День седьмой, 22:45

Я переворачиваюсь на спину, и пружины в проседающем матрасе впиваются в тело. Глядя в темноту, я с завистью слушаю, как медленно дышит Ник. Он-то спит, а я наедине со своими мыслями. Время стало изменчивым и текучим. То минута тянется бесконечно, то понимаешь, что пролетели семь дней с момента исчезновения Джейкоба. Как такое может быть? Всего мгновение назад мы всей семьей сидели на солнце, отмечая его день рождения.

Неожиданно меня накрывает волной страха: вдруг его больше нет?.. Я снова ложусь на бок. Нет, мысль об этом невыносима. Я не могу без Джейкоба, без его тепла в моих объятиях. Он мой малыш.

Вся потная, я слезаю с кровати и сажусь на полу у комода Джейкоба. Открываю ящик, достаю что-то из его вещей – футболку или джемпер – и, прижав к лицу, вдыхаю его запах.

Боже, Джейкоб!

Ник что-то бормочет, ворочаясь. После нашей ссоры по поводу Айлы мне так больно, словно с меня содрали кожу. Я не могу лечь обратно в постель, где буду избегать прикосновений к мужу.

Я кладу одежду Джейкоба обратно в комод и нащупываю какую-то прямоугольную штуку. Точно, баночка с травкой. Я беру ее и снимаю крышку: в нос ударяет резкий запах.

Натянув кофту поверх пижамы, я иду к двери, крепко зажав баночку в руке.

– Сара? – сонно зовет меня Ник, но я не хочу ничего слышать и босиком выхожу на улицу.

Я жадно глотаю ночной воздух. В нем чувствуется прохладная свежесть – осень не за горами.

Луна почти полная, на пляже никого нет, только далеко-далеко едва виден какой-то рыбак. Я усаживаюсь на песок. От мысли о том, что скоро я вдохну теплый дым с обжигающим горло привкусом, руки так и чешутся.

Просто затянусь пару раз, чтобы легче заснуть. Если я наконец нормально посплю, в голове прояснится.

Я достаю папиросную бумагу и привычно начинаю сворачивать сигарету – еще не забыла, как это делается. Облизываю кончик, крепко его запечатав, и щелкаю зажигалкой Джейкоба. Пламя озаряет темноту ночи. Я делаю глубокий вдох и тут же закашливаюсь – очень сильно жжет горло.

И вот я, сорокалетняя женщина, сижу на пляже в пижаме и курю травку из заначки сына. Смех, да и только.

Задрав подбородок, я закрываю глаза и снова вдыхаю. Напряжение, скопившееся в связках, мышцах и сухожилиях, понемногу уходит.

Я кладу баночку в карман, встаю и подхожу к кромке воды. За всю жизнь я исходила эту отмель вдоль и поперек: сначала с Айлой – мы приходили сюда поплавать, прогуливая театральный кружок, – потом с Ником, когда я уже была беременна. Я ходила по пляжу, держа Джейкоба за руку, пока тот учился ходить, я бегала за ним и Марли, когда ребята вытаскивали на берег свои бодиборды, а затем подавала напитки и закуски уже повзрослевшему сыну и его друзьям.

Я дошла до воды и остановилась, лишь почувствовав стопами мягкое дно и скользкое прикосновение водорослей. Вокруг меня плещутся волны, а я стою с косяком и, глядя на мрачный горизонт, думаю: вдруг все хорошее уже позади?

У края бухты на низком стульчике сидит рыбак. Удочка закреплена в высокой треноге, леска исчезает в воде. В подсвеченной фонарем палатке отдыхает, свернувшись калачиком, его собака. Этот рыбак уже много лет каждое воскресенье приходит на одно и то же место. Что же заставляет его покинуть теплый дом? Может, ночью он чувствует себя настоящим первобытным человеком, который добывает пропитание своей семье и при этом наслаждается темнотой и шумом моря? Или же здесь ему свободно и спокойно – и весь мир словно проплывает вокруг?

Сама того не осознавая, я иду к рыбаку. Заметив меня, мужчина достает руки из карманов.

За все эти годы мы ни разу не говорили.

– Вы рыбачили здесь в прошлое воскресенье? – выпаливаю я, даже не поздоровавшись. Губы приятно онемели.

Рыбак встает – высокий, на голову выше меня.

– Чего вам? – низким скрипучим голосом спрашивает он.

Я наконец бросаю окурок и затаптываю его в песке.

– Вы были здесь в то воскресенье?

Помню, я выглянула из окна после нашей с Джейкобом ссоры и заметила свет от фонаря в его палатке.

– Да, был.

– В тот вечер пропал мой сын. – Я показываю в сторону каменистого края бухты. – Вот там его видели последний раз с девушкой. Они ссорились. Высокий темноволосый парень. Семнадцати лет. Не припомните такого?

«Хватит уже тараторить», – говорю я себе и замолкаю.

Рыбак разглядывает мое лицо, и где-то внутри меня зарождается беспокойство.

– Ссорились, было дело.

Он их видел!

– Энида не сводила с них глаз.

Что еще за Энида?

Заметив мое удивление, мужчина кивком показывает на собаку.

Его ответ придает мне храбрости, и я снова спрашиваю:

– В котором часу это было?

Рыбак вздыхает.

– Мы уже устроились тут… Около одиннадцати где-то.

– А что потом? – спокойным тоном продолжаю я, хотя мне хочется схватить его и потрясти за плечи, чтобы скорее все узнать.

– Извините, не заметил.

Неправильный ответ!

Сделав глубокий вдох, я задаю очередной вопрос:

– Вы видели, как они уходили?

– Не-а, просто вдруг стало тихо. Простите, ничем не могу помочь. – Мужчина засовывает руки обратно в карманы.

Ничего нового он мне не сообщил, лишь подтвердил уже известное: около одиннадцати вечера Джейкоб ругался с Каз на каменистом берегу.

– А лодок случайно не было?

– Как же, этот огромный катер, как всегда, – с раздражением отвечает рыбак. – Из паба, видать, возвращался.

– Катер Роберта? Серый такой?

– Он самый.

– И все, только его катер?

– Ну и старенькое рыболовное судно.

Чье же?

– Вон то? – спрашиваю я, показав на плоскодонку Нила.

– Не, другое. Тоже иногда проходит тут, на буксир похоже. Если увижу, сразу узнаю.

Я качаю головой – не пойму, что за лодку он имеет в виду.

– Темное-синее. С рулевой рубкой.

Сердце ускорило ход.

– «Взморье»? Которое обычно становится на якорь в бухте?

– Именно.

Внутри все сжимается. Я знаю это судно. Я бывала на нем.

Да и Джейкоб тоже.

Это катер Айзека.

– Наверное, ловил камбалу. У него прожектор горел.

– Он был один?

Немного подумав, рыбак отвечает:

– Нет. Помню, он подошел близко к берегу, и кто-то поднялся на борт.

По спине пробегает дрожь.

– Мой мальчик?

Мужчина молча пожимает плечами, но я и так уже знаю ответ. Джейкоб был в море с Айзеком.

Домик Айзека стоит немного вдали от остальных. Я уже давно здесь не бывала. Некрашеное дерево выгорело на солнце и посерело.

Жалюзи опущены, но сквозь щелки пробивается свет. Я оглядываюсь, не заметил ли кто меня, и ступаю на террасу. Отрывисто стучу в дверь три раза.

Горло наполняет соленый привкус. Слышно, как отодвигают стул, и дверь открывается. От сквозняка рулонная штора хлопает на ветру. Айзек убирает ее в сторону.

– Сара? – удивленно смотрит он на меня.

– Надо поговорить.

Заметив мой напряженный вид и поспешно накинутый поверх пижамы джемпер, Айзек отходит и пропускает меня внутрь, хотя на мгновение мне показалось, что он сейчас закроет дверь.

– Заходи.

Пахнет жареной скумбрией и картошкой. На плите стоят две сковородки, а на раскладном столике – полупустой бокал пива и тарелка с едой. Почему он ужинает среди ночи? Рядом лежит раскрытая книга в переплете: сборник поэзии Вордсворта. На стене карта нашего побережья в рамке и постер со стандартными размерами местных рыб. Две деревянные полки заполнены книгами и глиняной посудой. В доме чисто и уютно, почти ничего не изменилось.

Я стою спиной к двери, голова кружится после травки. Места мало, так что Айзек освобождает мне стул.

Два газовых фонаря издают едва слышное шипение, и легкий запах серы смешивается с ароматом жареной рыбы.

Мне не верится, что Айзек мог навредить Джейкобу. С другой стороны, я его почти не знаю. Помню, мы с Айлой увидели его еще в тот раз, когда впервые приехали на отмель и купались в одном белье. Айзек, сам еще подросток, рыбачил у скал и с интересом смотрел, как я обсыхаю после плавания на солнце.

– Джейкоб пропал в прошлое воскресенье, – громким приказным голосом говорю я. Айзек не отрывает от меня взгляда. –  Кое-кто видел, как он садился на борт твоего катера. – Айзек шумно сглатывает. У меня сжимается сердце. –  Это правда?

Его бесстрастное выражение лица меня нервирует, ладони начинают потеть. Я мысленно умоляю Айзека ответить, что все это полный бред.

– Да, – наконец говорит он, и я словно задыхаюсь. – Правда.

Айзек опускает взгляд и смотрит на побелевшие костяшки своих рук – так сильно он сжал спинку стула.

– Это вышло… случайно. – Он проводит языком по зубам. – Господи, лучше бы меня вообще тогда не было в море…

– Скажи мне, что произошло!

– Хорошо. Ты, главное, пойми… все вышло из-под контроля. Джейкоб был зол, расстроен… и я толком не смог объяснить ему.

– Что объяснить?

Я словно окаменела. Не двигаюсь с места, едва дышу. Чувствую, как впивается в пятки прилипший песок. Айзек поджимает губы, нервно глядя по сторонам.

– Черт! Черт! Черт! – внезапно выкрикивает он, и стул, на который он опирался, валится на пол.

Я вскакиваю и задеваю локтем дверь. Она открывается, и в дом проникает легкий ветерок.

Трясущимися руками Айзек поднимает стул, будто готовый бросить его об стену и разбить в щепки, но затем ставит обратно и садится, опустив голову.

– Присядь.

Я послушно устраиваюсь на краешке дивана.

– Я отправлялся на ночную рыбалку, – дрожащим голосом начинает Айзек, – и вдруг увидел Джейкоба у скал. Вид у него был расстроенный. Я… я подумал, может, не стоит оставлять его там одного. – Он резко чешет щеку, и на лице остаются красные следы. – И в этот момент Джейкоб посмотрел прямо на меня. Я спросил, все ли в порядке, но он толком не ответил. Зато спросил, можно ли ему со мной в море. – Я внимательно слушаю, сердце отстукивает громкий ритм. – Я предложил вместе порыбачить. Джейкоб пошел по мелководью к моему катеру, а когда стал забираться на борт, его мобильник упал в воду. Он и бровью не повел, даже рассмеялся, как будто другого и не ожидал.

Так вот почему полицейские не нашли его телефон.

– Мы вышли из бухты, я закинул удочки. Дал ему запасную, и мы долго сидели так молча. – Айзек смотрит куда-то вдаль, в темноту. Я с тревогой представляю, как они рыбачат, а вокруг накатывают волны и сгущается мрак. – Ни с того ни с сего Джейкоб вдруг сказал: «У меня сегодня день рождения». Я его поздравил. – Айзек выпрямляется, стул поскрипывает. –  Джейкоб спросил, помнил ли я про его день рождения, и я ответил, что да, ведь это и дата смерти Марли. Потом он долго молчал, держа в руках удочку, а через какое-то время задал вопрос: «Почему ты тогда спас меня?»

Руки сжимаются в кулаки, к горлу подступает ком.

– Я сказал, что любой на моем месте поступил бы так же… но Джейкоб никак не мог угомониться.

Мне не хватает воздуха. Я смотрю на открытую дверь – кажется, промелькнула чья-то тень. Я вглядываюсь в темноту: во мраке ничего не различить.

– Не важно, что ты ему наговорил. Просто скажи, что с ним все в порядке! Прошу, скажи, что ты высадил Джейкоба на берегу. Скажи, что он жив и здоров – это для меня самое главное. – Айзек смотрит на меня и постепенно закрывает глаза, опуская голову. –  Не смей! Слышишь, не смей! – кричу я, вскочив на ноги. Я трясу Айзека за плечи. – Посмотри на меня! Скажи! Скажи, что ты натворил!

Айзек открывает глаза, и они полны слез и пугающей печали.

– Прости меня, Сара. Я не вернул его на берег.