Клэр сделала глоток опиумной настойки и вздрогнула. Жидкость была горькой на вкус и оставляла… как бы ощущение растерянности. Настойку эту прописал ей доктор по просьбе мужа.

Сначала Клэр пыталась разбавлять раствор, боясь пристраститься к лекарству. Она добавляла к настойке воду, но герцог почти сразу же об этом догадался – возможно, заметил разницу в цвете раствора. После этого слуга по его приказу стал тщательно следить за дозировкой, и Клэр не решалась ослушаться. Да и риск был слишком велик, так как муж часто угрожал отправить ее на медицинское освидетельствование – говорил, что «двуличные женщины весьма подвержены безумию».

За то короткое время, что длился их брак, Клэр уже успела познать все оттенки ненависти. Оказалось, что герцог был ужасным человеком, и она с каждым днем все больше его боялась. Поэтому Клэр уступала мужу во всем, отчетливо осознавая, что ее душа угасает… И было ясно: вскоре она и вовсе не сможет себя узнать.

Опиум погружал Клэр в странное состояние головокружительной бестелесности, и теперь ее совсем не волновал бал, хозяйкой которого ей предстояло стать сегодня вечером, – пусть даже ей снова придется лгать всему свету о своем идеальном браке.

Клэр оглядела свое серебристо-лавандовое платье на висевшем в зале портрете его первой жены, но никак не могла понять, зачем герцог заставлял ее надевать такое же. Ей это платье шло совсем не так, как той восточной красавице, чьи глаза пронзительно смотрели на нее с холста – смотрели, словно заглядывая в душу…

Гости несомненно заметят сходство между их нарядами. Не подумают ли они, что Клэр отчаянно стремится копировать первую жену герцога Даннкли?

Выскользнув из комнаты, Клэр стала осторожно спускаться по лестнице, на всякий случай держась за стены. Впрочем, возможность падения не очень-то ее тревожила – она уже погружалась в полудрему, а глаза застлал странный мерцающий туман. Ох, зачем она противилась приему лекарства? Ведь жизнь с мужем казалась не столь ужасной после употребления опиума. Более того, казалась… даже приятной, пожалуй… Да-да, приятной – уже хотя бы потому, что во всем теле появилась какая-то необыкновенная легкость. Пусть даже тело казалось… каким-то чужим.

Войдя в зал, Клэр сразу заметила мужа, который, как она уже знала, был настоящим хищником в человеческом обличье, а его обворожительная улыбка в любую секунду могла превратиться в звериный оскал. Костюм же, как всегда, сидел на нем безукоризненно, и со стороны казалось, что его статная фигура была настолько идеальной, что никак не могла принадлежать простому смертному.

«Что ж, возможно, он вовсе не человек, – размышляла Клэр, чуть пошатываясь. – Возможно, под внешностью человека скрывается кровожадное исчадие ада, чья единственная миссия на земле – пытать и уничтожать женщин. И вообще всех тех, кто осмеливается ему не подчиняться…»

– Ты готова? – раздался голос мужа.

Клэр кивнула, протягивая ему руку, усыпанную бриллиантами и опалами, которые он подарил ей предыдущим вечером. С притворной нежностью он накрыл ее руку ладонью и повел в зал. Глядя прямо перед собой, герцогиня сосредоточилась на шелесте своего подола и движении колец кринолина. Сегодня вечером все сливки лондонского общества соберутся у них в доме. При этой мысли Клэр едва не рассмеялась. Все же забавно!.. Эти люди приедут посмотреть на ее золотую клетку. Но ни у кого из них не возникнет даже мысли о том, что она здесь не более чем пленница.

Кроваво-красное шелковое платье облегало фигуру Мэри, и этот цвет как нельзя лучше подходил случаю. Сегодня она сорвет со своего отца маску и покажет всем, какое безжалостное чудовище под ней скрывается.

Мэри дотронулась до ножа в потайном кармане, скрытом в складках платья. К счастью, Пауэрз научил ее пользоваться оружием. Конечно, Эдвард на всякий случай будет находиться рядом, но если вдруг она останется одна, то сможет за себя постоять.

– Обещай держаться подле меня, – шепнул Эдвард, крепко сжав ее руку, обтянутую белоснежной перчаткой.

Мэри молча кивнула. Люди же расступались перед ними, и молодой герцог и его спутница без помех прошли через вестибюль с черно-белым мраморным полом, не замедлив шага. Эдвард выгодно отличался от всех остальных гостей. Вне всяких сомнений, его величественные манеры были здесь весьма уместны. Но эти манеры и непоколебимая уверенность в себе лишь отчасти объяснялись его положением в обществе – казалось, он держался так лишь потому, что уже при рождении был именно таким. И, конечно же, все дамы бросали на него страстные взгляды. Мужчины же смотрели на него с завистью, прекрасно понимая, что им никогда не сравниться с ним по положению, богатству и внешности. А Мэри невольно улыбалась, чувствуя себя его избранницей.

Тут Эдвард привлек ее поближе к себе и прошептал:

– Ты обещаешь не отходить от меня и слушаться?

Мэри кивнула, чуть качнув красным шелковым тюрбаном с золотой оторочкой, скрывавшим ее слишком короткие волосы.

– Да, обещаю.

И она действительно собиралась сдержать слово, так как знала, что Эдвард поддержит ее в решающий момент, когда она публично разоблачит злодейства герцога Даннкли. Но Мэри опасалась, что, возможно, не сумеет ограничиться только словами. Она не могла в точности предсказать свое поведение при встрече с отцом. Впрочем, какое это будет иметь значение? Ведь намерения Эдварда были абсолютно ясны, как бы он ни пытался их скрыть. Как только ее отец будет справедливо наказан, Эдвард сможет спокойно жить дальше. Без нее.

Но сейчас Мэри испытывала к нему огромную признательность – несмотря на все свои возражения, он все же сопровождал ее. И его присутствие придавало сил.

Сейчас они поднимались по главной лестнице, окруженные самыми известными и влиятельными людьми Лондона, и сердце Мэри, казалось, пело от предвкушения расправы. Каждый шаг воскрешал в ее памяти злосчастный день смерти матери, и даже ослепительный свет хрустальных люстр не мог рассеять эти ужасные и мрачные воспоминания.

Когда они поднялись по первому пролету, Мэри вдруг заметила то, чего здесь не было во времена ее детства. То был огромный портрет – выше человеческого роста, в широкой позолоченной раме, висевший на стене прямо над пролетом первого этажа.

Мэри тотчас раскрыла веер и спрятала за ним лицо. На портрете была изображена леди в платье цвета лаванды; ее иссиня-черные локоны обрамляли миниатюрное личико, а фиалковые глаза ласково смотрели на Мэри и, казалось, манили к себе.

От зовущего взгляда матери у Мэри перехватило дыхание. Эдвард же взглянул на портрет и в нерешительности остановился.

– Невероятно, – произнес он шепотом.

Мэри почти прижала веер к лицу, не желая быть узнанной раньше времени. Многие из присутствовавших могли знать ее мать.

– Пожалуйста, пойдем дальше, – пробормотала она.

Снова взяв Мэри под руку, Эдвард повел ее дальше, и вскоре они поднялись на второй этаж, также заполненный дамами в бальных платьях и офицерами в парадных мундирах.

И снова толпа расступилась, пропуская молодого герцога к дверям бального зала. А он, не обращая внимания на окружающих, назвал церемониймейстеру свое имя и титул, и их тут же огласили на весь зал (причем сопровождавшая его в этот вечер дама была просто «мисс Смит»).

Когда они миновали арочный проход, Мэри чуть замедлила шаг, пытаясь осмотреться в доме, где провела детство. В этот момент они уже стояли в очереди гостей, приветствовавших хозяев.

– Ты готова? – спросил Эдвард так тихо, что она едва расслышала его голос среди шума толпы.

– Я готова с того самого дня, когда он убил мою мать, – ответила Мэри; ей не терпелось сбросить отца с его Олимпа – сбросить на растерзание высшего света.

Они шли за другими парами, и вскоре Мэри наконец увидела отца. Все вокруг словно исчезло, и теперь она слышала только стук собственного сердца. Пытаясь справиться с приступом паники, Мэри сделала глубокий вдох.

За последние годы отец почти не изменился – те же угольно-черные волосы были зачесаны назад и напомажены, а лицо… Ох, когда-то, в далеком детстве, она так любила это лицо!

Герцог Даннкли благосклонно улыбался стоявшей перед ним паре – будто был щедрым благотворителем, одаривавшим несчастных своими милостями. Но он мог сколько угодно притворяться перед гостями – Мэри-то видела его насквозь!

Дама же, стоявшая рядом с отцом, была миниатюрной блондинкой в платье, как две капли похожем на платье с портрета. Но лицо ее представляло собой застывшую маску страха, а глаза… В этих глазах Мэри увидела до боли знакомое выражение, и чувство жалости к юной герцогине прибавило ей отваги.

Тут оркестр заиграл вальс, и голоса гостей зазвучали еще громче. А затем…

Отец приветствовал Эдварда сдержанной улыбкой, и тот ответил ему легким кивком – то есть согласно этикету держался с пожилым герцогом на равных. После чего представил хозяину вечера свою спутницу.

Кровь прилила к лицу Мэри, когда она шагнула к отцу.

Намеренно непринужденно Мэри опустила веер, присев в реверансе, и почти тотчас же деланая улыбка отца словно превратилась в болезненную гримасу. Несколько мгновений он смотрел на нее черной бездной своих холодных глаз, а потом… Внезапно глаза его словно ожили, и в них появилось чувство, которое Мэри никак не ожидала увидеть, – любовь, безумная любовь.

– Эзме! – воскликнул отец. Он схватил Мэри за руку, крепко вцепившись в нее и ощупывая ткань перчатки – словно пытался убедиться в реальности образа.

Но это продолжалось только несколько секунд, а затем произошло нечто пугающее… В глазах Даннкли не было больше ни любви, ни даже здравого смысла – был лишь один ужас.

– Прости меня, – с трудом произнес он. В следующее мгновение Энтони Даррелл, герцог Даннкли, упал на колени перед своей дочерью, моля о прощении.

Веселый смех и голоса гостей тотчас смолкли, и бальная зала погрузилась в тишину. Словно по команде взгляды всех присутствующих обратились к ним, и даже оркестр затих, оборвав вальс на высокой ноте.

– Ты должна простить меня, – умолял отец.

Мэри молчала, спрашивая себя: продолжать ли пытку, используя образ призрака матери, или открыть истину, ради чего она сюда и пришла. Но она ведь жаждала справедливости, жаждала правды, не так ли?

– За что мне прощать вас… папа?

Старый герцог вздрогнул и замер на мгновение.

– Ты – не Эзме! – Он судорожно сглотнул, но с коленей не поднялся. – Конечно, нет, моя драгоценная жемчужина! – Слезы заструились по его щекам, а лицо побледнело и осунулось, словно постарело лет на двадцать. – Ох, я так скучаю по твоей матери…

И это – весь его ответ? После стольких лет страданий? После заточения в сумасшедшем доме? Выходит, он скучал по ее матери…

С губ Мэри рвалось обвинение – мол, если он так сильно любил ее мать, то, быть может, не стоило толкать ее с лестницы? Но она сдержалась; ей надо было сказать отцу еще кое-что.

– Но мне сообщили о твоей смерти, Мэри.

– Ложь, – процедила она.

Невероятно, но на губах старого герцога заиграла теплая улыбка.

– И я благодарю за это Бога. – Тут он наконец поднялся на ноги и привлек дочь к себе. Прижав к груди, поцеловал ее в лоб. – Как хорошо, что ты вернулась, Мэри.

Она оттолкнула отца – его близость вызывала у нее омерзение и почти физическую тошноту.

– Зачем вы это сделали? Как вы могли так поступить?

– Я был вынужден, так как… Герцог сделал глубокий вдох. – Я сделал это ради твоего же блага.

– Блага? – переспросила Мэри, пытаясь понять, была ли в его словах хоть толика правды. – Но вы ведь отправили меня в сумасшедший дом!

Герцог молча кивнул и, казалось, погрузился в воспоминания. Минуту спустя со вздохом проговорил:

– Я боялся, что оно передалось тебе от матери… Ее безумие.

Тихие восклицания и перешептывания наполнили зал, но Мэри не обращала на это внимания – сейчас она думала лишь о том, как вытащить всю правду из лживого старика.

Тут герцог Даннкли крепко схватил ее за руки и, наклонившись к ней, прошептал:

– Скажи, что прощаешь меня, и мы начнем все сначала. Когда мне сообщили, что ты умерла… Поверь, сердце мое словно разбилось на тысячи осколков. Ведь я так и не попрощался…

Руки отца были холодными, сухими и шершавыми. А глаза… Ей было ужасно трудно смотреть в эти глаза.

– Значит, ты понял, каково это – не иметь возможности попрощаться? – Мэри пришлось собрать все свои силы, чтобы в порыве негодования не отдернуть руки. Или же не влепить негодяю пощечину.

– О, конечно, я все знаю, – ответил старый герцог. – И я думаю, что ты меня понимаешь, не так ли?

Мэри прищурилась и процедила сквозь зубы:

– Еще как понимаю. Ведь я так и не смогла попрощаться со своей матерью.

Отец побледнел, но не проявил ни капли раскаяния.

– Как и я, – сказал он, пожав плечами.

– Потому что вы, милорд, столкнули ее с лестницы! – в ярости закричала Мэри.

И снова по залу прокатились тихие возгласы. Но Мэри не обращала на гостей внимания; сейчас важно было лишь одно – раскрыть правду и показать всем истинное лицо этого чудовища.

Но герцог Даннкли, холодный и расчетливый негодяй, не собирался так просто отказываться от своей безукоризненной репутации. Изобразив душевные страдания, произнес:

– Я не толкал ее. Разве ты не помнишь, как все было?

Мэри отдернула руки и крикнула:

– Толкнули!

– Нет-нет, – возразил герцог с выражением неподдельного ужаса на лице. – Я… я лишь пытался ее поддержать. Я умолял ее не пить столько вина. Умолял!.. – Теперь в его голосе звучала скорбь безутешного вдовца. – Но она не слушала. Не желала вести себя как должно жене.

Мэри на несколько мгновений вернулась в прошлое. И увидела свою мать с хрустальным бокалом в одной руке и пузырьком опия – в другой. Ее мать почти не выпускала из рук бокал с шампанским или красным вином. И все же… Она решительно покачала головой:

– Нет, это неправда!

Отец тяжко вздохнул.

– Увы, правда. Я пытался спасти ее. Сделал все, что было в моих силах. А потом поклялся, что спасу хотя бы нашу дочь, которой тоже грозило безумие.

– Поэтому отправил меня в преисподнюю? – спросила Мэри с таким спокойствием, что сама себе удивилась.

– Вероятно, это было ошибкой, – начал оправдываться герцог. – Вероятно…

– Ошибкой? – эхом отозвалась Мэри. – Моя жизнь стала сущим кошмаром из-за вашей ошибки. Вы, сэр, не человек, вы чудовище.

– Не смей так говорить! – гневно крикнул отец, обретая свою обычную самоуверенность. – И ты, как послушная дочь…

– Вы жалкий ничтожный человек, – процедила Мэри, – и я никогда не прощу вас. И моя мать никогда не простит. Никто и никогда вас не простит!

Сдержанность, обычно присущая «парадному» облику герцога Даннкли, мгновенно превратилась в ярость. Он сжал кулаки и уже занес руку для удара, когда в его глазах вдруг вспыхнули странные огоньки. И тотчас же левая сторона лица перекосилась, рот открылся и закрылся несколько раз, но он не издал ни звука. После чего плечи герцога затряслись, и он начал медленно оседать на пол.

– Нет! – закричала Мэри, глядя на отца, уже лежавшего на полу. – Нет! – снова крикнула она, не веря, что отец все-таки уйдет от справедливого суда.

Старший герцог лежал без движения, лежал с открытым ртом и молящими о помощи глазами.

А Мэри, охваченная чувством ярости, наклонилась к отцу и, приблизив к нему лицо, выкрикнула:

– Я никогда вас не прощу! Никогда!

– Мэри, успокойся! – окликнул ее Эдвард. – Он схватил ее за плечи и попытался оттащить, но она, упираясь, продолжала сыпать проклятия.

– Я никогда не прощу вас! – кричала она, задыхаясь от ненависти.

Герцог Даннкли по-прежнему был недвижим; парализованное тело замерло в одном положении, и лишь глаза его то и дело моргали. Когда же губы отца вдруг зашевелились, Мэри пожалела, что не могла разобрать слов – ведь он, возможно, хотел сказать что-то очень для нее важное…

И тут Мэри с громкими рыданиями бросилась к отцу и вцепилась в его черный фрак – словно пыталась вытрясти из него какие-то признания, объяснившие бы его жестокость. Внезапно из груди ее вырвался отчаянный вопль, и она прижалась лбом к шейному платку старого герцога. Теперь Мэри плакала от тоски по матери, а также по тому отцу, который у нее был когда-то, много лет назад. Плакала она и по своей искалеченной жизни, так как была уверена, что ничто не заполнит зияющую пустоту у нее в сердце.

Тут сильные мужские руки подхватили ее и унесли от неподвижного, но все еще дышавшего герцога. Но она по-прежнему не могла успокоиться, и слезы потоками струились из ее глаз. Эдвард прижимал ее к груди, пытаясь утешить, но все было тщетно, ибо Мэри знала: вскоре они с Эдвардом расстанутся, и на сей раз – навсегда. Ведь он же сам так сказал, не так ли?