Открыв для себя очарование жизни в субсидируемой Евросоюзом французской провинции, я решаю приобрести подозрительно дешевый коттедж

За пределами Франции немногим известна истинная история образования Евросоюза.

Вероятно, Шарль де Голль прикупил загородный домик для своей семьи неподалеку от крохотной фермы, где производили самые сморщенные сосиски во всей Франции. Речь идет о сосисках, которые во Франции называются saucissons secs — длинные, тонкие, уродливые салями; их полагается высушивать в подвешенном состоянии, пока они окончательно не затвердеют — до такой степени, что их можно разрезать только при помощи особых ножей, продающихся в специальных магазинах.

Как бы там ни было, де Голль был заядлым поклонником saucissons. После окончания Второй мировой войны во Франции царили относительный покой и порядок (не считая волнений в нескольких колониях). Посему генерал мог позволить себе время от времени проводить выходные на лоне природы, а не в столице. Во время подобных краткосрочных выездов он всегда требовал, чтобы к аперитиву ему подавали местные деликатесы.

Но одним пятничным вечером, когда он прибыл в свою загородную резиденцию, quelle horreur, сосисок не оказалось. «Pourquoi pas?» — разгневанно спросил генерал, и ему доложили, что ферма в силу финансовых трудностей прекратила их производство.

Де Голль решил, что действовать нужно оперативно. Он предложил на рассмотрение парламента законопроект о создании системы субсидий для мелких фермеров. Но правительство было под каблуком профсоюзов, и законопроект отклонили. Тогда де Голля осенила другая мысль. Что мешает ему создать панъевропейское правительство, которое выделит субсидии на его любимые сосиски? А так как раскрыть свои истинные намерения он не мог, то обратился к главам Италии, Германии и Испании (каждая страна была знаменита своими сосисками, в чем вы позже убедитесь) с выдуманной концепцией. Генерал предложил защищать европейских производителей в условиях повсеместной конкуренции. И вот оно — Общий рынок взошел на трон. Очень скоро местная свиноферма купалась в евро и увеличила производство до таких масштабов, что половину производимых сосисок приходилось обратно скармливать свинкам.

Ну что сказать?! Возможно, не все правдиво в этой истории, но это единственное, чем я могу объяснить затаенную неприязнь Англии по отношению ко всей Европе. Наши сосиски имеют жалкий вид по сравнению с румяными и выдержанными salami, wurst, chorizo и saucissons sec.

Безусловно, сегодня Евросоюз является для Франции гораздо большим, чем просто источник субсидий для французских животноводческих ферм, фруктовых плантаций, молочных заводов, виноделов, производителей оливкового масла и любых других видов сельскохозяйственной продукции, которые вы можете себе представить.

На самом деле у меня нет никаких веских аргументов. Но благодаря всему вышеперечисленному французская провинция — сказочное место для отличного отдыха. Всего лишь в нескольких километрах от Парижа можно увидеть частичку настоящей провинциальной Франции. Именно там живет народ, который умеет управлять трактором и на чей взгляд слово «Dior» нужно, чтобы гонять бездомных собак со своего огорода: «Пшли отсюда! Dior вас побери!»

К январю я уже созрел для того, чтобы продолжить добрую французскую традицию и приобрести кусочек застывшей во времени сельской жизни в виде загородного maison. Возможно, вы посчитаете это безумием с моей стороны: зачем загородный дом человеку, который задержится в Париже лишь на год, пока действует его контракт? Но теперь я получал заработную плату в полном размере и практически ничего не тратил на аренду. И могу вас заверить — вы можете позволить себе небольшой замок в Нормандии за ту же цену, что лондонцы платят за половину дома, больше напоминающего муравейник, нежели человеческое жилище.

Мною двигали те же соображения, что зарождаются в умах большинства парижан. Нужно признать: вечная суматоха города со временем начинает раздражать. По сравнению с Лондоном столица Франции страдает дефицитом зеленых насаждений — вы вряд ли найдете и пару сантиметров, усаженных травкой, особенно в районе Марэ, где живу я.

Кроме того, меня раздражали соседи (подобные негативные эмоции испытывают и сами парижане). К этому времени мне был известен каждый шаг соседей во время их утренних сборов. В семь верещал будильник — дзззззззззззз; мадам выбиралась из постели, ныряла в ласты, и потолок начинал дрожать под ее весом, пока она пересекала комнату, чтобы скомандовать детям: «Подъем!» Дети швыряли на пол рюкзаки, наполненные не иначе как пушечными ядрами, а потом, судя по звуку, врассыпную неслись в кухню, увлекая за собой по полу кувалды. Схватив по ломтю багета, они усаживались перед телевизором и смотрели мультик о людях, которые никогда ничего не делали, а только орали друг на друга, разражаясь гневом. При этом ежеминутно кто-нибудь из детей проделывал вояж обратно на кухню (играя при этом с пушечными ядрами), а потом возвращался к телевизору (казалось, что в сопровождении стада кенгуру). Шум воды в туалете извещал о его использовании, как минимум, раз пятьдесят за незначительный отрезок времени. После чего наступало время, когда беспрерывно слышны были только истошные вопли.

Затем вроде бы наступала тишина. Но стоило вам налить себе чашечку чая в надежде на восстановление душевного покоя, как мадам начинала увещевать свою команду дрессированных гиппопотамов разгрести тот бардак, что они устроили. И бегемоты ритмично топали копытами — или что там у них — в сопровождении гнусавого завывания какого-то французского шансонье, снедаемого любовным недугом.

Однажды я все-таки решил подняться и спросить: неужели гиппопотамы и правда всегда должны ходить на каблуках, даже дома? В ответ на это мадам, вся разодетая в бриллианты, с презрительным видом захлопнула дверь прямо перед моим носом.

И все это было бы более-менее сносно, но дети и по субботам ходили в школу. Таким образом, чтобы вас не преследовали навязчивые мысли о поджоге или вооруженном нападении, вы отправляетесь на поиски maison.

В какой-то момент я задумался: а не по этой ли причине французы такие сумасшедшие? Находясь дома, они оказываются под постоянным артобстрелом раздражающих звуков повседневной жизни собственных соседей. Выходя на улицу, парижанам негде отдохнуть: их окружает бесконечное пространство бетона и асфальта. Постоянная нагрузка на барабанные перепонки и уставшие ноги неизменно наталкивает их на мысль о том, чтобы оставить Париж.

Не поймите меня превратно. Я был счастлив вернуться в Париж по окончании рождественских каникул. В тот самый момент, когда я сошел с поезда и шагнул в суматоху метро, я почувствовал прилив новых сил — сам город способствует этому. Я знал, что теперь меня как следует обслужат в кафе, что я смогу влезть без очереди и вызывать раздражение одним лишь пожатием плеч. Ощущения сравнимы с удовольствием от успешно пройденного сложнейшего уровня в компьютерной игре.

Дорога на работу доставляла удовольствие. Радовало отсутствие навозных куч возле здания и полицейских у входа с целью проверить мой чемодан на предмет нелегально ввезенного мяса. Уподобившись коллегам, я почувствовал кайф первого рабочего понедельника: расцеловавшись со всеми, я неспешно попивал кофе, перебирая в уме, куда бы податься на следующие праздники.

После обеда все были приглашены на чай в кабинет Жан-Мари, чтобы отметить день «королевской галеты». Церемония поедания этого изделия, чем-то напоминающего большой круглый круассан с начинкой из марципана, была привычным, повторяющимся из года в год ритуалом. Стефани разрезала пирог на тонкие кусочки, после чего Кристин, как самая младшая, забиралась под стол и говорила, кому какой кусок достанется. Когда куски распределены, каждый с опаской надкусывал свой, с замиранием сердца ожидая, кто же сломает себе зуб, наткнувшись на сюрприз из фарфора, спрятанного в печенье. На этот раз Жан-Мари демонстративно извлек изо рта вымазанную марципаном коровку. Я бы решил, что все заранее подстроено, если бы теперь шефу не предстояло выглядеть наиглупейшим образом из-за бумажной короны на голове.

Однако за показной радостью от сувенира, сулящего удачу в будущем году, чувствовалось, что от Жан-Мари все-таки исходит какое-то скрытое напряжение. Диплом по-прежнему красовался у него на стене, так что, вполне вероятно, инспектор заглядывал лишь для того, чтобы поделиться мыслями, какие ножи лучше подходят для измельчающих мясо машин.

Я сообщил Жан-Мари о задумке купить домик где-нибудь в Нормандии, и он тут же предложил отвезти меня в выходные за город и показать «самый что ни на есть лучший загородный дом во Франции».

Алекса не захотела ехать — ее отец только что прекратил принимать антидепрессанты и чувствовал себя каким-то «ослабленным». Потому ранним воскресным утром я встретился с шефом в подземном гараже офиса, где он накануне оставил на мойке свой шикарный серебристый «рено».

— Нельзя терять время, — сказал он, ловко маневрируя в плотном потоке. Не обращая ни малейшего внимания на пешеходов, кажется, уже потерявших надежду перебраться на другую сторону улицы, он стремительно ворвался на Елисейские Поля, где каждый несся, как мог. — Еще чуть-чуть, и весь Париж застрянет в пробках.

В сущности, весть Париж уже скопился, толкаясь вокруг Триумфальной арки.

Понять почему было несложно. В действительности арка намного массивней, чем ее изображают на открытках: высокая, под пятьдесят метров, конструкция, удвоенная к тому же. Наполеон велел построить ее в честь победы над русскими и австрийцами в битве под Аустерлицем в тысяча восемьсот пятом году (так, по крайней мере, говорилось в моем путеводителе, и не верить этому оснований у меня не было). Сегодня она возвышается над одной из самых больших в Европе круговых развязок, известной под названием площадь Этуаль, или Звезды. Расходясь на двенадцать проспектов, площадь продумана так, что ее огромного диаметра достаточно, чтобы, развернувшись, автомобиль мог мчаться по любому из двенадцати направлений. С астрономической точки зрения Этуаль — это и черная дыра, и сверхновая звезда: машины исчезают в ее пространстве, с неистовой скоростью меняют направление и выныривают наружу через один из выездов.

Прибавив скорость, «рено» моего шефа влилось в гущу машин. Жан-Мари и глазом не моргнул, когда его великолепную новенькую игрушку чуть было не распорол надвое какой-то камикадзе на «кавасаки». Он всего лишь энергично нажал на клаксон, будто это могло спасти нас от столкновения с крошечной малолитражкой, появившейся из ниоткуда. Мне все больше казалось, что шеф позабыл о существовании тормозов. За короткое время нам удалось избежать четырех, а то и пяти столкновений, и я всерьез думал о том, когда же везение закончится и сработает подушка безопасности.

Хотя, должен признаться, я получал определенное — в какой-то степени мазохистское — удовольствие от происходящего. С одной стороны, я ощущал страх, но с другой — чувствовал прилив адреналина, восхищаясь хладнокровием водителей. Им приходилось резко сворачивать буквально у самого бампера впереди идущей машины, чтобы вырваться вперед, а иногда так же резко останавливаться из-за образовавшейся пробки, а в это время какой-нибудь лихач подпирал их сбоку.

— Страховщики никогда не вдаются в подробности ДТП, случившихся на Этуаль, — объяснил Жан-Мари. — Это так же глупо, как спрашивать у боксера, почему у него разбит нос. — Он засмеялся и закрыл глаза секунды на три, не меньше; машина при этом продолжала двигаться.

— Здорово, — ответил я и тоже зажмурился в ожидании неизбежного.

Чудесным образом неизбежное все же не произошло — нам удалось противостоять действующей на площади силе притяжения. Теперь безрассудность Жан-Мари ограничивалась только болтовней по мобильному — и это тогда, когда он выписывал зигзаги, меняя полосы и проскакивая на красный в погоне за драгоценными свободными сантиметрами трассы.

— Красные сигналы светофора — это что-то типа очередей , — с пренебрежением заметил мой шеф. — Они для тех, у кого есть лишнее время.

Наконец мы добрались до развязки с указателем «север» и повернули на запад.

— Разве Нормандия не на севере? — спросил я.

— Нет, на северо-западе, — ответил Жан-Мари, снова поворачивая, теперь уже в юго-западном направлении. — Но мы едем не к побережью. Там слишком много парижан. Этот район еще называют двадцать первым округом. К тому же цены кусаются.

Оставив солнце позади, мы неслись на бешеной скорости, превышающей допустимую, как минимум, раза в два. Взяв такую планку, с огромной долей вероятности можно было бы обогнать скорость солнечных лучей и вновь оказаться в ночи. Но таких безумцев на трассе оказалось предостаточно. Мы шли четвертыми или пятыми в колонне автомобилей, штурмовавших автостраду на невероятной скорости. На самом деле движение по крайней левой полосе давало незначительное чувство безопасности. Ты понимал это, когда видел, как подрезают соседей справа, не решившихся прибавить газу. Теперь мне было понятно, почему во Франции самая высокая в Европе статистика ДТП. Незначительный туман, пустяковый дождик — и такой хаос на дороге становится смертельным.

День выдался сухим, но слегка морозным. Малейший участок, покрытый наледью, и мы бы пробуксовали до самого океана, но Жан-Мари не терпелось рискнуть. Продолжая гнать, он неотрывно следил за впереди идущей машиной, желая при первой же возможности обогнать ее, что ни капли не мешало ему разглагольствовать о неблагодарных фермерах. По его предположению, министру подсунули донос, из-за чего и пришлось предоставить инспектору документы, подтверждающие легальность поставляемого мяса.

— Но для тебя это ведь не составило проблемы? — спросил я.

— Безусловно, нет.

Сегодня ему предстояло встретиться с кем-то, «оказывающим огромное влияние на фермеров», сказал он, «и расцеловать ему ноги, как будто он каид».

Кто такой каид, я не знал, но, судя по выражению лица Жан-Мари, ноги этот фрукт, по всей видимости, не мыл.

Мы свернули с автострады перед Шартром и теперь ехали вдоль холмистой местности, покрытой гектарами лесных массивов, среди которых были беспорядочно раскиданы многочисленные маленькие фермы и деревушки.

Наконец машина вынырнула в широкую, залитую солнцем долину. Жан-Мари тут же приоткрыл окно и сделал глубокий вдох, наслаждаясь свежим загородным воздухом.

— Вот мы и на месте, — объявил он, когда машина въехала на центральную площадь городка Тру-сюр-Майенн, от которого веяло приятной стариной.

На площади кипела торговля, ведь был выходной. Белые фургончики беспорядочно усеяли все пространство, люди бродили вокруг с хозяйственными сумками, из которых торчали листья салата и румяные булки, каждую минуту готовые вырваться наружу и усыпать собой проезжую часть. Неподалеку от входа на рынок в группку сбились несколько пожилых мужчин в синих комбинезонах. Они болтали о чем-то, пуская в небо кольца табачного дыма. Как я понял, это были фермеры. Наверняка пришли узнать последние новости о субсидиях, позволяющих изобразить их хрюшек на флаге Евросоюза.

Сам рынок представлял собой черепичную крышу, возвышающуюся на массивных каменных опорах. Держалась она за счет небрежно вытесанных брусьев, сбитых крест-накрест, и металлических потолочных балок с облупившейся краской. Внутри рядами стояли прилавки, а за ними — продавцы с покрасневшими от холода руками. Не спасали и многочисленные пальто, грело только то, что изредка удавалось ободрать толпившихся покупателей, заставив приобрести что-нибудь из того, чем богата французская провинция. Были лотки, на которых продавали только помидоры и зелень, были такие, где торговали исключительно яблоками и грушами. Тут же лавка мясника, собравшая толпу, а рядом — без единого покупателя. Вот еще рыбный ларек под голубым навесом, привлекающий любознательных деток, с интересом глазеющих на выставленную голову тунца, отделенную от туши. Еще я успел заметить гриль-бар, где на вертелах запекались молочные поросята; тут же в огромном котле варилась картошка — вот уж закусочная для людоедов-великанов.

— Здесь больше чувствуется дух Франции, чем в Нормандии, — сказал Жан-Мари, — но дома гораздо дешевле. Идем.

Он указал на каменный дом на другом конце площади. Над маленьким, занавешенным витринным окном виднелась какая-то надпись золотыми буквами, но я не мог разобрать.

— Это нотариальная контора, — сказал Жан-Мари. — Нотариуса зовут Лассе.

— Лассе, — повторил я, стараясь прогнать из головы навязчивую ассоциацию с колли Лесси.

— Он юрист, но помимо этого занимается продажей недвижимости. Я предупредил, что ты заглянешь сегодня. Он ждет тебя.

— А ты не идешь, что ли, со мной?

— Нет, у меня кое-какие дела. Он покажет тебе, что сейчас выставлено на продажу, а потом отвезет в Шартр, откуда ты сможешь на поезде добраться до Парижа. Стоимость проезда компания компенсирует.

Через мгновение я уже стоял на улице, а машина Жан-Мари мчалась сквозь толпу. Безусловно, неоценимая помощь с его стороны. Привез меня туда, куда я его не просил, и бросил. А что, если этот Лассе уехал куда-нибудь на уик-энд? Интересно, тут такси вообще ходят? Или мне придется проситься в попутчики к водителю грузовика, перевозящего рыбу?

Но нет, Лассе оказался на месте, правда, вид его не вселял особого оптимизма. Он сидел в своем маленьком стареньком домике и подогревал зад у камина. Из мебели в этой комнатушке с низким потолком и спертым воздухом был массивный стол с кожаной обивкой, современный вращающийся стул и два металлических канцелярских шкафа, выкрашенных в темно-красный цвет. Создавалось впечатление, что месье Лассе только что сошел с картинки, висевшей над каминной полкой. На картинке, потемневшей от каминной гари, была изображена торговая площадь тех времен, когда человечество еще не знало, что такое автомобиль.

Сам месье Лассе напоминал героев Диккенса, посетивших современный магазин одежды, но не до конца понявших что к чему. Неряшливо завязанный галстук задевал край воротничка, брюки, подвязанные тоненьким кожаным пояском, висели и образовывали сборки в области талии. Толстый шерстяной пиджак выглядел так, будто сшит из старых половичков.

Длинные, но жиденькие седые волосы старика были зачесаны назад, с тем чтобы не падали на лицо.

— Это вы месье Лассе? — спросил я по-французски.

— Oui. — Он с дружеским участием пожал мне руку.

— И у вас имеются дома на продажу?

— Дома на продажу? Нет.

— Нет?

— Ах да, много чего продается. Отличное время для покупки дома, но у меня для вас только один. Мой. Можете купить, если понравится. — Он хихикнул себе под нос.

— Но месье Мартен, он сказал мне, что вы торгуете домами.

— Месье Мартен? А вы его знаете?

— Да.

— Да, конечно!

Я обернулся. Последняя реплика раздалась откуда-то со стороны винтовой лестницы, что была за дверью. Мужчина лет тридцати, может, чуть старше, одетый как франтоватый джентльмен из провинции, приветствовал меня широкой улыбкой и протянутой для пожатия рукой.

— Гийом Лассе, — представился он. — А это мой отец. А что, мама еще не вернулась с рынка? — обратился он к отцу. В ответ тот лишь недовольно фыркнул. Похоже, старик просто убивал время, пока жена гуляла по рынку.

Я представился Гийому и попытался повторить мысль, только что высказанную Лассе-старшим, о подходящем времени для покупки жилья.

Лассе-младший понял, в чем дело, и рассмеялся:

— Возможно, на продажу выставлено и много. Но это все не то, что нужно вам. Среди имеющихся предложений нет летних домиков. Только один, может, и подойдет. Небольшой одноэтажный дом. Очень симпатичный и недорогой. Предлагаю прямо сейчас поехать и посмотреть.

Перегнувшись через стол, он открыл центральный ящик и вытащил оттуда увесистую связку ключей. Сопровождая меня к выходу, он сорвал с брелка бумажку с именем и убрал ключи в карман пиджака.

— Сейчас посмотрим дом, а потом я отвезу вас в лучший ресторан в этих местах.

— Хм, но…

«Будь начеку с этими подарочками от агентов, — сказал я себе. — А то однажды окажешься в ситуации, когда серийный убийца предложит тебе надеть наручники, просто чтобы почувствовать, каково это».

— Месье Мартен выразил желание пригласить нас на обед в качестве извинения, что так быстро покинул вас.

— Так он присоединится к нам?

— Нет, но сказал, что оплатит счет.

— А! О’кей, как скажете, — кивнул я.

Меня проводили до двери и усадили в темно-синий «мерседес».

Выезжая из города, мы встретили по дороге несколько домов, на заборах которых висела табличка «ПРОДАЕТСЯ».

— Эти люди хотели бы перебраться из города куда-нибудь в деревню. Прямо как вы, месье Вест.

— Но ведь… э… это же и так деревня, ну здесь… разве нет?

Я имел в виду, что практически у каждого дома наблюдалась какая-нибудь растительность, а за домами шли обычные приусадебные участки. По сравнению с Парижем, такая роскошь казалась мне едва ли не тропическими лесами.

— Но это, тем не менее, город. А вот куда едем мы, там настоящая деревня!

После того как мы проехали не меньше пятидесяти перекрестков, оставили позади дремучие леса, от которых веяло холодом, взобрались вверх и снова спустились по крутым склонам и холмам (на все ушло минут двадцать), мы оказались в речной долине. Противоположный берег довольно широкой реки порос высоченными деревьями с тонкими стволами. До того места, где река делала крутой изгиб, виднелись фермерские домики, отстоявшие друг от друга метров на сто.

Я выбрался из машины и тут же был оглушен удивительной тишиной. Если прислушаться, можно было уловить, как пыхтит дым, выходящий из трубы домика на расстоянии пары полей от нас. Маленькие пташки прыгали с ветки на ветку. На самой верхушке дерева ворона била крыльями, и я в изумлении уставился на нее, словно она только что выпалила из ружья. Месье Лассе абсолютно прав — это место было самой что ни на есть настоящей деревней.

Мы припарковались на лужайке рядом с очень милым домиком, который представлял собой квадратное каменное одноэтажное здание с крышей, заросшей мхом, и наличниками выцветшего на солнце желтого цвета. Вокруг росла неподстриженная трава, садовые деревья были без листьев. За домом стояли огромный амбар, переделанный под гараж, и сарай, в котором недавно поменяли дверь, а заодно вырезали потолочное окно в обветшалой дощатой крыше.

— Помимо деревьев вам полагается два участка пашни, — уточнил месье Лассе, подбирая слова так, будто бы участок уже принадлежал мне. Он указал на пастбищные угодья, уходящие под откос за плодовыми деревьями. На одном виднелся трактор, на другом — овцы.

Лассе достал ключи, и мы вошли в дом. Внутри все было обставлено со вкусом: в гостиной — огромный камин из камней, почти во всю высоту дома. Правда, торчащие балки грозили наставить синяков при каждом неосторожном повороте головы. Кухня была новенькой и поражала шиком, в доме имелись современно оборудованная ванная, смывной туалет и электрический бойлер, внушающий веру в то, что никогда не даст вам замерзнуть. В гостиной и двух спальнях было все, что нужно для жизни, — новенькая мебель радовала глаз деревенским стилем.

— Все это уже входит в стоимость, — сказал месье Лассе, впервые нарушив тишину с того момента, как мы вошли в дом. Никакого навязывания — он дал мне самому убедиться в том, что цена неимоверна привлекательна.

Этот полностью укомплектованный загородный домик почему-то продавался по цене, соответствующей стоимости полуразрушенных развалин!

— Почему он очень… э… недорогой? — спросил я. Глупый вопрос, если ты заинтересован в покупке, но я не мог его не задать.

В ответ месье Лассе лишь пожал плечами, но не в свойственной парижанам манере, а несколько смущенно. Мол, он и сам до конца не понимал: «Здесь такие цены. Слишком далеко от Парижа».

Мы вышли из дома и направились к амбару, половина которого была переделана под современный гараж, а половина по-прежнему была типичной сельхозпостройкой. Гаражная половина имела бетонированный пол и небольшую, запираемую на ключ зону; думаю, она отводилась под велосипеды. Во второй части амбара пол был земляной, а стены уже начинали трескаться. Внутри пахло бензином и деревом.

— Bonjour.

Какой-то невысокий человек стоял в проходе моего амбара. Так сразу нарушитель частных владений?

— Bonjour. — Судя по всему, месье Лассе был с ним знаком и подошел пожать руку.

Мужчина оказался фермером, на вид ему было лет шестьдесят, ярко-красные щеки, чуть ли не карлик, но с неимоверно крупными руками.

Они принялись говорить обо мне на местном диалекте, казавшимся не подлежащей пониманию смесью французского и древнеегипетского.

Кажется, месье Лассе утверждал, что я с большой долей вероятности могу приобрести этот домик. Выражение лица фермера подсказывало, что он крайне удивлен. Неужели я не производил впечатления на джентльмена из провинции? Вообще-то нет, не производил. Опустив взгляд вниз, я заметил, что кроссовки были окантованы грязью.

И тут я понял, что в провинции гораздо грязнее, чем на улицах Парижа. Моя непрактичность была видна невооруженным глазом.

А мужчины тем временем продолжали разговор. Карлик с таким остервенением размахивал руками, указывая в сторону полей, что становилось страшно. Не разбираясь особо в вопросах сельской жизни, я уже начал задумываться: а вдруг и фермер идет в придачу к ферме и я фактически покупаю и его? Должен ли я кормить его в неурожайные годы? А может, мне еще придется отвезти его далеко в лес и застрелить, когда он так состарится, что не в силах будет работать?

Месье Лассе постарался успокоить старика, и тот развернулся и пошел прочь, но не по дороге, а через мой сад. Вот так наглость! Он что, воображает, что это все его?

— Это месье Ожем. Он с соседней фермы. А этими полями просто пользуется, и ему бы хотелось, чтобы новый владелец дома не возражал против установившегося порядка.

— Это зависит… э… от того, как… зачем… э… на что… — начал я, пытаясь сообразить, как бы мне сказать по-французски: «Если только не для сатанинских обрядов и чтобы навозные кучи не благоухали у меня под окнами кухни».

— Он готов платить за пользование землей и за то, что на втором участке пасутся его овцы.

— Он будет мне платить?

— Да, но чисто символическую сумму.

О, так все идет к тому, что это местечко еще и доход будет приносить? А если старикан начнет вдруг пахать в шесть утра, подумал я, то на правах хозяина я смогу препятствовать этому безобразию, в отличие от той мадам, что живет надо мной в Париже.

— Так вам нравится предложение?

— Да, — осторожно подтвердил я, пока здравый смысл потихоньку начинал возвращаться ко мне. И даже если запрашиваемая цена была до смешного низкой, хуже не будет, если попробовать поторговаться.

— Домик совсем маленький. И… — На что еще, черт возьми, я мог сослаться? — И очень много зелени… ее ведь надо… э… бррррр… — Я изобразил моторную сенокосилку. Но это совершенно не значило, что она у меня есть.

Месье Лассе с пониманием кивнул:

— Вы можете попросить месье Ожема стричь траву в обмен на то, что он будет пользоваться ею как кормом для своих животных. А если хотите, он может запускать к вам своих овец время от времени с этой целью…

— Хм… — пробурчал я, будто совершенно не был уверен, что хочу, чтобы эту нуднейшую физическую работу — стричь траву — выполняли за меня фермер или стадо овец.

— Почему бы вам не снять этот домик, скажем, на следующие выходные и понять, нравится вам тут или нет?

— А что, этот дом сдается по выходным? — Кто-то будет спать в моей деревенской кровати, прежде чем мы с Алексой успеем обновить ее?!

— Нет, нет! Но если вы серьезно подумываете о его покупке, то можете за небольшую сумму снять и посмотреть, что из этого выйдет.

— Но это ни к чему меня не обязывает? Я не должен буду обязательно купить его после выходных?

— Конечно же нет! Пока не подписан договор, никаких обязательств.

— Тогда отлично. Ну что ж, до следующих выходных?

— Да, вот ключи.

— Отдадите мне их прямо сейчас?

— Месье Мартен представил вас как порядочного молодого человека.

Учитывая, что это исходило из уст Жан-Мари, даже не знаю, как к этому следовало отнестись — как к комплименту или как к оскорбительному намеку.

На самом деле мне не на что было особенно жаловаться в отношении Жан-Мари, ведь он во многом выручал меня. Элоди на целый семестр уехала в США по программе обмена с Гарвардом. Если не ошибаюсь, дважды в год детки из самых престижных школ бизнеса во Франции отправлялись за границу на три месяца, чтобы потратить еще больше родительских денежек. Так что Жан-Мари вручил мне ключи от ее машины, разрешив воспользоваться в случае, если я захочу поехать за город.

Еще он спросил, не возражаю ли я, чтобы в эти месяцы платить полную арендную плату, так как единолично пользуюсь всеми предоставляемыми благами. Когда же я возразил — вернее, с трудом удержался, чтобы не разразиться возгласами недовольства, — он тут же пошел на попятную и сказал, что выплатит мне бонус, чтобы я смог без ущерба для себя оплачивать квартиру в этот период. «Ого! — подумал я про себя. — Наверное, эти школы и правда дорого им обходятся!»

Я рассказал об этих денежных трюках Алексе и высказал предположение, что, возможно, Жан-Мари надеется, что я въеду куда-нибудь на машине его дочери и он сможет выручить приличное страховое возмещение. Но Алекса сочла меня слишком циничным по отношению к моему доброжелательному боссу.

Что касается наших отношений с Алексой, то тут все шло более чем хорошо. Пока Элоди наслаждалась заграничной жизнью, Алекса могла оставаться у меня, не рискуя стать свидетелем кулинарных конкурсов в три часа ночи, сопровождаемых обнаженкой. Мы могли с удовольствием провести вечер, плавно перетекающий в ночь, не пускаясь в философские дебаты о природе отношений мужчины и женщины разных национальностей в пост-феминистском мире.

Ее отец снова ощущал прилив сил, познакомившись с дизайнером столовых приборов из Дании, так что в уик-энд, следующий за моей разведывательной поездкой, мы вместе оседлали «пежо» Элоди и помчались на запад страны.

Небо было изрядно затянуто облаками, с большой долей вероятности готовыми пролиться на наши головы дождем. Глядя на несущийся поток машин, казалось, что все они вознамерились во что бы то ни стало обогнать сгущающиеся облака. Среди ревущих автомобилей, я чувствовал себя, словно за рулем детской машинки в луна-парке.

Пока я рулил (или, точнее сказать, дрожал от страха, удерживая в руках руль), Алекса занялась уборкой салона. Не то чтобы она была зациклена на чистоте, просто случайно обнаружила странного вида таблетку в перчаточном отделении (на таблетке был выбит рисунок в виде черепа). Моя подруга не без оснований полагала, что стоит полиции, настороженной моей чрезмерно аккуратной манерой вождения, остановить нас, как нас тут же возьмут под арест за хранение широчайшего спектра запрещенных веществ. Поэтому все, что не внушало ей доверия, Алекса тут же выбрасывала в окно: пластмассовую бутылочку, кусок какого-то вещества растительного происхождения, пустой пластиковый конверт. Когда мы ненадолго остановились на подъезде к Шартру, она даже перебралась назад и выгребла весь хлам из-под сидений. С интервалом в несколько минут я чувствовал, как поток воздуха с силой врывается в окно, — значит, Алекса в очередной раз избавлялась от подозрительных предметов. Если какому-нибудь незадачливому полицейскому повезет выгуливать неподалеку ищейку, она обязательно возьмет наш след, и даже пара сотен километров ее не остановят.

Мы были уже почти у цели, когда Алекса вдруг выругалась.

— Что такое? Под обивкой подлокотников полно героина?

— Ты не слышал, что только что сообщили по радио?

— Нет. — По радио передавали новости, но я даже не пытался уловить смысл в этой скороговорке.

— Электрики объявили забастовку.

— Тогда надо заехать и купить свечи. Если не ошибаюсь, плита в доме газовая.

— Газовщики и электрики — здесь это одно и то же.

— Эх!

Мы заехали в магазин в Тру и запаслись едой на все выходные, изрядным количеством свечей и парой фонариков. Меня даже осенила идея купить древесный уголь и дров, чтобы мы могли приготовить все что вздумается.

Выходные с сексуальной француженкой, проведенные у камина в свете свечи… Что еще нужно для полного счастья? Неужели отсутствие газа и электричества имеет какое-то значение?

Дождь начался как раз в тот момент, когда мы подъехали к дому. Все небо окончательно заволокло облаками, и казалось, что деревья пронзают их с тем, чтобы холодные струи со всей мочи поливали домик, ставший на эти выходные нашим убежищем. Однако даже в сумраке дом смотрелся шикарно.

Алекса просто светилась от счастья, и я больше, чем когда-либо, вознамерился приобрести его.

Чего мне по-настоящему хотелось, так это завалиться с подругой на кровать, но, собрав всю силу воли в кулак, я решил внести свой вклад в приготовление пищи и отправился делать барбекю.

Кирпичная постройка для барбекю находилась сразу за кухонной дверью, правда, она была засорена золой. Поэтому мне пришлось сначала отыскать маленький совок и вымести все это в пакет (и частично на собственные джинсы), прежде чем я смог развести огонь. Дождь расходился все сильнее и сильнее, но это, по крайней мере, спасло меня от лишнего пепла в легких.

Над жаровней для барбекю возвышалось что-то вроде крыши, но дождь, безразличный к моим планам, шел под углом и заливал огонь, прежде чем тот успевал разгораться. Я раскинул руки, как при распятии, пытаясь защитить огонь шириной своей распростертой куртки, пока он не разгорелся как следует. Надышавшись дымом, я почувствовал, что пепел все-таки проник в мои бронхиолы.

Откашлявшись, я увидел фермера, месье Ожема, стоявшего у стены метрах в пяти. Нервно жонглируя сигаретой во рту, он пялился на меня и что-то кудахтал на своем древнеегипетском, пытаясь перекричать шум дождя.

Суть того, что он так страстно пытался донести, я все же угадал:

— Ты что, совсем рехнулся, или как? Вы, горожане, не понимаете, что ли, что барбекю посередине зимы, да еще в проливной дождь, нормальные люди не разводят?

Со всем почтением и благодарностью я раскланялся в ответ на его мудрый совет не заморачиваться, но тут меня снова одолел кашель. Чтобы не задуть и так затухающий от порывов холодного ветра огонь, я отвернулся, а когда снова посмотрел в сторону стены, старика уже не было.

Мы скромно поужинали, довольствуясь тем, что было: стейки, салат и фрукты, и решили, что дожарим оставшееся мясо завтра. Даже Алексе не особо пришелся по вкусу стейк, оказавшийся сырым за исключением обуглившейся миллиметровой каемки по краю.

Остаток дня мы провели, зарывшись под одеяло (а что еще оставалось делать в доме без отопления и света?), но потом с помощью фонариков снова оделись и нырнули в темноту вечера, гонимые чувством голода.

Дождь лил с прежней силой, французы вспомнили бы тут одно из своих образных выражений: «Словно писающая корова».

Мы решили не возвращаться обратно в Тру и заглянуть к месье Ожему. Выскочив из машины, я помчался к его крыльцу с картой, желая разузнать, нет ли поблизости какого-нибудь трактира.

Стоя в дверях, он принялся что-то втолковывать мне, прежде чем я все-таки исхитрился объяснить, с каким вопросом пришел. Для начала он дал понять, что считает меня идиотом, но потом соизволил посоветовать какое-то место, где можно перекусить. Насчет трактиров он не был уверен, но в конце концов тыкнул пальцем в какой-то городок в нескольких километрах отсюда и сказал, что там, в казино, подают ужин.

Звучало еще более заманчиво, чем я предполагал: я-то думал, мы найдем какую-нибудь крошечную частную гостиницу, где хозяева и сами живут и кухней заправляют еще с тех времен, когда римляне шли этим путем на сражение с Астериксом. Признаться, я даже с особым удовольствием предвосхищал, как нам подадут божественный гарнир, за рецептом которого уже не один год гоняются все столичные кулинары. Но раз нет — думаю, ужин в казино был стопроцентно лучшей перспективой, чем недожаренные стейки.

— Что он посоветовал? — поинтересовалась Алекса, как только я нырнул обратно в машину и залил ее дождем.

— Увидишь, это будет сюрприз.

Именно в тот день и в тех обстоятельствах я все-таки получил наиважнейший урок о природе отношений мужчины и женщины разных национальностей в постфеминистском мире. Суть его заключалась в следующем: не обещай что-либо в качестве сюрприза, если у тебя нет стопроцентной уверенности, что сюрприз будет приятным.

Так как Алекса была француженкой, ей было известно, что практически все казино располагаются вдоль побережья или в районе SPA-центров. Не спрашивайте меня почему — может, погружение в море или нега от SPA-процедур притупляют боль осознания, что все ваши средства проиграны в рулетку? Но что бы там ни служило причиной такого месторасположения игорных заведений, Алекса сразу же поняла бы, что мы едем не в казино, а в Casino. Так называется сеть супермаркетов, при которых зачастую работают кафе-закусочные.

Она сказала бы мне, что процесс ожидания в очереди, завершающийся лицезрением физиономии продавца в униформе, который переворачивает на тарелку бифштекс с жареным картофелем, не кажется ей слишком привлекательным, несмотря на то что большинство французов получают от этого удовольствие.

Когда мы припарковались на стоянке, она просто отказалась выходить из машины. Мы могли бы отправиться в центр города, выехав из промышленной зоны, но, похоже, супермаркет был единственным работающим заведением на многие километры вокруг. Вполне возможно, у магазина имелось собственное резервное электропитание, уберегающее холодильники от разморозки.

Приятным было то, что я убедил Алексу зайти внутрь, и мы все-таки поели что-то горячее. Но были и свои минусы: практически всем жителям этого городка пришла в голову та же счастливая мысль. Потому нам пришлось сидеть за столом с семейкой, где один ребенок в силу возраста без разбору швырялся едой, второй — в силу того же — без устали стучал по столу вилкой (и швырялся едой), а третий оказался угрюмым подростком, которому было невдомек, что толкать локтями в бок рядом сидящего англичанина невежливо. И даже моя излюбленная теория о том, что ресторан быстрого обслуживания лучше всего передает характер французов, не спасла положения. А если честно, все только ухудшилось.

Думаю, лишним будет сообщать, что домой мы возвращались в полной тишине, и только мысли шумно роились у меня в голове: хорошо, что мы хоть после стейков отправились в кровать. Жаркие объятия определенно не входили в меню этой ночи.

Усевшись на постели, каждый схватил по фонарику и молча уставился в книжку. Я читал переведенный на английский роман Эмиля Золя «Чрево Парижа», повествующий о жизни на старом продуктовом рынке в районе Лез Аль. А Алекса, в свою очередь, читала переведенную на французский книгу «Женщины с Венеры, мужчины с какой-то глупой планеты, на которой им внушают, что с женщинами не нужно советоваться о том, где они предпочитают провести вечер».

И вдруг в тишину нашего вечера ни с того ни с сего вмешалось какое-то необъяснимое стечение событий. Началось с того, что кто-то въехал на мотоцикле в амбар. Это непонятным образом повлекло за собой окончание забастовки электриков, и в комнате зажегся свет. Несколькими секундами позже раздался стук в дверь (вероятно, это был тот самый заблудившийся байкер).

Натянув джинсы и куртку, я пошел разобраться, в чем же дело. Остывший воздух соседней комнаты обдал ледяной струей, но теперь хотя бы свет горел повсюду: мой путь от спальни до входной двери был полностью освещен: забастовка, определенно, была позади, что не могло не радовать. Но я все еще слышал раздававшийся из амбара рев работающего мотоцикла и открыл дверь с четким намерением попросить водилу убрать свою «ямаху» куда-нибудь подальше от моих ушей.

Но нет, я не угадал, передо мной стоял закутанный по самый нос месье Ожем и снова читал мне нотации. Пару слов из его гневной тирады я понял — я уже начал осваивать этот его древнеегипетский. «Grange», — сказал он. Даже в современном французском это значило не что иное, как «амбар».

Но прежде чем я успел спросить, почему он использовал мой grange в качестве своего гаража, фермер бесцеремонно обошел меня и прошествовал на кухню. Поспешив за ним, я обнаружил месье Ожема шарящим у меня под раковиной.

Это скорее озадачило, нежели разозлило. В принципе, вряд ли можно покалечить раковину, не испачкавшись при этом, подумал я, так что пусть возится, если ему так угодно.

Фермер поднялся с колен, подошел к плите и включил газ.

— Что происходит? — Алекса вошла в кухню, предварительно одевшись, что меня лишний раз порадовало.

К тому времени как месье Ожем покончил с объяснениями, я уловил, что слово grange может использоваться и в сочетании с другими словами.

Позже я припомнил, что два этих термина он упоминал еще днем, правда вперемешку с местным говором, не подлежащим моему пониманию. Это было, когда я пытался разжечь барбекю и когда спрашивал, нет ли местечка поблизости, где можно поужинать. А значения, открывшиеся мне только сейчас, были: «аварийный генератор» и «газ в баллонах».

— Хорошо, я не особо разбираюсь в особенностях повседневной жизни провинциальной Франции, но и ты, согласись, в этом деле не преуспела.

Алекса смущенно заерзала под одеялом.

— Я имею в виду, что мы оба должны были обратить внимание на очевидные подсказки. Ну, например, когда я пошел разузнать у месье Ожема, куда бы съездить на ужин, почему мы не задались вопросом, почему его дом играет всеми цветами иллюминации в честь празднования дня Бастилии? Ведь здесь, наверное, в каждом доме есть аварийный генератор.

Алекса показалась из-под одеяла, по крайней мере, до уровня носа, который мило сморщился, пока она тихонько хихихала. Достаточно было горячего утреннего кофе на прикроватной тумбочке и теплого воздуха, гоняющего пыль с батарей, чтобы она вновь обрела утраченное на время чувство юмора.

Снова воцарил мир, и, как это зачастую бывает, рынок недвижимости ощутил приток новой жизни.

— Ты должен купить этот дом, — сказала она. — Это прекрасное местечко, куда можно сбежать от повседневности. А что нужно сделать, чтобы купить его?

Алекса уселась поудобнее в кровати, обхватив кружку с кофе обеими руками. На ней была одна из моих рубашек.

— Даже не знаю. Полагаю, я должен заказать экспертизу.

— Экспертизу? Что-то схожее с тем, когда проводят анализ рынка?

— Нет, экспертизу технического состояния здания, что-то в этом роде. Чтобы выяснить, не завалится ли дом или не станет ли уходить под землю, засасываемый грязями.

— О! — Она пожала плечами. — По мне, у дома вполне нормальное состояние.

Я рассмеялся, но вскоре понял, что Алекса относится ко всему этому, как большинство французов, занимающихся недвижимостью.

Месье Лассе сказал, что я могу позвонить ему в любое время, пока буду здесь, так что я решил не откладывать и набрал его номер, не вылезая из кровати.

— Мы можем организовать приезд комиссии для проверки здания? Чтобы удостовериться в прочности самой конструкции, ну например, чтобы быть уверенным, что дом не рухнет.

— Комиссию для проверки? — Услышав мои потуги на французском в архитектурной сфере, месье Лассе, судя по голосу, слегка растерялся.

— Да, для проверки самого здания. Стены, крыша, пол…

— О, я понял вас, — прервал он мои перечисления составляющих дома. — Сертификат о том, что здесь нет термитов и водопровода, уже имеется…

— Нет канализации? Минуточку… — Я прикрыл трубку рукой и спросил Алексу, стандартная ли для Франции ситуация, когда в стоимость дома не включены ванна, раковина и туалет.

Она выхватила трубку у меня из рук и в течение нескольких минут уладила с месье Лассе все интересующие меня вопросы. Правда, я несколько напрягся от формы ее одежды в этих переговорах: прикрыта была лишь верхняя часть прекрасного тела — в таком виде, на мой взгляд, можно было разговаривать исключительно со мной или, на худой конец, с гинекологом.

Зажав трубку ладонью, Алекса шепнула:

— Ну ты и идиот! Он имеет в виду не водопровод. Ты говоришь о plomberie — ванна и все такое, а он объясняет, что в краске нет plomb.

— Plomb?

— Как это по-английски — то, что накапливается в старой краске? Из этого еще делают пули.

— Свинец?

— Да. Когда ты выставляешь на продажу дом, ты должен предоставить сертификат, что в краске не содержится свинца. И что в доме нет термитов. И нет amiante.

— Муравьев? Я видел толпы муравьев на кухне!

— Нет, не муравьев, a amiante. То, что не горит.

— Деньги, что ли?

— Нет же, идиот. То, что используется в строительстве.

— Ну да, деньги.

— Вот дурак! Поговори с ним сам. — Она снова передала мне трубку.

— Вам надо подписать документ promesse de vente, — сказал мне Лассе. — Это гарантирует, что вы согласны купить дом за определенную цену.

— Promesse de vente? Я должен подписать договорное обязательство о покупке?

— У вас будет неделя, в течение которой вы можете изменить свое решение. Если желаете, я могу прямо сейчас завезти promesse de vente, чтобы вы могли ознакомиться.

— Сейчас? Да, но…

В этот момент мне показалось, что у моего дома высадился отряд местных партизанских формирований и открыл артиллерийский огонь с единственной целью — сломить сопротивление.

Алекса закричала.

— Да, приезжайте прямо сейчас, — попросил я. — Побыстрее и в сопровождении полиции. На нас кто-то напал. С оружием!

К тому времени как мы, собравшись с духом, оделись (кто захочет распрощаться с жизнью наполовину раздетым?) и выглянули в окно, выстрелы стихли. Из спальни мне открывался вид только на угол амбара и сад, за которым тянулись поля, отлого спускавшиеся в низину. В саду за ночь выросло несколько новых деревьев — ветками служили винтовки, а стволами — туловища. Вооруженные люди были облачены в оранжевые комбинезоны с люминесцентными вставками. Почему-то я решил, что это охотники.

Группа из шести-семи человек с помповыми ружьями в руках слушала месье Ожема. Он, как обычно, активно жестикулировал и указывал в направлении дома.

— Почему они все в этих оранжевых жилетах? — спросил я, полагая, что охотники должны выбирать неброскую одежду. Какой смысл сигналить о своем приближении?

— Потому что они стреляют друг в друга, — зловеще прошептала Алекса. — Они стреляют во все, что движется. Кошки, собаки, люди, вышедшие на прогулку, да кто угодно становятся их жертвами. Вот почему они в оранжевом. К тому же их легче отыскать в лесу, в случае если они впадут в алкогольную кому.

— Ладно тебе! Пойдем скорее посмотрим, в чем там дело, — сказал я достаточно смелым тоном.

Мы постарались как можно громче открывать замок черного входа, а очутившись на улице, разговаривали, чуть ли не крича, стараясь дать понять, что мы не кролики.

— Bonjour! — выкрикнул я, и мы неторопливым шагом направились в сторону сада.

Месье Ожем в этот момент раздавал сигареты. Увидев нас, он разогнал охотников, и те поплелись в направлении полей.

Фермер подошел к нам, добродушно пожал руки и заметил, что утро выдалось прекрасное. Да уж, картинка была та еще — небо выкрашено в угрюмые серые тона, облака нависали прямо над головой, но в воздухе ощущалась свежесть, приятно отличавшаяся от вчерашнего холода. Теперь, когда выстрелы не нарушали привычной тишины, птички вновь запарили в воздухе, что-то щебеча.

— А что здесь… э… происходит? — спросил я.

Алекса перевела для меня его ответ:

— Охотники (все-таки я не ошибся!) думали, что дом пустует. Обычно они и не заглядывают в эти места. Они только хотели защитить нас от кроликов.

— А что, тут водятся кролики-мутанты, пожирающие людей? — снова спросил я.

— Да, временами они появляются здесь, нападают на овец и сжирают все овощи, что растут в огороде.

— Но нам нравятся кролики, — возразил я.

Казалось, месье Ожем согласен со мной. Алекса снова перевела:

— Он сказал, что рад это слышать и что охотники принесут парочку нам на ужин, если вернутся с добычей.

— Скажи ему, что я не ем животных, если они еще не разделаны.

— Мы не должны отказываться. Мы ведь скоро станем соседями.

Я почувствовал, как меня с головой накрывает счастье. Алекса только что в первый раз выбрала слово «мы» в отношении нас! Пожить мы приехали в «моем доме», и если нам случалось идти в гости к ее друзьям, то всегда оказывалось, что они хотели встретиться со мной, а не приглашали нас вместе, потому что мы — пара. Теперь же, если я куплю этот дом, это будет «наш дом».

— Ладно, думаю, нам никто не мешает закопать кроликов, когда стемнеет.

— Нет, я приготовлю их.

Алекса поблагодарила месье Ожема, и он поспешил вслед за охотниками. К этому времени они уже почти дошли до леса и вновь принялись палить из своих ружей. Их светящиеся жилеты маячили на фоне вспаханной земли, как пробки на водной поверхности. Овцы, пасущиеся на соседнем поле, инстинктивно ринулись в сторону, завидев людей с оружием. И кто сказал, что овца — глупое животное?

Месье Лассе приехал спустя час, и, усевшись за кухонный стол, мы начали переговоры. Сегодня он еще больше напоминал английского провинциального франта: блестящая куртка и начищенные до блеска коричневые штиблеты с резинкой.

Перед нами на столе лежало то, что называется promesse de vente, — брошюрка в несколько страниц с многочисленными пробелами, отведенными для описания дома, земельного участка и указаниями для нынешних и будущих владельцев. По ходу разговора месье Лассе заполнял некоторые из пустующих строк, аккуратно выводя слова синими чернилами. Одновременно он не забывал разъяснять мне все операции, связанные с процессом купли-продажи, которые предстоит пройти. Я должен был подписать заявление о предварительном согласии приобрести недвижимость и выписать чек на сумму, равную десяти процентам от стоимости. После чего мне предоставлялось семь дней, чтобы я мог трезво оценить собственные желания и возможности. В случае чего, в течение этой недели я имел право отказаться от предложения, не рискуя при этом потерять вложенный депозит. Однако, если мой отказ следовал позже обозначенного срока, продавец был вправе оставить за собой эти десять процентов. Пока продавец вынужден был ждать моего решения, он не мог перепродать собственность, даже по более выгодной цене. В заявлении указывалась дата, в которую нам надлежало оформить окончательный договор купли-продажи, acte de vente. Но это лишь через два месяца.

Все казалось мне предельно логичным и понятным, кроме одного.

— Вы — юрист или агент? — спросил я мистера Лассе.

В знак согласия, что, мол, я имею право знать, он закивал головой:

— В маленьких городках зачастую один человек является и юристом и агентом. Люди просят нас участвовать в процессе купли-продажи их дома, будучи уверены, что мы качественно оформим все документы. — При этих словах мистер Лассе затряс перед нами всевозможными сертификатами о термитах, свинце и асбесте (amiante). В этой пачке аккуратно подшитых бумажек указывалась площадь продаваемого объекта, каждой комнаты в отдельности, амбара, огорода, сада и полей; все было замерено до последнего квадратного миллиметра и зафиксировано уполномоченным оценщиком.

— А я могу найти еще одного юриста, своего?

— Если вам так угодно. Но я лично могу заняться этим для вас. Здесь не так много юристов, а парижские вряд ли возьмутся за это дело. — Месье Лассе усмехнулся, как бы про себя, абсурдности моей идеи.

— А что вы можете сделать для меня в плане юридической помощи, какие вопросы разрешить?

— О! Я удостоверюсь, что коммуна, местная мэрия, не претендует на покупку этого дома для муниципального жилья. Но она и не претендует… — Он ободряющим жестом положил мне руку на плечо. — Также мне предстоит убедиться, что управление железных дорог не собирается проложить линию вдоль какого-нибудь из ваших будущих полей, что тоже навряд ли — к югу отсюда уже имеется скоростная ветка. И я подготовлю окончательный вариант acte de vente.

— И сколько я должен за всю эту работу?

Его нисколько не задел мой прямой вопрос:

— Я лично беру не так много. Вот государство, да. Вы должны будете заплатить пять процентов от цены в качестве налога.

— Пять процентов?

— Да, до недавних пор были все десять.

Даже с учетом дополнительных пяти процентов цена по-прежнему казался мне заманчивой. Месье Лассе снял колпачок своей роскошной перьевой ручки фирмы «Montblanc» и подписал две копии заявления: одну для продавца, другую — для меня. Я, в свою очередь, выписал чек и помахал им в теплом воздухе моей новой кухни, чтобы дать чернилам высохнуть. Улыбаясь, Алекса смотрела на меня одобрительно. Довольный вид месье Лассе выдавал предсказуемое удовлетворение человека, который вот-вот получит на руки подписанный чек.

— Мы можем приехать еще раз в следующий уик-энд? — спросил я.

— Да, не вижу никаких препятствий этому. В конце концов, дом почти ваш. Вы решили, готовы ли отдать поля в пользование месье Ожему?

— Почему бы и нет? — пожал плечами я.

— Отлично. Пойду загляну к нему и порадую этой новостью. Он бы уже хотел начать посев.

— Какой посев?

— Ну, я не знаю. Но не переживайте, эти фермеры, что из старого поколения, практически все приверженцы биологических продуктов.

— Натуральной, растительной пищи, — перевела Алекса.

Мы пожелали друг другу всего хорошего, и месье Лассе задребезжал ключами от машины, роясь в кармане.

— Вам всем тут так повезло с этими генераторами, — заметил он. — В городе до сих пор не включили электричество. Чувствуешь себя, как в Средние века. После шести уже не почитаешь.

При его словах меня переполнило довольство собой и жизнью!

Следующий уик-энд, как я теперь полагаю, заранее спрограммировала компания, занятая в создании фильма: «Сто причин, почему с твоей стороны будет высшей глупостью не стать обладателем своего собственного уголка в провинциальной Франции».

Ребята, казалось, устроили все по высшему разряду. Погода была что надо — свежий воздух подсушил всю уличную грязь и навевал желание нестись вдоль извилистых дорог подальше от Парижа. К тому же они укокошили охотников, которые, как сказал месье Ожем, вовсе не собирались перестрелять всех кроликов. В этой части деревни они оказались потому, что какой-то кабан подрывал молодые саженцы деревьев. Программисты из этой чудесной компании позаботились и о том, чтобы у Алексы проснулось не только обостренное сексуальное желание, но и ранее неведомый мне азарт, с которым она бросилась готовить потрясающие блюда из всего того, что мы закупили на местном рынке. (Хотя в итоге выяснилось, что этот порыв разожгли живописные образы, подсказанные французским министерством штампов в области продовольствия.) И в довершение всего создатели компьютерных программ ухитрились организовать починку сетевого электричества. Видимо, они обнародовали файл какого-то соглашения электрического узла Франции на восстановление мощностей заводов для последующей продажи технологии по производству ядерной энергии странам третьего мира, тем самым гарантируя пожизненную занятость собственным работникам.

Я был бы безумцем, если бы пожелал расторгнуть предварительное соглашение о купле-продаже. Попивая белое вино, произведенное в долине реки Луара, я раздумывал, куда еще не целовал Алексу, а тем временем незаметно подкрался седьмой день после подписания контракта.

Мне казалось, приобретение собственного кусочка Франции как-то кардинальным образом поменяло мое мировосприятие. К этому времени я многое понял и смог себе объяснить, в чем причина своеобразного отношения французов к работе. Рабочие дни и для меня стали лишними, втиснутыми в промежуток между выходными. Пятничные послеобеденные часы были не более чем непродолжительным отрезком времени, следующим сразу за ланчем, проведенным у компьютера в поисках лучших путей выезда из города с учетом уже наметившихся пробок.

Весь январь мой проект с сетью чайных продремал, словно уйдя в зимнюю спячку, но он перестал служить причиной моих постоянных волнений и тревог. Меня больше интересовало, что нового у месье Лассе, застрявшего в юридических дебрях, опутавших мой будущий дом. Когда бы я ни позвонил спросить, как продвигаются дела, он всегда занимал однажды высказанную Алексой позицию — «все вроде бы в порядке».

Однажды в субботу, когда мы с Алексой были в maison, который я взял в привычку арендовать каждый выходной, из-за кухонной двери показался нос Жан-Мари, словно пришедший на запах утреннего кофе. «Оказался неподалеку, приехав снова поцеловать каида», — как он объяснил.

— Каида? — переспросила Алекса.

Очевидно, вопрос Алексы не так увлек Жан-Мари, как ее притягательные внешние данные, потому остался без ответа. Он поинтересовался, «что это за прелестная молодая леди» и так долго держал ее за руку, что я уже было подумал, им движет желание навсегда оставить отпечатки пальцев Алексы на своей ладони. Он стоял возле нее, как цапля, ожидающая подходящего момента для того, чтобы вцепиться клювом в бедного карлика.

И что еще хуже, Алекса, улыбаясь, смотрела ему в глаза и, очевидно, получала удовольствие от происходящего.

— Хочешь пройти посмотреть дом внутри? — спросил я Жан-Мари.

Если бы мне довелось показать ему окрестности, я бы, пожалуй, начал с сада и так бы и вел его, пока на каком-нибудь отрезке вездесущая грязь не затянула бы моего шефа навеки.

— Может, выпьете кофе? — предложила Алекса.

— О нет, я бы, может, и хотел, но тороплюсь, — ответил он, с трудом отрываясь от моей девушки. А мне в эту секунду казалось, я слышу, с каким треском его тело, противясь этому, все же удаляется от нее. — Le caïd a un caillou á la place du coeur.

Алекса улыбнулась в ответ, всем своим видом демонстрируя восхищение его поэтическим талантом, и он ушел, оставив после себя в воздухе концентрированный запах тестостерона.

— Что он сказал? — спросил я.

— Не знаю. Каид с камнем вместо сердца, — ответила Алекса, с нежностью в глазах глядя на только что закрывшуюся за ним дверь. — Он очень милый, твой босс.

— Милый? Нет, сейчас ты застала его в дурном расположении. Когда он по-настоящему милый, он в ту же секунду склоняется над тобой и немедля приступает к оральным ласкам.

— Ах! Да ты ревнуешь! — сказала она так, будто я зря обвинял его в только что продемонстрированной похоти.

— Да, я ревную. А кто бы не стал?

Я думал, что Алексе польстят такие слова, и был прав.

Но я врал. Я не ревновал, я сходил с ума. Что он за ублюдок, вот так бесцеремонно, прямо на моих глазах, кадрить мою девушку. А если бы я был в этот момент на огороде и полол картошку, он бы, не моргнув глазом, пригласил ее прокатиться на своей крутой тачке. Или наверняка выудил бы у нее номер телефона.

Другой бы на моем месте собрал своих дружков, чтобы те открыли по обидчику стрельбу из автомобиля. Но я был воспитанным фермером (ну почти) и потому решил действовать более мягкими методами.

Меня порадовало «постоянство» Стефани: она до сих пор не поменяла пароль на компьютере и по-прежнему удаляла прочитанные сообщения, но корзину не чистила. Более того, она, похоже, и не догадывалась, что все отправленные ею сообщения, собираясь в папке «Исходящие», в открытом доступе дожидаются всех любопытствующих вроде меня. Таким, как она, вообще нельзя доверять переписку о нелегальном ввозе продуктов питания!

Однажды я снова решил остаться допоздна и проверить ее почту за последние дни. Была среда, в этот день недели в офисах пустыннее, чем обычно, потому что многие мамочки, у которых дети еще не ходят в школу, берут в этот день выходной. Так что в коридоре, по которому я стрелой несся из своего кабинета в кабинет Стефани, стояла гробовая тишина.

Первым добрым знаком, намекающим, как мне казалось, на присутствие каида, было письмо от Жан-Мари, отосланное около месяца назад. В нем говорилось: «Я займусь этим» — в ответ на слова Стефани: «Заканчивай игру с НФ».

Я поискал еще какие-нибудь письма, в которых упоминался бы НФ, кем бы он ни был. Нашел одно, в котором Стефани предупреждала Жан-Мари, что вместе, НФ и «chasse et pêche», могут обернуться «graves ennuis» для «circonscription» Жан-Мари и для самой компании. Если я правильно понял, то «охота и персик» грозят Жан-Мари «серьезной скукой» в его «округе». Надо будет попросить Алексу перевести всю эту чушь.

Я распечатал страничку и вновь вернулся к поискам. Наткнулся на письмо, отосланное как раз перед забастовкой, устроенной фермерами у нашего офиса. Оно датировалось примерно теми числами, в которых я узнал о нелегальном импорте говядины.

Длинное, аккуратно набранное, со всеми знаками препинания послание напоминало рекламный проспект. Стефани перенаправила его Жан-Мари, а потом «удалила». Оно было составлено неким представителем Национального фронта. Ну конечно же — НФ! Это была ультраправая партия, вышедшая в последний тур президентских выборов в две тысячи втором году. Похоже, все написанное было одним сплошным эвфемизмом, но, как мне показалось, я все же уловил суть. «Пришло время патриотизма, а не интернационализма. Глобализация — это рак, поедающий истинно французский стиль жизнь. НФ, совместно со своими единомышленниками из Chasse et Pêche, напомнит людям об этом во время муниципальных выборов, которые состоятся в мае. Все французские компании, а в особенности те, чья деятельность связана с сельским хозяйством, должны помнить об этом».

Это могло бы быть обычным письмом, с подтекстом «покупайте товары отечественного производства», если бы Стефани не подписала кое-что от себя, прежде чем переслать его Жан-Мари. Насколько я понял, она спрашивала, намерен ли он вновь баллотироваться на майских выборах. Вновь баллотироваться? Выходит, помимо продавца говяжьего фарша и потенциального владельца чайных кафе, Жан-Мари был еще и политиком?

Распечатав все из того, что счел нужным перечитать еще раз, я поспешил удалиться из кабинета.

Я с особой осторожностью подбирал слова, обращаясь к Алексе с просьбой помочь мне в переводе того, что не смог самостоятельно отыскать в словаре. Кто знает, как долго длится гипнотический эффект соблазнения, техникой которого владел Жан-Мари?!

Мы сидели в кинотеатре, ожидая начала франконемецкого документального фильма, рассказывающего о том, в каких условиях трудятся китайские девушки, участвующие в создании известного бренда кукол.

Мы купили по жутко дорогому мороженому у билетерши, и я, как бы между прочим, спросил, что такое Chasse et Pêche. Оказалось, это аграрная политическая партия. В ее состав входят охотники и рыболовы, отстаивающие право на свою деятельность независимо от принятых Евросоюзом законов о вымирающих видах. Мало ли кто из животных случайно забрел в леса Франции или заплыл в ее воды!

И похоже, они не видели разницы между оперенными мигрантами и прямоходящими — и те и другие были для них объектом нападок.

Пока шла реклама полноприводного мощного авто, я, как бы рассуждая вслух, сказал Алексе, что накануне майских выборов Chasse et Pêche вполне может скооперироваться с НФ.

Мои рассуждения нисколько не удивили девушку, уплетавшую в свое удовольствие шоколадное мороженое.

— Кого выбирают на муниципальных выборах? — спросил я.

— Пэров.

— Кого-кого?

— Пэров всех городов, пригородов и районов!

Я чувствовал в ее голосе раздражение оттого, что не догоняю. Но мелодия из бесконечного ролика о разорительных чудовищах делала невозможным диалог двух людей, даже если они разговаривают на одном языке.

— Les maires! — пронзительно прокричала Алекса, как только музыка прекратилась.

— Ааа! Мэры! — эхом отозвался я, потирая заложенное от такого крика ухо. Нехорошее предчувствие укололо где-то глубоко внутри.

Я откинулся на спинку кресла, приготовившись внять доводам против приобретения кукол китайского производства.

Как только я добрался до дома — в одиночестве, потому как Алекса не чувствовала эротического подъема после столь депрессивного фильма (хорошо, я не спросил ее: «Какого черта нужно было идти и смотреть этот фильм в моей компании?»), — я тут же залез на сайт французского правительства и нашел именно то, что искал.

Мэром города Тру был некий Жан-Мари Мартен, «местный предприниматель и земельный собственник». Даже не будучи выбранным в качестве независимого кандидата, он, как я обнаружил, побродив по сайту еще пару минут, определенно выигрывал на выборах, учитывая на удивление низкий процент в поддержку НФ и Chasse et Pêche, обычно набиравших большое количество голосов в близлежащих округах.

Можете назвать меня чересчур подозрительным, но все это заставило меня серьезно призадуматься о «милом Жан-Мари». Было около часа ночи, и, судя по всему, мадам Гиппопотам снился сон, как она топает сквозь тростниковые заросли Центральной Африки. С улицы раздавались отдаленные возгласы и смех каких-то случайных гуляк, а из бара для геев, что на углу, долетали обрывки музыки. Относительная тишина помогла мне сложить воедино все обрывочные фрагменты сомнений, разлетавшихся у меня в голове, как клочки растрепанной газеты.

«Что это должен быть за человек, — размышлял я, — готовый выбить бонус в размере нескольких сотен евро для своего сотрудника, чтобы тот компенсировал затраты на арендную плату за квартиру, где его дочь временно не проживает? Для такого состоятельного бизнесмена, как Жан-Мари, это должно быть каплей в море. Конечно, если только, вся его жизнь не подчинена одному — во всем искать выгоду…

Итак, — мои мысли неслись все дальше, — какие выводы я должен сделать лично для себя, учитывая, что именно Жан-Мари был так добр и познакомил меня с месье Лассе? И дал мне машину — в абсолютно безвозмездное пользование, — чтобы я мог поехать и посмотреть это местечко».

Единожды закравшаяся мысль не давала мне покоя всю ночь.

Когда на следующее утро я позвонил месье Лассе спросить, «как продвигаются дела», он ответил, не изменяя выбранному стилю: «Все под контролем», «О чем тут беспокоиться?» и тому подобное.

И правда, о чем беспокоиться? Я назначил ему встречу в ближайшее воскресенье с целью ознакомиться с более детальным отчетом о ходе дел.

Следующее, что я сделал, — пригласил Николь в недавно открывшийся неподалеку от нашего офиса ресторан, где обслуживание граничило с раболепством. Должен сказать — испытываешь необычные ощущения, когда официанты относятся к тебе с таким почтением.

Последние время мы нечасто пересекались с Николь по работе, потому что обычно она пропускала наши советы. Я находил тому две причины: первая — мы еще не дошли до той стадии, когда активно тратятся средства, выделенные под этот проект, и вторая — Николь действительно была занята работой.

Пока пухлощекий молодой официант подавал нам меню, написанное мелом на маленьких черных досках, Николь объяснила, что я заблуждаюсь относительно причин ее отсутствия, во всяком случае, относительного первого моего предположения. На проект «Мой чай богат» тратилось достаточно много средств. Создание логотипа (который я видел написанным курсивом, шрифт «Таймз Роман», цвет — бежевый) обошлось в кругленькую сумму. И ипотечные кредиты для необходимых помещений также достаточно дороги, хотя все зависит от района.

— Но тут нет особых затруднений, — заметила Николь, — потому что сейчас эти площади сдаются по срочному договору в аренду сети обувных магазинов.

Помещения? Ипотека? Сдача в аренду обувным магазинам? У Жан-Мари было куда больше дел, чем я думал.

Однако на самом деле меня все это не сильно удивило. Даже если Николь сообщила бы, что Жан-Мари скупил весь штат Дарджилинг, а все остальные чайные плантации Азии уничтожил напалмом, я не думаю, что был бы шокирован.

Я выбрал устрицы, которые теперь глотал целиком, совершенно не задумываясь о бронхах и прочей ерунде, и филе копченой трески в горчичном соусе, подаваемое с tian — это что-то типа открытого пирога с начинкой из кабачка. Все это запивалось легким белым сансерским вином, по стоимости равным сэндвичу в каком-нибудь захолустном лондонском пабе.

Николь согласилась просмотреть promesse de vente, который уже несколько недель валялся, позабытый, на столе в моей комнате.

— Типовой договор, — сказала она и пояснила, что обычно срок до окончательного завершения сделки чуть больше указанных двух месяцев. Но возможно, это потому, что у меня нет необходимости продавать жилье с целью оплатить сделку, и процесс, не усложненный этой процедурой, не потребует такого длительного срока.

— Могу ли я расторгнуть договор, если вдруг передумаю? — спросил я.

Николь пережевывала только что отправленный в рот кусок жареной трески и обдумывала мой вопрос.

«А она по-своему привлекательна какой-то трогательной старомодностью», — подумал я.

Играя тоненьким золотым колье, Николь дотронулась кончиком аккуратно накрашенного ногтя до губ, на которых все еще оставались следы бледно-розовой помады. Она была из тех женщин, что следят за собой, и очень чувственной, хотя это и не бросалось в глаза с первого взгляда. Как только лицо мягко озарилось улыбкой — тут же заиграли складочки в уголках ее слегка подкрашеных глаз, образовавшиеся от частого смеха — или печали?

— Ты хочешь купить château, да? — спросила она.

— Теперь я уже не уверен в этом.

— В таком случае, — произнесла Николь, подавшись вперед, как будто дама за соседним столиком могла перехватить ее слова с помощью мобильного телефона, — классический способ прервать сделку — с помощью банка. Банк может отказать тебе в кредите…

— В кредите?

— Да, отказать в кредите. Если он откажет тебе в кредите, ты можешь возместить свои десять процентов.

— Хм! — Даже вкус фруктового вина был не в силах поднять мне настроение. Шансов, что банк откажет, — ноль. Когда банковский служащий увидел размер моей заработной платы и сопоставил ее с расходами на аренду квартиры и цену дома, он не только был готов открыть ипотечный кредит, но и пытался навязать мне автокредит. Еще он спросил, почему я не куплю себе квартиру в Париже, и предложил воспользоваться предложением банка, чтобы получить тысячу евро наличными на непредвиденные расходы.

— Это единственный способ избежать заключения сделки? — Пока официант подливал в бокалы вино, я смотрел на Николь умоляющим взглядом.

— Да, если только этот дом сам не рухнет. — Она хихикнула и смущенно обвела взглядом ресторан — не помешала ли кому-нибудь из посетителей неожиданно вырвавшимися, хоть и тихими, звуками?

— Ты права. Судя по всему, выход у меня один — пойти прикупить какой-нибудь взрывчатки.

Полагаю, всплеск вина в моем бокале и разлетевшиеся по всей скатерти брызги красноречивее всяких слов подсказали официанту, не владеющему английским, смысл моего последнего изречения.

В следующий уик-энд Алекса не смогла составить мне компанию — ее отец вновь был брошен любовником, специализирующимся на дизайне ложек, и грозился теперь с помощью ножа совершить над собой какие-то устрашающие действия.

Но я, несмотря ни на что, отправился в maison. Мне нужно было побыть там и еще раз прислушаться к собственным ощущениям, прежде чем принимать какое-либо решение.

На этот раз я приехал достаточно поздно: в субботу вечером. Французская провинция, как всегда, сражала своими чарами. Покатый склон долины с редкими макушками деревьев вдалеке, хаотично разбросанные домики, красный трактор месье Ожема, тянувший за собой сеялку вдоль распаханного косогора вверх, туда, где виднелись деревья…

Я оставил машину перед амбаром и отправился поздороваться с соседом. Несмотря на поздний час, капельки росы усеяли высокую траву, насквозь промочившую мои кроссовки. Пока я пересек весь сад, месье Ожем начал спускаться вниз по склону.

«Для такой маленькой фермы трактор великоват, — подумал про себя я. — А для такого пожилого фермера, как месье Ожем, еще и достаточно новый». Кабина была просторной, в ней без труда могли поместиться сразу два человека, а задние колеса размером не меньше самого хозяина. Надежный в своей мощи, трактор катился вдоль глубокой колеи, не ошибаясь ни на сантиметр при выбросе семян по обе стороны.

Месье Ожем спустился метра на два, прежде чем оторвал глаза от земли и заметил меня. (Не сказать, чтобы на мне было камуфляжное обмундирование, — я был одет в ярко-оранжевую трикотажную рубашку и белую суконную шляпу, чтобы влажный прохладный ветер не надул мои изнеженные городским климатом уши.)

Трактор свернул влево, по направлению к калитке, ведущей к дому фермера. Остановив машину у ворот, Ожем выбрался из кабины, взял три или четыре пластиковых мешка и кое-как побросал их в трактор. После чего он живо забрался на водительское место и, выжимая из мотора всю мощь, на какую тот был способен, понесся к своему амбару.

Сомневаюсь, что его поведение объяснялось тем, что с утра он забыл надеть чистую жилетку.

Сквозь низкий забор из проволочной сетки я смотрел на засеянные им борозды. Земля была перевернута так, что голодным воронам нечем было поживиться. На фоне чернеющей грязи светлело лишь несколько точечек — там, где семена упали мимо борозды.

На поле, что раскинулось справа от меня, в две кучки сбились овцы. Вероятно, они раздумывали, стоит ли им бояться этого субъекта в оранжевом. Неподалеку от электрической изгороди, призванной держать овец в рамках отведенного им участка, я заметил еще парочку белых пластиковых мешков, похожих на те, что месье Ожем так поспешно прятал в кабину, завидев меня.

Я подошел к оставленным без присмотра мешкам. Овцы все же заподозрили во мне охотника и разбежались по пастбищу.

Мешки с семенами валялись в грязи. На них были напечатаны название культуры (maïs), серийный номер и логотип одного из самых известных производителя агрохимии. За пределами фермерской среды эта фирма была известна своими призывами перейти на генно-модифицированные продукты, которые пойдут исключительно на благо всего человечества.

Выходит, субсидий Евросоюза Ожему было недостаточно, и он получал дополнительные средства за участие в тестировании ГМ-культур. Неудивительно, что он мог позволить себе приобрести новенький трактор!

Отвернувшись от пугливых овец, я увидел фермера, возвышающегося на заднем колесе своего агрегата, — Ожем наблюдал за мной со своего двора.

Следующим утром меня разбудил звук, похожий на выстрелы расстрельной команды. У меня и без того гудела голова от двух бутылок вина, выпитых за ужином, полном раздумий.

Это были уже знакомые мне охотники, но на этот раз они оказались куда ближе. Как и раньше облаченные в оранжевые жилеты, они караулили прямо напротив амбара, заняв несколько позиций в моем саду и сразу за кухонной дверью — там, где я надеялся высадить фенхель.

Один из них, краснолицый толстяк, стоял расставив ноги, спрятанные в камуфляжные штаны, ствол перекинут через плечо — идеальная модель для журнала поклонников Рэмбо. Он в упор смотрел в окно моей спальни.

Не имея под рукой ни пуленепробиваемого жилета, ни гранатомета, я посчитал, что надежнее будет не сопротивляться готовящемуся штурму. Решив, что самое время позвать на помощь подкрепление, я потянулся за телефоном.

— Что? — заспанным голосом переспросил месье Лассе. Так же, как и я, он был безжалостно вырван из глубокого сна. — Охотники? Может быть, они подумали, что сегодня дом пустует?

— Нет, нет! Один мужчина смотрит мое спальное окно, — возразил я, перейдя на французский, не осложненный какими-либо грамматическими конструкциями.

— Я сейчас позвоню месье Ожему, и он велит им уйти, — сказал Лассе со спокойствием, присущим исключительно человеку, которому не грозят вооруженные головорезы.

Я решил рискнуть и на секунду выглянул в окно. Рэмбо никуда не исчез, но теперь в его руках я увидел нож, который в большинстве стран мира приняли бы за меч. Вряд ли старикашка фермер способен запугать такого…

— Я совсем не уверен, что месье Ожем справится. Вы сами можете приехать сюда, пожалуйста? И побыстрее.

— Я выезжаю tout de suite. — Рассерженный голос месье Лассе в эту минуту порадовал меня, как ничто другое.

Я повесил трубку и в тот же момент услышал какое-то шипение. Возможно, это одна из шин «пежо» Элоди испускает последний дух, пронзенная острым лезвием охотничьего ножа…

Откровенно говоря, к тому времени я был уже изрядно напуган. Исползав весь дом на четвереньках, я запер все двери, понимая, что охотники с боевым настроем могут проникнуть внутрь, обходительно постучав в окно ружейным прикладом.

Потом я подполз к камину и залез внутрь — в его широком и темном отверстии можно было укрыться, даже не заставляя окно креслом, что я, в принципе, и так уже сделал.

Как хорошо, что вчера я разводил огонь и остатки тепла, исходившего от ужасающего вида углей, слегка уменьшали количество бегающих по мне мурашек. На мне были только футболка и трусы.

Скрючившись в камине, я слышал долетавший смех триумфаторов. Должно быть, такой же смех слышали мусульмане в Боснии за секунды до того, как военизированные силы ворвались в их дома и вытащили все мужское население.

Раздался выстрел и звон стекла, еще выстрел и то, что я принял за удары свинцовой дроби по стенам дома.

Потом раздался стук в дверь. Лассе!

Я выбрался из камина, перебежкой очутился в коридоре и одним махом распахнул дверь.

Передо мной стоял человек с неимоверными усами и багровым носом, как у алкоголика. Рэмбо.

Мне и в голову не могло прийти, что они постучат в дверь. Да он еще и психолог, этот Рэмбо!

Моя и без того уже сморщившаяся мошонка сжалась еще больше за те секунды, что мы пристально изучали друг друга. Ружье у Рэмбо висело за спиной, нож был спрятан в кожух, но его вид по-прежнему наводил на меня страх, особенно если вспомнить, что неподалеку пасется стадо его дружков.

— Bonjour, — сказал он.

Я ответил тем же, с готовностью демонстрируя вежливость по отношению к группе вооруженных джентльменов.

— Ça va? — спросил он.

— Oui, et vous? — Создавалось впечатление, что я болтаю с кем-то из сослуживцев, поднимаясь в лифте. Не считая того, что сослуживцы были при оружии.

— Собираешься купить этот дом? — Мужчина обратился ко мне на «ты», а эта форма принята по отношению к друзьям, родственникам, детям, животным и представителям иной расы, которую ты не уважаешь.

— Еще не знаю. Думаешь, хорошая мысль?

Он рассмеялся, окутав меня алкогольными парами. Если бы я поднес к его рту зажженную спичку, у него были бы все шансы выйти на орбиту.

— Знай, если ты купишь дом, у нас есть законный доступ ко всему здесь, и мы можем охотиться в этом месте, когда нам вздумается. — Он говорил медленно, стараясь контролировать свой говор, чтобы до меня дошло значение каждого произнесенного им слова.

— Даже в моей спальне?

Он снова заржал, многозначительно посмотрев на мои голые ноги.

— Ты дружок Мартена? — Он пытался задеть мое мужское достоинство, но смысла реагировать не было никакого.

— Жан-Мари Мартен? Он мой босс. А что?

— Если ты будешь брать дом, собираешься продлевать все существующие договоренности?

— Договоренности? Какие?

— Ну, например, со стариком Ожемом.

— А! Кукуруза?

— Ну, допустим. — Мужчина медленно закивал, словно поздравляя меня с тем, что моим бедным мозгам оказалась под силу сверхсложная комбинация. — Никто и никогда не пытался противостоять этому. Они позакрывали заводы и пытались загнать нас в дерьмо. Они ведь все горожане, а мы простые фермеры, пытающиеся хоть как-то выжить. И жандармы знают, что им же лучше будет, если они поддержат нас. — Он улыбнулся своей наводящей ужас улыбкой. Выходит, вся эта канитель только из-за того, что я случайно увидел, как этот старый урод сажает генномодифицированные культуры?!

— Ты сказал о договоренностях с месье Мартеном. А почему именно с ним?

— Это ведь его дом? — Судя по выражению лица Рэмбо, предполагалась, что мне это уже известно. Он был прав. Мне и правда давно пора было знать об этом. Но на моем promesse de vente в качестве продавца был указан кто-то из местных.

— Это его дом?.. Merde!

Охотник расплылся в улыбке, и напряжение слегка спало. Он обернулся подмигнуть одному из своих собратьев по оружию. Произнося магическое слово «merde», ты как бы говоришь: «Я свой», и это действует как бальзам даже на самых ожесточившихся французов.

— Если это его дом, — сказал я, — то нет, я не беру его.

Меня вдруг осенила мысль, что надо бы этих ребят попросить спалить его и таким образом помочь мне отвертеться от подписанного договора, но я не успел. Довольные успехом примененной тактики запугивания охотники уже заспешили прочь.

Вдруг Рэмбо обернулся и улыбнулся мне.

— Хороших выходных, — пожелал он на прощание.

Возможно, в былые времена палачи говорили «Хорошо провести время на гильотине», перед тем как обезглавить человека.

— Нет, нет, этот дом не принадлежит месье Мартену, — спустя полчаса убеждал меня Лассе. Но я не верил ему. — Он пожертвовал его настоящему владельцу, который приходится ему кузеном, но тот решил продать дом.

— Значит, Жан-Мари не получит ни евро от этой покупки?

Лассе замялся, прежде чем сказать «нет», но его смятение было слишком очевидным.

Я сидел, откинувшись в кресле, которое совсем недавно закрывало меня от взоров охотников. Поленья трещали в камине, служившем мне убежищем, и наполняли небольшую гостиную тонким ароматом.

Я смотрел Лассе прямо в глаза и изумленно покачивал головой. Все это казалось невероятным. Неудивительно, что меня могли провести вокруг пальца. Как выяснилось позже, Жан-Мари обдурил все министерство сельского хозяйства. Будучи французским политиком, он с успехом овладел навыками лицемерных игр на уровне мирового класса. Практически все население Франции поверило пацифистским лозунгам президента Французской Республики в связи с надвигающейся войной в Ираке. И все это несмотря на то, что некоторые источники уверяли, что главой государства движут подписанные с Саддамом контракты на поставку нефти.

Меня совершенно не трогала мысль, что Жан-Мари принял меня за простофилю. И я не виню французский народ за то, что он с готовностью проглатывает все, что ему подсунут. Какая может быть вина в том, что нас дурят темные дельцы? — такое случается со всеми.

Что мне казалось немыслимым, так это то, что Жан-Мари хотел провернуть все это дельце со мной. Почему бы просто не выставить дом на открытый рынок? За такую низкую цену его все равно кто-нибудь да купил бы, разве нет?

Нет разве?

— Месье Лассе, у меня к вам очень серьезный вопрос.

Он слегка заерзал в кресле, и мне показалось, что я уловил в его движениях попытку буквально на физическом уровне создавать впечатление честного человека. Широко распахнутые глаза, определенный наклон головы…

— Есть какие-то трудности, связанные с продажей этого дома? — спросил я. — Какая-то скрытая проблема, в силу которой никто не хочет его покупать?

— Скрытая проблема? — Он попытался пожать печами в духе истинного француза, но уж слишком зарос провинциальностью, чтобы с блеском продемонстрировать этот жест. Парижское пожатие плечами раз и навсегда развеяло бы закравшуюся у меня мысль, словно какую-то абсурдную идею. Он же просто попытался отмахнуться от ответа.

— Вы — юрист, — сказал я. — И я задал вам вполне законный вопрос. Если вы не можете ответить, я найду другого юриста. Для начала, меня настораживает то, что вы представляете интересы обеих сторон в этой сделке. Как вы считаете, это в порядке вещей?

На этот раз он даже не пожал плечами.

— Месье Лассе! У Жан-Мари какие-то свои трудности, связанные с этим домом?

Плечи месье Лассе поникли.

— Ладно, — сказал он, — но я не уверен, что это может стать обоснованной причиной для отказа от подписания договора.

— Что за причина?

— Во Франции люди смотрят по-иному на некоторые вещи…

— На какие же?

— Для многих в этом потенциальная возможность рабочего места, новых перспектив в бизнесе…

— В чем в этом?

— В новой атомной электростанции.