Де Голль берет реванш за Вторую мировую

Британия, США и Франция вышли из Второй мировой войны потрепанными, но в глубине души счастливыми. Несмотря на страшные человеческие и экономические потери, все три страны, каждая по-своему, одержали великие моральные и военные победы. Диктаторы были свергнуты, захватчики разбиты, а их извращенные идеалы развенчаны. Ну, или почти развенчаны, поскольку Сталин все-таки оставался головной болью и отныне, благодаря Черчиллю и Рузвельту, контролировал внушительную часть Европы. Но зато теперь союзники могли спокойно сесть за стол переговоров и спланировать путь вперед, к новому свободному западному миру — n'est-ce pas?

«Э-э, нет, мерси», — последовал ответ из Франции, ответ, который звучал еще громче и все чаще с возвращением к власти Шарля де Голля. Как не раз демонстрировал генерал во время войны, у Франции были собственные приоритеты. Он даже создал основанную на l'exception française новую философию, главный посыл которой звучал так: «Довольно с нас этих вездесущих англосаксов».

Но откуда взялась эта французская несговорчивость? Подобно утопающему, которого вытащил из воды его злейший враг, послевоенная Франция таила внутри болезненное чувство обиды, рожденное освобождением. С 1940 года по 1944 год давний злейший враг не только вытянул французов из воды, но еще и дал им крышу над головой, теплую одежду и горячую еду, а потом проводил домой в лимузине с шофером. Долг благодарности был слишком велик, и после 1945 года Франция исполнилась решимости показать, что ей не требуется покровительство. Франция хотела взять реванш.

 

Наконец-то удачная французская шутка

Франция всегда считала НАТО своей идеей. Именно Франция хотела создать международную организацию для защиты Европы от новой возможной агрессии со стороны Германии, но в 1948 году, когда уже не на шутку разыгралась «холодная война», США сплотились с Британией и сделали все, чтобы Североатлантический союз стал прежде всего антисоветской инициативой. Чтобы еще яснее выразить свое стремление игнорировать пожелания Франции, англосаксы предусмотрели особые условия для Германии, предполагающие ее возможное участие в военном альянсе, а штаб-квартире НАТО дали совсем уж английское название Supreme Headquarters Allied Powers in Europe (SHAPE) — Главное командование объединенными вооруженными силами союзных держав в Европе. Quelle insulte!

Впрочем, у Франции был шанс отыграться. Она любезно предложила приютить SHAPE и выстроила здание штаб- квартиры в 20 километрах от Парижа, в городке Рокенкур (Rocquencourt), название которого англосаксам было не под силу ни произнести, ни написать правильно.

Бритты и американцы могли бы также задаться вопросом: с чего вдруг французы выбрали этот парижский пригород? Может, из-за близости к Версалю, где солдаты НАТО могли бы культурно проводить досуг?

Да нет, более правдоподобным представляется другой ответ: Рокенкур был местом последнего сражения Наполеона.

Видите ли, англосаксы пребывали в уверенности, что поражение при Ватерлоо 18 июня 1815 года стало лебединой песней Императора, но на самом деле, всего пару недель спустя, его армия билась в самый последний раз и одержала великую победу.

Первого июля 1815 года прусские захватчики уже подходили к стенам Парижа, когда французские кавалеристы заманили их в Рокенкур, где устроили им хорошую трепку и взяли в плен 400 солдат. Конечно, после этого пруссаки послали за подкреплением, отогнали остатки наполеоновской армии и захватили Париж, но для французов это уже несущественные детали. Главное то, что Франция выиграла этот последний бой и что Наполеон, в конечном итоге, остался победителем, а не лузером, как пытаются представить его англичане.

Практически никто не слышал о бое при Рокенкуре, и французы, видимо, ухмылялись, довольные, наблюдая за тем, как англосаксы впервые прибывают в штаб-квартиру альянса. Пожалуй, это лучшая военная шутка всех времен.

 

Империя наносит ответный удар

Тем временем рушился старый мировой порядок. Британская империя распадалась, но, к счастью, минуя фазу жестоких колониальных войн, чего нельзя сказать о Французской империи. Когда коммунистический вождь Хо Ши Мин начал восстание в Индокитае, французы ввязались в конфликт, бросив своих лучших солдат (разумеется, кроме Генерала) на подавление вьетнамских мятежей. Но даже такие полководцы, как генерал Леклерк, были бессильны остановить Хо Ши Мина, который оттачивал боевое мастерство в войне с японцами, и все закончилось малоприятно для французов в 1954 году в долине Дьен Бьен Пху.

Полагая, что какие-то азиатские партизаны никогда не смогут выиграть тщательно подготовленное военное сражение, французы нарыли окопов, как в Первую мировую, и пришли в ужас, когда организованные силы Вьет-Мина начали бомбардировать их с убийственной точностью с высоты соседних холмов. Создавалось впечатление, что повстанцы начитались военных учебников Наполеона. Командира французской артиллерии настолько потрясло то, что его обвели вокруг пальца, что он пошел в свой бункер и покончил с собой, взорвав ручную гранату.

После почти двух месяцев ожесточенных боев бойцы Вьет-Мина наконец одолели французов, взяв в плен более 11 000 солдат. Переговоры о признании независимости Вьетнама начались в Женеве 8 мая 1954 года, спустя ровно девять лет после победы Франции в Европе, и, разумеется, не обошлось без злорадствующего хора англосаксов: «А мы ведь предупреждали».

Французы довольствовались крохами победы, добившись соглашения, согласно которому Хо Ши Мину было отказано в проведении общенациональных выборов, в результате которых он, безусловно, победил бы, а страна временно разделялась на две части, и на юге власть получил марионеточный профранцузский правитель, посеявший семена вьетнамской войны, во время которой американцы спустя десятилетие хлебнули по полной.

Однако, к несчастью для Франции, Хо Ши Мин подал пример другим народам, и восстания разразились или вспыхнули с новой силой в других французских колониях — Камеруне, Тунисе, Марокко, — но самым кровавым был конфликт в Алжире. Британцы вызвали великое возмущение французов, отказавшись продавать им вертолеты для использования в Алжире, вновь продемонстрировав типично английскую способность вставать в позу по высоким моральным соображениям. Создавалось впечатление, будто эти две страны никогда и не были союзниками. Фактически единственным светлым пятном в англо-французских отношениях послевоенного периода стал трагический момент в истории обеих наций…

В 1956 году полковник Насер, президент Египта, объявил о национализации Суэцкого канала, жизненно важной связующей артерии между Европой и Азией. Строили канал французы, и «Всеобщая компания Суэцкого канала» управляла им со дня окончания строительства в 1869 году. Но 26 июля 1956 года Насер провел закон о национализации и заявил, что Египет выкупит все акции по их цене в день закрытия фондовой биржи. Это был вполне законный шаг, но существенно подрывающий британские и французские позиции в регионе.

Французы уже подыскивали предлог, чтобы ударить по Насеру. Он делился с алжирскими повстанцами военными советниками и оружием, в том числе проданным Египту британцами. Поэтому Франция с полным правом предложила Британии совместно вторгнуться в Египет с целью возвращения канала под свой контроль. Французы даже предложили бриттам командование армией вторжения (тем самым добиваясь, чтобы и «чистенькие» англичане наконец замазали себя колониальной войной) и заверили, что гарантируют успех операции подключением своих новых друзей, израильтян, которым тоже не терпелось прижать к ногтю непослушного Насера.

Британский премьер, Энтони Иден, франкофил, работавший посредником между де Голлем и Черчиллем в годы Второй мировой войны, колебался, но все-таки дал отмашку на проведение тайных переговоров между Францией, Израилем и Британией. Переговорщики должны были встретиться в суперзасекреченном месте — одном из частных домов аристократического парижского пригорода Севр — и проработать детали совместной стратегии. Предполагалось, что Израиль вторгнется в Египет и сместит Насера, а потом вмешаются британцы и французы, якобы в качестве миротворцев, но на самом деле — чтобы восстановить свои позиции в Египте. Хитроумный план, ничего не скажешь.

Как ветерану лондонских событий 1940–1944 годов, Идену следовало бы знать, что гриф «совершенно секретно» носил весьма условный характер, если дело касалось англо-французских отношений, и ему не стоило бы удивляться, когда его люди вернулись в Лондон с планом вторжения, изложенным черным по белому, несмотря на то что получили строжайшие инструкции ничего не доверять бумаге. Складывалось впечатление, что французы попросту подставляли британского премьера.

Да, они определенно сталкивали лбами Идена и его союзника, президента США Эйзенхауэра, который был против военного вторжения. И когда в октябре 1956 года началась англо-французско-израильская атака, бритты в очередной раз продемонстрировали, кому они на самом деле верны. Вторжение и вызванные им сомнения в роли Британии как участника конфликта на Ближнем Востоке так ударили по фунту стерлингов на финансовых рынках, что Идену пришлось поддержать национальную валюту заимствованными американскими долларами, но этот заем он получил, пообещав Эйзенхауэру убраться из Египта.

Французы призывали его не поддаваться давлению американцев, по крайней мере, пока Насер не сломлен, но Иден трусливо признался, что уже дал слово Эйзенхауэру. Суэц для Британии окончился.

Для Франции же он был последней соломинкой. Это было повторение Дюнкерка. Бритты, как всегда, проявили себя ненадежными союзниками, но теперь повели себя еще более постыдно, потому что безропотно пошли на поводу у своих новых американских хозяев.

Французы решили, что самостоятельно выиграют эту колониальную войну, но так глубоко увязли в Алжире, что взбунтовалась их собственная армия. Отколовшийся отряд французских десантников вторгся на Корсику (может, хотел вдохновиться визитом на родину Наполеона?), и, как говорили, он собирался идти на материк и брать власть в свои руки.

Между тем де Голль сидел в своем наблюдательном пункте, он же рабочий кабинет, который построил в своем доме в деревеньке Коломби-ле-Дез-Эглиз, и взирал на то, как Франция выставляет себя на посмешище. Он напоминал мудрого ветерана бейсбола, наблюдающего за ходом матча: потирая руки, он наблюдал тот кошмар, в который превратили его команду выскочки-новички, но в глубине души знал, что однажды они призовут его обратно и будут умолять выиграть для них главный матч сезона.

И это произошло 28 мая 1958 года. Пока Париж сидел за обеденным столом, гадая, когда с неба спустятся мятежные парашютисты, французский президент, Рене Коти, пригласил де Голля вернуться и спасти страну. На возражения политических оппонентов генерал ответил: «Неужели кто-то думает, что в возрасте шестидесяти семи лет я начну карьеру диктатора?»

Де Голль вернулся во власть и был чрезвычайно доволен собой. Даже Наполеону не удался такой триумфальный камбэк после двенадцати лет забвения. Теперь всем предстояло увидеть, чего француз может добиться на мировой сцене.

 

Французы хотят убить своего генерала

Почти четыре года ушло у де Голля на то, чтобы разобраться с делами дома. Влиятельные силы во французском истеблишменте никак не хотели терять Алжир. Вооруженная группировка под названием «Тайная вооруженная организация» осуществляла террористические акты на материковой части Франции; полиция убила около 200 алжирских иммигрантов после протестного марша в Париже; сам де Голль пережил более тридцати попыток покушения, предпринятых не только алжирскими борцами за независимость, но и французами. Самым опасным был пулеметный обстрел его автомобиля, тогда генерал и его жена чудом остались в живых. Но де Голль уже бывал в таких передрягах и всегда выходил победителем. Он провел переговоры о предоставлении независимости Алжиру, после чего полностью сосредоточился на англосаксах.

В 1957 году Франция подписала соглашение об общем рынке с Бельгией, Люксембургом, Голландией, Италией и Западной Германией. Рискуя быть исключенными из торговли с этими странами, в 1958 году бритты решили, что не прочь поучаствовать в этом веселом клубе.

Однако часть соглашения об общем рынке, Римский договор, Британию никак не устраивала: сельскохозяйственная политика и полвека назад вызывала нарекания у скептиков, которые полагали, что она задумана исключительно в интересах французских фермеров. Неудивительно, что Британия предложила распространить свое членство в общем рынке на все товары, за исключением сельскохозяйственной продукции.

Французы возмутились этим извечным желанием британцев подогнать правила игры под себя (возможно, Франция полагала, что такое право есть только у нее?), и де Голль прервал переговоры. Свой отказ он обозначил еще яснее, пролоббировав выработку общей сельскохозяйственной политики, которая была принята в 1962 году и вознесла французских фермеров на недосягаемый пьедестал, который они гордо занимают до сих пор.

Британский премьер Гарольд Макмиллан не сомневался, что де Голль исключает бриттов, поскольку видит в них американских марионеток и одновременно соперников в борьбе за европейское господство. Как выразился Макмиллан, француз никогда не простит англосаксам Освобождения. И в этом он был абсолютно прав. Де Голль видел себя хозяином положения в новой Европе и не собирался ни с кем делиться своей властью.

Но даже при таком раскладе Макмиллан был полон решимости убедить генерала в смягчении позиции и пригласил его поохотиться в свое загородное имение Берч-Гроув в Суссексе. Премьер был настоящим помещиком и обожал расхаживать по своим владениям в твидовых костюмах, постреливая в дичь. Де Голль принял приглашение, но уик-энд не стал дружеским спортивным времяпрепровождением, на что надеялся Макмиллан. Француз, обеспокоенный постоянными покушениями на свою жизнь, всегда путешествовал с запасом крови на случай, если ему понадобится переливание, но миссис Макмиллан, особа слегка эксцентричная (она имела привычку копаться в саду по ночам, надев шахтерскую каску), категорически отказалась держать в доме такую мерзость. Французам пришлось привезти специальный холодильник и установить его во флигеле. Вдобавок ко всему, охранники де Голля испортили охоту, расхаживая по лесам и распугивая фазанов. Они явно не были спортсменами.

Ответный визит во французский президентский дворец в Рамбуйе под Парижем в конце 1962 года прошел не лучше. Здесь де Голль чувствовал себя твердо стоящим на исторической почве. Именно в Рамбуйе в 1944 году он написал речь «Освобожденный Париж». Генерал был настолько раскован, что на охоте ни на шаг не отходил от Макмиллана и произносил громкие комментарии каждый раз, когда британский премьер промахивался.

Де Голль ясно дал понять, что не видит особого смысла в переговорах о вступлении Британии в европейское экономическое сообщество. Он прямо сказал Макмиллану о том, что европейский расклад сил позволяет Франции не только накладывать вето на любые решения, но и держать в узде Германию, тогда как со вступлением в игру Британии французы уже не будут чувствовать себя так комфортно. Де Голль настоял на том, чтобы общаться с премьером без переводчика, и, хотя Макмиллан очень хорошо говорил по-французски, беседа неизбежно оказалась односторонней. Позже де Голль описывал Макмиллана как беднягу, которому ему нечего было предложить и который выглядел таким побитым, что ему хотелось положить руку ему на плечо и сказать: «Не плачь, милорд».

Но и на этом де Голль не остановился. Он продолжал делать резкие заявления, препятствуя попыткам Британии вступить в европейское сообщество. Британия в течение 800 лет пыталась существовать вместе с Европой, не присоединяясь к ней, говорил он (хотя мог бы прибавить к этой цифре еще пару веков). Досталось от него бриттам и за принятые на вооружение американские ракеты «Поларис», еще одно доказательство того, что Британия находится в кармане у США, а потому ее нельзя рассматривать как надежного союзника Европы. И когда один из министров де Голля покритиковал его за короткую память о «Сердечном согласии», генерал попросту напомнил ему про Азенкур и Ватерлоо. Для де Голля сворачивание переговоров по общему рынку было чисто исторической местью.

 

Au revoir

[122]

американцам

На протяжении всей своей послевоенной карьеры де Голль старался как можно больнее хлестнуть янки, особенно им доставалось за Вьетнам. Генерал клеймил их позором, называл «отвратительной» войну, в ходе которой «большая нация уничтожает маленькую», удобно забывая о подвигах Франции в этой же самой стране.

Тысяча девятьсот шестьдесят шестой год подарил ему шанс показать политический язык Америке, а заодно и Британии.

Де Голль начал мутить воду в НАТО практически сразу после возвращения во власть в 1958 году, возмущаясь тем, что Британия и США сплотились в стремлении контролировать политику Альянса. В 1959 году он потребовал убрать все иностранное ядерное оружие с французской земли, вынуждая американцев вывезти свои ракеты в Британию и Германию, а в 1962 году вывел свой флот из-под командования НАТО. Его показная борьба за независимость достигла логической кульминации, когда в 1966 году он приказал всем иностранным войскам покинуть территорию Франции, мотивируя это тем, что в случае войны не позволит французским солдатам кланяться американским генералам, как они были вынуждены это делать во время Второй мировой войны.

Эпизод с заявлением де Голля о своей новой политике вошел в историю.

По всей видимости, генерал позвонил по телефону американскому президенту, Линдону Джонсону, чтобы сообщить о том, что Франция выходит из НАТО, и, стало быть, все американские военные должны покинуть французскую землю.

В телефонных переговорах участвовал Дин Раск, госсекретарь США, и Джонсон попросил его сказать: «Включая тех, кто в ней похоронен?»

 

1968 год: парижские студенты открывают для себя секс

Спустя два года история поквиталась с де Голлем.

В мае 1968 года парижские студенты ринулись на баррикады. Сегодня это восстание вспоминают во Франции как современную версию 1789 года, бунт идеалистической молодежи против тирании истеблишмента. Впрочем, на самом деле все начиналось с небольшой бузы по поводу секса.

В марте студенты нового кампуса в Нантерре, западном пригороде Парижа, устроили забастовку из-за плохих условий жизни. Кампус представлял собой убого обставленные жилища и сочетал в себе безликость французской новостройки, грязь окопов Соммы и нелепость карликовой столовой. Но самое ужасное заключалось в том, что мальчикам и девочкам не разрешали находиться вместе в местах проживания — другими словами, переспать было невозможно. В знак протеста раздраженные студенты оккупировали административные здания.

Узнав о причинах сидячей забастовки, министр образования в правительстве де Голля подлил масла в огонь, посоветовав студентам остудить пыл в новом плавательном бассейне (судя по тому, как это прозвучало, вода в бассейне не подогревалась). Он также распорядился временно закрыть кампус Нантерра, и тогда студенты понесли свои печали в Сорбонну, в центр Парижа, где им удалось обратить недовольство по поводу однополых спален в призыв к национальной революции.

Ректор Сорбонны запаниковал и вызвал полицейские формирования для борьбы с беспорядками, которые при зачистке здания университета проломили несколько голов. Марш протеста против чрезмерного применения силы спровоцировал еще более яростный ответ властей, тем более что впервые в истории французских демонстраций жестокость полиции была снята на видео- и фотопленку. Вскоре события стали разворачиваться по спирали, выходя из-под контроля, в типично французском стиле, и по всей стране на улицы вышли сначала студенты, а следом за ними и рабочие.

К середине мая бастовало десять миллионов рабочих, и студенческую инициативу подхватили профсоюзы. Призыв к революции обернулся призывом к повышению зарплаты.

Де Голль здорово струхнул. Во время протестов он скрывался на французской военной базе в Германии, где обсуждал возможность применения оружия, и вернулся в столицу, как только все успокоилось. Забавно, но утихомирили ситуацию именно профсоюзы, которым было необходимо доказать, что только они, а не студенты из среднего класса, могут призывать к революции, когда и если в этом возникнет потребность.

Французы, однако, забывают, что, несмотря на эти бурные события, когда страна направилась к избирательным урнам в июне 1968 года (голосовать за новый парламент, а не за президента), сторонники де Голля одержали триумфальную победу, получив более двух третей мест. Несостоявшаяся революция лишь укрепила людей в желании оставить все как есть.

Однако показная неуязвимость де Голля дала трещину, и ему пришлось уйти в отставку спустя год после провала референдума о реформе местного правительства и сената, верхней палаты парламента. Довольно опрометчиво он пообещал уйти, если результатом референдума станет «нет»: вечная ошибка лидера после десяти лет пребывания у власти (разумеется, если только он не контролирует систему подсчета голосов).

Генерал — он же самый сильный французский соперник Британии и англосаксов со времен Наполеона, а в политическом смысле куда более успешный — скончался вскоре после своей отставки, 9 ноября 1970 года, от разрыва аорты, когда садился в кресло, чтобы посмотреть по телевизору новости. Ему было семьдесят девять лет.

Конечно, это совпадение, что всего за несколько дней до его смерти Британия объявила об открытии в Северном море запасов нефти, благодаря которой вскоре огромные суммы наличности потекли в британскую экономику. Не могло ли это вызвать скачок артериального давления у де Голля? Да нет, это было бы слишком. Но одно можно сказать наверняка: если есть жизнь после смерти и если де Голль оказался там же, где и Черчилль, старый британский бульдог наверняка злорадно ухмыльнулся, когда недовольный генерал прибыл обустраиваться на своем облаке. И уж совсем развеселился, когда де Голль схлестнулся в споре с Наполеоном о том, чье облако должно располагаться выше во французском секторе потустороннего мира.

 

Хичкок вдохновляет французских режиссеров

А в стороне от политических баталий англосаксы продолжали раздражать французов, засоряя французскую культуру своими варварскими фильмами и музыкой.

В конце 1950-х французский кинематограф наслаждался оглушительным мировым успехом благодаря режиссерам «новой волны», таким как Франсуа Трюффо, Жан-Люк Годар, Клод Шаброль, с их высокохудожественным малобюджетным кино. Стиль и философию этих фильмов зачастую выставляют примером того, как Франции удается впрыснуть интеллектуальность в поп-культуру. Это верно: техника «нервной камеры», абстрактное повествование и импровизация, присущие режиссерам «новой волны», действительно повысили интеллектуальный градус кинематографа, при этом (что очень важно) не утомляя зрителя.

Фильмы не приносили большого дохода и в основном зависели от субсидий нового французского правительства, так называемого avance sur recettes — аванса на прибыль, что означало заем, подлежащий выплате только в случае, если фильм соберет кассу. Лишь некоторые из фильмов «новой волны» имели кассовый успех, но режиссеры считали эту ситуацию почетной. Однажды Жан-Люк Годар так высказался по этому поводу: «Я жалею французское кино, потому что у него нет денег. Я жалею американское кино, потому что у него нет идей».

Впрочем, гораздо реже вспоминают, как эти же французские режиссеры первыми признались в том, что черпали вдохновение у англо-американских авторов, таких как Альфред Хичкок, Чарли Чаплин и Орсон Уэллс. Можно сказать, что французской «новой волны» не было бы без Голливуда.

Однако при том, что американские блокбастеры делали куда более успешные сборы в кассах французских кинотеатров, благодаря avance sur recettes и новому поколению режиссеров, готовых его тратить, в целом дела у le cinema français (французского кинематографа) шли неплохо.

А вот с музыкой был полный провал.

Поначалу Франция довольно ловко устроилась в рок-н-ролльной революции, попросту переводя хиты на французский язык и предлагая их к исполнению доморощенным певцам. Это был гениальный ход: достаточно взять легко запоминающуюся песню, уже заработавшую большие деньги в США или Британии, и подсунуть местному малышу ее новую версию, при этом оставляя себе все гонорары за текст и создавая поп-звезду национального масштаба. Комбинация беспроигрышная, в стиле инсайдерских дилеров.

Джонни Холлидей, французская музыкальная мегазвезда, впервые появился на телевидении в 1960 году; его представили как певца d'origine américaine. Его настоящее имя Жан-Филипп Сме, и он американизировал себя, приняв сценическое имя мужа своей кузины, певца Ли Холидея, которое затем слегка переврала записывающая компания. Джонни прославился имитацией танцевальных па Элвиса и песнями, в которых смешал рок-н-ролл с французским хрипловатым подвыванием. Ранними его хитами стали композиции Souvenirs, souvenirs, французский ремейк американского хита, и Be bop a lula, позаимствованная у Джина Винсента, а его первый альбом «Hello Johnny» был нашпигован переведенными на французский язык песнями, включая Itsy bitsy petit bikini.

Джонни и все, кто пошел по его стопам, были, если так можно выразиться, узаконенными проводниками англосаксонской музыки. Они дарили задор американского рок-н- ролла французской публике на ее родном языке. В каком-то смысле они напоминали те же багеты или круассаны — иностранные продукты, мутировавшие в нечто абсолютно французское.

Куда меньше повезло группам и певцам, которые приехали во Францию в конце 1960-х и показали публике, как это делается, — тем же «Биттлз» и «Роллинг Стоунз» с их англосаксонской высокомерностью и раздражающе певучей английской лирикой.

Справедливости ради стоит сказать, что французские певцы всегда приветствовали и даже продвигали английских музыкантов. Так, в 1966 году Джонни Холлидей пригласил никому не известного Джимми Хендрикса в Париж, чтобы поддержать его, а певец Хью Офре много сделал для популяризации Боба Дилана своими переводами его песен.

Но культурный истеблишмент Франции был всерьез обеспокоен. Взять хотя бы «Биттлз»: французы всегда считали англичан привилегированными джентльменами в котелках, а тут эти мальчишки из рабочих кварталов преподносятся как трендсеттеры, да еще Ливерпуль выглядит круче, чем Париж. (Для парижан провинциалы — это низшая ступень эволюционной лестницы.)

А англичан это, похоже, устраивало. Они относились к этим музыкантам с большим уважением, чем к своей королевской династии. Это была настоящая революция, такая глубокая, какой никогда не переживала Франция. Вершину культурного олимпа заняли необразованные простолюдины, деревенские юнцы, такие же далекие от интеллектуальной парижской элиты, как рыба и жареная картошка от фуа-гра.

Да, французские звезды, такие как Эдит Пиаф и Джонни Холлидей, тоже вышли из народа, но для артистического истеблишмента они были не более чем популярными артистами. Но весь мир обсуждал музыку и лирику «Биттлз» так серьезно, словно они были Сартрами или Камю, а ведь никто из этой знаменитой четверки никогда не учился в университете.

И вот именно это, так же как и лингвистическое «засорение», раздражает французских консерваторов от культуры даже сегодня. Они просто не могут смириться с тем, что поп- культура имеет такое же право на существование, как классика. Во Франции даже поп-музыкантам необходимо профессионально учиться музыке, если они хотят, чтобы их воспринимали всерьез, — вот почему французы так беспомощны в поп- музыке. В то время как бритт или американец бренчит на гитаре, сочиняя музыку со своими друзьями, французскому малышу приходится штудировать учебник «Как читать музыку» под присмотром педагога, который не подпустит парня к инструменту, пока тот не выучит теорию. И это еще одно доказательство того, что студенческие волнения 1968 года ничего не изменили во Франции. Они спровоцировали несколько громких отставок, но культурная система даже не дрогнула и не содрогается в ритме рок-н-ролла и поныне.

 

Францию тянет ко дну

В июле 1985 года случился военный конфликт новейшего времени между Францией и англосаксами, причем за тридевять земель от Ватерлоо, на другом конце планеты.

Десятиминутное (и довольно однобокое) морское сражение разыгралось в Оклендском заливе у берегов Новой Зеландии.

Американский активист по защите окружающей среды Питер Уилкокс пригрозил направить корабль организации «Гринпис» «Рейнбоу уорриер» — переоборудованный британский траулер — к полинезийскому атоллу Муруроа, чтобы воспрепятствовать французским ядерным испытаниям. Намерения «Гринпис» вовсе не имели ничего близкого с франкофобией: «Рейнбоу уорриер» только что завершил миссию по эвакуации группы островитян, пострадавших от радиационного заражения после американских ядерных испытаний на атолле Бикини, а до этого проводил кампанию против незаконного китобойного промысла русских. На этот раз судно собиралось идти к Муруроа, и Францию это совершенно не устраивало.

Французы не впервые пытались срывать антиядерные пpoтесты. В 1966 году французские агенты подсыпали сахар в топливные баки яхты «Тридент», которая шла из Сиднея к Муруроа. «Тридент» удалось выйти в море, но на островах Кука одному из членов экипажа стало плохо, и Франция надавила на островитян, чтобы те задержали всю команду на карантин, как раз на время проведения ядерных испытаний. Ходило много слухов о других попытках французов останавливать суда протестантов, в том числе о мистических пищевых отравлениях экипажей и внезапных механических поломках. Но с «Рейнбоу уорриер» Франция решила идти ва-банк.

Впрочем, это не совсем так. Проблема, похоже, заключалась в том, что, не желая марать руки, президент Миттеран и его министр обороны, Шарль Эрню, дали такие туманные инструкции своей внешней разведке, ГУВБ (Генеральное управление внешней безопасности — Direction générale de la sécurité extérieure), что планирование операции взял на себя глава «Аксьон сервис», спецподразделения ГУВБ, офицер десантников Жан-Клод Лекье.

Французские десантники никогда не отличались утонченностью манер, да от них этого и не требуется, и план Лекье под кодовым названием «Сатанинская операция» лишь подтвердил это. Десантники намеревались прикрепить две магнитные мины к корпусу «Рейнбоу уорриер», пока судно стоит на якоре, надеясь, что первый взрыв малой мощности просто напугает команду, согнав ее на берег, а второй, разрушительный, прогремит через десять минут и разнесет корабль в щепки.

Подготовка к операции тоже отличалась топорностью. Для начала французы внедрили в новозеландское отделение «Гринпис» своего агента, некую Фредерик Бонлье (которая на самом деле была французским солдатом по имени Кристина Кабон). В то же время под командованием агента Луи-Пьера Диллэ двое оперативников, прикидывающихся швейцарскими туристами, Ален Мафар и женщина по имени Доминик Приер, начали довольно активно шнырять по берегам Оклендского залива.

Как только они установили местонахождение «Рейнбоу уорриер», команда из четырех человек доставила мины из французской колонии Новая Каледония в Новую Зеландию на туристической яхте «Увеа». Перевозили мины трое агентов разведки — Ролан Верж, Жерар Андрие и Жан-Мишель Барсело, которых сопровождал медик, Ксавье Кристиан Жан Маниге.

Подойдя к берегу неподалеку от Окленда, яхтсмены передали мины двум дайверам, личности которых достоверно не установлены, и вечером 10 июля 1985 года, пока экипаж «Рейнбоу уорриер» праздновал день рождения одного из своих членов, таинственная парочка сумела спокойно подобраться к корпусу корабля и закрепить мины. За десять минут до полуночи прогремел первый взрыв, заставив команду эвакуироваться с корабля (и, кстати, вызвав немалые разрушения).

Трагедия была в том, что команда повела себя не так, как предполагали французы. Вместо того чтобы броситься в порт и вызвать полицию, они вернулись на борт проверить, не остался ли кто в ловушке, и осмотреть повреждения. И спустя несколько минут, когда второй взрыв пробил в корпусе корабля дыру размером с гаражную дверь, несколько человек оставалось на палубе, а один — Фернандо Перейра, тридцатипятилетний португальский фотограф, который вернулся забрать свои дорогостоящие камеры, — задержался внизу. Полагают, что он был оглушен вторым взрывом и утонул, когда в пробоину хлынула вода. Его тело обнаружили рано утром полицейские водолазы; щиколотки парня опутали ремни сумки с видеокамерой.

Оклендская полиция начала расследование и быстро вышла на французский след. Франкоговорящая «швейцарская» чета несколько дней назад брала напрокат автофургон, и его видели возле «Рейнбоу уорриер». Французский экипаж яхты предъявил таможенникам новенькие паспорта, и, хотя мужчина назвался фотографом, никаких фотокамер на борту не оказалось.

Была объявлена тревога, а 12 июля «швейцарская» парочка досрочно вернула фургон в пункт проката, потребовав возвратить плату за неиспользованные дни. Пока агенты ждали денег, явилась полиция и арестовала парочку. Быстрая проверка обнаружила, что «мсье и мадам Тюранж» на самом деле агенты ГУВБ — Мафар и Приер.

Несколькими днями позже подозрительная яхта «Увеа» была остановлена австралийцами, но они не имели полномочий на задержание экипажа, и его спасла подоспевшая французская субмарина, которая затопила яхту, а с ней и все концы ушли под воду.

Несмотря на растущее число доказательств, французское правительство упорно отрицало факт причастности к инциденту и даже распространило слухи о том, что взрывы — дело рук британской секретной службы, МИ-6. Но после двух месяцев решительного «нет» французскому премьер-министру Лорану Фабиусу пришлось признать, что oui , Франция виновата, — и полетели головы: ушел в отставку министр обороны Шарль Эрню, а глава ГУВБ, Пьер Лакост, был уволен.

А тем временем в Новой Зеландии Мафар и Приер признали себя виновными в массовом убийстве и были приговорены к десяти годам тюрьмы, но французы скоренько вызволили их из заключения. Угрожая запретом на поставки новозеландских товаров в Евросоюз, Франции удалось репатриировать двух осужденных на французский атолл, где к Приер присоединился ее муж. Мафар «заболел» и был возвращен во Францию, а Приер забеременела и вскоре последовала за ним. К маю 1988 года, менее чем через три года после подрыва судна, оба агента зажили свободной жизнью.

Однако, по иронии судьбы, потопление «Рейнбоу уорриер» привело к тому, чего Франция больше всего боялась. «Гринпис» надеялась привлечь внимание мировой общественности к французским ядерным испытаниям, и теперь эту тему вынесли на первую полосу все крупные газеты, а к ним присоединились остальные средства массовой информации. Франция даже была вынуждена «пожертвовать» более 8 миллионов долларов «Гринпис» в качестве возмещения ущерба. Между тем Новая Зеландия из тихой нации превратилась в активного противника ядерных испытаний и стала близким союзником малых тихоокеанских государств, эффективно помогая слабым протестным движениям сформироваться в единую мощную силу. Ядерные испытания на Муруроа были остановлены, и, если не считать серии взрывов в 1995 году, на атолле с тех пор царит тишина.

Французам все-таки удалось кое-как сохранить лицо. Руководитель операции Диллэ и так называемый волонтер «Гринпис» Кристина Кабон вышли сухими из воды, а имена тех, кто минировал судно, нигде не прозвучали.

Дело закрыто, понадеялись французы.

Ан нет, потому что уволенный глава ГУВБ Пьер Лакост создал бомбу замедленного действия. В 2005 году газета «Монд» напечатала разоблачение: оказывается, сразу после взрывов Лакост написал отчет о том, как получил личное указание от президента Миттерана, который мастерски изображал негодование, когда услышал о провале операции и нелепых попытках сохранить ее в тайне. Наконец-то виновник нашелся.

И потом, в 2006 году, когда социалистка Сеголен Руаяль готовилась к соперничеству с Николя Саркози в предвыборной гонке, поползли слухи, будто старший брат Руаяль, Жерар, был одним из тех двух парней, которые крепили мины к корпусу корабля. Правда, все обвинения он категорически отверг. Французам стало вдвойне неловко, оттого что источником этих слухов стал другой брат кандидата на пост президента, Антуан.

В общем, хотя и прошло более двадцати лет с тех печальных событий, эхо двух взрывов, утопивших «Рейнбоу уорриер», еще звучит, и довольно громко, в коридорах французской власти.