Людовик XIV (1638–1715), французский король с гигантским мочевым пузырем и таким же эго

Людовик XIV нарек себя «королем-солнцем», ослепительно ясно давая понять подданным, что он сам и есть источник жизни во Франции. Да уж, демократом его не назовешь.

Людовик не стеснялся величать себя также Юпитером, верховным божеством римлян, богом неба, стражем закона и порядка на Земле, хотя последнее скорее было призвано убедить его подданных мужского пола в том, что ему дозволено спать с их женами. «С Юпитером делиться не стыдно», — сказал он, уводя молодую невесту герцога в свою опочивальню в первую брачную ночь.

Людовик XIV до сих пор удерживает пальму первенства в истории как самый долго правящий европейский монарх — семьдесят два года на троне, — обойдя королеву Елизавету Вторую и даже королеву Викторию. И хотя современные французы, может, и не признаются в своих монархических убеждениях, они почитают Людовика с не меньшим благоговением, чем Жанну д’Арк, Наполеона и Джонни Холлидея.

Однако всемогущество «короля-солнца» не спасло его от ошибок. И именно из-за слепой веры в свою неограниченную власть, дарованную Богом, Людовик недооценил двух великих лидеров, которым, еще до окончания его правления в 1715 году, удалось закрепить ведущую роль Британии в мировой политике — а значит, в прямой оппозиции Франции.

И всему виной был его кишечник…

 

Повседневная жизнь бога

Людовик XIV запросто спал с женами своих придворных, это был всего лишь один из способов демонстрации его божественной силы. Впрочем, свое превосходство он доказывал и образом жизни. Двор подчинялся строгому распорядку, установленному королем: Людовик действительно был, как солнце, и его окружение всегда знало, где он находится в ту или иную минуту. Но еще важнее то, что придворные знали, где должны находиться они.

В 1682 году Людовик перевез двор в старый замок своего отца в Версале, в 16 километрах к юго-западу от Лувра, хотя масштабная реконструкция дворца еще велась полным ходом. Около 20 000 рабочих разбивали сады, строили новые крылья дворца, декорировали интерьер.

Людовик сделал это, желая заставить французский аристократический истеблишмент оторваться от Парижа. В столице враждовали сильные группировки, распрям и интригам не было конца, и это грозило закончиться бунтом. А в уединенном замке посреди леса аристократы могли находиться либо при дворе, либо вне его — других вариантов не предусматривалось. И поскольку Людовик был средоточием всей власти во Франции и распределителем благ, в интересах знати было мелькать у него перед глазами, если они хотели отхватить денег или обрести влияние.

Вскоре вокруг дворца вырос целый новый город: придворные отстраивали дома — одни для себя, если были недостаточно влиятельны, чтобы удостоиться приглашения поселиться у Людовика, другие для своих слуг, которым запрещалось жить во дворце.

Каждое утро, ровно в половине девятого, «король-солнце» просыпался, выпивал чашку чая или бульона, готовясь к утреннему приему посетителей. Это был целый спектакль, разыгрываемый в присутствии petites entrées, особо приближенных, которым дозволялось видеть короля в ночной сорочке. Обычно в число petites entrées входили доктора, слуги и porte-chaise d'affaires — «носитель стула для дел». Этот придворный (чтобы получить такую хлебную, к тому же наследную должность, ему наверняка пришлось заплатить взятку, равноценную небольшому состоянию) заносил в королевскую спальню богато украшенный стул с отверстием в середине, на котором Людовик сидел, пока парикмахер выпрямлял его утренний парик (чуть менее пышный, чем дневной и вечерний) и брил короля. Тем временем Людовик справлял нужду — «делал свои дела», — после чего доктора осматривали результаты на предмет выявления признаков нездоровья.

Как только церемония оканчивалась и королевская задница была подтерта ватой, Людовик начинал прием избранной группы придворных — только мужчин, — которым дозволялось наблюдать процесс его одевания. Этой чести удостаивались примерно сто человек, и в спальне бывало не протолкнуться, так что карманные кражи часов и кошельков были не редкостью. Жизнь в Версале обходилась недешево, и бедные аристократы не брезговали пополнять свои доходы с помощью ловких рук.

В десять утра Людовик посещал получасовую мессу, во время которой зачастую звучала новая хоральная музыка, написанная для него лучшими композиторами Франции. По пути в часовню и обратно король дотрагивался до больных — им разрешалось войти во дворец, — чтобы они могли ощутить на себе самопровозглашенную целительную силу божественного монарха.

Потом, после двухчасового совещания с министрами и выслушивания ходатайств тех, кому удалось всеми правдами и неправдами (через уговоры, взятки и постель) добиться аудиенции, Людовик садился обедать. Начинался обед ровно в час пополудни. Король ел один, обычно сидя лицом к окну, выходящему на сады. Тут требуется уточнение: ел-то он один, а вот следила за процессом огромная толпа зрителей, которые с вожделением смотрели на то, как король управляется с неслабым набором блюд, включающим тушку фазана, целую утку, кусок баранины и нарезанную ломтиками ветчину плюс салаты, выпечка и фрукты. Так же, как и спектакль с утренним пробуждением, поглощение королем пищи представляло собой захватывающее действо, наблюдение за которым считалось высшей привилегией.

В два часа начиналась послеполуденная программа королевских развлечений. Она отличалась некоторым разнообразием и могла включать прогулку в парке с дамами, стрельбу на территории Версаля или охоту верхом на лошадях в лесу. Сопровождая Людовика в мероприятиях на свежем воздухе, придворные имели возможность привлечь его внимание и добиться особого королевского расположения — скажем, приглашения на утренний прием, получение должности в одном из министерств, повышение по военной службе или грант на обустройство собственного замка.

Выделиться из толпы можно было изысканными нарядами (вот почему придворные меняли туалеты несколько раз на дню), остроумной репликой в момент прохождения короля (например, какой-нибудь пряной сплетней об одном из его врагов), а женщине достаточно было просто иметь красивую внешность.

Единственное, что не дозволялось никому из придворных, так это нарушать строгий распорядок таких прогулок. Скажем, если монарх ехал верхом, никто не мог остановиться или спешиться, прежде чем это сделает его величество. Людовик же, надо отметить, обладал беспощадным чувством юмора и большим мочевым пузырем, а это опасная комбинация. Он мог часами скакать верхом, не останавливаясь, чтобы справить нужду, что было нелегким испытанием для его придворных. Можно называть это верхом раболепия, но лакеям Людовика приходилось мочиться под себя, лишь бы не нарушить королевский протокол.

В шесть вечера начинался soirée d'appartement (домашний суаре): Людовик «непринужденно» обходил свои апартаменты, останавливаясь поболтать с придворными, которые играли в карты, в бильярд, танцевали или просто вели светские беседы. Каждый, разумеется, был обязан веселиться, и легко представить, как шутки становились все более смелыми, а смех звучал нарочито заразительно, по мере того как приближалось «солнце».

В десять вечера подавали ужин, или souper. Теперь ел не только король, и присутствовали несколько сотен придворных и слуг. Все они стояли, кроме членов королевской семьи, сидевших за столом, и герцогинь, которым дозволялось наблюдать трапезу со стульев. И вновь все проходило по строгим правилам; Людовик ненавидел, когда его отвлекают во время еды, так что ото всех требовалось соблюдение тишины, пока король и его семейство отведывали приготовленные блюда, коих было немало — около сорока. Еду из кухонь подносила к столу процессия из слуг, и каждый, кто оказывался на пути этого каравана, должен был кланяться или делать реверанс перед счастливыми блюдами, которым предстояло исчезнуть в божественной утробе.

Наконец, в одиннадцать часов, наступал официальный заход «солнца», couchée (проще говоря, отход ко сну), церемония, прямо противоположная утреннему пробуждению. Король снова делал свои дела на том самом стуле, снимал парик, облачался в ночную сорочку и ложился в постель. Хотя он не всегда там оставался, чаще предпочитая нырнуть в потайную дверь, ведущую в соседнюю опочивальню, где появления Юпитера дожидалась одна из его фавориток, а под кроватью наверняка прятался муж, нашептывающий: «Не забудь спросить насчет судостроительного контракта».

Короче говоря, на протяжении всего дня на Людовика были устремлены восхищенные взоры примерно десяти тысяч человек, большинству из которых приходилось — если, конечно, они хотели сохранить свой статус — тратить огромные деньги на жизнь при дворе. Им приходилось покупать новые платья, парики, драгоценности и экипажи, участвовать в обязательных политических играх, подкупать особо приближенных к королю придворных, чтобы добиться даже самых малых услуг. Это была вежливо навязываемая тирания, диктатура скуки и лизоблюдства, нескончаемая пантомима, разыгрываемая с целью держать в узде потенциально опасную французскую аристократию.

Тем временем нижним слоям населения продолжали внушать идею благочестия короля посредством гравюр, памфлетов, картин, гобеленов и медалей, которые штамповались в ознаменование каждого высочайшего деяния. Монархия была настолько уверена в себе, что об оппозиции никто даже не заикался.

Или все-таки?..

 

Вильгельм Оранский показывает зубы

Вильгельм Оранский, который в конце концов узурпирует трон Якова II и станет королем Англии Вильгельмом III, поначалу был всего лишь феодалом крохотного независимого государства в Южной Франции. Княжество Оранж, территорию площадью всего нескольких квадратных километров с древним одноименным городом в центре, можно назвать чем- то вроде мини-Лихтенштейна, унаследованного голландским родом Нассау в середине шестнадцатого века.

И хотя это был крохотный феод, его правители требовали называть себя принцами Оранскими — возможно, в качестве компенсации за то, что в родной стране, Голландии, у них был куда менее звучный титул: статхаудер, то есть наместник государя — так прозаично называли там наследных правителей.

Вильгельм еще даже не родился, когда на него уже легла эта ответственность — его отец умер от оспы за неделю до его появления на свет в 1650 году, — и поначалу его голландскими территориями управляли регенты, в том числе его мать, Мария, сестра английского короля Карла II.

В 1650 году семья Вильгельма лишилась титула статхаудера — из-за диктаторского стиля правления, — и все шло к тому, что Вильгельма, как и юного Карла II, ожидает участь безработного принца. Его перспективы выглядели еще более мрачными, когда в 1660 году умерла его мать — тоже от оспы — в Англии, куда она поехала навестить брата: ее смерть ослабила семейные королевские связи. Все могло рухнуть окончательно, когда в 1672 году дядя Карл напал на Голландию, заключив секретный англо-французский пакт с Людовиком XIV.

Тот год до сих пор называют в Голландии rampjaar — «ужасный», но для Вильгельма это худо было не без добра: он оказался на коне. Теперь, когда враги его семьи были повержены, он взял бразды правления армией в свои руки и даже выступил с вошедшим в историю Голландии знаменитым предложением. На угрозы со стороны англо-французского альянса стереть его страну с лица земли, если он не сдастся, Вильгельм ответил: «Для меня есть лишь один верный способ никогда не увидеть свою страну побежденной. Я умру в последнем окопе». Эта остроумная реплика стала настолько популярной, что выражение «последний окоп» перешло и в английский язык, обозначая отчаянное и безнадежное положение.

После этого Вильгельм приказал своим гражданам открыть дамбы (еще одно знаменитое предложение) и затопить обширные участки земли, что, конечно, не благоприятствовало выращиванию тюльпанов, зато разом остановило наступление французской армии.

Людовика XIV, понятное дело, взбесила неудачная попытка сокрушить каких-то рыбаков-селедочников, и он отомстил аннексией крошечного владения Вильгельма, Оранжа, куда вторгнуться было гораздо легче, ведь княжество находилось во Франции и ему не грозили никакие потопы. Он отдал эту территорию вместе с титулом французскому аристократу, своему тезке Людовику, маркизу Нельскому и де Майи .

К началу 1674 года, когда был восстановлен мир, так и не сломленный двадцатитрехлетний, некогда безработный принц Вильгельм не только вернул себе титул статхаудера и контроль над землями своих предков в Голландии, но еще и получил в управление некоторые маленькие независимые голландские государства.

Но гораздо интереснее другое: отныне он твердо решил портить жизнь главному зачинщику войны, высокомерному Людовику XIV.

 

Людовик давит оранжевых

Вильгельм решил укрепить свои позиции в европейском покере, сделав предложение своей кузине Марии, племяннице короля Англии Карла II. Говорят, красавица Мария пролила немало горьких слез по этому поводу, и не из-за перспективы до конца своих дней жевать эдамский сыр и пребывать в статусе статхаудерфрау, а потому, что Вильгельм лицом не вышел и к тому же, ходили такие слухи, предпочитал мужчин-солдат.

Отец Марии, будущий король Яков II, хотел бы выдать свою дочь за представителя французской королевской семьи, но ее дядя, Карл II, усмотрел шанс задобрить английских протестантов и вдобавок заполучить союзника в противостоянии Людовику XIV, так что чаша весов склонилась в пользу англо-голландского союза. Всю брачную церемонию Мария заливалась слезами.

Задетый за живое этим новым антифранцузским альянсом, Людовик совершил две фатальные ошибки. Во-первых, в 1685 году он отменил Нантский эдикт, защищавший от преследования во Франции протестантов, что привело к их массовой эмиграции в Голландию. Затем, явно недооценивая воинственного статхаудера, Людовик подписал морской договор с Яковом II, как только тот стал королем Англии, и издал указ об аресте всех голландских торговых судов, стоящих на якоре во французских портах. Сразу две французские перчатки были брошены к ногам голландца.

К великому удивлению Людовика, а уж тем более Якова, Вильгельм не только принял вызов — он ухватился за него обеими руками и сделал блестящий ответный ход. Вместо того чтобы вывести в Ла-Манш несколько кораблей и досаждать английскому и французскому флотам, чем в прошлом и ограничивалась агрессия голландцев, он сам отплыл в Англию и захватил трон.

При этом он справедливо заявил, что был приглашен некоторыми парламентариями-протестантами и епископом Лондона. Поводом для приглашения послужило то, что вторая жена Якова II, итальянская католическая принцесса Мария (в те времена действовал указ, согласно которому все королевские особы женского пола должны были носить имя Мария, чтобы путать будущих читателей исторических книг), только что родила сына. До этого момента, несмотря на то что Яков принял католичество, следующими в очереди на английский трон были его дочери-протестантки от первого брака, старшая из которых, тоже Мария, приходилась женой Вильгельму Оранскому.

В то время один только вопрос религии мог стоить трона английскому королю — все уже натерпелись репрессий, прокатившихся по стране в последние десятилетия, — но Яков был деспотичным правителем, во многом брал пример с Людовика XIV и, очевидно, забыл, что произошло, когда его отец, Карл I, продемонстрировал такое же презрение к собственному народу и парламенту.

С гениальной дерзостью (и диктаторской беспощадностью, скажет кто-то) в ноябре 1688 года Вильгельм собрал армию из голландцев, французских беженцев-протестантов и наемников со всей Европы и двинул ее морем вдоль южного побережья Англии, намереваясь высадиться в Торбее, на крайнем юго- западе страны. Из-за ошибки рулевого флот из почти 250 кораблей едва не проскочил мимо Англии и не вышел в открытый океан, но так называемый «протестантский ветер» вернул корабли к северо-востоку, и им наконец удалось пристать к берегу.

Тем временем из-за сильного шторма флот короля Якова задержался в устье Темзы, потом попал в штиль и дрейфовал у побережья Суссекса и наконец отступил, причем кое-кто из капитанов в это время успел перейти на сторону протестантов. Не лучше обстояло дело и на суше, когда Яков повел армию на встречу с Вильгельмом. Массовое дезертирство буквально доконало его, у Якова случился нервный срыв, и он бежал во Францию.

Разношерстная армия Вильгельма успешно промаршировала до самого Лондона, где ее — о, чудо! — встречали как освободителей, и вдруг, без единого выстрела, английский престол занял правитель Нидерландов. Справедливости ради стоит отметить, что у него была английская королева, но никто всерьез не рассматривал ее как политическую фигуру. Бескровная, или Славная, революция 1688 года свершилась.

Людовик XIV спонсировал попытку Якова вернуть корону, когда против англичан восстала Ирландия, но затея провалилась: Вильгельм лично возглавил ирландскую экспедицию и разгромил католическую армию в битве на реке Бойн под Дублином в июле 1690 года. Это обернулось катастрофой не только для Якова, но и для ирландских католиков, которым пришлось готовиться к трехсотлетнему господству английских протестантов.

Однако Людовик XIV не терял надежды вернуть Якову трон, чтобы иметь марионеточного правителя в Англии, и спланировал еще одну военную кампанию от его имени. В меню на этот раз значилась битва на море, призванная сокрушить английский флот, и последующее франко-ирландское вторжение в Англию.

Но все пошло по отвратительному сценарию. Не обращая внимания на то, что плохая погода в сочетании с худшей стратегией лишили французский флот потенциальной мощи, Людовик упрямо приказывал своему несчастному адмиралу (мужчине, несмотря на женское имя Анн-Илларион де Турвилль) превентивно атаковать мощные англо-голландские силы, направляющиеся к Нормандии.

За несколько дней ожесточенных боев и преследований в густом тумане англо-голландский флот вынудил де Турвилля обратиться в бегство; пушечным огнем англичане добили севшие на мель французские военные корабли, между тем как на берег высадился десант для поджигания кораблей, укрывшихся в порту. За несколько дней, с 29 мая по 4 июня 1692 года, с угрозой французского вторжения в Англию было покончено, и во многом благодаря необдуманным приказам Людовика, который гнал свой истощенный флот в атаку.

В числе французских потерь оказался корабль с названием «Святой Людовик» и, что самое болезненное, красавец флагман «Король-солнце», который был подожжен с помощью брандера, после чего взорвался: сверхновая звезда, погубившая всех матросов, кроме одного.

Людовик предложил Якову польский трон в качестве утешительного приза, но Яков отказался и предпочел вернуться в свое французское прибежище, дворец в Сен-Жермен-ан-Лэ — заметим, не в Версаль, где ковалась политика. А 20 сентября 1697 года Людовик уже официально закрепил за Яковом статус лузера, подписав Райсвикский мирный договор, в котором признавал Вильгельма и Марию правителями Англии и обещал впредь не оказывать никакой помощи сторонникам Якова И.

Сидя в то сентябрьское утро на красивом стуле с отверстием в середине, Людовик, возможно, размышлял о том, что если он потерял влияние над своим соседом по ту сторону Ла-Манша, свел к нулю свои шансы стать «королем- солнцем» всей Европы, способствовал укреплению мощи протестантов, своих врагов, то во всем этом виноват только он один. И если эти рефлексии действительно омрачили пробуждение короля, его доктора наверняка отметили некоторые признаки стресса в результатах его больших утренних дел.

А пищеварению французского монарха уже угрожали новые опасности…

Перенесемся в 1650 год. В этот год родился Джон Черчилль, первый герцог Мальборо, генерал, которому предстоит разгромить сухопутные войска Людовика XIV и заставить «короля-солнце» умолять о мире. Имя его отца: сэр Уинстон Черчилль.

Нет, это не фокус машины времени. Сэр Уинстон — вовсе не премьер-министр двадцатого века, телепортировавшийся и прошлое, чтобы противостоять Людовику XIV в качестве исторического Терминатора. Этот Уинстон был представителем мелкопоместного дворянства Юго-Западной Англии, который сражался в рядах роялистов во время Гражданской войны и едва не обанкротился из-за огромной суммы мировой, которую ему предстояло выплатить по окончании боевых действий.

После Гражданской войны, в признание лояльности Черчиллей, старшего сына Уинстона и Елизаветы, Джона, взяли пажом к брату Карла II, Якову (будущему Якову II). Подросток часто сопровождал своего хозяина на военных парадах, и, говорят, однажды, когда Яков поинтересовался у впечатлительного Джона, чем тот планирует заниматься, когда вырастет, парнишка упал на колени и умолял отправить его на службу в армию.

Желание Джона было удовлетворено, когда ему исполнилось семнадцать. Как свидетельствует биограф девятнадцатого века Чарльз Бакке, жена Якова, Анна, «выказывала больше доброты и расположения к молодому кандидату, чем находил целесообразным ее муж». Выражаясь современным языком, Яков попросту подозревал их в сексуальной связи. Посему Джон был отправлен служить прапорщиком в королевскую гвардию в Марокко, где он понюхал пороха в стычках с арабами, которые вовсе не радовались тому, что англичане поселились на их побережье.

Джон избежал участи быть кастрированным ятаганом, на что втайне наверняка надеялся Яков, и по возвращении на родину бравый молодой офицер с ходу бросился в бой — на этот раз в постель к одной из любовниц короля Карла II, Барбаре Вилльерс. Та не только занималась сексом с Джоном, но и осыпала его наличностью, что было весьма кстати при его нищенском армейском довольствии. Забавная параллель: денежные подарки Джону от королевской пассии составили точно такую же сумму, какую его отец выплатил в качестве мировой после Гражданской войны.

Между Джоном и Барбарой вспыхнул скандальный роман, и они настолько утратили бдительность, что однажды были застигнуты в постели самим королем Карлом. Когда молодой Джон спрятался в шкафу, Карл выволок его оттуда и рассмеялся, сказав, что прощает мальчишку, поскольку тот так «зарабатывает себе на хлеб».

Шутки шутками, а Карл все-таки хорошенько задумался и решил последовать примеру своего брата Якова и отправил прыткого молодого офицера в очередную опасную заграничную командировку — и вот тут-то на сцену выходит Людовик XIV.

 

Сражаясь за французов

Джон Черчилль оказался в числе 6000 солдат, отправленных Карлом II во французскую армию, вторгшуюся в Голландию в 1672 году, под командованием герцога Монмаута, одного из незаконнорожденных сыновей Карла, который был всего на год старше Джона Черчилля. В паре эти молодцы заметно выделялись на общем фоне, и они лихо промчались по Голландии, зарабатывая себе имя и репутацию в многочисленных битвах и осадах. Храбрость Джона настолько впечатляла его французских товарищей по оружию, что при осаде городка Неймеген французский маршал, виконт де Турен, заключил пари, что Джон выиграет сражение. Французские солдаты только что потеряли контроль над важным командным пунктом, и Турен сказал: «Ставлю ужин и дюжину бутылок кларета на то, что мой красавец англичанин отвоюет командный пункт вдвое меньшими силами, чем имелись в распоряжении офицера, который его сдал».

Конечно, нельзя исключать того, что молодой Черчилль спал с любовницей Турена, и француз попросту хотел от него избавиться, но пари состоялось, и виконт его выиграл, а Черчилль стал героем в солдатской среде.

При осаде Маастрихта Джон заявил о себе еще эффектнее, вызвавшись участвовать в сражении в составе так называемого отряда «потерянной надежды» — подразделения из обреченных на гибель солдат, которые первыми шли в атаку. В том бою он не только спас жизнь герцогу Монмауту, но и первым прорвался сквозь линию вражеской обороны и лично водрузил над крепостью победный флаг. (Французский, разумеется.)

Людовик XIV был настолько впечатлен, что поздравил Черчилля и произвел его в генерал-лейтенанты англо-французской армии в Голландии. После войны Черчилль остался служить у французов вместе с Туреном и, добавив к своей храбрости тактическое умение, быстро превратился в кумира, боготворимого войсками.

Людовик, конечно, поступил весьма неблагоразумно, когда спустя несколько лет настроил этого вояку против Франции.

 

Мальборо богатеет

Быстрая перемотка к 1701 году: во время Славной революции Джон Черчилль мудро предпочел поддержать Вильгельма Оранского, а не своих давних покровителей, Карла и Якова. И не только потому, что обладал острым политическим чутьем. За это время Джон успел разочароваться в своем короле, ведь он служил дипломатом Карла и полагал, что отстаивает интересы Англии, в то время как на самом деле король за его спиной вел двойную игру с Францией. В благодарность за поддержку Вильгельм и Мария даровали Черчиллю титул графа Мальборо.

И вот теперь Людовик XIV разворошил осиное гнездо, которое построил своими руками.

После смерти Якова II в Париже в 1701 году Людовик XIV признал младшего сына беглого короля как Якова III, короля Англии, тем самым грубо нарушив мирный договор, который он подписал с Вильгельмом Оранским четырьмя годами ранее. Естественно, это привело в ярость англичан, которые начали готовиться к войне — с небольшой задержкой, вызванной падением Вильгельма с лошади во время охоты в Хэмптон-Корте.

Умирая от полученных травм, Вильгельм наказал своей преемнице, королеве Анне (одной из дочерей-протестанток Якова II), привлечь Мальборо в качестве главного советника в предстоящей борьбе против Людовика. Она так и сделала, и большинство экспертов сходятся во мнении, что именно тактический гений Мальборо сыграл решающую роль в будущей победе. Его как опытного дипломата отправили на переговоры с союзниками Англии — Австрией, Голландией (часть которой аннексировали испанцы), Португалией и большинством независимых государств Германии. Все эти страны уже находились в состоянии войны с Францией, поскольку внук Людовика XIV, Филипп, только что унаследовал корону Испании, и тем самым создавался мощный и потенциально опасный альянс. Сегодня у нас вызывает лишь умиление тот факт, что король Испании Хуан Карлос — потомок Людовика XIV и австрийских эрцгерцогов, но 300 лет назад эти сложные королевские переплетения стали источником для целой энциклопедии войн.

Начинающийся конфликт принес немалые выгоды для обеих сторон в Голландии и Германии, и королева Анна на радостях жаловала Джону Черчиллю, графу Мальборо, герцогство. Тем временем Франция определила для себя самого опасного противника и решила, что победить можно, если удастся сдержать армию Мальборо на севере, а в это время захватить Австрию с ее союзниками-баварцами. Мальборо разгадал этот замысел и предпринял марш-бросок на юг по Рейнской равнине в Германию, сохраняя свою тактику в таком секрете, что даже союзники не знали его маршрута.

Через пять дней он подошел к берегам Дуная. Расстояние, которое он преодолел, составляло 250 километров; нас это не слишком впечатляет — подумаешь, во время каникул можно на велосипеде и больше намотать, — но военных историков эта цифра приводит в полный восторг. Тогда, в начале восемнадцатого века, столь быстрое продвижение пешком и верхом на лошадях обычно изматывало армию, солдат косили усталость или болезни, вызванные сырой водой. Впрочем, Мальборо строго следил за тем, чтобы его войска были постоянно накормлены и напоены, так что, по свидетельству одного из офицеров-очевидцев, «солдатам ничего не оставалось, кроме как ставить палатки, кипятить воду в чайниках и ложиться отдыхать».

Между тем французы здорово тормозили в попытках преследования Мальборо, потому что каждое изменение в тактике и направлении маневров требовалось согласовывать с королем-самодуром Людовиком XIV, а до Версаля было несколько дней пути. Хуже того, депеши из-за границы можно было зачитывать Людовику только в определенные часы, где-то в промежутках между расчесыванием париков и другими, более интимными церемониями.

На берегах Дуная Мальборо встретился с австрийской армией Евгения Савойского, еще одного врага, которого себе нажил Людовик XIV. Евгений родился в Париже от одной из любовниц Людовика и мог бы служить во французской армии, если бы «король-солнце» его не отверг. Тогда Евгений отправился в Австрию и вместо французской возглавил армию Габсбургов — ту самую, которой предстояло объединиться с Мальборо и нанести Франции величайшее в истории военное поражение.

 

Бленхейм: повторение Азенкура

Состоявшаяся в 1704 году битва при Бленхейме, так же как и другая знаменитая победа над французами, при Азенкуре, стала жертвой искаженного наименования. На самом деле сражение произошло у баварской деревни Блиндхейм, и англичане, исковеркав ее название, разозлили не только французов, но и баварцев.

Для человека невоенного это сражение покажется ничем не примечательным, в истории немало примеров, когда войска шли в атаку, невзирая на огонь пушек и мушкетов противника, и победа доставалась тому, кто демонстрировал больше самоубийственной храбрости. В этой битве около 52 000 англо-австрийцев противостояли 56 000 франко-баварцам, которые заняли, как им казалось, непробиваемые позиции на подступах к деревне Блиндхейм и в самой деревне, окруженной болотами и густыми лесами. Французский только-только отправил королю Людовику донесение о том, что враг ни за что не осмелится атаковать, когда на рассвете 13 августа 1704 года армии Мальборо и Евгения показались на горизонте.

Самоубийственные атаки продолжались весь день, и в конце концов сражение было скорее проиграно французами, нежели выиграно англо-австрийцами. Если точнее, победа стала возможной благодаря умению Мальборо подмечать ошибки французов и тотчас их использовать. Когда французы сосредоточили слишком большие силы в деревне, он отвел своих солдат и накрыл деревню артиллерийским огнем, поджигая дома и вынуждая противника выйти на открытое пространство. Когда французские командиры разошлись во мнениях относительно стратегии и оставили брешь в обороне, Мальборо немедленно нанес удар в самое слабое место. В итоге 30 000 французских солдат погибли, включая 3000 кавалеристов, утонувших при попытке отступления через быстрый Дунай, а более 10 000 солдат из лучшей пехоты Людовика XIV пришлось сдаться, когда их оставили отрезанными от главных сил перессорившиеся генералы.

Это поражение не только заставило выйти из войны союзника Франции — Баварию, но и сделало Мальборо еще более знаменитым во Франции, так что он даже стал героем популярной песенки «Мальбрук в поход собрался» (французы тоже постарались исковеркать его имя). Но куда важнее то, что поражение стало жестоким ударом по самолюбию Людовика XIV.

Никто из придворных не осмеливался явиться к нему с докладом, пока его любовница, мадам де Мантенон, не собралась с духом и не сообщила ему страшную новость о том, что про него больше нельзя сказать «непобедимый».

В этой затянувшейся войне Людовик то искал мира, то вновь гнал свою армию в наступление, в то время как Мальборо маршировал по континенту, одерживая одну за другой блестящие победы над французами. Он даже взобрался на такую ступень, откуда можно было бы атаковать даже Париж, будь на то политическая воля самых верхов.

Но уже была запущена и обратная реакция. Мальборо оказался в роли поп-звезды, у которой слишком много хитов, и британский военный истеблишмент ополчился на него, обвиняя в коррупции и стремлении к величию. Его отстранили от командования.

Впрочем, даже это не спасло Францию от поражения в войне, и в 1713 году Людовик подписал Утрехтский договор, согласно которому признавал новую династию на британском троне, уступал англичанам большие территории Французской Канады и, что самое унизительное, соглашался на то, что короны Франции и Испании никогда не объединятся, даже если их будут носить члены одной королевской семьи. По сути, Людовик подписывал отказ от своей мечты о мировом господстве.

 

Солнце зашло

Людовик XIV умер 1 сентября 1715 года от вызванной нарушением кровоснабжения гангрены, которую доктора поначалу диагностировали как ишиас, а потом пытались лечить лекарствами от оспы. И хотя по сей день его вспоминают как блистательного «короля-солнце» — главным образом те, кто обалдевает от размеров Версальского дворца и завидует количеству королевских любовниц, — в то время его уход был чем-то из серии «Бон вояж, и не возвращайся». Толпа встречала насмешками и улюлюканьем похоронную процессию, которая двигалась к собору Сен-Дени на севере Парижа, где находится королевская усыпальница. (Хотя, может, это местная традиция, поскольку французский президент, если проедется сегодня по этому северному пригороду, живой или мертвый, встретит такой же прием.)

На смертном одре Людовик, похоже, признал собственные ошибки и обратился к своему пятилетнему преемнику, будущему Людовику XV, со словами: J'ai trop aimé la guerre («я слишком любил войну».) Возможно, он просто пытался упростить положение вещей, потому что даже ребенку было понятно, что в словах отца кроется нечто большее. Людовик XIV растратил государственную казну на бездарные войны и огромный, как город, дворец, вдохновлял аристократию на пижонство и праздность, душил налогами простой народ, который все-таки потерял терпение и принялся рубить привилегированные головы спустя семьдесят четыре года. Хуже того, способствовав сплочению двух самых амбициозных и смелых солдат Европы — Вильгельма Оранского и герцога Мальборо, — Людовик лишил Францию шанса распространить свое влияние на весь континент.

И словно мало было нанесенных Людовику оскорблений, «Мальбрук» собрал все богатство, нажитое за годы своей блистательной карьеры, и отстроил собственный Версаль, грандиозный замок в английской провинции, названный (пусть и с ошибкой) в честь французского поражения: Бленхейм. Это здание представляет собой монумент французскому унижению, а его вход украшает скульптура герцогской короны на пушечном ядре, сокрушающем геральдическую лилию, гербовую эмблему французской монархии. И это еще не все. Дворец был построен на земле, дарованной герцогу благодарной нацией, и по сей день род Мальборо выплачивает британской монархии ежегодный символический взнос в виде флага с геральдической лилией.

Если коротко, родовое поместье Черчиллей-Мальборо служит вечным напоминанием об исторических «проколах» Людовика XIV, трехсотлетней антифранцузской шуткой, над которой ежегодно посмеиваются полмиллиона посетителей, включая членов британской королевской семьи.