Напряженность в связи с маячащей на горизонте войной в Ираке нарастает. А меня тем временем пытаются превратить в героя-любовника, преподав ускоренный курс сексуальных традиций Франции

Во Франции вас неизбежно ждет встреча с чем-то новым, ранее неведомым вам в вопросах любви. Это нечто особенное. То, что делает нас, англоговорящих, до смешного несведущими в искусстве соблазнения.

Вся суть в том, что lingerie (нижнее белье) произносится по-французски совсем не так, как кажется.

Не «лон-же-ри» и не «лон-же-рей»! А «лан-жри»!

Французы совершенно не понимают нашего произношения. Ты пытаешься сказать француженке, что хочешь купить ей что-нибудь из «лон-же-ри», а она — в замешательстве. В лучшем случае она решит, что ты хочешь купить ей что-то в boulangerie. Что бы ты хотела получить на День святого Валентина, chérie? Буханку хлеба?

Алекса совершенно не принадлежала к тем девушкам, что тают, завидев красивое белье. Она предпочитала красоту естественной наготы, и мне это ой как нравилось.

Учитывая, что начинался февраль, месяц всех влюбленных, я начал размышлять, что бы мне преподнести Алексе в качестве подарка.

Может, удачным вариантом будет романтический уик-энд в Венеции?

Однажды вечером, когда мы нежились в объятиях друг друга, ловя из-за стены ласкающие ухо звуки по сей день длящегося отсутствия Элоди, я спросил Алексу, была ли она когда-нибудь в Венеции.

— Нет.

— А хотела бы поехать? — Я нежно целовал ее в висок, пытаясь навеять приятные мысли о романтичной Италии.

— Мне даже думать не хочется о путешествии в таком климате.

Видимо, в моем поцелуе все же не было должного налета Венеции. Наверное, ему надо бы быть более влажным, напоминающим о заполненных водой каналах.

— Ты имеешь в виду, что там чересчур холодно?

— Нет. — Она вынырнула из моих объятий и приподнялась, усаживаясь в кровати. — Я говорю о политическом климате, естественно.

На самом деле надо признать, что мировое сообщество уверенным шагом шло к развязыванию очередной войны.

Или, вернее, отдельные англоговорящие страны пытались убедить ООН подтолкнуть всех к активным действиям.

— Это путешествие может повлечь серьезные опасности, — добавила Алекса. — Из-за войны в Ираке мусульмане решат, что мы ненавидим их, и террористические акты будут повсюду.

— Ты права. Жаль, Ширак никак не наберется смелости пожурить Саддама за его несносное поведение, — выразил я свою позицию.

Окончательно отпрянув, Алекса удивленно уставилась на меня.

— Ты что, решил поиронизировать? — напряженным тоном спросила она.

— Совсем нет!

Однако мой ответ она восприняла как ироничное «да».

— Никак не могу понять вас, британцев! — раздраженно кинула моя подруга. — Вы зачем-то поддерживаете американцев, когда все их действия сводятся к защите исключительно собственных интересов.

За последние недели мне уже набили оскомину подобные высказывания, и я уже не мог не реагировать.

— Что? А Ширак не защищает интересы собственной страны? А контракты на поставку нефти между «Elf» и Саддамом? А тот факт, что Саддам должен Франции миллиарды долларов и то, что американцы хотят аннулировать долги в случае падения его режима? А то, что Франция оперативно среагировала и отправила свои войска в страны Африки для защиты собственных интересов? Скажешь, не так? Эти внезапные приступы пацифизма кажутся мне не чем иным, как желанием и француза накормить, и улитку в живых оставить.

— Улитку? При чем тут она?

Я попытался объяснить, что это была попытка сострить, но она перебила меня:

— Как бы там ни было, просто в глубине души ты ненавидишь Францию.

— Что?

— Да, именно так, вслед за всеми англосаксами.

— Почему французы называют всех англичан англосаксами? Англосаксами были племена волосатых блондинов с рогатыми шлемами на головах, захватившие территорию Британских островов еще в Средневековье. У меня что, на голове шлем, увенчанный трофеями из рогов?

— По внутренней сути ты именно такой. Все вы викинги. Захватчики.

— Да? Конечно, мы совсем не похожи на французов, распаливших всю эту ненависть между мусульманами и западными странами, перерезав одному Богу известно сколько алжирцев во время колониальной войны. И конечно, это не французы всеми силами пытались сохранить свою колонию во Вьетнаме в течение двадцати лет с помощью напалма, принеся в жертву множество человеческих жизней, о чем сняты самые худшие в истории Голливуда фильмы! Ну вообще-то и самые лучшие тоже: «Апокалипсис сегодня», «Рожденный четвертого июля»…

Но Алекса не была настроена завершить противостояние наших столь различных политических взглядов шуткой. Она выбралась из кровати, натянула джинсы, влезла в кроссовки и вышла из комнаты. Я слышал, как, схватив с крючка куртку, она хлопнула входной дверью.

Приглушенный возглас протеста долетел до меня от раздражительной дамочки сверху.

— Что? Слишком шумно? — Я вскочил и, громко топая, прошел в коридор. — Какой-то стук дверью, и вы уже жалуетесь?!

Я достал швабру и прошелся по всей квартире, тыча ею в потолок, будто прыгаю в классики, только вверх тормашками.

— Вот так, теперь тебе достаточно? — злобно выкрикивал я, продолжая стучать. — Проснулись вы там? — Бум, бум, бум. — Вы значит не против, когда шумите сами, но когда шумят другие, вас это не устраивает? — Стук, топот, удар. — Вам тоже хочется и поесть, и улитку в живых оставить? Угадал?

Бум! Бам! БУУУМММ!!!

Глупо, я знаю, но действует крайне успокаивающе в том случае, если вас только что бросила девушка.

Конечно, я не вытворял эти безобразия в районе детской. Даже у англосаксонских захватчиков есть сердце.

Но белье не единственная, достойная внимания, особенность французских любовных отношений.

Английское слово «разрыв» звучит грубовато, но сразу все понятно. Им же обозначается, например, разрыв стенки желудка, устраняемый с помощью нескольких стежков, сделанных умелым хирургом. Однако во французском языке, помимо всего прочего, это слово обозначает разрыв отношений. И его невозможно устранить с помощью простой операции. И откровенно говоря, у меня не было внутренних сил предпринять хоть какую-нибудь попытку микрохирургического вмешательства с целью вернуть Алексу. Я позвонил ей несколько раз и оставил пару примирительных сообщений на автоответчике. Я готов был даже признать: в поведении британцев и американцев в некоторых вопросах действительно осталось что-то от викингов. Но все время у меня крутилась мысль: «Черт возьми, что за отношения заставляют тебя оставлять подобные политические сообщения?»

В итоге Алекса прислала мне прощальное сообщение: «Не звони мне. Ты меня не охомутаешь».

Не охомутаешь? Это означает «надеть на шею хомут»? Так нет, я никогда не пытался проделать это с Алексой. Я всегда более чем серьезно относился к нашим отношениям. А она поставила политические принципы выше отпущенного нам шанса построить любовь.

Я вспомнил наш первый разрыв (во французском смысле этого слова). Тогда она сказала, что два человека, говорящие на разных языках, никогда не смогут жить счастливо вместе. Похоже, в итоге она оказалась права. Особенно это касается представителей британской и французской нации в конкретный исторический момент.

Существовал и еще один вариант ухудшить франко-британские отношения, но, к сожалению, Жан-Мари не оказалось поблизости, а так хотелось придушить его. Не знаю, избегал ли он встречи со мной или по каким-то иным причинам, но мой шеф просто перестал появляться в офисе.

— Он на встречах с клиентами, — был стандартный ответ Кристин.

А мое promesse de vente тем временем дожидалось своего часа, как заминированная бутылка выдержанного бургундского вина, запертая в ящике.

Я решил проконсультироваться по поводу договора с адвокатом, которого мне рекомендовала Николь. Его офис располагался в потрясающе красивом здании по другую сторону Елисейских Полей. Прямо над входом красовался позолоченный щит, навевавший опасения, что, войдя, вы встретите гладиаторов.

Приложив максимум стараний, я объяснил цель своего визита. Секретарша проявляла неподдельный интерес, пока до нее не дошло, что я не хочу, чтобы ее босс брался за эту сделку. Попросив подождать, она ушла, оставив меня в одиночестве наслаждаться мягкостью ковра и замысловатостью гравированных изображений Парижа XVIII века. А их было превеликое множество на обшитых деревянными панелями стенах приемной. Видимо, услуги в области права оплачиваются более чем достойно.

Двумя минутами позже секретарша уже неслась обратно, бесшумно впиваясь своими высоченными каблуками в ворс.

— Мне очень жаль, но мэтр Рондекёр не может дать вам консультацию, — сказала она, сочувственно улыбаясь.

Она так и стояла, скрестив руки на животе, пока я не отступил к двери, признав свое поражение.

— Всего хорошего, — услышал я на прощание, что слегка противоречило происходящему, — только что мое финансовое благополучие было пущено под откос.

Я видел лишь один выход из всех свалившихся на меня юридических и прочих неприятностей. Для англичан старый как мир способ решить любую дилемму, требующую тщательного обдумывания и планирования, заключался в том, чтобы пойти и напиться до чертиков.

Как раз была суббота, канун Дня святого Валентина. Разве не самое подходящее время, чтобы вонзить алкогольный кинжал себе в сердце?

Я отправился в Оберкампф, заранее договорившись встретиться там с тремя ребятами из Англии. Мы познакомились в английском пабе недалеко от моей работы, сплотившись против невзгод, преследовавших Англию в ее отчаянной борьбе за очередную ничью с какой-то командой из Средней Азии. Эти парни, конечно, несколько отличались от тех, с кем я привык общаться или просто распивать пиво. Они более бурно и шумно выражали собственные эмоции, но мне нравилась их привычка обмениваться шутками и говорить о футболе, вместо того чтобы капать на мозги окружающим об отношении главы государства к конфликту на Ближнем Востоке. В Париже эти трое работали на одного из поставщиков телекоммуникационных услуг, занимаясь разработкой чего-то связанного с расчетными функциями. Я так и не смог до конца понять сути их работы даже после нескольких бокалов темного пива, обычно действующего на мои умственные способности как катализатор.

К тому времени как я добрался до бара на улице Оберкампф, они уже вовсю кутили. Бар представлял собой достаточно заурядное заведение, непонятно по какой причине облюбованное именно молодежью. А соседнее, подмигивающее прогуливающимся навороченной подсветкой, наоборот, пустовало.

— Пол! Твоя очередь угощать! — прокричал Боб, самый шумный из этой громогласной компании, завидев меня метра за два.

Блондин, выше меня ростом, он казался гигантом с практически бесцветными бровями. Вместе с остальными Боб стоял у стенки серовато-бежевого цвета, отделяющей вход от зала.

Я пробрался сквозь пелену дыма и, нащупав портмоне, сказал:

— Без вопросов. Что пьем?

Потом я по очереди поприветствовал рукопожатием Боба, Йена, преждевременно лысеющего йоркширца, и Дейва, лондонца, никогда не стирающего со своего смазливого личика улыбку.

— Всем по пиву, а дамам — что они предпочитают, — прогремел Боб.

— Дамы?

Боб чуть отпрянул, и моему взору предстали три девушки, каждой чуть за двадцать, до сего момента прятавшиеся за стеной из спин трех англичан.

— Леди, познакомьтесь — это Пол, — торжественно произнес Дейв.

Девушкам он предоставил возможность назвать себя самостоятельно. Думаю, он просто забыл их имена.

— Флоранс, — начала миниатюрная, но фигуристая девушка, наполовину индианка; у нее были длинные, отливавшие шелком волосы и соблазнительный пупок.

— Вивиан.

Так звали рослую блондинку с глазами коньячного цвета, в чьей внешности было что-то восточное.

— Мари, — представилась темнокожая девушка крепкого телосложения, но с тонкой талией.

Типичное для Парижа смешение наций. И, как типичные парижанки, все они по очереди наклонились, чтобы дать мне возможность чмокнуть их в обе щечки. Только Мари, скорее, поцеловала меня сама, чем просто подставила щеку для приветственного поцелуя.

— Эй, девчонки, не увлекайтесь Полом, — вмешался Дейв. Похоже, он положил глаз на Мари.

— Да нет же, он гей, наш Пол, — во всеуслышание заявил Иен, — живет в квартале Марэ!

Представители английской нации разразились хохотом, в ту же секунду прерванным Мари:

— Нет, хон не гей, ваш Поль. Йя спала с хим однажды. — Похоже, я один был ошарашен ее признанием.

Боб заржал, заметив мою растерянность:

— Да ладно, Пол, давай расскажи нам все, как было, — настойчиво требовал он.

Я поднял руки вверх, не зная, что сказать.

— Я… э… — Ровно столько мне было известно самому.

— Пачему ты сбежал дем утром, Поль? Ты не аанглиский джентльмен, да? — Мари шепнула что-то своим подружкам на ухо, и они засмеялись.

До меня дошло. Раскрыв от удивления рот, я взглянул на ее волосы, теперь черные как уголь, а не осветленные дальше некуда, какими они были в то утро, что я проснулся в ее кровати несколькими месяцами раньше.

— Сделал свое дело и смылся, так? — Дейв покровительственно дотронулся рукой до накачанного предплечья Мари.

— Сделал дело? Ага! Десят менуут, а потом спать.

Теперь надо мной ржали все шестеро, а мне хотелось напиться пуще прежнего.

— Да, мне жаль, Мари. Это было… было…

— Тогда ты так спишил, что сейчас даже не узнавал меня.

— Да уж, тогда я и правда не особо всматривался в твое лицо.

Девушки в ужасе ахнули, а парни продолжали ржать.

— Ну, ты понимаешь, о чем я, — сказал я.

— О да! Служебный вход, так, Пол? — улюлюкая, вставил Боб.

— Наклонись и дотронься до кончиков пальцев, — добавил Дейв.

Я решил, что пора идти за выпивкой. Пробираясь к барной стойке, я размышлял, что за суицидальный инстинкт движет мной. Мне хотелось напиться до состояния, близкого к тому, что повлекло за собой роковую ошибку, в самом начале испортившую отношения с Алексой.

— Все французские мужики слегка женоподобны, — во все горло орал Боб, когда я возвращался к столику с подносом, уставленным бокалами: пиво для мужчин, вино для Флоранс, джин-тоник для Вивиан и — о ужас! — двойная порция рома для Мари.

Физические данные Боба позволяли ему такие вольности — он мог не переживать, если кто-то из примерно двадцати присутствующих французских мужчин поймет его. Как раз парочка из них, в крутых рэперских прикидах, похоже, жутко обиделась, но Боб заговорил только громче, желая поддразнить.

— Некоторые из них даже носят сумочки.

— Des sacs à main — нахмурившись, спросила Мари. Девушки принялись обсуждать, что Боб имеет в виду.

— Да, что-то типа маленьких кожаных чемоданчиков с ручкой и ремешком. Такого размера, чтобы можно было положить туда удостоверение личности, немного сыра и пачку сигарет.

— Ну, такие обычно носят люди в возрасте, — вставил я. — За пределами Парижа. Я видел таких в маленьких провинциальных городках.

— Oui! — Флоранс поняла, о чем это мы, и объяснила подружкам, что речь идет о сумочках величиной с кошелек.

— Да, эдо пожилые мужчины, — согласилась Мари. — Эдо значит не женоподобны, эдо значит, они старые. У старых аангличан грууди, как у меня, но они не женственны, каак я. — Она приподняла свои и без того пышные груди и повернулась в мою сторону.

Из вежливости я отвел взгляд. В моих планах далеко не значилось вновь проснуться в ее постели, и я обрадовался, заметив, как взор Дейва постепенно ползет вверх, стремясь к вожделенной встрече с выступавшими из-под футболки сосками.

Стоило Бобу оторваться от бокала пива, наполовину опорожнив его, он тут же поспешил вернуться на свою импровизированную трибуну:

— Ну а что вы скажете насчет их имен? У них имена похожи на женские. Например, Мишель и… и… как зовут твоего босса, Пол?

— Жан-Мари.

— Да уж… парня зовут Мари! Чудаки, или кто они?

— Ага, — согласно кивнул Дейв. — Ты никогда не встретишь британца с наполовину женским именем. Боба здесь назвали бы Бобби-Джейн.

— Бобби-Сью, — предложил свой вариант Иен, заливаясь смехом от сущей нелепости — волосатый, здоровенный бугай носит женское имя. Но девушек, похоже, начинало доставать, что какие-то иностранцы так рьяно критикуют местных конкурентов.

— Имена, говорите? Ха! Каак Шон Коннери? По-французски его фамилия значит «ерунда», — решила вставить свое слово Мари.

— А мой бывший… хон далек от женственности, — присоединилась Вивиан. — Огроманая проблема у нехо была. Всегда по две-дри девушки.

— Да, французы, они видят женщину, она улыбается ему, он сразу хочет отыметь ее, але оп! — покорным голосом добавила Флоранс.

— Да, ребята, самое главное то, что французские женщины куда более женственны, чем французские мужчины, — сказал я, намекая, что в их же интересах сменить тему разговора.

Мой комплимент предназначался для Флоранс, но отреагировала на него Мари:

— О! Enfin! Хоть один из вас сказал что-то приятнае. — Она схватила меня за руку и чуть ли не повалила с ног, желая обнять в знак благодарности. — Пол, хон знает, чут-чут лести — и француженка пакарена.

— Да, теперь ты скажи что-нипуть приятное, — задабривая Иена ласковым взглядом, попросила Флоранс.

— Да, так и есть. — Иен наконец-то отыскал подходящие слова. — Бесспорно, француженки женственны и не слишком подвержены идеям феминизма. Ну вот на работе, например, они умеют завоевать уважение, не обвиняя мужчин в дискриминации. У нас в кадровом отделе есть женщина…

— Кто? Сандрин? — вмешался Боб.

— О! — То, с каким вожделением Дейв только что вздохнул, вызвало всеобщий интерес к этой женщине.

— Да, но она не скрывает этого, — продолжал Иен. — И если ты скажешь ей, что она отлично выглядит, она не отправит тебя на суд по трудовым спорам, обвинив в сексуальном домогательстве. Она просто поблагодарит и спросит, не хочешь ли ты заглянуть на семинар по планированию рабочего времени.

— С ней готов в любое время!

— Дай пять! — Ребята обменялись одобрительным хлопком по ладоням, а я чувствовал себя тренером по бегу на роликовых коньках, на глазах у которого воспитанники в очередной раз неудачно вписались в фонарный столб. Боб даже не догадывался о том, что делает все возможное, чтобы сегодня покинуть бар в одиночестве, а не в компании какой-нибудь привлекательной француженки. Его рубашка с коротким рукавом ерзала, открывая взору покрытый пушком живот, шумный разговор уже не совсем трезвого мужчины был напрочь лишен каких бы то ни было дипломатических тонкостей — налета женственности, именно так он воспринимал то, о чем я сейчас говорю, хотя это больше всего и нравится парижским девушкам. Он был вполне симпатичным, но слишком выпирающая английская неуклюжесть помешала бы ему уложить в постель хоть одну из встречавшихся мне парижанок. За исключением случая, если бы он был несметно богат и знаменит. При таком раскладе девушки сами носились бы за ним.

Все это огорчало меня.

— Ребята, мне жаль, но, похоже, мне пора, — сказал я.

Напиться, когда Мари определенно поджидает подходящего момента, казалось мне слишком рискованным. Уж лучше отправиться домой, пока я еще в состоянии контролировать, возвращаюсь ли я один.

— О! Да! Давайте переместимся в другой бар. 3 музыкой, может быть, з танцами!

Мари уже покачивала бедрами, да так, что я чуть было не вылетел в окно, когда она толкнула меня.

— Да ладно, замолкай и наливай, Пол! Кто еще будет переводить для меня ход занимательной беседы об интимном? — Рука Боба по-дружески легла мне на плечо и словно клещами притянула обратно к стулу.

Выходя на морозный свежий воздух спустя еще какое-то время, я почувствовал напор, с каким решительная длань Мари обхватила мой зад. Похоже, мне открывалась тайна — теперь я понимал ощущения улитки, которую вот-вот уложат на решетку барбекю.

Каково же было мое облегчение, когда девятью или десятью часами позже я проснулся в собственной постели, да еще и в одиночестве. Крепкий кофе и отсутствие головной боли доставляли мне невероятное удовольствие. В нижней части тела, прикрытой простыней, я ощущал некую расслабленность, но это вполне нормально, учитывая ту встряску, что мой бедняга получил прошлым вечером. Я взглянул на него — да, он выглядел таким же сморщенным, как любимые сосиски де Голля.

— Un toast ou deux? — раздался голос с кухни.

— Deux!

Звук ножа, намазывающего масло на булку, — и вот обнаженное женское тело приблизилось ко мне с подносом в руках. Было что-то забавное в том, как поднос делил туловище пополам — голая грудь сверху, аккуратно подстриженные волоски снизу. Это выглядело провальной попыткой прикрыть собственную скромность.

— Вот булка, еще кофе и un oeuf à la coque.

— Спасибо, Мари.

Да, я провел с ней ночь. И кроме всего прочего, именно от меня исходила инициатива.

Второй бар, куда она нас затащила, оказался пародией на колониальный стиль. Там я остро ощутил, что с моей стороны будет честно объяснить Мари, что она обратилась не по адресу, рассказать ей обо всем — об Алексе, Жан-Мари и maison. И вместо того чтобы тащить меня на танцпол, она села и спокойно выслушала меня.

— О! Не вижу в эдом никакой проблемы, — сказала она, когда я подошел в своем рассказе к истории с атомной электростанцией. — Я работаю ва-банк.

— Ва-банк?

— Да. В «Креди де Франс».

— Ах, в банке! Ну да, конечно. — Клянусь, в тот момент мне показалось, что в голове у меня щелкнуло, как будто кто-то нажал на выключатель, включая лампочку. — Ты работаешь в банке? — Неожиданно я воспрянул духом, представив себе открытый сейф, из которого непрерывным потоком сыпались деньги; на эти деньги я мог бы и десятипроцентный депозит вернуть, и найти кандидата, способного обойти Жан-Мари в избирательной гонке, и, возможно, построить безопасную для экологии города Тру ветряную электростанцию.

— Да, и могу даать тебе… как ты говорил? Conseils?

— О! Совет. — Значит, все-таки не деньги. Паруса моих надежд сдулись, как автомобильная шина, по которой прошелся нож пьяного охотника.

— Да.

Мари пустилась в объяснения, и все это казалось мне вполне убедительным. С каждой минутой я обожал ее все больше и больше.

Мне оставалось выяснить только одно: участвует ли она в завтрашнем марше против войны в Ираке?

— Нет, я не иду. А что? Ты тумаешь, что американцев и бриитанцев остановит какой-то марш протеста в Пари? Ну нет. «Паришане не хотят войны, мы должны остановиться!» — так они не подумают. — Мари производила впечатление военного стратега-американца, которому абсолютно наплевать на мнение французов о надвигающейся войне в Ираке.

— Но ты на чьей стороне: вашего Ширака или нашего Блэра?

— Пффф! Quelle différence? Все политики одинаковы, отличаются только цветом, как, например, дерьмо отличается оттенком. Фу! — Она сплюнула, будто пытаясь отделаться от неприятного вкуса во рту.

Я рассмеялся и, признав, что хоть еще и рановато — около одиннадцати, — спросил, не хотелось бы ей заглянуть ко мне и предаться amour.

Она захотела. И мы так и сделали.

Только мы зашли в квартиру, Мари ловко стянула одежду с нас обоих и настояла на совместном принятии душа. Мы проделали все эти сентиментально-возбуждающие процедуры, балуясь мыльной пеной в тесной скрипучей душевой кабине, и, ополоснувшись, я понял, почему она так хотела, чтобы мы помылись вместе. Она отлично продемонстрировала мне свои мотивации. Какая выдумщица, эта Мари, и не только в сфере банковских стратегий!

Дождавшись первого рабочего дня — а мой банк, как и большинство магазинов во Франции, не работал по понедельникам, — я отправился на встречу с управляющим.

В восемь сорок пять утра, во вторник, я уже стоял у дверей его кабинета.

Как и советовала Мари, объяснив, почему maison в итоге оказался не таким уж и привлекательным объектом для инвестиций, я попросил его выдать отрицательное заключение в ответ на мой запрос о кредитовании. Он предупредил, что я вынужден буду заплатить frais de dossier — административные расходы, — как выяснилось, на эту сумму можно было купить разве что бутылку приличного шампанского. «Класс, — подумал я, — отпраздную событие одной бутылкой шампанского вместо двух». Управляющий проверил, заглянув в promesse de vente, что срок отказа еще не истек, и сказал, что уведомит адвоката продавца о расторжении сделки.

Мы обменялись рукопожатием и улыбками, и я вышел из банка свободным человеком, и это всего за десять минут.

Единственной сложностью был вопрос: «А как себя вести с Жан-Мари?»

Прошествовать по офисному коридору с улыбкой триумфатора на лице? Нет, он сочтет меня hystérique.

Спросить, почему он решил надуть меня, своего верного английского протеже? Нет, в этом случае он примет меня за наивного кретина.

Сказать ни с того ни с сего, что я решил не покупать дом, который его друг Лассе подыскал для меня? Нет, Лассе расскажет ему о нашем разговоре, и в итоге Жан-Мари примет меня за труса.

Вернувшись из своих загадочных разъездов, Жан-Мари сам не поднимал этот вопрос, и я поступил так, как это сделал бы любой уважающий себя парижанин, который едва избежал гибели, вырвавшись из лап лжеца и вероломного мошенника.

Я просто пожал плечами и промолчал. C'est la vie. Жизнь в Париже и все сопутствующее ей лицемерие продолжали идти своим чередом, с присущей этой жизни обходительностью и неторопливостью.

Возможно даже, наши отношения несколько улучшились — покровительственная манера общения моего шефа несколько видоизменилась, и сам он, казалось, стал проявлять больше уважения к человеку, перехитрившему его. (Слово «казалось» является здесь ключевым.)

Мы с Мари не преподнесли друг другу «валентинки», ведь мы, как она заметила, были не влюбленными, а любовниками. По ее словам, мы были друг для друга cinq à sept, то есть людьми, которые спешат на интимную встречу между пятью и семью вечера, прежде чем отправиться домой ко второй половине. Хотя в нынешние времена, когда длительность рабочего дня каждый определяет сам, этому занятию можно было предаваться когда вздумается. Все это, как поведала мне Мари, являлось одной из специфических традиций сексуальной жизни Франции.

Например, небольшую сумку с дорожными принадлежностями французы называли baise-en-ville — «секс на скорую руку в городе», — подразумевая, что в нее вмещается ровным счетом то, что может потребоваться, когда ты отправляешься в Париж ради ночи порочной любви.

В счетах за телефонные переговоры приводится распечатка звонков с указанием только первых цифр абонентов. Цель — защитить жен и мужей, необдуманно названивающих своим любовникам и любовницам с домашнего телефона. Хорошая идея.

А есть еще и порно.

Конечно, в свое время я брал подобные фильмы напрокат и во времена особо затянувшегося одиночества рылся в Интернете в поисках бесплатно выложенного домашнего видео. Но во Франции вся эта индустрия была в куда более открытом доступе. Порножурналы выставлялись в витринах киосков. Комиксы с неприличными изображениями продавались в каждом книжном магазине. Практически каждую неделю откровенные, оставляющие жуткие впечатления постельные сцены транслировались на центральном телевидении, на одном из шести главных каналов. У Мари была целая видеоподборка, записанная ею с этого самого канала. Там имелась и новостная программа, в которой рассказывали о съемках новых фильмов или о восходящих звездах порноиндустрии, недавно дебютировавших в той или иной картине. Также вниманию предоставлялись релизы режиссеров, от просмотра которых бросало в дрожь (мы перематывали их на высокой скорости), рекламные видеоролики с полдюжины фильмов, готовящихся к выпуску, и пространные интервью со звездами, не прекращавшими мастурбировать, дабы не терять тонус в перерывах между съемками.

Именно для этого — ради поддержания тонуса (моего) — Мари и прибегала к помощи порнофильмов. После пары раз мне, может быть, и хотелось, но не моглось. Не то чтобы я совсем не мог, но чего-то не хватало для нового прилива сил. Тогда Мари запускала диск, и мы смотрели вместе.

Иногда бывало, что фильм шел прямо по телеку. Однажды в субботу, далеко за полночь, мы включили телевизор и увидели групповое интервью со всеми уже знакомыми нам актерами; на экране мелькало слово «Liberté». Участники интервью, разумеется, снимались обнаженными, но меня удивил ведущий — казалось, его нисколько не смущало, что, читая за телесуфлером, он одновременно прилюдно получал свою порцию оральных ласк. Около дюжины порнозвезд расположились на неимоверных размеров кровати (с пологом на четырех столбиках). Девушки демонстрировали искусство пирсинга, выполненного в интимных местах, а парни, не занятые в интервью, выставили напоказ орудия своего труда, смотревшие им прямо в пупок. Монотонный голос ведущего, скорее, навевал сон (парень был куда более одарен в сфере публичного совокупления, нежели в сфере витийства). В итоге выяснилось, что актеры собирались объявить двухнедельную забастовку в связи с планами руководства французского телевидения запретить трансляцию порнофильмов на основных каналах.

— Дэто ужасно! — воскликнула Мария, спрыгивая с меня. А мне так нравились эти поглаживающие движения ее ягодиц, возвышавшихся надо мной…

Говорящий заявил, что запрет на показ порно по телевизору символизирует собой конец французской liberté d’expression. А женщина, чья голова не отрывалась от нижней части его тела, только кивнула в знак согласия. Что более чем понятно — вербально выразить свое мнение она не имела возможности.

Выступление закончилось, экран погас, и Мари выключила телевизор. Затем она на полном серьезе заявила, что в знак солидарности на все время забастовки отказывается смотреть порнофильмы, записанные ею с этого канала.

Если быть честным, я почувствовал внутреннее облегчение.

Ничего возбуждающего в этих фильмах я не находил. Проблема состояла в том, что, как и в любой другой сфере французского общества, в порноиндустрии были заняты одни и те же, а потому ты все время видел уже знакомых до боли людей, которые выполняли работу как на конвейере. (Будучи французами, они вынуждены были предаваться бесконечным беседам, прежде чем перейти к делу.) Так что спустя какое-то время тебе уже казалось, что ты смотришь порнушку с участием собственных кузенов, а это лежит за пределами эротики в тех местах, откуда я родом. В общем, мне бы больше понравилось, если бы актеры, одевшись, снимались в фильмах, несущих что-то новое для общественности. Например, рассказывали бы об очередях в магазинах или о том, как быть вежливым по отношению к клиенту. В этом был бы глоток чего-то нового и сексуального.

Как бы там ни было, Мари явно не нуждалась в помощи порнозвезд, и она все же была способна собственными силами завести мужчину.

Однажды в пятницу, после непродолжительного cinq à sept, случившегося в моей квартире, она зазвала меня в ресторан в квартале Марэ, известный настоящей кухней острова Мартиника. Сама Мари была родом с островов Вест-Индии, которые когда-то были колонией Франции, а в этом ресторане, по ее словам, еда была отменной — блюда напоминали вкус дома и детства.

Китч чувствовался во всем, и прежде всего в интерьере заведения. В глаза сразу бросалась стена, украшенная фресками с изображением рыболовецких шхун, парящих над неспокойным морем. Звучала ритмичная музыка креолов, представлявшая собой оживленный регги, исполняемый в очень быстром темпе. Музыка застревала где-то между плеч, невольно приводя их в движение, даже если ты был английским мальчиком, у которого полностью отсутствовал слух, как это было в моем случае.

Подошел официант, молодой чернокожий парень, чьи непристойные намеки на мою дружбу с жительницей Антильских островов показались мне странными, но абсолютно безобидными с его стороны. Казалось, так он добродушно подшучивал, пытался заработать чаевые. Если я хочу удовлетворить свою женщину, то должен заказать острую свиную колбасу с рисом, — это был его совет. А если мы закажем к этому блюду еще и какой-нибудь коктейль, то мое мужское достоинство будет гордо возвышаться, словно бокал, в котором этот коктейль подадут. (Мне только оставалось надеяться, что у моего достоинства не появится такой же бумажный зонтик, что венчает коктейльные бокалы.)

Мы с Мари до отвала наелись, съев по сосиске, gratin de christophine (запеканка из овощей, напоминающих кабачки) и accras (острые пирожки с треской). Еще была красная фасоль, рис, свинина с карри, жареная рыба и кокосовое мороженое. И вот, когда я помыслил отправиться домой и занять горизонтальное положение для лучшего переваривания, Мари заявила, что я приглашаю ее пойти потанцевать.

Она протащила меня через весь Марэ, и в итоге мы очутились в малюсеньком китайском квартале, в третьем округе Парижа.

Через несколько улиц уже начинало казаться, что вокруг средневековый Шанхай. За стенами старых парижских зданий скрывались китайские рестораны, меню в которых было исключительно на китайском языке, продуктовые магазины, в которых я бы счел за еду только зеленые бутылки китайского пива «Циндао». Тут же были оптовые торговцы дамскими сумочками, почти не заметные за высоченными горами упаковочных коробок, только что выгруженных из самолета. Несмотря на поздний вечер, некоторые из них вовсю пересчитывали и разбирали товар.

В центре этого миниатюрного Китая, в здании с выцветшим фасадом из плитки, находилась афро-карибская дискотека. Внутри жара стояла как в тропиках, было тесно и людно. Музыка была схожа с той, что и в ресторане: ритмичная, быстрая, легкая, с высокими гитарными нотами. Все танцевали парами. Движения напомнили те, что выделывала молодежь под джазовые мелодии в баре, где мы как-то оказались с Алексой. Разница была в том, что эти парочки так соприкасались телами, что между ними не мог бы пробиться и лучик света. Темнокожие ребята в обтягивающих одеждах толкали своими упругими задницами — такими, что не грех и позавидовать, — девчонок, которые, похоже, не видели в этих движениях ничего оскорбительного. Надо, однако, признать, что эти толчки четко совпадали с ритмом музыки.

Если девушек, как темнокожих, так и светлокожих, было примерно поровну, то практически все мужчины были выходцами… с юга. Те немногочисленные парни, что выделялись светлым типом кожи, танцевали исключительно с темнокожими девушками, которые выглядели как с обложки журнала. Во мне заговорил циник, предположив, что без кабриолета «BMW» здесь не обошлось.

Мы сдали верхнюю одежду, и Мари потащила меня на танцпол.

— Я не умею танцевать под такую музыку, — умоляюще простонал я.

— Взе легко, представь, ты санимаешься сексом з музыкой, — ответила Мари, продолжая увлекать меня за собой.

Она была права. Вместо того чтобы пытаться попасть в такт, подпрыгивая невпопад, нужно было просто переносить тяжесть тела с одной ноги на другую — раз-два, раз-два — и подталкивать тазом партнера по танцу. Были среди нас и опытные танцоры, которые выдавали куда более сложные движения, но предложенная Мари техника давалась мне с легкостью и удовольствием.

Какой прикольный клуб, подумал я. И как здорово, что сегодня с утра мой выбор пал на сверхобтягивающие боксеры — в таком месте даже мужчине нижнее белье добавляло уверенности в себе.

Но вот незадача — перемешанный и теперь уже взбитый в неимоверный коктейль ужин постепенно превращался в неистовый тропический шторм. Спустя два-три танца я почувствовал, что мне просто жизненно необходимо присесть на пару минут.

Мари разыскала для нас свободный столик и пару напитков, после чего я пулей метнулся в уборную, надеясь избавиться от возрастающего с каждой минутой давления в районе живота.

Вернувшись пять минут спустя, я обнаружил за столом все те же напитки, но не Мари.

Интересно, ее фамилия случайно не Селеста?

Ах нет, вон она! Какой-то высокий пластичный эфиоп в щегольской рубашке серебристого цвета отделывал ее, выписывая кренделя своей пятой точкой, притягивающей восхищенные взгляды.

Я осмотрелся в поисках подходящей красотки, которой, возможно, придется по вкусу пара прижавшихся к ней британских ягодиц.

Но нет, от одиночества никто не страдал. Зато вдоль барной стойки выстроились парни, готовые наброситься на первую попавшуюся бедняжку, которую, хоть и на несколько секунд, покинул кавалер, не вовремя подкошенный опьяняющим пивом. Похоже, в этом-то и была моя ошибка. Здесь ни на шаг нельзя отходить от своей дамы. А если естественная потребность позвала вас в туалет, видимо, следует закинуть подружку себе на плечо и унести из зала с собой.

Я видел, что Мари изредка бросает на меня взгляд, улыбается, наслаждаясь танцем, и едва заметно пожимает бровями (если, конечно, ими можно пожимать), как бы объясняя, что ее похитили из моих воображаемых владений, воспользовавшись минутным отсутствием.

Я изобразил свое отчаяние ввиду полнейшего отсутствия свободных женщин на танцполе, и она вроде бы кивнула в сторону дальнего угла.

Несколько парочек в том самом углу были поглощены распитием напитков или сами собой, и да, одна девушка сидела в полном одиночестве. У нее была темная кожа и пышный шиньон из светлых волос, заколотый высоко на макушке. Она безучастно смотрела на танцующих, посасывая неимоверного цвета коктейль через соломинку. Судя по отсутствию других бокалов на ее столике, она и правда была одна.

Я изо всех сил всматривался в полумрак, пытаясь со столь дальнего расстояния найти хоть какие-то визуальные причины ее одиночества.

Крепкого телосложения, девушка красила губы черной как смоль помадой, а глаза оттеняла фиолетовым. Ложбинка между грудей показалось мне чересчур выпуклой, так бывает, когда естественный объем невелик. И тем не менее все было выставлено напоказ, чему способствовала обтягивающая футболка. Может, она проститутка? Но я ведь не собирался затащить ее в постель, а только лишь пригласить на танец за неимением других кандидатур.

Я пробрался к ней, миновав препятствия из бесконечных рядов столиков.

— Voulez-vous danser avec moi? — спросил я.

Она выпустила изо рта коктейльную соломинку и, смерив меня взглядом с головы до ног, равнодушно кивнула:

— О’кей.

Когда девушка поднялась из-за стола, я увидел, что обтягивающая мини-юбка наравне с футболкой, едва способной вместить две гирьки, с трудом выполняла отводившуюся ей функцию — попа девицы не умещалась под отведенными сантиметрами ткани. Будь юбка чуть покороче, держу пари, я смог бы прочесть слова «сдается в аренду», вытатуированные на ягодицах.

«Ну что ж, теперь уже слишком поздно», — подумал я.

Она протянула руку и театрально продефилировала в сторону танцпола в моем сопровождении. Все парочки, что сидели за соседними столиками, вскинули взоры, дабы не пропустить ее показательный выход. А что, это такое уж невиданное событие, когда белый парень приглашает темнокожую проститутку на танец?!

Девица прильнула ко мне, и вот уже наши бедра заходили в ритм музыки.

Мари по-прежнему чувственно танцевала со своим красавчиком. Перехватив ее взгляд, я заметил, как она улыбалась, очевидно, дивясь моей удаче.

Надо сказать, подобные взгляды я ловил не только от нее. Парочка темнокожих парней, улыбаясь, кивнула. В их жесте был некий налет покровительственного одобрения, будто они свысока выражали свое согласие на то, что я вступил в их игру. И тут мне пришло в голову: а может, это один из тех свингерских клубов, которыми знаменит Париж? Если так и есть, чур, я сматываюсь отсюда, как только закончится звучащая мелодия. Обычно я все-таки привык сам выбирать, кого мне трахать.

Но тут, когда музыка на секунду стихла, Мари вырвалась из цепких объятий танцора и подошла ко мне:

— Идем выпем.

Достаточно грубо по отношению к моей партнерше, решил я.

— Dans une minute, je danse une danse encore, — был мой ответ.

И кроме того, мне казалось, что в компании проститутки у меня лучше получается уловить дух самого танца. Похоже, девица питала надежды куда большие, чем просто потанцевать, и потому ее телодвижения становились все более затейливыми. Периодические касания моего паха она проделывала с какой-то особой утонченностью.

— Нет, мы подем выпем прямо сейчас! — Мари улыбнулась и, как бы извиняясь, вырвала меня из рук соперницы.

— Au revoir, — только и успел сказать я.

Моя партнерша смиренно кивнула и молча улыбнулась на прощание.

— Ты что, не идел, что ли? — спросила Мари, пока я взглядом следил, как моя проститутка вразвалку возвращается на место.

— Не видел? Что?

— Ты не почуствал?

— Не почувствовал что?

В ответ Мари скользнула рукой вниз и сделала несколько характерных движений.

— Конечно, чувствовал, — ответил я, — но я что-то не заметил, чтобы ты сама уклонялась от трущегося о тебя члена того парня. Разве не так?

Она расхохоталась:

— Ты чувствуешь, но не знаешь!

— Не знаю чего?

Мари развернулась и показала глазами на ту девушку.

— У нехо пенис, — сказала она.

— Нет… — Я смотрел на стройные ноги своей недавней партнерши, на ее красивые ягодицы, так сексуально покачивающиеся при ходьбе… Я начал припоминать нежность кожи (кожи щек, я имею в виду). — Мужчина? Да быть этого не может!

— Но ты разве не почувствал ехо пенис? Нет? — настаивала Мари.

Я вновь мысленно вернулся к нашему танцу. Так вот что означают улыбки Мари и других танцующих… Оказывается, они вовсе не выражали восхищение моими танцевальными способностями, а просто наблюдали, как трансвестит делает мне массаж… И только теперь до меня дошло, что для девушки размерчик ее трущейся области и правда был великоват. Но с другой стороны, я ведь еще был совсем новичком в премудростях этого танца сообщающихся гениталий…

— Но это ты показала мне на нее, — укоризненно напомнил я Мари.

— Я же пошутила, ты, гууупый и не в меру серьезный хангличанин!

— О’кей, — признав свое поражение, сказал я. — С этого самого момента единственной, кто будет допущен к массажу моих брюк, будешь ты, договорились?

Мари кивнула. Похоже, слово «массаж» она восприняла буквально. В перерывах между танцами она продолжала увлеченно атаковать меня дразнящими движениями рук. Что же касается танцев, особенно мне нравилось, когда африканки выходили на традиционный hélicoptère, в котором они наклоняются вперед и заставляют бедра часто-часто ходить ходуном, практически занимаясь сексом со своими мужчинами.

Заметив, что этот танец вызвал во мне неподдельный интерес, Мари решила еще больше подогреть интерес, прибегнув к помощи пальчиков.

К тому времени, когда мы вернулись ко мне, было яснее ясного, что я ни за что на свете не завалюсь сейчас же спать.

После часа физических нагрузок я наконец-то дал себе передышку и со спокойной душой закрыл глаза, готовясь улететь в мир грез, а Мари продолжала нежно поглаживать меня по животу.

— Вот видишь, даже хангличане могут научиться amour, — заключила она. — А февраль — это месяц сплошной amour.

«Мне повезло, что этот год не високосный», — подумал я и погрузился в уже наваливавшийся сон, в котором я видел себя монашкой.