Глава 27

ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

1

— Твою… — Стоуни замотал головой. Все вернулось к нему: тот год, его возраст, отдельные моменты…

«Лицо в водянистом коконе, укрывающем ее слизистой пленкой, темной на месте ран».

Но сейчас он гораздо старше, ему уже под тридцать. Прошлое всего лишь отголосок, немая фотография.

Картинки на спине мальчика замерли, последний отпечаток лица Лурдес был еще здесь, ее лицо под желто-белой пульсирующей пленкой. Она казалась странно умиротворенной. Она была спокойна. Картинка каким-то образом передавала эту умиротворенность. Это должна быть именно умиротворенность, твердил он себе все эти годы.

Мальчик, прозванный Пророком, натянул футболку.

— Насмотрелся?

— Это же воплощенное зло, — выдохнул Стоуни. — Все это. Оно исходит от того, что ты есть.

— Я есть то, чем ты меня сдёлал, — ответил мальчик.

— Сигаретку? — издевательски предложил Стоуни, вытаскивая пачку из нагрудного кармана.

Запах машины тоже вернулся, запах старого грязного «мустанга», потом вид дороги, на которой они стояли, и моста, ведущего через бухту.

— Дети не курят.

— Большинство детей не делает того, что можешь делать ты. — Стоуни раскурил сигарету. Дым наполнил легкие, но вкус показался отвратительным. — Господи, Стив! Я ведь могу называть тебя Стивом? Мне ведь не обязательно звать тебя идиотскими кличками вроде Пророка?

— Да. Конечно. Мне нравится имя Стив.

— Господи, Стив, эти картинки просто вытравлены у тебя на коже.

— Они на мне, сколько я себя полдню. Великий Отец говорил, что это карта мира.

— Да, заявление вполне в его духе. — Стоуни чувствовал, что пот пропитал насквозь его рубаху, — Хотел бы я обнаружить где-нибудь здесь мистера Фэйрклофа, Стив. Я бы, так сказать, расширил бы его горизонты.

— А что мы собираемся здесь делать? — спросил Стив почти беззаботно. Он разглядывал ограждение из цепей, наспех возведенное и увешанное табличками, запрещающими проход. Какой-то умник, может быть ребенок, разрезал цепи, и ограждение стало похоже на огромную взорвавшуюся паутину. Дальше на дороге забор был полностью снесен. Жадные лианы поглотили все, что от него, оставалось.

— Мы собираемся осмотреть дома.

Они поехали по тому, что некогда было Уотер-стрит. В темной мостовой зияли дыры, торчали корни высокомерных дубов. Вместо главной площади была грязная площадка; выдернутые £ корнем деревья гнили рядом, заросшие лишайниками и папоротниками, словно лес с северо-западного конца города наконец-то через сотни лет взял реванш. То, что было когда-то публичной библиотекой Стоунхейвена, превратилось в груду развалин.

— А вот здесь было почтовое отделение. — Стоуни указал на другую сторону площади. — Там стояли три церкви.

Но церкви стояли и до сих пор, только шпили и кресты провалились, двери были сорваны с петель, и витражные окна вылетели много лет назад.

— Я хочу посмотреть на океан. — Стив захлопал в ладоши. — Я никогда не видел океана.

— Ладно, — согласился Стоуни.

Он вел «мустанг» в сторону мыса Лэндс-Энд. Машина была на последнем издыхании. Стоуни догадывался об этом по тому, как она преодолевала ухабы и колдобины на разбитой дороге. Ему казалось, что он чувствует запах горящего бензина, но поскольку ни один индикатор не работал, он не мог определить, что же именно не в порядке. Этот классический экипаж был при смерти, но машина сделала необходимое Стоуни дело. Она дотащила их сюда.

Вдоль дороги не было ничего, кроме фундаментов домов и развалин, словно сюда упала бомба Природа начала отвоевывать обратно свои территории.

Тоненькая поросль молодых деревьев поднималась над виноградными лозами и сухой травой. Живые изгороди разрослись во все стороны и ползли, пробиваясь сквозь старый гранит. А потом они подъехали к волнолому с видом на пролив.

— Ух ты! — воскликнул Стив, опуская стекло со своей стороны, — Ты только посмотри! Никогда еще не видел Атлантического океана!

— Ты его и не видишь, это Авалонский пролив, — пояснил Стоуни. — Видишь те острова?

— Вижу.

— Вот там ты родился, — сказал Стоуни, закрывая глаза, чтобы прогнать картину из прошлого.

Он не хотел об этом вспоминать.

— Давай выбираться отсюда. Нам надо еще в одно место, — сказал Стоуни через минуту.

Воздух был свежий и прозрачный, он вытеснял сигаретный дым из легких и приносил с собой множество болезненных воспоминаний. Вкус свежей рыбы, соленой воды, когда они с Лурдес купались на маленьком пляже. Этим самым воздухом он дышал, когда они занимались любовью и зачали этого самого ребенка.

2

Машина издохла в четверти мили от мыса Джунипер, так что дальше им пришлось идти пешком. Стоуни завернул маленькую бомбу в газету. Потом достал свои чемоданы и поставил на капот. Открыл их, вынул из одного охотничий нож.

— Это нож моего брата, — пояснил он. — А до того он принадлежал моему отцу. Он испачкан кровью невинной жертвы. Полагаю, это вполне достойное мифологическое оружие, не хуже любого другого. Ты знаешь какие-нибудь греческие мифы?

Мальчик («Нет, называй его Стив. Ты можешь. Он Став. Он твой сын») пожал плечами.

— Так вот, — начал Стоуни, вынимая пистолет и пристегивая к ремню, — был один парень, которому нужно было убить одну по-настоящему жуткую женщину. Вместо волос у нее были змеи, половина тела как у ящерицы, а ее взгляд превращал человека в камень. Это было чудовище по имени Медуза Горгона.

— Я видел таких женщин среди Восторженных, — пошутил мальчик.

— Ага, но эта была опасна, и парню нужно было отрезать ей голову, не глядя ей в глаза.

— По-моему, это трусость, — заметил Став.

— Верно, — засмеялся Стоуни. — Видишь вон там дом? — Он показал ножом.

Стив кивнул.

— Это дом, где держали твою мать.

Стив выслушал эта слова, а затем поднял глаза на отца.

— Зачем ты все это делаешь? Ты так долго вез меня сюда, а я никак не пойму зачем.

Стоуни открыл рот, чтобы что-то ответить, но передумал.

3

— Я раньше уже убивал людей, — сказал мальчик, когда они двинулись к развалинам особняка Краунов. Свет утреннего солнца разливался по горизонту, отчего лес слева казался совершенно плоским. Он был похож на рисунок со спины мальчика. Он был почти нереален. — Я причинял им боль.

Великолепный день, как раз подходящий для их предприятия.

— Я знаю, — отозвался Стоуни беспечно. — Это Лунный огонь.

— Что?

— Лунный огонь. Он похож на выхлоп. Вот, например, те люди из Техаса, откуда я забрал тебя. Они ведь были уже мертвы, когда я пришел?

Стив кивнул, глаза его наполнились слезами.

— Они называли это Светом Азраила Светом, исходящим от ангела Смерти.

— Какого только дерьма не бывает. — Стоуни передернул плечами. — Но они сами призвали его себе на головы. Нельзя отпереть клетку тигра, надеясь, что тигр, может быть, на тебя не набросится.

— Ты собираешься меня убить, да? — спросил Стив, когда они подошли к дому. — Ты привез меня сюда, чтобы… убить?

— Ты даже не знаешь, кто ты такой, — ответил Стоуни. — Тебе многое известно, но об этом ты понятия не имеешь.

— Я знаю, что они поклонялись мне.

— Слабаки. Идиоты. Придурки, — закивал Стоуни. — А те, кто не входит в их число, как Алан Фэйрклоф, использовали тебя. Он тоже был по-своему слаб.

— Я Пророк, — заявил мальчик.

— И о чем ты пророчествуешь?

— О… о…

— Они вбили тебе в голову столько ерунды. А правда состоит в том, что ты мой сын, но только ты не должен был родиться.

— Мне говорили, что мой отец злой.

— Неужели? Что значит злой? Причиняет боль? Убивает?

— Если убийство праведное… — начал мальчик, Стоуни протянул свободную руку и схватил его за плечо.

— Что ты подразумеваешь под праведным убийством?

— Когда смерть насылается живым богом или обрушивается в виде молнии на грешников! — выкрикнул мальчик явно заученные слова.

— Тогда убей меня. — Стоуни покачал головой. Он посмеивался, в основном над собой, вспоминая драму детства: любой ребенок считает себя центром собственной вселенной. — Малыш, тебе нужно многое узнать о том, как люди могут тебя использовать. Люди заявляют, что они веруют в Иисуса и в Бога, а потом делают кошмарные вещи, потому что в глубине души каждый считает, Стив, что именно он должен быть Королем Горы. А чтобы стать Королем Горы, нужно надрать задницы всем остальным.

Стив казался задетым. Лицо его искривилось, будто он собирался заплакать. Они его испортили, эти сектанты. Они мяли и тискали его растущее «я», пока оно не сделалось чахлым и уродливым. «Будь ты проклят, Алан Фэйрклоф, за то, что сделал это».

— Они меня не использовали. Они меня любили.

— А ты любил их, — кивнул Стоуни, — Я видел в той лачуге, откуда увез тебя, пожилую женщину. Как ты ее называл — «бабуля»? Она утешала тебя, когда тебе было грустно? Но когда я пришел, ты ведь уже убил ее. Ладно, конечно, это был Свет Азраила Подобными библейскими названиями прикрывается множество грехов, правда? Она просто истекла кровью. Мне не пришлось сражаться с ней. Она уже была мертва.

— Иногда… — произнес мальчик. — Иногда оно вырывается.

— Да, случаются утечки, я знаю. Я учился так же, как и ты. Иногда ты делаешь что-нибудь, как думаешь, хорошее, а сила утекает. Ты воображаешь, что исцеляешь кого-нибудь, или призываешь дождь на иссохшую землю, или…

— Спасаешь щенка. Вот, что я сделал. Я увидел, как человек насмерть забил щенка, и тогда…

— Конечно, я знаю, — прервал его Стоуни. — Был там Ты думал: «Если я заставлю его остановиться, если верну обратно щенка, целого и невредимого, тогда, может быть, на этот раз оно не ускользнет. Если я просто сделаю так, чтобы эта маленькая девочка с искалеченными ногами выздоровела, оно не утечет. Если я избавлю от боли этого старика, может быть…» — Стоуни оборвал фразу. — Я всю свою жизнь старался жить подальше от остальных людей. Только так я не позволяю ему утекать.

— Ты сказал… ты сказал, что живешь в каком-то городе.

— Да, но только когда ты такой, как мы с тобой, нельзя сказать, что ты живешь где-либо. Мой почтовый адрес Уинслоу, штат Аризона. Но я жил там в пустыне, гораздо дальше обозначенного места. Далеко. Хотя и не слишком.

— И как ты не позволяешь силе утекать?

Стоуни опустился на корточки перед мальчиком.

Взял его за плечи. Слезы катились у него из глаз, хотя он не мог понять почему. Он часто моргал, пытаясь загнать их обратно.

— Сынок, у тебя не получится.

4

Таблички перед входом больше не было, а сам дом походил на Парфенон, переживший века и толпы туристов: колонны уцелели, крыша была восстановлена, стены до сих пор стояли, но выглядел он так, словно из него высосали все соки.

Они молча прошли в зияющую дыру парадной двери.

Пурпурная темнота заполняла дом. Некоторые окна были забиты фанерой, в других до сих пор торчали клыки разбитых стекол. Крысиный и птичий помет повсюду, и мусор тоже: заплесневелые остатки пищи, обрывки и комки бумаги, кое-где по стенам были размазаны человеческие экскременты, словно кто-то пытался создать таким образом некое невнятное граффити. Разодранные занавески трепетали в утреннем ветру, словно крылья молей. Вонь стояла жуткая, она ходила волнами вместе с воздухом.

Стив поглядел на отца и взял его за руку, ища поддержки.

— Он дышит.

Стоуни посмотрел на него.

— Этот дом. Он дышит.

Стоуни ощутил, как при звуке голоса мальчика по спине побежали мурашки, руки покрылись гусиной кожей. Он посмотрел на потолок, который шел легкими волнами.

— Это она, — сказал он. — Кажется, что-то от нее еще здесь.

— Кто она такая? — спросил Стив.

— Она то, что мы пришли уничтожить, — ответил Стоуни. Он потряс зажатым в левой руке газетным свертком. — Это нечистый дом. Здесь бывали твой Великий Отец и остальные. Я тоже был здесь однажды. Смотри…

Он указал на угол той комнаты, где некогда была гостиная. Угол сочился какой-то клейкой жидкостью, стекающей каплями медленного дождя.

Стоуни ощутил, что коридор чуть вздрогнул.

— Бьюсь об заклад, кто-то из наследников Краунов до сих пор ошивается здесь, исследует это место, высматривает знамения. Здесь есть часовня. Туда-то нам и надо попасть.

Стоуни тяжело вздохнул Господи, вот он, тот миг, которого он со страхом ждал всю дорогу, возвращаясь сюда.

5

«Пора! — подумал он. — Сделай все сейчас!»

Войдя вслед за сыном в темноту часовни Краунов, Стоуни оставил газету на одной из скамеек. Затем сунул руку в карман кожаной куртки и достал наручники. Когда они звякнули, Стив обернулся. Его лицо даже в темноте часовни было видно отчетливо: оно выражало не страх, не потрясение, а смирение. Мальчик протянул руки.

Стоуни опустился на одно колено и заглянул в лицо своему сыну. Своему прекрасному обреченному сыну. Мальчику, который не должен был родиться, точно так же, как не должен был родиться и сам Стоуни.

Он пристегнул левое запястье мальчика к своей правой руке.

— Связаны вместе навеки, — прошептал он, прикоснувшись к щеке сына. — Ты и я, малыш.

— Насколько я понимаю, мы оба взлетим на воздух? — спросил Стив. — Ради этого ты привез меня сюда?

— Мы обязаны это сделать, — ответил Стоуни, протягивая руку, чтобы убрать с глаз мальчика отросшие пряди.

— Потому что это зло? Этот Свет Азраила?

Стоуни на мгновение задумался.

— Нет. Потому что его не должно быть здесь. Его не должно быть на Земле.

— Ну да, — согласился ребенок со вздохом.

— Ты ведь знаешь, что ты не такой, как все?

Стив медленно кивнул.

— Ты любишь меня?

Стив снова кивнул.

— Мне всегда хотелось иметь отца.

— Я люблю тебя, Стив. Ты мой единственный ребенок. Твоя мать была прекрасна. Она была самым удивительным и прекрасным созданием на всей нашей планете. Ты немного похож на нее.

— Но меня же не должно было быть.

В глазах ребенка застыли слезы.

Стоуни не смог устоять. Он притянул к себе сына и крепко обнял его. Наверное, все его слезы были уже выплаканы, потому что глаза его остались сухи, но ему казалось, что слезами обливается его душа, он чувствовал, как вся его плоть и дух взывают к Вселенной: «Зачем вы довели меня до этого? Зачем вы сделали это? Чем этот мальчик заслужил такое?»

Он сжимал сына в объятиях, пока не испугался, что вот-вот задушит его. Когда он выпустил мальчика, тот моргнул внутренней, прозрачной, парой век, на миг закрыл и снова открыл глаза. Теперь они были сухими.

— Я всегда считал себя пришельцем, явившимся с другой планеты. — Стив криво улыбнулся, но его лицо тут же снова обрело безразличное выражение. Он смирился со своей судьбой.

— Нет, ты не с другой планеты. — Стоуни утешал его, как мог. — Ты мой сын и сын своей матери. Но еще ты часть чего-то ужасного, какого-то эксперимента, затеянного этими людьми. Ты же знаешь Восторженных. Как они использовали тебя в своих обрядах? Использовали Свет Азраила, пока он не поглощал и их самих? Все эти люди, этот Фэйрклоф, Крауны, они пытались сделать и с некоторыми другими то, что сделали со мной, с твоей матерью и с тобой. Но ни разу не вышло. Не сложилось. Наверное, время от времени им почта удавалось. Они пытались и раньше, но…

И перед его мысленным взором замелькали образы, образы, которых он никак не мог видеть раньше, но они все равно пришли, словно то, что жило внутри него, демонстрировало историю подобных попыток: девушки с горящими телами, шестнадцатилетний мальчик, у которого внизу живота вдруг разгорелся огонь, поднялся выше до самого лица, пока сам он не превратился в пылающий столб…

— Ничего не получалось, пока они не изучили ритуалы, и тогда все, что им оставалось сделать, — это одного-двух человек, чтобы впустить это в мир. Этого было достаточно, чтобы оно обрело плоть, которой у него не было раньше.

— Что это за оно? — спросил сын, но Стоуни не ответил.

Он чувствовал то, о чем говорил мальчик, — дом Краунов дышал, пока Стоуни смотрел в пустые глазницы окон, где когда-то были витражи, он видел, как дом обрастает оболочкой, своим собственным витражом, пульсирующая жизнь обволакивала дом, который был не в состоянии умереть, не в состоянии сделать что-либо еще, только выжить.

Пока Стоуни распаковывал маленькую бомбу, пользоваться которой его научил чокнутый подрывник Свинк, мальчик внимательно смотрел. Это был дешевый механизм, он мог бы применить его и раньше, но он знал, что ради Лурдес, ради своего сына должен сделать это именно здесь. Это место, эта земля были запятнаны прошлыми преступлениями против природы. Это было нечестивое святилище. Вернуть его туда, где оно зародилось, — именно это пытался сделать своими ритуалами Фэйрклоф, Загнать это в проклятое место, в нечистое место, в землю, которую обходили стороной даже местные, потому что эта земля принадлежала дьяволу, это ее называли словом, означающим «иди один». Когда Стоуни извлек бомбу, осторожно расправил провода, осторожно достал небольшой таймер, который отсчитает время до взрыва, его сын прошептал:

— Папа, я люблю тебя, не делай этого, я не хочу, чтобы было больно…

Стоуни запустил таймер. Десять минут. Этого достаточно, чтобы сказать миру «прости», попрощаться с сыном, с тем, что жило в этом доме.

9.33

Он поглядел на цифры на циферблате часов, на испаряющуюся жидкость, которая расползалась лужей вокруг алтаря часовни.

9.25

Услышал, дыхание некоего чудовища, живой постройки, окружающей их, содержащей их в себе.

9.00

Девять минут — и все будет кончено.

Девять минут — и тишина.

Прошла целая вечность, пока таймер отсчитал пять минут. Стоуни казалось, что он не может больше сдерживать то, что таил в себе столько лет, пронес через такую боль и расстояние.

— Должно же прийти спасение! — прокричал он в темноту. — Не может не прийти после всей этой боли! Не может быть, что все это просто так! Должна же быть какая-то цель! — Он рубанул кулаком, увлекая вниз и руку сына, и мальчик вскрикнул, словно от боли. — Должно быть спасение! Я не верю, что можно зайти так далеко и не обрести его! Не могу даже представить! Я знаю, что здесь было! Я знаю, что я выпустил на свободу!

И тут рядом с ними, заполняя собой часовню со всеми ее тенями, зазвучал женский голос.

— Я знала, что ты вернешься.

Стоуни обернулся и впервые за двенадцать лет увидел ее лицо — лицо, которое было заслонено другим лицом, словно растущая внутри куколки бабочка под шелковистым покровом кокона.

Призрачная тень обрывка воспоминания, а потом ничего.

Лурдес.

За долю секунды Стоуни Кроуфорд вспомнил ту ночь, погребенную в памяти много лет назад и мгновенно возрожденную ее взглядом.

 

Глава 28

КАНУН ДНЯ ВСЕХ СВЯТЫХ

1

Ночь перед Хэллоуином, ему пятнадцать лет, и он наблюдает, как почти прозрачная жидкость толчками проходит по синим и красным венам во внешнем покрове, в тонкой оболочке, которая заключает в себе тело Лурдес. Он рыдает от невозможности прикоснуться к ней, от боязни, что эта штука, эта жидкая среда, омывающая ее, пульсирующая и вспыхивающая красным, розовым и синим, причиняет ей боль. Когда его рыдания стихают, другая девушка, Диана Краун, легко касается его плеча.

— Она сейчас прекраснее, чем любое человеческое существо с начала времен. Твой сын не дает ей умереть, — сказала Диана.

Стоуни чувствовал теплое дыхание на своей щеке, он чуть отодвинулся, чтобы оказаться подальше от нее.

— Что ты сделала? — выдохнул Стоуни.

Ему показалось, что собственные слова сейчас задушат его. Он не мог отвести глаз от Лурдес. Ему на миг вспомнилась Белоснежка из сказки, которую он читал в детстве, как она спала в стеклянном гробу. Вот на что это похоже, будто бы она спит под стеклом или под слоем воды…

Диана тихонько засмеялась, но ее голос странным образом успокаивал.

— Ничего. Все это делает твой ребенок внутри ее. Если ты попытаешься нарушить оболочку, и она, и ребенок погибнут в тот же миг. Этот кокон поддерживает ее жизнь. Ведь этого ты хочешь, правда? То, что заключено в тебе и во мне тоже, ты сумел передать, чтобы обеспечить нам будущее среди этих тварей…

— Этих тварей? В тебе… и во мне?

Он посмотрел ей в лицо. Он не был потрясен, он не плакал. Он ощущал, как внутри него все холодеет, словно он превращается в камень.

Диана Краун была прекрасна. Разумеется, он видел ее в городе летом, не часто, но время от времени встречал, проезжая на велосипеде мимо ее дома, или в магазинах, когда она выбиралась в город за покупками. Конечно, она была красива, только ему она всегда казалась холодной и непривлекательной, но сейчас он увидел в ней кое-что еще. Словно тлеющие угли мерцали у нее под бледной кожей. На ней было тонкое белое платье с глубоким вырезом, он видел вздымающиеся полукружия ее грудей, гладкую молочно-белую кожу…

Ее светло-голубые глаза горели каким-то внутренним светом.

— Кто ты, черт возьми, такая? — спросил он или подумал, что спросил, потому что не услышал собственного голоса.

Она улыбнулась и стала еще ближе и теплее, чем ему хотелось бы. «Это сон. Я сплю, и все это мне снится».

— Я твоя Сестра, — ответила она, протягивая руку, чтобы коснуться его.

Когда она дотронулась до него, он ощутил удар током. Попытался отстраниться, но, кажется, электрическая цепь накрепко соединила их.

Потом все кончилось.

И он все узнал.

2

Ее голос звучал теперь в его голове, и пока она говорила, перед его мысленным взглядом мелькали картинки того, о чем она рассказывала…

— Мы наполовину брат и сестра, Стоуни. Я родилась за пять лет до тебя, моя мать и есть моя биологическая мать. А мой отец… вот это будет непросто понять… только во мне что-то неправильно, то, что правильно в тебе. Я вышла не такой хорошей, как им хотелось, Краунам, но они любили меня, воспитывали меня, ведь я была их крови. Я была здесь, когда ты был зачат, Стоуни, и когда ты родился. Это было самое прекрасное действо, когда-либо совершаемое человеческим существом, это был звездный час всех, кто живет лишь в плоти, этих животных, окружающих нас. Твой отец…

— Аужонни Миракл?

— Да, он был прекрасный, умный…

— Джонни был умный?

— Момент, когда человек, входит в контакт с божеством, может уничтожить любого, но он не уничтожил Джонни. Джонни происходит из рода неистовых, он той же крови, что и один древний бог, гораздо более древний, чем тот, кому поклоняются люди, сами Крауны толке из этого рода. Изначально они были Крауниншильдами, Стоуни, уважаемое семейство, а еще раньше их фамилия была Сакре-Круа, а до того они звались…

— Ты смеешься. Ты ненормальная…

Стоуни едва не задохнулся, мысленно увидев толстый гвоздь, который забивали куском плоского камня, прикрепляя человеческое запястье к кресту посреди большого, бесконечного, сада.

— Иисус Христос…

— Нет, не Иисус Христос, Стоуни. Гораздо раньше на западе нынешней Франции жил бог, который обходил дозором сады и поля, оберегал все, что только можно вырастить, бог, который правил только один сезон, а затем его убивали люди, бог, которого ритуально распинали каждый год, чья кровь орошала землю…

— Замолчи! — Стоуни зажал уши руками, зажмурил глаза, пытаясь избавиться от звука и образов, обрушившихся на него.

— Это всего лишь легенда, подтверждающая, что Джонни из того же рода, это просто легенда, которая говорит, что Джонни первый сын первого сына первого сына… и все они восходят к Сакре-Круа, Священному Кресту…

Священный Крест… Он вспомнил слова Норы, слова заполнили весь его разум. Сакре-Круа. Пугало. Краунинишльд, Краун, родословная Человека-Хэллоуина.

— И ты тоже, Стоуни, первый сын, как и твой ребенок в утробе Аурдес. Ты потомок королей богов. Знаешь, почему его назвали Дясонни Миракл? Знаешь? Ты знаешь, что он у мер, когда ему было семнадцать, сбитый машиной на шоссе? И все эти люди решили, что он мертв. Они приняли его за покойника и похоронили, а он восстал из мертвых, выкарабкивался из-под земли как ненормальный, он вернулся в город весь покрытый землей из собственной могилы, улыбающийся, словно ничего не случилось, и все его раны каким-то образом затянулись. Это было чудо. Но только первое чудо, Стоуни. Второе чудо произошло, когда он зачал ребенка с твоей матерью.

— Кто моя мать?

Она улыбнулась.

— Твоя мать и мой отец одно и то же существо. В мире чистого свечения нет различия по полам. Но ты совершеннее меня, Стоуни. Я родилась не из ее утробы, а всего лишь из семени ее чресл. Ты был рожден из нее, ты питался ее кровью, ты родился плотским от того, что не имеет плоти. Я так долго ждала встречи с тобой, Стоуни, чтобы поговорить. Я ждала так много лет, чтобы по-настоящему полюбить своего брата.

3

Голос в его голове умолк.

Диана стояла перед ним, кажется, вполне обычная. Тусклый свет, исходящий от постели, слабо освещал спальню.

— Это все ты, Стоуни, — сказала Диана. — Вот почему она не умрет. Это все ты. Ты посеял семя величия, поселил в ней Божественный Огонь… Она теперь не принадлежит к обычным людям, к ней прикоснулся бог.

— Что за… — начал Стоуни, сопротивляясь мощному желанию сдаться, выжимая последнюю каплю силы, которая еще оставалась в нем. — О чем ты говоришь?

— Ты Человек-Хэллоуин, Стоуни. В тебе течет та же кровь, а твоя мать была…

Стоуни зажал уши руками, чтобы не слышать ее, его тело непроизвольно подрагивало, в голове стучали копытами дикие лошади, ощущение было такое, что мир треснул и трещина все растет, а из нее выползает ад. «Что, мать вашу, происходит?»

Она протянула руку, коснулась его лба.

— Пора, Стоуни. Пора уже снять маску, показать, кто мы есть, стать свободными. Тебе покажется, что ты первый раз в жизни дышишь по-настоящему. Нам обоим так покажется. Ритуалы…

— Ритуалы?

— Ритуалы — ключи, которые отпирают множество дверей, — шепотом произнесла она, впиваясь в себя ногтями. Тонкая струйка крови побежала там, где ногти расцарапали кожу. — Фэйрклоф знает их. Он знает, как открыть… — Она улыбнулась, сверкнули белые зубы. — Знаешь, Стоуни, я была там, когда твой брат резал ее. Окровавленная, твоя подруга была прекрасна. Он ударил ее больше ста раз. Кровь лилась по всему ее телу, она проникла в нас, мы были помазаны ее кровью…

Стоуни чувствовал., как что-то разрастается в нем. Он выхватил нож Вэна.

— Лучше заткнись!

— Это тот самый нож, — сказала Диана — Тот самый. Твой брат рассказал, что он чувствовал, убивая ее? Как у него от этого встало? Как он ощущал волну за волной…

Стоуни шагнул к ней, угрожающе подняв нож.

— Лучше заткнись! Я не желаю слушать…

Ее голос звучал у него в голове, рассказывая, показывая ему все…

Вэн втыкает нож в грудь Лурдес…

Взгляд, полный ужаса, боль, страх Лурдес, которая пытается закричать, но нож вонзается ей в горло…

— Нет! — закричал Стоуни, зажмурив глаза, а когда открыл их, оказалось, что он же вонзил нож в Диану.

Мгновение он недоуменно смотрел на собственный кулак, сжимающий нож. «О господи, что, черт возьми, происходит? Что я наделал? Что это такое?»

Он поглядел ей в глаза.

Спокойствие охватило его, потому что в голубых озерах ее глаз он увидел теплоту и, да, даже любовь.

— Ты сделал то, что нужно было сделать, — шепотом сказала она.

Очнувшись, он выдернул нож, раскрыл рот, чтобы заговорить, но только слабый вздох слетел с его губ.

Он услышал треск, будто разрывалась бумага, потом послышался звук выплескивающейся воды и грязи…

Диана Краун разрывала собственную плоть около сердца, в том месте, куда вошел нож…

Яркий свёт паучьей сетью расползся по ее телу, поднялся до лица, вспыхнул в глазах…

Она начала…

«О боги, нет!»

…Вылезать из кожи, пока всполохи сбегали вниз по ее лицу, к подбородку, затем на шею и туда, где зияла рана…

ЛУННЫЙ ОГОНЬ!

ЛУННЫЙ ОГОНЬ!

Что-то в нем хрустнуло, он попытался сжаться в комок, в позу зародыша…

«НЕ ЖЕЛАЮ НА НЕЕ СМОТРЕТЬ.

НЕ ХОЧУ ЕЕ ВИДЕТЬ.

ТОЛЬКО НЕ ТО, ВО ЧТО ОНА ПРЕВРАТИЛАСЬ.

ТОЛЬКО НЕ ЭТО».

Тошноту поднималась от желудка к горлу, но он сдержал ее и заставил отступить.

«НЕ СМОТРИ НА НЕЕ, НЕ БУДЕШЬ СМОТРЕТЬ — НЕ УВИДИШЬ…»

— Плоть — это лишь оболочка, покрывающая нас драпировка, — невнятно пробубнило существо, которое было Дианой, когда вспышка Лунного огня окончательно поглотила кровоточащую эластичную кожу…

ИЗГНАННИК ГЛЯДЕЛ НА НЕГО ГЛАЗАМИ, ПОЛНЫМИ ЛУННОГО ОГНЯ.

«Что ты такое?

Что, черт побери, все это значит?»

Ее тело обратилось в нечто, похожее на сонм вращающихся пылающих молекул, тысячи светлячков кружились, образуя облако в форме тела молодой женщины, которая…

«Открылась. Освободилась».

Она отвечала ему внутри его разума:

«Мы то, чем люди лишь мечтают стать. Нас коснулся Божественный Огонь, Стоуни, тебя и меня. Тысячи лет назад люди и боги были равными, но эра магии и богов надолго позабылась, до этого мига, Стоуни, до этого мига! Ты самый сильный из нас, только ты не знаешь того, что внутри этой слабой человеческой плоти скрывается Божественный Огонь иных миров! Мы с тобой первые, и твой ребенок, зреющий в ней, означает для нас будущее. За нее не беспокойся, она ничего не чувствует. Для нее все похоже на крепкий сон, а когда она проснется, то не вспомнит ничего, но принесет тебе ребенка, и в этом ребенке будет течь твоя кровь…

Они десятилетия потратили на то, чтобы осуществить подобное рождение, но ничего не получалось. Молодые девушки сгорали в этом огне и не могли зачать… Но потом появились мы, ты и я… Они думали, я не смогу это сделать, но у меня получилось… и у тебя тоже… а они…»

Стоуни закричал:

— Кто эти «они»?

Существо, стоявшее перед ним, существо, вокруг которого полыхала огненная аура, раскрыло рот и ответило:

— Посвященные. Верующие. Те, кто верит, те, кого оно коснулось.

— Что коснулось?

Свет существа задрожал, сделался кроваво-красным, глаза его были мрачными и — недобрыми.

— Твоя мать. Твоя настоящая мать.

— Кто моя мать? — выкрикнул он, и от его крика порыв мощного ветра ударим в окно, через разбитое стекло в комнату упала маленькая птичка со сломанной шеей. Ветер ворвался в разбившееся окно, занавеска заколыхалась, казалось, что весь воздух вытянуло из комнаты этим ворвавшимся и снова унесшимся ветром.

— Кто моя мать?

Затем существо, бывшее Дианой, подхватил порыв ветра, оно замерцало перед Стоуни…

То, что было под прозрачной кожей, хрупкой, как стекло, пошло красными и желтыми пятнами, заискрилось, разделяясь…

«Отпусти свой разум, Стоуни. Освободись. Выпусти Человека-Хэллоуина из тюрьмы, выпусти распятого на Священном Кресте, ты ведь священный, более других возлюбленный Вечностью, ты и чудо, и человек, и бог, выпусти их всех, твои мучения проистекают из этой тайны. Узнай ее, отпусти…

Ты священ».

И словно алые-алые маки вдруг распустились, раскрыли чашечки, лепестки…

«Люди приносят себя в жертву нам. Мы боги. В нас будущее самой жизни. Мы само Творение!»

…По всему ночному небу капельками крови разнеслись по ветру, а затем тысячи огоньков красного света, бывшие Дианой, вернулись и засветились под потолком, с которого начали стекать багровые капли.

Страх сжимал горло Стоуни, проходил волнами по позвоночнику, кровь пульсировала в голове.

«Она в крови, наша сила, наш свет, и теперь она смешана с человеческой кровью. Мы вечны и смертны в одно и то же время».

И Стоуни больше не боялся, больше не испытывал страха, ночной кошмар ослабил хватку.

Тот свет, который заключал в себе бывшую Диану Краун, пылью рассыпался по полу. Ее голова со стуком упала на пол, челюсть отлетела. Пар повалил от внутренностей.

Стоуни развернулся к тому, во что обратилась Лурдес, опустился на колени рядом с кроватью. Пот высыхал на шее. Он сложил молитвенно руки, произнес две-три молитвы, какие сумел вспомнить.

У него над головой с потолка сыпались искры, падали с другой стороны кровати, складываясь в очертания Дианы Краун, теперь словно сделанной из расплавленного серебра с желтой аурой огня вокруг тела.

— Обряд завершен, брат. Сегодня ночь сбора урожая. Нам принадлежит весь Стоунхейвен, и все, кто живет здесь, предназначены для нашего удовольствия.

— Кто ты, черт возьми? — выдохнул он.

— Я бог. — Она облизнула светящиеся губы. — И я жажду своей паствы.

Металлическая кожа полыхнула алым светом, снова рассыпалась огненными искрами, светлячками, нет, скорее горящими осами, и все они устремились в разбитое окно. И голос ее теперь походил на жужжание осы.

— Со мной, брат, со мной, я покажу тебе, что такое радость освобождения, которой не знают даже боги!

Стоуни поднялся и побежал вслед за роем, но вьющиеся огоньки уже унеслись в ночь, промчались над водой, устремляясь к поселению.

— Нет! Диана!

Он услышал одиночный крик, крик ребенка, который сунул руку в осиное гнездо.

4

Он молился Лурдес: «Я не позволю им причинить тебе боль. Я знаю, ты меня слышишь, Лурдес. Я люблю тебя. Господи, я люблю тебя больше всего на свете. Ты, я и наш ребенок, мы как-нибудь преодолеем все это, как-нибудь…»

Потом он услышал новые крики, эхом разносящиеся над водой, они доносились из поселения.

Он протянул руку и коснулся края мерцающей оболочки, покрывающей лицо Лурдес. Тонкая рябь, словно это было желе, прошла по поверхности. Она раскрыла глаза, пустые, глядящие в водянистое нечто, окружающее ее.

Эта пленка оберегает ее.

— Лурдес, прости меня. Мне нужно идти. Я должен найти помощь. Хоть какую-нибудь…

Стоуни понятия не имел, куда ему идти за помощью, к кому обратиться. Подумал о полицейском из Мистика, но это было слишком далеко. Какая-то часть его хотела убежать в лес и спрятаться там. Он вспомнил о Норе. Интересно, может ли она помочь и чем? Как можно бороться с кошмаром? Как остановить то, во что превратилась Диана?

И тут собственный голос ответил ему:

«Ты же Человек-Хэллоуин.

Вспомни историю.

Вспомни, что он сделал..

Ведь тебе рассказали не все, правда? Эта история не о том, как Дьяволенок убивал детей или распинал нехороших взрослых. И дело тут не в мести, хотя Нора рассказывала именно об этом.

Нет, эта история была рассказана тебе, чтобы подготовить тебя кое к чему.

Человек-Хэллоуин… Священный Крест… родословная Посвященных. Святых.

В истории говорится, что Дьяволенка убили и похоронили. Но он восстал из мертвых, наполненный громадной силой. И впал в кровавое неистовство.

Но так ли это?

Может быть, все Крауниншильды, и все Рэндаллы, и прочие семейства, жившие в поселении, сотворили…

…Некое зло?

И вот однажды Человек-Хэллоуин остановил это зло. Они нашли способ дать ему жизнь, открыли какую-то запретную тайну для своего зла, своей веры, некий способ вселить нечто сверхъестественное в Диану и в меня самого».

Слова Норы звучали так:

«Человек-Хэллоуин… Ему тысячи лет. Это король, который был принесен в жертву и чья кровь способствует росту. Он волшебное существо. Он Человек-Хэллоуин. Ты должен понимать, все, что нам известно сейчас, покрыто толстым слоем пыли. Но в один прекрасный день каждый из нас вдруг прозревает…

Когда поднялось солнце, люди начали выходить из домов, и их глазам предстали жертвы ночного кошмара. А поскольку в те времена все дома поселения стояли вокруг площади, то даже те, кто не выходил на улицу, все равно увидели сотворенное Человеком-Хэллоуином.

Со связанными ногами, будто свиньи, двенадцать мужчин и женщин — горожане, истово верующие, те, кто в церкви говорил с Господом, кто каждый день целовал распятье, кто был самым набожным и ревностным, — свисали с двух больших дубов. Глотки у них были перерезаны, а земля под ними насквозь пропиталась вытекшей из тел кровью. Между деревьями был установлен большой крест, а на нем, прибитый кольями, висел старый Жнец Крауниншильд. Глаза и рот у него были зашиты наглухо, ночная рубаха разодрана.

А на груди вырезаны слова «Я пришел спасти вас».

Одному из моих предков пришлось на следующий день провести обряд, чтобы удержать старого бога в этой плоти и вернуть в сырую землю, где он мог бы покоиться дальше…»

— Мне нужно отыскать Нору, — произнес Стоуни вслух.

«Все это время она пыталась объяснить мне, кто я такой, предупредить меня».

5

Джеральд и Энджи Кроуфорд снова принялись за свое: сцепились, как дикие копией, не подозревая, что если бы они перешли из кухни в гостиную или хотя бы вышли в узкий коридор перед лестницей, то увидели бы кровь на ковре, кровь на полу и на лестнице, нашли бы своего мертвого и истерзанного сына Вэна. Но вместо этого Энджи орала на Джеральда, от которого несло рыбой, виски и духами другой женщины, а Джеральд орал на Энджи, потому что ужин не готов, в доме воняет и где, черт побери, носит детей? Когда из кухонного окна вылетели и разлетелись во все стороны стекла, Энджи сначала подумала, что мимо ее лица пролетел метеорит, слегла опаливший кожу.

Энджи посмотрела на Джеральда, он посмотрел на нее. Глаза обоих были широко раскрыты, но во взгляде Джеральда угадывалось еще и подозрение, словно он был готов обвинить в появлении метеорита ее, как обвинял во всех прочих грехах.

Огненный шар взорвался, превращаясь в колонну, и когда Энджи как следует всмотрелась в него — она точно разглядывала его не одну минуту, хотя и твердила себе, что он явно каким-то образом гипнотизирует ее, — она ощутила, как кухня закружилась. Она слышала крики Джеральда с другой стороны кухни, но чудесный огонь разветвился как дерево и вдруг она оказалась совсем в другом месте, перенеслась на двадцать лет назад, во времена, когда дежурила по ночам в доме Краунов, следя за тем, чтобы старой миссис Краун нормально подавался кислород, брала у нее кровь на анализ, массировала ей ноги, если их сводила, судорога. Энджи обернулась и увидела Диану Краун — ей было года три, по лицу у нее была размазана кровь.

— Что с тобой случилось, дорогуша? — спросила Энджи.

Диана, самая прелестная в мире маленькая девочка, похожая на куклу, подняла на нее невиннейшие глаза.

— Я просто пила кровь отца Джима. Он мне позволил.

Энджи уставилась на нее, не зная, улыбаться ли ей, смеяться ли шутке маленькой девочки.

Потом за спиной Дианы появился мистер Краун, одетый в темный костюм.

— Привет, Анджела, — сказал он, кивая. Потом взял Диану за руку. — Идем, детка, нам пора на церемонию.

— Кто-то женится? — поинтересовалась Энджи.

Она услышала сдавленный звук, который издала лежавшая на кровати престарелая миссис Краун, и обернулась посмотреть, что случилось.

Миссис Краун, которая уже не могла говорить, немного приоткрыла рот, напомнив Энджи вытащенную из воды рыбу. Глаза ее широко раскрылись от непонятного ужаса.

Энджи была уверена, что миссис Краун произносит губами: «Убей меня».

Потом картинку из прошлого охватило пламя и Энджи услышала крики Джеральда Она снова была в своей кухне, над мужем носились осы и шершни — они пролетали так быстро, что казалось, будто его атакуют вспышки лазера.

Потом Джеральд загорелся, подбежал к ней, набросился, раздирая ее тело горящими пальцами и зубами.

Она отбивалась от него изо всех сил, но вокруг нее заплясал огонь, охватил ее, и когда глаза плавились от жара, Энджи ощутила вкус раскаленного докрасна угля смерти.

То, что было Дианой, а теперь стало Светом Азраила, пронеслось по дому, поджигая его, поджигая траву, понеслось к другим домам, яростно пританцовывая, а с неба начали падать капли дождя.

Когда загорелись дверные проемы и окна, по всей деревне зазвучали в ночи крики, но вот что странно: когда эти крики донеслись до Мистика, Стонингтона и других поселений и городков на побережье, они слились в некий гимн, будто бы целый город где-то вдалеке распевал хвалы Господу.

6

Стоуни подошел и посмотрел на Лурдес, ее глаза открывались и закрывались, как будто какое-то невидимое течение поднимало и опускало ее веки.

— Я люблю тебя, Лурдес. Я придумаю, как сделать, чтобы ты была в безопасности. Обещаю.

И он побежал во весь дух прочь из спальни, вниз по лестнице. Ему показалось, он слышит какой-то хорал — только кому бы здесь петь? — доносящийся с другой стороны дома, но не стал ничего выяснять. Он выбежал на крыльцо, бросился вниз по ступенькам к машине матери. Завел ее и выехал на проселочную дорогу.

Слева от себя он заметил, что вдоль мыса Лэндс-Энд горят дома, но ему было все равно, ему было совершенно наплевать на то, что происходит с другими…

Единственное, что волновало его, — Лурдес. Лурдес и причина всего этого.

Кому-нибудь придется объяснить ему, в чем причина.

7

Хижина Норы стояла темная и молчаливая. Он толкнул дверь, задыхаясь, и быстро схватил длинную спичку, зажег свечу, стоявшую у порога. Когда разгорелся маленький огонек, он обошел с ним вокруг кровати, вокруг ткацкого станка, но Норы нигде не было.

Однако на маленьком столике рядом с кроватью лежала записка, начатая и оборванная на середине предложения. Корявым почерком, лучшим, на какой была способна Нора при своей слепоте, было написано:

«Стоуни!

Прости меня. Я хотела…»

Он поставил свечу на записку.

Он потерял способность чувствовать, а его разум, кажется, жил своей собственной жизнью.

Через минуту он ушел из хижины, пошел через темный лес обратно к машине.

Крики, доносящиеся из поселения, сделались громче, он знал, существо, высвободившееся из тела Дианы, собирает с городка урожай, но ему было наплевать, он даже и не думал, что что-то в этой жизни может настолько мало его тревожить.

Он мечтал о том, чтобы поспать или даже умереть.

Даже смерть была бы сейчас облегчением.

«Но как же Лурдес?

И твой ребенок?

Я просто хочу умереть». Он услышал, как порыв ветра закрыл дверь в доме Норы и снова открыл. Стоуни обернулся на звук, свечу задуло ветром В дверном проеме стоял незнакомец, какой-то силуэт в лунном свете.

— Стоуни, — произнес человек, стоявший в двери, с явным британским акцентом — Пойдем. Настало время тебе узнать, кто ты такой. — Еще он сказал: — Она нуждается в тебе. Ты нужен Лурдес, Она не выживет, если тебя там не будет.

А затем, словно в сказанном им только что не было ничего странного, человек добавил:

— Слушай, дождь начинается. С моря идет шторм. Пойдем, Стоуни. Пора тебе познакомиться со своей матерью.

8

Тучи заволакивали громадную полную луну и голые деревья, залитые лунным светом. Они шагали по проторенной тропинке вдоль болота, через лес. Накрапывал дождь, ветер на какое-то мгновение затих.

Стоуни ощущал, как огромная тяжесть скапливается у него в душе. Желание бежать быстро прошло, а вот желание умереть осталось. Лурдес — вот что занимало его. Он вернется и постарается забрать ее из этого места, из этого сумасшедшего дома, из этого кошмара. Он не имеет права оставлять ее там…

Незнакомцу, идущему рядом с ним, было лет шестьдесят — худощавый, с коротко подстриженными седыми волосами, в белой рубашке, заляпанной темными пятнами. Казалось, что от лунного света он светится сам, поглощая ночь.

— Я понимаю, что все это может шокировать. Нам следовало лучше подготовить тебя…

— Кто вы? — спросил Стоуни без всякого интереса в голосе. Он скользил взглядом по темной тропинке, наблюдая, как лунный свет выгрызает зубцами силуэты деревьев и ветвей.

— Алан Фэйрклоф. Я…

— Мне начхать. — Стоуни вышагивал чуть впереди незнакомца.

— В один прекрасный день твое настроение изменится. Твоя неподготовленность была частью ритуала. Если бы ты все знал, ты не стал бы якшаться с нами. Наверное, не зачал бы ребенка. Ты понимаешь, что это значит?

— Так вы тоже один из этих одержимых?

Алан Фэйрклоф не отвечал, пока они не вышли из леса и впереди не появился дом Краунов. Сейчас на подъездной дороге было припарковано несколько машин, сам дом был полностью залит светом, фонари перед входом тоже горели. Ветер снова поднялся, дождь усилился.

— Вы сатанисты? — спросил Стоуни, понимая, что подобные вещи, наверное, существуют, но, даже задавая этот вопрос, он сомневался, может ли хоть один приверженец Сатаны быть настолько кошмарным. Он не верил, что кто-то еще может быть так же привержен злу, как люди, собравшиеся в этом доме.

— Мы не поклоняемся дьяволу, — сказал Фэйрклоф. — Ты и твоя сестра являетесь частью того, что изменит судьбу человечества. И, возможно, спасет нас. Во всяком случае, будущие поколения. Была эра Отца, потом эра Сына. И вот сейчас, Стоуни, приходит время Святого Духа Огонь небесный сошел к нам.

— Зачем вы сделали это с Лурдес?

— Я ничего не делал Это сделал твой ребенок, растущий в ней. Если это имеет значение — он таким образом спас ее от смерти. Ты ведь в это веришь, не правда ли?

Спокойствие охватило Стоуни.

— Да.

— Она не чувствует боли. Ей снится прекрасный сон, и когда она проснется, у нее на руках будет лежать ее ребенок.

— Все это совершенное безумие… — произнес Стоуни.

— Ты в глубине души сознаешь, что это не так. Часть твоего существа знает, что сказанное твоей сестрой — правда. Ты никогда не чувствовал себя частью этого мира, ты не был похож на других мальчишек. Ты всегда был сам по себе.

Стоуни мысленно представлял лицо Лурдес.

— Мой брат сказал, что это он ее убил.

— Он думал, что убил ее! — выкрикнул Фэйрклоф, грозя кулаками ветру и дождю как сумасшедший. Голос его ревел, как буря, когда он кричал в ночь, облака затягивали сияющую луну, пока на землю не упала серая тень. — В этом заключена красота! Это же и был ритуал, Стоуни! В обрядах принесения в жертву нет ничего нового, а вслед за жертвоприношением следует воскресение! Лурдес возродилась матерью твоего ребенка в тот миг, когда твой брат, как ему казалось, отнял у нее жизнь. И это было доказательством божественной природы твоего сына. Если бы он был полностью плотским, они оба погибли бы, а этого не случилось. Он не погиб и своей жизнью спас мать.

Стоуни тяжело вздохнул.

— Она не страдает?

— Нисколько.

Ветер принес новые крики.

— Что там происходит? Опять какие-то фокусы? — спросил Стоуни.

Фэйрклоф покачал головой.

— Нет. Это Диана. Она носится по городу. Никто не в силах остановить ее теперь, когда она высвободилась из плотской оболочки. Она сейчас словно голодный волк в отаре ягнят. Она не похожа на тебя, Стоуни. Они не знали о ритуалах, когда она родилась. Они понятия не имели, как приносить жертву. Она всего лишь тень того, что есть ты. Свет Азраила внутри нее затемнен…

— Оставьте весь этот бред.

Фэйрклоф развернулся к Стоуни, его улыбка казалась безумной в свете и тенях, падающих от дома. Потом он ударил Стоуни по щеке кулаком. Стоуни упал, перелетев через дорожку. Жгучая боль пронзила спину и руки. Фэйрклоф подошел и поднял его, поцеловал в лоб. Стоуни отбивался, пытаясь отстраниться, но у Фэйрклофа оказалась бульдожья хватка. Стоуни изо всех сил ударил Фэйрклофа в переносицу. Тот заглянул Стоуни в глаза.

— Это я руководил ритуалом во время твоего зачатия, — шепотом заговорил он. — Это я помог твоей матери обрести ту форму, в какой она могла принять семя Джонни Миракла и вынашивать тебя почти восемь месяцев. Если тебе нужно презирать кого-нибудь, презирай женщину, которая воспитала тебя, чье молчание было куплено так дешево. И не шути со мной, юный бог, потому что мне известны древние слова, я обладаю знанием, я прошел через врата ада и разбитые врата Небес, чтобы привести в этот мир тебя. Я выбивал мозги из парней в два раза крепче тебя. В тебе есть сила, но ты по-прежнему сделан из плоти и крови, а я знаю сотни способов заставить мальчишку вроде тебя корчиться от боли.

Алан Фэйрклоф отпустил его, толкнул вперед. Стоуни оглянулся. Лицо Фэйрклофа в свете, падающем из окон, было блестящим и бледным, похожим на личинку. Фэйрклоф махнул рукой.

— Ступай, мальчик. Ты ведь хочешь защитить свою девушку, своего ребенка, хочешь узнать ответ на вопрос, кто ты такой? Все там. Я могу тебе рассказать. Человечество вымирает, ты и сам это видишь, ты ощущаешь это во всем. Мы потеряли связь с божественной искрой, с животворящим огнем, с изначальной неистовостью. Мы все потеряли, мы уничтожили все, дающее жизнь. Люди когда-то гуляли с богами, Стоуни. Люди когда-то приносили жертвы.

Всемогущему. Авраам принес в жертву Богу своего сына Исаака. Он действительно принес его в жертву, ты знаешь об этом? Но записана эта легенда иначе, чтобы все было мило и хорошо, чтобы Бог не казался больше космической силой, а просто благодушным Отцом Небесным, сидящим в тучах. Когда началась эра Сына, мы поставили себя выше богов, мы самих себя стали считать богами. Это неестественно. Это богохульство. Да, человечество как вид обречено, но ты и твои потомки… Что сделал я, что я сделал с Краунами и с тем существом, которое они скрывали, — всего лишь провел обряд, нашел средство общаться с Божественным. Мы стали повитухами богов, когда ты пришел в этот мир, и через тебя, через твоих потомков, медленно, со временем, человечество спасется. А вот Диана была приведена в этот мир в эпоху невежества. Ох, уж эти Крауны, — произнес он с презрением. — Они не питали почтения к ритуалам, они полагали, достаточно одной их причастности к древней истории, однако имеется причина для существования религии в любом ее проявлении, Стоуни, религия существует, чтобы перекидывать мостик к богам, к Богу, к Божественному Огню, а ритуал — способ держать под контролем силу, чтобы не выпустить ее в мир просто так…

Крики со стороны поселения неслись не умолкая.

— Слушай. — Алан Фэйрклоф склонил голову набок. — В этом вся она. Она похожа на электричество, лишенное проводов, которые направляли бы его поток. Ее огонь перескакивает с дерева на дерево, с дома на дом, неукротимая способность богов, но бесконтрольная, бессознательная. А вот ты… Твое рождение было обставлено обрядами, было выказано почтение к силе, к древним словам и заклинаниям.

— Но я же ничего не знаю, — произнес Стоуни. Он плакал, не желая того, внутри него нарастала такая боль, такая судорога, что ему казалось, будто кости вот-вот проткнут плоть, кровь хлынет из вен и артерий…

— Э, ты просто не знаешь, что тебе известно, — ответил Алан Фэйрклоф. Он закинул голову назад, раскрыл рот и принялся завывать как бешеный пес, а между воем прорывались безумные слова — Ya thaeia nue pari sothga, — пел он дождю. В ушах у Стоуни зазвенело от этого пения.

— Глубинной части тебя понятны эти слова Они сказаны на языке твоего духа.

— Нет! — выкрикнул Стоуни, подумав, что он сумеет убежать, что у него есть нож, заткнутый за ремень, и достаточно выхватить его…

Фэйрклоф толкнул его в спину, отчего Стоуни едва не упал на колени. На подъездной дороге стояло столько машин, словно в особняке был званый вечер. Некоторые Стоуни узнал «вольво» Гластонбери, «бьюик» миссис Доан, модель «жаворонок», «субару» Тамары Карри… Что все они здесь делают? Зачем они здесь? Голос Фэйрклофа понизился до вкрадчивого шепота, когда они взошли на крыльцо. Слова вылетали пулеметной очередью, он брызгал слюной.

— Все святые, Стоуни. Это же не случайно. Это праздник урожая, идущий из глубины времен. Это твой обряд посвящения. Это та ночь, когда боги бродят среди людей. Это проход между двумя мирами. Христос родился не зимой, Стоуни. И не в средине лета, как утверждают некоторые ученые мужи. Нет, он родился в конце жатвы, и на тысячи миль вокруг короли урожая, вроде твоих предков Краунов, были зарезаны серпами на полях в тот день и в тот миг, когда Назарянин издал свой первый крик в пещере, где родился. Боги никогда не рождались в великолепных дворцах, они рождались на камнях, они вытекали яичным желтком из скорлупы скалы, из земли, из того места, которое мы топчем ногами, в то время как обязаны ему жизнью. И она находится в самом сердце Земли. Она становится все сильнее после столетий заточения.

— Кто — Диана? — спросил Стоуни, входя в прихожую и бросая взгляд на лестницу.

Он так хотел увидеть Лурдес, сжать ее в объятиях и никогда уже не отпускать.

— Нет, не твоя сестра, — ответил Фэйрклоф, шагая за ним. — Твоя мать.

 

Глава 29 МАТЬ

1

— Сюда — Алан Фэйрклоф кивком указал на открытую дверь часовни. Над аркой дверного проема Стоуни прочитал: «Благословен будь плод чрева твоего». Дверь была распахнута, звук поющих голосов стих за ней почти мгновенно. Часовня была освещена дюжиной свечей. Помещение наполнял запах мертвого животного, который смешивался с густым дымом какого-то мощного благовония. Стены часовни были высечены в скале, создавалось впечатление, что это пещера, приспособленная под маленькую церковь. Свет от витражных окон смешивался с сиянием свечей и отблесками далеких молний, святые, Дева Мария, сцена распятия и многочисленные мученики были выполнены в великолепных цветах. Витражи не сильно отличались от витражей церкви Девы Марии, Звезды Морей — только меньше размером.

Стоуни увидел ягненка с перерезанным горлом, лежащего на огромной каменной плите алтаря.

Свечи были высокие и тонкие, Стоуни никогда не видел столько сразу. Когда он окинул взглядом все свечи, расставленные вдоль стены, между витражными окнами, в небольших подсвечниках у каждой скамьи, сам их вид, кажется, подсказал ему что-то.

«Они же высокие, белые, старомодные, а та знаешь только одного человека, который делает подобные свечи».

В часовне было полно народу, некоторых он узнавал, проходя мимо, других видел впервые. Здесь были Марта Уайт и Тамара Карри, ее могучие груди вздымались в глубоком вырезе платья, а поверх этих холмов возлежал массивный золотой крест на цепочке; ему кивнул отец Джим, он чуть улыбнулся, протягивая руки перед собой, словно Стоуни должен был защелкнуть на его запястьях наручники; мясник Рэйлсбек и Фиона Макалистер из библиотеки сидели рядом, были и другие — знакомые и нет, но все они были принаряжены, словно пришли на воскресную службу: костюмы, галстуки, на некоторых дамах шляпы, а на женщинах постарше еще и белые перчатки.

Стоуни засмеялся, когда увидел старинного приятеля Джека Ридли, лучшего друга детства, который вместе с остальными хранил тайну, — так, во всяком случае, понял Стоуни. Джек подмигнул.

— Я знал, ты поймешь, — сказал Джек каким-то взвинченным голосом — Все это было предопределено…

— Заткнись, предатель, — ответил Стоуни, мотнув головой. Он протянул руку к ремню, вытащил нож.

Стоуни поднял охотничий нож, на случай, если кто-нибудь попытается что-нибудь сделать, но они сидели тихо, наблюдая за ним. В их глазах не отразилось страха, который он надеялся увидеть. Такого страха, который, как он чувствовал, снова накатывает на него самого.

Алан Фэйрклоф шел за ним, пока Стоуни не уперся в подножие алтаря. Тогда Фэйрклоф обошел Стоуни, поманил его рукой.

Стоуни уже била дрожь, он понимал: что бы ни произошло, нож не защитит его, если эти ненормальные вдруг вскочат и все вместе навалятся на него.

Пока он шел к алтарю с лежащим на нем мертвым животным, ему вспомнился рассказ Норы о том, как она нечаянно зашла сюда. О том, что она видела.

О том существе в длинном металлическом ящике.

Который был здесь.

2

Ящик из темного металла, крышка отделана драгоценными камнями. Очертаниями она напоминала грубо высеченного ангела эпохи Возрождения, с круглым нимбом над распущенными волосами. Ящик был размером с небольшой гроб, со сланцевыми окошками по бокам, он светился алым светом, словно внутри него находился раскаленный металл.

Алан Фэйрклоф подошел и встал за алтарь.

— Вы заточили кого-то внутри? — шепотом спросил Стоуни, сам не понимая, какие чувства его одолевают.

— Не заточили. В нем содержится Божественный Огонь.

— Что это такое?

Тогда Алан Фэйрклоф взял руку Стоуни и положил на крышку ящика. Она была теплая.

— Это она. Твоя мать.

— Как это? — Стоуни била дрожь.

— Выпусти ее. Ты можешь. Ты один, ее сын, можешь выпустить ее на волю.

— Но… Я не понимаю… я не…

— Она есть Великая Мать, которая ищет по миру своих детей, — произнес Фэйрклоф, его слова звучали песнопением. — Она есть Вечная Мать, она потеряла свою дочь в Подземном мире, а Ее сын, Ее сын сошел к нам.

— Ее сын сошел к нам, — отозвалась шепотом паства.

— Сошел к нам, чтобы принести новый свет умирающей земле, — пропел Фэйрклоф.

— Принести новый свет умирающей земле, — шепотом отозвался хор.

Алан Фэйрклоф открыл ящик, и Стоуни увидел ослепительный свет, похожий на сгусток синего и желтого огня в форме человеческого тела, и крылья…

«Ангел?

Она ангел?»

Глаза, большие и теплые.

Полные неизгладимой тоски.

Словно она была охвачена громадным сожалением.

Словно она глядела на него, осознавая близость неизбежной потери…

Она протянула к нему пламенеющие руки, и они рассыпались тысячами крошечных огоньков, кружащихся в воздухе, облепили его со всех сторон, покрыли его, как светлячки. Они были горячие, и все его тело истекало потом, но ожога не было…

ЛУННЫЙ ОГОНЬ!

Он чувствовал, что этим светом, этим теплом своего огня она обнимает его — всего, целиком…

И слова неведомого языка зазвучали у него в ушах.

Слова, которые он понимал, словно это был язык его снов…

Остальные видели Иисуса, или же белобородого старца, или космический калейдоскоп, и вся паства поднялась, как один человек, и принялась распевать гимны, что-то говорить, кричать «аллилуйя!» тому существу, которое окутало собой Стоуни.

3

— Мой сын, — произнесла она. — Как я тебя люблю. Я люблю тебя так стильно, что вечно рыдаю по тебе.

«Но кто ты?

Что ты такое?»

Свет, окутывающий его, задрожал, сгустился, он больше не видел ничего, кроме света, а внутри этого света…

«Что ты такое? Ты ангел? Ты бог?»

И тут раздался смех… Но это не был смех любящей матери, который он только что слышал, а что-то кошмарное. Смех походил на завывания волка в темноте…

«Я другое, — ответил голос ворчливо. — Скажем так, я не то, что ты. Я то, что держали в камне, то, что когда-то двигалось вольно, а эти… эти людишки… много столетий назад…»

В свете замелькали картинки, и Стоуни увидел:

— Приблизительно пятьдесят маленьких детей кричали и плакали, связанные друг с другом толстыми веревками, пока несколько мужчин придвигали огромный кусок скалы к выходу из пещеры. В наступившей затем темноте раздалось жужжание, потом вспыхнул свет — и тысячи черных мух вылетели из камней, набросились на детей, залетали в их рты, в глаза, въедались в кожу… А дети кричали…

— Меня называют Повелителем Мух, — произнес голос.

Люди снаружи пещеры, одетые только в звериные шкуры, закрывали руками уши, чтобы не слышать детских криков…

А потом святые сестры, внутри пещеры благословляли и освящали ее стены и существо, которое ходило под ними в глубокой яме…

— Меня называют Извечным Врагом, — шепнул голос в ухо Стоуни.

«Так ты дьявол?» — Стоуни пытался заговорить, но рот у него не раскрывался.

— Нет, это не мое имя. Я Мать, дающая жизнь, и я же ее забираю, я Отец сновидений и кошмаров, я источник всего, что дышит… — Голос рычал словно множество львов. — Я была в саду Эдема, когда были созданы мужчина и женщина, не во плоти, а в виде бактерий и грибков. Плоть, рожденная от земли, должна в землю и вернуться. Я стояла над всем, что жило тогда во плоти. И стою до сих пор. А ты мой сын.

«Ты Бог?»

И снова раздался смех, только теперь он был похож на смех тысячи детей.

— Я есть то, что я есть, — ответил голос. — А ты мой сын.

Она встала перед Стоуни, и все в нем содрогнулось от ужаса.

Сначала, кажется, она стала статуей Девы Марии из церкви Девы Марии, Звезды Морей, но только в ее теле бурлила жизнь, глаза горели от красной крови.

— Добро и зло соединены в моем взгляде, — прошептала она, и алые слезы закапали из глаз. — И не смей меня судить, потому что жизнь состоит из всего. Взрослые и дети живут и умирают, но моя сила, наша сила, проистекает из источника всего сущего.

И перед ним снова прошла серия видений:

Демон из ада, раскинувший громадные крылья, похожие на драконьи…

Существо с человеческим лицом, но с оленьими рогами на кудлатой голове и с оленьими же ногами…

Прекрасная, женщина с высоко зачесанными волосами, обнаженная, с тремя парами грудей на торсе…

Другая женщина с множеством рук и ног, стремительно движущаяся, с ожерельем из черепов на шее, с кривым мечом в руке…

Прелестный юноша в белоснежных одеждах, с золотистыми волосами, с лебедиными крыльями за спиной…

— Я — все те образы, которым поклонялись люди во все времена, но люди не знают, кто я…

Потом перед ним снова предстала Дева Мария, в голубом платье, с глазами лани, полными чувственными губами, а потом и этот образ рассыпался на бесконечно малые искорки света.

— Не бойся того, что заключено внутри тебя, сын мой. Они боятся этого, потому что боятся смерти, но тебе незачем бояться смерти.

— А как же остальные?

— Остальные? — переспросило существо, свет замерцал.

— Те, кого мы любим?

И снова зазвучал смех.

— Я дала тебе жизнь, мой сын, чтобы ты мог породить новое поколение, которое истребит тех, кто так долго держал в заточении твою мать.

— Как они сумели заточить тебя?

— С помощью металла, камня пещер, с помощью обрядов, взятых из древнейших источников, с помощью той жалкой толики магии, какой владеет человек.

— Но если ты всемогущая… — начал Стоуни.

Свет вспыхнул алым, потом сделался темно-синим.

И Стоуни прошептал, почти самому себе:

— Ты не божество. Ты просто какое-то создание. Ты что-то такое… что-то, не принадлежащее этому миру. Что-то такое, чего не должно здесь быть.

И опять перед ним стояла Дева Мария, кровавые слезы катились по ее прекрасному лицу. Она протянула к нему руку ладонью вверх:

— Я есть и была всегда. И ты тоже будешь вечно.

Стоуни ощутил, как его тело чем-то быстро засочилось, словно гигантский пылесос высасывал что-то из его пор, свет пронесся рядом с ним в потоке ветра, взмыл к потолку и снова опустился.

В часовне в свете свечей рядом с ним стоял Алан Фэйрклоф.

Существо из горящего света в облике прекрасной женщины наклонилось над мертвой овцой и принялось слизывать кровь с шеи животного.

4

Алан Фэйрклоф коснулся его.

— Стоуни, мы сделали все это ради спасения рода человеческого.

— Это же чудовище, — выплюнул Стоуни, — Проклятый монстр. А вы… вы и эти Крауны просто кормите его.

— Нет, — сказал Фэйрклоф. — Это богиня. Это Божественная Мать. Это ангел с Небес.

Существо облизнуло пламенеющие губы, словно волк, вырвавший глотку овцы.

— Разве вы не видите, что оно делает? — спросил Стоуни.

Фэйрклоф кивнул, улыбаясь.

— Я видел, что Божественный Огонь принял наше пожертвование.

— Это же чудовище, а вы продолжили его род, Господи, боже мой, вы же сделали меня частью его! Все вы!

Стоуни развернулся к собравшимся в часовне и, не желая того, ощутил прилив энергии, внутренний огонь, который был больше не в силах сдерживать. Он закричал во всю мощь своих легких:

— Вы использовали меня, чтобы я зачал сына, вы использовали Джонни Миракла, чтобы продолжить род этого чудовища из пещеры! Вы дали ему возможность воплотиться, когда оно было просто видением, огнем. Это стихия, а не божество — вы, проклятые…

И тут он увидел ее, у дальней стены часовни.

Нора стояла за последней скамьей.

— Твою мать! — ахнул он. — Нора, только не ты! Ты же не одна из этих…

Он медленно двинулся вперед, осторожно шагая по центральному проходу между скамьями, а верующие поворачивали головы, чтобы видеть его.

5

— Ты же не одна из них, — повторил он холодно, приблизившись к ней. — Скажи мне, что ты не одна из них.

Нора ничего не ответила.

Он дотронулся до ее лица, слегка развернул вверх, взяв за подбородок, теперь он смотрел прямо в ее молочно-белые глаза.

— Они привезли сюда с собой дьявола Я же говорила тебе, — негромко произнесла она — Хотя я всегда надеялась, что это все-таки ангел Господень — Это не дьявол. И не ангел. — Нора попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. — Я не могла противиться им, Стоуни. Я пыталась. Но не смогла. С того мига, когда ты родился…

— Не надо больше лжи, Нора. Не надо небылиц. Не надо сказок.

— Прошу тебя, прости меня, мальчик мой. Прости меня, пожалуйста. Я должна была рассказать тебе раньше, но ты был не готов. Ты был недостаточно силен… даже сейчас я сомневаюсь. Ты ведь так молод.

Он дотронулся ладонью до ее щеки, между его пальцами просачивались ее слезы.

— Я могу тебе дать кое-что. Я чувствую это.

— Не надо, — сказала она.

— Я могу это сделать. Я чувствую. Мне кажется, я и раньше мог, только оно…

— Еще не пробудилось, — закончила она вместо него. — Я знаю. Некоторые вещи нам и не стоит пробуждать в себе. Не надо…

Он легонько надавил большими пальцами ей на глаза, чуть дотронулся до глазных яблок.

— Нет, — произнесла она — Если пробудится эта часть тебя…

Но было уже поздно.

Ему показалось, он держит розу, маленькую розочку, розовый бутон, маленький, розовый, и когда он раскрылся, Стоуни ощутил тепло, разлившееся вокруг от акта творения…

Нора смотрела на него живыми глазами оттенка корицы.

— Слепые прозреют — возвестил он, вспомнив уроки воскресной школы.

6

— Стоуни, — прошептала она, впервые в жизни увидев его, увидев лицо того, кого любила как собственного ребенка все эти годы. Она протянула руку и коснулась его щеки.

7

Он ощутил, как колючий жар пробежал под кожей, потом несколько искр вырвалось в том месте, где она прикасалась к нему.

Ее глаза широко раскрылись от ужаса, словно первое, что она увидела спустя столько лет, был кошмар, самый страшный из всех, когда-либо виденных.

Хлопающий звук заполнил его слух, как будто забились тысячи крыльев…

— Ты выпустил ее, — простонала она, шарахаясь от него, как от огня. — Это свет творения. Ты не сможешь его удержать…

Ее тело вжалось в стену, руки вывернулись, словно некая гигантская сила вынудила ее принять такую позу.

— Ты выпустил ее! Стоуни! — кричала она, но ветер, вжимающий ее в стену, как какое-нибудь насекомое, не давал ей говорить. — Ради этого она родила тебя! Ради этого! Она может выйти только через тебя!

— Нет! — крикнул он, но та самая сила, которая вырывалась из него, отбросила его назад. — Нора! Нет!

— Она ждала, что ты сделаешь это! Ей нужны твои чудеса! Ты освобождаешь ее! Стоуни! Нет! Ты должен загнать ее обратно…

Она закричала, и слезы из только что прозревших глаз превратились в огонь, потекли струями лавы по лицу, пожирая ее черты.

Лицо Норы задымилось от нестерпимого жара, он понимал, глядя на нее, что она очень старается держаться, возможно, ради него, возможно, из-за тех, кто видел все это. Старается справиться с болью.

«Пожалуйста, дай мне силы сдержать это, — молился он. — Умоляю!»

А потом она превратилась в фонтан крови.

8

Там, где миг назад стояла Нора, осталась бесформенная масса — лужа крови и кости. Он больше не в силах был смотреть на это, не мог ни рыдать, ни мыслить. Он до сих пор дрожит? Он не мог понять. Весь мир содрогался. Залитый кровью Норы, Стоуни развернулся к собравшимся.

— Чудо! — завопила Тамара Карри, указывая на алтарь. — Ангел Божий явился к нам!

На алтаре существо из света изменило форму, превратившись в прелестного ангела в великолепном белом платье, с раскинутыми крыльями, заслонившими большую часть алтаря. Золотой свет струился из него, словно свет зари.

Стоуни вскинул руки, двинувшись вперед по проходу. Глаза его потемнели, кровь текла с волос.

— Узрите чудеса Бога Живого! — закричал Алан Фэйрклоф. — Восхвалите имя Его!

— Имя ему Слава! — выкрикнула паства.

— Вы поклоняетесь чудовищу! — крикнул Стоуни.

Ангел из света снова изменил форму, теперь Богиня-Мать стояла у подножия каменного алтаря, полумесяц сиял в ее золотистых волосах, голубое платье закрывало бледное тело. Она подняла руку в просительном жесте.

Но Стоуни видел кровь у нее на губах.

А ягненок на алтаре… что-то с ним было неладно, Стоуни никак не мог понять, никак не мог сфокусировать взгляд.

Это был вовсе не ягненок.

А тело его брата Вэна лежало, выпотрошенное, разверстое, выеденное.

Чудовище уже выгрызло глаза из глазниц, нос тоже был откушен. Вместо горла зияла алая рана.

«Но они же не видят его, — подумал Стоуни. — Они не видят, что оно творит. Все, что они видят, богиню или ангела Все, что они видят, энергию, которую сами ему отдают.

Наверное, они даже не видели, как взорвалось тело Норы. Они понятия не имеют, что сделала эта тварь».

9

Он чувствует, как ветер проходит сквозь него, ветер света, ветер тьмы, и он бежит, бежит к тому самому существу, которое уничтожит его, к тому существу, которое дало ему жизнь, но ему все равно — он думает о Лурдес и своем не родившемся ребенке, обо всех тех дураках, которые были уничтожены или сведены с ума своею верой в это… это…

10

— Ты, сука! — прокричал он, приближаясь к существу. — Ты, дерьмовая тварь со всей своей магией и светом!

Он подошел и ударил по ней кулаком..

Его руку облепили тысячи светлячков.

— Они держали тебя в ящике, потому что ты им принадлежишь, — прошипел он. — Они покрывали тебя, чтобы ты рожала детей. У тебя нет силы. Ты просто сгусток энергии. Ты всего лишь…

Волчий вой заполнил его слух, потом стрекот саранчи, миллионов насекомых, жаркий свет полыхнул от того места, где только что стояло существо, воспарившее в воздух.

В ушах зазвучал шепот:

«Она была права, Стоуни. Ты был нужен мне, чтобы я могла выйти на свободу, чтобы выпустить меня…

Твоя сестра не смогла этого сделать, она была создана неправильно, она была сделана не так хорошо, как ты, она была не настолько плотской, как ты…

Но ты, сын мой, ты телесное воплощение моего свечения, и теперь ты зачал сына, который будет новым Адамом для Земли, и мы снова сможем, как боги, свободно ходить при свете дня, в темноте ночи…

Давай я покажу тебе чудеса, на какие способны боги…».

Свет разделился пополам и обрушился на людей, сидящих на скамьях, их крики были такими громкими, что у Стоуни потекла кровь из ушей, и он не успел развернуться, чтобы сдержать этот кошмар.

Теплый дождик стекал с потолка часовни, капли падали, Стоуни поднял голову и увидел, что свет держит их, держит всех горожан. Тамара кричала, пытаясь схватиться за каменные стены, Марта в агонии колотила себя кулаками по груди, отец Джим, сложив руки в молитве, завис под потолком — невидимые щипцы вцепились в них, — все, кто явился почтить своего демонического бога, проплывали в воздухе. Их кожа была взрезана лучами света, кровь лилась на пол часовни.

«Это дождь из крови, сын, а сила заключена в крови…

Они поместили свою силу в плоть, но стоит только освободить их из клетки…» — мать наблюдала за ним из окружающего ее света, с жаром нашептывала ему эти слова, будто бы он должен был радоваться кровавой бойне.

Другой шепчущий голос, не его матери, а Норы, зазвучал у него в голове, полный силы шепот:

«Сила заключена в крови, Стоуни, сила в крови, помни…»

Потом ее голос у него в голове умолк, и ему стало все равно, жив он еще или мертв. После вспышки света в часовню вернулась залитая светом свечей тишина. Горожан больше не было в живых. Алан Фэйрклоф, беззвучно шептал самому себе какие-то слова, в одиночестве стоя у алтаря.

Существо, залитое ярким свечением, похожее на гарпию, сидело на алтаре, широко раскинув кожистые крылья. Оно принялось умываться, как кошка.

А люди застыли под потолком, их тела казались подвешенными на проволоке, торсы» разворочены, глаза вырваны.

— Зачем меня привели смотреть на все это? — спросил Стоуни.

Но существо на алтаре снова обратилось в рассеянный мерцающий свет.

 

Глава 30

КАМЕННАЯ КЛЕТЬ

1

Прошло несколько минут. Стоуни развернулся и вышел из часовни. Пошел обратно по длинному коридору к открытой входной двери. Посмотрел за дорогу на лес, поднял голову к ночному небу. Лил дождь, кажется, только он и мог смыть всю кровь и весь страх. Стоуни шагнул в бурю.

Закрыл глаза.

Пожелал, чтобы все это кончилось.

Открыл глаза — все было на месте.

Он упал на колени. Сложил ладони в молитве.

«Прошу тебя, Господи, помоги мне остановить это. Помоги покончить со всем. Этого не должно здесь быть!»

2

Лунный огонь — его единственное слабое место.

Но, обожженный, он использует энергию этого огня и уничтожает Изгнанника…

Слова сами пришли к нему, напомнив о Короле Бури из любимой книжки комиксов. Лунный огонь…

«Божественный Огонь. Внутри меня».

У него в голове (новый миф о Короле Бури) зародилась идея, способ борьбы, какого он до сих пор и представить себе не мог. Способ извлечь силу из того, что начисто уничтожит личность Стоуни Кроуфорда…

«Я ЧЕЛОВЕК-ХЭЛЛОУИН!»

И в тот же миг он понял, зачем Нора рассказала ему историю о кровавой бойне в ночь на Хэллоуин, случившейся столько лет назад…

Она говорила ему, что он в силах побороть это.

Она пыталась объяснить ему, что он сможет все сделать сам, что Человек-Хэллоуин не был злым, он был силой бога во плоти, настоящей силой.

Он уже выпустил ее. Но он и сам эта сила. Это он обладает ей. То существо на алтаре было слабым. Оно живет в клетке, его там держат. Только он, Стоуни, может высвободить силу этой твари…

«Внутри меня Лунный огонь».

Стоуни закрыл глаза и приставил охотничий нож к груди.

«Если сделать все быстро, больно не будет.

Если ты веришь, ты сможешь это сделать. Ты можешь сделать все».

Он вспомнил странную улыбку на губах Дианы в тот миг, когда нож вошел в ее тело. Она хотела, чтобы ее освободили. Она жаждала избавления.

«Не нужно бояться смерти», — говорило существо, бывшее его матерью.

Лезвие вошло глубоко, боль была обжигающе холодной, разнеслась осколками разбитого стекла по его венам, по всему телу.

3

Он открывает глаза и видит огонь…

Лунный огонь взрывается и трещит на коже, кожа чернеет, сгорает… «Больно, прошу тебя, Господи, не надо такой боли». Он не сопротивляется, он позволяет силе полностью выйти, уничтожить плоть, бывшую Стоуни Кроуфордом, испепелить расплавленной лавой…

«Уничтожь мою слабость!

Уничтожь эту клетку из плоти!»

4

Его сознание плывет в потоке огня, стекающего по ногам и уходящего в землю. Пламенеющая жидкость стекает лужей под обугленное тело пятнадцатилетнего мальчишки.

Потом она обретает форму, взмывает с земли столбом огня.

На секунду он обернулся посмотреть на тело, которым был.

Высушенная плоть, раскрытый в крике рот, пустые глазницы, в которых расплавились от жара глаза..

«А теперь верни меня обратно, дай мне новую кожу.

Новую кожу, чтобы прикрыть Лунный огонь.

Плоть, крепче человеческой плоти, доспехи, чтобы бороться с моей матерью».

Он почувствовал перемены, происходящие внутри, словно одного лишь его сознания было достаточно, чтобы создать новое физическое тело. Было больно — казалось, что во все нервные окончания вонзились мелкие осколки стекла, если бы у него был рот, он закричал бы…

Но эта ужасная боль принесла с собой оцепенение, похожее на прикосновение льда.

А потом он снова создал вокруг себя плоть.

Он был Стоуни.

Он ощущал свою истинную силу, силу того, кто умер и возродился.

Он был богом.

5

«Прости меня, Лурдес Прости меня, сын. Нора, прости. Лучше бы меня вообще никогда не было».

Что-то внутри его твердило, что нужно бежать, но он развернулся и пошел обратно к часовне.

6

В часовне все было тихо. Свечи догорели.

Только Алан Фэйрклоф стоял над растерзанным трупом на алтаре. С низких балок свисали выпотрошенные тела горожан, которых Стоуни знал столько, сколько помнил себя.

— Ты должен осознать то, что эти люди были изначально обречены, — произнёс Фэйрклоф.

— Лучше заткнись, урод, — бросил Стоуни, подходя к алтарю. — Это была уловка, да? Я вернул Норе глаза, но вслед за этим выползло что-то гадкое. Я сделал что-то хорошее, а из хорошего получилось нечто ужасное.

Алан Фэйрклоф ничего не сказал.

Огненное существо мерцало внутри железного ящика за алтарем.

— Ты должен был бы спросить, — продолжал Стоуни, — почему оно позволяет держать себя в этом гробу, — из свинца, да? — привезенном из той самой пещеры, где его скрывали несколько столетий? Почему довольствуется столь жалким подношением, принимает эти пожертвования, подыгрывает вашему убогому пониманию религии, если в нем столько силы?

— Мы не имеем права задавать вопросы божеству, — заявил Фэйрклоф.

— Я имею такое право. Я сын этой твари. Я могу задать любой вопрос, черт возьми! — засмеялся Стоуни. — Как же может существо, обладающее безграничной силой, оказаться прирученным смертными людьми, которые держат его в темном камне и в… эта часовня, из чего она сделана? Скорее всего, это тот же камень, камень из французских пещер, я прав?

Фэйрклоф кивнул.

— Ты ведь на самом деле думаешь, что это ангел с Небес, а? — спросил Стоуни.

Алан Фэйрклоф кивнул.

— Настоящий ангел, каким только может быть ангел, посланный Богом.

— Логично предположить, что ангел хотел бы вернуться к Богу. — Стоуни с улыбкой покачал головой. — Но только не этот. Этот предпочитает сидеть в темноте, подальше от Небес, подальше от всего вообще, кроме кучки печальных людей, поклоняющихся ему.

— Были и другие такие же, у меня имеются окаменелые останки одного из… — начал Фэйрклоф, но Стоуни бросил на него мрачный взгляд, и он умолк.

— Я не желаю больше слушать твой бред. Тебе ведь наплевать, что эти люди умерли, умерли ужасной смертью, правда?

Алан Фэйрклоф пожал плечами.

— Люди обычно умирают.

— Я могу тебя убить.

— Я знаю.

— Тебе все равно?

— Да. Я люблю жизнь не больше всего остального.

Стоуни обошел его и посмотрел на металлический гроб.

— Похоже, какой-то вампир, а? Выходит, чтобы напиться крови, и возвращается обратно спать. — Огонь вырвался из небольших окошек, — Кажется, теперь я кое-что знаю об этой твари. Кажется, я немного знаю о своей матери. Кажется, я знаю, чего она боится. Я тоже этого боялся, но мне-то этого бояться нечего. Я-то прочный. Я из плоти. Я даже только что убил себя, но снова возродился. Меня убить нельзя. Но в отличие от нее я и испариться не могу, я навечно обречен быть плотским и в то же время носить в себе это пламя. А вот с ней все иначе. Она просто огонь. Она форма без плотской оболочки. Она должна бояться…

— Она ничего не боится, — гордо сообщил Фэйрклоф.

Стоуни покачал головой.

— О нет. Кажется, мамаша боится одной вещи за пределами каменной клети или часовни. Одной-единственной вещи.

— Она всемогущая. Она воплощает Божественный Огонь, — пробормотал Фэйрклоф, но Стоуни чувствовал, что он забеспокоился.

Стоуни широко улыбнулся ему.

— Неужели?

— Что? Что ты задумал?

— По-моему, ее необходимо освободить, — сказал Стоуни и поднял крышку. Она была там, похожая на юную девушку, похожая на Лурдес, прелестная пятнадцатилетняя девушка, лежащая обнаженной в ванне из огня.

«Любовь моя», — шепнула она.

— Посмотри-ка на себя, — произнес Стоуни. — Ты ешь, носишься тут ураганом, и вот теперь ты обессилена. Тебе надо отдохнуть после всего этого, верно? — Голос его сочился медом. Он поднял ее на руки, понес. Огонь охватил его руки и плечи, но боль теперь была ничто, всякая боль исчезла.

— Что ты делаешь? — спросил Фэйрклоф.

— Я несу ее на волю.

— Нет, ты не должен, ты же видел, на что она способна.. — начал Алан.

Стоуни обернулся. Его взгляд пронзил Фэйрклофа.

— А хочешь посмотреть, на что способен я? Хочешь увидеть, что я могу? Знаешь, я и сам пока не подозреваю, на что способен, но Очень хочу выяснить. А ты?

Алан Фэйрклоф поднял руки, показывая, что сдается.

— Пожалуйста, не выпускай ее сейчас, Стоуни. Нельзя. Она может натворить ужасных дел. Она столько столетий провела в заточении…

— Убирайся с дороги! — крикнул Стоуни. — Я выпускаю ее. Даю возможность своей мамочке вернуться туда, откуда она явилась!

Фэйрклоф схватил Стоуни за плечо — дым пошел от того места, где он коснулся юноши.

Видение промелькнуло, как молния.

Фэйрклоф увидел…

Он распят на дереве, его волосы в огне…

— Я теперь бог, забыл? — сказал Стоуни. — Я твой самый страшный ночной кошмар. Я сбросил старую кожу, выпустил себя, и теперь я восстал из мертвых. Чтобы стать королем богов, нужно умереть и возродиться, верно? Тогда кричи «аллилуйя» королю Стоуни.

7

«Не надо, — шептало существо внутри него. — Пожалуйста, я не хочу…»

— Не хочешь возвращаться к себе домой, мама? После тысячелетий, проведенных в заточении у этих баранов?

— Прошу тебя, — застонала она, и он ощутил ее слабость, ее тело недавно получило пищу, а потом его энергия испарилась, после того как она выпила кровь своих почитателей.

— Интересно, почему, мама? Почему тебе нравится жить среди людей, заточенной в камне?

Он вынес ее за дверь и уложил на траву прямо под крыльцом с колоннами. Дождь поливал их, молнии сверкали над деревьями.

Она подняла на него глаза, и он понял, что она пытается разгореться ярче, изменить форму, превратиться во что-то могучее…

— Канун Дня всех святых, — шепнул он ей, проводя пальцами по искрам ее волос. — Старинные обряды, сбор урожая, когда богов полагается убивать, отправлять их в другие миры. Отправлять назад — туда, откуда они пришли. И демонов тоже, души путешествуют сейчас между мирами, время как раз подходящее — правда? Вот почему Хэллоуин так важен для тебя. Вот почему тебе нужны жертвы. Почему ты столько веков старалась жить рядом с людьми? Потому что ты хочешь быть здесь, ты знаешь, что случится с тобой в другом месте. Называй его Небесами, или адом, или каким-нибудь божественным суперхайвэем, я не дам за это ни гроша. У тебя есть сила здесь, но там ты, скорее всего, ничто. Ты дала мне человеческий облик, поэтому мне не придется отправляться туда, я смогу обладать силой здесь. А боишься ты Хэллоуина Но, мама, настало время снять маску. Тебе пора уходить.

— Прошу тебя, — прошептала она.

Стоуни почти посочувствовал ее боли…

Его боли, потому что человеческий облик сошел с существа, смытый дождем, очищающим дождем, а потом его свет разнесся по траве стремительным огнем, поднялся к деревьям, полетел через лес.

Стоуни протянул руки к; небу.

«Я Король Бури. Пусть этой ночью разразится буря из бурь. Пусть огонь поднимется до небес!»

Он закрыл глаза, заскрежетал зубами, отдавая себе приказ, приказывая той части себя, которая досталась ему от матери, изменить форму.

Он взорвался тысячами красных и желтых искр и рассыпался по земле, идя по ее следу, пока она пыталась найти скалу, пещеру, фундамент, что-нибудь, где можно спрятаться…

И каждый раз, когда она находила, за ней стелился огонь, он снова вытаскивал ее в бурю, которая усиливалась вместе с нарастающей в нем силой.

И вот наконец на городской площади, под проливным дождем, ее свет сделался серебристым, он ощутил ее присутствие внутри себя.

«Почему ты так поступаешь со своей матерью? — спросила она. — Я выносила тебя, я, словно обыкновенная женщина, испытала родовые муки, чтобы ты мог жить».

«Потому, — ответил он, — что ты не принадлежишь этому месту. Ты не из нас».

«Но ты от меня».

«Я больше похож на них, — возразил Стоуни. — Возвращайся назад».

Ее тело обратилось в гигантскую грозовую молнию, выросшую из горящей травы и медленно устремившуюся к черному небу, высасывающую потоки белого электричества изо всех частей городка и окружающего леса. На миг показалось, будто ярчайший дневной свет вырвался из земли, а поселение Стоунхейвен оказалось в эпицентре этого света.

Стоуни прикрыл рукой глаза.

8

Жители городка, не из числа верующих, те, кто никогда не бывал в летнем доме Краунов и не знал их, проснулись от ослепительного света и наблюдали самое прекрасное зрелище в своей жизни.

А потом давление воздуха сделалось слишком сильным — кислород засасывало куда-то невидимым вихрем…

Стоуни видел их — мужчин, женщин, детей… Они сидели в кроватях, глядя на яркий дневной свет за окнами…

Тела разрывало или засасывало в пустоту, дома рассыпались на пути движения божественного Лунного огня.

Лунный огонь…

Стоуни ощущал, как его что-то затягивает наверх, будто он оказался в центре циклона, он знал, что его затянет туда, что он тоже понесется к Небесам или просто в небо, в космос, в пространство между двумя мирами, к которым он принадлежит.

Затем давление прижало его обратно к земле, вдавило в грязь, и он с ужасом смотрел, как деревья вокруг него выкорчевываются из земли, земля содрогается, крыши домов падают, окна вылетают.

После чего наступила неземная тишина.

Он обернулся посмотреть на дом Краунов — тот остался стоять, и, кажется, невредимый.

«Он защищает ее.

Он оберегает Лурдес и ребенка».

Когда Стоуни наконец поднялся, то увидел, что Стоунхейвен охвачен огнем. Желто-зеленая яркая молния, очень похожая на идущее между облаками шоссе, пронеслась по небу в бесконечную черноту.

Гроза продолжала бушевать, а Стоуни Кроуфорд так и пролежал на земле до зари.

9

— Стоуни, — позвал кто-то.

Он открыл глаза. Солнце только что взошло. Над ним возвышался Алан Фэйрклоф.

— Все хорошо. Все кончилось.

Стоуни попытался открыть рот, чтобы высказать все, что думает о Фэйрклофе, но был слишком слаб, чтобы произнести хотя бы слово.

— Да, я жив. Я же говорил тебе, я знаю обряды. И я научу тебя некоторым из них, Стоуни. Я научу тебя многому. То, что ты сделал, отняло у тебя массу сил. И у твоей матери тоже. Это ужасный дар, Стоуни. Ты не можешь отринуть его. Но ты не такой, как она, ты не можешь унестись в бесконечность. Твоя стихия — стихия земли и воды, а не только огня. Ты, хорошо это или нет, во многом похож на нас, хотя на самом деле один из них.

Стоуни старался собрать последние крупицы силы, но, кажется, он был выжат досуха. Как только он пытался пошевелиться, в голове начинался кошмарный грохот, звон и стук молотков.

— Не пытайся говорить, отдыхай. Наверное, пройдут годы, прежде чем твои силы восстановятся. Но не переживай, в конце концов тебе есть ради чего жить, — сказал Фэйрклоф. — Лурдес все еще жива, и ребенок, развивающийся в ней, полон сил. Ты и есть будущее, Стоуни. Ты и твой сын. Мы, в ком мало человеческого, теперь станем частью потрясающей истории. — Алан Фэйрклоф поднял Стоуни с земли и понес его, как младенца, через грязную площадь, мимо разрушенных домов и упавших деревьев, через доки за особняком Краунов, к маленькой моторной лодке, где лежала в своем коконе Лурдес. Живот ее увеличивался, а внутри живота рос их сын.