В час, когда рухнул Пифон, пораженный Фебовым луком,      И по Киррейской земле мертвое тело простер, — Он, извивом своим покрывавший высокие горы,      Реки сушивший глотком, гребнем касавшийся звезд, — 5 Освобожденный Парнас, стряхнув змеиные узы,      Ожил рощей лесной, ветки взметнул к небесам; Ясени, долго страдав от тяжкого ползанья змея,      Без опасенья теперь в ветер плеснули листвой; А оскверненный не раз ядовитой змеиною пеной, 10      Вновь заструился Кефис чистой и ясной волной. Криком «Ио, пеан!» оглашаются долы; треножник [1]      В веянье свежем звенит; к Фебу летят похвалы; И, привлеченные пением Муз, к пещерам Фемиды [2]      Из отдаленнейших мест сходятся сонмы богов. 15 Ныне же новый Пифон повержен стрелою владыки,      Новый священный сонм [3] к лирному звону течет — В честь того, кто блюдет державу для правящих братьев, [4]      Правдою мир крепя, силою правя войну.

     Часто я размышлял и часто надвое думал: Точно ли над землей державствуют боги? иль в мире Правящих нет, и случай царит над течением жизни? Если пытался вникать я в стройный устав мирозданья, 5 Видел моря в черте берегов, движение года, Смену ночи и дня, — то все мне казалось скрепленным Божией волей: она по путям предназначенным движет Звезды, она на земле порождает свой злак в свою пору, Это она переменной Луне повелела светиться 10 Светом чужим, а Солнцу — своим, замкнула пучину Сушею, шар земной в середине подвесила неба. Но обращаясь на то, каким окутаны мраком Все людские дела, как страждет честный и добрый, А процветает злодей, — я вновь и вновь колебался 15 В вере природной моей и склонялся к чужому ученью [5] — Будто частицы текут в пустоте без цели и смысла, Будто не замысел их сочетает друг с другом, а случай, И о богах над землей возможно двоякое мненье: То ли их нет, то ли знать не хотят о наших заботах. 20 Только теперь Руфинова казнь уняла мою смуту И оправдала богов! Теперь не ропщу я, что часто Низкий возносится ввысь: я знаю, чем выше он прянет, Тем страшней падет с высоты.                                         Но откройте поэту, О Пиериды, каков был исток столь мерзкой заразы? 25      Злобная Аллекто, обуянная завистью жгучей, Что города на земле благоденствуют в мирном покое, К черным порогам своим скликала сестер преисподних, Гнусный сбирая собор. Склубилась в единую тучу Вся Эребова чернь, все отродья зловещей утробы 30 Матери-Ночи: Раздор, питатель войны кровожадной, Голод, чья царственна власть, Болезнь, что сама себе в тягость, Старость, привратница смерти, и Зависть, жертва чужого Счастья, и Плач, на себе раздирающий скорбные ризы, И замирающий Страх, и незряче летящая Дерзость, 35 И расточитель Разврат, за которым след в след поспешает, Низко склонясь над землей, неразлучная нищая Бедность, И, наконец, обольнув бессонной своей вереницей Матери-Алчности черную грудь, притекают работы. Заполоняются сбродной толпой железные троны, 40 Тесно в мрачных стенах от собравшихся в курию [6] чудищ. Встав посреди, Аллекто призывает теснящихся смолкнуть И, откинув со лба змеиные черные пряди, Чтобы вились, шипя, по плечам, исторгает из глубей Сердца скопившийся гнев, изливаемый в яростной речи: 45      «Долго ль терпеть теченье веков безмятежных и мирных? Долго ль взирать, как породы людей упиваются счастьем? Или неведомый яд милосердья проник в наши нравы? Где наша ярость? Зачем удары бичей этих праздны? Черных факелов круг зачем дымится впустую? 50 О, презренная лень! С Олимпа теснит нас Юпитер, А Феодосий — с земли. Золотые являются веки, Древние севы встают: Добродетель и с нею Согласье, Верность и с ней Благочестье, высокие головы вскинув, Шествуют, песней своей прославляя победу над нами! 55 Горе! с небесных высот низлетев сквозь эфирную ясность, Правда сама попирает меня, иссекает под корень В мире порок и на свет из темницы изводит законы. Нам ли, нам ли теперь, гонимым из наших уделов, В сраме своем цепенеть? Припомним, покуда не поздно, 60 Фурии, чем мы живем: обретем привычные силы И сотворим достойное нас преступное чудо! Воля моя — взметнуть до светил стигийские мраки, День дыханьем растлить, взломать затворы пучины, Рекам сровнять берега, пустив их катиться по воле, 65 Связь мировую разъять!»                          И, рев испустив кровожадный, Вскинула над головой всех змей разъятые пасти И разлила она яд смертоносный из каждого зева. Надвое встало волненье в толпе. Одни призывают Грянуть войной в небеса, другие верны преисподней. 70 Шум над раздором встает: так ропщет глубокое море В неуспокоенный час, когда гроза миновала, Но еще вздутые ходят валы, и над смутною зыбью Тяжко летят последние вздохи усталого ветра.      Вдруг возвысила глас с седалища грозного трона 75 Та, чей удел — безумия вопль, смятение грешных Душ, и пена у рта, кипящего гневом, — Мегера. Кровь она пьет, но запретную кровь, которая льется В битвах, губящих род, где отец заносит на сына, Брат на брата свой меч. Она Геркулесовы очи 80 Мглой покрыла и лук осквернила, спасительный прежде; В длань Афаманта она вложила разящие дроты; В доме Атридов она ликовала в вакхической пляске, Смерть громоздя на смерть; и в браке она возводила Мать на Эдипово ложе и дочь на Фиестово ложе, [7] 85 Так сказала она, и слова ее сеяли ужас:      «Против богов знамена вздымать — недолжная, сестры, И невозможная мысль. Но ежели пагубу миру Мы уготовать хотим и общую гибель народам, То у меня чудовище есть страшнее, чем гидра, 90 Тигра проворней, сильней порывов свирепого Австра [8] И вероломней, чем желтый поток в теснине Еврипа, [9] — Это Руфин! Его приняла я от матерних чресел Лоном моим; у меня на руках младенцем он ползал, Он обвивал в слезах мою непреклонную шею, 95 Ртом припадал к сосцам, и тройными его языками Змеи лизали мои, крепя ему мягкое тело. Я наставляла его в коварстве и многом искусстве Зла; у меня он узнал, как являть лицемерную верность, Злобное чувство скрывать и таить обман за улыбкой. 100 Смолоду был он свиреп и сжигаем стяжательной страстью: Ни Тартесийский песок в драгоценном кипении Тага, Ни золотые затоны Пактола с их красным отливом Жажду его утолить не могли бы: исчерпай он целый Герм в лидийской земле, — он пылал бы все больше и больше! [10] 105 О, как он ловок прельщать и рушить дружбу враждою! Если б такой, как он, явился бы в древние годы, — От Пирифоя ушел бы Тесей, оскорбленный Орестом Скрылся Пилад и гневом пылал бы на Кастора Поллукс. С гордостью говорю: меня самое превзошел он, 110 Быстрым умом обогнав! Но не к чему долгие речи — В нем одном — все зло, что в нас содержится порознь». Вот кого я хочу, согласие ваше услышав, В царский дворец ввести к правителю круга земного: Не устоит его дух пред вскормленным мной кознодеем!» 115      Крик раздается в ответ и рук нечестивых плесканье — Весь прославляет собор измышление пагубы новой. И говорившая, синей змеей препоясавши ризу И адамантом скрепив шипящие волосы, мчится 120 К шумным валам Флегетона, где лес пламенеет на бреге; Вырвав оттуда сосну, в смоляном зажигает потоке И быстролетным крылом рассекает застой подземелий.      Берег в Галлии есть, на самой окраине дальней Вдоль океанских раскинутый вод, где в оное время 125 Жертвой кровавой Улисс пробуждал молчаливые сонмы. [11] Там летучих душ с глухим шелестением крыльев Слышен жалобный плач, и прохожие видят селяне Бледные призраки лиц и летящие тени умерших. Здесь-то, из-под земли явясь, осквернила богиня 130 Светлые Феба лучи и пронзила эфир завываньем Страшным, которого мертвенный звук долетел до британцев, Землю сотряс в сенонском краю, [12] и в испуге Теф и я Хлынула вспять, и Рейн застыл над уроненной урной. Здесь-то, преобразив в седину змеиные кудри, 135 Облик старца она приняла, угрюмые щеки Сетью морщин иссекла и мнимо усталые стопы В путь обратила к стенам Элузы, [13] к знакомому крову; И, устремив ревнивый свой взгляд в лицо человека, Худшего, чем сама, такое промолвила слово: 140      «Ты ли, Руфин, ушел на покой, и цветущие годы Праздно в отеческих тратишь полях, без пользы и славы? О! ты не знаешь того, что судьбы, что звезды, что счастье В дар готовят тебе: ты станешь владыкою мира, Если за мною пойдешь! Не смотри, что я стар и бессилен: 145 Есть во мне дар волхвовать и жар узнавать о грядущем, Знаю и тот я напев, каким фессалийские ведьмы С неба сводят луну, и смысл таинственных знаков Мудрости Нильской страны, и то искусство, которым Повелевает богами халдей; я вижу в древесных 150 Жилах текущие соки, я знаю трав смертоносных Темную силу и все набухшие ядами злаки, Что зеленеют меж скал Кавказа и Скифии дальней Для собирающих рук хитрой Кирки и лютой Медеи. Часто я жертвой ночной укрощал пугающих манов, 155 Милость Гекаты пытал, заставлял заклинательной песней Мертвый прах для меня оживать, и моим чародейством Много я нитей пресек в руках у Сестер недопрявших. [14] Дубы по полю шли, застывали молнии в небе, Реки на слово мое выгибали покатые глади, 160 Вспять к истокам катясь. Не думай, что праздною речью Я похваляюсь, — взгляни на дом свой преображенный!» Так вещала она, и белые (чудо!) колонны Озолотились, и кров просиял драгоценным металлом.      Этим приманом пленен и ласкает несытые взоры 165 Вздутый тщеславьем Руфин. Так некогда царь меонийский [15] Тем поначалу был горд, что все позлащал прикасаньем; Но, увидав, как застыли в руках все яства, как стало Льдом вино золотым, постиг он губительность дара, Возненавидел желанный металл и мольбу свою проклял. 170 Молвит Руфин, побежденный в душе: «Иду за тобою, Будь ты бог, будь ты человек!» — и, покинув отчизну, Он, по велению Фурии, путь направляет к восходу, Где между двух Симплегад когда-то прославились волны Под фессалийской ладьей [16] и где у высокого града 175 Размежевал Боспор с азиатской фракийскую землю.      Долгий проделавши путь и ведомый недоброю нитью Пряжу прядущих Судеб, вот он вкрался в дворец государев. Вот где его вожделенья взожглись! справедливость забыта, Все идет с молотка, люди преданы, выданы тайны; 180 Выманив почесть и сан, продает он их тем, кто заплатит; Множит одно преступленье другим, воспаленного сердца Сам раздувает пожар, растравляет малейшую рану. Как морской Нерей, принимая несчетные реки, Истр впивая и Нил, из семи изливающий устьев 185 Свой половодный разлив, нимало на том не полнеет, Равный себе и подобный себе, — так жажду богатства Не утолить золотою рекой. У кого ожерелье Из самоцветных камней, у кого плодородное поле, — Все Руфину в доход! Грозит хозяину смертью 190 Тучная нива, боится мужик своего урожая: Не уберечь им ни отчих домов, ни дедовых пашен, Властно Руфин обирает живых, наследует мертвым, Грудой добро громоздит, добычу с целого мира Сносит в единый дом; народы повергнуты в рабство, 195 И города склоняют чело пред присвоенной властью.      О, безумный, куда тебя мчит? Пускай ты достигнешь Двух океанов, пускай иссосешь все лидийское злато, Сядешь на Крезов престол, увенчавшись тиарою Кира, [17] Все же не будешь богат, и вовек не насытится алчность. 200 Кто вожделеет богатства, тот нищ. А довольный немногим Честным добром, Фабриций отверг подношения Пирра, Консул Серран проливал свой пот над пахотным плугом, Куриев воинский род ютился в хижине тесной. [18] Эта мне бедность привольней богатств, и эти приюты 205 Краше твоих высоких дворцов. Там тщетная роскошь Ищет яств себе же во вред — а здесь беззатратно Кормит земля. Там шерсть впивает тирийские соки И расписной узор багрецом ложится на ткани — Здесь сияют цветы и луг цветет красотою, 210 Ею обязанный только себе. Там ложа вспухают Слоем блестящих ковров — здесь клонятся мягкие травы, И не тревожит заснувшего в них никакая забота. Там вкруг дома шумит толпа поздравляющей черни — Здесь — лишь пение птиц да журчанье ручья на протоке. 215 Малым отраднее жить. Сама даровала природа Средства к счастью для всех — но не всякий умеет их видеть. Если б умел — о, тогда б в простоте и блаженстве мы жили, Не завывали бы трубы, копье не пронзало бы воздух, Ветр не вздувал парусов и таран не врезался бы в стены. 220      Но возрастает преступная страсть, пылает в Руфине Жажда новых добыч, не сдержать нечестивую жадность Чувству стыда: сплетает он лесть и таит вероломство, Руку сводит с рукой и сам разрывает пожатье. Если же вдруг встречал он отказ своим притязаньям, — 225 О, каким огнем вскипало надменное сердце! Нет, ни львица гетульских степей, уязвленная дротом, Ни гирканийская [19] самка, лишась родного тигренка, Ни змея под пятой не пышет столь ярою местью! Попраны клятвы, забыты заветы гостеприимства; 230 Казнь обидчика, казнь жены, казнь сына и внука, — Все для него ничто! истребить и брата и свата, Бросить в ссылку друзей — все мало! Весь город, всех граждан Он бы искоренил, даже имя из памяти выжег! Быстрая смерть для него не смерть — жестокие пытки 235 Радуют сердце его: темница, оковы, распятье — Все хорошо, чтоб отсрочить удар! О, ярость пощады — Злее меча: даруется жизнь в добычу мученью — Смерть, ужель ты столь малая казнь?! Он взводит наветы, Он обвинитель, и он же — судья; повсюду ленивый, 240 Он к преступлениям быстр; до самых пределов вселенной Жертву преследует он, не преграда ему ни палящий Сириус, ни Аквилон, с снегового свистящий Рифея, [20] Лютое сердце его терзает одна лишь забота: Как бы кто не ушел от меча и монаршая милость 245 Как бы кого не спасла. Не смягчает ни старость, ни юность Сердца его: как росный цветок, голова молодая Сына пред взором отца склоняет под лезвием шею; И переживший сыновнюю смерть удаляется старец, Плащ консулярский сложив, в изгнание. [21] Можно ль оплакать 250 Столько смертей и столько поведать убийств нечестивых? Слышал ли кто, чтобы в оные дни так были жестоки Питиокампт у истмийской сосны, Скирон на приморских Скалах, с медным быком Фаларид и с темницами Сулла? О, доброта коней Диомеда! О, кроткое счастье 255 Жертв Бусирида! Незлобен Спартак, снисходителен Цинна, [22] Если с Руфином сравнить! Все скованы гибельным страхом, Все безмолвно таят в сердцах заточенные стоны, Все боятся роптать пред настороженною злобой.      Только один Стилихон свое благородное сердце 260 Страхом не надломил. Он один во всеобщем смятенье Противустать посмел пожирающей челюсти смерти, Он один на хищную тварь с оружием вышел, Даже, в подмогу себе, не вскинув узды на Пегаса. [23] Он один — вожделенный покой, оплот пред угрозой, 265 Крепкий подставленный щит нещадным вражьим ударам, Он — приют беглецам, он — знамя против безумства, Он — охрана всех благ. И Руфин, до этого часа Твердо стояв и злобно грозив, вдруг бросился в бегство; Так несется поток, полноводный от зимнего снега, 270 Глыбы мчит, деревья кружит, мосты сокрушает, Но разбивается, встретив утес, и, тщетно вздымая Пену, гремит дробимой волной у подножья преграды.      Как мне достойно прославить тебя, на крепкие плечи Тяжкий принявшего груз всего мира, готового рухнуть? 275 Боги тебя явили для нас, как звезду для спасенья Ветром и морем избитой ладьи, которая слепо Мчится, уже лишена побежденного кормчего бурей. Отпрыск Инаха, Персей победил Нептунова гада В Красном море; но он летел на пернатых подошвах — 280 Ты оставался без крыл; он был с каменящей Горгоной — А для тебя не вились в эгиде защитные змеи; [24] Он одержим был пустой любовью к прикованной деве — Ты стоял за римскую честь. Ты меркнешь, о древность! Сам Геркулес не сравнит свои с твоими победы: 285 Только один был лес, где свирепствовал лев клеонейский, Только одну разорял долину Аркадии горной Грозный кабан; даже ты, Антей, в материнском объятье Черпавший силу, был пагубой только в ливийском приморье. Молниеносный бык лишь Крит оглашал своим ревом, 290 Дальше лернейских болот не стремилась зеленая гидра, — Ныне же чудище в страх повергало не рощу, не остров, — Все трепетали пред ним народы, покорные Риму, От иберийского края земли до индийского Ганга. Ни тройной Герион, ни страж Плутонова царства [25] 295 С ним бы сравниться не мог, ни даже, сведясь воедино, Гидры яд, прожорливость Сциллы и пламя Химеры! Долгой была борьба, но неравной была: ни в пороке, Ни в добродетели не было сходств. Злодей угрожает — Ты защищаешь; он грабит богатых — ты жалуешь бедных; 300 Он разрушает — ты строишь; он битву несет — ты победу.      Как моровая болезнь, в заразном назрев постепенно Воздухе, прежде на скот нападет разъедающей язвой, После по селам пойдет, города разорит и под жарким Ветром свой пот разольет стигийской отравою в реки, — 305 Так кровожадный злодей, не довольствуясь частной добычей, Царственным скиптром грозит и алчет римскую силу Всю истребить и в прах положить латинское войско. Вот возмущает он Истр, волнует гетов, [26] подмоги В дальней Скифии ждет, и все, чего сам недограбил, 310 В руки врагам предает. Наступают сарматы и даки, И массагет, для питья взрезающий конские жилы, И в меотических льдах алан, утоляющий жажду, И расписавший железным ножом гелон [27] свое тело,— Вот в ком Руфинова мощь! И он им желает победы, 315 Тратит напрасные дни, упускает нужное время. Именно так, когда ты, Стилихон, на гетские орды Грянул отмстить за друга-вождя [28] и рассеял их силу И оставался лишь малый отряд их, готовый для плена, — Он, нечестивый изменник, он, помнящий с гетами сговор, 320 Ввел государя в обман и отсрочил нависшую битву, Зная, что в помощь врагам надвигаются дальние гунны, Стан свой раскинуть спеша рядом с их ненавидимым станом.      Племя это живет у дальних скифских пределов, Там, где течет Танаид, и племени с худшею славой 325 Нет под Полярной звездой. Гнусный облик, грязное тело; Дух, ни перед каким трудом не знающий страха; Пища — охотничья, хлеба — ничуть; рубцами на лицах Тешиться рады они и убийством родителей клясться. Люди с конями срослись в одно, как в оное время 330 Сросся облачный род; [29] никаким не меренный строем, Молниеносен полет и внезапен возврат их на битву. Вот на кого ты пошел, бестрепетный, к пенному Гебру, Прежде трубы и прежде борьбы вознесши воззванье: «Марс! Покоишься ль ты на Геме, окутанном тучей, 335 Или Родопа тебя приняла, седая от снега, Или индийским веслом возбужденный Афон, или в черных Вязах Пангейский кряж, [30] — препояшься мне спутником в битве. Будь защитой фракийцам своим! И ежели слава Мне улыбнется, то дуб тебе встанет с победной добычей!» [31] 340      Слышит потомка отец, восстает над снежной вершиной Гема и громко зовет, скликая служителей верных: «Дай, Беллона, шелом! укрепи колесничные оси, Страх! взнуздай и впряги скакунов стремительных, Ужас! Не покладайте проворных рук! На брань выступает 345 Мой Стилихон, от которого мне такие трофеи Встали, и столько висит на сучьях вражеских шлемов! Общие трубы для нас запевают общие зовы: Всюду рад я спешить туда, где раскинет он станы». Так он сказал, и прянул в поля, и полчища вражьи 350 Гонит вдаль Стилихон и гонит Градив неотлучный — Тот же щит, и тот же рост, и шлемы, как звезды, Вьется над каждым султан, разогрелся от жаркого бега Панцирь, и жаждет копье упиться широкою раной.      А опьяненная злом, гордясь исполненьем желаний, 355 Фурия в крепком дворце находит скорбящую Правду И унижает ее такою терзающей речью: «Это ли век золотой, возрожденье покоя и мира, Нам возвещенных тобой? И это ли наше изгнанье, Нашей власти над миром конец? Обрати свои взоры — 360 Видишь, сколько в огне городов от варваров пало, Сколько Руфин мне в жертву воздвиг кровавых побоищ, Сколько в змеиную снедь лежит повержено трупов! Роды людские покинь, предоставь их мне, отправляйся В небо, где зодиак открывает тебе средь осенних 365 Звезд пустующий трон [32] между Львом, опаляющим лето, И наводящими холод зимы на землю Весами. О, когда бы и мне за тобой в эти куполы взвиться!»      Ей богиня в ответ: «Безумная, полно, не буйствуй! Час расплаты настал, навис неминуемый мститель, 370 И оскверняющий землю и твердь твой ставленник скоро Примет смерть, и ни горсть песка его не прикроет. Се Гонорий грядет, предтеча блаженного века, Силой равный отцу и подобный сиянием брату: Он острием копья повергнет и персов и индов, 375 Склонят выю цари под ярмо его, лед фасианский [33] Дрогнет под скоком коней, и Аракс будет попран мостами. Ты же в гнетущих цепях извергнута будешь из мира, И под железом с твоей головы осыплются змеи, И побежденную вечно замкнет преисподняя бездна. 380 Вот когда общею станет земля, не будут межою Полосоваться поля, кривой сошник не вонзится В пашню, но сами взойдут колосья к веселым селянам, Реки вином потекут, разольются озера елеем, Мед зажелтеет в дубовой коре, перестанет цениться 385 Пурпур, красящий шерсть, но сами в пурпурных рунах Паствы пойдут по лугам, изумляя пасущих, а море Из подбережной травы засмеется огнем самоцветов».

Музы, вернитесь на свой Геликон, спасенный от бедствий.      Настежь ворота — он вновь вашему хору открыт! Гнутые вражьи рога не гудят в аонийских равнинах,      Мерзостным ревом своим ваш заглушая напев! 5 Ты же, делосский бог, сплети в безбоязненных Дельфах      Свежий герою венок, храм оберегшему твой: Из-под десницы его Кастальские вещие струи      Варвар не осквернит прикосновением рта! Красной волной заструился Алфей в Сиракузское море, 10      К дальним неся берегам знаки кровавой войны, И по багровой струе узнала, склонясь, Аретуза:      Пала гетская спесь, новый одержан триумф! [1] Ныне пора, Стилихон, отдохнуть после долгой заботы,      Сердце утешить пора нашей звенящей струной. 15 Ни для кого не позор, меж трудов бесконечно великих      Краткое время сыскав, Музам его посвятить. Даже не знающий удержу Марс, — и тот после битвы      Отдых телу дает на одрисийских снегах: Даже и он в этот час, отложив успокоенно копья, 20      Чутко склоняет слух к мирным ладам Пиерид.

     Альпы одолены, спасены гесперийские царства, И вознесен победитель-отец в достойную сферу, И небеса величавей горят, обновившись звездою. Ныне тебе, Стилихон, могущество вверено Рима, 5 Высшая власть вручена над кругом земным, и двойная О государях забота, и двух воеводство престолов. [2]      Только злоба терпеть не умеет покоя и мира, И кровожадная пасть иссыхает без свежего пойла — И замышляет Руфин опять в несказуемых войнах 10 Выжечь землю, и мир перебить привычною смутой. Он говорит себе так: «На что я могу полагаться В зыбкой жизни моей? Каким я сумею искусством Бурю унять? Ненавистный народу, теснимый войсками, Как поступлю? Ни в силе меча, ни в любви государя 15 Нет защиты: со всех сторон опасности зреют, И над моей головой уж сверкает клинок обнаженный. Что мне осталось? Одно: замутить небывалую смуту, Чтобы погибель моя погибелью стала народам! Пусть умру, но со мною весь свет! Утешением в смерти 20 Будет всеобщая смерть: никакой меня страх не заставит Раньше того умереть — жизнь и власть для меня нераздельны!»      Так он сказал, и словно Эол, спускающий ветры С цепи, препоны разверз, затопил племенами державу, Войнам путь проторил и, следя, чтоб нигде не осталось 25 Незараженной страны, расписал истребленье по землям, Каждой свою назначив беду. Одни переходят Заледенелый Дунай и дробят колесами воды, Свычные прежде с веслом; другие Каспийским проходом [3] По неоткрытым тропам сквозь армянские снежные кручи 30 Валом катят на богатый Восток. Дымится пожаром Каппадокийский Аргей, где пасутся летучие кони, Галис [4] кровью течет, и горы уже не защита Для Киликийской земли. Пустеют угодья привольной Сирии; мчатся копыта врагов по долине Оронта, 35 Где невоинственный люд сроднился лишь с песней и пляской; Льется из Азии плач! А Европа, открытая гетам, Стала игралищем их и добычей до самых далматских Рощ в зеленой листве: все земли, простертые между Адриатических вод и бурливо шумящего Понта, 40 Обнажены, опустошены, ни пахарь не пашет, Ни пастух не пасет, как в Ливии, выжженной зноем, Где каменеет земля, отвергая людскую заботу. Пламя взвилось с фессалийских полей; в лесах Пелиона Говор пастуший умолк; эмафийские [5] жатвы — под пеплом. 45 А о паннонских краях, о фракийских беспомощных градах, О придунайских равнинах никто уже больше не плачет: Каждый год открыты они для ярости вражьей, И ощущенье беды перешло в тупую привычку. Злая судьба! в сколь малый срок великое гибнет! 50 Сколько стоило крови создать и упрочить державу, Сколько вождей положили труды на ее утвержденье, Сколько лет стояла она под римскою властью, — Всё один погубил изменник в мгновение ока!      Сам великий тот град, почитаемый ровнею Риму, 55 И за проливом своим халкедонскую видящий отмель, [6] Даже и он трепещет уже недалекого Марса: Рядом пылают огни, и рядом хриплые стонут Вражьи рога, и у всех на глазах вонзаются в кровли Стрелы, дрожа на лету. Одни охраняют пролеты 60 Стен, другие в порту корабли сцепляют цепями; Только жестокий Руфин ликует при виде осады, Счастлив от общей беды и, взойдя на дозорную башню, Обозревает ужасный вид окрестного поля: Тянутся пленницы в плен, торчит полумертвое тело 65 Из водоема, иной, пораженный внезапным ударом, Падает, не добежав до ворот, а иной — на пороге; Старцу его седина не охрана, и кровью младенца Орошена материнская грудь. В безмерном восторге Он разражается хохотом; лишь одного ему жалко — 70 Что не своею рукой рассевает он смерть. По равнине Всюду пылает пожар, лишь его не касаясь поместий; И наслаждается он, и враг ему радостней друга. Впрямь, не гордился ли он, что ему одному не закрыты Вражьего стана врата и доступ к переговорам! 75 Всякий раз, как он выходил заключать свои сделки, Целая шла с ним толпа приспешников, рабски покорных; Воин с мечом вздымал знамена тому, кто не воин! Сам же он, варваром быть желая даже наружно, Шел посреди, покрыв себе грудь рыжеющим мехом, 80 В сбруе, как гет, с огромным колчаном, с натянутым луком, Варварский вид приняв и варварский дух выдавая. И не зазорно ему, блюстителю римских уставов, Консульскую сменить колесницу на гетский обычай! Страждет латинский закон, принужденный сменить одеянье, 85 Скорбно склоняя чело пред судьею, окутанным в шкуру.      О, как мрачен народ! как смотрит, как тайно он ропщет (Тайно, ибо ни слов, ни слез не дано в утешенье Горю: за все назначена казнь): «Доколе нести нам Смертное это ярмо? Какой для бедственной доли 90 Будет предел положен? Кто плачущим слезы осушит, Кто мятущихся вырвет из смут? Оттоле нас губит Варвар, отселе — Руфин; ни на суше спасенья, ни в море; Страшный свирепствует враг на полях, но много страшнее В собственном нашем дому. Приди же на помощь отчизне 95 Гибнущей, о Стилихон! Поистине здесь твои чада, Здесь твой дом, здесь твой брак, впервые привеченный богом, Здесь Гименей во дворце озарил твое факелом счастье. [7] О, желанный, приди — хоть один! С твоим приближеньем Сами утихнут бои, и безумство несытое рухнет». 100      Вот каковой заревые края [8] мятежились бурей. А Стилихон, чуть только Зефир дохнул на зимовья И на холмах от талых снегов обнажились вершины, Свой италийский край оставляет под сенью покоя И на восток обращает свой путь, ведя за собою 105 Галльскую мощь и восточную мощь, две несхожие рати. Нет, никогда под единой рукой досель не сбиралась Стольких сила полков и столь многое разноязычье! Там армянин на коне кудрявую голову вскинул, Легким узлом затянув свой плащ травянистого цвета, 110 Здесь шагают им вслед огромные рыжие галлы — Те, кого быстрый Родан питает и медленный Арар, Те, кто, рождаясь на свет, испытуются водами Рейна, [9] Те, наконец, на кого торопливая в беге Гарумна Плещет попятной волной, океанским гонима приливом. 115 Дух во всех един, забыты недавние раны, Злобы нет в побежденном, и нет в победителе спеси. Пусть недавно лишь смолк зов труб к усобице бранной, Страсти не улеглись, и гнев воинственный тлеет, — Всех одна сплотила любовь к своему полководцу. 120 Именно так (преданье гласит) за царственным Ксерксом В войске шел целый мир, осушая текущие реки, Стрелами солнечный свет затмевая, ладьи через горы Правя и шагом своим поправ перекрытое море. [10]      Вот перешел он Альпийский хребет — и дрогнувший варвар 125 Больше не рыщет в полях, в едином сбивается стане, В оборонительный круг ощетинив равнинную пажить: Ров ложится двойной, над рвом непреодолимый Тын встает на валу, и, словно стена боевая, Строятся плотным кольцом кибитки под бычьею кожей. 130      Оцепеняющий страх пронзает Руфиново сердце, Кровь отливает от щек, стоит охладелый, не зная, В бегстве ль спасенья искать, предаться ль на милость сильнейших Или направить стопы к послушному вражьему стану? Что ему груды богатств, сундуки, золотого металла 135 Полные, что ему кров, на порфирных столбах утвержденный, Что ему весь дворец, горой возносящийся к небу? Слышит он шаг, считает он дни, остаток он жизни Мерит остатком пути. Трепеща наступления мира, Он не смыкает глаз, он ночью срывается с ложа, 140 Словно безумный, казнясь самим ожиданием казни. Ярость нисходит в него, оживает в злодее преступный Гений, и вот он идет в священный чертог государя И обращается к слуху Аркадия с грозной мольбою:      «Ради сияющей братней звезды, ради мощных свершений 145 Ставшего богом отца, твоей ради юности светлой Я заклинаю: спаси! От неправых мечей Стилихона Дай мне уйти! На погибель мою ополчается сговор Галлии всей: если есть племена по ту сторону бриттов. Где Океан омывает волной последнюю землю,— 150 То и они взметены на меня! Ужели я стою Стольких мечей и стольких знамен? Откуда такая Жажда крови? О нет! Он два мировых полушарья Хочет подмять под себя, он не вынесет равного рядом: Мало ему над Римом стоять, над Ливией править, 155 Галлам, испанцам веления слать: уж под солнечным кругом Тесно ему и под сферою звезд! Какую добычу От победительных войн августейший собрал Феодосий, Вся у него, никому ничего не отдаст из захвата! Он ли будет и впредь наслаждаться привольным покоем, 160 Я ли стану терпеть?! Почто в твои земли он вторгся? Пусть отойдет из Иллирика, пусть восточное войско Он воротит на восток, пусть брат поделится с братом — Будь наследник меча, как был ты наследником скиптра! Если же ты не намерен помочь моей участи смертной 165 И отвратить беду — пусть знают и звезды и маны, Что не одна моя голова падет под секирой: Кровь польется на кровь, не без свиты сойду я к Коциту, И не на радость могила моя для могильщиков будет!»      Так сказав, исторгает приказ, и гонец поспешает 170 В путь с неохотным письмом государя, прикрывшим измену.      Между тем Стилихон ликует, к врагу приближаясь: Вот уж недалеко войска от рва и от вала; Рвутся когорты на бой, и он побуждает их к бою. Встали армяне на левом крыле, доверено галлам 175 Правое; на удилах кипит горячая пена; Тучами пыль встает к небесам; везде по равнине Ветер вздувает значки над взмахами копий, и мнится — Взлетом багровых змей [11] свирепствует самое небо. Блеском сияют мечи по Фессалии, падает отблеск 180 В грот Хирона, на брег, не забывший младенца Ахилла, И на этейскую темную высь. Оглашается кличем Снежная Осса, высокий Олимп [12] отзывается эхом; Доблесть вскипает в сердцах, и жизни отважным не жалко: Им не преграда ни круча скалы, ни глубокие русла 185 Рек: несутся стремглав, и стелется даль под копыта.      Если бы в этот час с этим духом ударить на битву — Греция в жертву мечам не досталась бы силой измены, В крае Пелопа цвели города бы, не ведая Марса, Лакедемон бы стоял, стояли бы стены аркадцев, 190 Дым не застлал бы два моря, взлетев над горящим Коринфом, И кекропийская мать не томилась бы в лютых железах, [13] Мог бы этот день положить предел злополучью, Искоренив навсегда семена всех будущих бедствий. О, какой триумф отымаешь ты, зависть Фортуны! 195 В трубный рев и в ржанье коней приходит посланье От государя и слух поражает оружного мужа.      Он изумлен. Великая скорбь и великая ярость Душу терзают его: ужели столь жалкому трусу Столько воли дано? В сомненье он ищет решенья — 200 В бой ли вести войска или бросить славное дело, Так превосходно начав? Он хочет помочь иллирийцам — Но на пути государев приказ. Послушанье сильнее: Доблесть смириться должна. Там — зовет всеобщее благо, Здесь — опала грозит. И вот он в негодованье 205 Руки к небу простер и рек от полного сердца:      «Вышние боги, досель не сытые гибелью римской! Если под корень подсечь великую нужно державу, Если единый удар погубить должен дело столетий, Если постыл человеческий род, — пусть буйное море 210 Ринет на сушу потоп, пускай в колеснице небесной, Сбившись с пути, Фаэтон наудачу отпустит поводья, — Но не Руфин! Ему ль эта честь? Ужель не позорно Миру пасть от Руфиновых рук? Увы! отзывают Нас из разгара войны, велят сложить нам оружье! 215 Вы, города под огнем и мечом, свидетели будьте: Я повинуюсь и бедственный мир уступаю крушенью! Поворотите знамена, вожди! Восточное войско, В путь, по домам! Пусть луки замрут, пусть трубы умолкнут, Пусть уцелеют враги — таково повеленье Руфина!» 220      Эти услышав слова, общий рев испустили когорты: Как керавнийская зыбь, италийским дробимая кряжем, [14] Как из увлажненных западных туч исходящие громы, Так не хотят расходиться полки, так требуют боя, Так за великого спорят вождя, так каждое войско 225 Хочет его для себя. Любовь соревнует с любовью, Достопохвальный колеблет мятеж обоюдную верность И, наконец, в таком прорывается ропщущем крике:      «Кто обнаженные наши мечи, занесенные копья Хочет вырвать из рук, разогнуть напряженные луки? 230 Кто на сверкнувший клинок налагает запреты закона? Вспыхнувши раз, воинственный дух погасать не умеет: Дроты сами хотят упиться варварской кровью, Сами рвутся в полет, и клинок увлекает десницу, И не приемлют ножны не отведавших недруга лезвий. 235 Нет! не потерпим! Доколь раздорами нашими тешить Гетов? Опять восстает гражданской усобицы призрак! Кровь в наших жилах — одна, орлы наши — общая стая: Не разделяй их! Одно неразъемлемо цельное тело Перед тобой. Мы пойдем за тобою в любые походы: 240 Хочешь — в фульские льды, под гиперборейские звезды, Хочешь — в ливийскую степь, в пески, раскаленные солнцем; Если желанен тебе красный берег Индийского моря — Золотоносную пить готовы мы воду Гидаспа; [15] Если прикажешь на юг, где новорожденного Нила 245 Тайный источник лежит,— весь мир за тобой позабудем. Где бы под сводом небес Стилихон шатры ни раскинул — Там отчизна для нас!»                          «Оставьте! — повелевает Вождь. — Вложите мечи! Пусть прежде развеется туча Злобы, грозящая мне. Победа не стоит победы, 250 Если она для меня одного. Ступайте, ступайте, Верные юноши — уж не мои!» Не добавив ни слова, Он обращается вспять. Так лев, зияя несытой Пастью, спешит отступить, когда набежавшие толпы Пасших стада пастухов копьем и огнем его гонят: 255 Клонит он шею к земле, застилает гривою очи И раздвигает трепещущий лес тоскующим ревом.      Как увидал легион, что он разделен и покинут, — Горький вздымает он стон, орошает слезами забрала, Вздох сжимает в груди, но сдавленный рвется наружу, 260 Панцирных крепких пластин сотрясая железные связи. «Предали, предали нас! запрещают идти за любимым! — Так восклицают бойцы. — О вождь, ужели презренны Эти десницы тебе, столько раз победные в сечах? Разве мы для тебя — ничто? Зачем удостоен Запад счастья иметь тебя над собою у власти? Что мне родные края, что мне дети, с которыми свижусь, Что мне за радость почтить пенатов любимого дома? Все без тебя мне не мило. А там нависает тирана Пуганый гнев над моей головой: уж верно, он мыслит 270 Новую кознь против нас, и быть нам добычею диких Гуннов или в рабах ходить у немирных аланов! А ведь еще не иссякла во мне природная сила И не отвыкла рука владеть разящим железом! Знай же: останешься ль ты под закатным своим небосклоном, 275 Все равно, Стилихон, для меня и вдали ты единый Вождь, и верность моя — для тебя. Тебя ожидает Должная жертва от нас: да свершится святое закланье!»      Так скорбя, покидали войска гемонийское поле [16] И подступали уже к македонским пределам, в которых 280 Стены стоят Фессалоники. Боль сокрыта в глубинах Сердца, и гнев молчаливо мостит дорогу для мести: Ищет взгляд удобного места и доброго часа Для совершенья того, что задумано. Но ни единый В вооруженной толпе не выдал угрозы словами. 285 Как подивятся потомки в свои грядущие годы, Что сохранялся в молчанье такой многолюднейший сговор, Умысл остался сокрыт, и жар души не прорвался Ни в путевой болтовне, ни за чашами шумного пира! Всех побуждало молчать одно и то же упорство: 290 Тайну народа хранил весь народ. А уже миновался Гем, и была позади Родопа, и вот по фракийской Войско равнине пришло в по Гераклу зовущийся город. [17]      Об удаленье вождя и о приближении войска Слышит Руфин донесенья и, вскинувши гордую шею, 295 Мнит, что уже он спасен и в руках у него уже скипетр. Голос возвысивши, он ободряет приспешников дела: «Он побежден! он изгнан! в моей империя власти! Больше мне враг не грозит! И единый я всякому страшен — Кто же теперь на меня посягнет, укрепленного войском? 300 Не одолев безоружного, кто на оружного встанет? Тщись теперь, Стилихон, измышлять в своем отдаленье Пагубу мне! Между нами лежат неоглядные земли И пограничный Нерей грохочет морскою волною! Больше, покуда я жив, тебе скалистые Альпы 305 Не перейти! Оттуда пускай в меня острые стрелы, Меч оттуда найди, который бы мог дотянуться До Константиновых стен! Ужели былые примеры Не остановят тебя? Хоть один на меня посягатель Спасся ль от этой руки? В середине целого мира 310 Ты стоял — я столкнул тебя прочь, я лишил тебя ратей. Ныне пируйте, друзья! Пора нам готовить подарки Щедрые новым войскам: должны мы осыпать их златом. Завтра засветится день, благосклонный моим вожделеньям: Царь, хоть не хочет того, но сам, принужденный, прикажет 315 Царство со мной разделить. Двух бед избегну я сразу: Низкой доли слуги и злой славы захватчика власти».      Вот какие слова обращал он к черному скопу Ближних злодеев своих, совместным окрепших разбоем И приведенных в подмогу ему единою мыслью — 320 Что ничего им запретного нет: совместною тайной Прочен преступный союз. И вот они уж заране Распределяют отбитых невест, разделяют добычу, Предназначают, кому на каких обжорствовать странах.      Ночь приняла на покой в свое глубокое лоно 325 Смертных усталых, и сон распростер свои черные крылья. Только Руфин, волнуясь в душе тревожной заботой, Трудно нащупывал сон. А едва успокоившись сердцем, Вдруг он перед собой увидел ужасные тени — Тени тех, кого сам погубил; и одна, проясняясь, 330 Так обратилась к нему: «Проснись! О чем ты томишься? Знай: конец всем трудам и покой после тяжких свершений Завтрашний день тебе принесет: вознесешься превыше Всех, и тебя на руках понесут счастливые толпы». Так двоезначно сказала она. И, знаменьем темным 335 Он обманувшись, не внял, что его голове угрожало.      Вот уж лучи протянула заря к высокому Гему, И в поднебесье Титан устремил колесницу поспешней В жажде быть наконец Руфиновой зрителем смерти. Ложе покинул Руфин, велит разукрасить по-царски 340 Свой чертог, способный вместить несметных застольцев, — Ныне будет им пир! — а на золоте, ждущем раздачи, Повелевает чеканщикам выбить свой собственный профиль. Сам же пускается в путь, чтоб приветить идущие рати, Царственно глядя вокруг, надменней, чем истинный август, 345 Шею по-женски взогнув, уверенный в том, что достигнет Власти, словно уже порфира окутала тело И над висками зажглась диадема в камнях драгоценных.      Есть у ворот городских, обращенных к полдневному небу, Возле стены равнина и луг; кругом отовсюду 350 Море лежит, и одна лишь туда пролегает дорога. Здесь-то пылавшие местью войска, сияя оружьем, Встали полк за полком. На левом крыле пехотинцы Держат ряды, а с другой стороны за всадником всадник Рвущимся вскачь скакунам уздает горячие губы. 355 Воин над головой потрясает перьями шлема, И на плечах у него железными красками блещет, Переливаясь, дрожащая сталь: из выгнутых полос Латы, скрепясь, облегли живые члены, и с ними Движутся — страшно смотреть! — как будто стальные, фигуры 360 Тронулись с мест, и металл задышал человечьим дыханьем. Тот же убор одел и коней: железный очелок Грозен врагу, а железным бокам не опасны удары. Каждый стоит на месте своем, прекрасен и страшен, И ужасая и радуя взгляд, а над ними в утихшем 365 Ветре обвисли на копьях грозившие недругам змеи.      Август привет воздает знаменам, овеянным славой. Следом за ним Руфин к обманам привычною речью Славит десницы бойцов, говорит по имени с каждым, Всем обещает, что ждут возвратившихся жены и дети 370 В их невредимых домах. Они, притворством притворству Должный давая ответ, заходят тем временем сзади, Дальнею строй изогнув дугой и готовясь нежданно Оба конца ее сблизить в кольцо. Начинает сужаться Поле, сдвигается щит ко щиту, все круче и круче 375 Выгиб, сводящий крыло и крыло постепенно и мерно. Так расставляет широкую сеть вкруг зеленого леса Ловчий, так рыболов устрашенную к берегу рыбу Гонит, неводом в плен забирая чешуйную стаю. Все тесней ячеи, все больше смыкается выход. 380 Лишние отстранены. А Руфин, окруженья не ч\д, , . В прежнем пылу уж хватает за плащ неробкой рукою Августа, требуя: «Дай с тобою взойти на трибуну, Почесть со мной раздели, объяви меня дольщиком скиптра!» Вдруг отовсюду сверкнули мечи, вдруг грянул ужасный 385 Крик со всех сторон: «О подлый, о мерзкий, ты думал Нас склонить под ярмо, нас ввергнуть в рабские узы? Ты позабыл, откуда наш путь? Рабами ли зваться Тем, кто сам для людей возвращал и закон, и свободу? Дважды нами подавлен мятеж, дважды сломлены Альпы, [18] 390 Нас приучила война не знать над собою тиранов!»      Слышащий окаменел. Пути к спасенью закрыты: Всюду железный колышется лес. И справа и слева Замкнутый, видит он блеск клинков, повергающий в трепет, Так свирепый зверь, из урочищ исторгнутый отчих, 395 Выси покинувший горных лесов и круглому цирку Брошенный в дар на арену, глядит, разъяренный, и видит: В плеске толпы перед ним — боец, разящий с колена, Всюду грохочет народ, теснятся ряды над рядами, — И замирает в тоске, оглушаемый криком и свистом. 400      Тут из ратных рядов бросается самый отважный, Меч наготове, пылает лицо и яростно слово: «Это гонимый тобой Стилихон своею десницей Здесь поражает тебя! далек он, но меч его близок!» Крикнул, и в бок вонзает клинок заслуженной кары. 405 Счастлива длань, которой дано было первою кровью Жертвы закланной омыть страдания целого мира! Вслед за одним бросаются все и ударами копий Тело дробят, острия все в одном согреваются мясе, И ни один не желает уйти с незапятнанной сталью. 410 Этот рвется ногтями к еще не смеженному взору Алчных очей, тот схватил, как добычу, отъятую руку, Третий ногу отсек, четвертый плечо из сустава Вывернул; этот в спине позвонок с позвонком разымает, Этот печень, тот сердце, тот полные вздохом последним 415 Легкие вырвал на свет. Мало места для мести, простора Для ненавидящих нет! Исчерпана смерть, но казнящим Удержу нет: раскромсанный труп вздевают на копья, И покраснела земля, как там, на горе Аонийской, [19] Где погибал от вакханок Пенфей или где Актеона 420 Бросила псам за брошенный взгляд богиня Диана.      О, Фортуна, ужель столь долгую милость злодею Хочешь таким окупить ты возмездием, хочешь поправить Зло, что сама нанесла? Один ли расплата за многих? Всем раздай Руфинову плоть исстрадавшимся землям, 425 Голову Фракии дай, ахеянам торс в утешенье, — Что же дашь остальным? Всех частей его тела не хватит Всем разоренным краям!                          Но вот уж из города мчится Освобожденный народ: старикам не преграда их годы, Юным девам — их стыд; мужей потерявшие вдовы 430 И сыновей потерявшие матери волей тирана Быстрой стопой к ликованью спешат. Им любо направить Шаг по растоптанным членам, окрасить сандалии кровью, Любо градом камней взметнуть, осыпая удары На роковое лицо, с высокой глядящее пики 435 Над многолюдной толпой, с торжеством шагающей в город! А по рукам гуляет рука на посмешище черни: Ищет она подаянья в угоду душе ненасытной, Страшную шарит корысть, и пальцы ее, как живые, Крючатся, если, глумясь, шевельнуть ведущую мышцу. 440 О, пускай же никто на свое не надеется счастье! Так превратны щедроты богов, так изменчиво небо! Эта рука, которая сжать надеялась скипетр, Эта рука, над которой клонились с покорным лобзаньем Столько знатнейших уст, теперь для убогого тела 445 На погребальный обряд посмертной просит подачки! Каждый на это взгляни, в счастливой вознесшийся доле: Здесь под стопами толпы площадной не тот ли растерзан, Кто пирамиды себе воздвигал, для будущих манов Пышный готовя покой, чтобы спорил он с роскошью храмов! 450 Он, окутать себя сидонскою мнивший порфирой, [20] Голый, брошен стервятникам в снедь! Он, целым владея Миром, лежит, не имея земли на могильную яму, В множестве мест погребен и все же лишен погребенья!      К небу казнь понеслась. Свободней вздохнули светила, 455 Легче стало земле, стряхнувшей проклятое бремя. Тяжкая тень опускается в Орк, устрашая Эака. Цербер лаем тройным удержать ее хочет, но тщетно! Души его обстают, неправых расправ его жертвы, Черным сонмом его окружив, влекут его к судьям, 460 Горьким воем вопя. Так пчелы слетаются роем, Если пастух вороватой рукой потревожил их соты: Рвутся к лиц, крылами жужжат, колючие тянут Жала, спешат защитить родное гнездо меж каменьев Милой скалы, где их полый приют в отеческих щелях, 465 И полосуют, наклонно летя, взволнованный воздух.      Место есть под землей, где в общем сливаются русле Страшный Коцит и злой Флегетон, неприветные реки: Эта — слезами катясь, другая — огнем разливаясь. Между теченьями их, но к огненным ближе потокам 470 Высится башня, крепка адамантом, и левую стену В жарком купает огне, а о правую бьется волною Горько стенящий Коцит, и плач откликается плачу. Сходятся в этот предел по скончании жизни все души Смертных. Никто ни пред кем не отмечен бывалым почетом, 475 Следом земной судьбы, и царя без царского званья Нищий убогий теснит. Разбиратель их дел, на высоком Троне сидит над ними Минос, и пытает их вины, И отделяет неправых от правых. А кто не желает Свой исповедовать грех, тот отходит к суровому брату. 480 И Радаманф заносит свой бич. Обозревши деянья Жизни земной и весь ее путь до последнего шага, Мерит Минос достойную казнь: в звериные узы Душам замкнуться велит. [21] Кто свиреп, тот в медвежием теле, Хищный — в волке, коварный — в лисе обретает темницу; 485 Тот, кто в праздности жизнь проводил, вином и Венерой Теша ленивую плоть и коснея в роскошном разврате, Здесь заточается в туше свиньи, нечистой и жирной; Тот же, кто неумеренно был говорлив, не умея Тайны хранить, для житья низвергается в рыбные воды, 490 Чтобы обилие слов искупать непрерывным молчаньем. И лишь когда в три тысячи лет несчетные лики Сменит душа и очистится вновь летейским потоком, Вновь призывает судья принять ее вид человека.      Так восседающий здесь и стигийские правящий тяжбы, 495 Суд суровый верша и старинным ответчикам внемля, Видит вдали Руфина Минос и, сумрачным взором Смерив его, гласит к нему так с сотрясенного трона:      «Ближе, ближе ступай, о скверна смертного рода, Прорва, несытая золотом, лень, бередимая мздою; 500 Ближе сюда, для меня всех преступников злейший — бесчестный Судопродавец, от северных стран призывающий Марса: Ты, чьих бесчисленных жертв не обымут затоны Аверна [22] И не умеет в свой челн изнемогший вместить перевозчик! Явную ль станешь вину отрицать? Пороки на сердце 505 Выжгли свое клеймо и напечатлели свой образ — Что свершено, того не сокрыть! Все казни, все муки Здесь тебя ждут: над тобой нависнет, качаясь, грозящий Рухнуть утес; летучая ось тебя выкружит в беге; Влага коварно отхлынет от губ и обманутой жаждой 510 Высушит горло твое; и, прежние бросив добычи, К сердцу слетит твоему неотступно терзающий коршун. О, сколь малая часть твоих деяний — деянья Тех, кто нес эти казни досель! В такую ли меру Тантал грешил языком, Салмоней — дерзновенным перуном 515 И безрассуднейший Титий преступной своею любовью! [23] Если все и у всех злодеянья собрать воедино — Их превысят твои. В каком свести наказанье Все наказанья за них? Чему не приищется кары Порознь, тому возможно ль найти совокупную кару? 520 Прочь! из сонмища душ исторгните эту заразу — Хватит нам вида ее! не терзайте нам долее зренье, Не оскверняйте подземный чертог! Бичами, бичами, Прочь, за Стикс, за Эреб, туда, в разверстую бездну, Глубже, чем черный затвор Титанов, глубже, чем Тартар, 525 Глубже, чем Хаос, туда, где начало незрячего мрака, Пусть низринутый рухнет и вечно там страждет, доколе Ветры бьют в берега и небо вращает светила».