Не выходило.
Я не мог двинуться.
И серый это знал.
Он смотрел на меня, держа голову чуть набок. На его лице не было выражения, но ощущалось любопытство. Он нашел нечто, его интересующее.
Меня.
– Чего ты хочешь?
Я удивился, что могу говорить, хотя выходил всего лишь шепот.
Ноль реакции.
– Зачем ты здесь?
Склоненная набок голова – от любопытства. Глаза – как пустые орбиты, наполненные свежей кровью, алой… мокрой.
Они глядели на меня, и я почти чувствовал, как они читают у меня в голове. Они листают мою память, как папки в ящике, и раскладывают на две кучки: интересное и ненужное.
И Кэролайн Лукас он тоже видит у меня в памяти? И самые сокровенные наши переживания?
Или еще раньше – вечер, когда все началось. Вечеринка у Бена Кавеллеро. Видит он, как я надеваю новую рубашку? Как укололся булавкой, которую забыл вытащить из рукава? Выхожу из дома, иду по Трумен-вей, весело насвистывая мелодию песни, которую тогда писал?
Или еще много раньше – мне четырнадцать, и мы с мамой подъезжаем к окошку “Макдональдса”, а потом сидим на стоянке возле супермаркета “Асда” и едим биг-маки.
Мама спрашивает меня о моих занятиях гитарой, и ей это нравится. А я выбираю ей потенциальных кавалеров, безжалостно дразня, как умеют только хорошие сыновья.
И серый все это видел?
Я думаю, да.
Наверное, я потерял сознание. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на ковре лицом вниз. И рука, прижатая к шее, не дает шевельнуться.
Мне представились эти кровавые глаза, оглядывающие меня сверху донизу, оценивающие расу людей, наши возможности, нашу силу, наши слабости.
Хватка стала крепче.
Я не мог вздохнуть.
И тьма пришла быстро. Абсолютная тьма.