Писательская среда, к которой я теперь, хочешь не хочешь, принадлежал, представляла собой любопытное собрание честолюбивых неудачников. Просто потому, что низы больше не хотели читать по-старому, а верхи не хотели да и не могли писать по-новому. Сегодня это даже очевиднее, чем тогда. Уцененное сообщество, болезненно амбициозное и не отвечающее за слова. «Но это же входит в правила игры!» – недоумевали в один голос мэтры и пишущие девицы. Тем не менее они представляли собой не прощающую промахов исключительную читательскую среду – метровый черноземный слой культуры! Почти каждый из этих литераторов где-нибудь в регионах или странах поменьше мог бы ходить в классиках, если бы не спился или не повесился. Только с жиру может показаться, что это не так. Постепенно я решил для себя, что столичное лицемерие все же лучше провинциального хамства. Хотя так и не научился за два десятилетия придерживаться этого принципа.
Идеальным для меня было и остается пребывание в полутени – не в безвестности, но и не на авансцене, в слепящем свете юпитеров. Печатают – спасибо, еще и деньги платят – большое спасибо, а уж если их на жизнь хватает – о-огромное спасибо!
За первую опубликованную в столичном журнале повесть мне заплатили меньше десяти долларов, за вторую, годом позже, уже в полтора раза больше. Потом кое-где стали платить столько за страницу, затем по доллару за строчку, ну и так далее – когда как.
Осенью 1999-го толстый журнал, опубликовавший полную версию очерка о Транссибе, отклонил мой речной рассказ и мемуар отца. Этот журнал представлял собой в ту пору стоячее болотце с запутанными внутриредакционными связями, в хитросплетения которых я не собирался вникать, и усердно продвигал тогда генерацию молодых питерских империалистов. Недолго думая свой рассказ и мемуар отца я отдал в другой толстый журнал, отклонивший очерк о Транссибе, но принявший мемуар и рассказ и даже выдвинувший его на новую премию, о чем я даже не подозревал. Эту премию учредит третий литературный журнал, собравшийся вручить ее одному из своих авторов, в число которых я не входил уже лет пять. Вмешается случай – мнения разделятся, и спонсор премии, продвинутый банкир, отдаст решающий голос за мой рассказ, настояв на своем: или этому даем, или никому! В итоге на церемонии в литмузее поздравят меня только главный редактор журнала с букетом и конвертом и представитель банкира с бокалом, да пара телеканалов возьмут интервью. Остальные, приближенные и попросту знакомые, будут глядеть поверх или отводить глаза. Но все это случится только год спустя, и узнаю я о своем выигрыше почти случайно от совершенно посторонних людей.
Одним твой очерк покажется легковесным, другим рассказ «стилистически пошловатым», третьи обидятся за отказ поучаствовать в их вечере, а четвертым ты просто кость в горле. Остроконкурентная среда, объехать которую чужак сможет только на кривой козе, подставленной фортуной или провидением, – не знаю. Зато знаю точно, что сладкие мысли о собственном значении – это ведущий к бесплодию тупик. И знаю предположительно, что слава – это ток смертельного напряжения, если ты не имеешь счастья или глупости обладать сверхпроводимостью. Его генерируют люди и замыкают на своего избранника. Не влезай – убьет!
