10

Я всё больше приходила к выводу, что не создана для принятия решений. Ещё меньше — чтобы бороться за себя, и совсем не создана, чтобы размышлять. Всё, что потом происходило, очень меня удручало. Как говорит Леандр: «Если можно уладить всё одним махом, так оно и будет. Вот и всё. Покончив со всякими личностями, нужно согласовываться с администрацией».

Я искренне верила, что избавилась от Марселя. Впрочем, сам он не давал о себе знать, но это письмо из префектуры, которое я получила через неделю после его визита, уверило меня в обратном. Я так и сказала Леандру, что меня просят вернуться, чтобы «узаконить своё положение». Марсель довольно часто использовал своих друзей, когда меня надо было защитить, и мне было понятно, что это значит. Леандр тоже хорошо это понимал и тут же сказал, что поедет в префектуру вместо меня, чтобы узнать, чего они от меня хотят, и какие формальности ещё нужно исполнить. Я согласилась.

Утром Леандр уехал, и я осталась одна с Марией и собаками. Кроме Боба, который меня больше не покидал, все остальные собаки очень волновались. Они непрерывно кружили по кухне а, как только дверь открылась, удрали в сторону тропинки, ведущей к дороге. Здесь они прилепились к ограде и стали ждать. Когда я пошла звать их обратно, они вернулись понурыми. Только старый Дик отказывался двигаться с места. Мне это надоело, потому что ветер дул, не переставая, уже два или три дня, и было очень холодно. Когда я спросила Марию, что мне с ним делать, она ответила:

— Ничего. Пусть делает, что хочет. Такое происходит каждый раз, когда уезжает Леандр. С такой-то густой шерстью он точно не замёрзнёт. Он даже на снегу может часами лежать.

С тех пор, как я здесь появилась, Брассак никогда не уезжал. Раньше я об этом не задумывалась, а теперь, видя, как грустят собаки, осознавала, что я тоже веду себя сегодня иначе.

Я наблюдала за Марией. Я уже немного привыкла читать по её лицу и поняла, что она была обеспокоена. Я хотела воспользоваться отсутствием Леандра, чтобы попытаться узнать что-нибудь об их жизни до моего приезда. Но Мария сказала мне только, что земли достались им от её родителей, что они умерли более 15 лет назад, и только после их кончины она смогла выйти замуж за Леандра.

В какой-то момент, не знаю, к чему, Мария заговорила со мной о Боге и религии. Мария — верующая. Я осознавала, что она цеплялась за свою веру в Бога каждый раз, когда с ней происходило несчастье. Вообще я не понимаю, как можно так сильно за это цепляться, но ничего не сказала. У меня создалось впечатление, что Мария не понимает, что такое Бог и религия вообще, и сама не знает, во что верует.

Что меня интересовало, так это, что именно подразумевает Мария под словом «несчастья». Мне пришлось задавать ей этот вопрос несколько раз прежде, чем она призналась, что ужасно боится своего мужа, когда он возвращается домой пьяным. Я улыбнулась, заметив, что это происходит не так уж и часто. Тогда Мария сказала мне:

— Конечно, с тех пор, как вы здесь, он не возвращался в Лион. Но вот увидите, сегодня вечером он вернётся в стельку пьяным. А прежде он ездил туда раз в неделю. И каждый раз, возвращаясь, он начинает меня оскорблять.

Я ответила, что мне очень неприятно, поскольку он поехал в город из-за меня. Тогда она удивлённо посмотрела на меня и возразила:

— Наоборот, я должна вас благодарить… Ваше присутствие хоть как-то удерживает его здесь.

Произнеся последние слова, она печально улыбнулась. Больше мы почти не разговаривали, но я постоянно вспоминала эту печальную улыбку Марии. Мне казалось, что она очень страдает, и не только из-за Брассака, который мог вернуться пьяным. Я хотела, чтобы она поговорила со мной откровенно, но не знала, как к ней подступиться.

***

День казался мне бесконечным. Иногда я подходила к окну — ветер дул всё так же сильно. Он шёл с востока и обдувал всю долину. Ветер начинался в каштанах, поднимая опавшие листья и кружа их так неистово, что временами казалось, что идёт снег, только снежинки почему-то были большие и жёлтые. На противоположном холме качались от ветра сосны. По мере того, как день клонился к вечеру, небо опускалось ниже, и незадолго до наступления ночи облака, казалось, опирались на лес, чтобы завладеть холмом. Тогда мне вспомнилось, что, когда я была маленькой, бабушка называла это время «между псом и волком». Прежде, чем зажечь керосиновую лампу, она садила меня к себе на колени, и я смотрела в окно, слушая её истории. Истории те я едва помню, но зато хорошо запомнила, что деревья в это час всегда были похожи силуэтом на людей. Теперь те же формы я находила в каштанах, растущих неподалёку. И так же, как и моя бабушка, Мария ждала полного наступления ночи, чтобы зажечь свет. Пусть это смешно, но, когда она повернула выключатель, я на мгновение пожалела, что здесь нет керосиновой лампы.

Я вернулась к столу и принялась чистить кукурузу. Мария взялась за штопку, но я заметила, что она часто бросает взгляды на будильник. Она знала расписание поездов и, должно быть, уже подсчитала, сколько времени понадобится Леандру, чтобы вернуться с вокзала. Больше она не проронила ни слова. Несколько часов подряд её лицо не меняло своего выражения. А я не осмеливалась ничего сказать сама. Да я и не знала, что сказать.

Каждый раз, когда кто-нибудь из собак шевелился, Мария бросала на них взгляд. В конце концов, в 8 часам она встала, чтобы накрыть на стол. Видя, что она ставит только две тарелки, я спросила её, будем ли мы ждать Леандра.

— Это бесполезно, — сказала она всё тем же своим неизменным тоном. — Если он успел сесть на последний поезд, то рано или поздно всё равно приедет. Сейчас поезда ходят по зимнему расписанию.

Как только мы закончили ужинать, Мария отвела собак в ригу. Когда она вернулась, я спросила, вернула ли она Дика.

— Нет, — ответила Мария. — Из-за ветра его всё равно не дозовёшься. И вообще он всё равно нас не послушает.

— Хотите, я пойду его поищу?

— Лучше оставить его на улице. Если вы заставите его вернуться силком, он будит скулить всю ночь, а из-за него будут скулить все собаки.

После этого мы поднялись спать.

Я никак не могла заснуть. Долгое время я прислушивалась к ночным шумам. Я думала о Брассаке. Я видела его мертвецки пьяным в баре, где встретила его. Возможно, он столкнулся с Марселем. Я заволновалась. Однако я знала, что Марсель очень дорожит своим спокойствием, и это меня немного успокаивало. Ещё я думала о Марии, о тех вечерах, которые она, должно быть, проводила одна, прислушиваясь, подстерегая каждое движение собак. Со времени «визита» Марселя я чувствовала, что она привязалась ко мне, и я тоже её полюбила. Но её манера поведения по утрам была мне не по душе. Более того, она была слишком скрытная. Но, думая о той жизни, которой она жила с тех пор, как осталась здесь одна с Леандром, я просто не могла на неё обижаться.

 

11

Меня разбудил голос Леандра. Была ночь, и я сразу же поняла, что проспала не очень долго. Очевидно, Леандр был на кухне. Я слышала, как он орёт и зовёт Марию.

Он опрокинул стул. А потом я тут же услышала тяжёлые шаги Марии, спускавшейся по лестнице. Я встала и торопливо оделась. Когда я пришла на кухню, Мария разжигала огонь. Брассак смотрел на неё, водрузив локти на стол. Она не успела одеться и потому была в белой ночной рубашке, очень просторной и такой длинной, что она доходила ей до пят. Под столом что-то шевелилось. Я подошла ближе. В ногах у Брассака намывалась маленькая, совсем чёрненькая собачка.

Брассак начал беспричинно смеяться, а потом сказал мне:

— Держи, девчушка, вот всё твоё хозяйство.

Он говорил с большим трудом. Широким жестом он вытащил из кармана кучу бумаг и швырнул их на стол. Я поблагодарила его и спросила, не возникло ли у него каких-либо трудностей. Он снова начал смеяться, но на это раз стуча себя кулаком в грудь.

— Запомни, малышка, у Антонена де Брассака не бывает непреодолимых трудностей. Брассак любит сложные обстоятельства… Спроси у старухи…

И он произнёс длинную тираду о том, что в его жизни было много ситуаций, одна опаснее другой, из которых он выбирался живым, подобно молодым героям вестернов.

Его слова, манера говорить и жесты были бы уместны и смешны, если бы это происходило, к примеру, в зале кафе. Я вспомнила о Маринетте и о многих других, кто так часто говорил о Брассаке, как о «забавном типе». Но сейчас мне не хотелось смеяться. Наоборот.

Я повидала много пьяниц, и всегда они были мне противны — кто-то меньше, кто-то больше. Но никогда не один набравшийся мужчина не производил на меня такого тягостного впечатления. Когда я была обязана их ублажать, я их ненавидела. Поначалу мне хотелось, чтобы ещё один стакан и вправду прикончил их. Сейчас же слушая Леандра, видя сгорбившуюся Марию, которая бегала от стола к шкафу, я чувствовала, как моё сердце переполняет боль.

При одном неосторожном жесте Леандра я заметила, что рукав его куртки был порван и окровавлен. Я подошла к нему.

— Вы ранены?

Он засмеялся и сказал:

— Царапина, малышка. Совсем небольшой след от ножичка. Ласково, так сказать.

Он немного помолчал и заговорил громче:

— Но Брассак не любит таких ласк. И тот сутенёр, что нанёс мне это удар, кряхтит сейчас на больничной койке. Или уже в морге… Но, разрази меня гром, дай Бог, чтоб кулак Брассака не совсем прикончил этого болвана.

Тут он резко поднялся. Стул упал, и собачка под столом заскулила, после чего ушла спать за печку. Брассаку не было дела ни до собаки, ни до стула. Он уже петлял зигзагом к двери, махая при этом руками и крича:

— Чёрт бы побрал вас, дорогой месье де Брассак, ну и резню вы устроили. Как оттаскали вы этого подонка и весь этот гнусный притон, который был свидетелем вашей победы над воровским сбродом на улице Мерсьер!..

Мария повернулась ко мне. Она была очень бледной, следя за его шатанием в разные стороны. Брассак уже не обращал на нас внимания. Он, спотыкаясь, передвигался из одного угла комнаты в другой. Остановился он только перед окном. Секунду он смотрел в него, не переставая орать, а потом пошёл дальше.

Потом он еле внятно забормотал. Однако сцену, которую он пытался описать, представить было нетрудно. Я прекрасно знала бар, где всё это происходило, и знала также большую часть её участников. Я понимала, что полиция почти никогда не вмешивается в такого рода стычки, где сводились счёты, потому что владелец бара её попросту не вызывает. Это меня успокаивало. И потом я была уверена, что Брассак преувеличивал. И в то же время я видела испуганное лицо Марии. Её низкий лоб нахмурился. Она становилась всё бледнее и бледнее. Должно быть, она знала, как это опасно перебивать Брассака, и потому сдерживала себя. Но, когда он замолчал, она сказала:

— Может быть, было бы лучше пойти в полицию, как это делают все?

Она говорила очень тихо, но Брассак всё равно её услышал. Он резко обернулся, чтобы обрушить на неё град проклятий. Сжав кулаки, он двинулся на Марию, которая от страха просто потеряла голову. Она испустила крик и бросилась к лестнице, но на третьей же ступеньке запнулась о свою длинную рубашку и упала.

Брассак встал перед ней и стал гоготать, хлопая себя по ляжкам. Я подбежала к Марии, чтобы помочь ей встать. Вроде бы она не слишком ушиблась. Обернувшись, я увидела, что Брассак сел на разломанный стул. Он больше не смотрел на нас, но продолжал смеяться.

Мы начали подниматься, и я снова взглянула на Брассака. Он всё так же сидел на сломанном стуле, кашлял, задыхался и плевал себе под ноги.

Оказавшись перед дверью своей комнаты, Мария повернулась ко мне. Она смотрела на меня, и её глаза больше не были пусты — в них застыл страх. Она страшно боялась. Я не знала, что делать. Мария заговорила первой:

— Обычно, когда он такой, я закрывалась на ключ.

Я поняла, что сегодня она не сможет этого сделать, потому что комнату, в которую уходил в таких случаях Леандр, занимала я. Тогда я предложила ей переночевать у меня. Не отвечая, она пошла за мной.

Брассак внизу больше не кричал. Наверное, он ел.

Вытянувшись рядом со мной, Мария не шевелилась. Казалось, она даже дышать перестала.

Некоторое время всё было спокойно, только ветер шумел за окном. Потом я услышала, как Брассак, спотыкаясь, поднимается по лестнице. Он задержался около нашей двери, проворчал что-то — я не разобрала слов, — и пошёл в конец коридора. Открылась другая дверь, но Брассак не вошёл. Должно быть, он включил свет и увидел, что Марии там нет, потому что вскоре быстро вернулся к нам. Мария начала дрожать и прижалась ко мне.

Он стал крутить ручку нашей двери, но напрасно — я закрыла её на ключ. Три раза Брассак сильно ударил в дверь.

— Он сломает дверь, — выдохнула Мария.

Тут Брассак стал кричать:

— Открывайте, шлюхи… или я… или я всё здесь разнесу!

Я почувствовала, как Мария зашевелилась. Я схватила её за руку и сказала, чтобы она не вставала. В отличие от неё, я его не боялась.

Брассак продолжал нас поносить, но он говорил так громко и так быстро, что я половины не поняла из того, что он сказал. Он заткнулся только, чтобы два раза ударить в дверь ногой. Потом он снова заорал, но теперь было отчётливо слышно каждое слово:

— Вы две потаскухи… Вместе вам будет хорошо в постели… Брассак, да у тебя ж сразу две проститутки! Но тебе остаётся только дрочить — проститутки сегодня бастуют!

Следующую минуту он гоготал, не переставая. А потом вдруг бросил:

— Слышишь ты, Мария-рохля? Ты такая же проститутка, как и она… Ты та, кого трахают, а пользы никакой… У тебя ни на что негодное брюхо, слышишь? Негодное! Ты даже ребёнка произвести не способна!

Мария начала плакать. Она плакала тихо, стыдливо, с короткими всхлипами. От каждого оскорбления Брассака мне становилось больно за неё. Но он продолжал. Секунду я держалась, но потом не вытерпела, и, живо поднявшись, подбежала к двери.

— Симона! — вскрикнула Мария.

Я велела ей молчать. Не зажигая свет, я быстро повернула ключ и распахнула дверь. Увидев меня, Брассак заткнулся. Руки повисли вдоль его большого качающегося тела. В его взгляде не было больше прежней злобы. На мгновение он напомнил мне Боба, когда его бранили. Я намеревалась выругать его или даже дать пощёчину, если понадобится. Но я просто сказала:

— Вы отвратительны.

Он что-то пробормотал и медленно поплёлся к себе, ссутулившись ещё больше, чем обычно. Огромные ладони, казалось, тянули его руки к полу.

В тот момент у меня было странное ощущение, что Леандр никогда не дойдёт эти несколько метров до конца коридора, и я навсегда останусь здесь стоять, глядя ему вслед.

Однако он всё-таки добрался до своей двери и закрыл её за собой, не оборачиваясь.

 

12

На следующее утро Мария нечаянно разбудила меня, когда вставала. Она очень старалась меня не беспокоить, но я всё равно плохо спала всю ночь. Несколько раз я просыпалась, и, почувствовав рядом тепло чьего-то тела, я поначалу очень удивлялась.

Я притворялась спящей, пока Мария не вышла из комнаты. Наверняка она очень устала.

Она долго плакала. Даже во сне, я несколько раз слышала, как она всхлипывала и вздыхала. Я хотела её утешить, но не знала, что сказать ей после всего того, что наговорил Брассак. Поэтому я предпочитала молчать. Слыша её непрестанные рыдания, я думала об источнике, который начинался из глубин земли, под каштаном. Если заткнуть его устье рукой, вода тут же отыщет другой выход. Ничего не поделаешь, она всё равно будет течь. Также и Марии нужно было выплакать всю свою обиду.

Когда она вышла, я снова попыталась уснуть, но не могла, а вставать у меня не было сил. Как только я спустилась, Мария очень удивилась и извинилась, что разбудила меня. Я ответила, что это неважно.

Подходя к столу, чтобы взять бумаги, которые Брассак бросил вчера, я увидела короткую записку, написанную его рукой. Мария заметила мой взгляд и сказала:

— Как видите, он ушёл ещё до рассвета. Он оставил эту записку, чтобы мы не ждали его к обеду.

— И где же он?

— Наверное, в другой части долины, в Старой Земле — он собирался рубить сосны, я слышала стук наверху.

Я вышла из дома и пересекла двор. Вдалеке действительно раздавались методичные удары топора по дереву. Я внимательно посмотрела на сосновый лес, которая находилась на вершине холма — её называли Старая Земля. Несколько раз я была уверена, что вижу движение, и это Леандр, но на самом деле, из-за усилившегося ветра шевелилось всё. Было очень холодно, и я заметила, что ветер дует уже не с востока, а с севера.

Вернувшись домой, я стучала зубами. Мария развела огонь, и кухня наполнилась приятным теплом с вкусным запахом кофе с молоком.

Я села завтракать. Я была голодна и вообще очень любила кофе с молоком и тартинки с маслом, но даже это не могло отвлечь меня от мыслей о Леандре. Я спросила Марию, взял ли он c собой что-нибудь поесть. Она сказала, что, видимо, он взял с собой хлеба и кусок свиного сала. Она немного помедлила, а потом добавила:

— И всё-таки весь день без горячего и в такую-то погоду, разве ж так можно!

Вскоре Мария вышла с ведром похлёбки, которую приготовила для своей свиньи.

Утро показалось мне бесконечно долгим. Я не знала, чем себя занять. Мария не говорила ни слова. Однако когда наши взгляды встречались, между нами будто пробегал ток. Раньше такого не было. Разумеется, мы обе немного смущались, но было и ещё что-то, похожее на сообщничество, на секрет, который мы обе должны были сохранить.

В 10 часов я спросила Марию, не сварить ли нам суп, чтобы я потом могла отнести его Леандру в котелке. Она лишь сказала:

— Казалось бы пустяк, но путь неблизкий, да и наверх взбираться надо.

Я никогда не поднималась в этот лес и подошла к окну, чтобы оценить расстояние. Было, конечно же, далековато. Но тут я подумала о предстоящем дне, о Леандре, забравшем всех собак, и сказала:

— Ничего, я всё равно пойду.

Мы сразу же почистили овощи, и Мария стала готовить вкусный суп со свининой и копчёной колбасой.

В полдень мы вдвоём закончили есть, и я могла идти. Мария приготовила пузатый котелок, куда она налила суп и в придачу положила кусок свинины и полпалки колбасы.

— Он всегда берёт с собой этот котелок — он не очень тяжёлый, и его можно повесить над огнём.

В сумку она мне положила ложку, миску и хлеб.

Я пошла по тропинке, и мне было непривычно, что передо мной не бежит Боб. Ветер дул всё так же сильно, без конца кружа вихрем листья и поднимая их вверх. Каштаны качались и трещали. Во время ходьбы я не мёрзла. Ветер дул мне в спину, и я чувствовала, как он пронизывает меня до костей и поддувает под манто. Несколько раз он заставил меня вспомнить о мужских руках.

Думая об этом, я не могла не обойти мыслями прошлую ночь. Тепло Марии, которого было достаточно, чтобы разбудить меня, немного смущало.

С тех пор, как я встала, я чувствовала — что-то изменилось. Конечно же, я думала о Марии и о Леандре, о той жизни, которую они вели многие годы, постоянно ссорясь без причины, но и не только об этом.

Ветер всё также подгонял меня в спину, а листья, подлетая, задевали мне лицо и ноги. Я проделала уже три четверти пути, как вдруг осознала, что с самого утра у меня перед глазами стоит лицо Марселя.

Я остановилась. Но больше я не была в состоянии недельной давности, теперь я была способна думать.

Неужели я действительно хотела видеть Марселя?

Я знала, что по пути я не смогу избавиться от этой навязчивой идеи. Но, несмотря на это, я подняла котелок и пошла быстрее. Тропинка поднималась теперь между целиной и лугом. Деревьев, которые могли бы защитить меня от ветра, который дул мне теперь в правый бок, больше не было. Я побежала, но под сенью сосен вынуждена была остановиться, чтоб отдышаться.

Только я хотела двинуться дальше, как на меня набросился Боб. Из-за него я чуть не упала со своим котелком, но ругать его не стала. Со времени моего приезда сюда, это был первый раз, когда я не видела его полдня. Я погладила его по голове, и мне ничего другого не оставалось, как следовать за ним к Леандру.

Леандр уже срубил пять больших сосен и обломал им ветки. Теперь он вязал хворост, и поэтому я не слышала стука. Когда он увидел меня, то сначала очень смутился, а потом грустно улыбнулся. Я решила, что лучше всего сделать вид, как будто так и надо, и крикнула:

— Обедать, лесной человек, обедать!

Тогда Леандр подошёл ко мне и сказал:

— Идти слишком далеко, не нужно было…

Но я чувствовала, как он счастлив, что я пришла. По дороге суп остыл, и надо было развести костёр. Но здесь, на верху холма, и из-за сосен и ветра этого делать было нельзя. Мы спустились к ручью. Там, рядом с костром, который Леандр развёл между двух камней, было так хорошо. Ветер едва ощущался, но было слышно, как он дует над нами, завывает и как трещат от него ветки. Он метался над долиной, почти не опускаясь в её низину. Ему удалось взметнуть лишь пару листьев, которые медленно опускались на землю. А ещё было забавно наблюдать, как дым нашего костра поднимался прямо, а потом, встретив наверху ветер, трепетал и сразу изворачивался.

Леандр сидел на земле, напротив меня. Я смотрела на него сквозь дым — он всё так же грустно улыбался. Когда суп подогрелся, он захотел, чтобы я тоже налила себе тарелку. Я не заставила долго себя упрашивать, потому что по пути очень проголодалась. Да к тому же Леандр утверждал, что суп просто бесподобный. Так оно и было, мне он тоже показался очень вкусным.

Леандр съел всё, что осталось, натёр котелок и тарелку песком и вымыл их в ручье. Затем он сел рядом со мной. Я ясно видела, что он хочет мне что-то сказать и что это облегчит его душу, но я не знала, как подвести его к этому разговору. В итоге он прокашлялся, плюнул в огонь, повернулся ко мне и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Вчера вечером я вёл себя очень мерзко.

— Да, немного. Но это из-за меня.

— Нет, такое бывало и раньше… И даже хуже.

— Ничего, зато то, что вы сделали для меня, — неоценимо.

— Не будем об этом. Теперь ты можешь жить спокойно. С Марселем покончено. И е только благодаря мне. Я узнал, что на нём висит одно грязное дельце, так что в его же интересах залечь на дно.

Больше Леандр не затрагивал темы с Марселем. После долгого молчания он спросил:

— Что конкретно я сказал вчера Марии?

Я подумала и ответила:

— Я не помню точно. Но это было достаточно грубо.

Он низко опустил голову. Мне стало его жаль, но я вспомнила о Марии и добавила:

— Вы не должны столько пить. Я не понимаю, вы же можете так долго не брать в рот ни капли, и вдруг…

Он выждал немного, а потом поднял голову и сказал:

— Это сильнее меня.

— А оскорблять Марию, как вчера, да ещё обзывать её шлюхой — это тоже сильнее вас?

Леандр поклялся, что не помнит, чтобы называл её так. Подумав секунду, он спросил меня, всё ли это, что он сказал Марии обидного. Я поколебалась, зная, как ему будет тяжело, если я скажу правду. Но потом решилась сказать всё. Он вздрогнул и снова поклялся, что на трезвую голову никогда не упрекал за это Марию. Он понимал, что не её вина, если она не может иметь детей. Он догадывался, что она очень страдала, и не меньше его.

Я почувствовала, что он очень несчастен, и чтобы облегчить душу, ему нужно выговориться. Для него слова были, как слёзы для Марии.

В какой-то момент он остановился, вздохнул и тихо сказал мне:

— Знаешь, малышка, Когда понимаешь, что жизнь не удалась, хочется завести ребёнка. Ты начинаешь остро нуждаться в нём. Хочется сделать так, чтоб хотя бы у него всё в жизни получилось.

Он опять замолк, а потом поднял голову и, показав на долину, воскликнул:

— Видишь, мы в тупике. И я тоже! Я сам как тупик! После меня ничего не останется.

И он снова начал говорить. Он долго рассказывал мне, как собирался стать великим актёром. Брассак — это название его родной деревни. На самом деле, его фамилия — Дюран, но, когда он играл в театре, то взял себе псевдоним Антонен де Брассак. Теперь ему всё равно, если его называют Дюраном, но, когда он пьян, то требует именовать ct,z только Брассаком. Это я уже заметила. Также он объяснил мне, что женился на Марии в сорок лет, когда его театральная карьера провалилась окончательно. Он был без денег, без работы. А у неё была своя земля, и он переехал к ней. С тех пор он ездил в Лион только, чтобы напиться и выставить себя напоказ.

В какой-то момент он замолчал, взглянул на меня и опять опустил глаза.

— Самое отвратительное во всём этом то, что всем я обязан Марии. Я имею в виду не только эти земли и дом. Когда я пью, то всегда пью на её деньги. На те средства, что у неё остались, и что могли бы улучшить нашу жизнь. Это ужасно — быть не в состоянии думать об этом, когда это так нужно.

Пока он говорил, пришла маленькая чернявая собачка, которую он принёс накануне, и села у его ног. Леандр стал её ласкать, а, когда закончил говорить, я спросила его, где он её нашёл. Он посмотрел на меня и сказал:

— Я не нашёл её. Я никогда не ищу собак — я беру их из приюта.

Я спросила, зачем он так часто приводит собак, если знает, что это не нравится Марии.

— Не знаю, — ответил он. — Не знаю. Видно, это тоже сильнее меня.

Тут я вспомнила тот день, когда он привёл домой меня, и больше ничего не сказала.

Было уже поздно, и мы поднялись в лес, Леандр собрал связки хвороста и поднял свой нож и топор. Он надел котелок на рукоять топора, а топор положил на плечо, я взяла сумку, и мы пошли обратно в сопровождении скакавших вокруг нас собак.

Ветер дул всё так же сильно и мне снова, как и утром, чудилось, будто меня обнимает чья-то рука. Однако я почти не обращала на это внимания, размышляя обо всём том, что поведал мне Леандр.

 

13

Я думала об этом всю дорогу, глядя в спину Леандру, шагавшему впереди меня, глядя на его топор и плечи. Время от времени он останавливался, поворачивался ко мне, чтобы убедиться, что я иду за ним, и улыбался. И хотя я ещё хорошо помнила вчерашнюю ночную сцену и его противную пьяную рожу, несколько раз я ловила себя на мысли, что если бы у меня был отец, я бы хотела, чтобы он был похож на Леандра. Но моя бабушка никогда не рассказывала мне ни об отце, ни о матери, Да я и сама никогда не думала о них и теперь спрашивала себя, отчего, глядя на эту широкую, чуть ссутулившуюся спину впереди меня, я вдруг подумала о них.

Когда мы вышли из лесу, Леандр остановился в том самом месте, куда приводил меня в первый день. Мы немного отдышались и сели на склоне, чтобы укрыться от ветра. Было ещё не очень поздно, но из-за затянутого неба и потемневшей долины казалось, что вот-вот наступит ночь. Собаки слонялись вокруг нас. Маленькая чернявая собачка подходила к Леандру чаще других, чтобы обнюхать его и дать себя приласкать. В конце конов, она улеглась у него в ногах и больше не двигалась. Леандр положил руки ей на голову и сказал мне:

— Видите, она уже хорошо меня знает.

Он словно задумался на время, а потом добавил:

— Забавно, каждый раз, когда я беру собаку, я никогда в ней не разочаровываюсь.

Я снова вспомнила день нашей встречи. И поскольку я не хотела думать об этом, я напомнила Леандру, что он обещал рассказать мне историю этой долины. Он посмотрел на меня и сказал:

— Знаете, это невесёлая история.

Я ответила, что это неважно, и он приступил к своему рассказу.

Когда он, Леандр, приехал сюда — после женитьбы на Марии — то ещё застал большую семью на заброшенной сейчас ферме, которую мы видели сквозь деревья. В другом доме жил ещё совсем юный Роже со своими родителями и четырьмя братьями и сёстрами. Тогда в долине жило много людей, но они встречались только на лугу, не ходили друг к другу в гости и не помогали. Именно Леандру пришла в голову идея об этой игре в шары.

Теперь он говорил со мной очень просто, без красивых жестов и театрального тона. Иногда он замолкал, подолгу глядя на холм с площадкой для игры в шары.

— Поначалу, — продолжал он, — когда я сказал им об этом, они засмеялись. Но поскольку была зима, и работы особенно не было, они согласились попробовать. И уже одно то, что они этим занимались, приносило им, как мне казалось, удовольствие. В игре были задействованы все, включая женщин и детей. Это увеселение продолжалось весь день. Мы расходились только вечером.

Затем Леандр понизил голос. Постепенно мне начало казаться, что он забыл про меня и говорил вслух сам с собой.

— Мы играли каждое воскресенье. Только самая плохая погода могла нас остановить. Каждый приносил что-нибудь с собой, и вместе мы устраивали большой пикник. Мы играли в шары, женщины, болтая, вязали, а ребятишки веселились.

Я решила, что он закончил, потому что долгое время молчал. Он всё так же смотрел то на холм, то на дом Роже, то на заброшенную ферму. Впрочем, после долгого молчания, он вздохнул и, повернувшись ко мне, продолжал:

— Это был пустяк, понимаешь, это не меняло сути вещей, но такова была жизнь. И потом те старики, что были здесь, они же были всего лишь людьми. У нас с Марией не было достаточно земли, чтобы держать лошадь, и поэтому я был вынужден пахать на корове, а это нелегко. И животному на пользу не шло. Тогда-то мне и подвернулся отец Роже со своей кобылой. Я возвращал её ему, когда ему надо было ехать рубить деревья.

Я спросила, почему Роже не делает то же самое. Леандр пожал плечами и сказал:

— Его нельзя упрекать. Он дольше всех продержался после смерти родителей. Когда он остался один, надо признать, что ему было совсем невесело. А потом он, как и другие, нашёл работу на заводе. Он остался один, после смерти стариков других их детей я больше не видел.

Леандр снова вздохнул. Боб лёг между нами и положил голову мне на ноги. Леандр погладил его и добавил:

— А чего ты хочешь, нужно действительно очень сильно разочароваться в этом мире, чтобы жить здесь и так, как живу я… Или быть, как Мария, которая родилась здесь и никогда не видела возможности жить другой жизнью.

Темнело. Я начала замерзать, чувствуя, как тянет от земли холодом. Я поднялась. Мы снова пошли по тропинке, между деревьями, уже принявшими свои замысловатые силуэты ночи.

Леандр больше не разговаривал. Он ступал быстрым широким шагом, отчего котелок у него за спиной мерно покачивался.

Я следовала за ним, не переставая думать об этой небольшой долине, о временах игры в шары и смеявшихся людях.

Не знаю, была ли тому причиной ночь, преображавшая всё вокруг, но мне казалось, что все эти персонажи предстали сейчас передо мной. Впечатление было странное: они были здесь, и я могла заставлять их делать, все, что захочу.

Я была почти в таком же состоянии, в каком просыпаешься, желая, чтобы сон продолжался.

А ещё у меня в ушах всё время гудели слова Брассака: «Жить другой жизнью» И в этот момент я словно увидела, как эта недоступная долина могла бы наполниться жизнью. Всё вокруг «жило бы другой жизнью».

Вскоре мы вышли из последней каштановой рощи. В конце тропинки я заметила в хлеву свет — должно быть, Мария доила Русетту. Я подумала о Марии. Именно говоря о ней, Леандр сказал: «Жить другой жизнью».

Разумеется, Мария, вряд ли, когда-нибудь думала о том, чтобы жить где-то в другом месте. Тогда я сказала себе, что если бы сложились обстоятельства, Мария с её слабым характером, вполне могла бы стать проституткой.

Я тут же рассердилась на себя, потому что очень любила Марию. Впрочем, думаю, я была недалека от истины.

Мы вошли во двор. Леандр, казалось, заколебался. Хотелось ли ему пойти в хлев, где была Мария, или на кухню, чтобы подольше не попадаться ей на глаза? Я не знаю. А ещё не знаю, что внезапно произошло во мне — я взяла Леандра за руку, встала перед ним и сказала:

— Леандр, вы должны пообещать мне, что больше не будете напиваться.

Он подошёл ко мне поближе, чтобы лучше видеть меня в сгущавшейся тьме. В течение минуты ветер во дворе дул очень сильно.

— Да, надо бы.

Леандр произнёс эти слова почти шёпотом. Затем, развернувшись, он очень быстро зашагал к хлеву.

 

14

Я подумала, что Леандр хочет поговорить с Марией, и не стала идти за ним.

Когда они присоединились ко мне на кухне, я уже накрыла на стол, и мы сразу же сели ужинать. Они молчали, а я не осмеливалась ничего сказать.

Ветер заметно усилился, и из-за этого свет несколько раз потухал. Каждый раз Леандр брал свою зажигалку, но прежде, чем он успевал зажечь свечу, что Мария поставила перед ним, свет опять включался. Закончилось тем, что мы стали смеяться. Однако, к концу ужина, свет погас совсем. Мария как раз поджарила каштаны, так что ели мы их при свече.

Огромные тени танцевали на потолке и стенах. Всякий раз, когда Мария открывала топку, чтобы подбросить туда полено, комната озарялась алым пламенем, тени меняли своё место, разрастались и плясали ещё усерднее, в то время как потрескивающие искры вспыхивали в полумраке. Огонь сильно шипел, и пламя начинало извиваться.

Я была счастлива. Я не отрывала глаз от теней в углах комнаты, хотя знала, что не найду там ничего, кроме наших едва освещённых искажённых лиц или край мебели, которую я знала наизусть, но я всё равно смотрела на них.

Я не осмеливалась сказать, что счастлива. Сначала я испугалась, что я даже не могу объяснить, почему. А потом мне показалось, что между Леандром и Марией что-то есть, что-то вспыхнуло, как только погас свет.

Я долго ничего не говорила. Однако Леандр выглядел таким озабоченным, что я спросила его, что случилось. Он объяснил, что ветер запросто мог порвать электролинию на территории его владений. Такое уже было несколько раз, и всегда её ремонт обходился им очень дорого. Кроме того, в последний раз специалисты сказали ему, что линия слишком старая и больше ремонта не выдержит. Тогда Мария вздохнула:

— Каждый год, когда мы вынуждены её ремонтировать, я спрашиваю себя, где мы возьмём средства.

Она выждала немного и очень тихо добавила:

— Надо ж как-то жить… А это стоит денег.

Я увидела, как Леандр посмотрел на меня, потом на Марию, но она не поднимала глаз. Вся радость, что была у меня на душе, испарилась. Даже тени на стене танцевали теперь меньше.

Только я хотела сказать, что устала и поднимусь к себе, как вдруг собаки побежали к двери. Только маленькая чернушка тявкнула два раза для порядка. Леандр посмотрел на них и тут же поднялся.

— Скорее всего, это Роже, — сказал он.

И действительно вскоре мы услышали, как подъехал мотоцикл и остановился у нашей двери. Чтобы собаки за ним не погнались, Леандр вышел наружу. Я всё ещё думала над фразой Марии «Надо ж как-то жить… А это стоит денег». Я хотела пожелать ей доброго вечера и подняться к себе прежде, чем вернётся Леандр, но я слишком долго не могла решиться, и в кухню вошли оба мужчины.

Все собаки разом кинулись к Роже и затеяли вокруг него невероятную пляску. У него в руках был большой мешок из-под картошки, который он положил на стул. Леандр прикрикнул на собак, и они встали в круг, дожидаясь своей пайки костей. Закончив раздачу, Леандр отнёс мешок в хранилище для овощей.

Мария представила меня Роже и попросила его садиться. Я едва видела его из-за свечи, стоявшей между нами. Когда Леандр вернулся, он тут же спросил Роже, есть ли в Луаре свет. Роже ответил, что есть, и Мария стала причитать, что больше нет сомнения — линия повреждена у них.

Леандр дал ей немного высказаться, а потом перебил:

— Замолчи, не стоит об этом плакать.

— Говори, что хочешь, но где же мы возьмём деньги?

Тут вмешался Роже:

— Не понимаю, чего вы так волнуетесь. Линия могла повредиться где угодно, это не значит, что она порвалась у вас.

Его голос звучал мягко, и говорил он так степенно, неспешно.

Они ещё немного поспорили насчёт электролинии, а затем Леандр спросил Роже, по какому делу он пришёл к ним в столь поздний час да ещё в такую погоду. Роже объяснил, что завтра он собирался полностью разобрать и почистить свой мотоцикл, а значит, не смог бы приехать к собакам.

У нас ещё оставались жареные каштаны. Мария подкинула в огонь полено и поставила на стол литр вина. Мы поели и выпили, но никто не произнёс ни слова. Ветер снаружи танцевал сарабанду, но в комнате его почти не было слышно из-за собак, шумно грызших кости. Иногда они начинали ворчать друг на друга, но до драки дело не доходило. Боб залез под стол и устроился у меня в ногах. Но, когда он стал пускать слюни на мои башмаки, мне пришлось его оттолкнуть. Он отполз, и я увидела, как Роже, сидевший напротив меня, отклонился назад, чтобы посмотреть под стол.

— Ты будешь когда-нибудь спокойно сидеть, здоровяк? — сказал он, смеясь, и отодвинул свой стул влево. Так мне стало лучше его видно — я тут же заметила, что у него совершенно чёрные глаза и очень короткие чёрные вьющиеся волосы.

Мы заговорили о собаках. Я чувствовала, что для всех, за исключением Марии, которая не произнесла ни слова, эта беседа как отдушина. Видя, с какой любовью Роже говорит о животных, я спросила его, почему он не заведёт себе собаку. Он ответил, что это было бы просто невозможно — в Живоре у него лишь маленькая меблированная комната, а здесь он бывает только раз в неделю. Леандр засмеялся и заметил:

— У него нет своей собаки, но мои собаки также и его, потому что он их кормит. Впрочем, когда он у себя, если мне надо что-то ему сообщить, я пишу записку, привязываю её к ошейнику старого Дика или Боба и просто говорю: «Иди к Роже». И можете быть спокойны, через десять минут он получит моё сообщение.

Мы ещё немного поболтали, после чего Роже сказал, что ему пора идти. Он пожал руку сначала Марии, а потом мне, и, помедлив немного, проговорил:

— Приходите посмотреть мой дом в воскресенье. Не то чтобы он был очень красивый, но оттуда совершенно другой вид на долину.

Леандр вышел с ним, чтобы проводить его и закрыть собак. Я услышала, как затрещал мотоцикл, но ветер скоро унёс за собой шум мотора.

Я дождалась возвращения Леандра и поднялась в свою комнату. Я не стала раздеваться сразу и несколько минут стояла, слушая ветер. Со времени моего приезда сюда он впервые дул так сильно. Весь дом дрожал. Было такое ощущение, будто на чердаке кто-то топал.

Я обошла комнату и поставила на камин свечу, что дала мне Мария. При этом я машинально погладила мрамор камина. Постепенно я стала чувствовать, что во мне вот-вот что-то разорвётся.

Я замёрзла и потому легла. Под пуховым одеялом и на мягком матрасе, который так хорошо ложился под тело, холодно мне больше не было. И всё же мне было не по себе. Раньше, по вечерам, прежде чем заснуть, я долго лежала, слушая ночь и не о чём не думая.

Но сегодня у меня это не получалось. Я всё никак не могла забыть слова Марии: «Надо ж как-то жить… А это стоит денег». И понемногу до меня дошло, что эти несколько слов звучат для меня гораздо громче бури.

Этих слов хватило, чтобы привести меня в ужас. В памяти тут же воскресли многочисленные картины моего прошлого — от моего расставания с бабушкой и до приезда сюда. Весь тот период моей жизни, с которым я, казалось бы, порвала окончательно. Для меня это и была та самая «другая жизнь», о которой сегодня говорил Леандр.

Мне вспомнилось, как я навсегда уезжала от бабушки, которая плакала из-за того, что не может прокормить меня. А потом я вспомнила своих покровителей. Самая первая — продавщица, всегда хорошо одетая, я очень ею восхищалась. Мне было 15 лет, когда я впервые приехала в Лион в своём наивном крестьянском платьице. Эта девушка представила меня одному своему другу, который мог мне помочь. Её другом оказался старик, который дал мне немного денег. Но я даже не успела ими воспользоваться, поскольку очень скоро меня отправили в исправительный дом. Пятьдесят четыре месяца я считала дни. Четыре с половиной года я жила с настоящими проститутками, такими же малолетками, как и я, — они-то и научили меня этому ремеслу.

Когда я достигла совершеннолетия, Марсель помог мне выйти оттуда — он уже давно меня поджидал. Я его не знала, но зато его знала моя приятельница. Она рассказала ему о моей судьбе, чтобы он обо мне «позаботился». После этого жизнь моя стала более устроенной, но и более монотонной — ублажать мужчин, одного за другим.

Разумеется, я понимаю Марию. И понимаю, что мне надо принять решение.

Вокруг дома бушевала буря. Казалось, будто неистовствовала вся долина. Целая долина. Долина, в которой я совсем недавно видела жизнь.

Я точно знаю, что здесь жизни нет. Однако, теперь, когда я об этом задумалась, я поймала себя на мысли, что никогда тут не скучала. Когда мне приходится оставаться наедине с Марией на весь день, пока Леандр в поле, и если мне кажется, что время течёт слишком медленно, я просто выхожу прогуляться, и мне довольно сделать три шага, чтобы почувствовать себя иначе. Я часто дохожу до конца двора и там часами сижу на каменной скамейке перед хлевом, глядя, как в пруду отражается высокий тополь.

Возможно, мне надо вернуться в Лион. Снова я чувствую, что должна принять решение, но, думаю, мне лучше всего спросить совета у Леандра.