День седьмой, 11:00

По отмели гуляет ветер, разглаживая песок. С моря накатывают мрачные тучи – похоже, скоро польет дождь. На пляже безлюдно. Съежив плечи, я засовываю руки в карманы флисовой куртки. Пенистые гребни волн похожи на мыльные пузыри. Приливом на берег вынесло разлагающуюся медузу, чьи щупальца переплелись с водорослями. Я обхожу ее стороной и иду дальше.

Сейчас я больше всего хочу вернуться в наш основной дом. Хочу закрыть на замок входную дверь и лечь на кровать в спальне, опустив жалюзи. Я не в силах находиться на отмели и слышать радостные крики детей, играющих в карты, и свист чайников, означающих, что люди всей семьей садятся за стол. В городе прелесть летних дней и ночей быстро забывается, словно пляжные домики были внутри стеклянного шара. Потряс его, полюбовался и отложил в сторону.

Семья, снимающая наш дом на лето, выезжает через два дня. Так что пока мы на отмели. Ник уехал в офис – какие-то проблемы на работе. На прощание клюнул меня в щеку, а я едва не сказала: «Как ты вообще можешь думать о чем-то, кроме Джейкоба?», но все-таки прикусила язык. Наши отношения и так на грани.

Попробовала еще раз позвонить Айле. Набрала посреди ночи – записанный голос на автоответчике снова предложил оставить сообщение. Я и оставила. Рассказала обо всем, что случилось. Говорила в пустоту, пытаясь разъяснить ситуацию хоть кому-то.

Айла не перезвонила. Не заверила меня, что все будет хорошо.

С другой стороны, мне и не нужны ее утешения.

Я вдруг замечаю, что на террасе дома Айлы, спиной ко мне, сидит женщина. Узкие плечи, стройная фигура – до боли знакомый облик, при виде которого на затылке волосы встают дыбом.

Я прищуриваюсь.

Нет, не может быть.

Я подхожу ближе, и она оборачивается.

В тонком летнем пальто и строгих брюках мама выглядит совсем миниатюрной. Ветер взъерошил ее волосы. Она много лет не бывала на отмели.

Увидев меня, она встает и едва заметно машет рукой. Вглядывается в мое лицо с красными опухшими глазами и запавшими щеками. На мне старая куртка и потертые джинсы, а голову я не мыла уже несколько дней.

– О, Сара, – говорит мама, и, к моему удивлению, обнимает меня. От нее, как всегда, пахнет духами, пудрой и мятными леденцами.

Наверное, мы никогда не забываем прикосновения матери. Все напряжение, сосредоточенное в спине, вся тяжесть в плечах тут же исчезают. По щекам градом катятся слезы. Мама крепко прижимает меня к себе, одной рукой гладя по волосам. В детстве мне снились кошмары, и иногда мама приходила успокаивать: она сидела рядом с закрытыми глазами и гладила меня по голове, пока я вновь не засыпала.

Наконец я вытираю слезы и убираю растрепанные волосы за уши. Мама берет меня за руку и ведет в домик, сажает на диван. Сама садится рядом, спина прямая как стрела, колени касаются моих ног.

Я во всех подробностях рассказываю, что случилось за последние дни.

Мама слушает внимательно, с бесстрастным выражением лица. Когда я заканчиваю, она говорит:

– Жизнь – сложная штука, Сара. Она бывает отвратительной, полной боли и проблем. Но сдаваться нельзя. Джейкоб – крепкий и умный молодой человек. С ним все будет в порядке. – Похлопав меня по колену, она встает. – Чаю?

Я смотрю, как танцуют волны с пенными гребнями. Мама возится на тесной кухоньке. Разобравшись с насосом, она набирает воды и зажигает горелку. Заварочного чайника у нас нет, так что она сначала ополаскивает фарфоровые кружки кипятком, чтобы нагреть их перед подачей напитка.

– Как там Ник? – спрашивает мама, подавая мне чай и тарелку с кусочками фруктового хлеба, намазанного маслом – видимо, нашла где-то в шкафчике. Не помню, когда я последний раз ела. Я медленно пережевываю, глядя, как от кружки поднимаются завитки пара.

– Уехал в офис.

Мама кивает.

– Надо же как-то отвлечься.

Да? А как отвлечься мне?

– Очевидно, он сказал тебе про деньги?

– Да.

– Извини, что это… вызвало проблемы.

Я пожимаю плечами.

– Я тебе очень благодарна, просто я…

– Не хочешь принимать от меня помощь? – заканчивает за меня мама.

– Вроде того.

Мы молча допиваем чай, но в этой тишине я чувствую себя вполне комфортно – не то что раньше. Я знаю, почему в присутствии матери мне стало легче: она все понимает. Она тоже потеряла ребенка.

– Айла, – вдруг говорит мама таким резким тоном, будто имеет в виду что-то неприятное. – Что она думает по этому поводу?

– Она в Чили.

– И ты ей не звонила? – удивляется мама. – Я полагала, вы до сих пор неразлейвода.

– Я звонила, писала… Пока молчит. – У мамы от недовольства раздуваются ноздри. –  Может, телефон там не ловит, – как в прежние времена, бросаюсь я защищать подругу. Маме Айла никогда не нравилась. Наверное, она терпеть не могла, когда я подростком постоянно проводила время у подруги. Мать цокает языком. –  Что?

– Ты столько лет оказывала ей поддержку… а она даже трубку взять не соизволит.

– Перед ее отъездом мы поругались.

– Из-за чего? – спрашивает мама, пристально глядя на меня.

Как ей объяснить? Дело не в ревности – ревность была мне хорошо знакома еще с первых дней нашей дружбы. Нет, просто я внезапно осознала, что Айла была центром наших отношений, а я всю жизнь вращалась вокруг нее. Именно такую роль я всегда играла, и теперь я это четко понимаю. Когда много лет назад умерла мать Айлы, я бросила все, чтобы быть рядом, а она просто взяла и уехала в путешествие, не оглянувшись. Даже свадьбу мы с Ником отмечали не слишком пышно, чтобы не расстроить Айлу. После рождения мальчишек я предложила Айле пожить у нас, ведь ей приходилось тяжело после кесарева сечения. А как же иначе? Она была совсем одна, а мне достался Ник.

Видимо, мне придется всегда поддерживать ее, помогать прийти в себя. Когда летом Айла приезжает на отмель, она ждет, что в нашей семье ее радостно примут и окружат вниманием. К прибытию подруги я убираю в ее домике, загружаю холодильник продуктами, хотя ест она в основном то, что приготовлю я – а потом, после трех теплых месяцев, она снова возвращается в Чили, как перелетная птица.

Я вдруг понимаю, что так и не ответила на вопрос матери.

– Думаю, если случилась ссора, у тебя были на то причины, – говорит мама, по-прежнему глядя на меня. – Я не пытаюсь обвинить в чем-то Айлу, просто… знаешь, за эти долгие годы она могла бы проявить себя и лучшей подругой. Вот и все.

Вполне возможно, что мамины слова относятся и ко мне тоже.

Пробыв с мамой весь день, я с неохотой провожаю ее до парома. Я уже знаю, что остаток вечера проведу в доме, прислушиваясь к неспешному тиканью часов в сгущающейся темноте.

Узкая деревянная пристань скрипит под ногами. Паром только что вышел из бухты – значит, надо немного подождать. Порыв ветра взметает мамины волосы, седые у корней, и я отмечаю, какие впалые у нее щеки. На сердце становится тяжело.

– Спасибо, что приехала.

– Да не за что, – отмахивается мама рукой, будто в ее приезде нет ничего особенного.

Вчера Ник пожаловался, что я бесконечно проверяю, насколько сильно он меня любит, и что никто не в силах соответствовать моим завышенным стандартам, в том числе и мать.

– Помнишь любимую игрушку Мэгги? – спрашиваю я.

Мама смотрит на меня с удивлением, ведь имя сестры мы почти не упоминаем.

– Конечно, – после небольшой паузы отвечает она. – Миниатюрная лошадка. Черный красавец.

Собравшись с духом, я признаюсь:

– Это я взяла ее. – Сердце бешено колотится. – Стащила из комнаты Мэгги.

– Я знаю, – с улыбкой говорит мама.

– Но… ты же тогда спрашивала, не видела ли я лошадку, а я соврала, что нет.

– Я потом нашла ее в кармане твоего пальто.

– И ничего не сказала.

– А что тут говорить? Игрушка чем-то была важна тебе, вот ты и взяла ее.

– Нет, – качаю я головой. – Я лишь хотела привлечь твое внимание. После смерти Мэгги ты перестала меня замечать.

– Ох, Сара, – с грустью вздыхает она. – Я понимаю, что в то время была не лучшей матерью. Да и женой тоже… Как тебе объяснить? Со смертью Мэгги словно умерла и часть меня. Та часть, которая любила, смеялась, видела красоту, испытывала радость. Какое-то время я просто ничего не чувствовала.

Со мной сейчас происходит то же самое. Без Джейкоба я как будто лишилась важного внутреннего органа и теперь не могу нормально жить.

– Ты считала меня виноватой? – шепчу я, удивляясь собственному вопросу. – Ведь это я бросила мяч.

Немного подумав, мама отвечает:

– Честно? Да, я винила тебя. – Она делает глубокий вдох. – Винила отца за то, что не подвез вас в тот день в школу, хотя я его просила. Винила водителя, который ехал слишком быстро, да и саму Мэгги за ее неосторожность. Но больше всего я винила себя – за то, что не смогла защитить своего ребенка.

Мне вспоминаются слова Айлы. «Марли мой сын, а я дала ему утонуть», – однажды сказала она. Айла чувствовала себя ответственной за смерть Марли, ведь это она, мама, была обязана защищать его.

Пристань пошатывается: к месту ожидания парома пришла целая семья. Мы замолкаем. Оперевшись о поручни, я гляжу в темноту обдуваемой ветром бухты. Сколько раз Джейкоб сидел здесь с сетью для ловли крабов, болтая ногами в воде.

Приходит паром, и я крепко обнимаю маму на прощание, а затем возвращаюсь на пляж и оттуда машу ей рукой. Волосы лезут в глаза, и я не сразу узнаю человека, который идет в мою сторону. Разглядев темные густые волосы и опущенные плечи, я понимаю, кто это.

Айзек.

Я потеряла счет дням – наверное, он возвращается домой со своей смены. Айзек не отводит от меня взгляда, вид у него мрачный.

Неужели он знает?

Надо поговорить, рассказать ему все. В ожидании я переступаю с ноги на ногу, сердце гулко стучит в груди, но вот Айзек доходит до пляжа и смотрит не на меня, а сквозь меня, словно я всего лишь призрак.