Пробуждение приносило с собой горечь. Когда Мэри открывала глаза после дурмана, она страстно желала, чтобы у нее хватило сил в следующий раз выплюнуть опиум в лицо надзирателям. Пусть лучше изобьют ее до смерти! Но она все равно глотала зелье, и со временем оно стало ей необходимо. Она даже предвкушала дурман – и только после того, как опиумное опьянение проходило, ненадолго раскаивалась…

А сейчас она в задумчивости смотрела в потолок с замысловатой позолоченной лепниной. Мэри осторожно повернулась на бок, пытаясь побороть боль, терзавшую ее тело. Боль не отступила, но стала немного слабее.

Мэри откинула пуховое одеяло и села. Ступни не касались пола – до него оставалось несколько дюймов.

Эта обширная постель была достойна великих лордов из старинных легенд. В кентском особняке ее отца таких было несколько. Когда-то Мэри играла на них, воображая себя королевой Елизаветой, отправляющей верного сэра Уолтера Рэли на поиски несметных сокровищ. А теперь могла вообразить себя разве что королевой безумия.

Тут Мэри вдруг поняла, что на ней не было никакой одежды. Она посмотрела на дверь. В висках громко отдавалось биение сердца. Вцепившись в одеяло, она попыталась прикрыться. Видел ли Эдвард ее в таком виде?

Конечно, видел. Кто-то же ее раздел… Мэри перевела взгляд на пол. Ее корсет и платье уже унесли.

Как ни странно, она не чувствовала унижения. Наоборот, явился неожиданный вопрос: понравилось ли Эдварду то, что он увидел?

И самое странное: Мэри надеялась, что понравилось. Да, действительно странно… Ей впервые захотелось быть желанной.

Ее губы растянулись в усмешке. Разве можно увидеть красоту в столь изувеченном теле? Вряд ли его светлость мог найти такое зрелище привлекательным.

Мэри встала с постели и, пытаясь прикрыть наготу роскошным одеялом, подошла к окну. Приподняв штору из кремовой парчи, она выглянула наружу.

Парк перед особняком был освещен тусклыми лучами солнца, кусты и трава казались не зелеными, а совсем темными, почти черными.

Шаги в коридоре заставили Мэри вздрогнуть. Она резко обернулась к двери, уже приоткрытой герцогом.

Мэри крепко вцепилась в одеяло и вскинула подбородок. Эдвард не должен был заметить, что она чуть ли не дрожала от страха.

– Я уже очнулась, ваша светлость.

После этих ее слов он распахнул дверь и вошел в комнату. Черный утренний костюм подчеркивал широкие плечи и великолепную фигуру. Герцог Фарли выглядел безупречно.

Увидев Мэри у окна, он оглядел ее с ног до головы. Во взгляде его не было ни намека на вожделение. Просто внимательный взгляд.

– Вам стало лучше? В смысле физически…

– Физически? – в недоумении переспросила Мэри.

– Душевно, боюсь, вы все еще в плачевном состоянии, – сочувственно сказал Эдвард.

Она уже раскрыла рот, чтобы опровергнуть подобное предложение, но ложь отказалась сорваться с ее языка.

– Зачем вам знать, как я себя чувствую?

Герцог едва заметно пожал плечами.

– Я много раз просыпался, сгорая от стыда. Неприятное ощущение, но его можно перенести.

– Вы больше не испытываете стыда?

– Не испытываю. Так гораздо проще. – Он сделал шаг в сторону Мэри. – Увы, правила, предписываемые обществом, заставляют нас заниматься самоуничижением и постоянно чего-нибудь стыдиться.

– А вы эти правила забыли?

– После долгих упражнений я смог отбросить практически все законы и ограничения, предписываемые обществом. – Еще один осторожный шаг. Сквозь тонкую материю его брюк проступали мощные крепкие мышцы. – Я настоятельно советую вам сделать так же.

Мэри не могла оторвать взгляд от его фигуры.

– Почему же?

– Потому что тогда вы никогда больше не будете переживать то чувство, которое мучит вас сейчас.

Сама мысль о том, что можно не испытывать к себе неприязнь, казалась Мэри невероятной. Это было бы прекрасно. Но об этом нельзя даже мечтать.

– Никогда? – переспросила она.

– Да, никогда. Потому что стыд лишен всякого смысла. Следует учиться на своих ошибках и гордиться тем, что они не повторяются.

Хриплый смех вырвался из груди девушки.

– Полагаю, вы хотите сказать, что в будущем мне не следует пить вино одновременно с опиумной настойкой.

– Думаю, вы выпили слишком много вина. Что же касается опиума, то от этого стоит воздерживаться отнюдь не из нравственных побуждений. В конце концов, вы же не избавились от чувства самосохранения?

– Оно при мне.

– Замечательно. – Эдвард уже был совсем рядом с ней. – Возможно, тогда вы скажете мне, кто дал вам настойку, которая чуть не убила вас.

Мэри подавила желание отступить. «Нельзя бежать», – сказала она себе и еще выше подняла подбородок, словно бросая вызов.

– Ради чего мне следует об этом говорить?

– Ради моего удовольствия.

Мэри смело встретила взгляд черных глаз, будто выточенных из обсидиана. Интересно, каково это, доставлять ему удовольствие?.. И получит ли удовольствие она?

– Вы предоставляете мне защиту, и, наверное, именно поэтому ждете от меня полной откровенности, не так ли?

– Да, – кивнул герцог.

Такой ответ ужасно разозлил Мэри. Она сбежала из сумасшедшего дома вовсе не для того, чтобы ею снова командовали! Если бы она хотела, чтобы кто-то имел над ней полную власть, она просто осталась бы в приюте.

Тут Эдвард осторожно поднял руку и откинул с ее лба короткие локоны. Мэри вздрогнула. Сначала ей показалось, что ее реакция была продиктована страхом, но затем… Оказалось, что в его прикосновении было что-то успокаивающее и… возбуждающее? Ей вдруг ужасно захотелось снова почувствовать, как он дотрагивается до нее.

И он дотронулся. Кончики его пальцев легонько коснулись ее щеки.

– Как ваш покровитель, я…

– Как мой покровитель, вы можете претендовать только на мое тело и почтительность, не более того.

Его пальцы замерли около ее щеки. А брови нахмурились.

– На данный момент это еще не так.

– Нет, именно так, – возразила Мэри, делая ударение на последнем слове.

– Вы хорошо знаете кредо куртизанок, дорогая. Скажите, ваш последний любовник издевался над вами? – Немного помолчав, Эдвард заявил: – Я могу позаботиться о том, чтобы из него сделали отбивную, если вам угодно.

Мэри поджала губы. Как она могла рассказать ему о том, что пережила, о том, кто был ее последним «любовником», – точнее «любовниками»? Ведь об этом даже думать было больно.

– Вам не стоит опасаться моего осуждения, дорогая, – добавил герцог.

Его поистине безграничная доброта казалась странной. Холодный и расчетливый, – но готовый спасти ее и заботиться о ней? Нет-нет, ничто не заставит Мэри рассказать ему обо всем, иначе он с отвращением выбросит ее на улицу.

Но Эдвард ведь все равно со временем узнает, что ее упрятали в приют, и тогда… эта мысль приводила Мэри в смятение.

– Скажите, кто вы? – вкрадчиво проговорил Эдвард, осторожно приподняв подбородок. – Ивонн сказала мне только то, что вы нуждаетесь в покровителе.

– Зачем вам это знать?

Он погладил ее по щеке.

– Я смог бы тогда оградить вас от опасностей прошлого. Я желаю обеспечить вам безопасность.

– И благополучие?

– Да, и благополучие.

– Если бы вы знали обо мне больше, ваша светлость, вы бы этого не желали. – Мэри хотелось отойти от него, но, с другой стороны, ей не хотелось терять связь, возникавшую между ними. Она напомнила себе, что теперь стала его любовницей, – а если так, то и вести ей себя следовало подобающим образом. – Гораздо лучше, когда любовники далеко не все знают друг о друге, разве не так?

Глаза Эдварда, казалось, пронизали ее насквозь.

– Значит, не расскажете?

Мэри со вздохом покачала головой:

– Нет.

Он положил руку ей на плечо, и ее сердце забилось еще быстрее. Нет, Мэри не чувствовала страха, – наоборот, с нетерпением ждала, что будет дальше.

– Почему не расскажете?

– Вам незачем об этом знать, – ответила Мэри.

Она прижала ладонь к груди герцога и тотчас же почувствовала исходившее от его тела тепло, приятное и успокаивавшее.

– А если я желаю знать о вас все? – спросил он.

Мэри уже твердо решила, что будет ублажать его, но ни за что не расскажет о своем прошлом. Никогда. Ему не следовало знать, как ею пользовались в приюте.

– Тогда, боюсь, вы будете крайне разочарованы, ваша светлость.

В его глазах вспыхнул огонь страсти.

– Калипсо, вы никогда не сможете меня разочаровать. И не важно, что вы сотворите, не важно, чего вы наговорите, – я до конца дней своих буду преклоняться перед вашей душой, совершенной даже в своем несовершенстве.

Мэри с удивлением смотрела на герцога. Ее душа «совершенна даже в своем несовершенстве»? Она никогда не думала об этом. Но почему же он вдруг… Поддавшись внезапному порыву, Мэри прижалась к нему всем телом.

– Позвольте мне познать глубины вашего сердца, позвольте быть их стражем.

Все ее существо буквально кричало: «откройся ему, откройся!» Но три года непрерывного ужаса, от которого кровь стыла в жилах, воздвигли неприступные стены на пути к ее сердцу. Увы, Мэри просто не могла рассказать о своем заточении, поэтому прикрыла глаза и пробормотала:

– Мое сердце непостижимо и для меня самой. Но вы можете познать меня с другой стороны… – Ради всего святого, пусть он примет ее предложение и оставит прошлое в покое. Пусть ужасные воспоминания о приюте таятся в глубинах памяти – так, чтобы ничто не тревожило их.

Тут герцог наклонился и поцеловал ее. Мэри в страхе оттолкнула его и воскликнула:

– Остановитесь! Умоляю вас!

– Что случилось? Что-то не так?..

Мэри охватила паника. Теперь она видела перед собой жирное обрюзгшее лицо с налитыми кровью глазами. Видела на том самом месте, где совсем недавно было лицо Эдварда.

– Нет-нет-нет! Мне нельзя! – Она толкнула его еще раз. И, покачнувшись, обвела взглядом комнату. – Нет, пожалуйста, нет! – Теперь она увидела мозолистые руки другого надзирателя – руки, покрытые грязью вплоть до треснувших ногтей. – Стойте же, стойте! – задыхаясь, прохрипела она. – Остановитесь!..

– Мэри!.. – позвал чей-то голос, полный отчаяния. А по телу ее шарили грубые, толстые пальцы. – Мэри, вы меня слышите?!

Она покачала головой и попыталась отцепить от себя эти ужасные пальцы, но тщетно. Мэри вдруг обнаружила, что не может избавиться от них – эти мерзкие руки были повсюду, и они все крепче сжимали ее. Вот-вот они бросят ее на пол, а затем поднимут и…

Из горла Мэри вырвался крик. Она закрыла лицо ладонями и зажмурилась. Но надзиратель по-прежнему маячил перед ней, пожирая ее своими тусклыми свиными глазками.

Мэри задыхалась от запаха грязной, немытой плоти, и ей казалось, что эта мука никогда не кончится. Да-да, ей никогда не убежать, никогда не скрыться – теперь она знала это точно.