнее ощущает себя виноватой. На виски что-то давит, весь лоб стягивает, и даже глаза напрягаются.

– Ева?

Дирк что-то у нее спрашивает. Ева поворачивается к нему, качает головой.

– Что, простите?

– Я говорю, скучаешь по работе? Ты ведь акушерка?

– Да, скучаю. – Ева ерзает, складывает руки на коленях. – Очень скучаю, – добавляет она, осознавая, что это действительно так. – Но мне нужно было отдохнуть.

– Ты всегда хотела стать акушеркой?

– Нет, если честно. Сначала я училась на парамедика, но поняла, что это не мое.

– Почему? – спрашивает Сол.

– Парамедик входит в жизнь пациента в некий критический момент. Привозишь его в больницу – и все. – Ветер развевает волосы, и Ева заправляет их за ухо. – Кое-что в этой работе мне нравится, например, что надо быстро принимать решения и к тому же в стрессовых условиях, однако я поняла, что хочу узнать о пациентах больше, узнать, что с ними случилось. Как-то я дежурила ночью в районе Поплар: срочный вызов, женщина рожает. Я тогда была простым стажером, но парамедик, которому я помогала, понял, что до больницы мы доехать не успеем. Пришлось принимать роды. Я мало чего успела, через несколько минут приехала акушерка и взяла все под контроль, но я никогда раньше не видела, как рождается новая жизнь, и это меня потрясло. Я смотрела и думала: «Вот чем я хочу заниматься».

Впрочем, может, дело не только в этой истории? Сестра Евы умерла во время родов – из-за осложнений, которых можно было избежать. Смерть сестры разделила жизнь ее матери на до и после. Как знать, не пытается ли Ева, став акушеркой, как-то исправить случившееся?

Она гонит эти мысли: довольно копаться в себе.

– Джексон говорил, что ты потрясающая акушерка, – делится с Евой Дирк.

При упоминании его имени перехватывает дыхание.

– Правда?

– Говорил, все женщины в больнице хотели попасть именно к тебе.

В голове, как по замкнутому кругу, бесконечно крутятся вопросы о прошлом Джексона. Нужно кое-что узнать у Дирка, и хотя сейчас, в присутствии Сола, не самый подходящий момент, Ева не сдерживается:

– Джексон рассказывал вам о своей жизни в Лондоне?

– Звонил раз в пару недель. Он не баловал меня деталями и, полагаю, о многом умалчивал. – Дирк откидывается на спинку стула, складывает руки на коленях. – Про тебя я узнал сразу: Джексон сказал, что познакомился с девушкой. Мы ведь вроде говорили по телефону?

Ева кивает. Да, еще до свадьбы, она взяла трубку, пока Джексон был в душе. Ева знала, что звонок международный, и разговор вышел коротким.

– Но вот о том, что он сделал тебе предложение, он промолчал. Я узнал уже после того, как вы поженились, через несколько недель. – Дирк кладет руки на стол, смотрит на Еву. – Я не дал бы ему этого сделать. Так поступить с тобой.

– Я писала вам. Регулярно. – Дирк удивленно смотрит в ответ. – Джексон ничего вам не отправлял?

– Нет, никаких писем.

Хотя Ева ожидала услышать такой ответ, у нее все равно вспыхивают щеки: унизительно быть обманутой во всем.

К пламени свечи слишком близко подлетает мотылек, опаляет крылья и, кружась в смертельном танце, падает в растекшийся воск.

Сол откидывается на стуле; слышно, как шуршит ткань одежды. Пора закрыть эту тему, но Ева не в силах остановиться.

– Зачем он женился на мне?

Дирк тяжело выдыхает.

– Джексон сказал, что ничего не планировал, что просто взял и сделал предложение. А потом понял – именно этого ему и хочется.

Гроза застала их с Джексоном в парке Клэпхэм-Коммон, град бил по ногам, и они спрятались под деревьями, прижались друг к другу. В его теплых объятиях Ева забыла о холоде, о синяках от градин, о ревущем ветре.

Тогда он сказал: «Я хочу провести с тобой всю свою жизнь». Ева взглянула на него и ответила: «Я тоже». И Джексон попросил Еву выйти за него замуж. Он не дарил кольца, не становился на колено – ни на минуту не хотел выпускать ее из объятий. «Да, тысячу раз да», – согласилась она. Может, и это было обманом?.. Глаза наполняются слезами, и Ева прикусывает изнутри щеку, лишь бы не заплакать.

– Знаю, Джексон причинил тебе боль, – говорит Дирк. – Бог его знает, почему он вот так женился на тебе. Нет бы сначала получить развод, сделать все как полагается… Впрочем, мужчины часто совершают глупости, когда влюбляются.

От Сола, сидящего рядом в темноте, идет волна жара.

Глядя Еве прямо в глаза, Дирк продолжает:

– А Джексон действительно тебя любил, иначе не пошел бы на такой риск. Ты была для него всем.

Ева не двигается с места. К горлу подкатывает комок.

– Да, он врал, много врал. Но то, что он любил тебя, – правда.

Ева так давно хотела это услышать. Внутри будто ослабла связанная в тугой узел тревога. Несмотря на все, он любил ее.

Сол резко встает, бормочет, что идет попить, и его тяжелые шаги затихают внутри дома.

Зря Ева расспрашивала обо всем при Соле, и все же благодаря словам Дирка ее брак снова кажется настоящим событием из прошлого, а не призрачным воспоминанием.

Возле уха жужжит комар, Ева отмахивается. Берет со спинки стула плед, накрывает плечи.

– Солу сейчас тяжело, – говорит Дирк. – Трудно терять родного человека, особенно если расстались так нехорошо.

– Я знаю про их вражду.

– Два упрямых осла, черт побери! У меня от их ссоры сердце разрывается. А ведь когда-то были не разлей вода. Сол, может, и забыл об этом, но я нет. Видела бы ты их на фотографиях: рыбачат на пристани, прячутся в укромных уголках, катаются на серфе – везде вместе.

– Хотелось бы посмотреть, – говорит Ева.

– Правда? Ну, тогда я поищу.

Дирк достает из кармана рубашки лекарство, вытряхивает на ладонь две таблетки обезболивающего. Глотает их, запивая водой, потом отставляет стакан и кладет локти на стол.

– Знаю, Джексон натворил дел. Хотя он ужасно поступил с тобой и Солом, не надо плохо о нем думать. В глубине души он был хорошим парнем – и брата своего любил, очень сильно. Сол оборвал все связи, даже имя его слышать не хотел, а Джексон постоянно интересовался: чем Сол занимается, куда ездит, счастлив ли он. Пусть Джексон не извинился, но свою ошибку осознал.

Оркестр сверчков вдруг замолкает, словно дирижер опустил палочку. Внезапная тишина давит – может, уши заложило? Через секунду сверчки вновь вступают.

– Солу вот не нравится, когда я говорю про Джексона. Однако я старею, Ева, я осознал это, когда был в больнице. Не хочу, чтобы Сол жалел о прошлом, как я, хорошего в этом мало. Лучше бы простить Джексону все его ошибки.

– Не мне решать.

Ева и Дирк оборачиваются: в дверях стоит Сол. Выражения лица не разглядеть – падает тень.

– Не мне решать. Простит ли Ева обман? Простит ли Кайл уход отца? То, что было между нами, – ерунда. Может, я и забуду об этом, может, уже забыл. Но я не стану помнить лишь добро только потому, что он умер.

Дирк качает головой.

– Ладно тебе, сынок. В душе Джексон был…

– Хорошим? Прости, если расстрою тебя, пап, – и тебя, Ева, тоже, – но Джексон был обманщиком. Он всем врал, всех подвел. Как можно взять и бросить собственного ребенка?

– Все не так просто, – тихо возражает Дирк. – Ты многого не знаешь.

– Так расскажи мне. – Сол спускается на террасу. – За все это время ты едва ли произнес имя матери, а теперь вдруг опомнился, решил поговорить о наших чувствах… А о ней не хочешь поговорить? – повышает он голос.

Дирк с трудом сглатывает.

– Ты прав. Я не мог говорить об этом, потому что от одного ее имени в груди у меня все разрывается. Думал, надо поставить точку, забыть – так будет лучше, – но почему-то не вышло, да? Сколько раз ты поднимал меня с пола по ночам. – Дирк меняет позу, слегка вздрагивает и уже более мягким тоном добавляет: – Прости меня, за все прости. Наверное, сейчас уже ничего не изменишь, но я хочу для тебя другой судьбы, Сол. Я понял это, вернувшись на Уотлбун. Взгляни в глаза своим демонам, иначе они победят. Хочешь узнать о брате больше? Хочешь узнать, как он посмел бросить Кайла, просто взять и уйти?

– Хочу.

После паузы Дирк продолжает:

– Джексон узнал, что Жанетт лгала ему. Кайл – не его сын. В самом начале их отношений она крутила с каким-то парнем из Таруны. Это он отец Кайла, а не Джексон.

– Почему ты раньше не сказал?

– Джексон просил не говорить. Не хотел, чтобы об этом знали, – он ведь любил Кайла, – вздыхает Дирк. – Теперь его тревоги вряд ли имеют значение.

Шлепая босыми ногами по деревянной террасе, Сол спускается в залитый лунным светом сад, идет по мокрой от росы траве, по твердым и холодным каменным ступеням, которые ведут к заливу, и наконец выходит на пляж – стопы проваливаются в мягкий песок.

Он стаскивает с себя футболку, расстегивает джинсы. Отбрасывает одежду и бежит в воду, ныряет на небольшую глубину; от холодной хватки воды сводит мышцы. Сол энергично плывет вперед, шумно выдыхая ртом.

В центре бухты резко становится глубже, до дна метров тридцать – здесь Сол и останавливается. Делает вдох – грудная клетка высоко поднимается, – наполняет легкие кислородом и ныряет.

Темная вода окутывает его покровом ночи, все мысли отступают.

Он погружается туда, где снуют рыбы, раздувая жабры и помахивая плавниками; проплывает мимо рифов, где замерли морские ушки, покачиваясь вместе с течением; кожи просвечивающими, будто призрачными, щупальцами касаются кальмары.

Над ним струится серебристый лунный свет, зовет к себе, и Сол плывет к нему.

Он ложится на спину на поверхности воды, широко раскинув руки, любуется усыпанным звездами небом. Не стоило бросать отца с Евой, но слушать дальше не было сил. В душе зарождались такие чувства, о которых Сол прежде не знал.

Всем заметно, как страдает Ева из-за обмана Джексона. За это Сол ненавидит брата, но сегодня он понял: несмотря ни на что, она по-прежнему его любит. И, наверное, всегда будет любить.

Дирк остается сидеть у дома, а Ева уходит к заливу, прогуливается вдоль берега. Воздух почти соленый на вкус, из леса тянет землистым запахом.

На песке разбросана одежда. Ева разглядывает темное море, пытаясь увидеть Сола. Улавливает какое-то движение – вроде бы лунный свет выхватил на поверхности руки. Ева садится рядом с его вещами и ждет. Прислушивается к плеску воды: небольшие волны накатывают на берег, затем едва слышно, плавно отступают вместе с песком и ракушками.

После рассказа Дирка ее представление о Джексоне снова меняется. Теперь хотя бы понятно, почему он сел на самолет и отправился искать новую жизнь.

Сол плывет к берегу. Ева поднимает его джинсы – с них сыпется песок, – расправляет и аккуратно складывает. Вытряхивает футболку, тоже сворачивает и кладет на джинсы. И прижимает руки к футболке, будто через нее можно почувствовать, как бьется сердце Сола. Их отношения осторожно развиваются; хотя чувство зарождающееся, еще хрупкое, сомнений в том, что их тянет друг к другу, нет.

Но как же Джексон? Ева убирает руку с футболки. Дирк сказал, что Джексон любил ее. Он уехал из дома, оставив позади всю свою жизнь, и пошел на немыслимый риск, чтобы жениться на ней.

Ева не в состоянии разобраться в своих чувствах, и поэтому, когда Сол наконец вернется на пляж, ее там уже не будет.

Нашим любимым баром в Лондоне был «Олсвин». Старинная обстановка, всякие штучки в стиле ретро – и любую можно было купить. Мы часто ходили туда по воскресеньям, заказывали выпить и разглядывали классную мебель, мысленно обставляя наш будущий дом.

Ты мечтала о небольшом домике, но чтобы с садом и залитым солнцем газоном. А мне нравилось представлять, как ты кладешь на траву покрывало и ложишься почитать.

Как-то мы увидели в «Олсвине» старый набор для крокета, в деревянной коробке с надписью «КРОКЕТ У ЖАКА. ЛОНДОН». Ржавые петли коробки, сглаженные края искусно сделанных молотков… Мне так понравилось, что я предложил: «Давай купим!» «Что, набор для крокета?» – удивилась ты. «Для газона». Ты сказала, что я сошел с ума – только место в квартире займет, но когда я пошел расплачиваться, то увидел, как ты рада.

Глупо, конечно: цена заоблачная, мы вовсе не жаждали играть в крокет, и мне пришлось тащить коробку через весь Лондон. Мы пришли домой, ты поцеловала меня – на губах остался вкус грушевого сидра – и сказала: «Ты мой прекрасный мечтатель».

Увы, ты оказалась права: наше будущее всегда было лишь мечтой.