Запертое купе. Человек и собака катят по пустынным землям Нью-Джерси. Химические комбинаты. Нефтеперерабатывающие заводы. Выжженные луга и отравленные болота.
Пес не отрываясь глядит в окно, словно решает какую-то головоломную задачу. Мальчик нетерпеливо глядит на пса.
Поговори со мной.
Как они живут в такой вонище? И ведь ничего не чистят. Живут себе и живут…
Задергиваю шторку. Прощай, пейзаж. Экскурсия начнется после разговора. А теперь прошу ответить на несколько вопросов.
Громадная псина нервно ерзает.
Что ты хочешь узнать?
Начнем с начала. Кто я такой? Почему меня пытаются убить? Кто такие «они» и, если уж на то пошло, кто такой ты? Ты из Сумеречной зоны или вообще результат какого-то сверхсекретного правительственного эксперимента? И что это за штука — Пламенник?
Извини. Ничего по этому поводу сказать не могу.
Слушай, ты, пес, кончай мне голову морочить.
Слушай, ты, человек, я тебе голову не морочу. Я действую в твоих интересах.
И не можешь ответить на мои вопросы?
Я знаю ответы, но сообщить их тебе не могу.
Я выхожу из себя. Прыгаю на него. Пытаюсь схватить за горло.
Джиско рычит и стряхивает меня.
Я хватаю его за переднюю и заднюю лапы.
Он скалит зубы. Предупреждающе рычит.
Сейчас же отпусти.
Говори!
Пытаюсь его повалить.
Зубы смыкаются у меня на правой руке. Пока что пес меня не кусает. Даже кожу не прокусывает. Но я чувствую, как напряглись у него мышцы. Будто стальные тиски.
Последний раз предупреждаю. Отпусти.
Молочу Джиско левым кулаком. Чтоб тебя! Кто я такой? Я имею право это знать!
Пес вскакивает. Неожиданный рывок. Наверное, в роду у него были ездовые лайки. Я лечу вперед и стукаюсь головой о металлическую стену — так сильно, что в глазах темнеет.
Ты пришел в себя?
Нет.
Прости, но у меня не было другого выхода. Никогда не хватай собаку за горло. Очень древний инстинкт: защита сонной артерии. И никогда не хватай собаку за лапы. Не менее древний инстинкт: стремление оставаться на ногах.
Кажется, ты мой друг. На данный момент единственный. Почему ты не желаешь сказать мне то, что мне нужно знать?
Я тебе даже этого говорить не должен. Но мне тебя жаль.
Хорошо. Почему?
Потому что человеческий мозг — механизм необычайно мощный, однако печально известный своей хрупкостью и нестойкостью.
То есть?
Истина тебе не по силам.
А ты попробуй.
Не имею права рисковать.
Представим себе самое страшное.
Резкое разобщение с собственным прошлый. Утрата чувства собственной личности. Ощущение, что мир тебя предал. Ты попросту сломаешься.
Может, я и человек, но сломать меня не так-то просто.
Почитай «Эдипа».
Ты собираешься поведать мне, что я убью отца и женюсь на матери?
Джиско поднимает на меня печальные собачьи глаза.
Дело обстоит гораздо хуже. Прости меня, малыш. Неужели ты думаешь, что я не рассказал бы тебе все, если бы мог?
Самое ужасное, что именно так я и думаю. Я опускаюсь на грязный голубой коврик на полу купе. Сворачиваюсь в комочек. И реву. Уже давно накопилось.
Горе ударяет в меня, словно молния. Жуткие видения. Папа отстреливает себе ногу. Лицо у него перекашивается от боли. Поднимает дуло к виску: «Следующим выстрелом я вышибу себе мозги. Хочешь на это посмотреть или все-таки побежишь?» Тварь, которая была Райли, губы вымазаны в моей крови. Прыжок между домами. Лик смерти. Меня преследует по пятам безымянная, безликая армия. Никому нельзя доверять, кроме громадного колтуна в обличье пса, который не желает отвечать на мои вопросы, потому что, по его словам, стоит мне узнать правду о моей судьбе — и эта судьба покажется мне хуже той, из-за которой Эдип выколол себе глаза.
Тук-тук.
Уйдите. Оставьте меня в покое.
Не знаю, сколько я пролежал на полу, рыдая и дрожа.
Джиско лежит рядом. Прижался ко мне.
Ну-ну, не плачь, малыш. Мне так тебя жалко. Такой потерянный. Такой одинокий. Я тебя прекрасно понимаю. Мы все, так сказать, в одной лодке…
Кто это «мы»?
Ничего-ничего. Оговорился.
Нет, не оговорился. Кто такие «мы»? А?!
Я. Те, кто за тобой охотится. Те, кто тебе помогает. Горм. Супруги, которые тебя вырастили.
Я понимаю, что на все вопросы ты ответить не можешь, но ответь хотя бы на один. Откуда вы все? Пожалуйста, скажи!
Огромная псина в замешательстве.
Сумеречная зона тут ни при чем. И правительственные эксперименты тоже.
Тук-тук-тук.
Тогда откуда?
Отсюда. Но не совсем.
Пока что ответа я не получил.
Длинный мокрый собачий язык лижет мне щеку. Утешает, наверное.
Ты сойдешь с ума. А сейчас некогда. К нам кто-то стучится. Ты наш маяк надежды. Соберись. Ведь столько людей на тебя рассчитывают.
Да что ты говоришь? Скажи им, пусть подавятся. Я хочу к родителям. Хочу, чтобы у меня опять была нормальная жизнь. Хочу лечь спать в своей комнате, где стены завешаны спортивными плакатами, на этажерке стоит мой магнитофон, на столе — фотография улыбающейся Пи-Джей, а из окна виден мамин садик.
Тук-тук-тук-тук.
— У вас все в порядке? Откройте.
Послушай, малыш, можешь целое море себе наплакать, но этого не вернешь. Его больше нет и не будет. А здесь и сейчас у нас неприятности. Кто-то ломится к нам в дверь.
Рыкни. Это кто угодно поймет.
Нет, надо открыть дверь и показать, что у нас все нормально. Пожалуй, самое существенное, что мне хотелось бы подчеркнуть, — это что сейчас не время для нервного срыва. Нам нельзя привлекать к себе излишнее внимание.
Ну и манера выражаться у этой собаки. Словно порыв ветра, который развеивает туман. Джиско прав.
Ручка двери поворачивается. На пороге стоит Джинни в форме проводницы.
— Все в порядке?
Бодрая улыбка.
— Да-да.
— А почему вы на полу?
— Отдыхаем.
Джинни входит в купе.
— Что-то случилось?
— Нет-нет, все нормально. — Гляжу на нее снизу вверх. — Я часто отдыхаю на полу.
— У вас все лицо мокрое. И глаза красные.
Нащупываю очки, надеваю. Снова смотрю на нее сквозь темные стекла.
— Ну вот, больше не красные. Мы купили билеты в двухместное купе, потому что не хотели, чтобы нас беспокоили. Если вы не возражаете.
— «Мы»? То есть вы и ваша собака?
— Джинни, мне кажется, на все ваши вопросы я уже ответил.
— Хорошо, — говорит она, и взгляд у нее становится суровым. — Хорошо, мистер Смит. Я просто хотела вам кое-что сообщить.
Что? Звучит зловеще.
Джинни выходит и начинает закрывать дверь.
— Джинни, стойте! Что сообщить?
— Ничего-ничего. Не буду вас беспокоить.
Закрывает дверь.
Поднимаюсь на ноги, чтобы догнать ее.
Эй, ты это куда?
Выяснить, что она знает.
Если ты пойдешь один, она поймет, что ты не слепой.
Может быть, человеческий мозг и славится своей хрупкостью и нестойкостью, но, очевидно, он способен регистрировать оттенки значений, недоступные мозгу собаки.
То есть?
Морда ты меховая, она уже знает, что я не слепой. Вопрос в том, что еще она знает.