15

Вечерние сумерки еще не успели слить воедино небо и воду, когда они очутились перед укреплениями города Морж. Пересекши границу, они ехали три долгих дня, и все эти дни Бизонтен все время надеялся увидеть озеро. Он вспоминал, какое волнение охватило его, когда он впервые с высоты увидел озеро, и ему хотелось, чтобы всем его спутникам, когда они вступят на земли кантона Во, тоже открылось бы это чудесное видение. Но ничего еще нельзя было разглядеть. Хотя ветер будто точил свое лезвие о склоны гор Юры , однако вниз все еще было затянуто серой дымкой, скрывавшей Женевское озеро. Но тут ему пришло в голову, что эти крестьяне, не видевшие ничего дальше своей борозды, останутся равнодушными к красоте озера. Озеро само это почуяло. И спряталось от них. Правда, здесь была Ортанс, и, самому себе в том не признаваясь, подмастерье именно ради нее жаждал этого зрелища.

Но зрелище это открылось им только тогда, когда они достигли последнего склона, ведущего к долине, где лежал Морж. Ветер хлещет в лицо. В глаза бьет свет, подобный тому, что внезапно озаряет недра земли. Вот и все. Достаточно, чтобы перехватило дыхание у тех, кто не видел ничего подобного. И вечерняя дымка, став плотнее, гуще, влачит за собой тьму, притаившуюся за невидимыми отсюда горами.

На мгновение Бизонтен подумал об этих горах, которых еще не заметили его спутники, потом звонко щелкнул кнутом, чтобы подбодрить лошадей, все замедляющих ход. Они переехали мост через реку и двинулись по длинной аллее, обсаженной вязами, видимо достигшими уже трех десятков лет.

Вскоре во мраке вырисовались силуэты массивных башен и каких-то длинных строений, дальше дорога пошла в тени городских стен, падавшей на подъемный мост и рвы. Сверху с укреплений раздался голос:

— Кто идет?

— Тот, кто идет, — безоружен! — ответил Бизонтен.

— А кто вы такие?

— Беженцы из Бургундского Конте, наш край захватили французы, немцы, шведы и вся прочая сволочь, мы хотим просить у вас убежища!

— В город беженцев не пускают.

После минутного раздумья Бизонтен спросил:

— Часовой, ты-то сам из Моржа?

Сверху сердито ответили:

— Я не часовой, я сержант ополчения.

— Прошу простить, сержант, но я не кошка и не вижу ночью.

— Ты это верно сказал, сейчас ночь, городские ворота отопрут только завтра. И ежели ты не желаешь, чтобы тебя угостили из аркебуза, отведи своих людей в конец этой аллеи.

— Сейчас отведу, сержант. Но если вы здешний, вы должны знать мастера Самуэля Жоттерана, плотника!

— Кто ж его не знает!

— Я явился сюда, чтобы работать у него.

Там, наверху, раздался хохот:

— Со всеми этими повозками?

Бизонтен разглядел, что к сержанту подошел еще кто-то, и раздался другой голос:

— Я капитан ополчения. Если вам угодно побеседовать с мастером Жоттераном, приходите сюда завтра на заре. Но только один. А если вы прибыли из Франш-Конте, вы в город вообще не войдете, раз у вас нет карантинного свидетельства.

— Чего? — переспросил Бизонтен.

— Сколько дней назад вы перешли границу?

— Три.

— Значит, вам и беспокоиться не о чем… Все равно в город не войдете. Пускай старший в вашей группе подойдет завтра сюда, к этой двери, ему будут даны все указания.

— Но я хотел бы поговорить с…

Теперь в голосе капитана прозвучал гнев, сразивший путников, точно громовой удар:

— А ну, поворачивай! Иначе прикажу открыть стрельбу!

К капитану приблизилось еще несколько человек, один нес в руке горящий факел. Отблески света плясали на металле оружия и касок. Перед солдатами красовалась пушка, словно присевший на задние лапы злобный зверь с открытой пастью, вытянувший шею между зубцами крепостной стены.

— Пожалуй, нам лучше убраться прочь, — сказал подошедший к Бизонтену кузнец.

— Что верно, то верно, — согласился подмастерье и добавил, не повышая голоса: — Эти скоты на все способны. — И крикнул: — Поворачивай! Держитесь правой стороны, чтобы проезд не загромоздить. Сейчас не время сцепляться с ними, если не хотите получить порцию свинца!

Первые повозки повернули на эспланаду. Когда они проезжали мимо задних повозок, люди обменивались горькими сетованиями.

Въехали на мост, который переезжали совсем недавно. Сейчас река тускло блестела. Бизонтен крепко сжал зубы, чтобы не дать прорваться гневу. Он чувствовал, как закипает злоба в душе кое-кого из его спутников, и поэтому твердил себе, что ему-то любой ценой следует держаться как можно спокойнее.

— Внимание, останавливайтесь… Все останавливайтесь! — крикнул он.

Откуда-то сзади послышались голоса:

— Да мы еще мост не переехали!

— Останавливайтесь и ждите!

Мрак сгущался. Подмастерье забрался в свою повозку и зажег фонарь. Весь обоз нетерпеливо ждал.

— Ты, чертов подмастерье, видать, хочешь, чтобы мы так и остались здесь на веки веков?

— Ох, нечего сказать, хороша ваша цеховая дружба, зря только языком трепал!

— Никакого твоего Жоттерана и на свете нет, просто выдумал!

Пока это были еще шуточки, но Бизонтен уже понял, что все эти ядовитые выпады — явные предвестники начинающейся бури. Он спрыгнул с повозки и, держа фонарь в руке, стал спускаться по берегу к реке.

— Если ты рыбу удить собрался, постарайся какую покрупнее поймать, жрать охота!

Вдоль повозок пробежал смех, но его покрыл хриплый крик дылды Сора:

— Да он просто издевается над нами! Хороши же его дружки из Во, нечего сказать!

Несколько голосов вторили этому первому порыву ветра, ветра гнева, и, когда Бизонтен вновь поднялся на мост, ему не сразу удалось угомонить крикунов и постараться их образумить.

— Дерите глотку, сколько вам заблагорассудится, но не забывайте, что вы явились сюда из края, где гуляет чума. Оно и понятно, что здешние люди нас опасаются. Завтра утром я пойду повидаюсь со своим другом. А нынешней ночью мы спустим повозки к реке. Я хотел посмотреть, каков там берег. Видел там кучу хвороста, его течением нанесло, так что можно будет костер разжечь.

Кое-кто еще вяло огрызался, но усталость так сморила людей, что злоба сама собой потухла. Не обращая внимания на ворчунов, Бизонтен повернул свою упряжку, и пришлось остальным волей-неволей следовать за ним. Уже два дня назад с повозок сняли полозья, и теперь они одна за другой спустились с крутого откоса и очутились на лужайке, достаточно широкой, чтобы свободно разместиться здесь на ночь. Дядюшка Роша первым делом позаботился поставить повозки по кругу, так, чтобы внутри образовался как бы загон, куда можно было бы поставить лошадей, а значит, незачем привязывать их.

— Заслужили они отдых, пусть на свободе разомнутся, — заметил старик кузнец.

— А мы, мы что, значит, не заслужили того, чтобы под крышей ночевать, — крикнула одна из женщин.

— Не надо плакаться, — сурово заметила ей Ортанс, — здесь вам будет не так холодно, как в горах.

Все это происходило в полной темноте, если не считать белевшего во мраке последнего снега да света, казалось бьющего из-под земли, оттуда, снизу, где лежало озеро. Несмотря на усталость, несмотря на то, что его неустанно заботила судьба этих людей, особенно сейчас, когда после неудачной попытки попасть в город могла в любой момент легко вспыхнуть ссора, Бизонтен думал об озере. Близость озера околдовывала его. Он знал, как поблескивает вода в такие часы, даже назло туману, и ему так мечталось пройти вперед по берегу реки. Но ведь здесь были его люди, о которых он обязан был заботиться.

Распрягли лошадей, натаскали хвороста, весенний паводок щедро прибивал его к прибрежным кустам.

— И воды чистой нам хватит, и огонь будет, — заметила Бенуат, — а это уже немало.

Огонь быстро разгорался, хотя время от времени ветер прибивал его к земле и уносил дым к озеру. Дети и старики первыми уселись у костра, поближе к теплу, а взрослые продолжали собирать хворост, чистили лошадей, принесли воды, установили треножник, подвесили над костром огромный котел, налили туда воды, насыпали соли, положили толченое зерно и куски репы. На большом плоском камне пристроили поближе к огню здоровенный оковалок конины, чтобы поскорее его разморозить.

Но глаза у ребятишек слипались. Кто поменьше привалился на бок, тычась головенкой в первое попавшееся по соседству колено, лишь бы было на что опереться.

— Они ужина, пожалуй, не дождутся, — заметила Ортанс, — надо разделить остатки молока и дать им хлеба.

— Хлеба на всех не хватит.

— Хватит, дадим каждому по ломтику.

Разогрели молоко, и ребятишками занялась Бенуат, она резала хлеб, а если порция получалась меньше прочих, добавляла небольшой довесочек — все должны получить поровну. Ребятишек до того одолела усталость, что ни один малыш даже не захныкал. Каждая мать стояла рядом со своими детишками, внимательно следила за ними, с тревогой поглядывала на измученные личики, на эти закрывающиеся в полудреме глазенки. А кругом слышалось:

— И зачем только мы поехали.

— Вполне можно было в лесу пересидеть.

— Сумасшедшие мы, да и только, что забрались в этакую даль. Отсюдова нас гнать будут.

Блики огня пробегали по лицам, угрюмым, озлобленным. Бизонтен молча слушал, изредка поглядывая на Ортанс, а та улыбалась в ответ, словно хотела сказать, мол, все рано или поздно образуется. Но подмастерье чувствовал, что, кроме Бенуат, Ортанс, Мари, кузнеца, Пьера и вечного молчальника старика цирюльника, остальные готовы обрушиться на него с упреками. Все эти мужчины, все эти женщины надеялись, что город приветливо примет их, город, о котором им столько наговорили как об обетованной земле, о тихой гавани, открытой для всех. Все они мечтали, что нынешнюю ночь проведут под крышей, а завтра, завтра смогут начать жить по-человечески.

Женщины уложили детей в повозки, стараясь прикрыть их остатками сена и соломы, вокруг костра сидели кружком мужчины, оставив пустое пространство там, где ветер пригибал к земле острые языки пламени. Похлебка начинала закипать, и пар приподымал тяжелую чугунную крышку, подребезжав, она опускалась на место. Мясо понемногу оттаивало. Царила тишина, слышалось только потрескивание огня. Долго длилась эта тишина, но когда наконец Бенуат поднялась, чтобы потрогать кончиками пальцев, достаточно ли оттаяла конина, Рейо вдруг проворчал:

— Ну, на сей раз мы и впрямь попали в беду… А главное, мы теперь далеко от дома, вот в чем горе!

— Верно, — подхватил дылда Сора, — вот что значит слушать разных чужаков, недаром они себя первыми умниками считают, куда уж нам, деревенщине, до них.

Кузнец молча поднялся, направился к своей повозке и вернулся с дубинкой в руках. Он встал спиной к костру, медленно обвел глазами тех, кто ворчит и злится, и сказал прерывающимся от волнения голосом:

— А я, я вот деревенский. Я, я старик, и терять мне нечего, поэтому предупреждаю вас: первому, кто произнесет слово, одно только слово, которое может посеять между нами раздор, тому я башку вот этой дубинкой размозжу… Вы меня знаете. Мы столько бед натерпелись, но самое страшное — это злоба, если она зародится между нами… Вспомните-ка о Мане.

Он снова взглянул ворчунам в глаза. Потом подошел к цирюльнику, как к самому старшему среди них, и спросил:

— Прав я или не прав, скажи, Симон?

— И да, и нет, — ответил старик. — Прав, коли говоришь, что между нами может зародиться злоба, но не прав, коли собираешься череп кое-кому проломить. Боюсь, мне не удастся его починить.

 

16

Эту ночь от Бизонтена бежал сон. От усталости ломило все тело. Казалось, оно налито свинцом, и свинец этот не позволяет ему подняться, и должен он лежать без сна в своей повозке, когда в других люди уже давно заснули. Ему жалко было помешать их сну. Если бы он не боялся разбудить их, он уж как-нибудь добрался бы до берега. Сквозь швы парусины он скорее угадывал, чем видел, как просачивается молочный свет невидимой луны, затянутой легкой дымкой. Он представлял себе еле освещенную воду, словно прикрытую неосязаемым пухом лунного света. Он, который видел океан, переплывал огромные реки, жил в самых красивых городах, редко к чему так любовно тянулся душой, как к этому озеру. Город, находившийся, как говорится, в четырех шагах от него и спящий за запертыми воротами, был как раз тем самым городом, где он был всего счастливее.

Почему? Да он и сам не знал почему. Добрые друзья, хорошие стройки. Работаешь в охотку. А еще и потому, что рядом с тобой эта непрерывно движущаяся вода. «Ради нее ты и привел их всех сюда». Уже несколько дней его мучила эта мысль. С самой границы, где барышня Ортанс сумела подкупить стражников, чтобы те пропустили их обоз. С той самой минуты, когда вместе с Ортанс и цирюльником они вошли в харчевню, в ее просторный темный зал. Ему припомнилось, как однажды добрался он до Безансона, путешествовали они тогда вместе с одним женевским подмастерьем. Радостное то было время. Время, когда он не платил за то, чтобы к нему относились уважительно. А теперь, переходя границу вместе со всеми своими спутниками, он видел, как Ортанс заплатила за то, чтобы всех этих изгнанников пустили переночевать в конюшню.

Наутро после еще одного спуска первый привал сделали они в Сен-Серге, где только один человек, сыровар, хоть и хмурый, но, видать, не злой малый, согласился продать им круг местного сыра и круг савойского, а также два каравая хлеба. В кантоне Во уже достаточно нагляделись на длинные вереницы бургундских беженцев, и, видно, сердца их ожесточились. Когда зашел перед их отъездом разговор о том, где им лучше всего осесть, крестьяне из Франш-Конте главным образом поминали Савойю. Многие уже уехали в те края, и здешним крестьянам было известно, что осталась еще в этой стране пахотная земля. И это он сам, Бизонтен, наговорил им столько о кантоне Во, и особенно о Морже. Но все здесь изменилось. И город на берегу озера наглухо запер свои ворота.

Оставалась еще у Бизонтена надежда на мастера Жоттерана, может, он пристроит его на работу и укажет такое место, где и другие тоже найдут себе какое-нибудь занятие и сумеют прокормиться.

Для Бизонтена заветный город был вот здесь, совсем рядом, с его шумной веселой пристанью.

Пристань, ее рыбаки, их огромные баркасы, тяжело груженные камнем, солью, деревом, зерном, всем, что так щедро дарит эта земля. Там был Жоттеран и была также верфь. Не раз Бизонтен болтал с озерными плотниками и знал, что их работа ему по плечу. Ежели ты и впрямь добрый подмастерье, то всегда сумеешь приноровиться ко всем тонкостям любого плотницкого дела.

Все это виделось Бизонтену, но виделись ему также обращенные на него с укором взгляды приведенных им сюда людей, что словно затерялись в этом чужом краю, встретившем их так неласково. Все двери в домах, стоявших вдоль дороги, по которой они шли, закрывались перед ними наглухо. Когда удавалось перекинуться словечком-другим с кем-нибудь из жителей кантона Во, те рассказывали, как страшатся здесь прихода изголодавшихся людей, готовых при случае стащить что под руку попадется, да к тому же еще несут с собой чуму.

А он-то, подмастерье, которого все считали способным совершить любое чудо, который умел зажечь в сердцах огонек радости, без конца рассказывал им о Морже как о городе вечного праздника, о городе, что ждет их приезда. Три дня он шагал, стараясь подстеречь улыбку своего озера. В свое время он дал озеру прозвище, как это принято у бродячих подмастерьев: «Принц Голубое Око». Но принц не показывался, укутанный в зимнюю мантию, невидимый. Лучезарное сияние, которого так жаждал Бизонтен, этот спектакль радости, что внес бы в сердца беженцев хоть чуточку солнца, так и не состоялся. Разве что в сумерках озеро чуть подмигивало ему: «Я тут. Не тревожься, я не испарилось», и сразу же после этой светлой минуты — мрачная громада крепостных стен, закрытые ворота.

Лежа неподвижно, сморенный усталостью, Бизонтен вслушивался в ночь. В ночь, сотканную из тишины и множества звуков, которые идут от спящих вещей, животных и людей. Но единственный голос, который так хотелось услышать Бизонтену, этот голос безмолвствовал: еще не уснувший ветерок унес к Савойе шепот озера.

В эту ночь он так и не уснул по-настоящему, только раза три-четыре проваливался в недоброе забытье, будто скованное льдом и тьмой, и тут на грани кошмара его вдруг разбудила утренняя заря. Она была здесь, она приникла к полотнищу повозки и освещала весь ее бок. Бизонтен, хоть он и боялся себе верить, сразу вскочил на ноги.

Его спутники еще спали, но ему не терпелось выйти и все увидеть. Он потихоньку отодвинул полог и выпрыгнул из повозки.

Заря была здесь, совсем такая, какую он видел в мечтах, но увидеть въявь не надеялся. Она устремлялась ему навстречу, ясная, сверкающая, несущая радость.

Первый взгляд Бизонтен бросил на озеро, но завеса тополей и ряды колючего кустарника, сплошь усеянного грачиными гнездами, закрывали от него горизонт. Никто из его спутников еще не проснулся, и Бизонтен радостно упивался своим одиночеством. Он шел вдоль реки, убегавшей куда-то вдаль меж заледеневших берегов, река даже вроде бы осунулась. Он зацепил плечом колючки, и на землю с треском разгорающегося костра посыпались пласты смерзшегося инея. Звонко звенела земля промерзшей листвой. Она трещала, стонала, пела под ногой человека. Бизонтен продрался сквозь заросли лозняка, камыша и колючек и очутился наконец на длинной береговой полоске, по которой медленно ползли солнечные лучи, и все кругом искрилось.

У Бизонтена на миг перехватило дыхание. Что-то внутри словно сжалось в комок, потом медленно отпустило, но он успел шепнуть:

— Бог ты мой, редко я видел тебя таким красавцем!

Он зашагал по песку, покрытому замерзшей тиной. Остановился у кромки пошедшего трещинами, тронутого изморозью, пупыристого льда — видно, полдневное солнце и вода поработали над ним на славу. Под этой ледяной коркой, то отливавшей снежной белизной, то почти прозрачной, умирали волны. И оттуда не переставая шел хрустальный звон, лишь изредка заглушаемый криком чайки. На одно мгновение при виде этого ледяного зеркала, кое-где прочерченного полоской ила, Бизонтену вдруг представилось окаменевшее лицо Мане. Но он тут же прогнал это видение.

Вокруг по-прежнему стоял туман, пронизанный светом. Нежно-соломенные оттенки примешивались к серым, а за ними уже угадывались Савойские Альпы, Бизонтен ждал. Он-то помнил, когда между тенью и светом завязывается последняя битва. Ему хотелось разом охватить взглядом все окрест. И то, что лежало перед ним — полые голубоватые колодцы, где в глубине просверкивал порой снег и лиловато-розовая земля; и то, что вставало справа, где сбивался в кучу туман и, казалось, плыл прямо на него; и то, что открывалось слева, где все сверкало, дымилось, стремясь удержать при себе тепло еще невидимого отсюда, но уже дающего знать о своем присутствии солнца. Вдруг самая сердцевина пламени как бы взорвалась, и длинные огненные языки, лизнув берег, коснулись ног Бизонтена. По спине его прошла дрожь, пронзившая затем все тело. Только огромным усилием воли он подавил нестерпимое желание громко закричать. А внутри его чей-то голос, совсем не его, какой-то чужой, приглушенный голос все же вырвался наружу взволнованным выдохом:

«Бог ты мой, никогда я не видел тебя таким красавцем… никогда… никогда…»

Он оцепенел. Обшлагом рукава вытер слезу, проворчав:

— Что же это такое, теперь уже свет мне глаза режет?

И тут же снова поднял взгляд, завороженный этой феерией, разыгравшейся лишь для него одного, этим дивом, как бы явившимся сюда из какой-то иной вселенной. Весь этот свет и все эти тени, перемешавшись в одно, ходили кругами, и чудилось, будто от озера идет пар, как от кастрюли с супом, стоящей на сильном огне, и языки этого огня разгорались повсюду. Вихрь уже и впрямь не налетал больше с севера, что-то приглушенно напевал легкий предутренний ветерок. Он месил этот пар, гнал его прочь отсюда, иной раз прибивал к берегу. Внезапно эту дымку, эту завесу будто разодрало, кружевные ее края заиграли золотом и серебром, а бездонные провалы залиловели и заголубели. И в глубине самого разверстого и самого широкого из этих провалов явилась гора, вся белая, вся розоватая, вся в зазубринах на манер острого рыбьего хребта, колючего, как излом гранита. Совсем далекая гора, но она, покорная игре света, казалась чуть ли не рядом, и хотелось коснуться ее ладонью.

В это мгновение Бизонтен вспомнил об Ортанс. Он-то знал, что и ей по душе такие вот минуты. Он решил было уже отправиться за ней, но его устрашила возможность встречи с остальными своими спутниками. Раз уж тех, что покинули Лявьейлуа, раз их не может тронуть вся эта краса, то чего же тогда ждать от Сора и его приспешников? К тому же Бизонтену хотелось сполна насладиться каждой дарованной ему минутой, даже крохи ее он не желал потерять.

Сейчас ветерок пригоршнями швырял тени и свет. На миг он совсем закрыл гору, но лишь затем, чтобы снова открыть ее еще шире, и снова закрыл, прежде чем взмыть вверх между водой и облачками. Потом он стремительно взлетел ввысь, и все озеро словно разом охватило огнем.

Бизонтен невольно зажмурился. Когда он поднял веки, все вокруг превратилось в широко разлившееся веселое пожарище. Вода трепетала, трепетало также и небо, где рассыпались на тысячи осколков прозрачные облачка, словно превратившиеся в звездную пыль.

Подмастерье вздрогнул. Под чьей-то ногой затрещал смерзшийся камыш, кто-то зацепил камень, и он с грохотом покатился вниз. Бизонтен обернулся.

Туман медленно обволакивал лужайку. Бизонтен разглядел человеческие фигуры, двигавшиеся к нему. Он даже лица различал, и первым различил лицо Ортанс.

Люди эти шагали медленно, околдованные светом. Все они были здесь, они продвигались, как войско, одним строем, некая сила неспешно толкала их вперед. Никто, казалось, и не заметил Бизонтена, не в силах отвести взгляд от бескрайнего озера и величавых Альп, где продолжалась битва разгоравшегося дня с обрывками ночной мглы, еще цеплявшейся за сиреневатые долины, все взоры были устремлены туда, вдаль, где должны были бы уже истаять потрескавшиеся снеговые пласты, где вершины, казалось, высились совсем рядом с этим огнем, подымающимся из вод, дабы затмить небо.

Всех сковало великое волнение, и наступила долгая минута молчания, когда смолкают даже крики чаек.

Долгая минута, когда дышало одно лишь озеро, и эта баюкающая песнь счастья все ширилась и наконец коснулась солнечным своим боком кружевеющего льда реки.

 

17

Бизонтен предоставил своим спутникам заниматься стряпней и лошадьми. Сам он зашагал по длинной аллее, где частенько прохаживался в прежние времена летними вечерами, дыша свежим воздухом, болтая со своими товарищами по работе. Это светозарное пробуждение озера влило в его сердце прекрасный пламень надежды. Он быстро дошел до городских ворот, возле которых торчал вооруженный аркебузом и шпагой страж, привалившийся к крепостной стене. Шляпа сползла ему на нос, воротник толстого красного кафтана он поднял до ушей и, казалось, дремал. Бизонтен сразу сообразил, что ему не составит особого труда войти в город и что никто ему никаких вопросов задавать не станет. Он откинул капюшон плаща, заложил руки за помочи и засвистел. Подойдя поближе к стражу, он бросил ему на местном наречье:

— Если завтра настоящая весна не придет, я прямо-таки ошалею от удивления!

Пара горячих коней легко тащила повозку на высоких колесах по Гран-Рю, направляясь к воротам. Грохот колес по выбитой мостовой заглушил голос Бизонтена, и сердце его забилось еще сильнее. Он старался не ускорять шага. А сам, стиснув зубы, ехидно посмеивался над собой: «Корчишь из себя фанфарона, братец. А все-таки волнуешься. И вот тебе тому доказательство — ни направо, ни налево не смеешь оглянуться. Нет, теперь ты уже не странствующий подмастерье, друг Бизонтен. Чего доброго, еще ляпнешь, что за мок на прежнем месте стоит».

Этой ядовитой насмешкой он надеялся подстегнуть себя. Старался даже не глядеть в сторону бывшей лавки, где теперь устроили кордегардию. Он был почему-то уверен, что сейчас оттуда появится начальник, а может, и целых два, те, что вчера говорили с ним, и непременно его окликнут. Вместо того чтобы идти прямо по Гран-Рю, он свернул направо, на улицу Пюблик, а затем взял влево по Пти-Рю. Отсюда никакому стражнику его не заметить, и он глубоко, с облегчением вздохнул. Снял шляпу и вытер полой плаща лоб, где под порывами ветра уже высыхали жемчужинки пота. Только тут он осмелился оглянуться по сторонам на стоявшие в ряд деревянные дома, крытые дранкой. Большинство старых домишек успели за время его отсутствия заменить каменными. В том саду, где росли тогда две старые липы, шла стройка.

Он остановился. Его так и подмывало заглянуть на стройку, откуда доносился стук кувалды, которой орудовал каменотес, но он раздумал. По дороге ему попалось несколько тепло укутанных женщин — они куда-то спешили. Мужчины выносили из конюшен еще дымящийся навоз, от коней шел приятный теплый дух.

Ускорив шаг, подмастерье направился на стройку мастера Жоттерана, находившуюся в трех кварталах от Пти-Рю, к востоку, на углу улочки, круто спускавшейся к озеру. На минуту Бизонтен остановился, ему просто необходимо было вобрать в широко открытые глаза это пиршество света, бьющего снизу, оттуда, куда уходил провал теней, где вовсю гулял ветер. Он знал, что в эти часы порт уже оживает. Ему хотелось бы еще порадовать глаз этим светом, но сейчас было не время предаваться утехам.

Он шагнул вперед, посмотрел на дубовые ворота — сколько раз он их отпирал и запирал, взялся было за огромную кованую щеколду, отполированную до блеска сотнями ладоней, и его даже заколотило от волнения. С такой надеждой ждал он этой минуты, а тут нахлынули разом десятки мыслей, одна другой безумнее, и вихрем закружились в голове. А что, если мастера Жоттерана здесь нету? А что, если он закрыл свое дело? А что, если он боится чумы? А что, если, попросту говоря, его уже нет в живых?

«Да нет, сержант бы вчера мне об этом сказал!»

Он поднял задвижку, тихонько толкнул ворота. Тяжелая створка бесшумно повернулась на заботливо смазанных маслом петлях. Вот он и двор, вот она и крытая мастерская. Никого. Все словно вымерло. Бревна сложены аккуратно. Огромные стволы дуба и такие же огромные стволы ясеня лежат штабелями. Распилочная мастерская. Крытая мастерская. Бизонтен пробрался между двух штабелей ошкуренных бревен. Чуть подальше была сложена сосна, за ней тесина. Все по-прежнему в порядке, по-прежнему со всех сторон бьет славный дух, запах дерева, обтесанного, обструганного дерева, забытой радостью наполнявший душу. Он шагнул и очутился возле распиленных досок, уже обтесанных. Значит, стройка жива, и Бизонтен крикнул:

— Эй! Есть кто живой?

— А что вам нужно?

Сначала донесся вроде как девичий чуть охрипший голосок из-за штабелей досок, затем показался и сам владелец голоска, высокий щупленький паренек, белокурая его шевелюра была щедро усыпана опилками.

— Раз ты ученик, — произнес Бизонтен, — где же тогда твой хозяин?

Паренек ошалело уставился на незнакомца, и Бизонтен рассмеялся:

— Ты, сынок, небось в стружках дрыхнул?

— А вы часом будете не давешний Доблестный Бизонтен?

— Как ты узнал, малый?

Подросток ответил не сразу, потом со смехом сказал:

— Говорите вы не по-здешнему… И потом… потом из-за птицы — у вас в глотке, говорят, вроде как птица сидит.

Бизонтен сделал обиженную мину, но на самом-то деле душу его обожгла радость. Значит, его не забыли. Значит, мастер Жоттеран о нем вспоминал.

Когда оба отсмеялись, белокурый паренек — звали его Даниель Коше — объяснил, что рабочие находятся сейчас на стройке в Преверанже, а сам хозяин с супругой отбыл в Лозанну, и останутся они там на недельку. Бизонтен как-то сразу упал духом, и паренек, заметив это, спросил:

— У вас неприятности? Может, я могу вам помочь?

Бизонтен улыбнулся и похлопал паренька по щеке:

— По-моему, ты уж не так сильно занят, поэтому я тебя вот о чем попрошу — сведи-ка меня к пристани Жакмар, я хочу тебе одно поручение дать для твоего хозяина.

На сей раз они прошли через площадку, что была как раз напротив стройки, откуда вели две улицы. Площадка тоже принадлежала плотнику из кантона Во, тут обычно складывали сосновые бревна. Несколько огромных роспусков, прицепная тележка для перевозки бревен и крытая парусиной повозка стояли под крышей, покоившейся на столбах из обтесанного камня, чуть подальше находилась конюшня, а рядом с ней, как и положено, куча только что вычищенного из конюшни навоза. Бизонтен осведомился о количестве лошадей. Он задавал десятки вопросов и все рассказывал, рассказывал, как работалось ему здесь раньше. Собственные слова опьяняли его, он чувствовал, что ему нужно как-то развеять тягостное чувство разочарования.

Мастера Жоттерана не было в городе, стало быть, придется обращаться к стражникам, чтобы они разрешили пропустить обоз в город. Поиски каких-то знакомых заняли бы слишком много времени, а он знал, что там, где разложен костер, у людей от голода подводит животы и в душе копится злоба.

Ждать ему пришлось недолго. Начальник стражи стоял на своем посту, наблюдая, как его стражи обыскивают въезжавшую в город повозку. Он признал Бизонтена — недаром тот в свое время крыл крышу в соседнем доме.

— Увы, нельзя, — сказал он. — Вчера вечером меня здесь не было, но, даже будь я на посту, все равно не имел бы права пропустить тебя с твоими беженцами. С тех пор как у вас пошла война да чума разгулялась, здесь у нас и так слишком много народу собралось, и все нищенствуют.

— Но вы же меня знаете. Я работу себе найду. Уверен, что мастер Жоттеран наймет меня.

— Тогда придется тебе ждать, пока он вернется. Ведь он уже два года как в магистрате заседает, он, конечно, сможет найти для тебя работу, но существует карантин, а тут и он не в силах вам помочь.

По всему чувствовалось, что начальник стражи был парень славный. Казалось даже, что он сам всем этим огорчен. Подумав немного, он сказал:

— Вот что: я внесу вас в списки и укажу, что вы уже неделю как переехали через границу. — Он хохотнул. — Кто же пойдет проверять! А вы отправляйтесь в карантин. Это в Ревероле. Отсюда всего час езды. Там есть человек, он вами займется: и жилье отведет, и о пропитании вашем позаботится.

В двух шагах от них колбасник только что вынул из кипящего котла связку горячих сосисок. Вдохнув их аромат, Бизонтен почувствовал, что у него буквально слюнки потекли. Как же ему хотелось купить сосисок, но он быстро рассчитал, что на всех потребуется целая груда сосисок. А деньги приходилось пока придерживать. С минуту он боролся против желания съесть хоть одну, горяченькую, но тут же подумал о ребятишках, оставшихся в обозе. Увидел их лица. Увидел лица Ортанс и Мари и отказался от своего намерения.

Растолковав Коше, что ему следует передать на словах хозяину, Бизонтен поблагодарил начальника стражи и ушел. Тени, падавшие от голых ветвей вязов, ложились на скованную морозцем землю, но солнечный свет уже не нес с собой сладостного благоухания радости.

 

18

Вернувшись в их лагерь, Бизонтен сразу почуял, что дела обстоят даже хуже, чем он опасался. Ночью околела корова, и цирюльник не сумел отговорить оголодавших людей сжарить увесистый кус дохлятины. Пожав плечами с таким видом, что ясно было — животина-то, мол, была больная, он добавил:

— Будем надеяться, что мороз да огонь убьют всякую заразу, а сколько небось там ее. Надо непременно оставить для ребятишек остаток конины.

Но не успел Бизонтен что-то ответить цирюльнику, как на него сразу же насела толпа, приступив к нему с вопросами. Он прислонился к передку чьей-то повозки, подождал, когда сжимавшее его кольцо людей распадется само собой, когда наконец все замолкнут, и, черпая мужество во взгляде Ортанс, заговорил самым что ни есть беззаботным тоном:

— Вот что, други, на закромке озера вода выступила. Вроде бы, подумаешь, великое дело для таких, как мы, людей, вконец измотавшихся и притом прибывших из более сухих краев. Но все дело-то в том, что власти этого славного города Моржа не желают, чтобы им занесли болезнь, и отсылают нас ненадолго в карантин, благо он здесь неподалеку и расположен повыше.

В ответ послышался ропот, кто-то даже заорал, но Бизонтен усмирил крикунов взмахом руки, а кузнец и Ортанс дружно его поддержали:

— Дайте же ему договорить!

Бизонтен рассказал о своей беседе с начальником стражи, особенно подчеркивал, что самое большее карантин продлится дней десять. Но чувствовалось, что слушатели уже не доверяют его словам.

— А жрать что будем?

— А работу дадут?

— А твоего чертова Жоттерана видел ты или нет?

Бизонтен отвечал на все вопросы. Он объяснил также, что его друг стал знатным в городе лицом и сделает все, чтобы им помочь, тем более что теперь он в магистрате.

Как всегда, первым взорвался Сора:

— А чихать нам на твоего знатного горожанина и на его магистрат! Почему бы нам в другое место не отправиться? Например, в Савойю?

Рейо тут же подхватил его слова.

— Мы-то сами не городские, здесь нам работы не приготовили, да и где мы хлеб сеять будем?

— Что верно, то верно, — прохрипел Сора. — Я вот, к примеру, землепашец… Поэтому желаю в Савойю идти… Кто со мною в путь отправится?

— Мы! — крикнул старший сын Фавра.

Поднялось еще с десяток рук, Бизонтен привстал на цыпочки, чтобы разглядеть лица бунтарей, и крикнул:

— А я вам говорю, надо здесь оставаться. Куда бы вы ни сунулись, у вас там ни одного человека знакомого нету, и никто вам не поможет. Куда бы вы ни уехали, вас все равно в карантин запрячут.

— А тебе-то откуда это известно? — крикнул Сора. — Подумаешь, какой всезнайка выискался, а на самом-то деле не больше нашего знаешь, и никаких дружков здесь у тебя нету, все это выдумки одни.

Его соратники загоготали. Но тут дядюшка Фавр случайно оказался рядом — он пробивался сквозь толпу поближе к своим сыновьям. Бизонтен носом почуял по его дыханию, что в его отсутствие они угощались вином, настоянным на дичках.

Несколько минут шли споры, и справа и слева неслись крики, злобный ор и взрывы смеха. Бизонтен протиснулся к Ортанс и ее тетке, махнул рукой Мари и Пьеру — подойдите, мол, сюда, кузнец и цирюльник тоже приблизились к ним.

— Досадно все-таки расставаться, — проговорил подмастерье, — но нельзя же пускаться в путь, не зная, что ждет впереди.

— Так или иначе, — заметила Бенуат, — с ними все равно рано или поздно придется расставаться. Сколько с ними натерпелся мой бедный Жак. Если мы от них избавимся, я плакать не буду.

— Все-таки надо их обо всем предупредить, — вмешалась Ортанс, — мало ли что может случиться…

Но тетка не дала ей договорить:

— Что они, дети малые, что ли? Бизонтен им, по-моему, ясно втолковывал, что нужно оставаться здесь.

Плотничий подмастерье еще раз поговорил с ними, но они твердо решили держать путь в Савойю.

Подошел Сора:

— Мы с покойным Мане родня были, хоть и не близкая. Значит, по обычаю, его повозка мне отходит.

— А как же иначе, — согласился Бизонтен. — Бросать ее здесь мы не собираемся, но только не знали, как с ней быть.

Сора обернулся к Пьеру:

— Повозка-то тяжелая. А до Савойи еще далеко. Отдай-ка мне одну из твоих кобыл. Вы-то уже на место прибыли.

Пьер чуть побледнел, но голос его прозвучал спокойно:

— А ты полегче на поворотах! На упряжку Мане я плевать хотел, но мои лошади — это мои…

— На что тебе три животины, — завопил Сора и подошел вплотную к Пьеру.

У Бизонтена даже душа возликовала — Пьер и бровью не повел. Куда ниже ростом, чем Сора, хоть и плотный, он смотрел ему прямо в глаза и ждал удара.

— Мне самому лошади нужны, — повторил он, — они при мне и останутся.

— Чтобы жрать конину, что ли? Так у вас еще лошадь эшевена будет про запас и кузнеца тоже.

— Мне лошади для работы нужны. Я ведь возчик.

Сора снова загоготал.

— Тоже мне возчик нашелся! — прохрипел он. — Тебе жизнь спасли, с собой сюда тащили. Все вместе жили одной семьей. А теперь мне лошадь требуется, и я ее возьму!

— Не смей моих лошадей трогать!

Вот-вот должна была начаться драка, но Мари с криком бросилась к брату:

— Нет, нет, только не из-за лошади!

Сора ухмыльнулся, а Бизонтен так звонко расхохотался, что все прямо рты разинули от неожиданности. Отстранив Пьера с сестрой, он в свою очередь встал перед Сора и спросил:

— А у тебя плотничий инструмент имеется?

Тот удивленно уставился на Бизонтена. Боясь попасть впросак, он отрицательно мотнул головой.

— Может, кузнечный есть?

Сора смекнул, куда клонит Бизонтен, и огрызнулся:

— Отвяжись от меня со своими вопросами, надоел.

Но на сей раз Бизонтен даже не улыбнулся. Голос его слегка дрогнул, но он не торопясь начал:

— Когда ты уберешься отсюда, вместе с теми, кто хочет за тобой следовать, они наверняка выберут тебя своим вожаком. А пока еще я здесь решаю с согласия тех, кто выбрал меня указывать вам дорогу.

Сора попытался что-то ответить, но только пробурчал несколько невнятных слов, вновь покрытых взрывом смеха Бизонтена.

— Уж больно ты хитер, — сказал плотник. — А ну-ка, скажи мне, по какой дороге ты отправишься в Савойю?

Сора замялся, шагнул назад, но, видя, что глаза всех присутствующих вопросительно уставлены на него, пожал плечами и промямлил:

— Подумаешь, велика трудность, пойду по берегу.

— А в какую сторону?

Сора обвел толпу жалобным взглядом. Несчастными глазами поглядел на своих дружков, которые уже начинали потихонечку хихикать. Тогда он решительно поднял правую руку и заявил:

— В эту.

— Ловок же ты, — улыбнулся Бизонтен. — Видно, что тебе без меня еще не обойтись. Если в эту сторону пойдешь, придется через Женеву проходить. А там, поверь мне на слово, попадешь в карантин за милую душу.

Так как при этих словах дружки Сора посмотрели в сторону озера и Моржа, Бизонтен добавил:

— Знаешь, и сюда дороги нет. Через Морж придется так или иначе проходить. Но ты не расстраивайся, я тебе правильную дорогу покажу. При том условии, понятно, если ты сумеешь очутиться на границе, даже сам того не заметив.

— Ладно тебе, — озлобился Сора, — хватит тебе умника разыгрывать. Если бы ты нас сюда не завел, мы бы в такую историю не вляпались.

Но без Бизонтена ему было не обойтись, и он прикусил язык. Окруженный своими дружками, он направился к повозкам.

Бизонтен оглядел тех, кто оставался с ним, и понял, что так оно и должно было быть. Осталась Ортанс с теткой. Остался кузнец. Когда разгорелись споры, он успел сходить за своей дубинкой. И осталось еще четверо из Лявьейлуа.

Он тоже побрел к своей повозке, но его окликнула Ортанс; она хоть и улыбнулась ему, но не могла скрыть раздражения:

— Конечно, все можно в шутку превратить, только надо ли при этом с головы до ног потом обливаться.

И правду она сказала: вдоль спины Бизонтена струйками сбегал пот. Пожав плечами, он буркнул:

— Не знаю, как бы вы на моем месте поступили с таким вот сумасшедшим, да, да, вы!

На сей раз Ортанс даже не улыбнулась. Устремив на Бизонтена сразу посуровевший взгляд, она твердо произнесла:

— Когда имеешь дело с сумасшедшим, не следует разыгрывать из себя силача. Или хитреца. А я вот ни на миг не колебалась бы.

Ортанс опустила глаза, и Бизонтен, проследив движение ее взгляда, заметил, как из-под обшлага рукава блеснуло лезвие кинжала.

Оба молча переглянулись, потом лицо Ортанс вдруг просветлело:

— Раз они дошли до того, что так напились, то это отчасти и ваша вина.

Бизонтен рассмеялся и подхватил:

— Что верно, то верно. Когда я им эту штуку для перегонки дичков мастерил, лучше бы мне в тот день руку себе сломать.

 

19

Чтобы не привлечь внимания стражников, охраняющих городские ворота, Бизонтен посоветовал Сора проделать с ними вместе часть дороги, ведущей к холмам, потом сразу свернуть направо, на тропу, ее-то он отлично знал, и знал также, что она выведет на дорогу к Лозанне.

Таким образом, на этом перекрестке дорожные спутники расстались.

Недолго длилось прощание. Один лишь Бертье чуть задержался и смущенно обратился к Бизонтену:

— Я бы охотно с тобой остался, но пойми и ты меня, ведь я тоже землепашец. А если у меня земли нет…

Бизонтен не дал Бертье договорить и, желая помочь ему, произнес:

— По-моему, правильно, что ты едешь со своими деревенскими. И хочу надеяться, что мы с тобой еще встретимся, и бедняга Бобилло тоже.

Они пожелали друг другу счастливого пути, и оба при этом с трудом сдержали волнение.

Теперь только две повозки Пьера, повозка Бенуат и повозка кузнеца двигались по дороге, вившейся меж виноградников, пашен и лесосек. Хотя снова поднялся ветер, но солнышко уже пригревало, и на тех полянах, что лежали выше, таял снег. Дорога то шла вверх, то спускалась вниз, потом снова ползла вверх и наконец привела их к селению, где они и остановились. Когда к путникам подошел какой-то крестьянин, Бизонтеи спросил его:

— Отсюда до Ревероля доберемся?

— А как же. Тут не больше двух лье, да дорога трудная. А что вы собираетесь там делать?

— Мы беженцы из Франш-Конте. А туда нас направил магистрат города Морж.

Крестьянин испуганно отшатнулся. Кровь бросилась ему в лицо, он с трудом подбирал нужные слова, запинался, а потом крикнул:

— Катитесь отсюдова к дьяволу! Если вас в карантин послали, значит, вы чумные. А ну прочь отсюда!

И сам поспешил первым убраться подальше от приезжих, заперся в своем доме.

Но Бизонтен, громко щелкнув кнутом, прокричал ему вслед:

— Спасайся кто может! Если у меня чума, то у тебя, братец, наверняка понос!

Лошади с места взяли рысью, загрохотали колеса, зацокали копыта. Забрехали деревенские псы, но, так как повозки уже свернули на лесную дорогу, собачий лай скоро затих вдали. Бизонтен возглавлял их маленький кортеж и ехал на передней повозке, куда запряг кобылок. Пьер и Мари с ребятишками следовали за ним, в их повозку впрягли Бовара, дальше ехали Ортанс с Бенуат, а вслед за ними кузнец, захвативший с собой цирюльника и весь его скудный скарб.

На лесной дороге Бизонтен пустил своих лошадей шагом и сказал Пьеру с Мари:

— Прямо сумасшедший какой-то. Но не все же они здесь с ума посходили. Вот увидите, как нас славно встретят в Ревероле.

Он снова взял вожжи. Хотя солнце уже светило по-весеннему, но после этого разговора о чуме все кругом как-то поблекло. Отчасти поэтому Бизонтену так захотелось перекинуться хоть двумя словечками с друзьями. Ради них, но также и ради себя. Брать глоткой да неудержимым хохотом еще не значит, что всех на свете перехитрить можно. Нет, и впрямь этот край уготовил им странный прием!

«Раз ты сумел от Сора отделаться, все равно, значит, денек нынче выдался удачный, — твердил про себя Бизонтен. — Не впадай зря в черные мысли! Пока еще, кроме того начальника стражи, который хоть запомнил твою морду (и то уже тебе чертовски повезло), ты ведь никого из знакомых не встретил. Вот когда мастер Жоттеран вернется, все уладится».

Ему было так необходимо подбодрить себя, однако в глубине души хотя он и не сомневался в дружелюбном отношении мастера, но не был твердо уверен, что тот даст ему работу.

Дорога ползла вверх по холму, и, когда они добрались до самой вершины, перед ними открылся спуск, ведущий в долину, где меж полей, еще покрытых снегом, желтой змеей вилась дорога, а эту дорогу пересекала другая, уходившая куда-то в глубь долины, к подножию крутого откоса. Бизонтен задумался, брать ему вправо или влево. Хоть начальник стражи и объяснил ему, как и куда ехать, но, вправо или влево, Бизонтен не уточнил. И он ломал голову, раздумывая, уж не ошибся ли он, когда вдруг различил под тонким слоем снега тропу, являющуюся продолжением их дороги.

«Похоже, что неезженая», — подумал он, не смея признаться себе, что должна же существовать хоть какая-нибудь надпись, гласящая, что здесь, мол, в селенье карантин.

Подняв глаза, он заметил наконец колокольню, дом, потом второй, за деревьями на вершине холма, четко вырисовывавшимися на фоне небесной лазури. Перегнувшись, он обернулся назад:

— Смотрите, вон там!

— Вон там! — хором отозвались ребятишки.

Бизонтен прищурил глаза и увидел, как порывом ветра прибивает к земле столб дыма.

— И огонь там есть!

И внезапно при виде этого живого дыма, подымавшегося из печной трубы, он почувствовал, как в душе у него вспыхивает радость. Он щелкнул кнутом, и лошади крупной рысью спустились вниз к подножию пригорка. Подъем оказался нелегким, по разбитой дороге, скованной к тому же гололедом. Пришлось выйти из повозки и тащить под уздцы лошадей, но, к счастью, пригорок одолели скоро. Там, наверху, их ждало четыре дома: два по одну сторону дороги, два — по другую. Справа, чуть в стороне, еще три дома, церковь, потом еще два дома. Около того дома, где из трубы валил дым, снег был лишь слегка затоптан редкими следами человеческих ног.

— Нам вот сюда надо, — решил Бизонтен.

— А кушать нам дадут? — спросила малышка Леонтина.

Мари не выпускала детей из повозки, и дочка ее захныкала.

— Беда все-таки нам, — заметил Пьер, — слава богу, хоть до места добрались, ведь дети совсем извелись за дорогу.

— А по-моему, просто чудо, что они так мало хныкали, могли бы хныкать и почаще, — произнесла Ортанс, подходя к малышке.

Бизонтен уже направился к тому дому, откуда подымался дымок, как вдруг входная дверь открылась. Какой-то согбенный старик сошел с крыльца, спотыкаясь на каждом шагу, он опирался на толстую узловатую палку, а на голове его красовался колпак неопределенно грязного цвета. Хотя уже холодало, на нем была только рубаха, широко распахнутая на груди. Превратившиеся в лохмотья рукава открывали худые, как у скелета, руки. И рубаха, и лицо, и руки старика — все были одного цвета: грязно-песочного. Длинные седые волосы, падавшие из-под колпака на плечи, вольно трепал ветер.

Так как ребятишки все-таки выпросили разрешение выйти наружу, Мари поставила их на землю возле головной повозки. Подойдя к ним, согбенный старец уставился на детей, как-то неестественно выворачивая голову и шею. С минуту он молча смотрел на них, потом сказал:

— Вот эта парочка много чего сумеет запомнить и порассказать. Хорошо, что они попали сюда, здесь рассказов наберется целый воз. А мои-то, черт побери, уж никогда никому ничего не расскажут. Семь лет назад чума их всех унесла, и их мать в придачу. Моих детей и их детей. От всей семьи, черт побери, одного лишь меня оставила. Негодного даже на семя. А скольких еще других эта самая чума сожрала! А вас вот пощадила, и власти вас в карантин загнали. Боятся… все всего боятся…

Подняв клюку, он показал на дома. Лишившись таким образом единственной опоры, своей клюки, он вынужден был согнуть колени, чтобы не упасть носом в землю, спину-то ему распрямить никак не удавалось.

— Здесь, — снова заговорил он, — чего-чего, а места хватает. Кого чума не сгубила, те сами разбежались. Я совсем один остался. Побудете со мной за компанию несколько дней, а потом тоже уедете. Как и все прочие. В такое холодное время ждать новых гостей, пожалуй, зря будет.

Заодно он объяснил, что магистрат Моржа попросил, мол, его остаться в селенье и принимать приезжих, направленных в карантин, если есть подозрение на заразную болезнь. Город поставляет сюда зерно и сено — словом, весь урожай, что собрали на покинутых полях Ревероля. Посылают им также растительное масло и свечи. Но сейчас имеется в наличии только зерно и сено.

— Мой вам совет — поселитесь-ка вы в крайнем доме, он побольше других. Кто знает, когда еще люди сюда вернутся. Вот тот дом стоит, подальше от моего. Идите себе и ничего худого в голову не берите. В мои годы, когда человек столько всего насмотрелся…

— Надо нам двигаться, — заметил Бизонтен, — а то лошадей обтереть нужно.

— Вот и ладно, — согласился старик. — Я-то все болтаю, болтаю. Оно и правда, я все здесь сидел и по этому косогору на чертовой повозке не подымался. Но когда людей совсем не видишь…

Он проковылял шага три и указал дорогу, ведущую к крайнему дому, потом остановился и снова проговорил:

— Не будь у меня такой грызи в ногах, разрази их гром, я бы сам с вами пошел, да уж больно скользко. Хотя вы и без меня все сразу найдете. Лошадкам там корм будет, да и конюшня не заперта. А вам говорили, какая у вас будет работа?

Всех, кроме Бизонтена, удивили эти слова.

— Разумеется, говорили. Завтра же и начнем.

— Мне-то не поручали за вами смотреть, сколько вы выработаете, мало ли, нет ли, а вот когда возчик приедет и окажется, что вы свой урок не выполнили, за вами стражника пришлют, и он вас отсюда выдворит.

Старик зашагал было к своему жилью, потом остановился, свернул с дороги и, искоса поглядывая на приезжих, добавил:

— Если кто из вас ко мне зайдет с мешком, могу дать мерку зерна, так сказать вперед.

— Я схожу, — вызвалась Ортанс.

Когда старик, еле волоча свои наболевшие, неверные ноги, отошел, цирюльник обратился к Ортанс:

— Я тоже с тобой пойду. Есть у меня настойка, авось ему поможет.

— Верно вы сказали! — воскликнула Ортанс. — Если мы сумеем оказывать людям услуги, нам и самим будет легче.

— Спросите-ка его, не нужно ли ему плуг подправить, — добавил кузнец.

— Или что-нибудь построить, — хохотнул Бизонтен.

Перекинув пустой мешок через плечо и отойдя на несколько шагов, Ортанс вдруг спохватилась.

— А о какой, в сущности, работе шла речь? — спросила она.

Бизонтен объяснил, что проживающие в карантине обязаны оплачивать свое пребывание там. Если у них нет денег, тогда пусть дробят камень, городу камень нужен — дороги мостить.

Ортанс даже побагровела от гнева. Подошла к Бизонтену и спросила:

— А деньгами сколько это получится?

— Я у них даже об этом не спрашивал.

Желая сдержать рвущуюся из груди ярость, Ортанс сжала губы, потом прошипела:

— Тогда мы все пойдем бить камень. И моя тетка тоже! Во всяком случае, покорно вас благодарю…

— Да что вы, мужчины на работу пойдут.

Негодующая Ортанс прервала его.

— Другими словами, вы собираетесь меня кормить!

Бизонтен рассмеялся.

— А почему бы и нет, барышня? Можно было бы угодить в худшую переделку. Я по крайней мере нахожу все это прекрасным…

Ортанс на минуту затихла, а потом тоже расхохоталась и крикнула:

— Если бы я не боялась сломать руку о кости этого плотника, я бы такую ему оплеуху влепила!

 

20

Первое, что увидели они, прежде чем добрались до назначенного им дома, было озеро.

Всем существом, всем сердцем Бизонтен ощутил красоту озера в зимнем его величии. Оно было здесь, совсем близко и в то же время далеко, словно отлакированное ветром и солнцем, соединившими свои усилия, чтобы придать ему еще больше блеска, чем придал бы снег. Оно было затянуто пеленой бледного золота меж этих серебристых гор, на склонах которых четко вырисовывались голубые, закованные морозом потоки. Все эти застывшие ручейки принесли свой сверкающий пепел в дар озеру, и оно сумело высечь из него огневые искры.

Ошеломленные открывшейся красотой, путники застыли на месте. Вдруг разом забылись голод и усталость. Вдруг разом угас всякий интерес к назначенному им жилью. Бизонтен то и дело оборачивался к ним и с радостью читал на лицах своих спутников удивление, видел охватившее их волнение. Детишки жались к юбкам Мари и, широко открыв глазенки, хоть и ослепленные всем этим блеском, озирались по сторонам, как бы надеясь охватить единым взглядом и безбрежность этих вод, и громаду этих гор. Мари улыбалась. Ортанс тоже улыбалась, но в улыбке ее проглядывало что-то суровое. Пьер молча покачивал головой, а трое стариков растерянно моргали, поджав губы, и, казалось, сетка покрывавших их морщин расползалась по всему лицу. Первой нарушила молчание Бенуат:

— Стоило все-таки увидеть такое перед смертью.

Дом, прилепившийся к косогору, фасадом выходил на озеро. Дорога от него вела дальше ко второму косогору, заросшему лесом. Изгородь из почерневшего за зиму колючего кустарника окружала лужайку, где росло с пяток яблонь, сплошь обвитых плющом и с заросшими мхом стволами. Строение оказалось просторным, приземистым. Середина крыши провисла, и Бизонтен не преминул пошутить:

— Строение это и впрямь потребует от меня немалых забот.

Даже не успев распрячь лошадей, они пошли осматривать дом, весь пропитанный запахом плесени. Свет проникал через дверь и узенькое оконце с выбитыми стеклами. Проведя ладонью по стене, Ортанс заметила:

— Не понимаю, как мы можем здесь оставаться. Да ребятишки за одну ночь богу душу отдадут. По-моему, лучше переночевать в повозках.

При этих словах Бизонтен рассмеялся, и Ортанс прикрикнула на него:

— А вам смешно? Вот уж действительно, вас нетрудно рассмешить.

— Мне смешно потому, что, когда мы вошли сюда и даже лошадей еще не распрягли, я про себя подумал: смотри-ка ты, мы как будто выбираем себе подходящее помещение, ведь их тут целый десяток наберется, — ответил он.

— Да вы же сами видите. Пусть это и так, но не можем же мы поселиться в промозглом погребе.

Кузнец толкнул дверь, ведущую во вторую половину дома, и, осмотрев ее, объявил:

— Там, во всяком случае, хоть солома есть. Даже сгнить успела, потому что солому эту беспрерывно дождем поливало, крыша ведь там дырявая, что твое сито.

— И впрямь, дядюшка Роша, славное у нас жилье.

Все кругом обветшало, все было грязное, сырое, липкое на ощупь, но, как ни странно, им почему-то хотелось смеяться.

— Завтра, — начал цирюльник, — когда мое лекарство подействует, сторож этих чудодейственных мест, конечно же, отведет нам другое жилище.

Тем временем Бенуат подошла к очагу и заявила:

— Если ночевать здесь нельзя, то, во всяком случае, можно еду сварить.

— Верно, верно, тетя, — подхватила Ортанс. — Давайте сразу же сварим пшеничную похлебку.

— И еще надо бы разузнать, есть ли здесь хорошая печь. Тогда и хлеба напечем.

Повозки поставили на лужок рядком, потом протерли лошадей соломенными жгутами и только тогда распрягли. Пьер обнаружил в сарае сено и принес несколько охапок.

— О лошадях тоже позаботиться надо, — пояснил он. — Если мы будем камни бить, может, нам и за перевозку заплатят.

— Ох, чувствую я, что мы прибыли сюда в самое время, того и гляди разбогатеем, — подхватил Бизонтен.

День клонился к закату, заливая дальний край озера и окрестные горные вершины голубоватой дымкой, довершавшей ласковую гармонию пейзажа.

— В сущности, — заметила Ортанс, — этот край имеет много общего с низинами Юры. Думаю даже, что здесь больше виноградников, чем в Ревермоне.

— Только я уж что-то и самый цвет вина позабыл, — отозвался кузнец, проводя ладонью по усам, такая уж у него была привычка после доброй порции горячительного.

Жарко разгоревшийся огонь вскоре вдохнул жизнь в этот мертвый дом. К счастью, в амбаре нашелся хворост и дрова. И в колодце оказалась чистая вода. Бенуат повесила на крюк над огнем котел, а Мари тем временем подгребла угли, собираясь поджарить остатки конины, чтобы накормить детишек. А потом сходила к своей повозке, принесла большой медный чан и попросила помочь ей пристроить его на треногу у очага.

— Ребятишек хочу помыть, — пояснила она, — да и сама тоже помоюсь.

— Всем нам помыться не грех, — отозвалась Ортанс. — А мужчины пускай побреются, чтобы у них вид был приличный. Что ж удивительного, что жители Во при виде нас чуть не умерли от страха. Из Доблестного Бизонтена он превратился в Бизонтена Бородача.

Теперь, когда они остались одни и кончились эти вечные недовольства и свары, когда наконец добрались они хоть до какого-то прибежища, откуда не надо было торопиться уезжать спозаранку, на душе у всех стало веселее.

Пшеничная похлебка уже кипела вовсю, так что пар то и дело подымал крышку котла.

В нескольких шагах от пылающего очага уже становилось тепло ногам, а от промозглого мокрого пола начал подыматься пар.

Вот тогда-то Мари с Пьером принесли деревянное корыто и раздели ребятишек, готовясь их искупать. Бизонтен налил воды в деревянную миску и приступил к бритью. Вдруг он прервал свое занятие, принюхался, нагнулся к корыту, куда посадили малышей, вернулся на свое место, потом снова подошел, сунул руку в воду и спросил:

— Уж не сварились ли, ребятки, а? Или я совсем с ума сошел, или от вас такой запах идет — ну чисто суп из свинины.

Ему показалось, что при этих словах молодые женщины переглянулись, еле сдерживая улыбку. Ортанс заговорила первая:

— На месте Мари я бы вам просто пощечину залепила. В жизни не потерпела бы, чтобы моих детей поросятами обзывали!

— Послушай, Бизонтен, — крикнул Жан, — хочешь я тебя свинячьим супом оболью?

— Если это от тебя так вкусно пахнет, пожалуй, попробую, каков этот суп на вкус, — согласился Бизонтен.

Положив бритву в мисочку и водрузив ее на колченогий стол, он двинулся к ребятишкам, шевеля пальцами, точно паук лапками. Да еще согнулся чуть не до земли и строил страшные гримасы.

— Ох, как вкусно пахнет жареным поросеночком, — твердил он самым что ни на есть серьезным тоном. — Ну, кого первого слопать?

Ребятишки вертелись в корыте, хватали мать за насквозь промокший фартук.

— Нет! — визжала Леонтина. — Не меня! Не меня!

Пьер приободрял племянников:

— А ну, Жан, защищайся! И сестренку защищай!

Дальше он не продолжал, потому что Бизонтена и так окатили водой с ног до головы.

— Да бросьте вы, — крикнула Бенуат, — вы же настоящий потоп устроили.

— Бросьте, — вторила Мари, — я вся мокрая.

Наступила минута настоящего веселья, смеха, Бизонтен строил гримасы одна другой страшнее, брызги воды попадали в огонь, откуда подымался дым и пар. Даже цирюльник смеялся, а ведь его смеха никто еще никогда не слышал, и сквозь смех пробивался его слабый, как у больного, голосок:

— Да перестаньте вы, я же весь мокрый. Стыд-то какой…

И чем больше он уговаривал всех угомониться, тем громче звучал хохот.

Когда спокойствие наконец воцарилось, все в комнате блестело, как озеро на закате дня. Еле сдерживая взрывы душившего ее смеха, Бенуат проговорила:

— А все потому, что Бизонтен мечтает о свинине. И самое-то смешное, что здесь и впрямь пахнет копченым салом.

Мужчины столпились у очага, и, не обращая внимания на запреты Ортанс, Бизонтен, набравшись храбрости, поднял с чугуна крышку и погрузил в похлебку длинный кухонный нож Бенуат. Когда же он подцепил кусок копченого сала, облепленного пшеничной крупой, все ошеломленно смолкли и только переглянулись. Бенуат обратилась за разъяснениями к Ортанс, и та ответила тетке самым серьезным тоном:

— Теперь вы видите, что наш подмастерье, который не верит в бога, сам только что сотворил чудо. По-моему, это просто фокус какой-то.

Помучив своих слушателей, она наконец призналась, что сюрприз этот — дело рук Мари. А Мари, закрасневшись от смущения, поспешила добавить:

— Вы же знаете, не для себя я это сало берегла, а для ребятишек. На тот день, когда вообще никакой еды у нас не будет. Уж поверьте мне.

Присутствующие поспешили успокоить взволнованную чуть не до слез Мари, а Бизонтен, успевший к этому времени побриться, обнял ее и поцеловал.

И этим вечером, несмотря на промозглую комнату, несмотря на ветер, разгулявшийся к сумеркам и задувавший в разбитое оконце, хотя мужчины и затянули его куском парусины, несмотря на то, что не было у них даже свечи, каким сладостным показалось им это вечернее бдение. Жан сидел на коленях у Мари, а малютка Леонтина непременно пожелала взобраться на колени к Бизонтену, выпросить у него прощения за то, что плескала на него водой. Устроившись на чурбанах, люди неотрывно глядели на языки пламени, улетавшие в черный створ трубы, и слышно было, как под крышей сгущается и вполголоса что-то мурлычет засыпающая ночь. Так долго простоявший наглухо запертым дом сейчас нежился в непривычном тепле и, казалось, глубоко вздыхал от удовольствия, потрескивая временами.

— В его годы, — прервал молчание Бизонтен, — оно и понятно, что все суставчики трещат. Его совсем скривило, как того старика, что селенье сторожит.

Они поговорили о прошлом, и, когда Пьер упомянул о стекольной мастерской в Лявьейлуа, крупные слезы покатились по щекам Мари, которая была не в силах сдержать свою затаенную печаль. Ортанс, сидевшая на своем чурбачке рядом, положила ладонь ей на руку. Жан потихоньку спросил мать:

— Мам, а чего ты плачешь?

— Это ничего, сынок, — ответила Мари. — Это потому, что уж очень далеко мы от нашего дома уехали.

Пьер заговорил о своем зяте Жоаннесе, бывшем стеклодуве, вспоминал, как сам работал возчиком и лесорубом, рассказал также и о том, как французы смели с лица земли Лявьейлуа, перебили всех, кто еще оставался в живых, разграбили все их имущество, а дома подожгли.

— У меня делянка была довольно далеко от дома. Мари пошла с нами, помогала вязать хворост, Жоаннес до вечера просидел у себя в мастерской, а на ночь тоже решил заглянуть к нам в лес. Обычно-то малышей мы оставляли у соседки. А тут погода выдалась теплая, ну мы их с собой и взяли. А так как я собирался вывезти бревна, то взял две повозки и лошадей. Вот оно как. На мое счастье, я накануне вернулся из Унана под сильным дождем. Так что даже захватил с собой парусину, дай, думаю, она за ночь просохнет. Вот как оно… А иначе всем бы нам конец пришел, как и прочим.

Он замолчал и сидел, не отрывая глаз от огня; присутствующие не проронили ни слова, и он продолжал:

— Так мы и сидели в лесу, с места не трогаясь. А когда началась пальба да дым над деревней поднялся, поняли мы, что к чему. Поздней ночью мы с Жоаннесом вышли на опушку. Пожар еще дотлевал, но ни души кругом не было. Так мы и не рискнули выбраться из леса. От деревни ничего ровно не осталось. А запах такой шел — горелым мясом пахло.

Ему не хватало дыхания, голос прервался. Подождав немного, Бизонтен спросил:

— А добро-то ваше как?

— Все пропало… Когда мы об этом узнали, направились в Сентан. Там наши с Мари родители жили. Их давно уже нет на свете. А наша старшая сестра померла три месяца назад. Дом-то их не тронули. Тогда мы и взяли все, что смогли. Вот оно как… При такой нашей беде хоть в чем-то нам повезло.

Слушая рассказ брата, Мари вся окаменела, словно бы превратилась в скалу, и по щекам ее, как по склону этой скалы, медленно ползли два скудных ручейка слез. А Пьер продолжал, не отводя глаз от огня. Потом повернулся к сестре и пробормотал:

— Прости меня, Мари. Только нужно мне было, нужно было про все это рассказать.

— Всем нам нужны наши воспоминания, — проговорил Бизонтен. — Даже самые горькие, но и они напоминают нам о том, что родина наша существует и что мы продолжаем ее любить.

Воцарилось молчание, его нарушало лишь мерное потрескивание дров в очаге да сердитое ворчание еще мокрого полена, пускавшего на под очага слюну, словно огромная улитка. Пьер подбросил в огонь две грабовые чурки, и целый сноп искр, разбушевавшись, взлетел вверх.

Долго еще длилось это молчание. По-прежнему трещали горящие дрова, а вокруг них залегала тайна дома: казалось, он дышит, но бодрствует в нем только пылающее нутро очага, а все это просторное, промозглое, окутанное холодной мглой строение никак не очнется от зимней своей спячки.

Царило молчание, и тут, подобно струйке воды, что робко пробивается среди буйных трав, раздалось пение, это запел плотник:

Продолжая петь Бизонтен поглядывал на своих спутников. Его поразило напряженное выражение лица Ортанс. Она не отрывала глаз от огня, но Бизонтен догадывался, что глаза ее устремлены куда-то выше этих языков пламени, видят и видели они сквозь закоптелые стены чужого дома их родимое Франш-Конте, лежащее по ту сторону горных хребтов, которые они одолели ценою таких мук. Слезы, словно две позлащенные огнем жемчужины, скатились по ее лицу. Быстрым движением руки Ортанс вытерла их. Вся она словно окаменела, напрягши стан и шею, потом вдруг с улыбкой оглянулась на плотника.

— Спой еще, Бизонтен, — попросила Леонтина.

Еле совладав с волнением, от которого перехватило горло, плотник ответил девочке:

— Нет, милочка. Завтра… завтра.

Он досадовал на себя за эту минутную растроганность и, боясь, как бы всеми не овладела тоска по родному краю, поспешно добавил обычным своим уверенным тоном:

— Теперь очередь Бенуат петь. И пусть-ка она споет нам майскую песню. Такую пусть споет, какие горланят у нас парни под окнами девушек, чтобы их развеселить.

— Не стоит, — ответила Бенуат. — Сейчас это ни к чему. А чтобы убаюкать наших крошек, расскажу-ка я им лучше какую-нибудь сказку.

И Бенуат завела рассказ о Гребю, который все гонялся за собственной своей тенью, да никак не мог ее догнать, и в один прекрасный день упал в реку, надеясь там поймать свое изображение. Но плавать Гребю не умел и только набил себе на лбу огромную шишку, ударившись головой о каменистое дно.

Но детям было не до сна, они хохотали во все горло.

Тогда наступил черед дядюшки Роша, кузнеца. Он не помнил ни одной сказки, зато знал сотни историй о своем кузнечном ремесле, ибо кузнечное дело было делом всей его жизни. Но поскольку он достиг уже преклонного возраста, память его, как водится, свято хранила все, что происходило полвека назад, но коварно изменяла ему, не удерживая даже то, что было всего полчаса назад. И так как все его истории не слишком вязались одна с другой, он каждый раз начинал их с самого начала и с большой охотой. Малышка тут же уснула на коленях Бизонтена, он осторожно поднялся с места и сказал:

— Сейчас я ее отнесу и сам уложу спать.

— Я тоже пойду с вами, — ответила Мари. — У Жана глаза совсем слипаются.

Они быстро прошли к повозкам по лужку, словно отлакированному лунным светом. Уложили ребятишек в их соломенное гнездышко, под пуховое одеяло, и за неимением грелки Бизонтен приволок два жарко нагретых камня, вытащив их из золы.

— Надо парусину заправить, они уже спят, — сказал Бизонтен, спрыгивая с повозки.

Мари завязала бечевки и тоже собралась соскочить с повозки, плотник протянул к ней руки, обхватил ладонями ее стан и аккуратно поставил на землю.

Она положила обе руки на плечи Бизонтена и сжала их крепко, гораздо крепче, чем требовалось, чтобы устоять на земле. Да и Бизонтен не сразу выпустил ее тонкую талию, такую гибкую под грубой кофтой. Она тоже не отвела рук. И засмеялась:

— Вот не думала, что вы такой сильный.

— Да вы как-никак легче балки.

Он хотел было ее приподнять, но Мари резко вывернулась, отпустила его плечи и отступила на шаг. Там за ее спиной были свет и блеск озера в лунном сиянии.

— Посмотрите-ка, — сказал Бизонтен.

Она полуобернулась и замерла. Плотник подошел ближе к ней. Ему так хотелось обнять ее плечи, но он побоялся, что она убежит и нарушит все это колдовство. Ибо и на сей раз озеро словно завораживало их. Бизонтен всем своим существом ощущал его магическую силу, но он чувствовал и понимал, что то же самое испытывает и Мари, она замерла, сложив руки на груди и крепко сжимая пальцами кончики шали. Она даже старалась сдержать дыхание, и с губ ее слетал лишь еле заметный парок. Ветер свободно играл накинутой на ее голову косынкой. Бизонтен в первый раз видел Мари такой, и его томило страстное желание ее поцеловать. Но он стиснул челюсти и мысленно приказал себе: «Ты этого не сделаешь, сволочь ты этакая. Ее муж лежит в холодной могиле».

Он вновь взглянул на сверкающее зеркало озера, оно казалось сейчас ближе, чем на закате. Как на чеканной стали, на его поверхности четко вырисовывались гребни гор, покрытых лесом. Громоздкий донжон замка Вюфлен, его стены и башни выделялись с особой резкостью, и было в этом что-то угрожающее.

Вдруг ему почудилось, что Мари дрожит.

— Вы, видать, замерзли, — шепнул он.

Но едва он поднял руку и провел ладонью по ее плечам, по накинутой на них шали, Мари бегом бросилась к дому.

Бизонтен уловил только один ее мимолетный взгляд, и ему показалось, что в глазах ее мелькнул испуг.

 

21

Бизонтен так твердо верил, что не пройдет и нескольких дней, как врата Моржа откроются перед ними, что все они дружно решили по-прежнему спать в повозках, лишь бы не в этом промозглом жилище, на сыром, мокром полу, и, хотя Бенуат круглый день поддерживала в очаге жаркий огонь, пол все равно не желал высыхать.

Настойка, врученная цирюльником старику сторожу, произвела столь чудесное действие, что все устроилось как по волшебству. Козы вдруг стали доиться, и молока теперь хватало для детей; столь же удивительным образом увеличилось число мешков с пшеницей, и в довершение всего оказалось, что беглецам незачем ходить на работу — из-за гололеда, мол, камень бить нельзя. На третий день старик сообщил им, что зовут его Ипполит Фонтолье. Родился он в этой самой деревушке, и выбирался он отсюда только на ярмарку в Морж. Но уже многие годы он даже и туда не ходит. К тому же, когда в карантине были люди, ему вообще запрещалось покидать деревушку по той причине, что деревня обезлюдела и все дома кругом стояли пустые. И когда чума кончится, он, Фонтолье, останется здесь в полном одиночестве. И околеет тут как дикий зверь.

Самым же большим для него лишением была невозможность перекинуться словцом с живым человеком. Поэтому-то он и говорил с утра до вечера и на своем поле, и в доме, у своего очага, и со своей скотиной.

В один прекрасный день он обратился к Бенуат:

— Если я тебе капусты и куру принесу, правда старую, сможешь ты из нее что-нибудь путное приготовить?

Ему ответил Бизонтен:

— Если даже кура достигла вашего возраста, наша Бенуат сумеет ее в цыпленочка превратить.

Старичок расхохотался и пояснил:

— Уж больно я посмеяться люблю. А поди тут повеселись.

— Если вам угодно, — вмешалась Бенуат, — можете сюда к нам каждый день приходить и обедать с нами.

— И куру тащить?

— Ни куры, ни капусты, вообще ничего не тащите, только то, что нам положено: пшеницу и растительное масло.

Вскоре старик сделался у беглецов своим человеком. Выслушивал их рассказы обо всех обрушившихся на них бедах, но особой чувствительности не выказывал и не охал. Конечно, слушал не без интереса, но для него главным было, чтобы его самого выслушали. Так текли часы у очага, и старик без устали пересказывал все одни и те же истории о днях своей молодости.

Их селение жило так же, как и все прочие, попадавшиеся Бизонтену по пути в его бесконечных странствиях по городам и весям. Над всем владычествовала земля, земля и небо — это они были для человека его горем и его радостью. И здесь, как и повсюду, крестьяне считали себя отчасти колдунами. Грозит засуха — они оросят поле водой, глядишь, и дождик пошел; если полнеба скроет туча — зажгут хворост, который нарочно хранили в поле, глядишь, гроза и утихомирилась; обойдут посевы с горсткой зерна в кулаке — глядишь, быстрее заколосится нива. Как и в их родном Франш-Конте, жители здесь носили за пазухой омелу, считавшуюся у них «животворящей», отгонявшую чуму, и, бывало, чума порой отступала перед омелой.

Так прошло пять дней, и тут снова ударил мороз, державший всю округу в своих цепких когтях.

В середине шестого дня, когда они поддерживали в очаге огонь в ожидании, пока сварится пшеничная похлебка, дверь вдруг распахнулась. Сильным порывом ветра в комнату втолкнуло невысокого человечка, укутанного во что-то коричневое. Моргая глазами, он оглядывался вокруг из-под низко надвинутой на лоб меховой шапки и крикнул красивым звучным голосом, от которого на всех повеяло теплом:

— Черт побери! Если здесь находится плотничий подмастерье и если он…

Бизонтен одним прыжком оказался возле него.

— Мастер Жоттеран! Попросту говоря, Дубовая Башка! Я же знал, знал!

Длинный Бизонтен, на целых три головы выше мастера, нагнулся и обнял гостя. Они обменялись своими условными цеховыми знаками, и Бизонтен заговорил:

— Мастер Жоттеран, я в вашем распоряжении. Любая стройка на заглядение получится. Ведь у нас с голодухи животы подвело. Нам нужно жилье, где можно было бы расположиться, да и свечей купить надо.

Приезжий медленно поднял руку, пухлую, широкую, разлапистую в отличие от тонкой сухой кисти Бизонтена.

— Потише, потише, — проговорил он. — Если бы я даже мог взять тебя с собой, тебе все равно дадут разрешение захватить в город только своих близких.

Бизонтен было призадумался, но тут же воскликнул:

— А нам лучшего и не надо. Это же все мои близкие. Сейчас я их вам представлю… Мари, моя жена. Жан и Леонтина, наши дети.

— Слишком уж они быстро у вас появились! — прервал его Жоттеран.

— Сейчас объясню. Мари овдовела и осталась с двумя ребятишками. А я на ней потом женился.

— У тебя всегда на все вопросы ответ готов. Ну а остальные?

— Вот Пьер, младший брат Мари.

— Возможно, он даже на нее похож. Но он же не младенец, чтобы быть на твоем попечении.

Бизонтен, не удержавшись, прыснул, но тут же сдержался, пришла пора представить мастеру Ортанс и Бенуат.

— А это мать и сестра Мари.

Жоттеран снова прервал плотника. Указывая на кузнеца и цирюльника, он повысил голос:

— А эти двое? Один отец твоей жены, а второй твой отец, так, что ли? К счастью, я слишком хорошо знаю Ипполита Фонтолье, а то бы ты заявил, что он, мол, твой родной дядя. Для такого, как ты, бессемейного, который нам все уши прожужжал на всех стройках, что, мол, свободен как ветер, что ни к чему не привязан и привязанным быть не желает, ты, дружище Бизонтен, хватил, что называется, через край!

С минуту Бизонтен с тревогой вглядывался в морщинистую загорелую физиономию гостя, оттененную белоснежной шевелюрой, и раздумывал, не разозлиться ли ему, но его разобрал смех. И тогда они опять бросились в объятия друг другу.

— Чертов подмастерье! — твердил сквозь смех и икоту Жоттеран. — Добродетелей у тебя целая куча. Но по части вранья тебе нет равного. Но самое худшее, не сочинил ли ты заранее всю эту историю?

— Ничуть не бывало. Честное слово цехового подмастерья!

— Значит, это тебя вдруг осенило. Так сказать, осенил гений вранья. Но не зря же меня прозвали Дубовая Башка. По моей башке надо стукнуть, и не раз, чтобы что-нибудь в нее вбить, но, уж если что в нее попадет, это уж навсегда. И о своей свободе ты мне сотни раз твердил, так что я до сих пор каждое слово помню!

Всех присутствующих тоже разобрал смех, он не сразу замолк, то затихал на миг, то вспыхивал еще громче, и после чьей-нибудь удачной фразы хохот раздавался с новой силой. И это общее веселье было под стать веселому треску поленьев.

Наконец Жоттеран уселся рядом с подмастерьем, и оба повели беседу, конец которой положила Бенуат, вернув их с неба на землю, так как кушанье уже было готово. Когда она разлила в миски вязкую похлебку, мастер Жоттеран заявил:

— И мы здесь несколько лет назад тоже здорово голодали. Сколько людей перемерло. Особенно много погибло детей и стариков. Но нынче все уладилось. Черт бы меня совсем забрал, но не хочется мне оставлять вас в теперешнем положении. Кормить ребятишек одной только полбой, когда им расти нужно, когда нищие попрошайки получают по четверке зерна, — разве такое мыслимо! Сейчас надо решить, что вам предпринять. Дело в том, что наших людей столько раз обманывали, столько раз обворовывали всякие проходимцы, всякие прощелыги, что пришлось здешним жителям создать особую организацию по изгнанию мошенников.

— Знаю, знаю, — подтвердил Бизонтен, — в народе этих бездельников прозывают бургундцами или сарацинами. Городские ворота теперь держат на запоре, не так, как в те времена, когда я жил здесь, но вот что удивительно: каким это образом мошенникам удается в город проникнуть?

Он повысил голос и едва удержался от гневной вспышки. Гость хотел было ему возразить, но Бизонтен опередил его и добавил с горечью:

— И подумать только, это я сам привел всех этих людей сюда, наговорил им с три короба о доброте местных жителей! Ах, мастер Жоттеран, слишком уж быстро меняется божий свет. — Он усмехнулся. — Еще быстрее, чем мое семейное положение.

Жоттеран улыбнулся в ответ.

— Я рад, что ты не растерял природного своего веселья, и хочу поздравить тебя с супругой, которая помогла тебе сохранить молодую душу.

Вспыхнув до корней волос, Мари обернулась и взглянула на ребят, которые возились в уголке, раскладывая и перебирая деревянные чурочки.

Но тут раздались новые, еще более оглушительные раскаты смеха, и лицо Мари пуще прежнего залила краска.

— Всем известно, — бросил мастер Жоттеран, — что другого такого враля, как наш Бизонтен, еще свет не родил!

Мари прикрыла пылающее лицо ладонями.

— А теперь, — продолжал мастер, — поговорим-ка серьезно.

Он стал расспрашивать каждого, что тот умеет, что может делать. Начал он с самого старшего, с цирюльника Мюре, и, выслушав его, сокрушенно заметил:

— Трудное это дело. Лекари и цирюльники ревнивы, как молодые новобрачные.

— Вот и у нас также, — подтвердил цирюльник.

— Что верно, то верно, — согласился мастер Жоттеран, — но в наших местах ходит о них слава как о первых болтунах, сороками их обзывают; если у вас в Бургундии они такие же…

— Все они одинаковые, — подхватил Бизонтен, — наш друг ест не больше, чем говорит; раз вы не желаете считать нас одной семьей, считайте, что мы просто маленькая община.

— Нет, — возразил цирюльник, — не собираюсь я жить на чей-то счет. Ведь нам говорили, что нужно камень бить…

— Помолчите-ка вы, — оборвал его Бизонтен.

Но тут заговорила Ортанс:

— Цирюльник прав. Мы должны работать. И я тоже готова взяться за любое дело.

— Ну а я, — сказал Бизонтен, искоса поглядывая на Мари и стараясь перекричать общий гул голосов, — я не позволю своей жене бить камень на дороге!

— Я же била камень на дорогах, когда нас на работу посылали… И от этого себя ничуть хуже не чувствовала, — ответила Мари.

— Вот и чудесно! — воскликнула Ортанс. — И я тоже буду бить камень, не желаю я, чтобы меня кормил какой-нибудь…

— Слушайте меня! — Мастеру Жоттерану удалось всех перекричать. — Хочешь складно врать, то и говори складно. Ежели вы решили объявить властям, что вы все между собой родня, то и жить вам придется всем вместе. А ежели наш магистрат, Совет двенадцати, заподозрит, что вы его провели, они того и гляди всерьез обозлятся! И тогда уж не знаю, как я смогу вам помочь. Хорошо еще, если не примут меня за вашего сообщника и не выбросят прочь из Совета или, не дай бог, взыскание наложат, лишат меня звания почетного горожанина, а то и в тюрьму упрячут.

Когда мастер Жоттеран узнал, что Пьер не только возчик, но и лесоруб и что лошади его привыкли работать в лесу, он сразу подобрел.

— Подумаю, подумаю, что нам удастся сделать, надеюсь, мы все уладим, — заверил он.

И он объяснил, что у него имеется лесной участок на свод и что как раз сейчас он собирался нанимать дровосеков. Оглядев всех по очереди, он улыбнулся доброй улыбкой, осветившей все его лицо, и добавил:

— Кузнец и плотник под началом лесника, вот и будет артель по рубке леса.

И со смехом заключил:

— А главное, очень хорошо получается, что плотник женат на сестре лесника. Он, должно быть, любит лес!

 

22

Мастер Жоттеран был охотник побалагурить, но он знал, как опытный плотник, что Бизонтен ловко справится с работой в лесу. И знал он также, что Бизонтен любит лес. Этой ночью подмастерье не сразу заснул, все думал о том, что их ждет. К тому же ему улыбалось работать вместе с Пьером и стариком кузнецом. Жоттеран обещал приехать на следующий день — и сдержал слово.

Утро выдалось солнечное, вдали ослепительно сверкало озеро, и блеск его доходил до подножия Савойских Альп. Перед домом осел и стал таять снег. Пьер притащил корыто, так как Мари затеяла стирку. Ортанс носила из колодца воду, а Бизонтен пошел в сарай за хворостом. Он уже собрался развести огонь, когда вдруг услышал цоканье лошадиных копыт и стук колес легкой повозочки. Он выпрямился. Восседавший в повозке мастер Жоттеран в своем кожаном капюшоне, спускавшемся на спину, казался еще более кряжистым, чем обычно. Подняв голову, он широко взмахнул рукой. Так весело взмахнул. И лицо его сияло.

Голос Бизонтена прозвучал как призыв охотничьего рожка:

— Эй! Все сюда! Наш спаситель приехал!

И тут же громовой его хохот раскатился по залитому солнцем двору.

Все присутствующие собрались вокруг повозки, даже не дав мастеру времени спрыгнуть на землю, а тот, улыбаясь, вытирал покрасневшие и заслезившиеся от солнца глаза. От кобылки его шел пар, и Пьер предложил:

— Хотите, я ее распрягу и оботру соломенным жгутом?

— На мой взгляд, ты единственный солидный человек среди всей вашей братии, — заметил мастер Жоттеран, и по улыбке его все сразу поняли, что он принес им добрые вести. — Только не уводи ее в конюшню, а то не узнаешь, что я вам расскажу.

Старик Фонтолье, услышавший, должно быть, стук колес, тоже приплелся сюда, с трудом ковыляя. И когда он вытянул тощую свою шею, чтобы получше разглядеть, что здесь происходит, Бизонтен прочел в его взгляде смертную тоску. Ортанс, должно быть, тоже заметила это, так как подошла поближе к старому реверольскому отшельнику и сказала:

— Не грустите, дедушка. Мы непременно приедем вас повидать.

В ответ старик ехидно усмехнулся и вздохнул:

— Все так обещают, но никого с тех пор я что-то не видел!

Он вроде бы еще сильнее сгорбился, казалось, ветхая его одежда вот-вот лопнет на спине.

— Не приду я с вами прощаться да обниматься, — добавил он. — И не буду слушать, что тут Жоттеран вам скажет. Я-то знаю, что вы услышите. Ну, счастливого вам пути.

Он повернулся и зашагал прочь, а оставшиеся смотрели, как уходит в свое логово этот старик, похожий на придавленное насекомое, такой уныло-серый на фоне этой роскошной снежной белизны. Каждый его шаг вздымал облачко подтаявшей воды. И Бизонтен подумал: «Не бывает такой радости, что не омрачила бы душу другого».

Царило молчание, нарушаемое только шарканьем соломы о бока кобылки. Бросив жгут на землю, Пьер отвел ее в конюшню, где стояли остальные лошади, и вернулся к своим. Вот тогда-то мастер Жоттеран медленно заговорил;

— Не знаю, угодил ли я вам или нет, приняв такое решение, но иначе поступить не было ни малейшей возможности, во всяком случае сейчас.

Он обвел взглядом присутствующих. Казалось, он колеблется, прежде чем продолжать свою речь, и к сердцу Бизонтена на мгновение подступил страх. Старик, очевидно, догадался, что затянувшееся молчание испугало его слушателей, и поэтому поторопился договорить:

— Единственное неприятное то, что вашей семье, милейший Бизонтен, придется на время расстаться.

И он пояснил, что ему удалось найти работу в богадельне для цирюльника и Ортанс. Об их жилье он сам позаботится. Разумеется, Бенуат будет при них. А что касается всех прочих, то он может предложить им поработать в лесу, неподалеку от Собра, там есть одна расселина. От Моржа всего в четырех лье, на склоне стоит бывшая хижина угольщиков, вот там-то они и смогут поселиться.

Мысль о разлуке омрачила радость первых минут, и старик добавил:

— Вы же сами знаете, что в Морже для всех вас жилья не нашлось бы. Да и без работы там жить не положено. А пока в стволах сок еще не начал бродить, сами понимаете, что лес…

Он засмеялся. Бизонтен поспешил прийти ему на помощь и поблагодарил за хлопоты; мастер уверял, что рубку леса нельзя откладывать до осени, а тогда он подыщет работу не только Бизонтену, но и всем остальным.

— Мне и самому частенько приходится обращаться к кузнецам, — сказал он. — Да и возчик при таких перевозках на пристани не может без дела остаться.

Радостно погрузили весь скарб в повозки, и отъезд состоялся под сияющим полуденным солнцем. Озеро, скрытое прибрежными холмами, время от времени все же взблескивало, и всякий раз все ярче и ярче казался исходивший от него свет, и само оно как будто все приближалось. Маленький Жан потребовал, чтоб его посадили в повозку к Бизонтену, который ехал вслед за мастером Жоттераном. Всю дорогу Бизонтен рассказывал мальчику об озере, о стройках, о лесах, и ребенок жадно слушал его рассказы. Впервые они провели столько времени вдвоем, с глазу на глаз, и подмастерье почуял, что между ним и этим мальчуганом возникает некая душевная близость. Вроде бы начинала крепнуть в них обоих какая-то новая связь, подобная прочной основе ткани, и он был счастлив, что переплетается она со всем, что он так любит, как вот это озеро, лесосеку, плотничьи работы.

Когда их повозки остановились у городских ворот, мальчуган спрыгнул на землю и бросился к матери.

— Мам, мам, у озера тоже есть имя, как у цеховых, прозывается оно Принц Голубое Око, и Бизонтен обещал дать мне нож, чтобы я мог хворост в лесу вязать.

В глазах Мари вспыхнул огонек радости, но он тут же угас, когда к их повозкам подобралось с десяток нищих в жалких лохмотьях, с грязными, покрытыми коростой лицами. Кое-кто уже успел вцепиться в оглобли, выпрашивая милостыню, но начальник стражи крикнул приезжим:

— Да стеганите вы их покрепче, не то сейчас пришлю своих людей!

Со стен укрепления в толпу полетели камни, и нищеброды разбежались, чертыхаясь и осыпая стражей проклятиями. Два слепца потрясали длинными палками, которыми при ходьбе ощупывали дорогу.

— Боже ты мой! — вздохнула Мари. — Оказывается, есть люди еще обездоленней нас.

— Это же у них, у нищих, такое ремесло, — пояснил Бизонтен. — Единственно от чего они бегут как от огня, это от работы.

Мари попыталась было утихомирить вопящего во все горло младенца, которого держала на руках молодая женщина, но мастер Жоттеран успокоил ее:

— И у него тоже свое ремесло, и он тоже настоящий нищий. Мать его щиплет, а он вопит. Бросит щипать, он и замолчит.

Сгоравшие от любопытства Жан и Леонтина решили было подойти поближе к толпе нищих, но мать успела схватить их за руки, прижала к себе, и Бизонтену послышалось, будто она шепнула:

— На все пойду, все сделаю, мой Жоаннес, клянусь тебе, никогда не будут твои дети просить милостыню.

Когда их пропустили в городские ворота, начальник стражи крикнул Бизонтену:

— Видишь, плотник, я тебе говорил, все образуется.

— Спасибо вам, — ответил Бизонтен, — при первом же удобном случае спрыснем это дело.

И он показал на кабачок, носивший название «Три экю», чья жестяная вывеска, изображавшая кувшинчик, скрипела под порывами ветра.

Улица Пюблик, куда они выехали, была сплошь загромождена повозками. Перед лавчонками, где весело пылали в очагах дрова, стояли у столов для разделки туш торговцы. Жан с восхищением смотрел на эту новую для него картину.

— Это и называется город, — пояснил ему Бизонтен. — Тут для тебя столько любопытного, только вот слишком много шума, да и пованивает чуточку. Тебе бы тут быстро надоело. Куда лучше в лесу жить.

С темноватой этой улицы повозки выехали на пристань, и тут их затопило светом озера, за дальний край которого уже садилось закатное солнце. Барки с высоко поднятыми мачтами, с надутыми ветром парусами шли к берегу, всюду сновали повозки всех видов и размеров, животные и люди вносили в общий гул свою яркую и шумную ноту, все это сразу вбирало вас в свой круговорот, а перед глазами вставала необычная картина — на переднем плане бескрайние воды и громады гор, уже осыпанные золотом и пеплом. Как счастлив был Бизонтен вновь влиться в эту жизнь, и особенно счастлив был он, увидев восторженную мордашку Жана.

Долго еще катили они вдоль озера, потом мастер Жоттеран остановил лошадь и спрыгнул на землю. Указав на большое каменное строение с четырьмя квадратными окнами, где на стеклах плясали, подобно языкам пламени, отблески закатных лучей, он просто сказал:

— Вот ваше теперешнее жилье.

 

23

На пристань выходили окна двух просторных комнат, в каждой из которых было по камину. Из первой комнаты взлетала вверх каменная лестница с коваными железными перилами, увидев которые Гийом Роша даже присвистнул от восторга. Наверху две другие комнаты, с более низким потолком, выходили на площадку, откуда на чердак вела уже деревянная лестница. Третья комнатка, совсем маленькая, глядела окошком на узенький внутренний дворик. Кроме этой комнатушки, весь дом смотрел на озеро, и свет от него проникал даже в самые дальние уголки.

— Вы от меня этот дом скрывали, — обратился Бизонтен к мастеру Жоттерану, которого, казалось, забавляли удивление и растерянность Мари, ее брата и ребятишек, явно написанные на их лицах.

— А как же! — улыбнулся в ответ старик. — Ждал, пока ты представишь мне все свое семейство.

— Вы, вы, видать, вечно будете меня этим дразнить!

Жоттеран оставил приезжих устраиваться. Прощаясь с ними, он сказал:

— Завтра чуть свет на работу.

Бизонтен долго глядел ему вслед, как он катит по набережной в своей крытой тележке. На воды уже начала медленно спускаться ночная мгла. Ветер к ночи совсем стих, и последние отсветы заката, казалось, вспарывали поверхность озера, как бы желая измерить его глубину. Горы на противоположном берегу отсвечивали темно-лиловым; где-то там, как раз напротив, горел огонь. Жизнь на пристани замерла, но на одной из барок еще бодрствовали два фонаря. Они мерно раскачивались, разбивая в воде свое же собственное отражение. А лежавшее прямо перед домом озеро не собиралось по своему обыкновению до времени отходить ко сну и билось с размаху о скалы и песок, колотило их словно вальком, и тяжелые удары, звеня, повисали в тишине.

Когда Бизонтен вошел в дом, огонь уже разожгли, и все три женщины ушли на второй этаж устраиваться, наверху слышны были их шаги. Пьер и дядюшка Роша вернулись из конюшни. Кузнец присел перед очагом рядом с цирюльником, а тот даже не пошелохнулся, лицо его, казалось, вырезано резцом из темного дерева.

— Нынче вечером, — начал Роша, — мы будем спать в настоящем доме!

Бизонтен приблизился к нему, замялся на миг, боясь обидеть старика, но все-таки решился:

— Вы здесь и останетесь. Я объясню мастеру Жоттерану, что лесная жизнь вам не по годам.

Старик резко обернулся. Широкое лицо с отвислыми щеками сразу приняло жесткое выражение. Натруженные глаза его, вечно красные после долгих лет, проведенных у кузнечного горна, выражали сейчас чуть ли не гнев.

— Стало быть, тебе это лучше знать, чем мастеру Жоттерану, а он вроде мне ровесник, — бросил кузнец.

Он прочистил горло, сплюнул в огонь и добавил:

— Стало быть, тебе лучше знать, чем мне, есть ли у меня силы или нету? Как ни хитри, а леса, мил друг, я свалил больше, чем ты за всю жизнь наплотничал!

Тут кубарем скатился с лестницы Жан, постукивая палочкой по металлическим перилам, и первым делом спросил:

— А где мой нож, Бизонтен? Где нож?

— В повозке. Завтра ты его получишь.

— Я уже вязал хворост, — гордо заявил мальчик. — Можешь спросить у дяди Пьера. Мы с папой ходили в леса Шо.

— Вот мы с тобой и составим вдвоем артель, — заметил кузнец. — Я буду сучья обрубать, а ты, сынок, хворост вязать. И мы еще с тобой посмотрим, кто нас обогнать сумеет!

Бизонтен делал вид, что прислушивается к их разговору, но мыслями был далеко отсюда. С той самой минуты, как он попал на этот берег, с той самой минуты, как увидел этот дом, он воображал, будто так и живет здесь, рядом со своим обожаемым озером. Он представлял себя на стройке у мастера Жоттерана или еще на какой-нибудь городской крыше. Он видел себя обосновавшимся здесь вместе со своими спутниками. Война, голод, задушенное Франш-Конте — все отступило от него нынче вечером. И ему, который на своем веку немало побродил по белу свету, ему, которому никогда не сиделось на месте, показалось, будто в груди у него что-то тихонько замурлыкало. Словно бы в темном углу залег невидимый глазу огромный кот. И стало ясно, что в этом краю, перед этим извечным зрелищем — перед этим озером — он, возможно, остался бы надолго, ощущая радость оттого, что при тебе твой инструмент и есть у тебя работа. И он гнал от себя мысль о том, что завтра на рассвете вновь придется пускаться в путь, бросить этот славный просторный дом и шагать к лачуге угольщиков. Старался забыть, но эта мысль прочно засела в голове. «Черти бы тебя взяли, Бизонтен, — твердил он про себя. — Неужто стареешь? И это ты, ты, что всю жизнь бродил по дорогам, всегда мечтал о странствиях, тебя вдруг ни с того ни с сего испугал переезд, хотя пути-то туда каких-то несчастных пять лье?»

Весь вечер он пытался шуткой разогнать общее уныние, но ни одно сердце не отозвалось на его смех. Тем троим, что оставались здесь, невыносимо было смотреть на тех, кто уходит и кого ждет тяжкий труд, а тех, что уйдут, Бизонтен чувствовал это, придавила неведомая ранее усталость.

И когда были съедены похлебка и хлеб с сыром, принесенный мастером Жоттераном, Бенуат вздохнула:

— Бедняги вы мои, уж никогда не будет у вас времени передохнуть.

Тетку прервала Ортанс, и голос ее прозвучал резко:

— Скоро они отдохнут, тетя. А сейчас не время их обескураживать.

— Настоящий отдых, — подхватил кузнец, — только тогда у нас будет, когда мы вернем себе нашу землю. А до тех пор разница не велика: не все ли равно, где работать, в лесу или в городе.

После этих слов все разошлись укладываться на ночь. И Бизонтен, как только прилег на соломенный тюфяк в этой комнате, где спали бок о бок все мужчины, сразу же словно провалился в глубокий сон. Проснулся он, когда в окне уже забрезжил первый свет зари. Он толкнул Пьера, оба вскочили на ноги и разбудили своих товарищей. Правда, проснулись все позже положенного часа, но Бизонтен обрадовался, что на стройку он все-таки не опоздал. И впрямь, времени только хватило поздороваться наспех с двумя плотниками и мальчиком-подручным. Мастер Жоттеран в шутку осведомился, не на слишком ли мягких пуховиках они нежились. Он уже запряг свою кобылку. Пьер с Бизонтеном тоже запрягли своих лошадей в роспуски, с которыми ездили в лес, и двинулись в горы, мимо дома, где их ждали Мари, кузнец и детишки, стоя возле уже уложенных повозок. В пустые роспуски перепрягли двух кобыл, привыкших ходить парой. Бовар тащил крытую повозку, а лошадь кузнеца — вторую повозку, загруженную сеном и овсом. Наступила мучительная минута расставания, но тут Бизонтен постарался развеять общую печаль:

— Не забывайте, что в конюшне еще одна лошадь осталась, так что можете приехать нас навестить. Оно даже полезно будет, только помните, что скотине время от времени сена подбросить не мешает.

Он торопил отъезжающих, боясь лишних слез, но у самого больно сжималось сердце. Он снова кинул взгляд на озеро. Справа, под еле окрашенной голубизной тенью, можно было различить линию гор, напоминавших тяжело нависшие далекие тучи, перед ними чуть колыхалась лучезарная дымка. А перед этой дымкой, словно прочерченные прямой линией горизонта, темнели воды озера, все в блестящих пятнах, бегущих к берегу. Когда же Бизонтен уселся в повозку рядом с Жаном, не отрывавшим счастливого взгляда от своего новенького ножа, солнечная полоса внезапно легла на воду тонким серебряным лезвием. Наступила минута полного затишья, потом, почти сразу же, тень, поднимавшаяся с озера, растворила и поглотила этот слишком ломкий металл.

Бизонтен щелкнул кнутом, повозка тронулась с места, и он нагнулся, чтобы в последний раз взглянуть на дом. Бенуат и цирюльник уже ушли в комнаты, но Ортанс все еще стояла на пороге, и подмастерью показалось, будто она смотрит именно на него. Он махнул ей на прощание рукой, она тоже махнула ему и улыбнулась, но улыбка ее была печальна.