1. Совращение

Третья разновидность психологических объяснений - гипотеза совращения. Ее идея выражена в обычном рассказе о пожилом или не очень пожилом педерасте, который хитростью завлекает и соблазняет невинного юношу или подростка или даже мальчика, и тот, потрясенный открытием, после этого обращается в "голубой секс". Или так: спокойно живущий молодой человек, случайно начитавшись гомоэротической литературы или увидев "голубую" порнографию, вдруг сбивается с пути истинного...

В книге "Половой инстинкт" Р. Фетчер (1930: 53) особенно связывает эту опасность с периодом юношеской недифференцированности половой ориентации.

"У юношей телесное превосходство является решающим моментом, отсюда любовь у спортивным подвигам всех родов. Необходимым следствием этого бывает известное пренебрежение к женскому полу за его физическую слабость (конечно, у юношеской недифференцированности основа гораздо шире.- Л. К.). В этом периоде недифференцированных половых устремлений юноши суть желанные объекты для многих гомосексуалистов".

Типичный пример совращения описан в мемуарах Дмитрия Лычева. Будучи солдатом и неустанным охотником за новыми любовниками, он попал однажды в офицерскую квартиру. Познакомился с семейством.

"Тут явился младшенький. С мячом подмышкой. "Кирюха",- представила сына мать. ... Прелестное блондинистое создание сидело прямо напротив меня, поглощая салат.... Нежная кожа и беленький пушок на руках... Розовые губки в обрамлении светлых волосиков, никогда не знавших бритвы... Чуть приподнятый носик... Ясные голубые глаза... Впившись голодным страстным взглядом в небесные очи, я делился футбольным опытом."

Потом уединились в комнату Кирилла для игры в шахматы, а семейство уехало в гости. Кирилл показал семейный альбом. Солдата осенило:

"- Слушай, Кирюх, а у тебя других фоток нет?

- Каких?

- Ну-у, с телками?

- А-а, есть несколько журнальчиков, хочешь посмотреть?"

Один из них достал из тумбочки рядом с кроватью. "Значит, пользуется, раз так близко лежит. Значит, дрочит". Листая журналы, солдат спрашивает:

- Слушай, а ты часто дрочишь?

- Ну... Иногда...

- Во, у меня стояк, ужас как хочется спустить... Давай подрочим вместе?..

Я понял, что если не подам пример, ничего не будет. Одним махом расстегнув ширинку, достал якобы на баб воспрявший стояк. Кирилл смущенно смотрел, как он бешено носится в моей руке. Бугорок на его "трениках" увеличился..." Солдат пригласил его присоединиться. "Кирилл запустил руку в штаны, но хозяйство свое обнародовать не спешил. После вторичного приглашения "Кирилл сделал над собой усилие и приспустил штаны. Невероятно! В самых своих смелых фантазиях я бы не смог представить, как распространилась акселерация. Этот толстый валик при счастливом стечении обстоятельств <...> разорвал бы меня на британский флаг. Головка открывалась не полностью. Она то закрывалась, то вновь показывалась из-за крайней плоти, весело подмигивая глазком. Кирилл, закрыв глаза, работал двумя пальцами, гоняя кожицу.

- Странно ты как-то дрочишь... Я так и не умею... Покажи, как это - двумя пальцами...

Кирилл сомкнул вокруг моей головки два пальца и сделал несколько развратно-поступательных движений:

- Видишь, совсем просто...

- А ты попробуй взять в кулак...

Я схватил его акселерат в руку. Ладонь обожгло юношеским огнем. Акселерат то и дело пытался вырваться из моей руки, но я держал его все увереннее. Кирилл вновь закрыл глаза, продолжая онанировать меня двумя пальцами. Потом подключил третий. Так было лучше <...>

- Слышь, Кирюх, а ты в рот не пробовал? Давай, ляжем валетом... Ты у меня, я у тебя... Не дав времени на раздумье, я положил парня на кровать и развернулся.

- Ну, че, согласен?

Кирилл открыл глаза, вернувшись от медитации с бабами в суровую действительность. Мой елдак терся у него под самым носом. Открыв рот и опять закрыв глаза, он позволил мне войти в себя. Одновременно я присосался к его акселерату. Кирилл лишь сомкнул губы, сосать он не умел.

Я двигал бедрами и головой, стараясь поймать нужный темп. Кирилл вдруг замычал, не в силах освободиться от чужеродного тела в устах. Я воспринял это как приглашение к приему пищи и не ошибся. Юношеские соки заполнили мой рот, не оставив свободного места. И тут же, подстегнутый порцией свежих сливок, я вогнал поглубже и разрядился. Кирюха вырывался, но обе мои руки продолжали крепко держать его голову. Сперма потекла по подбородку, перепачкала юный пушок над верхней губой, и он, сделав над собой усилие, сглотнул. И только после этого получил свободу. Вытерся рукой". Солдат сделал вид, что это он впервые:

"- Фу, классно, я не думал, что с парнем будет так клево! Как тебе, Кирюх?

- Да ну! Как вафлеры...

- Да брось ты... Главное, чтобы нравилось...

- Не, с бабой лучше...

- А кто спорит? Но раз баб нет...

- Ну да, раз баб нет...".

После умывания продолжили игру в шахматы (Лычев 1998: 239-243).

Из этого и других подобных примеров (у Лычева их очень много, хотя с подростками только два) видно, что и не ориентированные на собственный пол юноши могут поддаваться гомосексуальному совращению под воздействием разных причин. Из них наиболее действенными оказываются следующие:

1. тяга к простой физической усладе, более сильной, чем мастурбация, при убеждении, что, как и мастурбация, это всего лишь замена недоступного в данное время соития с женщиной - "ну да, раз баб нет";

2. авантюрное желание испробовать запретное в надежде, что это только один раз: "один раз - не пидораз" (Лычев в своих мемуарах несколько раз ссылается на эту поговорку);

3. стремление угодить старшему знакомому, привлекательному и вызывающему приязнь и восхищение завидными качествами (в данном случае - футбольным опытом).

Фетчер так продолжал свои соображения о совращении юношей гомосексуалами:

"Существует опасность, что совращение даже у конституционно нормально предрасположенных юношей может укрепить гомосексуальные склонности, которые остаются надолго, реже навсегда". И дальше (1930: 149): "Ребенка и подростка надо строго охранять от гомосексуального соблазна, тем более, что склонность многих гомосексуалистов направлена как раз на юношей, у которых половая направленность еще не дифференцирована. Поэтому они относительно легко поддаются совращению, и их интересы надолго направляются по ненормальному руслу, реже - навсегда, и это большей частью при бисексуальной основе".

Любопытно, что при этом взаимный онанизм Фетчер считает "относительно безвредным" - эта склонность большей частью "проходит сама собой". Между тем, взаимный онанизм - обычное начало гомосексуального совращения, а нередко на длительное время и его единственное содержание. Уже в этой противоречивости конкретных рассуждений об опасности совращения заключено нечто, подтачивающее эту гипотезу. Что опасно, что нет? Кому опасно? Почему опасно? В чем опасность - каковы реальные последствия? Однако в эту гипотезу верят не только полицейские и ученые (ср. Jersild 1953; 1957; 1964; Ollendorff 1966). Это убеждение масс.

В газете "1/10" помещена исповедь 36-летнего человека, избравшего псевдоним "Алекс". Свою, как он считает, бисексуальность он рассматривает как беду и винит в ней гомоэротическую периодику - вот не было бы ее, и всё было бы спокойно.

Но вчитаемся.

"Еще в школьные годы я заметил, что мне нравится смотреть на обнаженных ребят в бане, а летом на пляже обратить внимание на размер плавок и величину выпуклости. Однако свою бисексуальность я осознал только во время учебы в институте. Как ни банально, мое первое знакомство с геем произошло в бане. Ко мне подошел молодой парень и, поигрывая своим членом, стал оказывать знаки внимания. Делая вид, что ничего не понимаю, хоть кровь бросилась в голову, а сердце пыталось выпрыгнуть из груди, я вышел в туалет. Он за мной и предлагает после бани развлечься. Знаете, как бывает в юности, всего хочется попробовать, я согласился. Описывать, что происходило, не буду, единственное, я так и не понял до конца, понравилось ли это мне. Но через неделю я сам стал искать встречи с этим парнем, мне хотелось вернуться к этому "эксперименту". Однако встречи были очень редкими, после них еще всегда было не по себе, но через неделю я снова искал его.

Потом женитьба, окончание учебы, работа и смутное подсознательное желание встречи. Если случайно попадалась какая-либо статья о гомосексуализме - читал запоем, хоть в те годы они в основном носили пасквильный характер, но я умел читать между строк. Жил более-менее спокойно. Любил ходить в баню, на пляж, то есть туда, где были обнаженные мужские тела, на контактов больше не искал.

А тем временем жизнь идет вперед. И вот мне случайно на глаза попадается реклама Вашей газеты. Я ее выписываю. И с этого момента начинается кошмар моей жизни. Я прочитываю от корки до корки каждый номер. Газеты от частого пользования становятся похожими нам старинный пергамент. Мое второе "я" вырывается наружу, я иногда просто начинаю терять голову от желания смотреть кому-то в глаза, чувствовать сильные и одновременно нежные руки, тело. Я словно попал в омут и тону. Свой рабочий день я начинаю с просмотра фотографий; заканчиваю теми же фотографиями. На улице, в трамвае не могу спокойно смотреть на симпатичных ребят, автоматически каждого встречного осматриваю от лица до бедер и обратно, я начинаю желать близости почти со всеми, фантазируя, каким он окажется в постели. Это становится навязчивой мыслью, навязчивым желанием. Боюсь, что еще немного, и я наделаю глупостей.

Когда читаю геевскую периодику, испытываю двойное чувство радости и горечи. Воистину совмещение несовместимого - сладкого и горького".

По объявлению в газете Алекс завязал переписку с 22-летним парнем, но, будучи на 14 лет старше, боится реализовать свои намерения... (Алекс 1995: 3).

Конечно, появление открытой геевской прессы лишь высвободило его дремавшую внутреннюю тягу, даже не очень глубоко скрытую. Такое же действие спускового крючка могла произвести какая-нибудь случайная встреча или лицезрение скульптуры в музее. То есть то, что другого оставило бы равнодушным. Если человек внутри так напряжен и целенаправлен, то трудно уберечься от соблазна и нечего валить на соблазнителя или соблазняющий повод. Тогда уж надо закрыть бани, ликвидировать пляжи, разрушить античные статуи...

Другой вариант гипотезы совращения (когда совратитель персонифицирован) может хорошо проиллюстрировать пример из Маршалла С. Греко "Групповая жизнь" (случай 83), цит. у Каприо (с. 116-118).

Парень, которому в то время было 18 лет, стал другом своему учителю. "Учитель тонко воздействовал на мысли мальчика", льстил его самолюбию. "Они дружили друг с другом, и парень относился к учителю как к старшему, вызывающему восхищение брату. Оба часто выезжали на машине учителя за город. Во многих таких случаях учитель поднимал тему секса и казался либерально настроенным.

Как-то в полдень, когда они сидели вместе, учитель протянул руку к интимным местам парня, изменившись при этом в лице. Он попросил у юноши разрешения совершить фелляцию, одновременно с этим работая рукой внутри брюк паренька.

Когда учитель завершил этот акт (паренек не испытал при этом оргазма), он попросил юношу сделать то же самое. Юноша исполнил просьбу, хотя потом не мог понять, что заставило его вести себя подобным образом. Эта связь продолжалась некоторое время. Позднее юноша сам начал искать себе других, как некогда учитель искал его".

Казалось бы, классический случай, будто специально придуманный для иллюстрации гипотезы.

Правда, рассказчик сам замечает несколько неожиданно, что в подобных случаях принято валить вину на "человека, заполучившего его".

Но всмотримся пристальнее. "Потом не мог понять..." А в самом деле, что же заставило юношу "вести себя подобным образом"? В первой части автобиографических откровений выясняется, что юноша принадлежал к тем, кто в детстве занимался взаимной мастурбацией и фелляцией со своими приятелями, кто мог "помещать свой пенис между ног объекта или даже в его анус". Правда, по мысли рассказчика, обычно такой субъект после 15 лет "полностью порывает с явным гомосексуализмом. Он смотрит на свои прошлые переживания как на детскую игру и ничуть не считает, что с ним что-нибудь не в порядке. Иногда он будет восхищенно смотреть на молодого мужчину, но не будет серьезно задумываться над этим". Вот к какому юноше подобрался гомосексуальный учитель. Мудрено ли, что учение нашло благоприятную почву?

Здесь мы подходим к вопросу, может быть, самому острому, трудному и спорному во всей книге, и без того достаточно дискуссионной и многих шокирующей. Это вопрос о педофилах - любителях секса с детьми и, в частности, о педерастах - по буквальному смыслу: любителях мальчиков до полового созревания (Banis 1966; Harmon 1967; Dodson 1968; и др.). Большей частью я не буду делать более тонкое различие и отделять от них гебофилов (любителей отроков, подростков в состоянии полового созревания) и эфебофилов (любителей половозрелых юношей). Субъективно такие любители обычно очень четко различают границы своих привязанностей, но объективно эти границы размыты: и возраст несовершеннолетия в разных странах и в разное время разный, и половая зрелость наступает у разных мальчиков в разное время - отнюдь не в соответствии с законом (ср. Rossman 1976). А ненависть направляется прежде всего на тех, кто преступил закон об охране несовершеннолетних от сексуальных притязаний и посягательств. Поэтому я буду всех их называть здесь педофилами (это относится к обоим полам) или (когда речь идет о мужчинах, предпочитающих собственный пол) педерастами.

Это от них, преступивших, падает зловещая тень на всех гомосексуалов.

Ларри Крамер об этом пишет:

"По причинам, столь же непонятным для меня, как античные "основания" ненавидеть евреев (байка, что они пьют кровь христианских младенцев), я не понимаю иррациональную боязнь, которой видимо поражены столь многие родители детей школьного возраста, что мы "рекрутируем" этих детей. (А почему никогда нет боязни, что обычные мужчины совратят маленьких девочек?). Исследование за исследованием подтверждают, что геи - не растлители детей, что растлители детей в подавляющем большинстве гетеросексуальны, а вера всё равно остается" (Kramer 1990: 234).

По американской статистике сексуальным посягательствам в детстве подвергалось 19 % американок и лишь 9% американцев (Лев-Старович 1995: 248).

По данным Винсента Де Фрэнсиса, из 100 000 детей, которых сексуально травмировали взрослые, 92% девочки и 97% из них - жертвы мужчин. Но так или иначе педофилы-педерасты есть. Более того, хотя детей, встречающихся с ними, неизмеримо меньше, чем подвергающихся гетеросексуальному травмированию (в 11 раз), поскольку вообще-то гомосексуалов намного меньше, чем гетеросексуалов (чистых более, чем в 30 раз), то пропорционально педофилов всё-таки больше среди гомосексуалов (почти в три раза) (Freund and Watson 1992).

Корни педофилии в целом - особый вопрос, и он касается как любителей девочек, так и любителей мальчиков. Здесь есть смысл поставить вопрос лишь об лишь истинных педерастах - растлителях мальчиков, рассмотреть то, что их объединяет с прочими гомосексуалами. Ведь возраст предпочитаемого партнера бывает разным - у кого-то это зрелые грубые мужики, у других стройные юноши, у третьих - подростки в процессе созревания, а у кого-то - и вовсе мальчишки. Гиршфельд на основе обследования 10 000 гомосексуалов вывел такие доли предпочтений: истинных педофилов (педерастов) среди них только 5 %, но уже гебофилов и эфебофилов (любителей подростков и юношей) - 45 %, андрофилов (предпочитающих зрелых мужчин) - тоже 45 %, геронтофилов (склонных к сексу с пожилыми и стариками) - 5 % (Hirschfeld 1920). Таким образом, шкала скользящая, и всех их объединяет тяга к собственному полу. В более точном обследовании Даннекера и Рейхе из 789 обследованных гомосексуалов оказался только один педофил (т. е. 0,1%), но если причислить сюда не только практикующих педофилов, но и людей, склонных к сексу с мальчиками, то число увеличивается: мальчиков до 14 лет хотели бы иметь 2% гомосексуалов, до 16-11%, до 18-27% (Dannecker und Reiche 1975: 285). У Вествуда из 127 гомосексуалов оказалось 3 педофила. Хотя против такого объединения несомненно выскажутся многие гомосексуалы.

Ведь эту категорию гомосексуалов осуждают и ненавидят все, не исключая и самих гомосексуалов. Это парии. Даже в самых либеральных странах сохраняется уголовное преследование этих людей. Судьба их в местах отбывания наказаний просто ужасна - уголовники забивают их на смерть, а те организации, которые пекутся о них, исключены из международной организации сексуальных меньшинств. Даже полицейский инспектор, много писавший о злостности гомосексуального совращения, делит подопечный контингент на "нормальных гомосексуалов" и "педофилов - растлителей мальчиков" (Jersfild 1967).

Я не говорю здесь о сексуальных маньяках-извергах, насильниках и садистах. Это особь статья. Таких единицы, и они равно встречаются среди голубых и не голубых. Я говорю о тех, кто действительно любит мальчиков и только в этом находит сексуальное удовлетворение. Таких отнюдь не единицы. В литературе их обычно изображают непривлекательными, жалкими и смешными. Если бы так!

Уже и в русской литературе появился роман, в котором совратитель выглядит иначе. Это "На кого похож Арлекин" Дмитрия Бушуева. Начинающий учитель, красивый и умный, гомосексуален по натуре. Влюбившись в ученика-восьмиклассника, он расчетливо и целенаправленно добивается ответной любви и секса, хорошо понимая свою греховность (он не чужд религии). У романа трагический финал: по вине демонического совратителя подросток гибнет.

Как пишет рецензент-священник, влюбленный учитель, которому невольно сострадает читатель, "так натурален, что порою становится страшно - кажется, что всё это происходит на самом деле, а автор только напечатал свой дневник" (Бушуев 1997: 14). И всё же это лишь роман, художественная литература. Обратимся к реальной жизни.

Наиболее ярко и масштабно вопрос поставлен в журналистском расследовании Ирины Хансаевой. Ее большая статья в "Российской газете" за 1992 г. называется "Обаятелен и очень опасен" (Хансаева 1992). Статья о знаменитом педагоге Юрии Устинове, барде, авторе "множества прекрасных, талантливых песен, которые поют под гитару у туристских костров, в тесных кухоньках и на концертах самодеятельной песни тысячи людей". О нем восторженно писала "Комсомольская правда", снят документальный фильм, он - основатель и руководитель Центра по работе с трудными подростками при Детском фонде.

Между тем, его дважды судили за развратные действия и акты мужеложства с несовершеннолетними - в 1973 г. и в 1979, направляли на принудительное лечение в "психушку", так как психиатры признали его невменяемым - шизофреником. Он выходил на свободу и возобновлял свою активность на том же поприще. Хансаева требует третьего суда - сурового и окончательного.

Она не упрощает дело. Признает: "Устинов - дьявольски, изощренно, невероятно талантлив. Нет, не только в сочинительстве стихов и песен... Ситуация загадочней и страшней.

Во-первых, он красив. Не в расхожем, конечно, понимании. Его вдохновенное лицо аскета, его беззащитный, казалось бы, проникающий в душу взгляд, его манера говорить - немногословная, особая - все это производит на людей почти гипнотическое воздействие.

Когда же он берет в руки гитару - начинается просто мистика. Его стихи, положенные на его же музыку, - не подделка и не поделка. Но сказать, что он действительно талантлив, - сказать только половину правды. Он талантлив именно дьявольски. Я знакома с людьми, которые даже сейчас, зная всё то, что знаю я, готовы идти за ним и служить ему". (Но, может быть, они знают что-то еще?)

Журналистка считает Устинова "концентрированным воплощением зла". "Он сломал жизнь десяткам людей - и не просто живет, а купается в славе и известности. <...> Несломленный диссидент застойного периода, прошедший через суды и психушки, в некоторых публикациях он ставится в ряд где-то сразу за Сахаровым и Солженицыным. А что? Суды были? Были. Психушка была? Была..."

Он работает, как правило, с детьми из неблагополучных семей, из детдомов, интернатов. "С теми, кто неистово, до истерики жаждет ласки: чтобы погладили по затылку, потрепали по плечу, обняли, посадили на колени... <...> И вдруг - счастье! Мужественный, красивый, все понимающий человек берет тебя за руку, улыбается тебе, поет у костра специально для тебя написанную песню.

Он влюблял в себя мальчишек, входил в их жизнь единственным и главным человеком, приводил их к состоянию, когда они готовы были отдать жизнь за его взгляд и улыбку. И делал с ними все, что хотел".

А хотел он одного - растления. Побывавшая в его летнем лагере художница Тамара Лаврентьева "наткнулась в лесу на Устинова, сидевшего на пеньке с каким-то блаженно-отрешенным взглядом. Между коленями у него стоял мальчишка, а руки Устинова были у ребенка в шортах".

Хансаева подмечает: в устиновской команде дети обязаны ходить только в очень коротеньких шортиках (добавим: как у Макаренко) и спать ночью в спальных мешках совершенно раздетыми. Он все время перетасовывает ребят, не давая им сблизиться, подружиться. Он один должен быть притягательным центром. По ее словам, совращенные ребята составляют узкую группу в подвластной Устинову массе. Замкнутость и послушность - отличительная черта всех устиновских воспитанников, но эти особенно отделены. Им привита особая идеология - идеология "другой", возвышенной, недоступной обычным людям любви. Она приобщает мальчика к числу избранных, талантливых. Надо ценить в себе эту избранность и сторониться других людей.

"Круговая порука, стыд, совершенно искаженные представления о реальности, страх оказаться отлученным от "своих" <...> Добавьте сюда красивые ласки, красивые сказки, красивые слова..."

И вот квинтэссенция статьи: "Теперь, если есть желающие, можно порассуждать о правах личности, о широте взглядов, о том, что в цивилизованном обществе давно уже терпимо относятся к гомосексуалистам, уважая их странности и склонности.

Ради Бога не надо. Я тоже за широту взглядов и совсем не хочу в чем-то ущемить права сексуальных меньшинств. Но при чем здесь дети?"

Далее очень четкая формулировка претензии общества к педофилам.

"Если человек делает свой сексуальный выбор в 20 лет - это одно. Можно вздохнуть, можно посочувствовать ему, если этот выбор кажется вам неудачным, можно поспорить, если что-то вас шокирует. Но речь идет о правах личности на выбор - и они соблюдены".

То есть личностью считается только взрослый, "в 20 лет". Тогда он и может сделать свой сексуальный выбор. Ребенок полноценной личностью не считается. Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые.

Между тем, в 20 лет выбор делается очень редко. Чаще всего его приходится делать гораздо раньше. Возможно, его вообще не приходится делать. Я уже говорил об этом и еще скажу дальше. Во всяком случае детская психика - не tabula rasa.

Ларри Крамер об этом пишет:

"По причинам, столь же непонятным для меня, как античные "основания" ненавидеть евреев (байка, что они пьют кровь христианских младенцев), я не понимаю иррациональную боязнь, которой видимо поражены столь многие родители детей школьного возраста, что мы "рекрутируем" этих детей. (А почему никогда нет боязни, что обычные мужчины совратят маленьких девочек?). Исследование за исследованием подтверждают, что геи - не растлители детей, что растлители детей в подавляющем большинстве гетеросексуальны, а вера всё равно остается" (Kramer 1990: 234).

По американской статистике сексуальным посягательствам в детстве подвергалось 19 % американок и лишь 9% американцев (Лев-Старович 1995: 248).

По данным Винсента Де Фрэнсиса, из 100 000 детей, которых сексуально травмировали взрослые, 92% девочки и 97% из них - жертвы мужчин. Но так или иначе педофилы-педерасты есть. Более того, хотя детей, встречающихся с ними, неизмеримо меньше, чем подвергающихся гетеросексуальному травмированию (в 11 раз), поскольку вообще-то гомосексуалов намного меньше, чем гетеросексуалов (чистых более, чем в 30 раз), то пропорционально педофилов всё-таки больше среди гомосексуалов (почти в три раза) (Freund and Watson 1992).

Корни педофилии в целом - особый вопрос, и он касается как любителей девочек, так и любителей мальчиков. Здесь есть смысл поставить вопрос лишь об лишь истинных педерастах - растлителях мальчиков, рассмотреть то, что их объединяет с прочими гомосексуалами. Ведь возраст предпочитаемого партнера бывает разным - у кого-то это зрелые грубые мужики, у других стройные юноши, у третьих - подростки в процессе созревания, а у кого-то - и вовсе мальчишки. Гиршфельд на основе обследования 10 000 гомосексуалов вывел такие доли предпочтений: истинных педофилов (педерастов) среди них только 5 %, но уже гебофилов и эфебофилов (любителей подростков и юношей) - 45 %, андрофилов (предпочитающих зрелых мужчин) - тоже 45 %, геронтофилов (склонных к сексу с пожилыми и стариками) - 5 % (Hirschfeld 1920). Таким образом, шкала скользящая, и всех их объединяет тяга к собственному полу. В более точном обследовании Даннекера и Рейхе из 789 обследованных гомосексуалов оказался только один педофил (т. е. 0,1%), но если причислить сюда не только практикующих педофилов, но и людей, склонных к сексу с мальчиками, то число увеличивается: мальчиков до 14 лет хотели бы иметь 2% гомосексуалов, до 16-11%, до 18-27% (Dannecker und Reiche 1975: 285). У Вествуда из 127 гомосексуалов оказалось 3 педофила. Хотя против такого объединения несомненно выскажутся многие гомосексуалы.

Ведь эту категорию гомосексуалов осуждают и ненавидят все, не исключая и самих гомосексуалов. Это парии. Даже в самых либеральных странах сохраняется уголовное преследование этих людей. Судьба их в местах отбывания наказаний просто ужасна - уголовники забивают их на смерть, а те организации, которые пекутся о них, исключены из международной организации сексуальных меньшинств. Даже полицейский инспектор, много писавший о злостности гомосексуального совращения, делит подопечный контингент на "нормальных гомосексуалов" и "педофилов - растлителей мальчиков" (Jersfild 1967).

Я не говорю здесь о сексуальных маньяках-извергах, насильниках и садистах. Это особь статья. Таких единицы, и они равно встречаются среди голубых и не голубых. Я говорю о тех, кто действительно любит мальчиков и только в этом находит сексуальное удовлетворение. Таких отнюдь не единицы. В литературе их обычно изображают непривлекательными, жалкими и смешными. Если бы так!

Уже и в русской литературе появился роман, в котором совратитель выглядит иначе. Это "На кого похож Арлекин" Дмитрия Бушуева. Начинающий учитель, красивый и умный, гомосексуален по натуре. Влюбившись в ученика-восьмиклассника, он расчетливо и целенаправленно добивается ответной любви и секса, хорошо понимая свою греховность (он не чужд религии). У романа трагический финал: по вине демонического совратителя подросток гибнет.

Как пишет рецензент-священник, влюбленный учитель, которому невольно сострадает читатель, "так натурален, что порою становится страшно - кажется, что всё это происходит на самом деле, а автор только напечатал свой дневник" (Бушуев 1997: 14). И всё же это лишь роман, художественная литература. Обратимся к реальной жизни.

Наиболее ярко и масштабно вопрос поставлен в журналистском расследовании Ирины Хансаевой. Ее большая статья в "Российской газете" за 1992 г. называется "Обаятелен и очень опасен" (Хансаева 1992). Статья о знаменитом педагоге Юрии Устинове, барде, авторе "множества прекрасных, талантливых песен, которые поют под гитару у туристских костров, в тесных кухоньках и на концертах самодеятельной песни тысячи людей". О нем восторженно писала "Комсомольская правда", снят документальный фильм, он - основатель и руководитель Центра по работе с трудными подростками при Детском фонде.

Между тем, его дважды судили за развратные действия и акты мужеложства с несовершеннолетними - в 1973 г. и в 1979, направляли на принудительное лечение в "психушку", так как психиатры признали его невменяемым - шизофреником. Он выходил на свободу и возобновлял свою активность на том же поприще. Хансаева требует третьего суда - сурового и окончательного.

Она не упрощает дело. Признает: "Устинов - дьявольски, изощренно, невероятно талантлив. Нет, не только в сочинительстве стихов и песен... Ситуация загадочней и страшней.

Во-первых, он красив. Не в расхожем, конечно, понимании. Его вдохновенное лицо аскета, его беззащитный, казалось бы, проникающий в душу взгляд, его манера говорить - немногословная, особая - все это производит на людей почти гипнотическое воздействие.

Когда же он берет в руки гитару - начинается просто мистика. Его стихи, положенные на его же музыку, - не подделка и не поделка. Но сказать, что он действительно талантлив, - сказать только половину правды. Он талантлив именно дьявольски. Я знакома с людьми, которые даже сейчас, зная всё то, что знаю я, готовы идти за ним и служить ему". (Но, может быть, они знают что-то еще?)

Журналистка считает Устинова "концентрированным воплощением зла". "Он сломал жизнь десяткам людей - и не просто живет, а купается в славе и известности. <...> Несломленный диссидент застойного периода, прошедший через суды и психушки, в некоторых публикациях он ставится в ряд где-то сразу за Сахаровым и Солженицыным. А что? Суды были? Были. Психушка была? Была..."

Он работает, как правило, с детьми из неблагополучных семей, из детдомов, интернатов. "С теми, кто неистово, до истерики жаждет ласки: чтобы погладили по затылку, потрепали по плечу, обняли, посадили на колени... <...> И вдруг - счастье! Мужественный, красивый, все понимающий человек берет тебя за руку, улыбается тебе, поет у костра специально для тебя написанную песню.

Он влюблял в себя мальчишек, входил в их жизнь единственным и главным человеком, приводил их к состоянию, когда они готовы были отдать жизнь за его взгляд и улыбку. И делал с ними все, что хотел".

А хотел он одного - растления. Побывавшая в его летнем лагере художница Тамара Лаврентьева "наткнулась в лесу на Устинова, сидевшего на пеньке с каким-то блаженно-отрешенным взглядом. Между коленями у него стоял мальчишка, а руки Устинова были у ребенка в шортах".

Хансаева подмечает: в устиновской команде дети обязаны ходить только в очень коротеньких шортиках (добавим: как у Макаренко) и спать ночью в спальных мешках совершенно раздетыми. Он все время перетасовывает ребят, не давая им сблизиться, подружиться. Он один должен быть притягательным центром. По ее словам, совращенные ребята составляют узкую группу в подвластной Устинову массе. Замкнутость и послушность - отличительная черта всех устиновских воспитанников, но эти особенно отделены. Им привита особая идеология - идеология "другой", возвышенной, недоступной обычным людям любви. Она приобщает мальчика к числу избранных, талантливых. Надо ценить в себе эту избранность и сторониться других людей.

"Круговая порука, стыд, совершенно искаженные представления о реальности, страх оказаться отлученным от "своих" <...> Добавьте сюда красивые ласки, красивые сказки, красивые слова..."

И вот квинтэссенция статьи: "Теперь, если есть желающие, можно порассуждать о правах личности, о широте взглядов, о том, что в цивилизованном обществе давно уже терпимо относятся к гомосексуалистам, уважая их странности и склонности.

Ради Бога не надо. Я тоже за широту взглядов и совсем не хочу в чем-то ущемить права сексуальных меньшинств. Но при чем здесь дети?"

Далее очень четкая формулировка претензии общества к педофилам.

"Если человек делает свой сексуальный выбор в 20 лет - это одно. Можно вздохнуть, можно посочувствовать ему, если этот выбор кажется вам неудачным, можно поспорить, если что-то вас шокирует. Но речь идет о правах личности на выбор - и они соблюдены".

То есть личностью считается только взрослый, "в 20 лет". Тогда он и может сделать свой сексуальный выбор. Ребенок полноценной личностью не считается. Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые.

("Он не может сделать ни политический выбор, ни сексуальный. Выбор за него делают другие, взрослые".

Между тем, в 20 лет выбор делается очень редко. Чаще всего его приходится делать гораздо раньше. Возможно, его вообще не приходится делать. Я уже говорил об этом и еще скажу дальше. Во всяком случае детская психика - не tabula rasa.

Каждый, вспоминая свое детство, может припомнить его сексуальную окрашенность и, взвешивая задним числом вехи своей ориентации, установить, что не так уж она и зависела от пожеланий и наставлений взрослых. Каждый искал свои собственные пути, отбрасывая и игнорируя одни воздействия, стремясь навстречу другим.

Хансаева воспроизводит очень распространенную убежденность, на которой основано общественное преследование педофилов:

"Ребенок, которого десятилетним сделали игрушкой в руках взрослого извращенца, скорее всего навсегда будет лишен нормальной сексуальной ориентации. Проще говоря, огромна вероятность того, что он тоже вырастет "гомиком". Если же этого не произойдет, все равно психика его навсегда останется травмированной: неестественные ласки, постыдность которых он не может не сознавать, законспирированные "отношения", которые обставлены соответствующим антуражем, изломанные отношения со сверстниками...".

Она заключает: "Надо ли удивляться, что среди выросших воспитанников Устинова есть пьяницы, есть озлобленные на весь мир неудачники?"

Возможно. А где их нет? Учитывая контингент, с которым работал Устинов, удивляться надо не тому, что они есть, а тому, что их мало. Коронным доказательством было бы обнаружение именно гомосексуалов среди выросших воспитанников Устинова. При чем в количестве, превышающем обычную долю гомосексуалов в обществе. Но упоминая раскаявшихся и разуверившихся среди воспитанников Устинова, как раз голубых Хансаева странным образом не находит. А уж как искали доказательства вредности Устинова - и она и другие!

По направленности полную противоположность статье Хансаевой представляет собой книга, недавно изданная в Германии - "И все из-за парнишек" (Sternweiler 1994). Ее герой Гейнц Дермер во многом похож на Устинова, хотя и не так ярок. Тоже сочинял песни и стремился к работе с юными туристами - "следопытами", "разведчиками" (немецкая разновидность бойскаутов, по нашему - "пионеры"). Тоже не раз был судим за развратные действия и мужеложство с несовершеннолетними. Арестовывали его гестаповцы, сажали и в послевоенной Германии. В первый раз он был арестован в 1936 г., приговорен к 5 годам лагерей и 5 годам лишения прав. В 1940 г. он вышел на свободу, но был через две недели без дополнительного повода схвачен СС и снова брошен в лагерь (в пресловутый Заксенгаузен). В 1945 освободился. В 1949 г. осужден снова - на год, а по освобождении лишен права заниматься воспитательной работой. Он, однако, нарушил этот запрет и в 1951 г. опять получил срок - 2, 5 года. Но и на сей раз, выйдя, не оставил своего увлечения. В 1960 г. получил 4 года. Вышел, перевалив за 50 лет. В общей сложности он отсидел в гитлеровских концлагерях и западногерманских тюрьмах почти 19 лет.

Очевидно, что даже жестокая гитлеровская карательная система была бессильна изменить его, как впрочем наша - Устинова. Оба они - не исключение.

В книге Штернвейлера фигурируют многие друзья и "единоверцы" Дермера. Все они прошли через тюрьмы, все хорошо понимают Дермера и сочувствуют ему, никто из них не помышляет о том, чтобы отвратить его от его страсти и не оставляет своей. Будучи в лагере, я мог наблюдать отбывающих заключение педофилов. Судьба их там была ужасна, зеки-уголовники мучили их целенаправленно, регулярно и изощренно. Но никто из них не перестроился. Они мечтали только об одном - выйдя, найти как можно скорее своего нового мальчика. Если система наказаний призвана привести к исправлению преступников и устрашению потенциальных преступников, то в отношении педофилов она пасует. Они не исправлены и неисправимы, и страх их не остановит. Вменяемые во всем остальном, в одной узкой сфере жизни - в страсти своей - они все-таки невменяемы. Педофилия - их натура.

Как бы искренне они ни раскаивались, натура сильнее этого. По логике их надо было бы приговаривать к смерти или пожизненному заключению. Если эта кара кажется несоизмеримой с прегрешением, если жаль лишиться Устинова или - нового Чайковского, то как быть? Неужто оправдать? Или закрывать глаза, не замечать? Сторонники такого решения есть. Они не решаются высказываться прямо, но исподволь накапливают аргументы в защиту этой страсти.

Штернвейлер заботливо собрал множество фотоснимков Дермера и его юных любовников, .письма Гейнца и его родных и друзей, воспоминания, тексты приговоров. Толстая книга молодого автора не содержит ни восхваления Дермера, ни осуждения, но полна сочувствия к нему. И помогает понять тягу юнцов к нему. Сам Дермер в 1960 г. написал в тюрьме автобиографию, в которой возражал только против обвинения в том, что общение с ним принесло юношам вред.

"Все юноши, которые раньше были осуждены вместе со мной, и те, которые выступали как свидетели, еще живут. Они не получили никакого вреда - ни телесного, ни духовного, счастливы и довольны, частью женились, частью даже имеют детей, и все это прямо вопреки всем негативным предсказаниям" (Stemweiler 1994: 179).

Суд в своем приговоре повторил утверждение об ущербе, однако фактов о превращении юношей в гомосексуалов не привел! Очень аккуратный и логичный немецкий суд...

Хансаеву возмущает то, что к "избранным" Устинов относит ушедшего вместе с детьми на смерть великого педагога Яну-ша Корчака и "то же самое плетет вокруг имени Аркадия Гайдара". Не знаю, не знаю. Не слышал аргументов Устинова. Зато знаю, что крупнейший реформатор немецкой педагогики начала века Густав Винекен был точно педофилом. Читал и статью Бориса Парамонова, который объясняет многие особенности педагогики Макаренко его гомосексуальностью (Парамонов 1996). Было много возражений Парамонову. Он действительно переборщил со своими обвинениями (приравнивает Макаренко к воровскому пахану), но особенности действий и литературных трудов Макаренко он объясняет гомосексуальностью очень убедительно: непрестанное восхищение красотой юношей, ненависть к семейной перспективе для них, пристрастие к спортивной форме (все ходят полуобнаженными), глухие ссылки на какие-то постоянные жалобы и проверочные комиссии - без указания мотивов, и т.п.

Вообще высказывалось мнение, что "слегка гомосексуальный педагог ... часто обязан своим блестящим даром воспитателя именно гомосексуальным наклонностям." (К. Jung). Гомосексуалы, если они сдерживают свои чувства, "могут оказаться отличными воспитателями юношества того же пола благодаря их эмоциональной установке", хотя это и "довольно опасная вещь", и Фетчер оценивает как "совсем безумное" высказанное кем-то положение, "что настоящий воспитатель должен быть гомосексуалистом." (Фетчер 1930: 151). Хотя так обстояло дело в античной Спарте.

Оставим, однако, педофилов-педагогов. В жизни любого мальчика достаточно велика возможность встретить педофила и вне школы или лагеря юных туристов.

Неутомимым охотником за юношами был величайший поэт Америки, идол американской литературы Уолт Уитмен, чьи гомосексуальные вкусы отражены в его лирике.

Его поэзия полна выражениями любви и интереса к "первому встречному", готовности пойти на близость. "Я люблю мальчиков, которым нравится, что они мальчики, и мужчин, которые остаются мальчиками", - писал он (Shively 1989b: 42). Правда, он не был содомитом: его излюбленный секс - сосать, при чем предпочтительно у простых рабочих парней. После смерти опубликована не только его переписка, но и его записные книжки и дневники (Katz 1976: 751-754; Shively 1986, 1987). Они испещрены записями о сексуальных приключениях. Так сказать, учет успехов. Зарубки для памяти. С деталями, по которым можно было бы вспомнить и хотя бы мысленно еще раз пережить.

"Вм. Калвер, парень в бане, 18 лет (уехал в Калифорнию '56)..." . "Том Эгберт, кондуктор Миртл ав(еню), с открытой шеей, выглядит как моряк".

"Давид Уилсон - ночь 11 окт. '62 прибыл из Миддаг - спал со мной - работает у кузнеца в Нэви Ярд - живет на Хэмден стр.- прогулки вместе в воскр. пополудни и вечером - ему примерно 19".

"Хорас Острандер 22 окт. '62 4-ая ав. 24 <...> примерно 28 лет <...> спал с ним 4 дек. '62".

"Джерри Тейлор (9 окт. 1863, Вашингтон, Дю К.), Н. Дж. из 2-го полка, спал со мной прошлой ночью".

"Хью Хэрроп юноша 17 свеж ирландец сортировщик шерсти".

"Вм Клэйтон мальчик 13 или 14 на экипажах ночью <...> апрель 81..."

Или Евгений Харитонов. Я сразу же отметаю возражения, что нельзя путать персонажа с автором. Харитонов не играл гомосексуала, он им был, это общеизвестно. Авторская речь у него строго отделена от стилизованной речи персонажей. Если он и строил образы для эпатажных и критических целей, то он строил их из собственных переживаний, с неимоверной откровенностью и самокритичностью, выворачивал свою душу. В этом секрет силы его воздействия на читателя.

Да и не было у него надежды опубликовать свои откровения. Он писал для себя и для одиночного, очень доверенного читателя, читателя по секрету. Всё опубликовано посмертно.

"Мы читаем и болеем от Харитонова...- пишет Олег Дарк (1993а: 167).- Он крайне искренен. <...> Он просто рассказывает, жалуется, любит. <...> Нас наполняет его влюбленность и его стенания. Мы завидуем ласкам его юных любовников. Мы переживаем, когда они нас бросают и мучают. Мы хотим быть гомосексуалистами. Мы уже являемся гомосексуалистами. Мы очень долго, всю жизнь были гомосексуалистами, пока читали Харитонова. Мы перестали ими быть, закрыв книгу. Нам очень жаль, что мы перестали быть ими. Но мы уже никогда не забудем, что ими побывали".

Под заголовком "Как надо жить" Харитонов с нескрываемым цинизмом делится опытом:

"Надо просто и смело раз и всё. Молодежь сами ничего не знают что они хотят. Они еще сами не знают кто они такие. А они все такие. Только надо уметь повести дело. Они все хотят ласки и плеча. И с удовольствием пойдут на всё. Надо только уметь приохотить.

Они сами не отвяжутся. Тут надо только не думать что он не такой и ничего быть не может. Все такие и всё может быть. Да, так что? Деревенский Андрей. Удивительно. Удивительно, что ему не удивительно. Он даже проглотил... Я сказал я возьму у тебя ты у меня, и он взял. Так, отплатить что ли за ночлег. Что, мол, так положено. Раз я у него проглотил, он должен тоже" (Харитонов 1993: 187).

И еще: "Заповеди, как вести себя с молодежью":

"Пускай после первого раза три дня будет вас избегать. Потом, когда напьется, снова бросится к вам (только сам) и скажет я по тебе соскучился; потом опять пускай пропадет, а в третий раз придет и скажет наконец я тебя люблю жить без тебя не могу. И теперь он ваш; ждите третьего раза" (Харитонов 1993: 222).

Примеры рассыпаны по рассказам Харитонова.

Но это бравада. "Все такие"... Нет, не все такие. И не всегда получается. Иначе почему Харитонов всё время жалуется на одиночество?"

Я додумался подсоединить звонок входной двери к кнопке возле подушки, и когда лежал в темноте, засыпая, и думал, сейчас придет кто-то ко мне, незаметно нажимал на кнопку и в тишине на всю квартиру раздавался резкий звонок. Так я играл со своим сердцем, и оно, правда, замирало" (Харитонов 1993: 243).

Иначе почему в рецепты закрадывается сомнение?

"Представление о счастье. Это пойти, например, в баню и просто и легко познакомиться. Но, к сожалению, не умею, не знаю, как завести разговор. Тут надо уметь хитрить. <...> Не надо бояться, что он грубо ответит или усмехнется <...> Не стесняться, да, скользко подсесть и заговорить. Ответит грубо, и отойти, и не считать себя побитым и оскорбленным в достоинстве. <...> И не бояться обжечься. Ну и что. Отошел и пошел дальше. (Отошел и заплакал.)" (Харитонов 1993: 240-241).

Значит, знает, что можно обжечься, что грубо ответят, усмехнутся. Отойдя, плачет.

Дальше, почему Харитонов и сам не всегда следует своим рецептам? Вот у него в гостях юноша.

"У него и глазки заволоклись, когда я его рисовал оттого, что он голый и его голого изучают и заносят на бумагу". Но назавтра вспоминает: "Ой, как гадко было вчера, когда я придерживал его за руку а он доверчиво не отнимал и чуть-чуть откликался; но не в том смысле. Как всё испорчено было бы для него. Нет, вчера было хорошо, хороший вечер. А почему?... Потому что: ужасно думать, что он поймет, что я нарочно к этому вел; что его водили за нос; что им играли как в шахматы. Он ко мне пришел как к интересному человеку, а я вон что. Важно видеть, что это к его удовольствию, а видеть, что это ему неприятно, неприятно." (Харитонов 1993: 221).

Вот так. Стало быть, знает, что бывает неприятно. Бывает афронт. И удерживается. И знает, что впоследствии мальчик может одуматься. И одну сцену успешного, благополучного совращения (уходя, подросток из Фастова прошептал "спасибо"), оканчивает неожиданным "Когда настанет час расплаты за всё?" (Харитонов 1993: 218-219).

 

2.

Сопротивление материала (иммунитет и возраст)

Словом, литературный образ пожилого или по крайней мере взрослого педераста, охотящегося за юношами и подростками, списан с натуры. Но идущие навстречу приключению юнцы не столь уж наивны и невинны. Как правило, они знают, на что идут. Задолго до того у них уже сложились некие предпочтения или, по крайней мере, ожидания и допущения. Если таковых нет, то соблазнить подростка совершенно невозможно, даже если на месте пожилого педераста окажется гораздо более привлекательный сверстник юноши, искушенный в голубом сексе.

У нерасположенного к этому юноши скажется просто отвращение к предлагаемому акту. Даже ребенок обычно не столь уж податлив и пластичен. Известный сексолог прошлого века Хэвлок Эллис, один из первопроходцев этой сферы, припоминал в автобиографии, что в детстве его даже к мастурбации склонить не удавалось.

Отец его был капитаном корабля "Эмпресс", и с семи лет сын сопровождал его в кругосветном путешествии. Однажды в южноамериканском порту один сверстник учил его, как мастурбировать, убеждая, что это способ развить сей орган, важность которого Генри сознавал. "С самыми лучшими намерениями я пытался следовать его инструкциям, но результат был, к счастью, абсолютно негативным во всех отношениях". Один 15-летний мальчик в этом же плавании позволил маленькому Генри ("или возможно побудил") сунуть руку в его штаны и слегка дотронуться до его половых органов; "моим впечатлением было просто почтительное восхищение их величиной: моему детскому представлению они казались очень большими" (Ellis 1939). Никаких следов это не оставило.

Если даже сложится ситуация, в которой неопытный юнец будет психологически вынужден пойти на гомосексуальный акт (из робости, почтения, смущения, дружеских чувств, наигрыша или по расчету), никакого переворота в нем это произвести не сможет. Ситуация ему не понравится, и он будет вспоминать о ней с омерзением, а уж повторения ни в коем случае не допустит.

Опытный соблазнитель Дмитрий Лычев рассказывает о том, как, будучи солдатом, соблазнил 15-летнего школьника из присланных на допризывную подготовку. Брошенные начальством, они гоняли в футбол. В биллиардную беседку, где убирался солдат, горевший похотью, зашел белобрысый мальчишка Валерка. "Блики от костра летали по его юношескому лицу, грязному от сегодняшних футбольных сражений". Солдат стал учить его играть в биллиард. "Фонарь, тускло освещавший внутренности беседки, молча наблюдал, как я, показывая самые простые удары, беззастенчиво лапал мальчишку. ... Валерка увлеченно постигал азы игры, в то время, как мои руки сновали в опасной близости его лобка". Появилась бутылка горячительного. "Юношу не пришлось уламывать попробовать джин... Глаза его налились теплотой и негой после второй дегустации огненного напитка". Солдат навел разговор об отрыве от каникул, от баб.

"- Тяжело, наверно, столько времени без любимой? Она хоть имеет место быть?

- Ну, да...

- Да, здорово! Нам в этом отношении куда сложнее. Сидим в этой армии сраной, только дрочиловкой и остается заниматься. А ты часто дрочишь?

- Да нет... Так, когда делать неча...

- Ну ничего, в армию пойдешь, узнаешь..."

И солдат стал красочно расписывать свои воображаемые удачи с "телками".

- Кстати, на этом столе это и было. Слушай, а ты никак возбудился... Я схватил Валерку за возбудившийся кончик <...> От стыда за своего хозяина оголивший головку и зардевшийся, как переходящее красное знамя в углу. Смущенный Валерка наблюдал за моими руками, проявляя чудеса терпеливости. <...> За сей подвиг я немедленно вручил юноше переходящее знамя. Но не то, что валялось в углу - свое. Вернее только древко. Зато горячее и толстое. Потные холодные ладони бережно сжали его. Мы встали в полный рост, Валерка - сильно шатаясь. <...> Руки наши не покидали флагштоки друг друга. Эта суходрочка не могла длиться вечно - я чувствовал приближение финиша. И, сам от себя подобного не ожидая, бухнулся перед Валеркой на колени. Самая маленькая его конечность была вмиг поглощена ненасытной ротовой полостью". Непропорционально большие "производители семени" трудились в ударном темпе. "Это я понял через минуту, когда семя горячим фонтаном оросило нёбо. Я глотал, а оно всё хлестало артезианским колодцем. Колодец высох только на втором десятке". Рассказчик испил эту чашу до дна, одновременно покрывая Валеркины ботинки своей влагой.

А вот конец всей истории: "Валерка не мог или не хотел говорить. Этот податливый нежный юноша неожиданно превратился в грубого неотесанного мужлана". Сквозь пелену винного тумана "до него дошло, что только что он поимел дело с настоящим пидаром. Даже х-сосом назвал, за что тут же получил сильную затрещину. Заплакал. Пьяные слезы скатывались по разрумянившейся мордашке. Достигали подбородка, где их и ждал мой язык. Поцеловать себя так и не дал. Мотивировал тем, что я член сосал. Мне стало скучно с ним. Сразу. В один миг. Задув свечки, я грубо вытолкал его на улицу" (Лычев 1998: 262-265).

Наученный горьким опытом, этот больше не поддастся на соблазн.

Но даже если в подобных случаях произойдет повторение, и оно еще не означает увлеченности. Каприс рассказывает историю своего молодого пациента, тридцати с небольшим лет, женатого, очень сексуального и подверженного разнообразным перверсиям - эксгибиционизму, скотоложству и проч. Но вот что этот пациент рассказывает о гомосексуальных соблазнах, испытанных примерно в 16-летнем возрасте.

"Двое голубых подцепили меня и моего друга и привели нас к себе домой. Один из них, который остался со мной, стал играть моим пенисом, который в то время не был эрегированным. Прошло много времени, прежде чем он стал эрегированным. А с той самой минуты, как я лег в постель с этим парнем, я стал испытывать отвращение ко всему происходящему. По-видимому, мне было немного стыдно за самого себя. Он попытался поцеловать меня, и от этого меня едва не стошнило. Он попытался заставить меня поиграть с его пенисом, но я наотрез отказался. Тогда он взял какой-то твердый крем и намазал им свой пенис, затем он заставил меня лечь на живот и попытался затолкнуть свой пенис мне в ректум. Я даже и понятия не имел о чем-либо подобном, поэтому я крайне удивился его действиям и сказал ему, что он должен на пару минут прекратить это делать. Он так никогда и не завершил того, что хотел, ибо до меня наконец дошло, что происходит, и я повернулся к нему лицом, говоря: "Я не могу это сделать". Тогда я попробовал сделать с ним то же самое, но он также сказал, что не может этого сделать. Он терся своим пенисом о мои бедра и возбудился. На всем протяжении этого эпизода я не был возбужден. Затем он снова стал играть моим пенисом и играл им до тех пор, пока я не сказал ему, что сейчас у мня будет эякуляция. Тогда он притащил полотенце. Я же закрыл глаза и, пока он играл с моим пенисом, пытался представить себе, что лежу с какой-то женщиной. <...>

Примерно в двадцатилетнем возрасте у меня было первое переживание, когда голубой взял мой пенис себе в рот. У меня было три или четыре переживания подобного рода. Я не очень ярко помню детали какого-либо из этих переживаний. Однако я знаю, что был крайне удивлен и изумлен, когда это случилось впервые". Он уверяет, что после каждого такого приключения испытывал "сильное отвращение" ко всему этому (Каприо 1995: 280- 281).

Скотоложство - да, эксгибиционизм - да, но не это! Словом, поиски в этом направлении ему не пришлись по душе.

Однако, возможно, дело в том, что он познакомился с этим, когда был уже скорее юношей, чем ребенком. Что ж, у Каприо есть еще один рассказ - об одном мальчике, Джимми, который, когда он был маленьким, был приглашен одним мужчиной в лес на охоту.

Там этот мужчина принудил Джимми "совершить фелляцию и подчиниться педерастии. Мальчик подчинился из страха, так как у мужчины был нож". Дома мальчик пожаловался матери, и мужчина был арестован.

Однако значительно позже, уже 14 лет, Джимми познакомился с другим мужчиной, обладавшим гомосексуальными и эксгибиционистскими склонностями. Врач передает рассказ именно этого мужчины, инженера 36 лет, для которого это был первый гомосексуальный контакт после давней детской забавы. Рассказ о событии двухлетней давности. "Мне удалось ласкать его шею и щеку, и это возбудило меня. Я решился иметь с ним сексуальный контакт. <...> Мы пошли в лес, и я вытащил его пенис. Я был страшно возбужден. Я вытащил свой пенис и выставил его против его пениса. Мы касались органов друг друга руками, но он вскоре выпустил мой член. Я мастурбировал его, пока он не отпрянул от меня. Тогда я сказал ему, что могу вызвать у него оргазм, и взял его пенис себе в рот. Он снова отпрянул, <...> с неохотой и в страхе. Но я к этому времени был слишком возбужден и поэтому продолжал иметь оргазм в то время, как он наблюдал. Он выразил удивление по поводу количества изверженного семени. Это и вправду был сильнейший оргазм из всех, какие я только имел в течение длительного периода времени. Я отправил его домой. <...>

Двумя неделями позже я снова увидел Джимми. Он, казалось, опасался меня. Он сказал, что боится мужчин", и рассказал о своем первом опыте, когда он был изнасилован. "Эти признания, сделанные Джимми, послужили возбуждению моего сексуального желания. Я убедил его сопровождать меня в уединенное место. Придя туда, я стал крайне возбужденным, и быстро сбросил большую часть своей одежды. Джимми был в нерешительности и сопротивлялся моему побуждению, чтобы он присоединился ко мне. Но всё же, наконец, он разделся с моей помощью. Я ласкал его тело, целовал и ласкал его пенис. Он отказался трогать меня или позволять мне дальнейшие вольности. И снова мое сексуальное возбуждение было столь велико, что я не мог сдержать себя, поэтому я эякулировал в то время, как он наблюдал за мной. В этот раз он высказал некоторое отвращение к этому акту. Однако я всё же ощущал такую же степень сладострастного удовлетворения, как и в прошлый раз; мой оргазм был очень силен. После этого мы быстро оделись, и я отвел Джимми домой" (Каприо 1995: 63-64).

Здесь не видно, чтобы совращение увлекло мальчика.

Более того, как известно, у спартанцев все мальчики проходили индивидуальную военную тренировку у опытных воинов, которые использовали их и для сексуальных утех.

Это считалось нормальным. Но это не мешало ни тем, ни другим обзаводиться потом женами, иметь детей и т. д. Более того, древние греки составляли воинские отряды из таких любовников, считая что уж они-то будут с особым жаром поддерживать друг друга в бою. Некоторые видные античные мыслители рассматривали эту практику как школу любви, как хорошее воспитание преданности друзьям и родине. Известно также, что в тюрьмах и лагерях у нас процветают гомосексуальные отношения и там многие практикуют "вынужденную гомосексуальную активность". Однако по освобождении почти все они немедленно возвращаются к своей прежней сексуальной ориентации (Sagarin 1976).

В 70-е гг. два исследователя доложили Третьему Международному конгрессу медицинской сексологии в Риме результаты сенсационной проверки. Они проследили на протяжении длительного времени судьбу 50 мужчин, подвергшихся в детстве гомосексуальному совращению, и пришли к выводу, что практически никаких последствий совращения установить нельзя (Wille and Freyschmidt 1978).

Имелинский (Imielinski 1970), правда, считает, что очень важен возраст совращения: те, кто были совращены после 14 лет, оказываются потом нередко бисексуальными, а те, которые до 14 - сугубо гомосексуальными, с отвращением к женщинам.

Он это вывел из опроса взрослых гомосексуалов и бисексуалов об их первых сексуальных опытах. Аналогичное исследование проведено в Германии, но там формулировки более осторожные: есть зависимость между интенсивностью гомосексуальной деятельности в допубертатный период (до 12 лет) и последующей сексуальной ориентацией взрослого - чем выше первая, тем вероятнее вторая.

Штокерт и Эрлинг Лунд детально занимались этой проблемой (Stock-ert 1965). В одном обследовании было учтено 340 разновозрастных мальчиков, имевших гомосексуальное приключение до 15 лет. Какова их дальнейшая судьба? Среди 15-летних только один оказался гомосексуальным. Среди тех, кому от 15 до 17 лет таких оказалось 7%, в следующей возрастной группе (18-21) - 15%, да еще 20% под вопросом. Гизе и Шмидт опросили 2835 студентов ФРГ. Из тех, кто не имел в детстве гомосексуальных контактов, только 2 % пошли на них, став студентами, а из тех, кто имел их много в детстве,- 19 % (Giese und Schmidt 1968; Schmidt 1978). Казалось бы, доказательно.

Осталось, однако, неясным, распределились ли так их склонности в результате возраста, в котором они пережили свое первое гомосексуальное приключение (у Имелинского - "совращение"), и количеством таких приключений в детстве, или сроки и количество оных так обозначились в соответствии с разной изначально сексуальностью и тягой к мужскому полу. Ведь корреляция сама по себе не говорит о причинах, она лишь устанавливает связь. Причиной может быть как одна из взаимосвязанных величин, так и некая третья, воздействующая на обе.

Можно, конечно, найти подтверждения гипотезе Имелинского примерами - подобрать примеры.

Так, в своих солдатских интервью Зилэнд приводит повествование лейтенанта Мэтта о своем совращении в голубой секс.

М: Я высчитал сейчас, что это было когда мне было восемь с чем-то. Еще даже не было девяти. У меня был кузен, который пригласил меня смотреть телевизор у него дома. <...> Я пришел, и он начал... Он был голый. Хотел, чтобы я баловался с ним, а мне было интереснее смотреть мультики. Я не понимал, о чем идет речь. Ему было в то время около 13. Он пятью годами старше меня. Расти был голый и хотел, чтобы я играл с его ... членом. Хотел, чтобы я сосал ему, тянул за него. Я не понимал, что вообще происходит. Это продолжалось ряд недель. Окончилось тем, что он начал иметь со мной анальный секс, пока я смотрел телевизор, (смеется.) <...>

Р: Думаю, это было, вероятно, больно?

М: (Пауза.) Нет, ему было 13, у него тоже был не очень большой. Это не было больно, это было ... (пауза.)

3: Ну, что ты чувствовал по этому поводу? Сбило это тебя, вывело из равновесия?

М: Да, сбило и вывело. Это вроде как нравилось мне, когда я думал об этом потом, но это не имело на меня влияния и только через много лет сказалось. И это не было чем-то... Это не было приятным. Это было приятным из-за действий, которые осуществлялись, но не потому что я хотел ими заниматься. Я не хотел.

3: Это было приятным ... психологически или физически? Или эмоционально?

М: Физически.

В седьмом классе он впервые стал фантазировать на сексуальные темы. В фантазиях фигурировали девушки и парни. К сексу с мужчинами подключился уже в армии.

З; Но почему ты это делал с мужчинами, когда мог бы иметь женщин предположительно так же легко? Или мужчин найти легче?

М: Я думаю, истинная причина того, почему я это делал с мужчинами, в том, что я имел... Я никогда вполне не принимал мужскую сторону своего я. Из-за того, что Расти делал мне, когда мне было восемь. Я думал над этим, и я очень сетую на своего отца за то, что он часто оставлял меня одного (Zeeland 1993: 150-155).

Точно такая же история произошла в детстве с другим солдатом, Роландо.

Много времени тому назад ко мне пристал один. Мне было около восьми. Это был родственник, кузен. Он был подростком. Около пятнадцати, кажется. <...> И он начал приставать ко мне.

Это продолжалось около двух лет. Потом прекратилось.

3: Это то, с чем ты связываешь свою гомосексуальность? Ты чувствовал себя плохо от этого?

Р: Именно. После того, как я бывал с людьми, с которыми имел секс, я всегда представлял себе их как его. Инициатива всегда принадлежала мне, но после этого я чувствовал, как если бы это была их инициатива>. Ребенком он всегда старался избежать встреч с тем кузеном. Свою инициативу он начал проявлять с 12 лет. У него есть еще один гомосексуальный кузен

3: Когда ты проявил инициативу сексуального общения в первый раз?

Р: Я был в седьмом классе. Около 12 или 13 лет. У меня был настоящий закадычный друг. Меня тянуло к нему, но я всегда думал: нет, это нехорошо. Потому что мам всегда была очень анти. И она всегда говорила всякую муру вроде этого. Потому что она подозревала в этом других членов семьи.

Но этот парень, меня очень тянуло к нему, и мы были всегда вместе. Постоянно вместе. <...> Однажды мы играли в маленьком шалаше, который у нас был, и там это произошло. Это всё было так внезапно. Мы трогали друг друга, потом от троганья перешли к оральному сексу. От орального перешли к анальному. И это был мой первый опыт анального секса. Не могу сказать, чтобы... Ты ведь знаешь, как люди обычно говорят, что первый раз больно? Не могу припомнить какую-либо боль. Это было одним из великолепных ощущений. Это было великолепно.

3: Это было то же, что твой кузен тебе делал?

Р: Да нет. Всё, что ему нравилось делать, был глубокий петтинг и мастурбация. Он любил мастурбировать в мои руки, что-то вроде. А у меня с мастурбацией еще были большие трудности (Zeeland 1993: 189-190).

Объяснения обоих воинов нельзя принимать как непреложные: нет признаков того, что детские приключения оказывали изначально сильное воздействие, не видно хотя бы запоминающегося приятного ощущения. Этого не было в обоих случаях. Оба солдата просто спроецировали свою позднейшую гомосексуальность на детское приключение, подыскали причину того, что их стало в юности беспокоить. У одного из них видна генетическая предрасположенность: два кузена гомосексуальны.

Опубликовано интервью редактора журнала "1/10" с одним гомосексуалом - Мишей, 20 лет.

Тот рассказал, что в 6-летнем возрасте был изнасилован в парке двумя солдатами стройбата, затащившими его в кусты. Один солдат "трахал" его в рот, другой - в попку, и "балдели во всю". Этих солдат он больше не встречал, но "именно после этого случая появилось желание повторить еще раз. Заинтересовался мужским телом, старался подглядывать за пиписьками в туалетах."

Представлял часто своих насильников в еще более изощренных вариантах. <... > Конечно, это была и тяжелая не только физическая травма, наложившая свой отпечаток на психику. Но это было еще и толчком. Будто ключик повернули в заводной кукле. Восьми лет делал минет ровесникам, 11 лет вступил в контакт со взрослым мужчиной - в общественном туалете. "Мы долго стояли в соседних кабинах и, глядя друг на друга, делали вид, что писаем. Потом он как более старший, видимо, сообразил, что так долго писать нельзя и запросто предложил побаловаться, на что я утвердительно кивнул. Он зашел в гости в мою кабину..." и получил минет. За четыре года был сексуальный контакт с доброй сотней людей.

Но больше всего тянуло к людям в погонах. Реализовал эту мечту уже 15-летним. "В автобусе была давка. Ко мне прижали морячка, да так удачно, что я моментально возбудился - бешено заколотилось сердце, по телу волнами пробежала нервная дрожь. <...> Морячок стоял задом ко мне. Не помню, как это получилось, но я засунул руку под шинель, обнял за талию и принялся пальпировать его гордость. Сначала он ненавязчиво попытался освободиться от объятий, но потом сдался. Это я понял по тому, как его гордость закивала в такт с движениями руки. Он предложил выйти, и в ближайшем подъезде мои гланды пропитались моряцкими соками. Судя по тому, что он запросил мой телефон, я мог не волноваться за хороший моральный дух защитника".

Затем связался с солдатами одной из воинских частей, расквартированных в городке. Стал по вечерам еженедельно посещать казарму и оставаться там на ночь. Три года в местной, потом, когда его засекли, стал ездить в соседний городок на электричке, к казарме автобатальона. Дежурные его пропускали, так как многие в нем нуждались. За ночь он обслуживал, делая минет, до тридцати человек. "- Ты всегда глотаешь сперму? - Не всегда. Конечно, когда в экстазе засунут в самую глотку, уже не успеваешь вырваться, приходится сглатывать. У первых пяти глотаю обязательно, чтобы зарядиться на долгую ночь. На втором десятке глотать уже не хочется, тошнит. Да и вкус спермы у всех разный. Я заметил, что особенно приятна она у дембелей. Наверное, от того, что на втором году службы лучше питаются. Да и по объему ее больше. Потому что меньше работают".

На вопрос о предпочтениях, о том, с какими членами охотнее "работает", ответил: "Думаю, не буду оригинальным, если скажу, что с большими и толстыми". Обычный размер оценивает как 12-23 см. "Бывают, конечно, и умопомрачительные исключения, от которых уже через минуту рот сводит. Я их прошу оставить напоследок". На вопрос о том, не отталкивает ли запах грязных солдат, ответил: "От моих шоферов пахнет машинным маслом и бензином. Меня этот запах сильно возбуждает". За несколько лет он взял в рот не менее, чем пять тысяч раз. Как ни странно, не заразился. Ни у кого не брал денег. Все исключительно ради собственного удовольствия, что явствует из его описаний ((Лычев) 1993).

Однако и этот поразительный пример не вполне показателен. Во-первых, тут изнасилование, а не обычное совращение. Во-вторых, такой результат изнасилования не обязателен - сколько мальчиков, изнасилованных и совращенных в мужчинами, вовсе не становятся гомосексуалами! Есть подозрение, что солдаты только подобрали ключик к игрушке, а пружина внутри уже была.

Еще нагляднее это в другом примере, приводимом Каприо для иллюстрации совращения. Рассказывает молодой человек (26 лет), женственного облика, работающий управленцем.

"Свой первый гомосексуальный акт я испытал в возрасте 9 лет. Как-то раз я разорвал свои штанишки, карабкаясь через забор. В это время со мной была мать. Она заставила меня их снять, чтобы иметь возможность их зашить. Я, должно быть, обернул вокруг себя полотенце или что-то еще. Мужчина, примерно 35-летнего возраста, который был с нами, попросил меня прогуляться с ним в лес. Когда мы с ним пришли в такое место, где нас никто не мог увидеть, он положил руку на мой пенис и попросил меня, в свою очередь, прикоснуться к его пенису. Я был крайне удивлен, увидев его большой пенис. Затем он пригнул меня, и я опустился на колени. Всё это выглядело странно, ибо я впервые делал нечто подобное. Он пододвинул мою голову поближе к себе и затем я почувствовал, как его вещество выстрелило мне в рот. Я его не проглотил, а выплюнул. Мы делали с ним то же самое много раз. Я находил это доставляющим огромное удовольствие и начал любить это занятие. Позднее он увеличил количество денег, которое он обычно мне давал. Я не чувствовал какого-либо отвращения ко всему этому, за исключением того, что не хотел проглатывать его семя. Он обычно отталкивал мой рот, когда собирался эякулировать".

Каприо оценивает этот эпизод как "психологическую травму", которая стимулировала рассказчика к гомосексуальным переживаниям сходного типа на всем протяжении юности. Действительно, в 15 лет он спросил своего 18-летнего товарища, не хочет ли тот позабавиться с ним сексуально. Тот согласился и осуществлял сношения с юным соблазнителем в рот и "в ректум", а потом по его просьбе уговорил еще одного товарища, который первоначально не соглашался, пойти вместе в лес, где оба товарища осуществляли сношение с инициатором - один в рот, другой "в ректум". И так далее.

Но вот что рассказывает эта жертва совращения о самом раннем детстве, до 9 лет, то есть до встречи с соблазнителем.

"Одним из его самых первых сексуальных воспоминаний является наблюдение за тем, как мочился его отец и отмеченный им размер его пениса. Они спросил у отца, станет ли его пенис когда-нибудь таким же большим, и хотел узнать, зачем отцу такой большой пенис. В раннем детстве он навещал свою тетю, которая была больна, и заметил ее половые органы. Тогда он впервые осознал, что у женщин нет пениса. Он утверждает, что когда он увидел половые органы своей тети, они породили в нем чувство отвращения".

Заметьте разницу в отношении к мужским и женским гениталиям! В возрасте 4 лет вместе с подружкой они оказались свидетелями полового сношения двоих взрослых и попытались осуществить то же самое, но через анус. Когда ему было 5 лет, двоюродный брат 14-летнего возраста научил его мастурбировать. Он вспоминает, что хотел, чтобы его партнер отшлепал его - он получал от этого наслаждение. Вот каким он подошел к своему лесному приключению.

В возрасте 23 лет он имел половую связь с 35-летней женщиной. Он вспоминает, как его охватило чувство отвращения, когда он увидел ее сексуальные органы и ощутил их влажность" (Каприо 1995: 230-233). Но ведь то же омерзение к женским половым органам у него с детских лет - с посещения больной тетки.

Еще один казус в пользу гипотезы совращения, изложен в письме, приведенном у Шахиджаняна (1993: 174-175). Пишет Андрей П., 20 лет, солдат срочной службы.

"Что мне делать, дальше жить так не могу...

С первого класса я занимаюсь гомосексуализмом. Моему партнеру было 29 лет. Мне сперва не нравилось, было больно, неприятно, тошнило. Но со временем привык. Его не бросил, потому что он пугал, что расскажет всем, что я гомик. В шестом классе я стал умнее и понял, что за такие действия моего приятеля могут посадить. Я жил с ним, но сам ни разу не пробовал. Мне это было неприятно. Он стал задаривать меня подарками, выполнял любые мои капризы, давал денег, их у меня было море. Но мне это всё надоедало, я хотел его бросить, но, увы, он меня находил, ползал на коленях, просил, чтобы я его не бросал. Я соглашался, и всё начиналось снова.

В седьмом классе меня случайно подвозит один тип на своей машине, директор ресторана. Предложил денег, чтобы я с ним поехал к нему. Я был выпивший, согласился. Дома у него я собрал все свои способности, постарался ему понравиться. Он был в восторге. Начал заезжать за мной в школу. Он мне понравился как партнер. Замечу, что уже в девятом классе эти занятия стали мне приятными, и я теперь без них не мог. В один день я бывал в половых связях сразу и с тем и с другим.

Когда меня призвали в армию, я решил, что покончу со всем этим. Говорю честно, ни одного человека в армии я не совратил. Несколько раз они ко мне приезжали. Но я врал им и дальше КПП не выходил. Они, пока с ними рядом сидел, доводили до такого состояния, что уже был готов отдаться, хоть на людной улице.

Неужели вернусь домой и всё начнется снова? А я хочу жить как мужик. К каким врачам обратиться? Посоветуйте, я вам верю".

Верить самому Андрею, к сожалению, можно не во всем. Люди такого склада обычно большие фантазеры, часто врут, приукрашивают действительность в свою пользу (о партнере: "ползал на коленях, просил, чтобы я его не бросал", о деньгах, "у меня их было море"), и сами об этом проговариваются ("говорю честно", "но я врал им"). Найдя отправительницу одного такого письма, проститутку, и проверив письмо, Шахиджанян сам в этом убедился (1993: 421). Поэтому трудно считать абсолютной правдой, что так уж все мальчику не нравилось вначале, что он боялся никудышных угроз, - это сейчас, когда парень решил поставить на этом крест, он видит всё в таком свете. Скорее всего начало было обычным: любопытство, удовольствие и выгоды. Верность школьника этому занятию и своим обоим партнерам (все десять лет!) говорит о какой-то его предрасположенности - сколько других нашли бы способ прервать! Прогноз неясен: с одной стороны, несмотря ни на что в армии ни с кем не связался, хочет вообще бросить, с другой стороны при встрече со старыми партнерами готов отдаться "хоть на людной улице". Общая ситуация говорит скорее за "людную улицу" : по возвращении из армии вернутся и телесные соблазны и тяга к деньгам.

Думается, что Вилле и Фрейшмидт всё-таки правы: гомосексуальные приключения остаются без последствий у тех, кто изначально не имеет гомосексуальной склонности. Впечатление о том, что ранний опыт такого рода должен отразиться на последующей жизни, сложилось из-за того, что этот ранний опыт чаще появляется именно у тех, кто по природе своей обладает задатками гомосексуала.

 

3.

Похищение ганимеда

Любовь к мальчикам не была бы столь часто реализуема, если бы она не наслаивалась на нечто родственное - любовь мальчиков (Buffiere 1979; Brongersma 1986-1990; Herdt 1987; Haugaard 1996).

Данные Даннекера и Рейхе о возрасте начала гомосексуальной жизни уже приводились выше. По Сэгиру и Робинсу, 3/4 всех гомосексуалов начали ощущать чувственную привязанность к парням, а не девушкам, еще до полового созревания, и до 14 лет уже имели приключения этого рода. По этим данным, 77 % гомосексуалов имели первый опыт еще в детском возрасте, и он был со школьным приятелем или ровесником, то есть для соблазнения не было надобности во взрослом. Только 15 % получили первый опыт в период полового созревания, а 8 % в пору ранней зрелости. Авторы приводят такие высказывания: "Всю жизнь я чувствовал эмоциональную привязанность к парням. Приятно было хоть подержаться за руку... Помню, я даже больным ходил в школу, чтобы увидеться с парнями" (Saghir and Robins 1973). По очищенной сводке Кинзи (Gebhard and Johnson 1979), соблазнителями гомосексуалов в детстве (12-14 лет) были в 60 % мальчики до 15 лет (при чем в 52,5 % 12- 15 лет, а в 8 % младше), в 14 % 16-18-летние юноши и только в 20 % взрослые. Та же картина у современных англичан: только 20 % гомосексуалов начали половую жизнь с мужчиной на 10 лет старше себя, остальные - с ровесником или с юношей примерно того же возраста (Davies et al. 1994: 105). Из современных американских подростков, имевших гомосексуальный опыт, только 12% были приобщены к гомосексуальным контактам взрослыми (Sorensen 1973). По Даннекеру и Рейхе (Dannecker und Reiche 1975: 55-65, Tab. 57), "совращение" произошло в возрасте до 18 или младше у 63 %, причем из них 29 % были вовлечены в гомосексуальные сношения сверстниками, еще 34% теми, кто не старше 18; 37 % были вовлечены в возрасте старше 18 лет, но "совратители" были у 34 % младше 18 и только у 3 % старше 18.

Более того, гомосексуальные игры у мальчиков считаются теперь не столь уж опасными. Они рассматриваются как явление преходящее и находящееся в рамках нормы. По Кинзи (1948:168), через препубертатные гомосексуальные игры проходят больше половины мальчиков - такое припоминают в своих анкетах 48 % взрослых мужчин и 60 % подростков (средний возраст этого увлечения чуть больше девяти лет, время наибольшей распространенности - 12 лет), но ведь не становятся же все они гомосексуалами! По более позднему исследованию, играми этими из мальчиков 5-летнего возраста затронуты 7,18 %, из 10-летних мальчиков - 30,54 %, из 15-летних подростков -

53,14 % (Downey 1980). Так стоит ли бить такую тревогу из-за небольшой доли взрослых участников этих игр?

Возьмем завзятого соблазнителя немецких пионеров - Гейнца Дёрмера. Самого-то соблазнителя кто соблазнил? Его биограф пишет:

Уже в возрасте шести или семи лет, около 1918/19 Гейнц приобрел свои первые сексуальные переживания. При этом в его окружении были не только сверстники, как его кузены и дружки, но и люди постарше, подрастающие и вовсе взрослые, которые интересовались возбудимым и пожалуй рано созревающим мальчиком. Гейнц не пропускает ни одного случая поделиться с товарищами новым для него и явно приятным чувством. Одно из самых первых сексуальных переживаний получилось почти автоматически с молодым жильцом, которого мать приняла на жилье в отсутствие отца в 1918 г."

Далее автор цитирует воспоминания самого Дeрмера:

"До того я спал в этой комнате в своей детской кроватке. А тут она поставила туда кушетку и пустила моряка. Он часто меня, когда повезет, трогал, гладил, особенно когда я был в коротких штанишках. Он меня щупал и старался возбудить, еще маленького пацана".

Гейнцу, однако, это было неприятно, но не из-за скромности, просто моряк ему не нравился - пах табаком, носил бакенбарды и усы. Больше нравились ровесники, кузены Ферди и Фреди. С ними Гейнц не был таким зажатым.

"Я просто садился рядом с мальчиком или прямо ему на колени. Левой рукой я его обнимал, а правой сразу лез щупать туда, куда надо. Без долгих церемоний. Так я пробуждал в них интерес. С Ферди это было легко, с младшим несколько труднее. Фреди был немного застенчив. Он стеснялся. Но чем чаще мы встречались, тем доступнее становился и он".

С девочками маленький Гейнц вообще отказывался дружить. "Девочки воняют!" - заявлял он (Sternweiler 1994: 12-14).

Четверо англичан, изучавших детство современных английских гомосексуалов, отмечают, что те мальчики, которые имели свой первый опыт со взрослым, в большинстве само искало эту встречу, мечтало о ней (Davies et al. 1994: 105). Это характерно не только для Англии. Поразительно, с какой готовностью, с каким самозабвением, с каким энтузиазмом мальчики, ориентированные гомосексуально, реагируют на гомосексуальные соблазны, с каким теплым чувством вспоминают о них впоследствии!

"Письмо номера" в журнале "Ты" за 1992 г. (ї 2) принадлежит пожилому мужчине, который не верит, "что детей насилуют" (за редчайшими исключениями). В детстве он сам искал и жаждал.

"Да, было больно, неприятно, и в то же время - какое-то внутреннее удовлетворение. Я помню даже член этого мужчины. <...> Это был парень 28 лет. Но для меня он был мужчиной. Грубый, неласковый. Но мне было хорошо. Я тянулся к нему сам. Ну, а когда он брал в рот мой маленький членик, я был в восторге. Прошел год-два, и вот другой мужчина. <...> Помню очень четко наше первое с ним знакомство, когда он пригласил меня в баню. Конечно, я знал, зачем он меня приглашает, но был испуг, нерешительность. Но я пошел. Когда он снимал с меня трусики, его тоже немного трясло, ну а потом... Потом мы часто пользовались встречей в бане, в номере. <...> Встречались мы с ним до 16 лет. <...> С ним я был, честно говоря, по-детски счастлив. Он целовал меня, ласкал, говорил хорошие слова. И не помню случая, чтобы он меня обидел даже грубым введением члена. Все делал аккуратно, осторожно. А как он был рад, когда впервые я сосал у него! Как он был мне благодарен! А я ему благодарен до сих пор, хотя уже 25 лет я его не видел." (Как 1992).

Каприо передает воспоминание одного гомосексуала о своем детстве. Приятель отца по рыбалке, некто Гарри, был моложе отца на пять лет.

"Я был крайне возбужден, увидев его пенис, когда он собирался надеть спортивные плавки. Я стал питать фантазии, что я и Гарри спим вместе. У Гарри были длинные волосы и борода. Я хотел, чтобы он лежал на мне сверху, просунув свой пенис мне между ног. Я хотел, чтобы он меня сексуально обучил. Начиная с тех пор у меня всегда присутствовало желание видеть большой мужской пенис." (Каприо 1995: 168).

Герой романа Бушуева "На кого похож Арлекин", соблазнивший подростка, Дениса, рассуждает:

"Хорошее дело - вся моя жизнь вне закона! Но уверяю вас, что после рутинного опроса населения вы будете шокированы количеством педофилических желаний... Нет, я холоден к детям - мне нравятся подростки. <...> Моему Денису повезло - он встретил своего Мастера в четырнадцатилетнем возрасте; я в полной мере осознал свою необычность в этом же возрасте, но я не встретил Мастера. Зато после мрачных пособий по советской психиатрии я поставил себе роковой диагноз и считал себя больным. <...> Я был уверен, что почти одинок в своих фантазиях и усердно выращивал комплекс неполноценности, обнимал по ночам подушку и мастурбировал, воображая, что сплю со своим одноклассником, который врезал мне по зубам, когда я признался ему в любви... Я уже в детстве был сверхсексуален <...> Мне не с кем было поделиться своим сокровищем..." (Бушуев 1997: 210- 211).

Художественная литература, конечно, но в ней явно просвечивает личный опыт автора. Есть и более прямые автобиографические признания в тех же ранних устремлениях.

В уже цитированной автобиографии кинорежиссера Джармена, он пишет, что с девяти лет, с самого детства все ждал, все мечтал о том, чтобы какой-нибудь взрослый мужчина совратил его. Как это было с его приятелями.

"Это произошло с моим школьным приятелем Робином, который имел дикое приключение, начавшееся в его пятнадцатый день рождения - как я жалел, что меня никто не совратил! Ян рассказывал, что объявил своей матери себя гомиком в возрасте пяти лет, а Джими поведал Майклу, что в возрасте двенадцати он околачивался у автобусной станции Глазго, жаждая, чтобы какой-нибудь мужик "вдул ему" - детская попытка совратить взрослого." (Jar-man 1992:18).

Джармен передает рассказ своего любовника знаменитого Фредди Меркьюри ("Куин") об одном из его первых сексуальных приключений.

"Фредди рассказал мне, что в шестнадцать лет в Ричмонде он имел обыкновение пересекать парк неподалеку от мужской уборной. Однажды пополудни его остановил полисмен. "Что ты тут делаешь, сынок?" Фредди залился алой краской и пробормотал какие-то оправдания. "Не попадись мне здесь снова, сынок". Полисмен отобрал его школьный ранец и велел на следующий день прийти за ним на остановку, тогда и получит свой ранец. Напуганный Фредди явился на остановку, где полицейский ждал его в машине, одетый в штатское. "Влезай", - сказал он, отвез Фредди к себе домой и оттрахал его, перед тем как отдать ранец.

В кровати много лет спустя Фредди сказал мне, что это была самая возбуждающая вещь, какая когда-либо с ним происходила." (Jarman 1992: 14).

А биография Фредди была куда как богата сексуальными приключениями.

Со слов Рудольфа Нуреева (или якобы с его слов) его биограф Рюнтю записывает рассказ его 14-летнего любовника Ричарда.

Ричард рассказывает о своем первом мужчине, учителе Эрике, которому было за пятьдесят. "Он был нужен мне позарез, без него я не знал, что делать с собой. Он помог мне ... в кустах. Он сделал для меня то, о чем я мечтал. Мы были вместе день, ночь и еще полдня". По этому поводу Нуреев или Рюнтю (это всегда трудно в данной книге расслоить) замечает: "Прошло много лет с тех пор, но рассказ парня глубоко сидит в моем сердце... У каждого из нас такое случается только раз в жизни. А было ли такое у меня? "Нет, не было",- говорю я себе, спокойно размышляя о своем отрочестве. Меня обидел Бог, мне не повезло со священником или, например, с учителем химии! Все это превратило мою жизнь в трагедию. Никто не помог мне разоблачить в себе гомосексуальность." (Рюнтю 1995: 149-154).

Рассказывая о своем первом опыте гомосексуального общения в 1958 г., Жан-Поль Валомбросса, сын посла одного латиноамериканского государства в Японии, описывает, как обстоятельства вынудили его родителей (высланных из Японии), оставить его завершать школьное образование все-таки в Японии. Он был поселен в дешевом пансионате, в деревянном доме близ университетского кампуса. Его соседями по пансионату были японские студенты. Каждый имел крохотную комнатку. Все ходили в ближайшую баню.

"Если вы угодите вовремя, такой визит становился вечерним праздником голой плоти, который делал нечастые вообще-то эрекции очень возможными.

В тринадцать лет я только начинал понимать свои томления и желание золотой плоти моих соседей. Я был на седьмом небе со времени моего приезда в Японию за четыре года до того из-за своего восхищения тем, как парни сексуально выглядели. <...> Почти голые и эротически облаченные мужчины с различными фигурами и всякого роста. Я должен признаться, что тогда и не думал, что можно или надо интимно дотрагиваться до другого мужчины или иметь с ним секс. Это был чисто умственный образ их тонко выточенных тел, которые интриговали и возбуждали меня.

Кенджи, первокурсник из университетской команды пловцов, был моим соседом по одну сторону, а с другой жил Хироаки, бегун из той же школы. Хиро был юным жилистым Адонисом, с короткой стрижкой, которая ему очень шла. Кен был высоким, особенно для той эпохи, и у него была изящная манера ходить и разговаривать". Оба соседа заботились о мальчике без семьи, ежедневно приглашали его с собой в баню. Там "можно было видеть множество необрезанных красавцев с зарослями тугих волос и чудесным видом крепких круглых ягодиц". Парни терли мальчику спину, он им. Они посоветовали ему больше играть в теннис, чтобы сформировать мускулы, что он и сделал.

Однажды вечером он сидел у жаровни в своем покое, когда услышал равномерное постукивание из комнаты Кенджи. "Это был регулярный ритм, который я не слышал раньше. Я любопытствовал, что там происходит, и после нескольких минут неослабного продолжения я подошел к его двери и окликнул его. Японцы обычно подают возглас и открывают любую дверь, не ожидая специального приглашения. Я так и поступил и оказался перед зрелищем, которого никогда видал и даже не представлял. Кен лежал совершенно голый на своем лежаке, не замечая меня, поскольку его глаза были крепко зажмурены. Рука его летала вверх и вниз по мощно набухшему члену, который казался втрое превосходящим свою нормальную величину. Это изумило и одновременно возбудило меня.

Когда я вошел и прикрыл за собой дверь, Керн открыл глаза, впервые заметив меня. Ничего не прекращая, он улыбнулся мне одной из своих всепобеждающих улыбок и пригласил меня подойти и лечь рядом с ним на лежаке. Потребовался второй знак "подойди" прежде, чем я тронулся с места. Когда я лег рядом с ним, все мириады желаний, которые я чувствовал так издавна, казалось, вошли в мое сознание и сосредоточились в моем быстро твердеющем члене. Хоть я еще был полностью одет, Кен протянул свою свободную руку и положил ее на мою промежность. Он слегка погладил ее и сказал: "Устраивайся поудобнее".

Я распустил мой пояс, расстегнул штаны и спустил их вниз к коленям, оставив мой поднявшийся орган спрятанным за белыми трусами. Кен сообразил, что я, вероятно, никогда не прикасался сексуально к другому парню, и он ласково постарался, чтобы я был уверен, что то, что мы делаем и собираемся делать, нормальная вещь между добрыми друзьями. Он шептал разного рода ободряющие слова в мое ухо, манипулируя моим членом, остающимся внутри его тонкой полотняной тюрьмы. Я гладил руками по всему его безволосому телу, вглядываясь в его глаза и влюбляясь в него все глубже.

Когда он просунул руку в мои трусы и вытянул мой член, освободив его от его уз, я взглянул вниз и увидел, что у меня вырос до неожиданно другого размера, чем тот, что я привык видеть, пробуждаясь по утрам. Это происходило уже несколько месяцев, но я никогда не чувствовал достаточно близким или уверенным, чтобы с кем-нибудь обсуждать это. И вот я лежу рядом с золотокожим красавцем, держащим одну руку на моем члене, а другой натирающим собственный. Он склонился надо мной и поцеловал меня, что почти лишило меня дыхания от счастья. Я никогда не ожидал этого ощущения от его языка, пробивающего дорогу в мой рот до конца, ни ощущения щекотания, которое чувствовалось у меня между ногами. Кенджи видимо понимал, что я хочу, чтобы он продолжал, и он продолжал целовать меня долго и крепко, даже не прекращая дрочить нас обоих.

Мои собственные руки двигались по всему его голому телу, что я мечтал делать столько лет, сколько я был в Японии, но никогда даже отдаленно не думал, что это возможно.

Минуты спустя, если это были и вправду минуты, Кен начал бить струей спермы на мою обнаженную грудь. Теплота ее и сознание того, что это происходит, соединенные с фактом, что меня глубоко целует некто, кем я восхищался и о ком мечтал месяцами, привели к извержению моего собственного члена и большущая порция моего семени смешалась с той, что уже была на моем голом животе. Он продолжал манипулировать мной, все время обжигая меня французскими "поцелуями.

Прошло несколько минут, чтобы остыть достаточно и понять, что я, а вернее мы, сделали. Это была моя первая эякуляция - я ведь даже никогда не налагал руку на свой член. Кенджи был ласков и предупредителен, он достал полотенце из-за лежака и вытер мой живот дочиста и досуха. Но перед самым концом вытирания он наклонился и слизал оставшуюся перламутровую каплю. Я схватил его за плечи и просунул свой собственный язык ему в рот, чтобы разделить с ним эту маленькую каплю". С этого времени, заключает, Жан-Поль, его жизнь изменилась бесповоротно (Valombrossa 1995).

В сборнике Харта есть рассказ Брайана Мура о 1980-х, когда он был школьником.

"Оглядываясь назад, я думаю, что я был обуян похотью с 11 лет. Мои фантазии концентрировались на водителе грузовика и друзьях моего старшего брата. Я был также влюблен в своего учителя физкультуры, что делало для меня трудным оставаться невозбужденным во время занятий, в раздевалке и в душевой. Хорошо еще, что у неголубых мальчиков тоже вставали, что они объясняли отсутствием женщин или результатом воспоминаний о женщинах, которые у них были".

Рассказчик повествует, как он крал гомоэротические журналы с изображениями мускулистых парней, тайком вкладывая эти журналы в газеты, потому что он боялся, что продавец их ему не продаст.

"Однажды идя домой со школы с моим постоянно стоячим, я наткнулся на Тони, старшеклассника, которого я наблюдал играющим в баскетбол и футбол. Девочки помирали за ним, так что я думал, что для меня он всегда будет оставаться парнем моей мечты". Тони заговорил с ним, спросил, как насчет пойти на танцы. Брайан соврал, что его девочка больна, и Тони пригласил его к себе выпить содовой и покурить. Брайан не курил, но ради сближения с Тони счастлив был и закурить.

"Мы сделали несколько затяжек, тут Тони говорит, что ему нужно переодеться. Я не двигался, и он начал переодеваться прямо передо мной. Он разделся до плавок, и я просто был без ума. Потом он сказал, что не может найти трусы, которые ищет. Когда я глянул, на него, он уже был совершенно голый и его толстый большой член стоял! У меня тоже. Он тронул меня за плечо и спросил, не хочу ли я немного побаловаться. Я почти лишился языка, но сумел выдавить "да". Тони спросил, трахали ли меня когда-нибудь, и я сказал, что нет. Он начал потирать свой член и спросил, не хочу ли я придумать что угодно. Всё произошло так быстро! Я сказал, что хотел бы этого, но боюсь, что будет больно. Он засмеялся и сказал мне, что я могу ему доверять - он будет действовать нежно.

Тони расстелил на полу подушки, включил стерео с какой-то романтической музыкой, опустил шторы и встал передо мной с похотливой усмешкой, готовый приняться за дело - весь мой на это время. Он медленно расстегнул мою рубашку и стянул ее с меня. Потом он распустил мне пояс и живо стянул с меня джинсы и трусы. Я скинул мои кроссовки и остался щеголять только в моих белых носочках.

Тони видел, как я скован, и велел мне расслабиться, обещая быть нежным. Он целовал меня по всему телу, и поцелуи в рот были глубочайшими и самыми влажными, о каких я только мечтал. Я задохнулся, когда он исследовал языком внутренность моего рта.

Он терся телом по моему телу - его волосатые грудь и живот по моему гладкому телу. Может быть из-за этого контраста, но я чувствовал себя, как ребенок. Он прошептал мне в ухо, что хочет оттрахать меня и сделать мне действительно хорошо. У него в руке была резинка, и он говорил, что так любит меня, что никогда не сделает мне больно. Это произвело впечатление на меня, и я был так возбужден, что был готов тут же кончить.

Тони нежно опустил меня на пол, так, чтобы подушки были у меня под животом, а другие подушки он подсунул мне под голову, чтобы мне было удобно. Он долго играл пальцем с моим очком, а потом напустил мне на всю расщелину какой-то крем. Взгромоздившись на меня, он покусывал мои уши и целовал меня сзади в шею. Он велел мне расслабиться и сделать глубокий вдох. Мои ягодицы были раздвинуты, и я почувствовал, как его член погружается в меня. Он спросил, не больно ли, и я сказал, что больно. Тони засмеялся и сказал: "Не догадаешься - он только наполовину вошел!"

Я задохнулся, и он превратился в какого-то зверя. Он стал бешено таранить мою задницу своим членом и звонко шлепать меня по заду. Я обожал это и ненавидел. Я смешался, я сердился и был счастлив. Я сообразил, что хнычу, и Тони утопил мое лицо в подушку, когда начал по-настоящему пахать мою дыру. Я понял, что и в самом деле не хочу, чтобы он прекратил это, да он в любом случае не остановился бы. Он продолжал это минут десять, и я сообразил, что уже спустил свою порцию прямо на подушки.

Тони еще более возбудился от этого и стал грубее. Все мое тело подпрыгивало в ответ. Наконец, Тони начал кричать, что он кончает и сделал что-то, чего я вовсе не ожидал. Он вытащил свой член из меня, стянул резинку и спустил свою порцию спермы по всей моей спине, ягодицам и бедрам. Потом он поцеловал меня и сказал, что сожалеет, если мне было больно. Я был смущен. Я спросил, почему же он хлестал мою задницу, если не хотел сделать мне больно. Это осталось без ответа. Он сказал мне, что теперь я стал мужчиной. Он поклялся, что эта сцена теперь будет повторяться, потому что я так хорош!

В следующие несколько дней Тони всё время вроде избегал меня. Я старался добиться, чтобы он пригласил меня снова к себе домой, но он действовал, как если бы ничего вообще между нами не было. Я совсем в него влюбился, а он меня игнорировал - наверное, высматривая другого нового паренька, которого бы прельстить." (Moore 1995).

По этому рассказу судя, старшеклассник Тони был, конечно, соблазнителем, но и младший его партнер Брайан, рассказчик, был совершенно готов к соблазну - обуян похотью и склонен именно к парням.

Сохранились не только дневники поэта Уолта Уитмена. Сохранились и воспоминания некоторых из тех, кто в юности попался на его пути. В 1895 Питер Доил рассказывал о своей первой встрече с Уитменом:

"Это любопытная история. Мы понравились друг другу сразу. Я был кондуктором. Ночь была грозовой... С Уолтом был его плед - он был переброшен через плечи - он выглядел как старый капитан. Он был единственным пассажиром, ночь в одиночестве, так что я подумал, что надо войти и поговорить с ним. Что-то во мне заставило меня так поступить и что-то в нем потянуло меня к этому. Он потом говорил, что во мне есть что-то, что имело такое же воздействие на него. Так или иначе, я вошел в салон. Мы стали близки друг другу сразу - я положил руку ему на колено - мы все поняли... Он не вышел в конце маршрута - фактически проделал весь обратный путь со мной."

Тут ясно, что инициатива не шла исключительно со стороны Уитмена. Воспоминание другого "встречного" дает понять, что действия старого поэта по крайней мере не всегда воспринимались (и вспоминались потом) его юными партнерами как нежеланные. Юный поклонник Эдвард Карпентер примчался к Уитмену из Англии. Впоследствии, в 1923 г., уже будучи известным деятелем освободительного движения геев, постельную сцену с Уитменом он описывал с явной ностальгией:

"Он продвинулся выше и стал целовать мое ухо. Его борода щекотала мне шею. Он пах листвой и папоротником и почвой осеннего леса... Я просто лежал там в лунном свете, лившемся сквозь ветви, и отдавался прекрасным ласкам милого старика... Под конец его рука оказалась у меня между ног, а его язык у моего пупка. А потом, когда он лизал мое основание сразу за яйцами, я не мог больше выдержать, его уста сомкнулись на головке моего члена и я почувствовал, как моя молодая жизненность бежит в его старость" (Shively 1987: 34).

Образы вычурные, но они показывают, что человеку хочется передать, какой поэзией для него наполнено это переживание. Кроме мимолетных встреч у Уитмена были и длительные романы с молодыми людьми. Первый постоянный любовник юный Фред Воан появился, когда Уитмен уже приближался к сорока. Этот водитель из Бруклина жил с поэтом несколько лет и затем писал ему всю жизнь.

Позже он женился, имел четырех сыновей, но слал письма Уитмену: "Моя любовь мой Уолт - с тобою всегда". Питер Доил был вторым, и одно время Уитмен тяжело переживал свою зависимость от Доила. Затем появился изумительно красивый 18-летний печатник Гарри Стаффорд, с которым бывали и ссоры, потому что у него был конкурент - батрак фермера Эдвард Кейтел. В 1878 г. Гарри написал Уолту, что завел подругу, но в тот же день младший брат Гарри сообщил письмом, что "хотел бы приехать и остаться на всю ночь с Вами". Затем при Уолте появился подросток Билли Даккет, который стал его кучером - сохранились фотографии Билли с Уолтом и отдельно голышом. Потом Даккет решил подзаработать на репортажах о Уайлде, и тот его выгнал. Потом при Уайлде оказался более образованный Хорас Тробл, почти на сорок лет моложе поэта, и стал его любовником, секретарем и другом. Впоследствии он издал в 9 томах свои дневники "С Уолтом Уитменом". Там есть и такая запись: "Счастлив, в эту ночь 20 минут с У!" Но и при нем смена у тела Уолта продолжалась. Под конец это уже были не столько любовники, сколько няньки, возившие параличного поэта на коляске - блестящий Эд Уилкинз, мужественный Уоррен Фитцинджер... (Schmidgall 1997).

А тот случай с Харитоновским рисованием закончился так:

"когда я его рисовал до трех часов ночи и попросил раздеться догола, я не осмелился и ушел в рисование. И вот что же. Так еще несколько раз он ко мне приходил... Я лежал на диване, он сидел рядом и прислонился ко мне просто дружески ... и говорит вообще-то меня лет в 14 немного тянуло на мужчин. Я притянул его к себе он засмеялся мы упали на диван. Он говорил! такие слова! Вся эта жизнь, которую я избегал упоминать, он всё это знал!... А когда ты меня тогда рисовал, он сказал, мне просто невозможно хотелось! тебе отдаться!" (Харитонов 1993: 221-222).

Так что, по-видимому, не так уж далеки от истины Уэствуд, Трипп, и др., считающие, что роль совращения в возникновении гомосексуальной ориентации, по крайней мере, сильно преувеличена.

Голландец Тео Сандфорт обследовал 25 мальчиков от 10 до 16 лет, связанных с педофилами. Почти все они оценивали свои отношения положительно: "славно", "счастливо" (Sandfort 1981; 1982; 1987). Известный сексолог Джон Мани обследовал два таких случая. Обе "жертвы" с ностальгией вспоминали своих соблазнителей. Один из соблазненных, Берт, говорил:

"Описать отношения? Сказочные... По мне, тут не было никакого вреда, физического или умственного... Фактически это лучшие отношения, которые я когда-либо имел с кем бы то ни было вне моей семьи." (Money 1983).

О том же пишут Бернгард, Бронгерсма (Bernhard 1972; 1982; Brongers-ma 1986-1990).

Еще на рубеже веков А. Молль сформулировал вывод, который с тех пор повторяют многие сексологи: "Только того и можно обольстить, кто способен обольщаться" (цит. по Эллису 1910: 269-270). Правда, Харитонов считал, что обольщаться способны все. Я уже показал, что не все. А уж сохраняют тягу к этому соблазну и вовсе немногие. Те, кому это на роду написано.

Зевс был всемогущ, но у Лукиана он всё-таки уговаривает похищенного Ганимеда спать вместе. Соблазняет. От Ганимеда зависит, соблазнится ли он, пусть даже соблазняет сам Зевс.

 

4.

Лолиты мужского пола

Часто непонятно, кто кого соблазняет - старший младшего или младший старшего. Последнее не так уж редко. Совершенно очевидно, что Лолитами могут быть не только девочки. Мальчикам, из-за их всегдашней предприимчивости, это даже проще. И роль взрослого в таком взаимодействии еще пассивнее, чем у Набокова.

Девочек с ранней сексуальной активностью - одержимых нимфоманией - Набоков предложил называть нимфетками. Тому, как нимфетка соблазняет взрослого, посвящены по крайней мере три известных художественных произведения - набоковская "Лолита", роман американской писательницы Аманды Филипаччи "Нагие мужчины" (Filipacchi 1993) и "Последние дни супермена" Эдуарда Лимонова (Лимонов 1994). Документальные сообщения о таких случаях содержатся только в медицинской литературе (Trainer 1966). Нимфомании женщин соответствует у мужчин сатириазис. Как называть мальчиков такого рода? Маленькими сатирами - сатириками? Но это слово уже занято. Сатирчиками? Учитывая связь раннего полового созревания с возникновением гомосексуальности, естественно ожидать, что активность такого рода мальчиков скорее всего обратится на собственный пол. Художественных произведений, которые бы были целиком посвящены мальчикам такого рода, я не знаю, кроме повести Тони Дювера "Когда Джонатан умер" (Mitchell 1995: 422-428). Зато в литературе множество документальных описаний таких случаев.

Доподлинно известно, что в страстной и трагической любовной паре двух французских поэтов - 16-летнего (при встрече) гения Артюра Рембо и 26-летнего Поля Верлена (впоследствии избранного "королем поэтов Франции") - инициатором, разбившим брак Верлена, был именно появившийся из провинции мальчишка Рембо.

Это он мучил Верлена своими капризами и переменами настроения. Это он был застрельщиком в хулиганстве, богохульности, антипатриотизме и цинизме, придававших новизну их поэзии - вдобавок к чисто поэтическому новаторству. Считают, что во всех отношениях Верлен был "пассив", а Рембо "актив". Вся-то его поэтическая деятельность продолжалась до 19 лет. Когда он бросил Верлена, тот стрелял в него и ранил в руку. Это послужило поводом для суда за покушение на убийство, приплели и неподсудное во Франции мужеложство - осудили Верлена. (Вебер 1993).

Гипотезу совращения научно стремился обосновать еще в прошлом веке Рихард фон Крафт-Эбинг в книге "Половой извращенец перед судом" и в своей "Половой психопатии". Он указывал, что "действительными развратителями юношества являются слабоумные с нормальной половой организацией, затем развратники, сделавшиеся импотентными или дошедшие до половой извращенности и потерявшие нравственное чувство, и, наконец, безнравственные старики с повышенным половым влечением". Крафт-Эбинг настолько веровал в свою теорию гомосексуальности как дегенерации и в гипотезу совращения, что совершенно не замечал несовпадения их с тут же приводимыми фактами. Пример, описанный им на следующей странице его книги, никак не подтверждает его гипотезы. Скорее наоборот.

Речь идет о его наблюдении 238. Это наблюдение не собственное, взятое из описаний Рейно. Описывается журналист 36 лет X., страдавший с юных лет "эпилептоидными приступами" и не выносивший алкоголя (это всё Крафт-Эбинг помещает в ряду ненормальностей вместе с асимметрией лица). Мастурбировал с 18 лет, но к женщине не обнаруживал влечения, при попытках совершить половой акт оставался холодным и импотентным. Не привлекали его ни взрослые мужчины, ни маленькие девочки. Только мальчики.

"По его словам, он сделался педофилом только на 22-м году, когда один 12-летний мальчик побудил его к половому акту. В первый раз он прогнал своего развратителя, но страсть, возбужденная в нем этим инцидентом, быстро развилась настолько, что он не мог уже бороться с нею. Даже многократное тюремное заключение нисколько не помогло в этом отношении. Эта несчастная страсть разбила ему всю жизнь, и он несколько раз делал серьезные попытки к самоубийству. <...> Подчеркивая его дегенеративную психическую конституцию, экспертиза нашла его невменяемым и в то же время очень опасным для окружающих. Такой исход процесса поверг X. в безутешное горе, так как он рассчитывал на временное лишение свободы, а вместо того попал в психиатрическую больницу." (Крафт-Эбинг 1996: 536-537).

За вычетом педофилии в чем прочие свидетельства вырождения этого журналиста? "Эпилептоидные приступы" или отвращение к алкоголю или асимметрия лица? Кто здесь совратитель, кто жертва, да и какую роль сыграло совращение? Всё говорит скорее о латентной педофилии гомосексуального склада, которая, наконец, прорвалась.

Другой любопытный казус приводит Силверстайн.

У Майрона, тридцати трех лет, сексуальное развитие было очень поздним и замедленным. Он всегда любовался статуями мужчин и мужской наготой, но не рассматривал это как гомосексуальность. Двадцати двух лет на войне во Вьетнаме он впервые освоил мастурбацию и стал много мастурбировать.

Через три месяца после первой эякуляции он был уже на базе в Техасе, где его стал преследовать четырнадцатилетний мальчик. Он ходил повсюду за ним и заговаривал с ним. "На четвертый день он спросил меня, не дам ли я ему отсосать. Я ответил: "Конечно, нет". Просто и мило. Вероятно, я был этим устрашен. Не знаю. Я никогда до того не имел секса с кем бы то ни было. Мне бы хотелось увидеть его голым, но идея делать что-нибудь с ним не приходила мне в голову. <...> Однажды я принимал душ, и у меня было полотенце вокруг чресел. Он сказал: "Ну я очень хочу отсосать тебе", и на сей раз мне стало очень любопытно, и я сказал: "Окей, но я хочу видеть тебя голым". Ну, он и снял свою одежду. Он был обнажен, а у меня было полотенце вокруг чресел. И он сказал: "Ты просто ложись на лежанку, а я сделаю всё остальное". И я лег на лежанку, а он сделал всё остальное.

Когда это было окончено, он хотел говорить об этом. Он спросил меня, понравилось ли мне. Я сказал: "О да". Он сказал: "Так ты мне дашь сделать это снова?" Я сказал: "Нет!" И следующий раз был уже через шесть лет." (Silverstein 1981: 87-88).

В книге Уэста "Мужская проституция" приводится автобиография одного канадского парня (случай 303), одно время занимавшегося этим промыслом в Англии. Ко времени записи ему было 24 года.

Несмотря на криминальное прошлое он стремился к образованию и показал себя интеллигентным информантом. Отец его был пьяницей, терроризировавшим семью и рано умер. В тринадцать лет паренек получил первую плату за секс. С группой сверстников он прислуживал пожилым людям за плату. Один пожилой человек (на шестом десятке) позвал его к себе отдельно от приятелей. Он пошел и "так это началось... Он просто подстегивал меня и подпаивал. Я был полупьян. Я просто лежал навзничь на кровати и предоставлял ему отсасывать у меня. Помню, как сел и, увидев его голову там, собирался дать ему в морду. Но всё же у меня стоял, и я должен был вот-вот кончить. Это было странно. Я долго не возвращался туда". Потом всё же пошел снова и снова, каждый раз требуя денег. "Знаете, когда на взводе, он ли меня услаждает, я ли ему позволяю делать это, одно и то же. После этого я должен был идти домой для ванны. Должен. Я чувствовал себя так ужасно. А потом через неделю я забывал об ужасной стороне и делал это снова".

К пятнадцати годам он был уже вором и уличной проституткой. Когда не удавалось чего-нибудь украсть, "я шел на окраину и давал отсосать мой член где-нибудь под лестницей за 10, 20 или 30 фунтов, как удастся. Сильно пил и принимал наркотики. В следующие годы имел несколько приятных гетеросексуальных приключений, но постепенно стал замечать, что мужчины привлекают его больше, а особенно мальчики-подростки. "Я никогда не имел секса с мужчиной без денег, пока мне не стало примерно восемнадцать... То есть это было, особенно сперва, сознательное усилие с моей стороны - я не хотел признавать вообще, что я гей.... Я всегда думал, что - особый случай, что когда-то что-то должно измениться... Я просто не мог увидеть себя голубым. Я хочу завести семью, иметь детей..." Когда в пятнадцать лет он покинул мать и поселился в одной семье, там был мальчик на шесть лет младше его. Они завели "невероятно близкие" отношения, и хотя имелся отдельный матрас, они спали вместе, и это его сексуально возбуждало. "Иногда, когда он был заснувши, я дотрагивался легонько до него, но зная, что он бы этого не одобрил, я не хотел рисковать дружбой и дать ему плохо думать обо мне, я ведь был для него вроде героя". Они оставались добрыми друзьями много лет.

Но всё это преамбула. Ни сам рассказчик, ни этот его друг не выступают тут в роли Лолиты. Мальчик-Лолита появился в его жизни пятью годами позже.

"Я встретил его в душевой, когда ему было двенадцать лет. Он позволял очень противному лыжнику, суке, делать ему отсос. Когда я вошел, я подумал, что тот напал на него или что-то в этом роде. Я направлялся в колледж и имел при себе хоккейную клюшку, ну и просто заехал ею этому парню по физиономии. Пацан обращается ко мне, как ни в чем ни бывало, и говорит: "Ты что, чокнулся? Он же просто делал мне вафлю!" Я ну так и опупел. Этот милый белокурый пацаненок! У меня было длительное сексуальное отношение с ним, всё время по его настоянию, потому что я начал чувствовать вину перед ним, определенно. Но я подумал, что это лучшее, что когда-либо со мной происходило. Вот пацан двенадцати лет, который любит иметь секс. Отлично! Но первые разы я был так переполнен чувством вины... Я говорил: "Ты не должен делать это! Я же буду твоим другом даже если мы не будем иметь с тобой секс. Я всё равно буду помогать тебе, давать тебе денег". Он отвечает:

"Нет, нет, мне нравится, как ты делаешь вафлю". Вот таким он был, и он всё еще такой".

Когда мальчик захотел покинуть свой дом из-за плохих семейных условий, парень пристроил его у "любителя мальчиков", которого он знал. "У этого мужчины теперь живут три разных мальчика... Один из них - с четырнадцати лет основной любовник этого мужика. Так что это место хорошее для пацана. Мужик возится с ними. И у него есть свой собственный любовник, которому сейчас шестнадцать тоже. Но знаете, я всё еще очень близок с ним..." (West 1992: 281-283).

Николай 40 лет из Красноярска пишет в журнал "1/10":

"Бывает, и часто, что мальчики сами как бы совращают мужчин. Хочу рассказать такой случай. В семидесятые годы я работал в школе учителем в старших классах. Занимал комнату в общежитии. В те времена был молодым, привлекательным и, конечно, как и все, в области секса не был просвещенным. Тогда о гомосексуальности писали только то, как их наказывать. Ну, и говорили, что всё это грязь. <...> В школе передо мной стал крутиться Игорь, ученик восьмого класса, длинный парень с тонкой талией, которую я потом обхватывал чуть ли не двумя пальцами. Сначала я думал, что нравлюсь ему просто как учитель. Но однажды, после звонка я работал над классным журналом, согнувшись за столом, и почувствовал, что кто-то давит на ногу. Думаю, что это баловство, оборачиваюсь - стоит Игорь, брюки оттопырились. Покраснев, он быстро ушел. Я понял всё, но на связь с ним не решался: во-первых, подружился с соседом по общаге, а во-вторых, опасался скандала. Через месяц ко мне постучали. Вошел Игорь. Крутит задом, и, опустив глаза, спрашивает: "Можно побыть с Вами?" Минут через двадцать мы уже были без штанов... <...>

Наши отношения с Игорем не были равными. Он называл меня только на "Вы", был полностью пассивным, дрочил себя сам. За партой, когда я его спрашивал, он вставал. Вскоре наши отношения прекратились". Испугавшись, что их отношения становятся заметными, учитель "решил больше за пределами школы с Игорем не встречаться. Он воспринял это спокойно. Игорь всегда был замкнутым, стеснительным, но после наших с ним встреч его словно подменили". Он раззвонил о доступности учителя, и на того стали выходить другие школьники. Пришлось покинуть школу и уехать из города (Николай 1997).

Еще интереснее такие же случаи, но описанные не от лица взрослых участников, а от лица их несовершеннолетних соблазнителей (часто уже много лет спустя).

У Сэгира и Робинса приводится такой рассказ:

"Мой первый ночной опыт я пережил в доме дяди и его приятельницы. У них жил один канадский военный, с которым меня поместили в одной комнате. Мне было 16, но я был явно ведущей стороной. Я спросил его, можно ли мне перейти к нему в кровать".

В книге Силверстайна есть воспоминания Томаса, гомосексуального парня из офицерской семьи, о его сексуальных связях со взрослыми в его детские годы:

"Я всегда был агрессором. Я хотел их больше, чем они хотели меня. Пожилые мужчины обычно стеснялись иметь дело с ребенком. Я понимал, что должен делать первый шаг, потому что они боялись это делать. В каждом случае, а их были сотни, это я охотился за мужчиной. Я не могу припомнить, чтобы меня кто-то преследовал" (Silverstein 1981: 204-205).

Нед Рорем в своих мемуарах вспоминает, что подростком долго рыскал в поисках мужчины. Наконец в парке некий небритый незнакомец приобщил его к сексу. Мальчик долго страдал от того, что не мог найти этого мужчину снова (Rorem 1994: 94).

В армейских мемуарах Дмитрия Лычёва (1998: 211) есть такой эпизод. Рассказчик, издатель журнала "1/10", в бытность свою солдатом ехал в машине с другим солдатом.

"Ромка, щурясь от ослеплявшего веселого зимнего солнца, слушал мой рассказ о том, как меня, совсем еще юного невинного ребенка, приехавшего из столицы в деревню к бабушке, совратили взрослые полтавские балбесы. (На самом деле это я их развратил, но в данном случае я решил это опустить".)

И. С. Кона познакомили в США с гомосексуальной парой. Один из этих людей увидел другого, пастора, в церкви, будучи 16-летним школьником. "... И я сразу же понял, что страстно хочу его и что это - навсегда". Два месяца влюбленный подросток выслеживал пастора и в конце концов застал его спящим в постели. Пастор Джекоб вспоминает: "Я плохо понимал, что происходит, но когда этот красивый мальчик стал ласкать меня, он заарканил меня на всю жизнь" (Кон 1998: 379).

Влад. Павлович, сын офицера, вспоминает о своем детстве в гарнизоне посреди леса. К нему приставили нянькой солдатика. "Светловолосого, широкоплечего, веселого, доброго". Как-то Валик, так звали солдата, обещал обучить мальчика плаванию, но задержался. Мальчик отправился на поиски. "В густых зарослях услышал шорох". Тихонечко подкрался и увидел Валика, а с ним второго солдата. "Они стояли, крепко обнявшись и ласкали друг друга. Брюки были спущены и висели на коленях. Мне были хорошо видны их обнаженные попки, руки, которые гладили эти розовые комочки мышц. Я стоял сам не свой, и, казалось, сердце вот-вот вырвется из груди. Так простоял, скрываемый листвой еще минут пять. Вдруг тот, второй, присел на корточки... Я вышел из-за куста <...> Бедный мой нянь так растерялся, что забыл подобрать штаны. Он засыпал меня вопросами, молол какую-то ерунду, а я стоял и во все глаза смотрел туда, где золотился пучок курчавых волос. Оторвать взгляд было выше моих сил. Через несколько секунд нянь пришел в себя, подхватил штаны, начал лихорадочно их застегивать. Мне этих секунд хватило, чтобы всё рассмотреть в деталях и оценить божественную красоту. И только теперь его лицо залила краска. Красиво! Пунцовое лицо и короткий белесый ежик на голове. Куда исчез второй, я даже не заметил".

При возвращении солдат стал немногословным. Мальчик понял, что помешал ему и решил исправить ошибку. Случай представился на следующий день. Отец с матерью уехали в город. Солдат уложил мальчика спать, но тот попросил солдата полежать с ним. Солдат пристроился с краю кровати. "А у меня со вчерашнего дня так и стоит его красавец. И так мне хочется дотронуться до него, увидеть его хотя бы еще раз. Не долго думая, запустил свою ручонку в штаны. Мой бедный Валик как-то сразу напрягся, сделался каменным. А мне сразу стало хорошо. Там так тепло и спокойно. Под моей рукой его тело стало увеличиваться. И вот настал момент, когда я достал "это" на свет божий. Вчера он был красив, но сейчас в моей руке в тридцати сантиметрах от глаз он был просто великолепен. Я внимательно рассматривал, лаская минут десять, а потом...

Валик застонал, точь-в-точь как вчера. Он гладил мою голову, говорил какие-то нежные слова. <...> Но вдруг он легким и в то же время уверенным жестом убрал мою голову. На руку упало несколько горячих капель. Валик застонал во весь голос, закатил глаза и откинулся на подушки. Через несколько секунд он взял полотенце и вытер мою руку, потом поцеловал это место, потом поцеловал в губы, потом начал целовать меня всего - от головы до пяток. Потом... Потом было море счастья" (Павлович 1994).

А вот из литературных автобиографических примеров.

Эпизод из романа известного американского писателя Эдмунда Уайта, очень нравившегося Набокову. Роман этот, "Рассказ парня о самом себе", как пишет критика, с сильными автобиографическими мотивами ("почти полностью автобиографическим" назван он в интервью Уайта - Soliwoda 1993: 19). Сообщается, что ко времени действия герой пережил лишь одно сексуальное приключение, когда группа подростков отправилась из интерната в бордель. Для него попытка испытать себя с проституткой-негритянкой окончилась полным фиаско. Он ничего не смог. Теперь действие происходит дома. В семье героя гостит другая семья, и дети обеих отправлены спать в одну спальню. Рассказ идет от первого лица. ценившийся Набоковым.

"Еще не спишь?" спросил Кевин со своей кровати. "Нет", ответил я... "Сколько тебе лет?" - спросил Кевин. "Пятнадцать. А тебе?" "Двенадцать. Ты когда-нибудь проделывал это с девочками?" "Конечно, - ответил я... А ты?" "Не-а. Нет еще". Пауза. "Я слышал, сначала надо их разжечь". "Верно". "Как ты это делал?" (Герой начинает пересказывать прочитанный учебник для молодоженов, Кевин задает вопрос за вопросом о волнующих его подробностях. Замолчали). Молчание было глубоким и чутким, так что слышно было, как ресницы бьют по наволочке. "Там дома у нас пацаны... Ну, соседские парни..." "Ну?" - говорю. "Мы там все вгоняем друг другу. Ты это когда-нибудь делал?".- "Разумеется" (соврал).- "Что?" "Я говорю: конечно". - "Наверное, ты уже вырос из этих забав". - "Ну, в общем да, но поскольку тут девочек нет..." (я чувствовал себя как ученый, который знает, что близок к решающему эксперименту всей карьеры: внешне холоден, внутри всё ликует, но готов к разочарованию) "... можно бы и попробовать". И после паузы: "Если хочешь".

Как только слова вылетели из моих уст, я почувствовал, что он не придет в мою постель; он подумает, что со мной что-то неладно". Но последовал ответ: "А у тебя есть чем смазать?" - "Что?" - "Ну ведь знаешь. Что-нибудь вроде вазелина". (Когда Кевин перебрался в постель героя, они начали игру). Он протянул руку под простыней и дотронулся до моего члена, а я дотронулся до его. "Ты когда-нибудь брал их в руку вместе?" - спросил он. "Нет, - сказал я.- Покажи мне". - "Сперва поплюй на руку, чтобы она была по-настоящему влажной. Видишь? Потом берешь - придвинься ближе, чуть повыше - берешь их оба вот так. Приятно чувствовать?". - "Да, - сказал я. - Приятно". Поскольку я знал, что он не даст мне целовать его, я положил голову за его головой и прижался губами к его шее... "Кто будет первым?" - спросил он. - "Вгонять?... Я буду первым" (Началась процедура "эксперимента". сначала ее пришлось прервать из-за болезненности, потом начали снова.) На сей раз я продвигался по миллиметру за каждый толчок, ожидая в промежутках. Я чувствовал, как его мускул расслабляется. "Уже вошел?" - спрашивает. "Ага". - "Весь вошел?" - "Почти. Вот. Теперь весь". - "Правда?" Он потянулся рукой к моему лобку, чтобы убедиться. "Ага, весь. Тебе приятно?" - "Чертовски". - "Окей, - проинструктировал он, - теперь двигай взад и вперед, только медленно. Окей?" - "Конечно". Я попробовал несколько коротких толчков и спросил, не больно ли ему. Он покрутил головой. Колени он пригнул к груди, а я прильнул своими ногами к его... Было видно, как трепещут концы его ресниц за округлостью щеки. "Как тебе? Хорошо? - спросил он.- Хочешь чтобы было теснее?" - спросил он, будто продавец башмаков. "Нет, так хорошо". - "Смотри, я могу сжать и теснее", и в самом деле, сумел... "Сейчас буду кончать" - говорю.- Мне вынуть?" - "Не, давай внутрь, - говорит.- Пускай наполняет". - "Окей. Вот оно. О, господи боже!" Я не мог удержаться и стал целовать его щеку (Потом поменялись местами.) (White 1982: 14-19).

Эта сцена описана в начале романа. А потом выясняется, что рассказчик уже был подготовлен к положительной реакции на предложение Кевина, что у него самого уже были гомоэротические переживания, что было и приключение этого рода (White 1982: 105-107).

Позже в интернате герой романа сам напросился на свидание со взрослым человеком, которого он подозревал в готовности к гомосексуальным авантюрам. Один за другим он задавал ему все более смелые вопросы. "Ваша музыка хороша для секса?" "Предположим, что никого вокруг..." "Предположим, что есть парень, который хочет провести с Вами вечер..." Отвечавший сначала репликами, тот, уже заинтересованный, говорит: "Ну, добрались. Продолжай". - "Предположим, что он хочет подрочить Вам, ничего больше, Вы ему разрешите?" - "Очень забавный вопрос. А почему ты спрашиваешь? Это вопрос академический или как?" - "Я спрашиваю, потому что хотел бы провести с Вами вечер". И провел, и согласился на большее (White 1982: 212-213, 217).

Ладно, это художественная литература. Но, повторяю, не вполне литература.

Нечто подобное Уайт рассказывает о себе и в точно документальном произведении "Штаты желания" (можно перевести и как "Состояния желания").

"... В тринадцать лет я спал со взрослым индейцем в Акапулько, а в пятнадцать у меня было короткое приключение с мужчиной сорока с чем-то, чьи дети были старше меня. Этого человека я увидел на скамейке в парке у озера в Чикаго; он был в плаще и при галстуке и был погружен в архитектурный план. Он не давал мне ни малейшего повода, но, внезапно осмелев, я уселся рядом с ним, вступил в беседу, последовал за ним до его машины. Наконец, он улыбнулся и спросил: "Чего ты хочешь от меня?" Я всегда старался совратить мужчин, но они боялись меня, как приманки к тюрьме" (White 1983: 312-313).

А вот пример из документального сборника Харта. Анонимный рассказчик вспоминает о 1959 годе, когда ему было 12 лет.

К его соседям-старикам в маленький городок в штате Индиана приехал жить шестнадцатилетний внук Дункан, выгнанный из школы за курение марихуаны - грех, тогда еще таинственный для школьника из маленького городка. "Кожа Дункана цвета кофе с молоком, ухоженные и приглаженные волосы и музыкальные упражнения на скромном наборе барабанов определенно делали его экзотическим для такого наивного пацана, как я. Кроме того, у него были серо-зеленые глаза, определенно ненормальные для черного". Он прибыл как раз в то время, когда рассказчик находился в переходном периоде. "Я целовал Мэри и трогал многообещающую грудь Дарьи, но не нашел удовольствия ни в том ни в другом. Но я получал огромное удовольствие, наблюдая, как Джон, мой лучший друг, писает. Я испытывал необъяснимое головокружение, заключенный под коленями Тоби, вжимающимися в мои плечи, когда его задница давила мою грудь, его неопределившаяся промежность всего в двух дюймах от моего лица. Я уже находил удовольствие в самоудовлетворении, но мне еще предстояло открыть полное удовольствие от эякуляции. Самое из всего гнетущее, у меня были расстраивающие сны.

Сны о Тоби, расстегивающем свои штаны, сидя на моей груди, не раз шокировали меня при пробуждении. Ничего более не происходило в этих снах, и у меня не было четкого представления, зачем он расстегивал их. После тайного подсматривания за Джоном во время писания, я начал мечтать о том, чтобы держать его рубильник, когда он делает это. Я начал также смотреть на других парней в нашем физкультурном классе и мечтать о том, чтобы дотрагиваться до их членов тоже. Я не понимал этого, право; но я знал, что это нечто, о чем не следует разговаривать. Я чувствовал себя странным, одиноким, смятенным, потерянным и, хуже того, грязным и плохим. Я инстинктивно удалялся от мира и претендовал на то, чтобы быть другим.

Дункан страшил меня. Он завел дружбу с моим старшим братом. Он даже шутил иногда со мной. Я любил его сияющую белозубую улыбку, особенно когда она была обращена ко мне. У меня были постоянные мечты о нем, с любопытствованием, как он выглядит, когда писает. Видение, как он играет на своих барабанах, широко раздвинув ноги, всегда прерывало мирный сон. Все мои мечты сосредоточивались на том, как выглядит его елдак, особенно когда стоит. Я не видел его, но раз или два украдкой ощущал его, когда мы боролись. Там было что-то огромное! Размер зажег во мне новое пламя желания, никогда доселе не испытанное. Я не только хотел увидеть член Дункана, у меня появилось и желание сосать его.

В первый раз, когда мне приснилось, что я сосу его член (без более четкого представления, чем просто держать его во рту и сосать как если бы это был палец), я проснулся с болезненной эрекцией. Я схватил себя за член, начав свое обычное натирающее движение. На сей раз, однако, боль не утихала. Я ухватил себя тверже и двигал рукой вверх и вниз, туже, тверже и быстрее.

Вскоре нечто захватило мой ум, и мне захотелось кричать. Что-то было не так! Я хотел прекратить то, что я делал, но не мог. Я думал, что мне нужно пописать, но я знал, что не смогу (я ведь уже пытался раньше писать при утреннем вставании члена). И когда я уже думал, что умираю, горячая, густая, едкая жидкость вылетела из конца моего члена. Она покрыла мою руку, мои трусы, простыни, и капли даже упали на мою голую грудь. Я был испуган, думая, что я сломал что-то внутри и истекаю кровью. Быстро зажегши свет, я увидел повсюду на мне молочную и кое-где прозрачную жидкость. Я слышал братьев, рассказывающих о том, как кончают, - теперь я понял.

Успокоившись, вспоминая ощущения и мысли, которые их произвели, я снова дрочился - уже не во сне. Следующее извержение было даже лучше! Эти ощущения побудили меня сообразить, насколько же лучше должна быть реальная вещь - и принять решение. Хоть я и решил спросить Дункана, я был слишком скован, чтобы это сделать. Я грезил во снах, дрочился и грезил наяву постоянно, но не делал ничего. С юношеской невинностью я решил, что спросить по телефону будет легче. Наконец, я улучил возможность, когда я был один дома. Когда Дункан ответил по телефону, я изменил голос и спросил: "Можно ли мне пососать твой член?" На другом конце было молчание. Потом Дункан засмеялся: "Конечно". Телефон запиликал.

Это подбодрило меня, потом обдало холодом, потом привело в ужасную растерянность. Дункан хотел, но он ведь не знал, кто ему звонил. Я очень боялся позвонить снова. Я решил подождать и посмотреть, не упомянет ли он этот эпизод моему брату. Недели проходили, и ничего не было сказано. Я стал звонить Дункану при каждой возможности. Беседа никогда не менялась, ни мной, ни им. Я никогда не назывался. Дункан никогда не спрашивал, но как-то я знал, что он знает, что это я.

В конце моего тринадцатого года обстановка изменилась. Однажды вечером вся семья за исключением дедушки уехала на баскетбольный матч моего брата. Зашел Дункан. Мы немного поборолись, и я, как обычно, ощутил его член. Тот внезапно встал.

"А это что?" - поддразнивая спросил я.

"А это то, о чем ты всё время звонил мне и спрашивал, нельзя ли тебе пососать",- спокойно ответил Дункан.- Я всегда отвечал "да", но ты никогда не делал этого. Так что лучше тебе перестать играть с ним, пока не случится что-то". Долгое время я молчал. Потом выдавил: "Вроде чего?" Возбуждение не давало мне дышать. "Продолжай трогать его, и ты поймешь что. Так ты хочешь его сосать или нет?" "Мы же не можем делать это здесь. Дедушка там смотрит телевизор. Пойдем в гараж, и я буду тебе его сосать. Мы услышим машину, если она подойдет".

В гараже Дункан встал, а я опустился перед ним на колени. "Ну,- сказал он,- будешь сосать или нет? Тут становится холодно".

"Ладно, вынь его".

Дункан расстегнул молнию, полез внутрь и вытянул длинный толстый предмет. Темнота и тени в гараже делали трудным увидеть реально. Но этого было достаточно, чтобы ошеломить меня реальностью того, что происходило. Сначала я только смотрел, потому что запах внезапно опьянил меня. Я всё еще вспоминаю его составной аромат раздевалки, потных ног, стоячей мочи и влажного дерьма - с небольшой примесью мыла.

"Ну?" - голос Дункана изменился.

Я открыл рот, наклонился вперед, и мои губы дотронулись до члена Дункана. Что-то, правда, лязгнуло внутри меня с моим первым ощущением вкуса члена. Я качнулся вперед на Дункана, совершенно безразличный ко всему, что происходило вне меня. До сего дня у меня нет воспоминаний о реакции Дункана. Я был совершенно погружен в глотание его члена и сосание его - и был готов сосать вечно. Это всё, что я хотел делать. Время остановилось для меня. Я был в совершенно другом мире. Я чувствовал, что принадлежу в первый раз в моей жизни. Мой рот чувствовал себя хорошо и удобно с членом, вторгающимся в него. Я знал, без малейшего сомнения, что ничего не может и никогда не сможет заменить наслаждения, которое я получал от сосания члена. Это нелегко объяснить.

"Ты не можешь довести до конца поскорее? Я начинаю стынуть. Пойдем в дом. Может, ты найдешь способ делать это без того, чтобы нас застукали".

Я неохотно выпустил его член и с нетерпением последовал за ним в дом. Мы поиграли подольше. Я увидел его член при свете и смог пососать его еще два раза. Он ни разу не кончил. Я даже не помню, чтобы он сказал что-нибудь о том, что он чувствует. Несмотря на то, что я был способен сосать его, я был растерян с этим приключением. Я не мог реально осмыслить его. Да, это было ужасно. Да, я знал, что всегда буду предпочитать сосание члена любому виду секса с кем бы то ни было. Я еще не исключил девушек из моих планов, но уже знал, что девушка никогда не сможет дать мне больше, чем парень. И я уже думал о Ли, который жил напротив через улицу. Я чего-то хотел, но еще не знал чего именно. Тогда.

С Дунканом у меня больше ничего не было. Однажды, на следующий год, я спросил, мы оба поговорили о том, где, но ничего так и не произошло. <...> От него, в тот самый первый вечер, я узнал, что никогда не буду удовлетворен просто сосанием члена. Я должен делать это с любовью. Я должен доставить ему максимум наслаждения, чтобы получить максимум удовольствия. Мне нужно, чтобы мой мужчина кончил." (Anon D 1995).

Я привел это воспоминание почти целиком, потому что это очень сильное свидетельство. Ничто не действовало развращающе на этого подростка. У него были и доступные сексуальным играм девочки рядом и была полная возможность развития по гетеросексуальному пути. Старший парень, Дункан, не предпринимал, по сути ничего со своей стороны. Если бы их застукали, он, конечно, отвечал бы за совращение младшего, а младший, как водится в таких случаях, испуганно и послушно подтверждал бы, что он лишь подчинялся старшему и сильнейшему. На деле же Дункан лишь поддавался искушению. Искусителем был младший. Он и стал голубым, Дункан же остался гетеросексуальным.

Майкл Холл вспоминает в том же сборнике о 1968 годе, когда он был старшеклассником.

Ему страшно хотелось тогда соблазнить взрослого парикмахера, к которому он ходил стричься с отцом. Как-то он решился и направился в парикмахерскую Билла один. "Пришел снова, на сей раз без отца и брата, а?" - удивился парикмахер. Майкл соврал ему что-то насчет школьного вечера, к которому надо сделать свежую прическу. Билл усадил его в кресло, и Майкл с удовольствием отметил, какими старыми выглядят его руки. Предшествующие посещения оставили одно четкое впечатление в памяти: каждый раз, когда Билл наклонялся к голове подростка "его промежность на короткое время налегала на халат там, где халат покрывал мои пальцы. На сей раз я надеялся иметь смелость дотронуться до нее или что-то в этом роде". Когда парикмахер повернул от затылка к вискам, Майкл изготовился. "Протянув свои руки на концы поручней, я чувствовал, как мои пальцы прилипли к холодному винилу. Я понимал, что могу выдать себя, но старался сохранить дыхание и вцепился ногтями в кресло.

Билл сделал первый взмах ножницами у моей челки, и локон упал на мою щеку. "Извини", - сказал он, и когда он наклонился, чтобы смахнуть рукой мои волосы, его пенис попал между моих пальцев. Он выпрямился, но не отодвинулся. Ничто не заставило бы меня убрать руку. Он начал стричь снова, и никто их нас не произнес ни слова, в то время как я медленно начал шевелить пальцами вверх и вниз по его члену. Чем больше он становился, тем сильнее я желал, чтобы он лежал в моей ладони, а не прятался в его штанах. Мой страх ушел, заменившись возбуждением, от которого я трясся столь же сильно, как если бы это был страх. "Наверное, ты можешь что-то с этим сделать?" - спросил он, взглянув на выпуклость, которую я сотворил. Не ожидая ответа, который я, вероятно, не смог бы из себя выдавить, он посмотрел через свое плечо на витринное окно, поколебался, затем подошел к складной двери позади кресла и подтолкнул меня в заднюю комнату.

Там были туалет и раковина и ничего больше, но пространство, достаточное для нас двоих. Он вглядывался через щелку двери наружу, держа руку на рукояти наготове, а я скорчился у его ног. Я вынул ему из штанов <...> Билл не говорил мне, чтобы я взял его в рот, но наконец он предложил мне отсосать. Чтобы он ни предложил, я бы это сделал. Я знал, что означает сперма, хоть и не имел для нее названия, но я никогда не воображал, что эта штука в конце концов окажется у меня во рту. Когда она так живо оказалась у меня во рту, я подавился и оттолкнул его, соскользнув с его пениса, чтобы остановить это фонтанирование мне в рот. Часть его спермы попала мне в ухо, часть - на мою рубашку, а то, что было во рту, было выброшено на пол. Я взглянул верх, всё еще с открытым ртом, но Билл, казалось, не был сосредоточен на моем ошеломлении; он разевал рот и дергался, как если бы наблюдал, как кто-то крадет его автомобиль.

Приведение в порядок одежд и чистка заняла секунды, и я был уже за дверью, даже не заплатив за стрижку". Майкл продолжал ходить в эту парикмахерскую "стричься". "Мы усовершенствовали наши маленькие сеансы в задней комнате в течение следующих нескольких месяцев." (Hall 1995).

Среди интервью Зилэнда с американскими солдатами есть одно, Джейсона, в котором тот повествует о своем раннем гомосексуальном опыте.

"З: В 16 у тебя был первый сексуальный опыт.

Дж: О, этого я никогда не забуду. Мне было 16, ему 32. Это был старший сын друга моей тетки. И я знал, что он гей, потому что... Он жил в Канзас Сити. Моя тетка говорила мне до переезда в Канзас Сити: "Он гей, так что будь осторожен, когда мы приедем". А я думал: "Хм, это будет очень интересно!"

Я не мог дождаться приезда в Канзас Сити. Никто из моей семьи и не подозревал меня в то время. Ладно, мы начали есть, и зная, что он гей... Это был первый раз, что я встретил его. Он был привлекательный парень. Мы сидели там за едой, и я пристроился сидеть рядом с ним. И я потер своей ногой его ногу, намеренно. Просто, чтобы увидеть, как он будет реагировать. Ну, он не отреагировал вообще. А я подумал, может, что-то со мной не в порядке. Может, я слишком юн, или что он не заинтересован вообще. Тут я решил, что надо сделать еще одну попытку. Я уронил на пол салфетку, намеренно. И нагнулся, чтобы поднять ее, а когда я поднимал ее, я погладил его ногу рукой. А он просто повернулся ко мне и улыбнулся. Вполне невинная улыбка, так что моя тетка и его отец ничего не могли бы заподозрить".

Этот гей предложил повезти всю компанию смотреть ночной Канзас Сити из высокого отеля. Все отказались, они устали и решили остаться в машине. Тогда он предложил показать город по крайней мере юному Джейсону. Джейсон с энтузиазмом поддержал эту идею.

"Мы очутились в лифте. Это был, о, я не знаю, тридцать второй этаж или около того. Я был очень хорошо одет. На мне был кожаный галстук, пиджак, все причиндалы. Он сказал:

"Знаешь, я никогда не любил эти кожаные галстуки, но на тебе он выглядит прекрасно". Схватив мой галстук, он начал играть с моей грудью. Следующее, что я помню - как мы целовались.

3: В лифте?

Дж: Да. Мы ... спустили штаны.

3: В лифте?

Дж: Ну да, в лифте. И...

3: С огнями Канзас Сити внизу?

Дж: Да. И дверь открылась. Мои нервы сорвались. Потому что мы стояли там оба со спущенными штанами.

3: Там оказались люди?

Дж: Люди зашли в лифт, одна пара зашла. И знаешь, они ничего не сказали. Они сделали вид, что ничего не видели. Ладно, на следующем этаже мы вышли и пошли в ванную и там завершили.

Это был мой первый сексуальный опыт, самый первый. Это был первый и единственный раз, когда у меня был секс с ним.

3: Это было приятно? Было ли это то, на что ты надеялся?

Дж: О да. Я был так рад наконец узнать вкус этого, увидеть, что это такое - иметь секс. Но после него, у меня несколько лет был секс только с женщинами." Позже рассказчик стал голубым (Zeeland 1993: 243-245).

Наконец, воспоминание одного известного гея. Это американский инициатор и лидер освободительного движения геев коммунист Гарри Хэй. В интервью он вспоминает, что был невинным мечтателем до 17 лет. А в феврале 1930 г. в Лос Анджелесе "я соблазнил "пожилого" джентльмена (ему было по меньшей мере 33) "просветить меня", подстроив так, что это якобы он подклеил меня на пресловутой площади Першинга. Бедный парень, он был поражен затем, открыв, что я и девственник, и тюремная приманка одновременно. Чэмп Симмонз не так уж и поворотил меня, но он был очень славным человеком; он был добрым и сердечным и многому меня научил" ... И потом Хэй упоминает его как "парня, которого я соблазнил подцепить меня и вывести меня в геевский мир" (Katz 1976: 612).

Таким образом, в мужском варианте (и притом гомосексуальном) есть на деле мемуары написанные как бы Гумбертом Гумбертом, и есть показания, оставленные Лолитами мужского пола. Если не совращение, то соблазнение здесь налицо, но отношения старшего с младшим полностью перевернуты.

 

5. Маска наивности

У Харитонова есть одно чрезвычайно любопытное произведение - Рассказ мальчика - "как я стал таким". Здесь явная перекличка с Уайтовским "Рассказом парня (или, как можно перевести слово boy - мальчика) о себе", хотя Уайт и Харитонов несомненно не слышали друг о друге: Харитонова при жизни не печатали даже по-русски, а книга Уайта вышла вскоре после смерти Харитонова. Но если книга Уайта, по общему мнению, полна автобиографическими мотивами, то все же они даны в литературной переработке. У Харитонова же вообще автобиографичность и минимум обработанности входят в основы творческого метода, все его рассказы выглядят как главы его дневника. А этот рассказ - особенно. Он явно написан без малейшей надежды на то, что будет когда-либо напечатан: и тема, и авторская позиция, и нецензурные слова не позволяют сомневаться в этом. Очень похоже, что повествование представляет собою просто запись действительного рассказа приезжего юноши по свежим следам, возможно, даже без каких-либо добавлений из другого авторского опыта. Просто запись для памяти.

Персонаж от автора (видимо, сам Харитонов) очень профессионально ведет типичное интервью психоаналитика. Паренек рисуется; интеллигентному, но явно сексуально заинтересованному знакомому хочет представить себя наивным, чистым, совращенным только недавно. Заботится о достойном образе и ... набивает себе цену.

"Значит, на 8-е марта я поехал в Москву (из Ижска). Вот тут я и узнал. Нет, до этого была история с этим народным художником. Он пришел к нам в училище, попросил прийти к нему попозировать. Ну и потом начал заговаривать на эти темы, но всё так деликатно, и, главное, отношения учителя и ученика <...> да мне бы с ним было противно, ему 60 лет, я его только уважал как человека. Он меня многому хорошему научил. А в постели мы с ним больше просто так лежали, ему просто нравилось погладить меня, он восторгался мной, моей фигурой...". Художник и направил его в Москву, посмотреть музеи. "Ну и в Москве я узнал: в аэропорту в Быково зашел в туалет, там всё написано, загляни в такую-то дырку, и там один поманил меня пальцем, сделал мне минет через дырку".

- А откуда узнал что в центре собираются?

"А вот мне этот сказал и предложил встретиться. С ним я не встретился, но за эти дни встречался с другими, вот так я всё это и узнал. Ну, стоило мне появиться, все сразу подходят, я с этим не иду, с тем не иду, смотрю кто понравится".

Всё выглядит очень просто и соответствует стереотипу. Местный интеллигент начал приобщать простого паренька к гомосексуальному общению, но очень умеренно, а столичные "тусовки" окунули в разврат. Интервьюер подозревает, что это только поверхностное впечатление, что парень лишь приоткрыл свой опыт, и за его монологом следует искусно, осторожно сформулированный вопрос:

- Ну а раньше в детстве, что-нибудь такое бывало, наверное, с каким-нибудь школьным товарищем, так, по-детски?

"Да, был один друг, мы с ним друг у друга дрочили".

- Часто?

"Да как только никого нет, так и подрочим. Но только дрочили, больше ничего".

- А девушки у тебя бывали? "А как же, конечно".

- А почему нет постоянной?

"Ну они глупые какие-то все, и постоянной девушки у меня не было, а что, просто ходить с ней, провожать и говорить неизвестно о чем, неинтересно. Они же не стремятся спать, им больше нужна просто любовь и провожания. Ну а так, отдельные случаи, да, мне очень понравилось. В колхозе с одной, я заметил по часам, я ее п а х а л час десять минут, как эксперимент, я регулировал, чувствую, скоро конец, я придерживаю, она уже истекала ручьями".

- Ну а тебе приятней с девушками или с парнями? "Да, с девушками, конечно, там у нее внутри всё так обволакивает, приятно, мокро всё время".

На этой стадии парень предстает сексуально чуть более опытным, но в основе своей гетеросексуальным. Однако знакомство продолжается, интервьюер расположил его к себе, парень проникся доверием, и "постепенно он рассказал больше и о тех днях в Москве и о всех своих связях". И тут выясняются его гораздо более ранние, бурные гомосексуальные приключения, и, что главное, возникшие по его собственной инициативе.

"Вообще-то, честно говоря, началось всё не в Москве в Быково; и не с художника. А когда я однажды был проездом в Кирове, я зашел в туалет, и там была надпись перейди в другой туалет на такой-то улице. Я пошел туда".

- А не боялся, не было противно?

"А меня никто в городе не знал, я никого не знал. И вечером уезжать. И вот там стоит один такой страшный, правда, молодой, в очках, губастый. И он мне предложил зайти с ним в кабинку, две разные кабинки рядом, он меня оттуда так пальчиком поманил и взял в рот. О! А там там так здорово, так мокро. И рот у него такой большой, зубами не царапает, так всё мягко. Я был прямо в экстазе. И он был в таком восторге, говорит - у тебя такой большой! Давай снова встретимся! Я говорю нет не могу, сегодня уезжаю <...> Так вот, когда я приехал в Иж-ск, я стал искать таких людей. <...> Так вот, с народным художником. Когда он зашел к нам в училище, я всё это знал. И сразу понял, что к чему, когда он меня к себе зазвал".

Оказывается, народный художник был вовсе не инициатором - парень искал и ждал таких, художник просто подвернулся. В Москве же, когда парень попал в центр, освоился там,

"и здесь самое главное было знакомство: подошел ко мне в последний вечер Миша такой, приятный, с усиками, он мне сразу понравился больше всех и мы поехали к нему <...>. Мы зашли с ним в ванную, он там сзади смазал мне, оттрахал. И он мне так понравился, вот один случай, когда я даже сам захотел взять у него в рот. Но не взял! Как мне не хотелось с ним расставаться! <...> Больше я не мог ни о чем думать, только он был у меня в голове".

Рассказал о нем художнику, тот отговорил ехать в Москву. Вместо этого паренек, Сережа, поехал домой в деревню и встретился со своим школьным другом Сашей - тем, с которым раньше дрочился. Ему предварительно написал: "мы должны с тобой увидеться, я тебе такое расскажу! такое! как я съездил в Москву, у тебя дух захватит". Тут Сережа выступает совершенно отчетливо уже соблазнителем. И вот, приехав, он, как он рассказывает, "встретился с Сашей, этим своим школьным другом". Тот "слушал и прямо стонал, потом истопил баню и говорит - делай со мной всё что с тобой делали в Москве! А у меня там в рот брали, что ж я ему должен тоже? Мне этот его член какой-то кривой с синим концом с детства еще надоел. Ну я так и быть взял у него, прямо чуть не стошнило. Вот единственный раз, больше никогда никому! Он изнеженный такой, всё время дома сидит, любит читать по истории, всё про Русь, западного ничего не признает, такой патриот..."

На ноябрьские праздники автор (или тот, от имени которого ведется повествование) сам поехал в Ижевск, увиделся со всеми персонажами. Художник оказался совсем не старичком, каким он виделся по рассказу Сережи. Узнав что едет один из Москвы, приехал из деревни и Саша. Как пишет автор-интервьюер уже от себя:

"и ждал, что из этого будет. <...> Думаю, с замиранием сердца. Но не показывал вида. А уж в кровати такой податливый, нежный. Такой худенький, теплый, молоденький. Так ему сладко было всё что с ним делали. Трогал меня несмелой рукой за член. Опять же, если я сам его руку подвину". Собирается стать попом, хоть отец парторг в совхозе. "И как ему пойдет быть попом. Такие у него выразительные глаза, длинные черные брови, яркие губки; бородка ему пойдет. <...> Пусть идет в церковь" (Харитонов 1993, кн. 1: 229-233).

Очень осторожным надо быть, принимая на веру рассказы гомосексуалов о том, кто и когда их совращал, как их вовлекли со стороны в гомосексуальное общение, кого из встречных нужно винить за их гомосексуальную судьбу. Чаще всего это маска, прикрывающая собственную тягу, собственную авантюрность, собственную страсть.

 

6.

Ненаписанный роман Золя

В этой книге не раз повторяется один прием: ситуация проигрывается сперва на примере литературно-художественном, психологически более ярком, а затем, подтверждения ради, повторяется на примере документальном. История, рассказанная Харитоновым, хотя и очень смахивает на документальную, всё же подана как беллетристическое произведение. Но вот другой пример. Тут всё наоборот: все аттестуют автобиографию как роман, но настоящий роман написан не был, а налицо только пачка писем с документальным рассказом, на основе которого роман предполагался.

В 1894 г. французский психиатр профессор Ж. Сен-Поль обратился через научный журнал к врачам, юристам и писателям с просьбой присылать ему материалы о половых извращениях. В ответ он получил от известнейшего писателя Эмиля Золя пакет с письмами одного молодого аристократа к этому писателю. Письма (без обратного адреса и без дат) были написаны по косвенным признакам между 1887 и 1889 гг. (Setz 1991: 82; Rosario 1997: 196, n. 48). Аристократ страдал, по его собственным представлениям, ужасной болезнью - извращением полового чувства и предлагал Золя свою исповедь как материал для романа. Исповедь, пояснял он, "которую я не поверял ни одному духовнику". Он обращался к писателю как "к величайшему романисту нашего времени, который соединяет в себе пытливый взор ученого с талантом художника и смелостью, свойственной гениям". Его выбор писателя понятен. Критический реалист и смелый обличитель общественных язв, Золя не раз обращался и к сексуальным сюжетам, в том числе к извращениям - "На-на", "Эжен Ругон".

Сначала добровольный информатор описал свои приключения и переживания в подробном письме. Затем прислал еще одно, в котором добавил весьма существенные подробности, из которых стало ясно, что первая исповедь была не вполне откровенной - вначале он поведал, так сказать, более изящную часть своей "извращенной" жизни. Потом писал еще и еще - уже о своих только что произошедших приключениях, по горячим следам. Молодой аристократ был тщеславен, эгоцентричен, очень занят собой, и всячески хотел привлечь к себе внимание знаменитости. Он понимал, что если в нем есть что незаурядное, то это его необыкновенная страсть, и был готов обнародовать ее и тем заработать славу - пусть анонимную.

Поскольку он был весьма образован, наблюдателен и в конце всей истории максимально откровенен, материал для психологического анализа оказался великолепным. Золя загорелся сделать роман. Но роман грозил стать чересчур смелым. Много лет Золя хранил материал у себя и всё не решался приступить к обработке и публикации. И наконец, окончательно отказался от этой идеи.

Между тем, молодой аристократ с нетерпением ждал публикации. Позже в еще одном письме (уже к врачу, а не к писателю) он признавался: "С каждым новым романом Золя я надеялся увидеть, наконец, персонаж, воспроизводящий меня, но всякий раз я был разочарован убедился, что писателю не хватает смелости представить столь ужасную страсть" (Saint-Paul 1930:115). Но и писателю было жаль материала. Он решил подарить его специалисту по патологической психологии для научной публикации, благо подвернулся запрос Сен-Поля.

Золя писал ему:

"Мой дорогой доктор! Я не вижу ничего дурного в том, что вы огласите полученные мною письма под заголовком: Роман одного извращенного".

"Роман одного извращенного"... В современном переводе это звучало бы как "Роман одного извращенца" или, если бы Золя перевел повествование из первого лица в третье, то "Роман об одном извращенце". А если бы оставил в первом лице, то "Романтическая автобиография одного извращенца". Если иметь в виду "роман" как обозначение не жанра, а жизненной основы сюжета (любовная история), то тут не один роман, а несколько.

Далее Золя писал врачу:

"Когда я много лет тому назад получил этот интересный документ, я был поражен физиологическим и социальным интересом, который он представлял. Он меня растрогал до глубины души своей безусловной искренностью, поскольку здесь чувствуется пламя, я бы сказал красноречие истины. <...> Это настоящая, наивная, спонтанная исповедь".

Он даже выразил надежду, что публикация "вызовет жалость и чуточку справедливости к этим несчастным".

Сен-Поль и сам пописывал художественные произведения и удивился, почему Золя не воспользовался сам этим материалом. Позже, в своих воспоминаниях, он писал: "Почему (Золя) не обсудил извращение, почему он не посвятил один из своих романов извращению? Сюжет того стоил" (Laupts 1907: 833). Современный исследователь Верной Розарио (Rosario 1997: 93) полагает, что причина - не в отсутствии смелости у Золя, а в его неприязни к гомосексуалам и осуждении их вообще. Он цитирует Золя по воспоминаниям Сен-Поля: "Я встречался с ними ... и пожимал им руку, но я испытываю инстинктивное отвращение, которое мне вряд ли преодолеть" (Laupts 1907: 833). Золя был очень озабочен снижением рождаемости во Франции и говорил Сен-Полю: "Как много семени теряется впустую за одну ночь в Париже - какой стыд, что всё оно не потрачено на производство человеческих существ!" (Laupts 1907: 832, n.). А в предисловии к книге Сен-Поля писатель выражался категорично: "Извращенец - это разрушитель семьи, нации, человечества" (Laupts 1896: 4).

В своем сопроводительном письме, однако. Золя выдвигает другую причину: он пишет доктору, что думал воспользоваться этой исповедью, но не мог найти подходящей формы.

"Это было тяжелое для меня время - время литературных боев. Ежедневно критики выливали на меня целые ушаты помоев, объявляя меня преступником, способным на все пороки, на всякий разврат; подумайте: и вдруг я выпускаю в свет "Роман одного извращенного"? Во-первых, меня обвинили бы, что я благодаря своей извращенности сочинил всю историю от начала до конца. Затем меня осудили бы за то, что вздумал поспекулировать на самых грязных человеческих инстинктах. Сколько крика поднялось бы, осмелься я сказать, что трудно отыскать более серьезную и печальную тему, что тут вскрывается рана, несравненно более глубокая и распространенная, чем обычно думают, и что самое лучшее для излечения ран - изучать их, показать их и промывать их".

Он предлагал Сен-Полю опубликовать этот "Роман" без литературной обработки, поскольку "врача, ученого никто не станет обвинять в стремлении вызвать скандал".

По-видимому, Сен-Поль был несколько иного мнения о публике, потому что он, хотя и опубликовал документы (в 1894-95 гг.), но в специализированном журнале - "Архиве криминалистической антропологии и нормальной и патологической психологии", а затем перепечатал в своей сугубо научной антологии 1896 г., и всё это под псевдонимом - во Франции как "доктор Лот" (Laupts - это перевернутое St.-Paul) (Laupts 1894-95,1896), а в России всё это вышло под именем Мориса Герцеги (Герцеги 1910: 296-353.- Лот сменил псевдоним, увидев, что библиографы восприняли его перевернутую фамилию как немецкую). К тому же он подверг эти документы весьма специфической обработке, чтобы сделать их как можно менее доступными случайному читателю-непрофессионалу. Все откровенно сексуальные места он перевел на латынь, а вдобавок русский переводчик его монографии еще какую-то часть французского текста счел тоже неудобным переводить и оставил без перевода. Таким образом, все эти документы в переводной монографии Герцеги предстают читателю на жуткой смеси трех языков - русского с французским и с латынью.

Между тем, материал действительно интересный, а откровенность ныне уже не столь шокирует публику.

Корни рассказчика испанские, но семья долго жила в Италии, а уж оттуда переселилась во Францию. Рассказчику 23 года, он четвертый сын и родился после десятилетнего перерыва. "Мое рождение,- пишет он,- повергло мою мать в глубокое отчаянье, так как она, после трех мальчиков хотела иметь девочку. Между тем, я был хорошенький малышка, маленький, как девочка; мне потом рассказывали, что наши знакомые, видя меня с голубыми глазами и золотистыми вьющимися волосами на коленях у матери, постоянно говорили: "нет, это невозможно, чтобы это был мальчик!". <...> Я очень гордился своей особой и, будучи совсем карапузиком, краснел от удовольствия, когда слышал как хвалили мою красоту".

Когда мальчику исполнилось 4 года, любование им как девочкой пришлось оставить, а ему нужно было надеть мальчиковый костюм. "Когда я очутился в костюме мальчика, то буквально не знал, куда деваться от стыда,- я это помню, как сейчас, - громко разревелся и убежал спрятаться в комнату няньки, которой чтобы успокоить меня пришлось опять переодеть в платье девочки, в котором тогда заключалось всё мое счастье".

Учился мальчик не в школе, а дома. Учился хорошо, мечтал о гомеровских героях, особенно о Парисе. "Я буквально дни и ночи мечтал о нем, и мне доставляло страшное наслаждение воображать себя Андромахой для того, главным образом, чтобы иметь возможность представить себя держащим в объятиях этого героя, закованного в железо и которого атлетические формы тела, дивные голые руки и высокая каска заставляли меня по целым часам проводить в мечтах о них. <...> Я уже в то время любил уединение, и игры мальчиков почти что пугали меня". Когда мальчик был уже десятилетним, его тяга к женским нарядам продолжалась. "Моя страсть к длинным волочащимся платьям всё продолжалась по-прежнему; как только я оставался в доме один, то сейчас же бежал в комнату моей матери, где напутывал на себя простыню, одеяло или материнскую шаль, но так, чтобы концы их сильно волочились по полу, и затем начинал прогуливаться перед зеркалом, особенно любуясь длинным хвостом, шуршание которого по ковру заставляло меня задыхаться от радости".

Пока всё идет по обычному сценарию сбитой половой роли: родители ждали девочку и охотно поддерживают увлечения маленького сына девичьими одеждами и манерами. Изоляция от сверстников закрепляет этот уклон - мальчик не умеет играть в мальчиковые игры, растет неженкой. Сексуализация этого уклона еще впереди.

До 13 лет он был совершенно несведущ в вопросах пола.

"Один грум, лет около 15, вскоре покончил с моей невинностью в половом вопросе. Это произошло в то время, когда мы были на морских купаньях, куда отец забрал всю свою прислугу. Я очень часто заходил в нашу конюшню ласкать лошадей и любил болтать с мальчиком почти одних со мной лет, с которым мне позволяли также бегать в саду. Вот он-то и просветил меня. <...> Этот юнец несколько раз развратничал на моих глазах, а я, хотя и сгорал желанием подражать ему и кровь у меня бурлила до невозможности, не мог наедине достигнуть нужного эффекта.

Вскоре этого мальчика отец прогнал, и я, если не забыл его уроков, то стал меньше о них думать. Но что меня особенно поражало, что он всегда говорил о том, что необходимо лечь с обнаженной женщиной и делать то, что он делал, тогда как я не видел ничего особенного в этой операции и находил более естественным улечься с мужчиной. <...> С этого времени мужчина казался мне красивее женщины - в нем я восхищался силой, подвижностью, сухощавостью форм, чего у меня никогда не могло быть. Я всегда воображал себя женщиной, и все мои желания теперь были желаниями женщины.

У меня было тогда несколько приятелей, и я к ним чувствовал, не отдавая себе вполне отчета, несколько преувеличенную дружбу. Я их ревновал, а когда кто-нибудь из них брал меня за талию или гладил по спине, то я весь трепетал от счастья. <...> Но к кому меня еще более влекло, это к зрелым мужчинам, так между тридцатью и сорока годами. Я любовался их походкой, громким голосом, резко отличающимся от моего еще совсем детского голоса. Я еще не вполне отдавал себе отчет в своих чувствах, но я готов был пожертвовать всем в мире за то только, чтобы один из них обнял бы меня или позволил мне прижаться близко к нему. Целые ночи я проводил теперь, всё мечтая о таких вещах и старался придать им возможно большую вероятность осуществления в действительности. <...>

Один лакей, поступивший к нам в дом очень недавно, отличался прелестными формами тела, имел довольно красивое лицо с черными усами и бакенбардами, (вот он) обратил на себя мое особенное внимание. При помощи разных юношеских хитростей я старался навести его на разговоры о нескромных вещах, он видимо очень охотно пошел навстречу моему желанию. Я очень его полюбил, и мне всегда хотелось, чтобы он был около меня, когда я отправлялся кой-куда. Он провожал меня вечером, после ужина, в мою комнату, где помогал мне раздеться и оставался почти до тех пор, пока я совсем не засыпал.

Я заставлял его рассказывать о своих любовницах, о публичных домах, которые он любил посещать; все подобные рассказы были мне до такой степени приятны, что я по уходе его в продолжении долгих часов не мог заснуть и лежал возбужденный и волнуемый какими-то смутными желаниями. Мне хотелось, чтобы он лежал около меня, чтобы я мог потрогать руками его белое нежное тело; хотелось мне поцеловать его и чтобы он был около меня и мог бы доставить мне наслаждение, как и я ему. Мои желания не шли дальше. <...>

Однажды вечером после длинных разговоров на нашу любимую тему, когда я стал забрасывать его вопросами насчет самых нескромных вещей, мною внезапно овладело желание узнать его вполне, без всякого стыда, тогда я как будто в шутку стал упрашивать его, чтобы он показал мне свой детородный член, чтобы я мог увидеть, такой ли он огромный и красивый, как он мне говорил. Сперва он отказывался, но когда я обещал ему, что никому об этом не проговорюсь, он расстегнул брюки и выставил свой эрегированный член, эрекция которого была ответом на мои слова. Он подступил к постели, на которой я разбросался, задыхаясь от желания и стыда. Вот теперь я видел член взрослого мужчины, и я был столь возбужден, что не мог издать ни слова. Не знаю как, движимый каким внутренним побуждением страсти, я схватил его правой рукой и многократно поглаживал его, приговаривая: "Какой он красивый! Какой красивый!" Я бешено сгорал от желания, чтобы как-нибудь сделалось так, чтобы для этого члена, который вполне заполнял мою руку, оказалась в моем теле дыра, в которую он мог бы быть введен, чего я столь страстно желал.

Услышав шум шагов, лакей схватил мое платье и быстро вышел из комнаты, оставив меня в сильном возбуждении страстным желанием, которого раньше я у себя не замечал и о сущности которого даже не подозревал. <...> На другой вечер я хотел повторить сцену вчерашнего ужасного вечера, но лакей теперь не соглашался ничего показать, боясь очевидно, чтобы кто-нибудь из домашних не выследил его. Я был в бешенстве от его отказа".

Вскоре обнаружилось, что этот лакей тайком приводил в дом своих любовниц и он был рассчитан. Детство между тем переходило в отрочество.

"Я снова влюбился в красивого молодого человека, нашего конюшенного мальчика. Он в самом деле был красавец, здоровый, хорошо сложенный. Я его начал угощать сигарами, которые таскал у своего отца, а также сладкими пирожками и другими сластями, в которых отказывал себе ради своего нового "предмета". Это был очень честный юноша, любивший вполне свободно говорить обо всем, но не позволявший себе ни одной скабрезной вольности. Раз как-то шутя я попросил его показаться мне голым; он меня выругал и ни за что не хотел исполнить моей прихоти. После этого я к нему еще сильнее привязался, и у меня возникло страстное желание видеть его, прильнуть к нему, коснуться его лица; теперь эти мысли преследовали меня неотвязчиво день и ночь. Так как я увидал, что мне не удастся ничего добиться от него, то я стал рисовать в своем воображении разные соблазнительные картины при его участии: я воображал, что я его жена, и ночью клал около себя кроватный валик (который кладется под подушку), целовал и кусал его как будто это было живое существо. По этой причине мучимый соблазном, я получил первое семяизлияние".

Это вызвало испуг, решение никогда более допускать, чтобы это повторялось, но всё же томимый похотью подросток "вскоре стал развлекаться самым отвратительным пороком, который можно себе представить" (очевидно, имеется в виду онанизм). "Хотя по наружному виду я был очень деликатный, но здоровье мое оказалось настолько сильным, что у меня не появилось никаких расстройств после всех тех излишеств, которые я себе позволял".

Далее его первое письмо плавно переходит к повествованию о его любовных приключениях в армии, которые, хотя и были абсолютно гомосексуальными, но носили романтический характер и потому не очень смущали рассказчика. Но во втором письме выяснилось, что между ними лежали другие приключения, рассказать о которых он не сразу решился.

"Хотя в нравственном отношении я был глубоко развращен и с самых юных лет мечтал о самых утонченных половых наслаждениях, но я потерял, если так можно выразиться, свою невинность только в 16 лет. До этого времени я довольствовался мысленным распутством и уединенными удовольствиями.

Моим первым просветителем <...> был приятель моего отца со времени еще его молодости. Это отставной капитан пьемонтской кавалерии; он участвовал во всех войнах Италии и был известен как отчаянно храбрый рубака. В то же время он слыл за патентованного развратника, и про него на ухо говорили, что он долгое время жил с одним молодым человеком, которому он помог растратить почти три четверти своего наследства.

<...> Он издавна навещал наш дом, но вначале не обращал на меня ни малейшего внимания. Между тем как я почувствовал сразу к нему расположение и всячески старался показать ему свою симпатию. Это был здоровенный детина без малого три аршина ростом с загорелым лицом и стальными мускулами. <...> У него была очень красивая голова, сухая, лицо загорелое, похожее на лицо мулата, нос был горбатый, глаза черные, как уголь, горящие, усы длинные черные, рот извилистый, насмешливый, с толстыми коричневыми губами и с крепкими белыми зубами. <...> Громадная голова его была почти без волос, только на затылке и по бокам у него было немного черных коротких волос. Руки у него были в соответствии со всей его фигурой, производившей впечатление атлета, с геркулесовской силой. <...>

Со мной он позволял себе массу разных вольностей: щекотал меня за подбородок, а встречая меня в коридоре или если я его провожал, когда он уходил от нас, он меня или старался ущипнуть или долго ласкал, даже в присутствии отца, не видевшего в этом ничего дурного.

Как я уже сказал, я тогда ничего не знал, как только по слуху. Мне страшно хотелось узнать наконец что-нибудь самому, и кровь у меня сильно бурлила, когда этот капитан меня хватал руками. Однажды, рассказывая моему отцу, как он получил рану в бедро, <...> он захотел ее показать, для чего расстегнул брюки и, к величайшему моему наслаждению, показал свое бедро, громадное, бронзовое, лоснящееся, покрытое массою волос, черных и жестких; посреди бедра был длинный довольно широкий розовый рубец, показавшийся мне очень красивым среди темного тела и черных волос, как бы окаймлявших его темным бордюром.

Мне хотелось увидеть его мужской член, укрытый под чащей волос, но ничего не было видно, кроме густого черного кустарника, который меня ужасно взволновал. Между тем, у меня не было никакого расположения к этому человеку, но он мне он представлялся таким живым воплощением силы самца, что мне безумно хотелось принадлежать ему, хотя бы всего только на несколько мгновений. С этих пор когда он меня трогал, то у меня по всему телу пробегала дрожь от удовольствия. Даже теперь, когда я пишу вам эти строки, у меня появляются признаки возбуждения и я чувствую, что будь он здесь, я отдался бы ему.

Как опытный по этой части человек он, конечно, сразу понял, что он может извлечь из моей молодости и моего очарования юной девушки, переряженной мальчиком. Он меня пригласил прийти посмотреть на его конюшню лошадей. <...> Я отправился к нему, горя желанием испытать приключение, которое хотя бы немного приподняло таинственный занавес и дало бы мне возможность испытать наслаждение, которое, оставаясь до сих пор неудовлетворенным, положительно не давало мне покоя.

Показав мне лошадей, которыми я восхищался, ровно ничего не понимая в них, он попросил меня подняться к нему наверх. <...> Войдя в спальню, всю прокуренную сигарами, где пахло конюшней и всё было в страшном беспорядке: кальсоны валялись на столике, носки на полу и т. д., от сильного возбуждения у меня закружилась голова, и я почувствовал, как у меня леденеют оконечности рук и ног. <...> Он посадил меня рядом с собой на оттоманку, стал ласкать, одновременно смеясь принужденным смехом, и смотрел на меня такими страстными глазами, что мне становилось жутко и в то же время приятно. Он мне жал руки, посадил на колена, стал меня целовать и что-то шептать на ухо, но так тихо, что я ничего не мог расслышать. Мы оба молчали, и я сидел неподвижно на его коленях, в то время как он продолжал целовать мою голову, щеки и шею. Я просто чуть не задыхался от наслаждения - ничего подобного я еще ни разу не испытывал в жизни. Наконец, он встал, сказав мне: "Хочешь, ты хочешь"; слова эти были сказаны таким задыхающимся голосом, что на меня напал некоторый страх, и, несмотря на то, что он повторил два раза свой вопрос, я продолжал молчать, не будучи в силах от волнения ответить ему.

Он быстро направился к двери, которую порывисто запер на два оборота. Потом вернулся ко мне, буквально дрожащему от желания, стыда и страха. В один миг он быстро меня раздел, одновременно пробегая руками все части моего тела, он снял с меня всё до носков и рубашки и, как малого ребенка, отнес меня на постель.

Вмиг он тоже оказался совершенно голым и лег возле меня, который был как во сне и не вполне понимал свои действия и мысли. Легши на меня, он, задыхаясь и с сильными стонами, сжал меня своими руками столь сильно, что пресек мое дыхание, и начал ёрзать на моем теле. Его огромный член скользил по мне взад-вперед, доставляя мне высочайшее наслаждение. Между тем, втягивая в себя воздух, он всунул свой язык мне в рот и ощупывал руками всё мое тело. Прерывающимся голосом он говорил мне нежные и безумные слова. Когда он испустил семя, то буквально затопил меня, а сам поник неподвижным, только мычал, как бык. Между тем, я тоже обильно испустил семя, и мы остались бездыханными и склеенными; после этого мы опали и разъединились.

Я не чувствовал никакого стыда в этот момент, и он казался вполне счастливым. Я издавал долгие вздохи удовольствия и удовлетворения. После того, как мы поднялись и тщательно оделись, я посмотрелся в зеркало. Я был поражен, какой странной и почти страшной красотой обладал я в этот момент. Мое изображение было окрашено - губы красные, как кровь, глаза сверкали всем своим прекрасным сиянием. Я был горд самим собой, тем удовольствием, которое я дал, и тем, которое получил. Я испытывал почти признательность к капитану и рассматривал себя как родственного исключительно ему. Он заставил меня дать ему обещание приходить навещать его почаще, что я сделал от всего сердца. Я еще никогда не был так счастлив и доволен, как теперь, - мне казалось, что я теперь начал действительно жить, а не прозябать".

С этих пор капитан начал обучать своего юного друга всем премудростям античной любви.

"Когда капитан познакомил меня со всем своим репертуаром, он однажды мне сказал: "А теперь надо, чтобы ты мне полностью принадлежал и я обладал тобою на деле". Я ничего лучшего не требовал, сама моя натура наталкивала на это, и я с нетерпением пылал узнать новые и тайные наслаждения. Вскоре я понял, чего, собственно, он желал, и способ его находил вполне естественным, и у меня не было основания отказать ему. Видно он не ожидал, что я так быстро и так полно пойду навстречу его желанию, потому что не мог сдержать охватившего его восторга. Он стал меня уверять, что я его сокровище, что он безумно меня любит и даст мне такое наслаждение, о котором я еще не имел понятия.

Он смазал свой стоящий устрашающе огромный член мазью. Я не соображал, как он собирается вести эту огромную штуку в мое столь нежное и деликатное тело. Меня он тоже смазал этим кремом, и я так терпеливо ожидал, сдерживая свой страх. В спальне он по обыкновению разложил меня, положив мои ноги себе на предплечья, чтобы мое тело поднялось к его члену; охватив мои руки, он нанес первый толчок. Я был пронзен столь сильной болью, что немедленно устранился от его толчка; как бы сильно он меня ни уговаривал возобновить, в конце концов ему пришлось меня освободить, и я соскочил с ложа, отказавшись продолжать.

Он заскрежетал зубами от злости, обошелся со мной очень грубо, стал просить, но я был непреклонен. Как я вам чистосердечно каюсь, только физическая боль удержала меня от сильного акта, а не стыд или какое-либо другое чувство. <...> Ему пришлось довольствоваться теми вольностями, которые он уже позволял себе раньше".

Таков этот дополнительный эпизод, а сейчас вернемся к основному изложению. Тому, которое молодой аристократ первоначально планировал как основу романа и которое действительно обладает некоторой поэтичностью. Но об этом дальше.

Между тем, юноша поступил в коллеж, затем в академию художеств. Своих коллег по обучению он презирал за их грубость и неотесанность, но с сожалением отмечает, что многие из них сейчас известные художники, а он ничего из учебы не извлек. По предложению приятелей ходил в публичный дом, но нашел его абсолютно непривлекательным. "Одна из этих фей поцеловала меня, и это до того показалось мне противным, что я вырвался из ее объятий и к великому удивлению моих спутников бросился в переднюю и, словно угорелый, торопливо оделся и выскочил на улицу". Он отмечает, что его всё же влекло к этим "приютам разврата": "я не раз завидовал, но не тем, кто туда приходит, а тем, кто там живет".

Затем пришло время идти в армию. Восемнадцатилетнего юношу-аристократа направили вольноопределяющимся в кавалерийский полк, стоявший в провинциальном городке. Там он провел год. Спал, как все младшие офицеры, в казарме вместе с солдатами. Они его совершенно не привлекали. "Мужчины, спавшие рядом, были чересчур уж несоблазнительны. Они были грубы, очень безобразны и слишком глупы, чтобы вызвать к себе какое-нибудь половое влечение. Кроме того они были до невозможности нечистоплотны".

Через полгода со сменой части состава произошла перестановка в спальном корпусе. Вольноопределяющийся переставил свою кровать в самый удаленный и темный угол. Напротив поместился один новый унтер-офицер, командир взвода. Это был молодой еще человек, лет 25-26, с очень красивым лицом, молчаливый, прекрасно сидевший на лошади и запросто бравший барьеры, что молодому аристократу давалось весьма туго. Его грызла зависть. Он с офицерами обычно забавлялся допоздна, а унтер-офицер рано ложился спать, чтобы наутро командовать солдатами.

"Раз вечером, не знаю, почему, мне вдруг пришла в голову фантазия оставить компанию и уйти в наш дортуар спать.

Многие солдаты уже спали, храпя во все носовые завертки, унтер-офицер же их начал только раздеваться. Я собрался проделать то же самое и решил лечь в постель, но не терять из вида ни на секунду самое малейшее движение моего соседа. Он тем временем был уже в одной сорочке и вскоре, сидя на кровати, снял кальсоны, носки и в одной рубашке собирался нырнуть под одеяло. Я был поражен пластической красотой его тела, которое при мерцающем свете одной маленькой лампы показалось мне несравненно более совершенным по своим формам, чем те античные статуи, которые некогда привлекали меня в Пале Рояле. Те были из мрамора, а это дивное тело было полно жизни и молодости. Особенно мне бросились в глаза его ноги, безукоризненные по форме, нервные, тонкие и в то же время гибкие". Отметил он также чудные зубы и красивый рот с небольшими светло-каштановыми усиками над ним.

С этим унтер-офицером он постарался подружиться. Стали вместе обедать, рассказывать друг другу о себе. "Раз вечером мы все ужинали, с нами был и мой друг. Все мы напились преизрядно. По дороге в казарму многие из нас заболели. Солдаты больше не помещались в той зале, где мы жили, а в соседней. Наши 8 или 10 кроватей были затеряны в громадной зале, освещенной одной маленькой лампочкой посреди зала. Все мы вернулись в более или менее возбужденном состоянии и наши танцы, песни и разные шутки затянулись до глубокой ночи. <...> Моя кровать, как я уже сказал, была в темном углу, против кровати молодого унтер-офицера, бывшего теперь тоже навеселе от выпитого вина, к которому он не привык. Мои компаньоны все поулеглись и тотчас же заснули; мы же с ним даже еще не разделись. Наконец, я снял с себя форму, разделся до ночной сорочки и улегся под одеяло, посадив своего друга у себя на кровать; под влиянием возбуждения вследствие опьянения, я стал несравненно смелее и позволял как будто в шутку довольно милые ласки, одновременно напевая ему всевозможные нежности.

Я полулежал, опершись на подушку спиной, а он был полураздет, и сидя у меня в ногах, склонился ко мне. Не помню точно, что я ему говорил, в каком-то восхищении и полуопьянении, отчасти от вина, а также от дремоты, вызванной теплотой постели; я чувствовал как меня охватывает какая-то приятная истома, когда он совсем налег на меня, обнял меня руками и, запечатлев поцелуй на щеке, одновременно просунув руки под одеяло, стал ласкать мое тело полностью. Я чувствовал, что умираю и меня сразу охватила какая-то безумная радость. Пробыв несколько секунд в замешательстве, когда мы были прильнувши головой к голове, с пылающими щеками, я затем прижал уста к его устам, лежа на мягком изголовье. Никогда в жизни я не был так счастлив, как в эту незабвенную минуту!

Лампа в это время совсем слабо мерцала. Товарищи все громко храпели. Наш угол был почти в полном мраке. Мне было все-таки боязно, чтобы кто-нибудь нас не увидал, и, желая вполне насладиться хорошим настроением моего друга, я сказал ему на ухо, поцеловав: "Ступай, потуши лампу и приходи сюда, но только живей!" Он поднялся и, пошатываясь, пошел к лампе, но сперва напился воды, затем потушил лампу. Теперь дортуар слабо освещался только светом из соседнего дортуара, так что кое-что можно было видеть только посреди залы, а все остальное было в темноте.

Я видел, как он вернулся к своей кровати, разделся и, затаив дыхание, направился ко мне. В эти несколько мимолетных мгновений для меня всё слилось в чувстве, что он близ меня, что я охвачен им в жарком объятии, ощупываю его и целую пламенно, готовый кричать от радости и наслаждения. Возбудилась самая страстная любовь, и, сомкнув наши голые тела, мы обнялись как можно более тесно. Вот когда можно утолить всю страсть, верил я. Наши языки соединились во ртах, и мы обнимались так, чтобы едва можно было дышать. Руками я исследовал это прекрасное тело, столь желанное, эту милую мужскую голову, от которой моя голова так отличалась". Унтер-офицер пылко уверял своего друга, что отныне находит такую любовь более желанной, чем любовь с девушками, ибо ласки девушек не столь горячи.

"На другой день мы не смели посмотреть друг другу в глаза, до того нам было стыдно вчерашнего: свежий утренний воздух разогнал окончательно последние следы опьянения. В течение целого утра мы обменялись всего несколькими словами, но вечером, как только улеглись и очутились в полной темноте, мною снова овладело желание побеседовать со своим другом, почему я встал с постели и пошел к нему, затаив дыхание. Он проснулся и ждал меня". Как только молодой повеса сел к на кровать к унтер-офицеру, тот сказал, что жаждет повторения той ночи, жаждет ласк и поцелуев своего друга. "В эту ночь всякое стеснение между нами исчезло, и мы почти всю ночь провели вместе одни в кровати, обнимаясь и ласкаясь. <...> Теперь я уже не желал быть женщиной - я находил свою ужасную страсть, так сказать, более вкусной и забавной, чем то, что дает обыкновенная любовь, к которой, как я уже сказал, у меня не было ровно никакого влечения".

Приятели привязались друг к другу, молодой аристократ часто одаривал унтер-офицера, хоть тот никогда не просил и не сразу стал принимать богатые подарки. Чтобы удалиться от остальной компании, сняли меблированную комнату в городе, где проводили время по воскресеньям. В этом доме они даже попытались освоить тот способ сношений, который не удался капитану, но боль снова заставила отказаться от этой затеи.

Обо всем этом рассказчик повествует с таким запалом и самолюбованием, что его частые оговорки о раскаянии и сожалении звучат неискренне - как положенная дань общественному восприятию.

"Ужасное и проклятое желание, одолевавшее меня с самого детства, наконец нашло выход и могло дать тем себе вполне волю, увлекая за собой существо вполне невинное, но которое было отравлено тоже этой проклятой страстью. Тем не менее в то время я ни о чем не думал и не находил ничего зазорного в своем поведении".

Конца военной службы оба теперь ожидали с ужасом: придется же расставаться. Но когда распрощались (унтер-офицер еще оставался служить), переписка, вначале частая, постепенно стала замирать. Ответы рассказчика становились всё холоднее, в памяти его образ друга явно изглаживался. Через несколько месяцев унтер-офицер был убит пьяным товарищем. И тут в письме к Золя стоят страшные слова: "Смерть его, о которой я узнал из газет, не произвела на меня ровно никакого впечатления. <...> Слишком пылкая дружба моя к нему сгорела сама собой, и от нее не осталось даже пепла". Он явно бравирует своей бесчувственностью, холодностью и цинизмом. Гомофобы сочтут это типичной чертой гомосексуала, не способного на постоянные чувства, на искреннюю преданность и прочную привязанность. Да нет, есть немало примеров противоположного.

Просто молодой аристократ был воспитан в высокомерном презрении к массе простолюдинов; все его мысли и чувства были слишком сосредоточены на собственной особе; растя в изоляции от сверстников, он не приучен был к дружбе, и его связи определялись только его похотью.

Он вернулся к своему капитану - достойному для него наперснику. Впрочем, и капитану он охотно изменяет. Он, правда, рисуется перед великим писателем: "Влечение к мужчинам всё еще меня преследует, но так как не представится благоприятного случая проявить свою слабость, то я почти уверен, что не сделаюсь более жертвою своих проклятых чувств". Хороша уверенность - "почти" и если "не представится благоприятного случая"! Случай, конечно, представится, особенно если его так настойчиво искать.

В последних письмах начинает фигурировать какой-то молодой человек, миланец, разумеется очень красивый, который не обращает на рассказчика никакого внимания. Рассказчик задет, он страдает, тоскует, и в самой последней записке - удача! получилось! победа! Он снова счастлив быть "жертвой своих проклятых чувств". Они снова для него не столько проклятые, сколько прекрасные.

Удача настигла его и в другом плане. Через семь лет после отправки писем к Золя, он, прогуливаясь по улице, узрел в витрине том Лота, а в томе - свою автобиографию. Он тотчас написал Лоту, что окрылен, найдя себя напечатанным, "хотя я и предпочитал бы быть возрожденным на страницах романа, а не в медицинском трактате" (Saint-Paul 1930: 116). Он даже отправил Лоту еще десятки страниц самоописания, но "роман" уже жил собственной жизнью. Дважды напечатанный Лотом в Париже, он вскоре появился в России, а через много лет вышел отдельным изданием в Германии (Setz 1991). Правда, на первое же издание последовало письмо-рецензия, и рецензент, не кто иной как Рафалович, сам гомосексуал, писал:

"Этот роман извращенца ничему не научит людей с опытом в психиатрии... Безудержное тщеславие и похоть особенно показательны в отношениях между извращенцем романа и капитаном. Отвратительные и опасные действия обычно появляются между людьми, объединяемыми развратом, тщеславием или выгодой" (Raffalovich 1895: 333).

Рафалович был гомосексуалом другого плана и ненавидел женственных мужчин. На деле Золя и Сен-Поль правы, оценивая эту исповедь как первоклассный материал для ученого.

Просматривая эту автобиографию (она приведена здесь в сильно сокращенном виде), мы можем отметить, что на всем протяжении своей жизни - от детства до молодости - рассказчик всё время вступает в гомосексуальные контакты со старшими. Жертва совращения? Но всякий раз он выступает инициатором или страстно жаждущим этого контакта. Кого здесь можно считать соблазнителем? Только самый первый контакт - с мальчиком на два года старшим - не был им запланирован. Но это были обычные среди подростков генитальные игры, к тому же со стороны старшего мальчика гетеросексуально направленные. Гомосексуальную окраску им придал сам герой романа. Лакея он явно навел на сексуальную откровенность, почти вынудил к ней. В случае со вторым "конюшенным мальчиком" соблазнителем явно был сам юный господин, причем соблазн не удался. Капитан был, конечно, по натуре типичным совратителем, но в данном контакте его юный гость совсем не был наивным - он знал на что идет, жаждал этого и был готов на всё. А в поэтичном военном романе с унтер-офицером он, хотя и был младшим (18 лет), а по законам некоторых стран даже несовершеннолетним, но выступал явно соблазнителем, а не жертвой, и хорошо понимал это.

Таковы уроки из ненаписанного романа Золя.

 

7.

Обычные сорванцы

Однако не все мальчики, идущие на контакт с педофилами, заведомо гомосексуальны по натуре. Что происходит, когда это вполне обычные мальчишки? Вот признание одного из пациентов Каприо, того самого пациента, который в детстве пережил приключение с двумя голубыми и испытал отвращение.

"Однажды я посадил к себе в машину маленького мальчика и спросил у него, как проехать в какое-то место. Он сел в мою машину, и в то время, как я ее вел, я ощущал большой испуг и чувствовал себя подлецом в отношении мальчишки, сидящего в моей машине и определенно не знающего, что я задумал сделать. Мне казалось, что я просто хочу узнать, как это будет выглядеть на деле - играть с чьим-то чужим пенисом. Я определенно не могу понять, как я мог совершить такое. Я страшился протянуть свою руку и положить ее на пенис мальчика. Помнится, у меня промелькнула мысль, что это так же плохо, как тогда, когда меня самого посадила в машину пара голубых. Однако, я, по-видимому, не осознавал в полной мере всей грязи своего поступка. Мальчик казался очень удивленным и, по-видимому, не понимал, что происходит.

Чувство отвращения начало покидать меня, как только пенис мальчика потяжелел под моей рукой. Затем я сказал ему, что мне нужно выяснить, какой у него размер нижнего белья, поэтому я расстегнул его штаны, спустил их ему до колен, затем стащил вниз его трусы и заставил его положить ноги на переднем сиденье так, чтобы он смотрел на меня. Я стал тереть его пенис, пока он не стал эрегированным, и он сказал мне, что это ему очень нравится. Помнится, мне захотелось, чтобы он возбудился еще больше, поэтому я взял его пенис себе в рот и двигал его взад и вперед, засовывая и выталкивая его изо рта. Всё это совершенно не возбуждало меня, и я наконец начал удивляться, как я вообще могу делать такое грязное дело. Я остановился, когда он начал тяжело дышать и чуть подался в сторону. Я подумал, что, возможно, сейчас он эякулирует, а я не хотел, чтобы он эякулировал мне в рот. Затем я внезапно остановился и играл с его пенисом, пока он не сказал, что хочет домой. Тогда я попросил его поиграть с моим пенисом, и он делал это до тех пор, пока я не проэякулировал, воображая при этом себе какую-то женщину. После этого я отвез его домой и больше ни разу на него не взглянул, осознавая, что мог бы попасть в большие неприятности за свои действия. Выпустив его из машины, я уехал как можно быстрее" (Каприо 1995:283).

Мужчина здесь скорее искатель острых ощущений, чем гомосексуал и педофил по натуре. В этом странном эпизоде психическую травму и отвращение ощущает мужчина, а не мальчик. Мальчик не испугался, ситуация ему понравилась. К сожалению нет возможности узнать, как это приключение повлияло на дальнейшее развитие мальчика. Возможно, он найдет случай повторить приятное ощущение. Отвратит ли это его от противоположного пола?

Как раз таких мальчишек и таких реакций жаждут педофилы, не думая о возможных последствиях для мальчика.

Уайта очень занимала психика и социальное положение педофилов.

"Чтобы собрать больше информации по этому вопросу, я взял в Бостон интервью у мужчины, связанного с любовником двенадцати лет (которого он встретил, когда мальчику было девять). Со мной разговаривал мужчина тридцати шести лет, в выцветших полотняных брюках, с лицом невинным и печальным, как у Петрушки. Его голос был прерывающимся и тихим, его поведение беспокойным, почти униженным. Он сам казался наивным и бесхитростным, как дитя. <...> Кожа его была по-зимнему белой, только под его широко открытыми голубыми глазами лежали темные тени. Его длинные льняные волосы завивались только на концах <...>.

Я спросил его, как он встретил своего любимого. "На пляже. Он был там с матерью. Он подошел ко мне и заговорил. Понимаете, надо, чтобы мальчики делали первый шаг и шли дальше. Я бы не знал, как начать дружбу с ребенком. Но дети откликаются на интерес к ним - я думаю, они чувствуют любовь и очарованность. Ну, и он начал приходить ко мне домой".

"Знает ли его мать?"- спросил я.

"Она знает настолько, насколько хочет знать. Она видит, что раньше он был болезненным ребенком и у него были трудности с уроками, а теперь он спокойнее и получает хорошие отметки. Она могла бы знать и больше, если бы поспрашивала сына, но не думаю, что она хочет знать детали. Она знает, что мы дружим, и ей это нравится".

"В сексуальном общении с вами инициатива принадлежит вашему другу?"

"Полностью. Я с мальчиками с двадцати двух лет, и в каждом случае дети - агрессоры. Но это скорее мое огорчение. Меня влекут нежные мальчики, но, как большинство педофилов, я страшусь их. Нежный мальчик, похожий на девочку, пробивает ваше прикрытие. Люди что-то начинают подозревать. Сам такой мальчик часто слишком пассивен, чтобы сделать первый шаг, а родители уже беспокоятся о его поведении и тщательно стерегут его. Так что я остановился на "типично американских" бойких сорванцах - обычных".

"Обычных?"

"Да. Хоть я и могу полюбить только мальчика, я мог бы остаться верен ему, когда он вырастет. Но мои бывшие любовники (со всеми ими я всё еще в контакте) не голубые. Один стал диск-жокеем, другой - студент-медик, еще один - помощник у начальника, и все не голубые, хоть один и считает себя бисексуальным. Вот ведь странно: мальчик, который похож на девочку, как раз и нуждается во взрослом, хочет любви с тобой и чтобы ты заботился о нем, но культура делает это невозможным".

Он спросил меня, не отвратительно ли мне то, что он мне поведал. У меня было впечатление, что в любой момент если я отшатнусь в ужасе, он примет это как должное". Уайт, однако рассказал ему о себе самом, как он жаждал в детстве полового общения со взрослым мужчиной, как старался достичь, добиться этого.

"Да,- сказал Петрушка. - Мальчик должен очень много потрудиться, чтобы заполучить мужчину. Мой нынешний дружок хотел заняться любовью сразу же, "позабавиться", как он выразился, но я отвергал это в течение трех недель".

"Что вы делаете вдвоем в постели?"- спросил я.

"Обычно в первый месяц мальчик хочет проделать всё, но потом устанавливается какая-то модель поведения. Мой дружок любит сосать мои яйца, пока я дрочу свой член. Он любит чувствовать этот ритм моей руки, и он любит наблюдать сперму на моем животе и втирать ее мне в кожу. Очень важно говорить о сексе с мальчиками. Вы должны всё проговорить прежде, чем что-либо делать. Я как-то попросил своего прежнего любовника, теперь, когда он вырос, рассказать мне, что я делал не так, а что правильно. Он сказал мне, что не любил, когда его трахают. 'Почему же ты не сказал мне этого тогда?'- спросил я. 'Потому что ты так сильно это любил - я хотел доставить тебе удовольствие'. В этом все дело; дети хотят доставить вам удовольствие".

Так мирно и плавно течет эта беседа - двое интеллигентных и понимающих друг друга людей обсуждают проблемы плотской любви... Но как вдумаешься - о чем, бишь, они? О сексуальном акте с ребенком! О том, что для всех окружающих абсолютно ненормально и неприемлемо!

Но неприемлемо только в нашей иудео-христианской культуре, а в ней много и других не очень понятных для остального мира ограничений. Вовлечение детей в сексуальную жизнь считается вполне приемлемым и безвредным в некоторых мусульманских культурах. Во всяком случае там возраст половой доступности значительно ниже. Безусловно нормальным считались половые связи с мальчиками в античной культуре, в частности - у спартанцев. Не говоря уж о большинстве первобытных культур. Но прислушаемся дальше к беседе.

"Были ли у вас неудачи в ваших приключениях?"

"Когда я был моложе. <...> Забавно, что меня дважды били подростки, но оба раза те, которых я отверг, когда они были детьми. Иногда я думаю, что взрослые, которые ненавидят геев, это те, которых когда-то отвергли ...

"Уайт пишет: "Когда я был ребенком и жаждал старшего любовника, я видел в нем спасителя, того, кто освободит меня от тирании родителей, кто будет ценить меня. Я сказал об этом Петрушке, и он ответил: "Конечно, когда мальчик в постели с вами, он знает, что он равен вам. Он нужен вам, он может дать вам счастье, и он торжествует от чувства своей силы". <... > Я сказал ему: "Говорят, каждый из нас представляет себя всегда в одном и том же возрасте. <...> В каком возрасте представляете себя вы?"

Он сказал: "Девятилетним". И улыбнулся. "Не всегда. Я могу быть и старше, чувствующим влечение к старшим мужчинам. К вам, например".

"Вы тоже мне очень нравитесь,- сказал я.- Когда вы говорили, я всё время жалел, что не встретил вас, когда был девятилетним, но чтобы вы были таким, как сейчас".

Он впервые за всё время рассмеялся: "У меня была та же мысль, та же самая." (White 1983:311-316).

Таково видение проблемы глазами педофила. Это, конечно, пристрастные глаза, какими бы они не казались наивными и невинными. Верить ли его словам о том, что все его юные любовники, выросши, не стали голубыми, что они не сменили свою сексуальную ориентацию" ведь это ключевой пункт морального самооправдания. Затронута сердцевина общественного обвинения всей касты педофилов. Что ж, кажется, ему незачем врать в доверительной беседе с Уайтом. Но в диалоге слышен и подтверждающий голос выросшего мальчика - это голос самого Уайта.

* * *

А вот и еще один голос. Силверстайн приводит в своей книге рассказ шестнадцатилетнего Джонни. Джонни уже два года живет со своим любовником Артуром, а первый секс имел в семилетнем возрасте, когда его дядя познакомил его с оральным сексом (отношения с дядей продолжаются и ко времени интервью). С тринадцати лет Джонни стал заниматься проституцией. Вот что он поведал:

"Что касается секса, я смотрю на это дело так. Это самое последнее, что я могу для них сделать. Я никогда не говорю это им. Артур делает для меня очень много, и ему в самом деле нравится это делать. Вот один способ которым я могу доставить удовольствие кому-то, кому я нравлюсь. Они как большие братья для меня. Я должен был раньше или позже рассчитать, что я могу найти большого брата на улице, и я это сделал.

Мне кажется, мужчины, которых я встречаю, или Артур так серьезно относятся к сексу. Для них это звучит так важно. Когда Артур видит пацана, он может думать только об этом. Большинство мужиков, которых я встречаю, думают о пацане как о сексуальном объекте вместо того, чтобы думать о тебе для другого, для хорошего времяпрепровождения или пойти поиграть. То же самое, когда мужик отсасывает мне я даже не думаю об этом как о сексе. Это просто хорошее ощущение, просто баловство.

Я не знаю, гей я или нет." (Silverstein 1981: 208).

С этим согласуются слова старого педофила Николаев:

"Тяга к сексу с подростками <...> включает в себя побуждение к тому, чтобы идти в разных направлениях, пробовать то и это, смотреть, что ощущается хорошо, а что лучше. И в этом частичное объяснение того, почему одни мальчики переходят от опыта в греческой любви к женщинам, другие - к другим мальчикам или к мужчинам" (Silverstein 1981: 211).

 

8.

Казнить нельзя помиловать

Здесь пора взглянуть и на второго участника неравной любовной пары - на педофила, на педераста. Вот уж кому не позавидуешь. Всё ему препятствует, все его преследуют, все его презирают - родители мальчиков, полиция, уголовники, гомосексуалы и, что касается презрения, то даже он сам. А между тем, Платон любил именно так, это и есть по-настоящему платоническая любовь. А между тем, нынешние платоны такими и родились. Это тоже люди - любящие, страдающие, иногда очень культурные и ценные для человечества - Чайковский, Уитмен, Андре Жид, Бенджамен Бриттен с его 12-летним хористом. Они живут всё время на грани ужасающего провала, всё время под дамокловым мечом, всё время страшно рискуя. Мы это редко представляем себе (но см. Bolton et al. 1989).

Психологию людей этого плана с наивным цинизмом выразил известный французский шансонье Серж Гэнзбур:

"Это малолетка, но не слишком маленький, иначе это становится отвратительным. Что до меня, то у меня мораль XIX века. <...> Конечно, маленькие мальчики, потому что они такие свежие. Опять же я предпочитаю мальчика девочке, потому что девочка для меня пахнет мочой. Мальчик никогда не пахнет мочой: он умывает свой хоботок, он опрятен, он годится" (Lariviere 1997: 152).

Вернемся к тому канадскому парню, которого соблазнил 12-летний мальчик. Парень теперь сознает свои пристрастия. Это не делает его счастливым, но дает определенность.

"Мои интересы определенно сосредоточены на мальчиках, так это от тринадцати до шестнадцати. Если это секс, как тот, о котором я рассказывал, я люблю, если это получается, но очень часто я знаю, что это не получится, и даже не стараюсь довести до этого. Но у меня так много друзей среди пацанов, которым я помогал... У меня всегда такое чувство, что, пусть меня сразит намертво, если есть проклятый Бог, я не делал ничего плохого. Я всё еще верю в это. Это ведь так убивает - знать, что у тебя есть все эти желания любить кого-то, и это считается скверным, тебе нельзя делать это. Ты должен вечно играть, должен лгать, всё украдкой, это ужасно" (West 1992: 283).

Общество почти единодушно в ненависти к педофилам, в страхе перед их ужасными преступленьями и не проводит границы между ними и сексуальными извергами-маньяками, насилующими и убивающими свои жертвы. С педофилами связывают и вовлечение детей в съемки порнографических фильмов, и организацию публичных домов с несовершеннолетними, и похищение детей для этого. Даже в самых либеральных странах Западной Европы за организаторами такого бизнеса полиция охотится на уровне Интерпола, заодно и за педофилами вообще.

Английский социолог Стэн Коэн заметил:

"время от времени общества подвержены периодам моральной паники. Некое обстоятельство, явление, лицо или группу лиц начинают определять как угрозу общесоциальным ценностям и интересам; средства массовой информации изображают их природу стилизованным и стереотипным образом; моральные баррикады заполняются издателями, епископами, политиками и другими правоверными людьми, социально-признанные эксперты оглашают свои диагнозы и рекомендации; вырабатываются или, чаще, применяются специальные способы борьбы; после этого явление исчезает, подавляется или ухудшается... Иногда паника проходит или забывается, но в другие времена она имеет более серьезные и длительные последствия..." (Kohen 1972: 9; см. также Jenkins 1993; Goode and Nachman 1996).

И. С. Кон, из книги которого я заимствовал эту цитату, констатирует вспышку "моральной паники" в России в связи с нынешней либерализацией и высвобождением всяческих проявлений сексуальности - эротики на экране, порнографии, проституции и т. п. Кон (1997: 208) пишет:

"Для возникновения очередной волны моральной паники нужны, в сущности, только два условия: а) наличие ситуации социального кризиса и б) наличие социальной группы или организации, готовой и способной спровоцировать общественное негодование и направить его по нужному адресу".

Нынешняя волна "моральной паники" в Европе по поводу педофилии, началась в благополучной Бельгии, шокированной разоблачением организованного вовлечения детей в проституцию и съемки порнофильмов. Это показывает, что первое условие Кона - ситуация социального кризиса - и не требуется. Вместо этого сказывается скорее некая затянувшаяся правовая или моральная неясность, неопределенность, проблематичность в какой-либо сфере, когда традиционные мораль и право наталкиваются на неустранимую и противоречащую им реальность.

Обычно общественность требует ужесточить законы об ответственности за "совращение". Сторонников либерализации этих законов немного (0'Саг-roll 1980). Но странным образом законы эти постепенно смягчаются. В сакраментальной телеграфной фразе "Казнить нельзя помиловать" запятая неуклонно сдвигается к последнему слову. По-видимому, сказывается неуклонное омоложение общего состава избирателей. Хотя, казалось бы, в чем тут интерес молодежи? Но вдумаемся.

У гонителей педофилов всегда есть в запасе коронный аргумент, который они неизменно предъявляют всяким там либералам: "А что если к вашему собственному сыну подкатится какой-нибудь педофил - вы хотели бы, чтобы он мог безнаказанно соблазнять вашего сына?" Это вопрос почти риторический. Ведь подавляющее большинство родителей, даже очень либеральных, воспринимает своего ребенка если не как свою собственность, то во всяком случае как часть своей личности, не как особую личность. Они, конечно, хотят ему счастья, но моделируют его будущее, его судьбу по своему собственному пониманию счастья. В том числе и его сексуальную роль в жизни. Он должен жить и чувствовать так, как жили и чувствовали они.

Быть их продолжением. Как неприятный сюрприз встречается всякий проблеск самоопределения, особенно раннего, со стороны ребенка. Он оказывается личностью, и совсем другой! А уж если с другой сексуальной ориентацией, то это воспринимается просто как катастрофа.

Я бы поставил вопрос иначе. Хотел ли бы я сам, чтобы меня в отрочестве защищали и предохраняли от всяких соблазнов (в том числе и этих)? Чтобы за меня делали выбор, как и на что реагировать? Нет, не хотел бы. Разумеется, я ожидал бы защиты от насилия - в детстве, как и во взрослом состоянии. Я должен быть благодарен своим родителям за то воспитание и образование, которое они сумели мне обеспечить, за богатство возможностей, но выбор должен принадлежать мне. Если я когда-либо что-либо неудачно выбрал, себя мне и винить. Я не из тех, кто сетует на своих родителей и общество.

Могу ли я быть ответственным за выбор, сделанный в очень раннем возрасте? В области политики или хозяйства - вряд ли. Не располагая достаточными знаниями, я вынужден был бы делать выбор наугад. Но в отношении своих собственных чувств я и в отрочестве - ну, с тех пор, как я себя помню, - не обманывался. Пиаже и другие психологи признают, что ребенок способен на автономный выбор в возрасте 8-9 лет (Bullough 1977: 167). Конечно, какой-нибудь мой ранний выбор, будь я постарше, мог оказаться другим. Так я ведь и сейчас меняюсь и о некоторых давних решениях сожалею. Но не отказываюсь от них - это мои решения. Во всех возрастах я идентичен самому себе.

Если бы в детстве мне встретился какой-нибудь заурядный педофил, я бы скорее всего просто отверг его приставания. Если бы педофил оказался непобедимо обаятельным - типа Устинова, - возможно, и я бы не устоял, но, пройдя через это, вернулся бы к самому себе. При условии, конечно, что у меня не было собственной тяги к своему полу изначально. А если бы оказалось, что она есть, то не всё ли равно, кто кого соблазнил?

Парадоксально, что наиболее прямо и просто, даже наивно, в защиту любви мужчин к мальчикам высказалась женщина - Камилла Палья, радикальная активистка и аутсайдер американского движения сексуальных меньшинств.

"А что, собственно, плохого в некоторой мягкой сексуальной игре? Из-за чего весь сыр-бор? Знаете, я могу понять запрещение или озабоченность ситуациями, в которых большой мужчина уговаривает маленького мальчика иметь с ним анальное сношение. Я понимаю, когда люди могут проявить озабоченность этим, потому что это маленький ребенок - я говорю о действительно малолетнем ребенке, скажем восьми лет - понимает ли он вообще, о чем идет речь, что такое анальное сношение. Но просто сексуальная игра? Что в ней плохого? Я чувствую, что у меня либеральная позиция шестидесятых в этом вопросе. Я отказываюсь увидеть, что плохого в эротических ласках для любого возраста. <...> Я имею в виду, что анальное сношение - добиться этого всегда было нелегкой штукой. Но я хотела бы поставить вопрос о том, что плохого во всем, что доставляет удовольствие? Что плохого в этом, даже если это включает ласкание гениталий? <...> В чем вред для детей, если они получают разнообразное извращенное удовольствие от этого, разве что в том ущербе, что общество навязывает каждому секретность и делает каждого невротиком?" (Paglia 1996: 19).

Очень важно, что мальчик, имеющий гомосексуальные задатки, нуждается в опоре на гомосексуального взрослого. Как пишет о таком ребенке Силверстайн, "на ранней стадии он думал, что его поведение греховно; теперь он пришел к выводу, что у него греховный характер. Вот когда он ищет руководство других мужчин. Для гомосексуальных мальчиков этот поиск имеет решающее значение, а ролевой образец для подражания очень трудно найти. Гомосексуальные мальчики часто с надеждой ищут старших мужчин, чтобы те показали им, что значит быть геем или быть веденным в голубой секс. <...> Часто секс сам по себе не имеет такого уж значения и за исключением сексуальных уроков для мальчика не имеет большой важности. Но ободрение и новообретенная уверенность в себе имеют решающее значение." (Silverstein 1981: 106).

Гомосексуальная дружба со взрослым, видимо, обладает для таких мальчиков спасительной силой. Значительная часть самоубийств гомосексуальных подростков (Kourany 1987), вероятно, имеет причиной то, что такой взрослый не был найден.

Силверстайн заключает:

"Несомненно есть эксплуататоры, как взрослые, так и подростки, и физический или психологический ущерб от эксплуатации может быть документирован. Но не связанные с эксплуатацией отношения между взрослыми и подростками тоже имеются - отношения, из которых обе стороны извлекают благо." (Silverstein 1981: 321).

Несомненно, однако, что о благе ребенка педофил не думает, он заботится лишь о собственном удовольствии. В этом он сам похож на несмышленого ребенка (чувствует себя девятилетним, как тот Петрушка) и, возможно, этим так психологически близок своему идолу - что и облегчает контакт. Впрочем, изъявления удовольствия обычно повышают наслаждение, так что есть и забота об удовлетворении партнера. Так или иначе, в момент соития он поистине любит, даже обожает своего дружка. А это не оставляет того равнодушным.

Прозрачная мистификация А. Пурина "Апокрифы Феогнида" вся проникнута поэзией, передающей силу и безумство этой страсти.

"От подвздошной ямочки до ключичной

и обратно к югу - в лесок пахучий,

к дорогой бамбучине неприличной -

осторожно движется рот мой сучий, -

по волшебно тающему сеченью

твоего дыханья; от замиранья

на обрыве - к обмороку расточенья,

к ожерелью бурного содроганья".

(Пурин 1996: 138)

И в его "Предисловии переводчика" гимн юношескому телу любовника:

"Чего стоят все пропеллеры славы, весь глянцево-гладкий папир, весь прочный клей, если ты сжимал эти дивные ребра, закругляющиеся в смуглую тесноту безумия, если ты видел эти золотые глаза в пугающем приближении, если обнимали тебя эти руки, а эти губы позволяли тебе их целовать, если твои уста спускались по золотистому ворсу - вниз, вниз, проходя все стадии одурманивания вдоль этого повсеместно дышащего сечения - туда, где все темнело, густело, меркло..." (впрочем, в этом гимне юноша, судя по контексту, уже не ребенок, не подросток, а эфеб).

А вот очень сильное описание этой греховной любви в уже упоминавшемся романе Дмитрия Бушуева "На кого похож Арлекин". Всё дано как воспоминание, обращено к погибшему подростку. Гомосексуальный учитель вспоминает тот день, когда он после долгих подступов создал подходящую атмосферу, включил музыку, и 14-летний Денис Белкин сунул руки в карманы своих рваных джинсов и встал у окна.

"... в закатном солнце твоя белобрысая челка стала апельсиновой. <...> Я подошел к тебе сзади и осторожно обнял за плечи. Ты вздрогнул, но не вырвался из неловких объятий. Сердце дикого бельчонка застучало часто-часто, и ты задержал дыхание.... Я уже почти не принадлежал себе, я убежал от себя, забыл себя и свое имя, и город, и улицу: в моих руках находилось теплое, светлое, крылатое и необычайно нежное. Детское и наивное... Я поцеловал тебя сзади, в ложбинку на шее - даже не поцеловал, а скользнул по едва заметному пушку. Ты опять вздрогнул, натянулся как струна и повернулся ко мне лицом. Мы долго смотрели друг другу в глаза. <...> Я прижал тебя к себе. Ты весь дрожал и прятал лицо в мой свитер, от твоих волос пахло ромашками и летом. <...>

Денис крепко обнял меня, но сначала не давал поцеловать себя в губы, отворачивая лицо, <...> но через мгновение уже сам, САМ поцеловал меня в губы. Я прошептал в горячее детское ухо: "Денис, мальчик мой... бельчонок, я ... я люблю тебя".

Я сел в кресло и ты запрыгнул ко мне на колени, возбужденный и разрумянившийся, укусил меня осторожно за ухо (где ты научился этим изыскам?). Долго путаюсь с твоим ремнем... Ты улыбнулся и сказал: "Все равно не расстегнете, эта пряжка очень хитрая", - и сам помог мне. Я спустил твои старые брюки, и когда я крепче сжал твой горячий член, ты прикусил нижнюю губу, закрыл глаза и запрокинул голову. Потом - твой глубокий, терпкий мальчишеский поцелуй. Я не знаю, сколько миров сгорело во мне за эти бесценные минуты... Боюсь просить тебя о большем... точнее, не хочу брать сразу всё. Но безумный Найтов, вместо того, чтобы одеть ребенка и проводить домой, спросил чужим охрипшим голосом: "Может быть... в спальню?" Ты сглотнул, закивал головой. Я взял тебя на руки... И наше отражение в зеркале: ты болтаешь ногами со спущенными брюками, рубашка наполовину расстегнута, а у меня почему-то умное и серьезное лицо. В спальне я полностью раздел Дениса, оставил только белые спортивные носочки, которые еще больше распаляли меня. <...>

Я взял губами твой крепкий член, и ты забился головой о подушку, широко расставляя ноги. Ты стонал и глубоко дышал. Я лепил твое тело заново, как безумный скульптор, - выравнивал рельефные бедра, скользил по упругим ягодицам, сосчитал языком каждую родинку на твоем теле и все семь швов после аппендицита. Длинные ресницы щекотали мою щеку; я пил твое свежее дыхание.

Я вскрикнул, когда ты схватил горячей вспотевшей ладонью мой член и, не дождавшись разрешения, запрыгнул на меня и стал повторять мой сценарий. Я даже подивился такой прыти и попросил не торопиться, но Денис уже не слышал меня... Иногда ты вздрагивал и бил ногами по кровати, точно плыл в безумном кроле... И мы кончили одновременно - стрельнула пробка шампанского, воздушные шары взлетели в весеннее небо. Я никогда еще не испытывал такого яркого и глубокого оргазма, выдоившего меня почти без остатка. Даже волоски на руках стояли дыбом, теплые волны пробегали по телу. Ты сглотнул мою сперму. Я чувствовал горячие брызги на своих бедрах. Измученные, утолившиеся друг другом (хотя и ненадолго), мы забылись в объятьях, провалились в облако опустошенного блаженства, как сытые волчата, только что напившиеся теплой крови. Переплелись наши руки и ноги, переплелись две цепочки с позолоченными крестиками, ты смешно сопел мне в ухо, как простуженный ежонок, продолжая сжимать мой обмякший кок".

На следующее утро: "С трудом верится, что это был не сон. Подушка еще пахнет тобой, даже полотенце на кресле можно сдать на судебную экспертизу. У меня воспаленно яркие губы, я счастлив и обеспокоен. Это особое беспокойство, с фантомной сердечной болью, с легким раскаянием. Раскаянием? Это то самое состояние, которое я бы назвал перегаром греха, греховным похмельем, прозрением после карнавала <...> Хорошенькая картинка: утро совратителя. <...> Но одно слово в оправдание: я люблю! Люблю беспробудно, безрассудно, безотчетно, без памяти, без родины, без флага, на губах это имя... Я счастлив, Господи. Я счастливый твой грешник." (Бушуев 1997: 137-141).

Роман написан в Англии несколько лет назад. Он чрезвычайно напоминает нашумевший в 1981 автобиографический роман ведущего датского писателя Енса Эйзенхардта "Ким, мой любимый" (переведен на англ. в 1989). Та же любовь молодого учителя к 14-летнему ученику-школьнику, те же возрастные соотношения, та же форма романа - в виде обращения автора к отсутствующему любимому, те же страстные излияния. Соблазнение происходит также в отеле. Утром учитель входит в комнату своего подопечного и застает Кима сидящим в кровати. Окликнул его. И застыл в молчании.

"Потому что между твоих праздных, свободно висящих рук и скрещенных кистей у твоих колен глаза мои вперились в нечто, о чем я часто фантазировал, но почти отчаялся когда-либо увидеть. Из открытой ширинки между перламутровых пуговиц слишком больших пижамных штанов поднимается вполне взрослый, слегка искривленный пенис, который, как и твои другие члены - руки, пальцы, ноги, пальцы на них - кажется, пожалуй, слишком большим в сравнении с твоим еще растущим мальчишеским телом. Для моих любящих, полных похотью глаз он обладает красотой недостижимой даже в моих самых распутных фантазиях. Я знаю, что я бы любил тебя, как бы ты ни был оснащен. Но как не признать мою благодарность судьбе и радость, что жизнь может то и дело проявлять свою избыточность в такой пышной, набухшей и милой манере?

Одним быстрым движением я возвращаю тебя на постель, кладу твои ноги на одеяло и полуложусь на тебя, в то время как мои сверхревностные пальцы расстегивают все оставшиеся пуговицы на твоей пижаме и стягивают ее, за ней сеточную майку, которая тебе уже слишком мала и слишком коротка - выше пупка: мои ногти опутаны ее сетью. Ну же, ну, мне не терпится. Всё, что еще осталось, это чудовищные оранжево-красные пижамные штанины, скрывающие последние секреты тела, которое до этого последнего момента оставалось почти неизвестным мне. Наконец, штаны сброшены к концу кровати.

Ты голый.

И я не могу сдержать себя. Я бросаюсь на тебя, полностью покрываю тебя и чувствую своей кожей это гармоничное противоречие твердого против мягкого, мягкого против твердого, этот чудесный парадокс двух тел - мальчика и молодого мужчины.

И я начинаю двигаться нежно, осторожно, чтобы не причинить боль... Ты не сопротивляешься. Ты почти не шевелишься. Ты в ином месте, глубоко подо мной" (Eisenhardt 1981; 1989).

Уже из этого страстного отрывка видно, что роман в общем слабее Бушуевского "Арлекина". Датский автор сообщает о романе: "Он мог окончиться катастрофой. Вместо того он окончился любовью". Бушуевский роман окончился катастрофой, хотя напряженность ему придает не это, а раскрытие тайны средой, столкновение с окружением, самоирония и бессильная самокритика. Трудно сказать, использовал ли Бушуев датский сюжет или здесь просто совпадение типичных ситуаций. Есть и другие подобные романы о любви учителя и школьника - например, немецкий роман 30-х годов, очень нравившийся Брехту и переизданный в 80-х (Bronnen 1989), голландский (Reve 1995).

Ни общественное мнение, ни угроза кары не останавливают педофилов. Будучи в остальном вменяемы, по линии своего пристрастия они не способны владеть собой. Сейчас юристы даже ввели в оборот термин "ограниченная вменяемость". Он применяется к педофилам. Они и в этом похожи на детей. Но ведь детей нам не приходит в голову судить.

Как облегчить участь педофилов - "ограниченно вменяемых"? Если невозможно остановить их страсть, можно ли сделать ее более осмотрительной и менее эгоистичной, направить в сносное русло? Как понудить их проявлять больше заботы о своем любимце и больше ответственности? Мало кто из них пойдет на самоограничение, согласится на любование со стороны, на "Смерть в Венеции". А есть ли какие-то другие пути нейтрализовать и обезвредить эту страсть, сделать ее менее опасной - для обоих участников, но прежде всего для ребенка?

Есть некоторая опасность, что раннее и искусственное, извне, стимулирование половых интересов ребенка может привести к его преждевременному половому созреванию, а это, как известно, задерживает физический рост и, вероятно, может вредно сказаться на общем развитии. Впрочем, это предположение. Поскольку нормальный возраст полового созревания индивидуален и различен, очень трудно жестко установить единые возрастные пределы полового "совершеннолетия". А закон вынужден их устанавливать - как еще ввести формальные критерии? Поэтому разумно было бы опустить этот общий формальный барьер пониже, а судей для решения подобных дел отбирать наиболее опытных и предоставить им больше прав подходить к каждому делу сугубо индивидуально. Больше учитывать мнение родителей.

Разумеется, и при самом либеральном подходе есть естественный предел для понижения возраста. В журнале "Шпигель" ("Mechanisch brutal" 1998) недавно были сообщения об анальных сношениях с 4-5-летними и даже о сексуальных действиях с младенцами (искатели острых ощущений давали им пенис в качестве соски). В этих контактах ребенок - беспомощная жертва, он не может чувствовать от них ничего, кроме боли, и взрослый должен рассматриваться как маньяк и насильник. Тут всё ясно.

Противоположный край определен наступлением половой зрелости, что и зафиксировано в законах многих стран. В одних по первым физическим признакам - этому примерно соответствует возраст в 14 лет, в других - по общественной готовности к созданию семьи - этот возраст может доходить и до 21 года.

В Англии при легализации гомосексуальных сношений допустимый возрастной предел был именно 21 год, но несколько лет назад он был понижен до 18 лет, а с 1998 г.- до 16 лет. В России возраст, с которого подросток официально становится мужчиной в том смысле, что с ним разрешены половые сношения, по закону 1993 г. был понижен с 18 до 16 лет, но в Скандинавских странах - Швеции, Норвегии, Дании, а также во Франции и в славянских - Польше, Чехии - этот возраст - 15 лет, в Словении - 14, в католической Испании - 12. С 1998 г. наши Дума (со всем преобладанием коммунистов и консервативных национал-патриотов) и Федеральное Собрание приняли поправку к закону, а Президент подписал: теперь возраст понижен до 14 лет (Index 1995; Пресс-панорама 1998: 6).

Сложнее обстоит с периодом, когда у мальчика интерес к сексуальным проблемам и сексуальные ощущения уже пробудились, а физически половое созревание еще не выражено. По статистике Кинзи (Kinsey et al. 1848: 640), к 11-12 годам вовлечена в сексуальные интересы уже половина всех мальчиков, и интересы эти больше гомосексуальные, чем гетеросексуальные. Начинается же этот процесс вхождения в сексуальную сферу (разумеется, у гораздо меньшей части мальчиков) раньше, с 8-9 лет. Конечно, в этом возрасте такими интересами затронуты считанные проценты, но к 11-12 годам - половина всего контингента. Как быть с этой зыбкой, трудно определимой, изменчивой массой сексуально возбудимых и ищущих мальчиков от 8 до 13 лет, образующих желанную среду для настоящих педофилов - с самым ранним возрастным предпочтением? Как быть с самими педофилами, когда их контакты с такими мальчиками оказываются полюбовными и сопряженными с теплотой и заботой?

Наиболее целесообразно было бы, чтобы судья имел широкий диапазон возможных решений - от многолетнего заключения до прекращения дела. Сейчас ведь он не имеет права отпускать педофила на свободу, если акт педофилии доказан. Судья в этом случае просто обязан дать какой-то срок в пределах от и до - как указано в статье. Надо предоставить ему право отказаться от наказания подсудимого, а прокурору - от обвинения. А еще лучше - чтобы следователь, которому довелось рассматривать дело о "совращении" в самом его начале, мог, опираясь на экспертов-психологов, взвешивать и оценивать как исходные задатки самого мальчика, так и общее воздействие на него данного сексуального контакта: нанесен ли здоровью мальчика ущерб, причинен ли его психике вред или нет, чувствует он себя хуже или (страшно вымолвить, но ведь есть такие показания) даже лучше, вышел он из передряги тревожным и болезненным или стал спокойнее, увереннее и разумнее. Было ли для него это приключение любовью или невинной забавой. Что для него больше травма - такая любовь-забава или судебное разбирательство и всё, что за этим последует. То есть исходить действительно из интересов ребенка. Так, чтобы когда он станет взрослым, он одобрил то, что сделано.

А то ведь еще вопрос, кого он вспомянет добрым словом - доносителя, судью или педофила. Часто, как мы видели, он признателен именно последнему - тому, кто, пусть подвластный собственным страстям, понял его тайные помыслы и открыл ему мир горькой любви и запретных наслаждений. В романе Бушуева это отражено в диалоге кающегося героя с его кумиром:

"- Денис, ты знаешь, что я сделал с тобой и твоим детством?

- Что? - у него на глазах навернулись слезы.

- Я развратил тебя.

- Развратил?

- Иначе говоря, я украл у тебя детство.

- Украл? Мне всё равно. Я не ребенок, как вы все думаете. Я, может быть, больше понимаю, чем вы... Я хочу быть с тобой, и меня больше ничего не интересует... Мне не интересно без тебя и мне скучно без тебя" (Бушуев 1997: 216).

Два случая из книги Уэста с опросами продажных парней (мужских проституток), между прочим, об их детстве. Как правило, детство проходило в неблагополучных семьях.

Случай 208: мальчик в тринадцать лет имел сексуальные, но полюбовные сношения со старшим мужчиной, который давал ему кое-какие вещи и в доме которого, как парень свидетельствует, выросши, "я нашел утешение и покой". Поскольку у мальчика был найден плеер, который он принес от этого человека, его отец "бил и бил меня до тех пор, пока всё не вышло наружу. У меня не было выбора". Его заставили сделать заявление в полицию, и мужчина был заключен в тюрьму. Тринадцать лет спустя парень всё еще выражал чувство вины за это.

Случай 209: Перед семилетним мальчиком парень мастурбировал, а затем мастурбировал мальчика. Став взрослым, мальчик вспоминает: "Это было явно не по моей воле, поскольку я вообще не понимал, что происходит". Дело было так: "По дороге в воскресную школу меня подцепил один парень, я думаю ему было что-нибудь около семнадцати. Он завел меня на стройку и показал мне, так сказать, всё, что надо. Когда он кончил, он спросил: "Не хочешь сделать то же самое?" Чего, разумеется, я в моем тогдашнем возрасте не смог добиться. Когда я пришел домой, матери сообщили, что я не был в воскресной школе. Я, будучи очень глупым и наивным, рассказал ей кое-что из того, что произошло, и она позвонила в полицию... До сего дня я сожалею о том, что открыл рот об этом, потому что, клянусь, этот человек сделал для меня величайшее благодеяние в моей жизни. Он открыл мне глаза на то, какой может быть жизнь, если хочешь иметь широкий взгляд на вещи" (West 1992: 144).

Р. Фетчер, настроенный за борьбу с гомосексуальным совращением вообще, когда речь заходит о конкретном совращении, не столь запальчив. В его примере:

"Студент, 23 лет, во время многодневных экскурсий за город неоднократно позволял себе непристойные прикосновения к разным мальчикам, когда они спали. Родители мальчиков оказались достаточно умными, чтобы не создавать из этого происшествия важного дела со всеми его судебно-процессуальными ритуалами. Делу не было дано хода, что - во всяком случае на этот раз - оказалось лучше всего для всех участвующих. Мальчики избавлены от необходимости отвечать на допросы, выступать в роли свидетелей и т. д.". То есть они имеют меньше шансов зафиксировать эту травму в сознании (Фетчер 1930: 195-196).

Недавно газета "Московский комсомолец" поместила рассказ еще об одном педагоге-педофиле, которого она, изменив имя и фамилию, называет Алексеем Петровичем Шустовым. Молодой, красивый, мастер спорта международного класса по спортивным танцам (рок-н-ролл и др.), он основал в Солнцеве школу этих танцев, и его воспитанники завоевывали медали на международных конкурсах. Дети и их родители его обожали. Но у его отношений с мальчиками была и тайная сторона, в результате которой суд признал его виновным в растлении 17 воспитанников в возрасте от 11 до 13 лет, насчитав 178 эпизодов сношений. Газету никак не заподозрить в симпатии к учителю. Она захлебывается от негодования, о Шустове пишет только в издевательском тоне ("Учитель танцев ставил детей не в ту позицию", "Главным па танцора научили в армии", "Растление в темпе вальса"). Сексуальные контакты Шустова (все) газета называет не иначе как изнасилованиями (178 изнасилований?). При всем осуждении, о мрачной перспективе Шустова в тюрьме (поистине ужасающей) не стоило писать такое: "Судьба самого Шустова опасений не вызывает. В тюрьме такие люди, как он, незаменимы - у танцора сразу появится масса поклонников".

Тем больше доверия вызывает (и ошарашивает) такой пассаж:

"Даже на суде и дети, и родители не скрывали своих симпатий к Шустову. А некоторые откровенно говорили, что ... благодарны насильнику. Так, один мальчик до прихода в студию страдал тяжелым заболеванием, и врачи единодушно признали его калекой. Но подросток занялся танцами под руководством Алексея Петровича и вскоре пошел на поправку. Уже после того, как вскрылись страшные подробности взаимоотношений ученика и учителя, родители ребенка выражали Шустову признательность" (Скобло 1997).

Видимо, мало какие побуждения могут конкурировать со страстью педофила по самоотверженности и самоотдаче. Так что, в самом деле античная школа любви?

В газете помещен портрет Шустова, выделенный корреспонденту следователем. Молодой, спортивный, с пышной шевелюрой и ослепительной белозубой улыбкой, в ореоле побед на международных конкурсах танцев, он словно создан, чтобы соблазнять. Вот кого, вероятно, мечтал встретить в детстве рюнтиевский Рудольф Нуреев...

Чарлз Силверстайн, изучив ряд воспоминаний гомосексуалов, соблазненных в детстве старшими и вовлеченных в постоянные отношения с ними, отмечает:

"Наиболее частые высказывания, которые делали как мужчины, сексуально и эмоционально интересовавшиеся мальчиками, так и мальчики, о которых заботились мужчины-геи, это высказывания о чувстве лояльности и признательности, которое мальчики испытывали к этим мужчинам" (Silverstein 1981: 203). И еще: "Очень странно, но наиболее интересный факт, лежащий на поверхности, - что родители подростка очень часто знают о сексуальных отношениях между их сыном и взрослым мужчиной. Поскольку большинство из нас считают, почти без вопросов, что сексуальные отношения мужчина - мальчик должны быть эксплуатацией, нам неприятно узнать, что родители мальчика позволяют эти отношения, по крайней мере молчаливо." Это обычно мальчики из бедных слоев или неблагополучных семей, и родители рады, что благодаря этой дружбе сын остепенился и стал лучше себя вести (Silverstein 1981: 201).

Один из примеров Силверстайна - Томас, рожденный в семье, из которой происходят генералы, полковники и майоры. С пятнадцати лет он чувствовал себя гомосексуалом и дружил со взрослыми геями.

"Эти люди дали мне чувствовать себя в безопасности, их сила, их опыт, их добрая воля, последовательность и зрелость. Они были также образцами освоения роли. <...> У меня всегда было хорошее общение со старшими мужчинами. Это интересно. Вы читаете о стервятниках, охотящихся на пацанов и о жестоком обращении с детьми. Единственными людьми, которые были жестоки со мной, были "натуралы", как мои родители и учителя - это они были жестоки со мной. А геи никогда не были со мной жестоки.

Они давали мне любовь, теплоту, близость. Я был одним из них. Я принадлежал к ним. <...> В этом отношении я чувствую, что глубоко признателен этим людям. Я думаю, они спасли мне жизнь. Они взяли ужасающе одинокого, потерянного, несчастного пацана и просто спасли его. И они дали мне прекрасную вещь. Я нуждался в ней, и они дали мне ее" (Silverstein 1981: 204-205).

В австралийской литературе описан любопытный казус. Гомосексуальный педофил Кларенс Осборн всю жизнь вел тайный дневник. В него записаны его любовные связи с сотнями мальчиков, никто из которых так и не пожаловался родителям или в полицию. Всё открылось только после смерти Осборна. Поскольку мальчики, к этому времени уже выросшие, были названы в дневнике, социолог П. Р. Уилсон отправился на поиски их и сумел разыскать и опросить 12 из них. Все они отзывались об Осборне с исключительной теплотой и с уважением. Их гетеросексуальная ориентация оказалась не нарушенной! (Wilson 1981).

Показательна биография Горацио Элджера, американского писателя второй половины прошлого века, автора более, чем сотни очень популярных тогда романов и создателя "американской мечты", "американского мифа". Типичный "элджеровский герой" - это self-made man, человек, собственными усилиями, поднявшийся из нищеты благодаря труду, способностям и возможностям американского общества и ставший успешным предпринимателем, миллионером. В начале это обычно уличный мальчик, оборванец, беспризорник. На его пути, однако, в трудный момент юности непременно встречается пожилой благодетель, который во исполнение христианских заветов протягивает ему руку помощи. В этой тяге зрелого мужчины к чужому мальчику и возникающей ответной благодарности и любви основа стандартного сюжета.

Сын священника, Элджер и сам стал священником в маленьком городке и написал несколько литературных произведений, не имевших успеха. Это был крохотный человечек (155 см ростом) с писательскими способностями под стать росту. К 34 годам его постиг жизненный крах: обнаружилось, что он "содомизировал" сыновей своих прихожан. Разгневанные горожане предъявили Элджеру показания двоих мальчиков, и Элджер, ничего не отрицая и не дожидаясь дальнейшего разбирательства, сел на ближайший поезд и покинул городок в неизвестном направлении. Он объявился в Нью-Йорке и там создал свой первый бестселлер "Оборванец Дик". Его подлинная любовь к мальчикам и готовность помогать им в соединении с "американской мечтой" поразили читателей и принесли бешеный успех.

В это время Америка была полна беспризорниками, оставшимися от Гражданской войны, а иммиграция пополняла их число. Возникли благотворительные организации, заботившиеся о приюте для них. При одном из таких приютов пристроился Элджер - у него всегда были мальчики. Но он в самом деле заботился о них - самоотверженно и подчас с большим риском. В Нью-Йорке действовала мафия, эксплуатировавшая мальчиков - они должны были добывать для нее деньги нищенством и воровством, получая в качестве своей доли жалкие гроши (система "падроне"). Элджер отвоевывал мальчиков у мафии, он начал в прессе и на митингах крестовый поход против нее. Этот лилипут стал смелым и вдохновенным оратором, стимулировал действия полиции, привлекал меценатов. Его роман "Скрипач Фил", разоблачавший систему "падроне", потряс Америку. С мафией шутки плохи. На Элджера не раз нападали, избивали на улицах, громили квартиру.

Одного из своих мальчиков - китайца Миня - он нашел на улице и лично буквально вытащил из гурьбы подростков, избивавших китайца, чужака, хотя сам был не больше и не сильнее их. Он выучил Миня языку, пестовал его, опекал четыре года. Когда Минь пропал, Элджер поднял на ноги всех разносчиков газет. Миня нашли, но мертвым - его насмерть сбила машина. Элджер за день поседел и разуверился в Боге. Он умер в почете и славе, хотя почти не скрывал своих пристрастий. Такой вот парадокс пуританской Америки и викторианской эпохи.

Один из его биографов Уоллас Гамильтон в статье "Секретная жизнь Горацио Элджера" пишет о его книгах:

"Они не были художественной литературой, но худо-бедно они помогали формировать Америку двадцатого века и ввели подспудную педофилию в национальную душу, где она и пребывает, несмотря на все попытки искоренить ее. Взрослые мужчины всё еще помогают мальчикам из побуждений, вовсе не чисто духовных, и, хуже того, чувствуют в этом нечто хорошее. Возможно, природа, не посоветовавшись с Божеством, запланировала это". И добавляет неожиданно: "Если так, то я, пожалуй, благодарен природе: в юности я нуждался в этом устройстве" (Hamilton 1984: 256).

Еще пример вполне благополучной жизни педофила - один из лучших создателей образов детей в английской литературе ирландский писатель Форрест Рид (1875-1947). С детства он любил мальчиков лет 12-13. Будучи писателем, он помогал своему возлюбленному Кеннету Гамильтону издавать рукописный журнал. Тот потом стал морским офицером. Затем Рид влюбился в "лучшего из пацанов" Десмонда Монтгомери, потом в 13-летнего мальчика Фреда Гивни и так далее. Неясно, подозревали ли родители мальчиков эротическую подоплеку тесной дружбы ребят с пожилым писателем, игравшим с ними в футбол и посвящавшим в литературу, но они относились к этой связи одобрительно. Дольше всего продолжались отношения Рида со Стивеном Гилбертом, который и сам стал писателем и литературным наследником Рида. Умер Рид на руках у своего последнего возлюбленного, уже юноши, Эндрю Резерфорда, в его доме. Один из его биографов пишет, что сама его жизнь опровергает "представление, будто педерасты по необходимости теряют интерес к своим возлюбленным после того, как тех оставляет юность" (McGouran 1996: 45).

Всё большее число серьезных ученых с удивлением отмечает полезные аспекты воздействия педофила на мальчика (Cory 1951b; Servatius 1962; Tindall 1978; Bauserman 1997). Тиндолл обследовал 9 мальчиков 13 - 14 лет, имевших сношения со взрослыми и нашел, что связь эта оказала них положительное воздействие в аспекте помощи, выбора карьеры, подготовки к ней, освоения роли друга. Некоторые прямо призывают разрешить эти отношения (см. Jungjohann 1991).

Не так уж невероятны подозрения Устинова о педофилии в основе тимуровских идей Гайдара и подвижничества Корчака, не говоря уж о педагогической поэтике Макаренко. Среди учителей гомосексуальные люди не редкость (Мауег 1993; One 1994). Весьма консервативный в быту Фрейд писал (1997:15):

"... сексуальное злоупотребление детьми с жуткой частотой встречается у учителей и воспитателей просто потому, что им предоставляются для этого наиболее благоприятные возможности".

Вся сложность и амбивалентность этой проблемы, кажущейся такой недвузначной, выступает при рассмотрении возможности взятия ребенка-сироты на воспитание педофилом или гомосексуалом (или обоими в одном лице). И педофилы и гомосексуалы нередко жаждут такой возможности - субъективно отнюдь не ради сексуальных целей. Им тоже доступны чувства одиночества и бесцельности жизни для себя одного, искренняя любовь к детям как таковым. Нередко это вполне обеспеченные, спокойные и разумные люди. Обращения с такими просьбами от них в официальные органы особенно часты там, где разрешены браки между людьми одного пола и образуются однополые семьи. Коль скоро есть семья, возникает и желание иметь ребенка. Родить невозможно, стало быть, надо усыновить. Разумеется, в большинстве стран это строжайше запрещено, и административные лица или комиссии, ответственные за такие разрешения, тщательно следят, чтобы претенденты не оказались гомосексуалами или педофилами, а если такие подозрения возникают, то отказывают наотрез.

Они считают, что опасность возникновения сексуальных отношений между взрослым и ребенком или подростком в таких случаях слишком велика. В этом они правы. Такая вероятность в большинстве случаев, видимо, близка к ста процентам. Евгений Харитонов, по свидетельству его друга Дарка (19936: 251), как-то помечтал: вот бы приобрести кошку и превратить ее в красивого десятиклассника.

Но если стать на защиту интересов ребенка, то надо бы подумать какова альтернатива. Хорошо, если есть другой, лучший претендент на усыновление. Но ведь сколько детей остается в детских домах, приютах, а то и просто беспризорными, на улице! Сколько остается в тех семьях, где их бьют, приучают пить, воровать и нищенствовать! Стало быть, усыновителей не хватает. Выбор-то в данном случае стоит не между несколькими усыновителями, а между двумя казусами: а) усыновителем, который, любя ребенка и заботясь о нем, всё же возможно приохотит его к своим сексуальным вкусам, и б) весьма унылой для ребенка перспективой остаться в приюте, в семье алкоголиков или без призора на улице.

Кого спросить о лучшем выборе? Выросших и нашедших свой путь к лучшей жизни бывших воспитанников детских домов и колоний или бывших беспризорных? Ну эти, коль скоро они выбились в люди, скорее всего задним числом сочтут свою дорогу хоть и трудной, но проходимой, и не подумают о тех, кто не смог ею так успешно воспользоваться. Спрашивать воров, грабителей и пьяниц бесполезно: эти утвердились в своем пути и не считают другие пути чем-то лучшими, зато определенно презирают "лидеров" и сама мысль о том, что их могли бы сделать такими, представляется им кощунственной. Спрашивать тех, кого педофилы или гомосексуалы всё-таки ухитрились воспитывать? Ну, эти если и одобрят действия своих воспитателей, то кто же такое мнение учтет? Понятное дело, они же сами стали такими, какого же ответа еще от них ожидать...

Мне кажется, спрашивать надо общество. Если идеальной судьбы всем своим будущим членам оно не в состоянии обеспечить, то для тех, кому не досталось лучшей доли, какую реальную судьбу оно предпочтет? Кого охотнее примет, к кому будет терпимее - к новому Чайковскому, новому Нурееву, новому Версачи, новому Витгенштейну со всеми его братьями или к какому-нибудь очередному Япончику?

Абстрактный выбор любая комиссия сделает легко. Гораздо тяжелее, когда перед ней встанут конкретный трудный ребенок и конкретный трудный усыновитель. Как бы ей доверить право решать свободно, всё взвешивая? Как бы добиться, чтобы решение ее всегда было мудрым и благотворным? В некоторых странах усыновление гомосексуалом считается допустимым, если о подростке известно, что он уже заведомо гомосексуален. Задача была бы легче, если бы гомосексуальность не считалась таким уж пороком, а вхождение подростка в сексуальную сферу было обставлено меньшим количеством табу. Культуры, где это было так, были куда менее развитыми, чем наша, наши люди гораздо образованнее и вооруженнее, но стали ли они счастливее?

В этой мрачной путанице проблем есть, кажется, один просвет. Правда, он связан с медицинским вмешательством, в успешность которого верится с трудом. Но объективности ради надо его привести. Мне известен только один такой случай: уж очень муторно и затруднительно лечение.

В 1973 г. было опубликовано сообщение американского врача Роберта Коленберга о том, как он вылечил обратившегося к нему педофила. Тот, некий мистер М., 32 лет, дважды арестовывался за совращение мальчиков. Его влекли только мальчики от 6 до 12 лет. Дважды в неделю он охотился за ними возле игровых площадок и бассейнов. Пациент имел изредка попытки сношения со взрослыми, но удовлетворения они ему не приносили и он не мог достичь оргазма. Он опасался новых арестов и говорил, что эта страсть разрушила его жизнь.

Попытки пробудить в пациенте интерес хотя бы к молодым парням провалились. Доктор Коленберг решил не пытаться отвратить пациента от увлечения детьми, а сосредоточиться на лечении его неспособности возбуждаться от общения со взрослыми. Он потребовал от М. чтобы тот нашел партнера в возрасте не менее 30 лет, который согласился бы долго помогать в лечении. Такой друг у М. нашелся. Лечение заключалось в еженедельных встречах обоих, во время которых они раздевались донага и ласкали друг друга в постели. При этом обоих врач проинструктировал, что они должны добиваться того, чтобы приносить удовольствие друг другу, которое бы на первых порах не носило чисто сексуального характера. При первых встречах М. был очень напряжен, его смущало то обстоятельство, что он не получает сексуального возбуждения. Его другу было ведено убеждать его, что это неважно, что это и не нужно, что общаться с ним приятно. Постепенно М. растаял, расслабился и через несколько встреч даже получил сексуальное возбуждение от общей ситуации.

Только на следующем этапе им разрешено было легонько, как бы пробуя, дотрагиваться до гениталий. Затем, еще через несколько недель, были разрешены поглаживание живота и контакт гениталиями, но не доводя до оргазма. И наконец, ограничения сняты, всё позволено. Более трех месяцев продолжалось лечение. Через полгода по окончании М. сообщил, что он меньше увлечен мальчиками. Он стал встречаться со взрослыми - не только со своим партнером по лечению (Kohlenberg 1974).

Где достать каждому пациенту такого терпеливого врача и такого самоотверженного друга? Навсегда ли излечился мистер М.? И на всякого ли педофила такое лечение вообще подействует? Для собратьев мистера М. лечебниц не заготовлено. Их по-прежнему ждут сначала окрестности школы, потом общественный туалет, потом тюрьма.

Итак, чтобы справиться с этой бедой у общества есть не так уж много способов - лечение, наказание, апробация. Выбор невелик. Если бы этот выбор зависел от меня, что бы я предпочел? Пожалуй, все три. И лечение - для тех, кто жаждет исцелиться и верит в исцеление. И наказание по закону за реальный ущерб здоровью ребенка (но реальный, а не предполагаемый), чтобы был сдерживающий фактор, чтобы не возникало ощущение вседозволенности, проще говоря - чтобы не слишком распускались. И апробация в тех случаях, когда эта связь не травмирует младшего участника, чем-то оказывается даже на пользу ему. Надо очень внимательно прислушаться к младшим участникам связи. Очень вдумчиво. Очень чутко.

Современную ситуацию в Америке и мире (Geraci 1977; Taylor 1981) жестко критикует Камилла Палья, одна из самых радикальных и атакуемых фигур сексологической публицистики, так сказать, Новодворская американских сексменьшинств.

Важным следствием наступившего отчуждения и антагонизма она считает нынешнюю истерию гонений на педофилов и отношенные геев к этой истерии. Она называет эту истерию ("панику детского секса"), охватившую американское и западноевропейское общество, настоящей "охотой за ведьмами". Ужесточаются законы. Идут облавы и массовые аресты не только за сношения и "развратные действия", но и за малейшие жесты и высказывания, которые могут быть расценены как "приставания" (в американском правосудии вообще обостренная чувствительность к таким "приставаниям" - также и по отношению к женщинам).

По установкам департамента юстиции США 1995 г. могут быть расценены как "детская порнография" изображения подростков до 18 лет, вполне одетых и не находящихся ни в каком сексуальном взаимодействии, если субъекты изображений показаны в соблазнительных позах, а сами изображения обнаружены в ситуации, не имеющей приличной мотивировки (приемлемой мотивировкой может быть родственность - скажем, портрет сына, племянника). Закон 1994 г. карает граждан США за секс с лицами до 16 лет (а подарки при сексе - до 18 лет), карает и за действия за рубежом, если даже тамошний закон это позволяет. Обвиненные по сексуальным статьям часто получают пожизненные сроки, даже по несколько пожизненных сроков, но те, что получили меньший срок, по отбытии наказания должны на всю жизнь поступать под надзор полиции и отправляются снова в тюрьму при малейшем нарушении режима.

По мнению некоторых психологов, первое следствие этой паники "детского секса" уже налицо. Они считают, что именно искусственное усиление разрыва между поколениями одного пола привело к обострению ситуаций одиночества и резкому повышению относительной численности самоубийств среди несовершеннолетних мальчиков (с 10 до 14 на сто тысяч за период с 1980 по 1992), а составными компонентами этого разрыва являются в частности ослабление возможности дружественных личных связей мальчиков с мужчинами и новая криминализация гомоэротической тяги (Andriette 1997: 48).

Совершенно ясно, что окажись в современном западном обществе Уолт Уитмен, Чайковский, Ганс-Христиан Андерсен, Поль Верлен (ведь Артюру Рембо ко времени их знакомства было 16 лет), они сидели бы в темнице безвыходно, и ни сказок, ни поэм, ни симфоний, ни опер от них просто не было бы. В своей книге "Сексуальные маски" Палья (Paglia 1990) привела пример классической скульптуры Донателло "Давид", которая сегодня была бы сочтена произведением "детской порнографии" и привела бы к аресту и тюремному заключению Донателло.

Напуганные этой кампанией международные объединения сексуальных меньшинств исключили из своей среды организации любителей мальчиков и подростков и даже группы поддержки соответствующих заключенных. Геевские организации всячески открещиваются от любви к мальчикам, провозглашая это чем-то чуждым гомосексуальности. Некоторый резон здесь есть, потому что гомосексуальность подразумевает поклонение всем проявлениям мужественности - тому, чего у мальчиков еще нет. Но проявления мужественности наступают отнюдь не в точном соответствии с паспортными данными, а юность оказывается сексуально привлекательной как для гомосексуалов, так и для гетеросексуалов.

Палья выступила с острой критикой трусости и оппортунистичности геевских организаций.

"Современные геи,- пишет она,- которые стараются дистанцироваться от этого вопроса о любви к мальчикам, на деле совершают культурное самоубийство. Они отрезают себя от высших достижений геев. <...> Поскольку я женщина и не могу быть обвиненной в любви мужчин к мальчикам, я чувствую моральную обязанность высказаться против этого рода преследования в пуританской протестантской культуре, этого преследования чувственности, которая, насколько я могу видеть, связана с высочайшими достижениями искусства и интеллекта со времени классической Греции." (Paglia 1996: 14-15).