1. Плагиат глазами гипроскептика

В 1960-е годы я написал биографию Шлимана. Мне посчастливилось сделать небольшое открытие: роясь в письмах Шлимана, я обнаружил, что вся история о том, как он с детства мечтал раскопать Трою, изучал древнегреческий, двадцать лет копил деньги и, наконец, осуществил свою мечту, – вся эта история выдумана им самим в зрелом возрасте. На калитке его дома была вырезана надпись: «Heinrich Schliemann Matrose». С детства он мечтал уйти в юнги и осуществил свою мечту. Изучал не древнегреческий, а новые языки, уехал в Россию и стал там купцом. Это в России он разочаровался в купеческой профессии, потому что в России она не приносила столько чести, как дворянство и… как профессия ученого, престиж интеллигента. Это здесь он заинтересовался древностями, стал учить древнегреческий, подружился с профессорами-немцами, работавшими в России, уехал в Париж и поступил в университет. Так что и самоучкой он не был. А когда раскопал гомеровский Илион, то о нем стали писать как о золотоискателе (тем более что он побывал и в Калифорнии во время «золотой лихорадки»). Вот он и решил создать себе романтическую биографию, которая бы закрыла эти разговоры. И ведь всех заморочил надолго!

Свою книгу о Шлимане я подал в издательство Академии наук. Тогда чтó издавать, чтó – нет, решал принципиально глава отрасли. Ее у нас возглавлял академик Рыбаков, который меня не любил (я отвечал взаимностью). Не любил он и разоблачительных тенденций. Эту книгу он зарубил в зародыше, сказав: «Уже есть биографии Шлимана, больше не нужно».

За границу меня долго не выпускали, но в 1970 году выпустили съездить в соцстрану, самую тогда надежную – в ГДР. Побывал в Берлине, Халле, Веймаре, Дрездене и на севере, в Мекленбурге, на родине Шлимана. Говорил о своих работах, в том числе и о своих открытиях относительно биографии Шлимана. Этим очень заинтересовался шеф археологической науки в той стране Й. Херманн, тамошняя параллель Рыбакову. Во время моего пребывания в Германии академика Й. Херманна не было на месте, но завязалась переписка, в коей он попросил меня изложить подробно мои соображения о Шлимане, чтобы решить, можно ли их напечатать в ГДР. Я подробно изложил их ему и через пару лет увидел их напечатанными – но… в его собственной книге. И без упоминания моего имени. Поделился обидой с моим деканом Виктором Ежовым, моим однокашником или почти однокашником (он учился младше меня на курс). Он сказал: «Поделом тебе, не якшайся с иностранцами». «Так ведь наш же иностранец!» – «Вот у него уже и хватка наша. А насчет жалобы провентилирую в инстанциях. Все-таки вопрос дипломатический – не дай бог, нарушишь отношения». Из высоких инстанций ответили: «Не запрещаем, но и не рекомендуем». Мой начальник истолковал это: «Нельзя», я – «Можно». И написал властям той страны – то есть Хонеккеру. Но там усвоили и наш способ реагировать на жалобы – спустили вопрос на решение самому Тамошнему Академику. Он и написал мне вежливо, что недоразумение можно уладить в научной дискуссии. Я ответил не очень вежливо, и дипломатические отношения между нами прервались. Между странами – сохранились.

Я советовался со своими друзьями в ГДР – заведующим кафедрой Берлинского университета, директорами музеев. Они мне писали, что я не единственный пострадавший, но пока мой обидчик угоден партийным властям, ничего поделать нельзя. Когда после объединения Германии я побывал снова в Берлине, и мы стояли с заведующим кафедрой археологии Свободного университета и директором Немецкого археологического института, к нам с радушно протянутой рукой направился Й. Херманн – и встретил три спины. Мы успели отвернуться.

Что меня больше всего изумляло во всей этой истории, это что, в сущности, ему этот плагиат был совершенно не нужен: у него были свои, очень неплохие исследования. Жадность, неутолимое тщеславие… А для меня травма была болезненна: свою книгу я не издал до сих пор.

Иное дело – плагиат, с которым я столкнулся десятилетием позже.

В 1982 году я возвратился из мест не столь отдаленных, возвратился лишенным степеней, званий и работы, как оказалось, на десять лет (тогда казалось – навеки). Когда я вышел из лагеря и взялся читать накопившуюся за время моего отсутствия научную литературу, мне попался на глаза сборник теоретических статей с критикой западных археологических учений. Текст одной из статей показался удивительно знакомым. Ба, да ведь это мой собственный опубликованный текст! А над статьей стояла фамилия Щ-ко!

Щ-ко был из тех нахрапистых неучей и бездарей, которые в условиях брежневского застоя чувствовали себя как рыба в воде и поднимались наверх с удивительной быстротой и легкостью. Бодрый, полный, щекастый, с быстрой речью и живыми цепкими глазками, он, посверкивая лысиной, носился по Институту археологии, растопырив руки, и то тут, то там мелькала его густая борода. Английским он владел плохо, прочих языков не знал вовсе, но специализировался на изучении англоязычного зарубежья и часто туда ездил, там его принимали как видного советского ученого. С наукой же у него не ладилось, хотя кандидатскую тем не менее как-то сварганил.

А уж общественной работой занимался с бешеной активностью. Очень скоро он стал секретарем партбюро Ленинградского отделения Института и, пребывая на этом посту семь лет, приложил всяческие усилия к избавлению Института от наиболее видных ученых – тех, кто обладал мировой славой. На пенсию, на пенсию. И преуспел в этом, расчистив места для себя и своих друзей.

Однако он так спешил, что разгневал академика Рыбакова: стал было его заместителем (по Ленинграду) без его ведома! Он получил уже утверждение в Смольном, но разгневанный академик примчался в Ленинград, появился в Смольном, и дело было переиграно. Для защиты докторской диссертации в Москве Щ-ко обеспечил себе поддержку другого академика, ленинградского, и был уверен в успехе. Настолько уверен, что заранее заказал шикарный банкет, да успел уже и хорошо «поддать» перед самой защитой. На заседание явился навеселе, текст отчитал по бумажке, выслушал оппонентов (конечно, «за»), но, когда ему стали задавать вопросы, растерялся, полез за ответами в туго набитый портфель и стал в нем рыться, приговаривая: «Сейчас… сейчас…» Ответы не находились. Ходили слухи, что невзначай он вытащил из портфеля бутылку водки, но, кажется, это уже академический фольклор. И без того защита выглядела комично. Многие присутствовавшие рассказывали мне, что хоть защита нередко сводится к спектаклю, такого фарса они не припомнят. После объявления итогов голосования Щ-ко, красный и потный, стал приглашать всех на банкет, но председательствовавший академик Рыбаков прервал его замечанием: «Вы не поняли, А.И.: необходимого большинства Вы не собрали, Вам отказано в присуждении докторской степени…»

И вот кто слямзил у меня мою работу. Неужто он считал, что я ушел на долгие годы и теперь можно располагать моими работами как выморочным имуществом? В средневековой Франции сеньор так распоряжался имуществом умерших крестьян, и эти привилегии сеньора назывались «правом мертвой руки». Наложил, значит, на меня мертвую руку. Ну и хватка! Потом выяснилось, что он проявил еще большее нахальство: сдал статью в печать еще до моего ареста, то есть когда он еще быстро продвигался наверх и ему был сам черт не брат.

Прочитав статью более внимательно, я обнаружил, что текст взят из трех моих работ – учебного пособия, рецензии и вышедшей на английском языке обзорной статьи. Но примерно половина его произведения – не моя. Неужели сам сочинял? Непохоже: тут высказывания, до которых ему бы не додуматься. Меня охватил азарт: вот и проверка моей эрудиции, которую так хвалили, – неужели не найду источники, откуда что украдено? Должен найти, не все ведь перезабыл за станком в лагере! Засел за книги и в несколько дней разыскал все. Оказалось, что кроме меня Щ-ко ограбил двух этнографов, двух философов и одного индийского археолога. Лихо сработано – без чернил, не притрагиваясь пером, все – только ножницами и клеем! Лишь самый конец статьи опознать я не сумел. Но в телефонном разговоре научный редактор сборника, крупный ленинградский ученый, смущенно признался: «А конец дописал ему я». «Как?!» – «Да, понимаете, чувствую, что текст как-то неловко обрывается, повисает в воздухе, ну и дописал».

Добавления самого Щ-ко в мой текст были только одного рода: огромное количество ошибок… уж не знаю, как их назвать, – ну, таких, которые появляются, когда малограмотный человек щеголяет научными и философскими терминами, безбожно их перевирая. Вместо энвиронменталистов у него «инверменталисты», номотетическая тенденция оказывается в его передаче «номатической». Это не опечатки: гиперскептики, став «гипроскептиками», остаются таковыми на протяжении всей статьи.

Моя англоязычная статья переведена у него на русский язык ужасающе. «Индетерминизм» передан словом «беспричинность», «аддитивное» понимание стало «адаптивным», и так далее. Английского страдательного залога переводчик не признавал, поэтому деятели и объекты действия у него поменялись местами. Сами понимаете, что при такой передаче получилось из смысла статьи! Правда, Щ-ко и так перевести бы не смог. Переводил для видного специалиста по англоязычному зарубежью кто-то другой, возможно, студент. В некоторых случаях переводивший колебался, как перевести, и, написав, скажем, «предложил», ставил в скобках синоним: «выдвинул». А Щ-ко так и перекатал все подряд, и в статье стоит: «предложил (выдвинул)… гипотезу».

В предисловии к сборнику указано, что на заседании отдела академического института одной из союзных республик, где эта статья была предложена как доклад, «все выступавшие подчеркнули высокий уровень докладов». Все! А там были и настоящие специалисты. Значит, и такой абракадаброй о гипроскептиках, инверменталистах и номатической тенденции можно, оказывается, произвести впечатление на заседании, «посвященном теоретическим вопросам методологии и методики» науки (цитата из предисловия). Гипро– в определении скептиков, очевидно, перекочевало в текст из аббревиатур многочисленных институтов – Государственный институт проектирования… – Гипроцемент, Гипросталь и так далее. Но уж скептиков наше государство проектировать вроде не собиралось. Они как-то рождались сами при виде осуществления государственного проектирования. Скажем, «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» (уж и поколение ушло!) или проект «Каждому достойное жилье до 2000 года». Поневоле станешь гипроскептиком!

Обратившись после анализа статьи к книге того же автора (его несостоявшейся докторской диссертации), я обнаружил те же приемы работы, только обокраденных авторов прибавилось (оппоненты почему-то вообще не заметили кражи). Приведу из книги один пассаж, из которого явствует, что сей член Ученого совета, кандидат наук, руководитель научного коллектива, специалист в области древних культур, представляющий нашу науку за границей, – банально некультурный человек. Он пишет об «эпохе до вторжения А. Македонского». Если он считал, что это фамилия, то уж писал бы тогда инициалы полностью – с отчеством: А.Ф. Македонского (надо надеяться, он имел в виду «Александра Филипповича», занимавшего некогда македонский престол).

Как подумаешь, что этот невежда распоряжался целым коллективом ленинградских ученых, что он решал, кому продолжать исследования, а кому уходить вон! Что он увольнял прославленных корифеев! Это его мертвая рука лежала на живом теле науки. Как рука Лысенко, только захват поменьше. До широкого – не дорос, не дали.

По моему заявлению, написанному в конце 1982 года, была в начале 1983-го создана комиссия, которая разбирала сей казус на пяти заседаниях. Факты полностью подтвердились. Щ-ко сначала говорил, что его подвели помощники, редакторы, корректоры. Потом признал, что идея скрытого заимствования принадлежит ему: как коммунист он привык выполнять задания в срок и надежно, а тут не успевал, ну и… Комиссия не приняла этих оправданий. Щ-ко покаялся, подчеркнул, что «не руководствовался расчетом или злым умыслом» (?!), и выразил готовность принести извинения обокраденным. И мне, значит. Стороной он расспрашивал коллег, за что я на него так рассердился. Ну, словчил, ну, слямзил, так ведь никому же не во зло. Клейну-то что до этого? От него же не убудет – наоборот, пусть радуется, что на его работы такой спрос! Наверное, это его лагерь так озлобил…

Самое интересное, что Щ-ко недоумевал искренне. Он искал лишь то, чем он мог оскорбить лично меня, и не понимал, что оскорбляет и унижает науку.

Надо сказать, я поставил администрацию Института в чрезвычайно трудное положение. Зэк, только что выпущенный из лагеря, лишенный степени и звания, отвергнутый государством и официальной наукой, уличил процветающего научного деятеля, руководящего сотрудника (правда, не сумевшего защитить докторскую диссертацию). Как поступить?

Я потребовал четкой публикации об этом происшествии в головном археологическом журнале нашей страны (редактором его был все тот же академик Б.А. Рыбаков). А между тем в это время редакторы даже ссылки на мое имя еще вымарывали. Рыбаков и сам весьма недолюбливал Щ-ко, но высветить мое имя, да еще как пострадавшего от скандальных действий, позорящих его Институт… Академик долго не мог решиться на публикацию. Но мне передали, что два влиятельных члена Ученого совета заявили, что выйдут из совета, если это позорище не будет прекращено, если меры не будут приняты. Кроме того, я дал знать, что в этом случае мне остается лишь подать в суд (плагиат – статья 141, часть 1 УК РСФСР), а тогда процессом косвенно будут задеты и редактор сборника, и директор учреждения, где работает виновный. Редакция журнала также опасалась (и не без оснований), что, если моя просьба не будет удовлетворена, я смогу предать гласности всю эту историю на страницах зарубежного издания (хотя бы того, где я значусь в составе редколлегии): терять мне было нечего. И вот весною 1984 года акт комиссии был подготовлен к публикации (полностью) в головном археологическом журнале.

В последней надежде задержать публикацию Щ-ко пустился во все тяжкие. Ко мне подошел старый сотрудник института и предупредил: «Берегитесь. Щ-ко при мне сообщил, кому следует (ну, сами понимаете), что вами нелегально отправлена за рубеж статья, порочащая советскую науку, то есть о вашем конфликте с ним. Не боитесь снова оказаться в лагере? И потом, вы ведь знаете, кто его жена?» О том, что Щ-ко женат на близкой родственнице крупного чина из КГБ, говорили давно. Возможно, он сам распространял эти слухи, чтобы упрочить свою репутацию (хотя родство, кажется, имело место).

Не помогло. Публикация (заключение комиссии) вышла в 1984-м.

А результат? Щ-ко получил выговор по административной линии и выговор по партийной, которые были сняты через полгода. Его вывели из Ученого совета и больше не избирали в партбюро. Но кандидатом наук и заведующим подразделением Института АН СССР он остался. Это я, лишенный степени и звания, так и ходил без работы еще десять лет.

Щ-ко продолжает, растопырив руки, бегать по институту и удивляться моей озлобленности на него за такую пустячную проделку. В каком-то смысле он прав. Моя злость близоруко сосредоточилась на нем, хотя по-настоящему следовало ненавидеть те силы, которые его создали и подняли наверх, тот порядок, который настойчиво двигает каждого на отведенное ему в этом порядке место: меня – вниз, его – вверх.

Плагиат – это воровство в науке, литературе и искусстве. Меня в данном рассуждении занимает плагиат в науке. По техническим признакам плагиат в науке делится на плагиат чистый, замаскированный и кражу открытия.

Чистый плагиат – это воровское копирование текста без кавычек и ссылок на автора, выдача чужого текста за свой. При обнаружении такого плагиата возникающая проблема – чисто техническая: как доказать факт воровства, неслучайность совпадения. Ясно, что небольшое выражение может и случайно совпасть, может нечаянно проскользнуть в текст – чужое словцо или выражение можно принять за собственное, забыв, что слышал или читал его где-то. Наконец, есть выражения и пассажи, ставшие общим достоянием (таковы анекдоты). Но их незачем выдавать за свои. И уж во всяком случае, если скопирован сколько-нибудь значительный текст или целые абзацы, то доказать плагиат ничего не стоит.

Замаскированный плагиат – дело более сложное. Это текст слегка видоизмененный: части предложений переставлены, некоторые опущены, иные эпитеты заменены синонимами, вставлены целые фрагменты своего текста, обычно пустого по смыслу. Здесь проблема, тоже техническая, состоит в том, чтобы разработать способы узнавания чуть переделанного текста и критерии допустимого сходства. То есть как отличить акт компиляции и допустимого пересказа от плагиата. Ну, прежде всего, наказуемо отсутствие ссылок на цитируемых авторов. Во-вторых, поможет статистика употребления слов и выражений. В-третьих, если скопирован не текст, а мысль, это ведь тоже плагиат. А проверить содержание на оригинальность хотя и сложнее, но тоже отделить мух от котлет можно.

Кража открытия – самый сложный для выявления акт плагиата. Когда украдено открытие, обычно оно не привязано к чужому тексту, а пересказано своими словами (чертежи и рисунки составлены заново и т. п.). Проблема здесь в том, как доказать, что открытие украдено, а не сделано независимо (впрочем, если открытие было сделано ранее, а затем повторено другим ученым, то сам факт незнания сделанного в науке уже плохо его характеризует, но преступления не составляет). Значит, нужно доказать, что это не только то самое по сути открытие, но что его случайные детали повторяют детали первого открытия; можно пойти и по другому пути: доказать, что ученый, представивший второе открытие, был знаком с первым открытием. Но умолчал об этом.

По видам плагиаторов плагиат в науке бывает разного рода – преимущественно двух.

Во-первых, обычное воровство убогими и ленивыми у работящих и талантливых. Конечно, это аморальность, жульничество, а таких плагиаторов можно не только презирать, но и пожалеть. Такой плагиат быстро выявляется и наказывается. На что надеется такой плагиатор? Ну, на недосмотр, на то, что украденные тексты никто не заметит – он считает, что украл малоизвестный текст. Или что сумел его чуть переделать – теперь его не узнать. Или, узнав, не доказать, что украдено. Настоящая проблема тут не сводится к чисто технической. Нужно ведь еще и проявить принципиальность – остановить плагиатора (этого и тем самым других). Не дать волю жалости (а иногда и симпатии к плагиатору – он ведь может быть в ряде отношений компанейским человеком, приятным в обхождении). Остановить, потому что если он прорвется и чего доброго станет начальником (обычно те, кто неспособен к науке, особенно рвутся в начальники), то будет теми же привычными нечестными методами вершить судьбы – твои и науки. Такой человек начинает с безобидного списывания в классе, продолжает плагиатом в науке, а кончает… Но тут перейдем ко второму сорту.

Начальственный плагиат – это второй тип. Это разбойный плагиат, потому что плагиатор вооружен чином, званием и начальственной должностью. Этот род плагиаторов – самый вредный. Он разъедает нутро науки. Приведенные мною в начале примеры относятся именно к нему.

Есть и еще. Я знал академика, который прямо предлагал молодым ученым: «Твоя работа выходит под моим именем, а ты получаешь степень и хорошее место в науке. Не жалей. Ты молодой, ты еще сделаешь». Немало соглашалось. Мне об этом рассказывал тот, кто не согласился и уехал работать в Магадан. Когда я был студентом, любимый мною профессор очень хвалил мою работу – как яркое открытие (дал такой письменный отзыв), а потом опубликовал это открытие в своей книге, даже не упомянув моего имени.

Всем известны публикации авторских коллективов, выходящие под целым списком авторов, в начале которого стоит фамилия шефа, хотя его вклад ограничивался весьма общим руководством данным институтом – утверждением плановых тем и т. п. Подозреваю, что у многих ученых начальников весь длинный список публикаций состоит из таких работ. Почему тогда не включить бухгалтера, платящего авторам зарплату и оформляющего финансирование работы, а также уборщицу, ежедневно создающую комфортную атмосферу для творчества? А ведь не включают.

Я тоже печатался вместе с соратниками или учениками, но если встретите такую работу, можете быть уверены: мне принадлежит в ней основная идея и от 50 до 90 % всего текста. Только один раз мною был использован текст моего ученика без упоминания его имени. Мы готовили обзорную статью с критикой советской науки, и один аргумент был им изложен отдельно еще ранее, а в нашем тексте повторен. Я, конечно, указал его авторство. Но напряжение вокруг нашей статьи сгущалось, а молодой автор только начал становиться на ноги, обзавелся семьей. Он попросил снять его имя. Снимать аргумент было невозможно – нарушалась логика статьи. Текст появился без его имени. Но как только обстановка изменилась, я тотчас обнародовал уточнение, кому принадлежал этот аргумент.

Советская наука оставила в этом плане дурную традицию. Это была наука, сильно забюрократизированная, военно-феодальная, с шарашками и зэками-учеными на одном конце и академиками-воеводами, которым отдавались во владение целые отрасли, на другом. Тогда считалось естественным и нормальным, что ученый начальник дает подвластным и ученикам ц.у. и поручения, а потом ничтоже сумняшеся ставит свое имя на обложке тома. Это развращало и неплохих ученых.

Еще тогда у них появились прообразы нынешних спичрайтеров – то есть, можно сказать, уорк-райтеры. У Дюма это называлось: литературные негры.

Кстати, спичрайтеры, на мой взгляд, – это нынешняя легализованная форма плагиата в политике. Ведь речи отзвучат, а потом выходят собранными в тома сочинений, с именем не спичрайтера, а его хозяина на обложке, хотя он-то в лучшем случае только редактировал текст. Что ж удивляться, если для обзаведения учеными званиями и степенями те же хозяева спичрайтеров или присные этих хозяев спешат обзавестись уорк-райтерами, проще говоря, покупают диссертации? Политическим лидерам, если они хотят быть честными, нужно ставить в конце речи примечание: подготовлена таким-то спичрайтером. Ведь все равно все знают (или вскоре узнают), кто был спичрайтером Ельцина, кто – Горбачева. Хорошо, если индивидуальный текст автора легко узнать по неподражаемому стилю (с соплями, сортирами и обрезаниями), а если нет таких примет – как быть? Кстати, Сталин сочинял свои писания сам – его стиль легко узнать. Мерзавец был отменный, грехи у него были тяжкие, но кого-кого, а себя он уважал.

Мне как-то довелось быть кем-то вроде спичрайтера для двух выдающихся ученых. Я, тогда ассистент, написал статью в защиту древностей, но кто ж ее поместит в авторитетной центральной газете! Удалось заинтересовать ректора А.Д. Александрова и моего учителя директора Эрмитажа М.И. Артамонова. Оба подписали статью, и она была напечатана в «Известиях». Ректор А.Д. Александров через месяц вызвал меня и смущенно вручил свою долю гонорара (гроши, конечно). Директор Эрмитажа даже не заметил этой прибыли. Неловкое положение сложилось по той простой причине, что в центральную газету было практически не пробиться человеку без имени и поста.

Именно ненормальное положение в науке и наличие спичрайтеров в политике создает атмосферу, в которой плагиат в глазах многих авторитетов становится чем-то привычным, каким-то вариантом нормы.

Пиратское копирование, связанное с компьютерными программами и Интернетом, – это тоже разновидность нарушений авторского права, прямо скажем, воровства итогов интеллектуального труда, но с плагиатом его не стоит смешивать. От пиратства главный ущерб – сугубо экономический (как кошелек из кармана), а обида на втором месте. В плагиате же экономический ущерб может сводиться к нулю (если не идет речь о патентовании открытия). Здесь, при плагиате, главный ущерб – чувству справедливости: крадутся слава и честь, а уж на этой основе несправедливо перераспределяются места в жизни. Лодыри и бездарности эксплуатируют работяг и талантов. Вот в чем глубинная суть плагиата. И вот почему всякий случай плагиата нужно выводить на чистую воду, даже если это хлопотно, неприятно, а иногда и опасно.

Недавно Щ-ко умер, поэтому я не раскрываю его фамилию. Позже это станет более уместно и, считаю, необходимо.

 

2. Ариец Буровский и плагиат

В 14-м номере «Троицкого варианта» была опубликована большая статья Льва Самуиловича Клейна, описавшего несколько занимательных случаев из жизни научных плагиаторов. Теперь мы печатаем статью двух молодых исследователей, повествующих об еще одном таком инциденте, связанном опять-таки с работой профессора Клейна.

П. Дейнека и В. Кондаков

С ноября 2006 года по июнь 2007 года мы и наши друзья ходили в Институт лингвистических исследований Российской академии наук. Там проходила очень живая научная дискуссия. В рамках Школы индоевропеистики восьмидесятилетний профессор Клейн выступил с серией из двенадцати докладов на тему «Древние миграции и происхождение индоевропейских народов». Этими докладами он выносил на суд научной общественности главы написанной им в 2005–2006 годах, но еще не опубликованной книги. Председательствовал академик РАН Н.Н. Казанский, в обсуждениях участвовали сотрудники ряда институтов и музеев, а также преподаватели и студенты Петербургского университета и других вузов.

Автор докладов давно (с 1984 года) занимается исследованиями в области индоевропеистики. Для удобства обсуждения за несколько дней до каждой встречи – он раздавал всем желающим электронные тексты докладов. На одном из заседаний (у нас на глазах) к Клейну подошел низенький, очень упитанный крепыш с черной бородой и попросил Льва Самуиловича дать ему не одну главу, а весь текст книги, пояснив, что ему тоже заказана книга об ариях и срок сдачи работы истекает. Это был археолог и плодовитый писатель Андрей Михайлович Буровский, кандидат исторических наук и доктор философских. Клейн спросил: «Значит, Ваша книга выйдет раньше? Моя ведь появится нескоро». «Но я, конечно, сошлюсь на Ваш труд! – с готовностью заявил бородач. – Не все ли равно, в какой очередности они выйдут?» Клейн решил дать ему полный компьютерный текст.

Мы, молодые, выразили Клейну свое недоумение. Это великодушно, но очень уж неосторожно! Л.С. сказал, что, по его убеждению, информацией надо делиться с коллегами, работающими над той же темой, и сослался на казус Артура Эванса. Этот крупнейший археолог не поделился открытием и задержал расшифровку критской письменности на несколько десятилетий. Всем дано, что ж Буровскому не дать?! А как ссылаться – это уже дело этики. Так Буровский получил текст. И вскоре прекратил общение с кругом людей, занятых этой проблемой, – исчез с горизонта.

Конечно, увидев две книжки Буровского об ариях, вышедшие осенью 2008 года, – «Арийская Русь» и «Предки Ариев», мы их тотчас приобрели. Полистав первую, мы сразу поняли, почему он исчез из поля видимости, – сразу увидели, что несколько глав полностью скопированы с рукописи Клейна, которую мы все хорошо знаем (имеем на руках, следили за обсуждением). Почти вся четвертая глава третьей части книги по сути списана (местами дана в пересказе) с четвертой же главы книги Л.С., совпадают даже названия разделов. Да и в других главах много фрагментов. А ссылок на источник – нет! Не сказано ни слова о самой рукописи, о ее обсуждении, о том, что Буровский там был (даже выступал), что получил текст неопубликованной книги. В одном месте книги есть ссылочка на старую работу Клейна, не относящуюся к индоевропейской проблеме. Плагиат в чистейшем виде, кража у всех на глазах!

Неужто Буровский думал, что никто не заметит? Или что не удастся доказать? Однако, чтобы увидеть плагиат, даже незачем сличать с книгой Буровского неопубликованную рукопись.

Коль скоро Клейн давно работает в индоевропеистике, некоторые результаты его исследований были все же опубликованы, так что заимствования Буровского повторяют и положения опубликованных статей Клейна. Сходны, к примеру, абзацы из четвертой главы третьей части книги «Арийская Русь» (с. 251–258), посвященные майкопской и новосвободненской культурам, и статья Л.С. Клейна «Майкоп: Азия, Европа?», опубликованная в журнале «Знание – сила» № 2 за 1987 год. Еще ярче заимствования Буровского проявились в решении «тохарского вопроса». Буровский в седьмой и десятой главах первой части книги «Арийская Русь» просто переписывает (опять же без ссылки) большие фрагменты десятого доклада – из десятой главы книги Клейна, опять же опубликованной ранее, в 2000 году, в журнале «Стратум». Например, идея Л.С. Клейна о том, что прототохарами были носители карасукской культуры, которая генетически связана с фатьяновской культурой, дословно воспроизводится у Буровского («Арийская Русь», с. 97–100). Но Клейн эту гипотезу, которая была в его тексте, заменил другой (по новым материалам), чего Буровский не знает.

Многие другие идеи, которые приводит в своих книгах Буровский, тоже заимствованы у Клейна: например, идея о близости усатовской, нижнемихайловской, кемиобинской и новосвободненской культур и приходе их с Запада, а также идея о сходстве нижнемихайловской и михельсбергской культур и идея о центральноевропейской прародине индоевропейцев (область «культуры воронковидных кубков») («Арийская Русь», с. 249–251). Все эти идеи были высказаны Клейном в сборнике «Междисциплинарные исследования культурогенеза» в 1990 году и в других работах (с указанием предшественников).

Если сопоставлять «Арийскую Русь» Буровского непосредственно с докладами Клейна (с неизданной книгой «Древние миграции и происхождение индоевропейских народов»), то «совпадений» оказывается еще больше.

Поскольку у Буровского был только первый вариант текста докладов, в книгу «Арийская Русь» перешли ошибки, которые Клейн-то в итоге исправил. Например, Л.С. в первом варианте текста, который он раздал слушателям, называет нуристанского бога Йимиром, а не Имрой и упоминает о погребении потаповской культуры с конским черепом, вместо головы человека. Позже выяснилось, что там два разновременных погребения ошибочно соединены раскопщиками в одно. Клейн учел это и ошибки исправил, а у Буровского они остались (с. 256–257).

При списывании Буровский добавил свои собственные ошибки. Например, говоря об индоевропейском характере новосвободненской культуры бронзового века, Клейн ссылается на работу А.М. Смирнова (2000), а Буровский перепутал Смирновых и ссылается на работу К.Ф. Смирнова (1964), посвященную савроматам и никакого отношения к бронзовому веку не имеющую («Арийская Русь», с. 254). Клейн всегда отстаивал точку зрения, что катакомбная культура – это предки индоариев, а Буровский пишет, что по Клейну индоарии – срубная культура (с. 231).

Мы думаем, что Клейн прав: делиться информацией – закон ученого сообщества, а тех, кто использует этот закон во зло и подрывает взаимное доверие, на котором он основан, – необходимо наказывать. Оглаской (непременно) и не только оглаской.

А теперь о том, что Буровский не позаимствовал у Клейна. В книгах Буровского вообще уйма ошибок и ляпов, грубейших с точки зрения археологии, истории и лингвистики (скажем, Урарту у него – индоевропейцы, директор германского института антропологии и евгеники в период Третьего рейха Ойген Фишер у него еврей, сосуды срубной культуры у него бомбовидные, тогда как они баночные, есть и острореберные, а бомбовидные сосуды – у фатьяновской культуры, есть и другие ошибки).

В общем, книги Буровского сделаны так, чтобы понравиться молодежи, склонной к экстремистским крайностям, к национализму и арийским мифам. Прочтя обе книги Буровского, мы узнали, что индоевропейцы-арии появились в Европе в эпоху палеолита (идея тоже не его). Что этот народ больше всего ценил индивидуальность и другие либерально-демократические ценности. Что именно индоевропейцы-арии были создателями или первооткрывателями цивилизации, письменности, демократии, единобожия и так далее, заложили даже основы китайской цивилизации, а что не создали (например, компас), то усовершенствовали.

Самое интересное, что Буровский писал эти книги о себе. В конце своего двухкнижного труда Буровский пишет о себе как о «представителе нордической расы» и «носителе арийской культуры» («Предки Ариев», с. 430). Каким он видит себя, такие свойства он ретроспективно проецирует и на героев своих книг – ариев. Его автопортрет («маленький смуглый брюнет, со склонностью к полноте и с живыми чертами лица» – «Предки Ариев», с. 433) не соответствует традиционным критериям нордизма, но он эти критерии переделывает «под себя», и оказывается, что для северной расы характерна склонность к полноте («могучие рыхлые тела»).

В других своих книгах («Евреи, которых не было») Буровский уверяет, что для евреев характерно отсутствие оригинальности творчества, они все копируют у арийцев. Например, теория относительности Эйнштейна совершенно неоригинальна. Понятно, почему Буровский не мог указать источник своих заимствований. Ведь тогда его потенциальный читатель, ради которого и написаны его книги, увидел бы, что значительная часть списана с работ ученого, фамилия которого еще могла бы иметь арийское происхождение, но имя и отчество звучат совершенно не по-арийски. Пришлось пойти на плагиат. Но тут возникает ужасное сомнение: ариец ли Буровский?

Об авторах

Валерий Кондаков закончил кафедру археологии, потом, отслужив в армии, работал в археологических экспедициях (Монголия и Кавказ). Не найдя постоянной работы в области археологии, поступил на службу в городскую администрацию.

Павел Дейнека окончил Художественно-промышленную академию им. Штиглица по отделению керамики, затем работал методистом на кафедре истории искусств исторического факультета СПбГУ (ныне в работает в Эрмитаже). Написал диссертацию о выставке «дегенеративного искусства» в Германии 1930-х годов.

 

3. Имитация работы и плагиат как ржавчина

В 36-м номере «Троицкого варианта» (1 сентября 2009) помещена статья доктора политических наук Сергея Голунова, задевшая меня за живое не только своей актуальностью, но и персональными аспектами – пробудив личные воспоминания и вызвав некоторые мысли о проблеме. Голунов – сотрудник Даремского университета в Англии, в котором и я проработал полгода более 15 лет тому назад. В этом смысле он мой преемник. Статья его называется «Плагиат как ржавчина российского высшего образования». С проблемой плагиата у меня связано несколько статей, из них одна – «Плагиат глазами гипроскептика» (в «ТрВ» № 14 за 14 октября 2008), а еще одна – статья других авторов о плагиате, жертвой которого стал я («ТрВ» № 22 за 17 февраля 2009).

Особенно любопытно, что конкретная проблема, поднятая Сергеем Голуновым, – проблема использования интернет-технологий для массового списывания рефератов и курсовых работ – привлекла мое внимание еще более десяти лет назад. В 1998 году я представил доклад об этом Санкт-Петербургскому Технологическому университету на конференции «Применение высоких технологий в науке». Доклад назывался «Высокие технологии в науке: имитация работы». Он напечатан в сборнике тезисов конференции.

Об этом не стоило бы упоминать, если бы в моем докладе не содержалась (в качестве первого и главного средства борьбы с этим злом) рекомендация, совершенно выпавшая из мер, предлагаемых С. Голуновым. В своей очень нужной и продуманной статье наблюдательный Голунов не только констатирует разнообразные проявления и последствия указанной «ржавчины», но и предлагает некоторые меры по борьбе с ней: сокращение домашних заданий, сокращение нагрузки преподавателей, изменение системы учета успеваемости и т. п. Я же предлагал и применял на практике другую меру, получая (что существенно!) хорошие результаты. Поскольку она кажется мне самой важной, а тезисы конференции, на которой она была представлена, естественно, малотиражны и практически неизвестны, я позволю себе повторить здесь свои уже опубликованные тезисы:

1. Применение высоких технологий в сфере образования само по себе не есть ни благо, ни беда. Все зависит от того, кто их применяет и зачем. За последние несколько лет преподаватели вузов и старших классов школ России столкнулись с повальной эпидемией своего рода списывания – использования готовых домашних заданий, контрольных, курсовых и дипломных работ с помощью компьютерной техники и новейших средств связи. В свободной продаже появились тысячи готовых типовых работ по всем отраслям знания, преимущественно общеобразовательного и гуманитарного плана. В прессе и на стенках учебных заведений есть немало объявлений этого рода.

2. Возникла целая индустрия, работающая на поставку таких текстов. В ней существует разделение труда. Одни люди собирают успешно зарекомендовавшие себя тексты, другие запускают их в компьютерную сеть с помощью сканеров, третьи собирают заказы и передают их исполнителям, имеющим компьютеры или доступ к ним. Те распечатывают тексты, слегка подрабатывая их для конкретного пользователя (сокращая, добавляя вставки, приводя к заданному объему). Все на этом кормятся. Нерадивому студенту достаточно назвать тему, объем и иметь свободные деньги (или заработать их), и любая работа может быть ему немедленно продана.

3. Это приводит по меньшей мере к двум скверным следствиям. Во-первых, вуз могут окончить люди, не выполнившие сами ни одного задания и ничему не обучившиеся по своей профессии. Таких уже немало. Во-вторых, молодежь обучается плагиату и привыкает жить чужим трудом. Преподаватели не могут этого не знать. Если они закрывают на это глаза, значит, возникает круговая порука в сфере высшего образования.

4. Необходимо учитывать эту новую реальность и разработать меры такого контроля учебы, которые бы сделали эту индустрию бесполезной. К таким мерам можно отнести следующие: а) прекратить давать описательные задания (формулируемые назывными предложениями), заменить их творческими заданиями, начинающимися со слов «почему», «в чем разница (сходство)», «объясните» и т. п.; б) задания должны быть хотя бы элементарно исследовательскими, уникальными, не должны повторяться; в) преподаватели должны знать наличные в продаже типовые работы по своей специальности, быть в курсе рыночного предложения (с помощью компьютера нетрудно проверить работу на списывание с этих текстов); г) предпочтение должно быть отдано аудиторным контрольным работам.

5. Кроме того, задания должны быть реально выполнимыми не только по сложности, но и по объему, и не только сами по себе, но и в системе. Деканаты должны следить за тем, чтобы в каждом семестре, в каждом месяце студент не получал заданий на дом более того, что он реально может выполнить. Нормы следовало бы разработать для каждого заведения отдельно. Иначе мы сами наталкиваем и прилежных студентов на изобретение ускоренных форм выполнения заданий и уравниваем прилежных студентов с нерадивыми.

Вот такие тезисы я представил в 1998 году. Тогда еще не было автоматизированных систем поиска типа «Антиплагиат». Но на всякую систему поиска умельцы всегда найдут способы обойти ее или крайне затруднить ее использование. Но на требование «рассортировать» новый материал, объяснить вновь возникшие трудности, создать нечто новое, проявить творческие способности на глазах у всех – перед всем этим любые попытки имитации бессильны. Творческие способности либо есть, либо их нет. И основанная на них работа либо есть, либо ее нет. И тут не помогут ни Интернет, ни плагиат, ни блат.

Только от самого преподавателя требуется постоянное творчество, а не прибегание к старым шаблонам и готовым задачам с давно известными решениями.

 

4. Открытый лист

В сентябре 1962 года в качестве начальника университетского отряда я раскапывал курган на окраине Новочеркасска. Время было скверное: только что прогремел расстрел Новочеркасского восстания, на городской площади еще не просохла кровь. Отряд мой входил в состав большой археологической экспедиции Ленинградского отделения Института археологии АН СССР. Начальница всей экспедиции, тучная женщина, засела под Ростовом и у нас почти не показывалась. Она раскапывала там большое городище античного времени, да и сама она была античницей, а у нас шли в основном курганы бронзового века.

Я сидел на земле и заносил в полевой дневник текущие данные, когда раздался общий крик. Подбежав, я увидел в черной развороченной земле сверкание золота и камней. Это были сокровища царского типа – большой серебряный лутерий (таз), а под ним восемь серебряных чаш с медальонами тончайшей работы и сбруя царского коня – четырнадцать золотых фаларов (больших круглых блях), усыпанных камнями. Первый век нашей эры, время Августа и Христа. Фалары были местные, сарматские (или аланские), а чаши – римские по стилю. На медальонах – Нереиды на тритонах (морских конях) везут оружие Ахиллу. Это все уже результаты последующего анализа, а тогда первое ощущение было – груз, который на меня свалился. Нужно же зафиксировать все с особой тщательностью, да и материальная ответственность…

Мой помощник, студент (впоследствии известный археолог) Марк Щукин сказал: «То-то начальница обрадуется! Приедет вас награждать…» «Ох, Марк, – отвечал я, – она примчится меня увольнять». «Как так? За что?» – «Она всю жизнь мечтала о такой сенсационной находке, а досталось открытие не ей». – «А вам нужно это золото?» – «Нет, у меня другая тема работы». – «Так отдадите ей и уедете». – «Никак не могу. Зная ее характер, думаю, что она же подстроит нам какой-нибудь прокол под мотивировку увольнения. С какими глазами я покажусь в университете? Нет уж, придется доводить дело до конца».

Начальницу, я, конечно, вызвал. Она приехала туча-тучей. Отозвав меня в сторонку, сказала: «Ну вот что. Мы с вами не сработались. Передайте мне всю документацию, забирайте своего помощника Марка и тотчас уезжайте в Ленинград». Я отказался. Она предприняла ряд мер, в том числе обратилась в КГБ и заявила, что я возмущался расстрелом Новочеркасского восстания, а кроме того приготовился отправить всю документацию за рубеж по каналам международного империализма и сионизма. Местный представитель КГБ немедленно арестовал моего фотографа со всей фотодокументацией, но, по счастью, его начальство разобралось в мотивах политического воодушевления моей начальницы, вернуло пленки мне, а я передал всю документацию начальнице только по завершении всех работ. Университет же опубликовал первое сообщение об открытии, после чего я на много лет отошел от обработки этого памятника.

А начальница в своих докладах, воздымая полные руки, восклицала: «Вот этими самыми руками я извлекала сокровища из земли!» Ради этого восклицания она готова была упечь меня в лагеря. Сама же так почти ничего и не смогла из находок извлечь, кроме обнародования фотографий и сведений о залегании. Не хватало образованности и эрудиции (она была из так называемых «выдвиженок»). А информации эти находки содержали чрезвычайно много. Впоследствии ее извлекали из этих сокровищ тот же Марк Щукин, я и мой ученик Борис Раев (о чем вышло много публикаций).

Притязания начальницы на право считаться открывателем всего, что раскапывалось в экспедиции, которой она командовала, покоились на Открытом листе. Открытый лист – так по давней традиции называется в России и на постсоветском пространстве документ на право производить разведки и раскопки археологических объектов. Поначалу экспедиции были небольшими, и держатель Открытого листа был действительно реальным руководителем раскопок и, следовательно, открытия по праву принадлежали ему. Автоматически Открытый лист стал среди археологов считаться документом, удостоверяющим авторство открытия, а следовательно – исключительное право на обработку и публикацию. Ведь нельзя же считать открывателем землекопа, впервые увидевшего находку, или чертежника, или фотографа. Или даже помощника-археолога. Вот Открытый лист и помогал обозначить открывателя, стал считаться, по сути, листом Открывателя.

Но экспедиции разрастались, расширялись, стали состоять из отрядов, отстоящих далеко друг от друга, и стали такими, что начальник экспедиции уже не руководил всеми отрядами и даже не бывал во многих из них. Непосредственную работу вели начальники отрядов, профессиональные археологи высокого класса. Я и сам был потом начальником такой экспедиции и неизменно с самого начала объявлял своим подопечным начальникам отрядов, что, хотя Открытый лист и выписан на мое имя, открывателями всего найденного будут они, а я смогу публиковать сведения только с их разрешения. Если я сам руковожу одним из отрядов – там, разумеется, открывателем буду я.

С моей точки зрения, Открытый лист все-таки – не документ на авторство открытия, а только на право открывания. А уж воспользовался ли ты этим правом или нет, зависит от обстоятельств работы. Открытие же документируется иначе – свидетельствами реального, идейного и методического, руководства самим исследованием. Это может быть полевой дневник, фотодокументация, удостоверяющая постоянное присутствие и распоряжение техническими исполнителями и т. п.

Все это относится не только к археологии и не только к экспедициям, а к любым исследованиям. Если человек ограничивается общим руководством работами, организационным обеспечением, планированием, финансированием и т. п., то это не дает ему право считаться автором или даже соавтором открытия. Иначе открывателем всего, что сделано в институте, будет его директор вместе со всеми замами, а всего, что сделано в Академии наук, – президент с вице-президентами.

По этой же причине я очень скептически отношусь к коллективным работам, в которых во главе длинного списка стоит фамилия директора учреждения или заведующего отделом. У меня большое подозрение, что он примазался к открытию или хотя бы к проведенной людьми работе. Мне представляется, что в этих случаях в примечаниях нужно точно указывать, какая именно доля работы принадлежит каждому из соавторов, какая функция каждым выполнялась. Если это не оговорено, то нужно принимать (по умолчанию), что начальственному лицу не принадлежит реально ничего и выполнялась им лишь функция примазывания.

 

5. Диссертация для хорошего человека

Для начала одна пространная цитата:

«Дело было в 1965 году, когда со мной завел странный разговор проректор… Он намекнул, что после того, как я успешно защитился, пора подумать и о следующем шаге, то есть о должности заведующего кафедрой. Мне могут предоставить ее, но не просто так, а за помощь одному хорошему человеку. Впрочем, – уточнил он, – ты его знаешь, это секретарь парткома…» На мой вопрос, что же требуется, Ф. объяснил: «только и всего что написать за него диссертацию. Положишь ее на стол – и иди заправляй кафедрой».

Дальше выясняется, что такими диссертациями обзавелись многие – начиная с первого секретаря обкома партии…

Недавно в библиотеку Института истории материальной культуры РАН поступила книга, к археологии отношения не имеющая. В коллекторе перепутали и, увидев фамилию автора – Клейн, направили книгу археологам. Книга написана не мной, а моим младшим братом Борисом, проживающим в Америке, а издана в 2008 году издательством «Лимариус» в Белоруссии. Называется «Недосказанное». Это его мемуары и собрание его очерков о биографиях разных людей родом из Белоруссии. Брат – историк, был профессором в Гродненском университете.

Мемуары его интересны прежде всего тем, что был он другом великого белорусского писателя Василя Быкова и оба вместе они дружили с еще одним белорусским писателем-фронтовиком Алексеем Карпюком, который был и моим другом. Втроем они составляли в Гродно кружок свободомыслящих, который вызывал подозрительность и злобу советских властей. Опубликованы фрагменты письма 1969 года руководителя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС, где говорится о подготовке мероприятий по обезврежению этих лиц. Названы все трое, в том числе «отъявленный антисоветчик и сионист» Б. Клейн (сионизм ему приписали за то, что он отказался написать заказную статью, в которой бы сионизм приравнивался к фашизму).

По-видимому, власти никак не могли взять в толк, как это писатели крестьянского происхождения, «коренной национальности», фронтовики, члены партии сомневаются в верности партийной линии, описывают войну не так, как это велит партия. Не иначе как чуждое влияние. Подозревали, что за этим стоит мой брат, тогда доцент, – мол, еврей, идеолог антипартийной группы. Это совершенно не соответствовало действительности. Духовным лидером кружка был, несомненно, Василь Быков, брат был значительно младше обоих друзей и не обладал ни таким жизненным опытом, ни таким авторитетом.

При этом Василя Быкова, учитывая его мировую славу, старались не записывать прямо во враги и не бить откровенно (только один раз подослали кулачных бойцов, побили обоих – Быкова и брата), хотя в печати критика была заушательской. Но на Карпюка и моего брата обрушились более серьезные кары. Карпюка, тяжело раненного под Берлином, обвинили в том, что во время войны он был немецким шпионом, а брата, естественно, в сионизме и других грехах (высказывался против ввода войск в Чехословакию, называл политбюро маразматическими старцами – это-то было). Обоих исключили из партии, уволили с работы, перестали печатать, с брата сняли степень и звание. Брату предоставили работу на овощебазе, потом на химкомбинате, Карпюку – никакой. Многие годы спустя их скрепя сердце восстановили в партии, на работе, но режим то давал слабину, то крепчал.

Кончилось все смертью намучившегося Карпюка от рака и эмиграцией двоих других друзей – сначала брата, потом Быкова. Вот долгая история этих событий и составляет стержень мемуаров моего брата (в воспоминаниях Быкова тоже есть теплые строки о моем брате).

Однако в злоключениях моего брата была и еще одна составляющая. Даже когда нашлись во власти люди, пожелавшие не то чтобы помиловать, но смягчить кары (вместо кнута применить пряник), они натолкнулись на сопротивление местной партийной и ученой среды. Те не хотели восстанавливать Клейна. Они очень надеялись, что Клейн сгинет, исчезнет. Тут и уместна цитата, с которой я начал эту заметку. Дело в том, что глубинной причиной гонений на Клейна была даже не политика, а его отказ участвовать в изготовлении диссертаций для партийной верхушки. И беда была еще в том, что, показав свое отвращение к этой практике, он все знал – кто и за кого писал, что за это получил (деньги, квартиру вне очереди, кафедру). А так как образование у него было не историческое, а юридическое, то мог бы все доказать без затруднений. Если, конечно, нашелся бы суд, который бы принял это дело к рассмотрению.

Одно дело с липовым докторским и профессорским дипломом (оно упоминается в книге) все-таки достигло суда. Ну не могло не достичь. Был в Гродненском мединституте заведующий кафедрой хирургии. Читал лекции студентам, делал операции, коллеги учились у мэтра, как резать животы. Как вдруг случайно обнаружилось, что нет у него не только докторского и профессорского диплома, но и медицинского образования вообще! Просто он прислуживал врачу во время войны и запомнил, где и как тот режет. Как же никто этого не заметил?! Более того, как получилось, что смертность от его операций была такая же, как у других хирургов?! Либо заведующий оказался природным гением, либо медики вокруг него получили свои дипломы и защищали свои диссертации… как бы это сказать, тоже не совсем своими силами.

Помню, мать (она была классным хирургом) показывала мне направление на рентген, подписанное врачом (с Кавказа) и удостоверенное личной печатью, с таким текстом: «Направляется больной такой-то на еренеген для просветления всех органов тела». Медику легче убедить всех в непрофессиональности подобных направлений или рецептов, а каково гуманитарию? Да еще если с грамматикой будет все в порядке? Да еще если диссертация и в самом деле будет написана настоящим специалистом, только не тем, который получает за нее диплом? Сейчас все судачат о необходимости проверить в вузах тех поступивших, которые поучили 100-балльные аттестаты на ЕГЭ в Дагестане. А как бы проверить тех докторов, которые защитили диссертации, не умея двух слов связать? В Дагестане и Петербурге, в Новосибирске и Москве.

Та косная сила, против которой выступал мой брат и которая ему мстила за свои страхи, за моменты дрожи в поджилках, никуда не исчезла. Даже, пожалуй, расцвела еще больше – не только в Белоруссии, но и в России. Раньше ее называли «продажность», сейчас более элегантно – «коррупция». Ее составляющие – деньги и власть, с одной стороны, нищета – с другой, аморальность – с обеих.

Брата не только всячески давили, но и не выпускали из области. Предупредили, что, куда бы он ни поехал, за ним пойдет уведомление: не брать ни на какую работу! Когда уволенный отовсюду, брат, учитывая, что его знания не используются, спросил у первого секретаря обкома: зачем я вам здесь? я же вам не нужен. Секретарь на это возразил:

– Нет, вы нужны. Вы будете маячить на гродненских улицах, как тень. Чтобы все видели, какая судьба ожидает того, кто пойдет против нас.

В книге названы все фамилии, имена и отчества властителей разного ранга и толка, должности и последующая судьба.

Если бы я был рецензентом, я бы отметил и недостатки книги: нет библиографических ссылок, нет указателей, а они в такой книге нужны, стоило бы разбить текст на эпизоды со своими названиями. От себя я бы добавил, что, несмотря на все бедствия автора, мне кажется необоснованным угрюмое настроение мемуаров. «Меня не сумели уничтожить, но жизнь поломали». Жизнь ломали многим. Но как раз автору мемуаров повезло больше других. Он вернул себе профессорское звание, публикует книги, сыновья живы и успешны, живет более благополучно, чем большинство коллег, разъезжает на старости лет по всему миру.

Ну не были мы такими уж чистыми трагическими героями. И истовыми борцами с режимом в сущности не были. Брат вступил в партию – частью ради карьеры, частью чтобы усилить в партии либеральное крыло (таких наивных было немало). Я в диссидентских акциях регулярно не участвовал. Мы просто старались вести себя порядочно и в науке быть честными и объективными, и этого было вполне достаточно, чтобы прослыть диссидентами (этого и сейчас с лихвой хватит для раздражения всяческого начальства).

Мы с ним во многом схожи: оба профессора, оба гуманитарии, оба авторы многих книг, обоих в разное время лишали ученых степеней и званий, обоих через много лет восстановили – он добился через ВАК, мне пришлось защищаться «по новой». Меня ломали еще больше, чем его, – побывал в тюрьме и лагере, безработным ходил десять лет, но я не считаю, что мне сломали жизнь. В жизни было много юмора, веселья и успехов, много общения с замечательными людьми. Удалось до старости сохранить работоспособность и здравый рассудок. Я понимаю, что жизнь подходит к концу (это, конечно, очень скверно), но полагаю, что жизнь удалась.

В чем причина различного настроения? Наверное, различны характеры, у меня – более общительный и оптимистичный, у него – более мрачный и желчный. Возможно, сказывается художественная установка его книги: уж если сводить счеты с режимом (и в самом деле отвратительным), то сосредоточенно. Но мне кажется, что очень многое определено местом последних лет его творчества. Брат (прежде всего ради детей и следом за ними) эмигрировал, я – нет. Молодые быстро находят себя в новой среде (если, конечно, подготовлены к этому: знание языков, толерантность, отличное владение специальностью, готовность трудиться). Старикам, как бы они ни были готовы к жизни за рубежом и благоустроены на новом месте, по-настоящему себя там уже не найти. Переселившись полностью и отрезав все пути возвращения, они живут прошлым, живут интересами своей старой родины, и чем более активны они были на родине, тем грустнее им на новом месте.

Как бы мне ни было трудно на родине (несть пророка в своем отечестве), как бы много ни значило признание за рубежом, гораздо важнее были те связи с друзьями и учениками, та вписанность в культуру, то понимание всех возможностей, которые даются только долгой жизнью в своей стране. Я бы не смог сделать и опубликовать в эмиграции те несколько десятков книг, которые у меня вышли в последние десятилетия жизни здесь. И я не встретил бы того понимания и той солидарности, которые скрашивают здесь материальную убогость нашего повседневного существования и всевластие чиновничества. А то и другое все еще чреваты настойчивыми пожеланиями написать диссертацию «для хорошего человека».

Тут я вполне солидарен с братом: не писал и не напишу. Не хочу давать путевку в науку неучам, направляющим больных на «еренген» и находящих славянскую «руницу» в палеолите.

 

6. Диссертации без обмана. Переписка с мастером

Дорогой Лев Самойлович!

У меня что-то бессонница, и я всю ночь читал Ваши мемуары. <…> По поводу описания защит я подумал вот о чем. Ведь я тоже функционирующий член нескольких ученых советов. То кандидатских, то докторских. И когда человека выпустили на защиту, то, полагаю я, его следует всячески поддерживать. Потому как это всего лишь бюрократическая процедура. А устраивать при этом научные дискуссии просто неуместно. И, этически, непристойно. Я бы в жизни так не поступил.

Дорогой NN,

Спасибо за внимание. <…> Что касается защит, то согласиться не могу. Дискуссия – это же суть защиты. Тогда не нужна защита вообще – присваивайте по совокупности. Продавайте степени (как сейчас и делается). Жалуйте «хорошему человечку». Но тогда науки нет. А уж коль скоро защита – защищайте свои позиции всерьез. На экзамене и на защите я неукоснительно на страже науки. Иное дело, что нужно уберечь диссертанта от недобросовестных нападок, от «организованных» провалов. Нужны честные дискуссии.

Дорогой ЛС!

Наверное, Вы совершенно правы. Наверное, я оказался сам развращен продажностью защит. Это повсеместно. Тем более что сам в этом участвую. Скажем, пишу разным людям диссертации. За деньги, разумеется. Или иные услуги социального характера. Причем я все делаю добротно. И все диссертации защищены. Но, поскольку диссертанты совершенно беспомощны в дискуссиях, то я стараюсь их не допускать. Или чтобы это носило ритуальный характер. Это я выдержу практически любую дискуссию. А они нет. Не умеют.

Я вовсе не думаю, что занимаюсь наукой. Науки, конечно же, нет. Я просто отношусь к этому более снисходительно, чем Вы. Полагаю, что если человеку нужна просто ученая степень и он склонен за это платить, то почему бы и нет? Так что, в отличие от Вас, я в диссертационном процессе вовсе не нахожусь «на страже науки». Возможно, я чрезмерно циничен. Или безнравственен. Не знаю. Но люди довольны.

Что до научных дискуссий, то ведь существуют научные конференции. И сборники научных трудов. Но это не связано прямо с аттестационным процессом.

Дорогой NN,

Вы, к сожалению, не единственный и даже не урод, без которого семья не обходится. Вы – типичны. А я хоть и атеист, но для меня вместо бога – научная истина, а наука – храм, святыня. Проводя в нее нечестивых, Вы делаете скверное дело. Это вовсе не невинная проказа. Это проказа в медицинском смысле. Ваши клиенты не только занимают в науке чужие места, не пуская в нее тех, кто в ней бы должен был быть. Они занимают в ней властные места. Они становятся в ней начальниками, руководителями. И с ними приходится воевать мне. Есть моя статья в «Троицком варианте» – «Диссертация для хорошего человека». Почитайте.

А Вы оказываетесь на полдороге между Петербургом и Махачкалой, ближе к Махачкале. Вас это не смущает? Чего стоят тогда все Ваши филиппики против местных неучей, если Вы плодите таких же? Не понимаю.

Ну что же Вы так, дорогой Лев Самойлович!

Ведь я всего лишь деньги зарабатываю. А эти люди, которым я пишу диссертации, так чем они хуже других? Меня окружает такое количество научных ничтожеств и подонков, которые таковыми стали без всякого моего участия. И имя им легион. А у Вас что – иначе? Не думаю.

По-моему, не нужно ни с кем воевать агрессивно. Разве что защищаться. Так я напложу еще какое-то количество неучей. Они очень легко растворяются в общей среде. И ничем ее не ухудшают. Хотя вряд ли улучшают.

Как утверждают мои студенты, у нас тут вообще нет интеллигенции. Что касается Вашего отношения к науке, как к храму, святыне, то мне это известно и вызывает глубочайшее уважение. Я очередной раз преклоняюсь. Но сам так не умею. Наверное, каждому свое.

Моя подруга КК, когда мы были вместе на конференции в Ж, сказала мне, что, вот, Т-в – настоящий ученый и труженик в науке. А я лишь только играюсь и забавляюсь. И ничего – стал доктором, и профессором, и завкафедрой. А кем стал Т-в? Он обычный доцент Ж-ского университета. Конечно же, он издал множество сборников отчетного характера. Но кто их читает? Это же – братские могилы. А моими книгами все зачитываются. И мне еще за это и платят. А ему не платят ничего. Мало того, он вкладывает в это свои деньги. Которых у него не густо. А у меня их сколько угодно. Так что, полагаю, что все дело в манере жить.

Деньги зарабатывать можно по-разному. Кто как умеет. Бандит и мошенник тоже всего лишь зарабатывают деньги. Причем неплохие деньги. Наверное, даже больше, чем Вы. А потом покупают у Вас диссертацию. Вместе с Вами они могут похвастаться высокими заработками. Но ни зависти, ни уважения у меня это не вызывает. Ссылка на всех вокруг меня не трогает.

В нашем университетском театре была поставлена такая сценка – выходил на сцену человек и горестно восклицал: Ну что я могу один?! К нему присоединялся еще один, и они восклицали это вдвоем. В конце сцены по ней ходила толпа и орала хором: А что я могу один!!!

Вопрос только в том, к кому присоединиться. А это личный выбор. И по нему определяется человек.

Меня все же немного удивляет Ваша позиция. Я не бандитствую и не мошенничаю. Я же пашу, и это честный труд. И дрянь стараюсь не выпускать. Не понимаю, почему я должен этого стыдиться. Конечно же, многие люди зарабатывают большие деньги, чем я. Но мне достаточно.

У меня не так много знакомых миллионеров, но имеются. Я недавно беседовал с одним на берегу В. Так вот, ему принадлежат все супермаркеты К и Т, а также множество участков на юге страны. И я его спрашиваю: «Миша, мне просто интересно, куда ты деваешь такие сумасшедшие бабки. Я прекрасно понимаю, что наши материальные возможности несопоставимы. Вот я получаю несравнимо меньшие бабки, и не знаю, куда их девать. А ты куда их деваешь?» На что он мне ответил: «Это потому, что ты не покупаешь всякую х…ю. А я покупаю».

Вопрос в том, какую продукцию выпускает Ваш «честный труд». Производитель наркотиков тоже пашет, но его почему-то за это преследуют. И тех, кто сбывает оружие бандитам. Делать диссертацию для дяди – это сбывать оружие бандиту, как Вы этого не понимаете? Просто не хотите понять, потому что Вам это удобно. Вы утешаете себя тем, что оно может попасть и не к бандиту. Может. Может и вовсе сломаться по дороге – случайно. Но предназначено оно бандиту. Нечестному человеку. Потому что честный не станет претендовать на фальшивый диплом. Вы промышляете фальшивыми дипломами в ином формате. Которые не только вооружают мошенников, но и обесценивают мой диплом, честно заработанный. Как я могу к этому относиться?

Дорогой ЛС!

Я совершенно не считаю, что халтура – это та работа, которую следует недобротно производить. Я ведь все же профессионал. И знаю свое дело. Все мои диссертации в советах идут на ура. И я их честно вырабатываю. И что-то бандиты не попадались. Может быть, мне просто везет.

Все мои соискатели, обретя ученые степени, действительно получили дополнительные возможности сделать карьеру. И делают ее. Скажем, последняя моя подзащитная из Ш, защитилась у нас, вернулась в Ш, сожрала свою заведующую кафедрой, и сама ею стала. А мне-то что? Жалко, что ли? Очень симпатичная девушка. Я ей написал великолепную диссертацию о (том-то и том-то). Все говорят, что великолепная. А мне она еще за это и заплатила. Она ведь честно заработала свой диплом. Просто заплатила, как Вы не понимаете: за-пла-ти-ла.

Что до Вашего огорчения по поводу обесценивания Вашего диплома, то оно, по-моему, не вполне уместно. Вы – великий ученый, это общеизвестно. Все Ваши работы блистательны. И никто и никогда у Вас этого не отнимет. Это же очевидно.

Что же Вы сравниваете свои работы с этими людьми, которые, по-моему, слабо понимают, какую работу они защищают. Они, скорее всего, скоро забудут, на какую тему они защищали диссертации.

И еще одно соображение. Не считаете ли Вы, что это скопище кпссэшников, которые девальвировали нашу науку очень надолго и до сих пор продолжают пребывать на руководящих должностях, не обесценивают наши с Вами докторские дипломы. Конечно же, обесценивают. Но мы же были бессильны противостоять этому явлению. Как бессильны и сейчас.

Поэтому мне это действительно удобно. И выгодно. Просто я приспособился к тому обществу, в котором живу. Кстати, искусством писать диссертации, практически на любые темы, в моем городе, кроме меня, мало кто обладает.

Вы же сами себя опровергаете. «Заплатила» – Вы считаете это и есть «честно заработать свой диплом». «Сожрала свою заведующую и сама ею стала» – это и есть Ваш результат. Вам это симпатично, потому что Вы в этом соучаствовали. Как это выглядит со стороны «съеденной» заведующей и с других сторон – Вам наплевать. Вы действительно адаптировались к воровской (коррупционной) системе, то есть включились в нее. Я был в лагере, как Вы знаете. У меня была возможность адаптироваться, включиться в систему, стать одним из тех, с кем я сидел. Я ушел неадаптированным. Предпочитаю те части системы, которые вокруг меня, адаптировать к себе.

В сталинском обществе адаптироваться – означало научиться доносить, сажать, славить вождя и получать свою пайку. В нынешнем обществе пока требования помягче, но того же рода. Адаптироваться? Нет уж. Вы хвастаетесь тем, что мало кто обладает искусством так писать поддельные диссертации, как Вы. Среди изготовителей фальшивых дипломов и других документов есть, наверное, тоже несравненные мастера. Разницы между Вами не вижу.

Ну вот, ЛС, а Вы в свое время утверждали, что нам не о чем говорить. А оказалось, что очень даже есть. Конечно же, Вы правы. Практически во всем. Но все-таки у меня есть легкое возражение. Я не пишу плохие диссертации. И очень стараюсь, чтобы они были хорошими. Или хотя бы сносными. По-моему, это и есть приличное научное поведение. И Вы тоже себе немного противоречите. Ведь я тоже адаптировал часть системы к себе.

Единственное, что меня оправдывает в собственных глазах, – это то, что я лишь помог многим людям устроиться в жизни. Как они этим распорядились – меня, в сущности, не спрашивали. И я не могу на это влиять. Я не убежден, что они в результате моей помощи сожрали более достойных людей, чем они сами. Ведь я же не могу контролировать эти процессы. И даже не считаю нужным. Не одни, так другие. Мне-то что? Меня это не касается.

Кстати, у меня возникло ощущение, что моя интеллектуальная аура на них действует. Вот мой предпоследний выкормыш, СВ, стал директором (того-то и того-то). А также доцентом университета. И превосходным преподавателем. Все его хвалят. Студенты его обожают. Так что же я сделал дурного?

Так и та, которая «сожрала» свою бывшую заведующую, является отличным преподавателем. Это не мое мнение, а мнение ее студентов и коллег. В связи с этими мыслями я вспомнил о Поджо Браччолини. Он изготовлял фальшивки, как Вы знаете, для разных дворов Европы. И, ничего, брали. Причем за немалые деньги. И были весьма довольны.

Что Вы помогли устроиться в жизни многим, несомненно. Только кому? Я сомневаюсь в том, что человек, воспользовавшийся чужой диссертацией, будет хорошим преподавателем. Это Вы его видите таким, Вам так приятнее. Он жулик, а не профессор и не учитель. Причем жулик, утвердившийся в своем убеждении, что так и надо. Этому и будет учить других. Коррупция будет шириться – с Вашей помощью. Вы входите в науку (или околонаучную тусовку) во главе команды Ваших питомцев-жуликов. Вас это не смущает. Вам это даже нравится. Вы этим похваляетесь. Это лишь показатель того, насколько ненормальна общая ситуация в нашей науке.

Поджо Браччолини вошел в историю как знаток, но презираемый знаток.

Вы правы. Оказалось, есть, о чем поговорить, и разговор получился общеинтересный. Готовы ли Вы обнародовать эту нашу переписку?

Вы, знаете, дорогой ЛС, я просмотрел нашу переписку. И мне стало за себя стыдно. Конечно же, содеянного не вернешь. Но я категорически не намерен это далее продолжать. И даже думать на эту тему. Я не напишу более ни единой диссертации за деньги. Тем более что сейчас живу в относительном достатке. Единственное что. Все мои соискатели получили, конечно же, ученые степени, но научными результатами воспользоваться сами не в состоянии. Да они и не собираются. Все это уже спущено в сортир. Так что Ваша тревога преувеличена. В данном случае.

Дорогой Лев Самойлович!

Мне позвонила девушка из Д. и просила написать ей диссертацию. <…> А я под влиянием нашей переписки взял и отказался. Я же ведь обещал Вам, что никогда в жизни не буду писать диссертации за деньги. А я все же человек слова. По крайней мере, таковым себя мню. Тем более пока есть на что жить.

Таких соблазнов будет много. По одному-двум нельзя судить. Это как отказ от водки: уже не пью полдня…

Переписку приняли в «ТрВ». Единственное возражение: не верят, что она подлинная. Что подвиги истинные. Подозревают, что либо я Вас выдумал, либо Вы прихвастнули. То есть что Вы, дорогой NN, классический фанфарон, возводящий на себя напраслину из молодечества.

Мне не совсем ясно, что их смущает. Наверное, у них была другая жизнь. А у меня – такая. Быть может, в чем-то и прихвастнул в своих речах, но, клянусь, не выдумал ничего особенного. Жизнь есть жизнь. У меня она оказалась такой. Никакой напраслины я на себя не возвожу. И никакого фанфаронства.

Вот во что они абсолютно не верят, это что Вы устыдились надолго и действительно забросили это дело.

Насчет неверия в то, что я совсем забросил это дело здесь, они, наверное, правы. В моем возрасте привычки уже менять трудно. Если вообще возможно. Сейчас я отказался от д-й халтурки. От приступа стыда, а отчасти от лени. Тем более что мне сейчас есть на что жить. Так что, если будут поступать заказы и мне станет скучно, то почему бы и не поработать.

Вы будете очень смеяться, дорогой Лев Самойлович!

Но мне поступило еще одно предложение. Из П. И я не устоял. Мне это напомнило старинный анекдот. Человек стоит и писает посреди улицы. К нему подходит мент и говорит: «Спрячь и перестань». А тот на это: «Спрятал. Но не перестал».

Это про меня.

Я обещал своему корреспонденту не называть его имени и изменить названия городов и местностей. От разоблачения нескольких фальшивых диссертаций действительно мало что изменится. Их тысячи. А ведь есть еще и просто купленные дипломы всех видов. Полно объявлений в Интернете о продаже. Нужно думать, как поставить общий заслон всем купленным диссертациям. Когда диссертант – не автор. И как сделать писание диссертаций «для хорошего человека» невыгодным для ученого-автора. О чести и совести, по-видимому, нет смысла говорить – это для другой эпохи.

О диссертациях без обмана

В обсуждении статьи Л.С. Клейна «Диссертации без обмана» появилось следующее письмо М. Елиферовой:

«Я очень уважаю Л.С., и мне созвучно все, что им сказано, но, по-моему, его оппонент – лицо, не существующее в природе. Либо Л.С. выдает воображаемого собеседника за реального, а литературный фельетон – за документальную переписку, либо он сам пал жертвой пародии, которую принял за реальное письмо. Письма этого анонимного господинчика – прямо протоколы Сионских мудрецов. Вот, мол, какой я гад. Я не отрицаю, что такие люди существуют. Увы, существуют. Но я не могу себе представить, чтобы они так кокетливо позировали. Халтурщики, скорее наоборот, будут надувать щеки и строить из себя подвижников науки».

Профессор Клейн на это отвечает:

«Уважаемая коллега, спасибо за поддержку. Я не посмел бы выдавать литературный фельетон за документальную переписку. Увы, мой оппонент – реальный персонаж, я его давно знаю, видел воочию (он приезжал в Питер). Он действительно профессор и зав. кафедрой в крупном научном центре. Почему он так бравирует своими художествами? На мой взгляд именно потому, что прекрасно понимает, что они его не красят, а он жаждет признания и симпатии. Строить из себя подвижника науки он может перед неискушенной публикой, но не перед коллегами. Ему нужны аплодисменты. Не удается получить их за научные открытия, так хоть за оригинальность, за откровенность, за смелость – за нахальство. И хочется подразнить чистюль (каковым он меня считает).

С другой стороны, смелости тут мало. Он понимает, что я по разным причинам не могу его выдать. Он все равно тотчас бы выкрутился, заявив, что пошутил, что это был самооговор – и я же буду в дураках. Поди докажи, что это не клевета. Но и я, и Вы понимаем, что в реальности все это так. Контора пишет. Число купленных диссертаций в наших странах (Россия и ближнее зарубежье) соизмеримо с честно сделанными.

Тогда почему я пошел на эту переписку? Именно поэтому. Чтобы понять психологию причастных, выяснить, как с этим бороться, и поделиться этим со всеми.

 

7. Махинации с диссертациями и смысл жизни

Уже после публикации откровенной переписки с мастером по изготовлению диссертаций на продажу он продолжал бомбардировать меня письмами («ТрВ» № 61). Вот продолжение и, надеюсь, завершение этой переписки. Здесь есть и лесть в мой адрес, и попытки обелить себя, но постепенно беседа выходит к смыслу жизни.

Я в эту сумасшедшую жару валяюсь дома и от безделия очередной раз читаю Вашу книжку про археологическую типологию. И очередной раз восхищаюсь. Имею ведь я право Вами восхищаться? По-моему, это мое личное дело. Хотя может стать и общественным.

Так вот, интересно, Лев Самойлович. К нам на кафедру пришла диссертация, которая исполнена под руководством К-го. И я немедленно подготовил отрицательный отзыв. Послал лаборанток, чтобы его заверить. И на этом успокоился. Но я ошибся в диагностике. К-му, конечно же, следовало дать по морде. Вот я и дал. Но девушка-дессертантка-то тут при чем? Поэтому я выкрутился вот каким образом. Мы, де, рассматривали на заседании кафедры не ту диссертацию. А другую. Перепутали. Карапет ошибся. Соответствующая бумага и отправлена в институт. Правильно ли я сделал? Как Вы считаете?

Простите, я не знаю ни К-го (и в чем его вина), ни девушку, ни диссертацию, ни ситуацию. Поэтому ничего не могу сказать.

Ну, дорогой Лев Самойлович!

Он же меня (в свое время) с работы выгнал. И мне было довольно плохо. Так я, что, должен быть ему за это признателен? Конечно же, я с этим отзывом поступил импульсивно и не по-джентельменски. Но, учитывая обстоятельства, я попытался их исправить, чтобы не нанести никому никакой травмы. И, вообще, сводить счеты некрасиво. Тем более с пожилым человеком, у которого умерла жена и он остался один.

Мне даже неловко.

Попробую объяснить. На нашем заседании докторского философского совета специалист и автор книг по синергетике заявила, что с ее профессиональной точки зрения работа совершенно безграмотна. И это, черт знает, что. Я попросил слова, прекрасно понимая, что работа отвратительна. Однако был отзыв от некоего института этнологии из М. А там написано, что диссертация совершенно безграмотна. И это так. Даже бросается в глаза. В отзыве сделано примерно 185 замечаний. Защитить такую работу не было решительно никаких шансов. Все были склонны голосовать против. Что и произошло. Председатель совета профессор Н. огорчается, но ничего поделать не может. Я решил ему помочь. Вылез на трибуну и говорю, что видел и слышал много околонаучной бредятины, но такой, как этот отзыв, не слышал никогда. Отзыв, с моей точки зрения, совершенно некомпетентен. А дальше все произошло по отработанному сценарию. Я был назначен председателем счетной комиссии, подменил бюллетени, заполнили протокол, чтобы не было более чем двух голосов против. Так оно и произошло. Девушка защитилась.

Вот так у нас наука делается. И это – правда жизни.

Вы пишете, чтобы меня подразнить? Да, конечно, если бы я был в совете, Ваши штучки бы не прошли. Более того, я принял бы все меры, чтобы Вас в совете больше не было.

Я ведь пребываю в совете, потому что очень благожелателен. И меня за это высоко ценят. Вашу позицию я прекрасно понимаю. Она с научной точки зрения совершенно справедлива. Но не до конца. И вот почему. Пребывая членом совета, я полагаю, что эти написанные идиотские диссертации при любых обстоятельствах должны быть защищены. Человек же мучился и старался. Надо же ему помочь? Как Вы думаете?

Когда вор крадет, а бандит убивает, они же очень стараются и мучаются. Надо же им помочь? Как вы думаете?

При любых обстоятельствах эти идиотские диссертации должны быть выброшены на помойку, диссертанты тоже, а сверху на них – члены совета. Я до этого дожить не надеюсь, но, чтобы дожило следующее поколение, готов сделать все, что в моих силах.

Ну, знаете ли, дорогой Лев Самойлович! Вы до этого уже дожили. И, кажется, давно. Меня окружает огромное количество научных ничтожеств, которых вовсе не я создавал. Так если я создам еще парочку им подобных, то что изменится? Люди как люди. Попадаются и приличные.

Это типичное оправдание всякого преступника (я их видел достаточно там, где я был). Множество ничтожеств создается из единиц и парочек. А создаете их Вы и Вам подобные. Каждый ссылается на то, что не он один. Приличных среди них и вас нет по определению. Потому что приличные так не мыслят и на других не ссылаются. Если изгнать из науки Вас, то, конечно, почти ничего не изменится. А если за Вами изгнать второго, то изменится чуть больше. А если это проводить последовательно, то изменится ситуация.

Но поймите меня! Я вовсе не думаю, что занимаюсь наукой в диссертационном процессе. А просто помогаю людям устроиться в жизни. Я не вижу ничего недостойного в этой позиции. Ведь я делаю людям только хорошее. Так за что же Вы меня осуждаете? Они же довольны и счастливы. И мне от этого хорошо.

Главарь банды тоже всего лишь помогает людям своей банды (кстати, «людьми» в воровской среде зовут только воров) устроиться в жизни. Он делает им одно хорошее. Они довольны и счастливы. Не без выгоды для него.

Этой ситуации не изменить. Тут такие, как Вы, просто бессильны. Они что, о науке думают? Не думаю, я уж на них нагляделся. Тем не менее наши ученые советы, типа в-го или б-го, регулярно этим занимаются. Они в этом заинтересованы из своих соображений. Мне эти соображения совершенно безразличны. Лишь бы людям было хорошо. Полагаю или надеюсь, что у Вас просто временное пессимистическое настроение. Оно завтра пройдет. А все эти диссертации завтра будут спущены в унитаз. И памяти от них не останется. А Ваши книги останутся навсегда. Так чего же еще хотеть?

Просто я разборчив, а вы – нет. Точнее вы разборчивы по-своему. «Лишь бы людям было хорошо» – я сначала думаю: каким людям. Если ворам, то я вовсе не стремлюсь к тому, чтобы им было хорошо. Я хочу, чтобы им было плохо, а остальным хорошо. В этом основная разница между нами. Все дело в том, на какой стороне вы себя ощущаете. Вы – на одной, я – на другой.

Для Вас науки нет, а есть имитация науки. И Вы в ней с удовольствием участвуете. А для меня есть Наука, и она есть вне зависимости от того, что мы делаем. Не она от нас зависит, а мы оцениваемся в зависимости от того, причастны мы к ней или нет, сделаем ли мы что-то для нее или нет, запачкаемся ли мы, ввязываясь в ее искажение или имитацию.

«Все эти диссертации», конечно, «будут спущены в унитаз». Дело, однако, в том, что вместе с ними будут спущены туда же их авторы – как фальшивые, так и истинные. Вам это все равно. А мне не все равно. Я хочу, чтобы мои потомки и ученики могли мною гордиться. И чтобы мне не было за свое поведение стыдно сегодня. Чтобы никто не имел права написать мне то, что я пишу Вам.

Ну знаете ли, дорогой Лев Самойлович. Видимо, у меня такая манера жизни и поведения. Никому и никогда не следует мешать. И я не убежден, что ее следует менять. Людям же в результате же очень хорошо. И людям приятно. Ну и слава Богу. Повторяю, а что я дурного сделал?

То же самое повторял покойный Щ., который стибрил у меня текст статьи. Клейна же от этого не убудет, говорил он. Клейн даже гордиться может, что у него крадут, а не у других. За что он на меня обозлился? Что я дурного сделал?

Если человек на N-ом десятке жизни этого не понимает (не хочет понять), то объяснять бесполезно.

Кому «очень хорошо»? Ворам и мошенникам, которым не место в науке. А Вы их проводите в науку, стелете им дорожку, приговаривая: «Не я, так другой кто-нибудь». Это всегдашнее самооправдание преступников. Нужно исходить из другого: «По крайней мере, не я. Сам не сделаю и другому помешаю». Тогда число их по крайней мере уменьшится. Это и есть моя позиция.

Ваш Щ. был облит общественным презрением. Я не могу себе представить, как человек может жить в подобном психологическом состоянии. Вот он и умер.

Видите ли, как у меня получилось. Наукой заниматься я уже, наверное, разучился. А, может, никогда и не умел. Вы ведь сами мне говорили, что как ученый я весьма поверхностный. Раз Вы так считаете, то, наверно, это и в самом деле так оно и есть. Но все же одного у меня не отнимешь. Попи. еть я умею практически перед любой аудиторией. И книжки умею писать занимательные. Людям нравится. Так что каждый делает лишь то, на что способен.

У нас прошло очередное заседание совета. Диссертация отвратительна. Но это не повод и не причина, чтобы топить диссертантку. Когда мне предложили выступить, то я выступил весьма комплиментарно с целью склонить всех членов проголосовать «за». И так оно и произошло. Мне вовсе не пришлось подтасовывать бюллетени. Все было в полном порядке. А вот Вы говорите, что меня следует вывести из совета. Так, за что же?

Вывести из совета Вас следует именно за то, что хоть «диссертация отвратительна. Но это не повод и не причина, чтобы топить диссертантку». А что тогда есть причина? Что она вам не дала? Или не заплатила? Вы и Вам подобные превратили науку в лавочку. Вот за это самое. Каждого в отдельности и всех вместе. «Попи. еть» перед аудиторией – это тоже не наука, а шутовство. Шуту же место в цирке или балагане. Или при царском дворе, где ему то ли объедки бросят, то ли на кол посадят.

У ученого, который борется за истину, есть противники и соратники. У Вас нет соратников, а есть только подельники и собутыльники.

Щ. умер во время еды. Живя, он тужил только о том, что разоблачен и нельзя ловчить и мошенничать дальше. Да, Щ. был облит общественным презрением. А чем его следовало обливать?

Вы меня заставляете думать и объясняться по поводу каждого Вашего очередного художества, и все это весьма однообразно. И бесполезно. Это очень напоминает психологию пьяницы, который ищет собеседника, чтобы тот отговаривал его. Не затем, чтобы бросить пить, а просто психологически ему так комфортнее. Кто-то ему сострадает, заботится о его будущем, вот он вроде и бросается в очередной запой с обеспеченным тылом. А у меня много более нужных и полезных дел. А времени мало. Увольте.

Ну, Лев Самойлович, у меня же были самые добрые намерения. <…> Я никому не желаю зла. И то, что Щ. умер во время еды, у меня всего лишь может вызывать грусть. Но уважения тоже не добавляет. Потому что это было подоночное поведение. Что до моего поведения, то я никого никогда и ни в чем не обокрал. Не было ни необходимости, ни потребности. Я Вам уже говорил, что в науке вовсе не борюсь за истину. А борюсь за интересы людей.

«Самые добрые намерения» – заработать любым способом. Что тут думать? Я уже ответил.

Извините. Я очень рад, что у нас образовалась такая дружеская переписка. <…> У нас через десять дней начинается новый учебный семестр. И я начинаю его с курса археологии. И в очередной раз перечитываю Ваши «Археологические источники», чтобы подготовиться. Ничего лучшего в области археологии я в жизни не читал. Я надеюсь, что если донесу это до студентов, то будет хоть какая-то польза.

Снова о Щ. Мне просто интересно – как можно умереть во время еды. Она, что, была ядовитой?

Нет, просто остановилось сердце.

Вы что, серьезно? Не пугайте меня так. <…> Я сильно встревожен.

Да что ж тут пугаться? Обычная внезапная смерть. Он выпивал, был чересчур энергичен, не берегся, имел основания по многим поводам волноваться. Все думал, что ему остается 20 лет. А ему было за 60. Обычная история. Это даже больше среднего возраста дожития мужчин в России.

Как говорят в Одессе, умер-шмумер, лишь бы был здоров. Меня сильно встревожило Ваше сообщение об остановке сердца. Я плохо понимаю, что это такое. Надо поглядеть в Интернете. Но, независимо ни от чего, очень надеюсь, что обойдется. Я просто примеряю эту историю на себя. Я тоже очень энергичен (как выразилась одна моя приятельница, во мне больше энергии, чем в десяти Днепрогэсах), выпиваю, совершенно не берегусь, и у каждого из нас всегда найдутся основания волноваться. И мне уже тоже за 60.

Просто в возрасте после 60 (учитывая среднюю продолжительность жизни в России) нужно быть готовым к уходу в мир иной каждый день. Завтра. Сегодня.

А я готов. Потому что мотивация к жизни утрачена. А так работать, как Вы, я не умею. Выдохся на дистанции. А чем заниматься – неясно.

Впервые за все время Вы сказали нечто серьезное. Работать, как я, совсем не трудно, если перед тобой стоят четкие цели. Все дело в целях и ценностях. Если их нет, то увещевать бесполезно.

А у меня нет целей. И так мне печально и одиноко. Жена ушла, отняв все деньги, дети не посещают. Внуков у меня нет. Живу один в огромной заброшенной квартире. Правда, с котом. Ученики порой навещают. Наверное, я всем надоел. Если честно, я растерялся в жизни.

А Вы не думаете, что именно отсутствие высоких целей и ценностей делает Вас по мере старения все менее интересным для людей? Махинации с диссертациями и прочие подобные штучки могут привлечь на время заинтересованных, а потом им хочется забыть свою связь с Вами. Наличие денег привлекает тех, кто только их и ценит. Это тоже на время. Объединяет по-настоящему и надолго высокая цель, единство ценностей. Наличие достойной референтной группы. Но ее выбирает личность.

Боюсь, что Вы правы почти во всем. Но не до конца. Конечно же, я рискую стать менее интересным людям. Но ведь я же помогаю своим аспирантам защищаться. И делаю это совершенно бесплатно. И диссертации они пишут сами. А мои диссертационные махинации уже канули в прошлое. Лекции студентам я читаю, они меня обожают. Пока. А если я перестану быть интересным, то буду продолжать лежать и читать книжки. Тоже неплохое занятие.

 

8. Остепененный бандит

Может ли ученый – кандидат или доктор наук – быть преступником? Не будем лукавить: увы, может. Увеличение знаний, к сожалению, не всегда коррелирует с повышением морали. Мы знаем даже медиков, проводивших смертельные опыты над живыми людьми в гитлеровских лагерях – Йозефа Менгеле, Ариберта Хайма и других. И в обычной ситуации может встретиться остепененный ученый, совершивший случайное преступление, – то муж из ревности взбеленился и, забыв о своих ученых степенях и званиях, убил жену, то человек не совладал с управлением автомобиля и наехал на прохожих, то профессор арестован за взятку… наконец, мало преследуются, но нередко совершаются чисто профессиональные преступления – плагиат, фальсификация данных.

Но есть преступления, на мой взгляд, абсолютно несовместимые с ученой степенью. Ну не бывают доктора и кандидаты наук ворами-карманниками или домушниками. Не представляю себе кандидата искусствоведения в качестве медвежатника. Невозможно, чтобы доктор математических наук выходил на разбой. Этого не может быть, просто потому что не может быть никогда.

А если такой казус произойдет, то я ни за что не поверю, что в этом человеке ученая степень и преступление органично уживаются друг с другом. Либо преступление тут приписано невиновному (что бывает), либо ученая степень присуждена неправедно – по блату или за взятку.

Случай с главарем организованной преступной группировки, проще сказать, банды в станице Кущевская, именно таков. Банда прослыла бесчисленными насилиями и убийствами, из которых убийство двенадцати человек, включая детей, было лишь вершиной айсберга. Банда огромная: кто говорит о семидесяти участниках, кто о двухстах. До суда еще далеко, но жертвы преступления – вот они, а о виновниках знало все местное население. Все знали, кто насилует их жен и дочерей, кто убивает родных, кто избивает их самих. В милиции неоднократно оседали заявления, даже заводились дела, но из вышестоящих инстанций, с административных «крыш» протягивалась мохнатая рука и вытаскивала бандитов из неприятностей.

Главарь банды Сергей Викторович Цапок, числящийся охранником в животноводческом предприятии своей матери, одновременно является депутатом районного совета, научным сотрудником Ростовского технологического института сервиса и туризма и кандидатом социологических наук. От уголовных дел он спасался в дурдоме (получал оттуда справки о невменяемости), а между бандитскими делами, в декабре 2009 года, защитил диссертацию в Южном федеральном университете на тему «Социокультурные особенности образа жизни и ценности современного сельского жителя». То есть записал свои размышления о культуре и морали!

Степень нужна была ему как украшение, символ статуса, а может быть, и как своего рода щит – на всякий случай. Все-таки к человеку со степенью иное отношение, чем к необразованному бандиту.

Я понимаю, что ВАК найдет формулировку, как без особого шума лишить Цапка ученой степени и диплома: например, в связи с уголовным преступлением, несовместимым с высоким званием российского ученого… Нет, дорогие, это было бы слишком просто. Ведь на деле выявилось не это. Не то, что некий ученый муж Сергей Викторович Цапок сбился с пути и совершил уголовное преступление. А то, что он с самого начала был бандюга бандюгой и, несмотря на это, защитил диссертацию в ученом совете университета и получил ученую степень, которой он изначально не был достоин!

В продолжение моих статей о диссертациях и торговле ими («ТрВ» № 20 (39) от 13 октября 2009, № 16 (60) от 17 августа 2010, № 17 (61) от 31 августа 2010) я обращаюсь в ВАК с просьбой вернуться к этой диссертации и рассмотреть ее на предмет самостоятельности и достоверности. Прежде всего, рассмотреть научную деятельность диссертанта – его печатные и другие работы на данную тему, а также решить, мог ли он сам написать диссертацию? Все документы С.В. Цапка ныне в распоряжении следствия. Теперь можно рассмотреть, есть ли там черновики статей, подготовительные материалы к ним, картотека, конспекты прочитанной литературы, в том числе на иностранных языках.

Далее, нужно подробно расследовать деятельность его научного руководителя – по контролю за его диссертационной работой и руководству ею. Затем я бы обратился к его официальным оппонентам и проверил, по каким критериям они оценивали работу диссертанта и его самостоятельность. Далее, я бы обратился к внешним научным учреждениям, проверявшим эту диссертацию и давшим положительные отзывы. Наконец, я бы поставил на строжайшую проверку весь процесс прохождения диссертации через ученый совет и ВАК. Либо весь совет нужно немедленно раскассировать, либо, если у них все в порядке, если они все делали в соответствии с инструкциями, значит, не годится вся система проверки работ и присуждения степеней.

Более того, я бы выборочно, но в массовом порядке подверг такой же проверке все другие диссертации, защищенные в этом университете, да и не только в нем. Так, наугад, но именно в массовом порядке. Особенно диссертации по социальным дисциплинам – философии, истории, социологии, культурологии…

Что это за социологические работы, какие «социокультурные особенности образа жизни» в станице Кущевской в них отражены? Какие «ценности современного сельского жителя», убивающего детей, таятся в его диссертации? Что это за кандидаты наук, если в их рядах затесался рейдер и захватчик с говорящей фамилией Цапок?! Что нам делать, если, по признанию губернатора Ткачева, в каждом районе есть своя такая банда?

Как казус Евсюкова потряс всю милицию и подталкивает власть к преобразованиям, так и многолетний бандитский феодализм в Кущевской с ее убийствами и местной вертикалью власти должен перетрясти всю систему администрации и силовых структур в нашей стране – милицию с ее управлением «Э», прокуратуру, суды, губернаторов и так далее, не исключая организацию науки. Коллеги, хотим ли мы и дальше терпеть в своих рядах Цапка и ему подобных? А их, по-видимому, немало! Особенно если взять не только откровенных бандитов, но и просто остепененных карьеристов – депутатов, чиновников и партийных бонз…

 

9. Липовые академии

Получил я письмо на красивом официальном бланке, на котором значилось, что в ознаменование моих заслуг перед наукой я избран действительным членом Нью-Йоркской академии наук. Подождите поздравлять. Во-первых, это было шестнадцать лет тому назад. Во-вторых, я не принял этого избрания.

Нет, я не Перельман, я не обиделся на лицемерие коллег и не возгордился, почитая свои открытия выше всех наград. Я уважаю мнение научной общественности. Но награда должна быть действительно наградой, честь должна быть настоящей честью. В приложенном описании Академии я увидел, что в ней состоит несколько десятков тысяч человек. Стало быть, не самые отборные ученые. Далее, оказалось, что вступить в нее может всякий желающий, даже школьник. Кроме того, мне было предложено купить свой диплом за 40 долларов, а если с золотым обрезом и в рамке, то за 100 долларов. Кроме того, нужно платить около 130 долларов в год членских взносов, ожидаются также добровольные пожертвования на нужды Академии. Ну, умножив 130 долларов на 20 000–40 000 членов, получаем доход в 2,6–5,2 миллиона долларов. Я абсолютно уверен, что пользуется этим фондом небольшая кучка лиц (вполне возможно, что тратит их действительно на нужды науки – конференции, премии), остальные же участвуют в финансировании этой кучки в обмен на знаки престижа – звание действительного члена Академии наук и дипломы с золотыми обрезами.

Эта общественная организация была образована в 1817 году группой нью-йоркских врачей вначале как Лицей естественной истории, затем была преобразована в Академию и расширила свой состав и свои задачи, прежде всего – поддержки науки в Нью-Йорке. В ней соглашались состоять на правах почетных членов видные ученые (которые состояли во многих организациях). Позже Академия сообразила, что звонкое звание имеет собственную цену на рынке, и стала этим беззастенчиво пользоваться.

Поскольку я не был уверен, что имеет место злоупотребление финансами, то отказался от избрания вежливо, мотивируя это трудностью уплаты членских взносов в валюте. Что было правдой, так как тогда еще рубль не конвертировался свободно, а сумма в сто долларов была слишком большой для советского ученого. Но другие сочли для себя оправданным обмен такой суммы на знаки престижа, особенно потом, когда рубль стал свободно обмениваться на доллары, а несколько тысяч рублей стали тратиться легко и свободно… Не учеными, конечно (для них и сейчас это большая сумма), а больше околонаучными деятелями, не отмеченными выдающейся научной активностью, но нередко остепененными и преуспевшими на лоне распиливания бюджета, фондов, грантов, госзаказов и т. п. Этим позарез нужны громкие звания для распахивания дверей в госучреждения, а кто там будет разбираться, какой академик бьет ногой в дверь – настоящий или липовый. Присоединились и просто мошенники, а также разнообразные фрики – лжеученые маньяки, с панацеями от всех болезней и очисткой воды от атомных загрязнений.

И вот в Воронежском университете подвизается целая группа профессоров, возглавляющих кафедры и состоящих в Нью-Йоркской академии наук: В.М. Акаткин (филология), И.И. Борисов (философия), М.Д. Карпачев (история), А.С. Кравец (философия), А.Д. Пряхин (археология), В.С. Рахманин (философия), И.С. Шаршов (экономика). Все они именуются академиками, и, надо полагать, в Нью-Йорке хорошо знакомы с их трудами. Прямо филиал американской науки в Воронеже.

Но академики из Воронежа состоят не только в этой организации. Среди них еще есть академики Международной академии наук Высшей школы (В.В. Гусев, проф., канд. наук; Я.А. Угай, проф., д-р хим. наук); Российской академии естественных наук (РАЕН) – тот же А.С. Кравец, С.Г. Кадменский и другие; Российской академии гуманитарных наук – те же Акаткин, Карпачев, Кравец, Пряхин, Рахманин, Шаршов (а Пряхин, помимо нее, состоит еще и в Международной славянской академии наук); геолог Бочаров состоит в Российской экологической академии; еще группа – в Международной академии информатизации, другие – в Академии коммерческих наук РФ, в Академии науки и практики организации производства РФ. Московский и Петербургский университеты старше Воронежского, но вряд ли могут похвастаться таким созвездием академиков!

Я взял Воронежский университет только для примера. Можно взять и многие другие.

Дело в том, что общественных академий, самодеятельных и самопровозглашенных, развелось у нас неимоверное количество. Есть Российская инженерная академия, Академия военных наук, Московская академия естествознания, Академия нелинейных наук, Международная академия информатизации. Сейчас их более сотни, в каждой – сотни академиков, во многих – более тысячи. Академии стали организовывать неоязычники и прочие секты (Академия тринитаризма). Выходят книги этих академиков с предисловиями таких же академиков.

Когда была объявлена свобода общественных организаций, многие ученые этим воспользовались. Первым побуждением было благородное желание противопоставить закостеневшей и затронутой блатом, кумовством и коррупцией государственной Академии наук СССР негосударственные организации ученых, близкие по названию и функциям, но свободные от коррупции и государственного омертвления. Все знают, как в Академию наук проходили высшие партийные деятели, печатные труды которых ограничивались передовицами в «Правде», и обласканные властью руководители институтов, а талантливые ученые отвергались с ходу как идеологически чуждые пролетариату и партии.

Кроме того, в отличие от союзных республик российская наука не имела республиканской академии, и с распадом Союза это стало особенно очевидно – образовалась самопровозглашенная республиканская академия, которую вскоре слили со всесоюзной, серьезно понизив общий уровень академии.

В этих условиях возникли РАЕН и Российская академия гуманитарных наук. Поначалу туда вошли в основном серьезные ученые, но в суете демократического энтузиазма никто не озаботился разработкой серьезной процедуры отбора и фильтра, и очень скоро оказалось, что, не будучи связан такой процедурой, каждый из новых академиков тянул за собой своих сторонников и друзей, те – своих, и очень быстро эти организации превратились в бесформенные массы околонаучного люда, озабоченные отнюдь не научными задачами.

Среди членов РАЕН оказываются пресловутый Г.П. Грабовой, воскрешавший погибших и осужденный за мошенничество; его соратник П.П. Гаряев, основатель оккультной «теории волнового генома», утверждающий, что сотрясение воздуха речью воздействует на ДНК и что это можно использовать для исцеления больных; А.Е. Акимов и Г.И. Шипов – открыватели «торсионных полей»; В.А. Чудинов – расшифровщик русской письменности в каменном веке; В.И. Петрик – обладатель совместного со спикером Грызловым патента на нанофильтры для воды, всученного государству за колоссальную сумму в 25 триллионов рублей, но воду не очищающего, и так далее. Апофеозом, показавшим падение научного уровня РАЕН, было пожалование звания академика Рамзану Кадырову, ни в малейшей мере не прославившему себя на ниве естественных наук. И ведь никто из академиков РАЕН не сложил с себя звание академика РАЕН! [Сложил лишь один из основателей Академии Я.А. Шер.] Значит, для них не наука важна, а сами корочки, вне зависимости от их связи с научным сообществом.

«Если углубиться в историю, – говорил академик Б.В. Раушенбах, – то когорта „бессмертных“, то есть академиков, появилась во Франции во времена Ришелье, и входили в нее в то время сорок человек. Наша Академия наук – бывшая Императорская, бывшая СССР – была создана по желанию Петра I, правда после его смерти. Надо сказать, в Российской академии во все времена, всегда старались выдерживать достойный уровень, чтобы там, по возможности, хотя бы не дураки собирались. Но дуракам-то тоже хочется стать академиками, поэтому, пользуясь нашей нынешней неразберихой, они стали образовывать свои академии на уровне ПТУ, которые я и называю „кошачьими“. Энергичные люди, понимающие, что они никогда не будут избраны в Академию из-за недостатка, скажем, серого вещества, изобрели академии естественных наук, академии неестественных наук, академии зоологии, социологии… Таким образом, они как бы все становятся академиками и подписывают документы и письма: „Академик такой-то…“, что, мягко выражаясь, вызывает улыбку, поскольку большая Академия их всерьез не принимает. Академиками могут называться только действительные члены настоящей Академии наук, а „кошачьи“ могут именовать себя действительными членами такой-то академии».

Затем академик ехидно добавляет:

«Им и самим неудобно всерьез называться академиками, но между собой они с удовольствием так друг друга величают, просто сотрясая воздух своим так называемым званием, и даже платят за то, чтобы быть „академиками“! Мы в Академии получаем зарплату, а они платят своим академиям только за то, чтобы прозвучать. Однажды мне радостно сообщили, что я избран членом какой-то „кошачьей академии“, и потребовали сто рублей за билет и за вступление. Я, естественно, ничего не заплатил и документов никаких не получил, куда уж яснее, все понятно».

Это общее явление. На фоне колоссального падения уровня нашей науки и нашего высшего образования, что связано с радикальным сокращением финансирования (деньги уходят на другое) и нищенскими зарплатами научным работникам и профессорам, – у нас предпочли виртуальное «вставание с колен», на словах. Все пединституты назвали университетами, все училища – академиями, все ПТУ – лицеями и колледжами, вот и подняли науку. А почти все научные общества – конечно, Академиями наук. По числу академиков мы теперь впереди планеты всей. Да только уровень цитируемости по престижным зарубежным индексам не возрос, а, наоборот, упал до уровня африканских стран, и открытий, годных на Нобелевскую, не прибавилось. Как была горстка, так и осталась. А мировую «премию тысячелетия» по математике заслужил Григорий Перельман, уволенный из Математического института РАН и живущий на пенсию своей матери.

Бесчисленные академии оказались липовыми в том смысле, что за принадлежностью к ним не стоит научный авторитет. Только дипломы, которые ныне можно отпечатать любого вида и в любом количестве. На мой взгляд, дело в том, что есть звания, титулы и награды, которые для обладания весом и для нормального функционирования должны быть защищены от недобросовестного копирования и подражания. Таковы звания Героя России, народного артиста, профессора, академика. Профессор есть профессор и не может быть профессора, утвержденного муниципалитетом даже очень престижного поселения, скажем, Рублевки. Профессор Рублевки – нонсенс. Академик – только тот, кто избран в большую Российскую академию наук. Отраслевые государственные академии (включая сельскохозяйственную, медицинскую, педагогическую и другие) должны предполагать титулы, которые бы резко отличались от титулов, означающих членство в большой Академии (скажем, эндо-академик или секунд-академик); все остальные академии России – вообще не академии, а научные общества. И пора им снять с себя пышные имена.

Это прекратило бы злонамеренное использование липовых дипломов, которые невозможно назвать мошенничеством только потому, что они действительно выданы официально зарегистрированными академиями. Мошенничество здесь замаскировано – оно состоит в самом существовании научных обществ, провозгласивших себя академиями и приравнявших себя тем самым к государственному учреждению, поскольку оно обладает по традиции большим престижем в нашей стране и гарантирует высокий научный ранг приобщенных.

Стоя в длинном коридоре Петербургского университета, уставленном книжными шкафами и памятными изображениями ученых, смотрю и не могу припомнить, кто из них был академиком, кто не был. И скажу в утешение членам дезавуированных академий: важно быть ученым, академиком быть не обязательно. Я как-нибудь переживу, что не стал академиком. Менделеев не был академиком – прокатывали на выборах. И Пропп не был академиком. И Дьяконов не был. Предоставим потомкам решать, кто из нас какого ранга. Кому статую в университетском коридоре, кому бюстик, кому портрет маслом, а кому – забвение. Боюсь, что от последнего не спасет самая пышная коллекция академических титулов.

 

10. Под оксфордской мантией

У меня давние связи с Оксфордским университетом. Я туда ездил, там преподавали мои британские друзья. Среди моих книг есть изданные в Оксфорде, и сейчас Оксфордский университет выпускает перевод моей книги. Пышных торжественных мантий Оксфордского университета мне не довелось наблюдать. То есть мантий я видел много, там на всех заседаниях и трапезах все в мантиях, но повседневных, черных, из тонкой ткани. А цветные бархатные надеваются только в торжественных оказиях.

Не беда. Их можно увидеть и дома, в Питере. Тут есть виднейшие научные авторитеты, обладающие не только докторскими мантиями Оксфорда, но и титулами, которые Оксфорду и не снились.

Я познакомился с этой возможностью, когда в руки мои случайно попал крупный научный журнал – Вестник Международной академии № 1а (43а) за январь 2010 года, приложение к Межакадемическому информационному бюллетеню «Международная академия», специальный выпуск НИИ Астробиологических проблем и космической безопасности в составе МАИСУ – Международной академии информации, связи, управления в технике, природе, обществе. На с. 3 во весь лист цветной портрет Президента Академии Боровкова Евгения Измайловича, доктора технических наук, профессора, Заслуженного Создателя и испытателя космической техники.

Значительную часть выпуска занимает описание поездки академиков из Петербурга в Казахстан, где они раздавали титулы и звания дружественным казахским ученым. В числе делегатов Солдатенков Юрий Владимирович, гранд-доктор (!) по направлению «Информационные системы и технологии, профессор и завкафедрой МУФО (Международного университета фундаментального образования), Тюрин Владимир Иванович – «полный профессор» в экономике и управлении и «другие официальные лица».

Следуют радостные описания роскошного приема, оказанного казахскими коллегами петербургским академикам, к ним прилагается большая серия цветных фотоснимков, на которых показаны культурная программа (танцовщицы, домбристы) и, конечно, вручение мантий и дипломов. Мантии и головные уборы оксфордские, потому что МУФО декларирует себя как университет, принадлежащий к «оксфордской образовательной сети», а среди академий, титулами которых щеголяют академики МАСУ, есть еще и МАЕН – Международная академия естественных наук, родственная той РАЕН, что присвоила звание академика светочу науки Рамзану Кадырову, но прописанная в Ганновере.

В Казахстане аттестат доктора философии в области международной безопасности, профессора и академика МАИСУ вручен Касимову Казакбаю Таштемировичу, радушно принимавшему дорогих гостей. В «Слове об ученом» говорится, что он прошел трудовой путь от рабочего-строителя и водителя автомобиля до директора коммерческой фирмы «Аслан». Он член Ассамблеи народов Казахстана и доверенное лицо Назарбаева на выборах. Международную безопасность тут как-то можно приплести (доверенное лицо, возможно, иногда видит Назарбаева), но уж космическая безопасность как-то повисает в космосе. Такие же диплом и мантия, но в области истории и культурологии, вручены сыну писателя Мухтара Ауэзова Мурату Мухтаровичу, главному редактору «Казахфильма». Диплом доктора философии получила также Рысты Атабекова, директор сельской школы и редактор местной газеты, окончившая факультет пропагандистских кадров университета марксизма-ленинизма.

Солдатенков рассказал казахским коллегам о предложенной им новой науке – структурологии. «Предлагается универсальный метод превращения линейной последовательности абзацев текста в двумерную (многомерную) структуру либо иерархическую, либо тетраэдрическую; структура может стать единственной для данной проблемы, либо она становится головной, а другие структуры, раскрывающие более подробно части (аспекты, области…) главной структуры, являются вспомогательными, и их число зависит от необходимой степени основной проблемы. <…> Этот метод является способом познания мира». Что по сравнению с этим глобальным открытием обнаружение бозона Хиггса!

В выпуске представлен и не ездивший в Казахстан «автор философско-культурологических концепций доктор психологии, профессор МУФО и Оксфордской образовательной сети» Лебедько Владислав Евгеньевич. Он учился в ЛИТМО и на психфаке Петербургского университета, а затем занялся «мифологическим сознанием», «постструктурной алхимией», «драматургией и режиссурой жизненного пути» и его наиболее весомым научным достижением является создание «Магического театра – методологии создания души». Он получил титул гранд-доктора философии.

Вот он:

Межправительственный Высший Ученый Совет

Международный Университет Фундаментального Обучения

Оксфордская образовательная сеть

Международный Парламент Безопасности и Мира

ДИПЛОМ ГРАНД ДОКТОРА ФИЛОСОФИИ

GPD No. 10 03 00404

Настоящим удостоверяется, что Ректор Университета по рекомендации факультета и Межправительственного Высшего Ученого Совета присуждает

ЛЕБЕДЬКО ВЛАДИСЛАВУ ЕВГЕНЬЕВИЧУ,

который удовлетворяет всем требованиям, предписанным Университетом, степень

ГРАНД ДОКТОРА ФИЛОСОФИИ

в области «психологии и культурологии»

Со всеми преимуществами и наградами, имеющими отношение к этому. В доказательство этого нижеподписавшиеся поставили свои имена и приложили официальную печать заведения 22 марта 2010 года

(протокол № 20–024)

Председатель (подпись) Академический секретарь (подпись)

На всех документах подписи президента Е.И. Боровкова и научного эксперта профессора Н.А Несмеянова, «автора двух открытий и двух научных гипотез». С научным творчеством Боровкова тоже можно познакомиться на страницах выпуска.

На с. 55–67 помещена его статья «Альтернативная теория квантовой концепции космической безопасности и оптический критерий землеподобности, как важнейшие механизмы для создания благоприятной среды и направленности сохранения генофонда человеческой цивилизации». Статья изобилует формулами и графиками, в которых я предоставляю разбираться редактору «ТрВ» Борису Штерну, а я как завзятый гуманитарий мог только понять, что черные дыры хотя и далековаты от нас, но воздействуют на Землю, Марс и другие планеты, что Солнце связано с Землей исключительной оптической связью, что для управления живой материей Природа позаботилась о генерации оптического диапазона частот в Космосе, что жизнь возникла на Земле в результате Вселенского эксперимента. Я только не понял, кто проводил эксперимент – Бог или инопланетяне.

Ну, с Боровковым мне все стало ясно из его интервью журналистке Ларисе Бочановой, ярой защитнице Грабового, в апреле – мае 2007 года. На вопрос о том, как он заинтересовался космической безопасностью, Евгений Измайлович ответил:

«Интерес пришел неслучайно. Почему? Потому что, как это ни банально звучит, но это была подсказка из Космоса заниматься этой проблемой. А к Космосу я действительно подключен с 9 лет, мы жили в Фергане, меня воспитывала бабушка. В детстве я занимался фотолюбительством, любил делать фотографии, и всегда старался, чтобы у меня все растворы, проявители, закрепители находились в хороших бутылочках, с хорошими пробочками. И вот один раз я выточил такую красивую пробочку из дерева и решил загнать ее в бутылку, она зашла в бутылку, но разломила ее пополам, и вот одна из половинок так вонзилась мне в руку, что большой палец был вообще отрезан, держался на кожице.

И тут я слышу голос, как будто мне кто на ухо говорит: „Скажи бабушке, чтобы она купила 3 кг орехов и палец через три дня заживет“. Бабушка, увидев мой палец, была в ужасе, а ей говорю: „ты не волнуйся, мне из космоса сказали, что палец заживет“. Бабушка купила ровно 3 кг орехов, в Фергане рынков много, орехов – тьма. Бабушка послушалась, купила орехи, я их съел, и палец зажил. Хотите верьте, хотите нет. И вот с этого времени у меня установилась связь с Космосом, и она продолжается на протяжении всей моей жизни. Иногда мне даже формулы подсказывают…

Корр. Как Вы думаете, это удел избранных такую связь иметь?

Евгений Измайлович. Я думаю, это связь пришла от экстремальных условий моего детства. Меня воспитывала неграмотная мать, а бабушка вообще писать не умела. Потому что существует научно доказанный факт, что в экстремальных условиях может восстановиться здоровье, какие-то новые способности человек приобретает, а у меня вот так получилось…

Корр. Удивительно! <…> Кстати, и что это за голос такой?

Евгений Измайлович. Голос такой, ни женский и ни мужской, нет аналога этого, может быть какой-то металлический».

Академия действует и в 2012 году. Ее труды и информацию о ней можно найти в Интернете.

Вся эта страсть укрывать под иностранной мантией свое убожество проявляется у нас постоянно – не только в таких клинических случаях. А как мы ищем дорогущих легионеров и заграничного тренера для нашего футбола, а потом с треском продуваем грекам. Как мы строим громадный мост на ничтожный островок, чтобы один раз принять там иностранных гостей с Востока и они ахнули при виде нашего богатства и расточительства. Этой мантией прикроем рухнувшие плотины и нищее население. А наша аргументация по поводу закона об НКО – принимаем, мол, его в подражание американцам – мантия как у них, только там совсем другой закон…

Друзьям из Оксфорда хочу подарить этот выпуск, да все не решаюсь. Стыдно.

 

11. О светилах и «неграх»

В предыдущем номере «ТрВ», 4 (48), в своей колонке я поместил заметку о своем «золотом времени», растраченном на рутинную работу (от сверки цитат до уборки картошки), которую более экономично было бы поручать менее квалифицированным работникам. По этому поводу в ЖЖ сразу же прочел отклик ростовского коллеги, скрывшегося за ником torvard. Вероятно, я понадеялся на общепонятность проблемы и изложил свою мысль слишком сжато, скороговоркой. Отклик этот столь важен и, вероятно, типичен, что я считаю необходимым придать ему более широкое звучание и разъяснить свою позицию подробнее.

У коллеги моя мысль «в целом возражений не вызывает», но один пассаж послужил поводом для подробного критического разбора. Это тот фрагмент, где идет речь о необходимости избавления ученого от рутинной работы – такой, «где не нужны мои знания, способности и опыт. Где нужно просто образование, а лучше – хорошее профессиональное образование и желательно – знание языков [для того, чтобы] сходить в библиотеки, сделать выписки, сверить цитаты, справиться о наличии заданных фактов в литературе, отыскать и купить указанные книги, списаться с учреждениями, рассчитать по заданным формулам нужные параметры, сканировать тексты и рисунки и так далее».

На это мой коллега возражает: «если все отмеченное мною не есть научная работа, которой в общем и должен заниматься исследователь вне зависимости от степени своей „светильности“, то что же остается на долю корифея и гиганта мысли? Генерация идей в самом общем виде, выдвижение смелых и теоретически масштабных гипотез, проверка которых перекладывается на плечи исполнительных помощников?»

Мой коллега заподозрил меня в том, что я так и работаю: «Эта заметка Л.С. Клейна вообще открыла мне глаза. Я раньше думал, что использованием „негров“ в основном балуются Фоменко и Ко, однако ж вот получается, что и вполне уважаемые исследователи имеют своих „полунегров“. Чем видимо и объясняется их, с одной стороны, плодовитость, а с другой – мягко говоря, неоднозначность результатов».

Другой участник интернет-дискуссии, sverk, заметил: «М-да, хорошо сказано. Л.С., полагаю, тут открытым текстом озвучил то, что в среде наших „научных светил“ давно уже стало едва ли не нормой». На что torvard замечает: «Судя по результатам, Лев Самуилович освоил эту практику особенно интенсивно» и ссылается на мою «невероятную плодовитость… в самых разных областях».

Ясно, что оба автора этих высказываний не петербуржцы. Потому что археологи-петербуржцы хорошо знают, что я работал и работаю один. Сам. Не обладая никаким административным ресурсом. Все решительно вклады моих учеников в мои книги ОТМЕЧЕНЫ в этих книгах и помещены ПОД ИХ ИМЕНАМИ (см., например, мою «Археологическую типологию»). У многих из них это их ПЕРВЫЕ ПЕЧАТНЫЕ РАБОТЫ. И мое имя к ним НЕ ПРИПИСАНО – нет ни одного такого случая. В нескольких случаях мне помогли со сканированием и с поисками иллюстраций (и это все отмечено, поименно). Я выражал тоску по освобождению от рутинной работы, но делать ее мне приходилось в основном (за исключением отмеченного) самому.

Что касается операций, которые я считал бы возможным поручить секретарю, если бы он у меня был, то недоумение моих оппонентов вызывают: розыски в библиографии, выписки в библиотеках по заданным темам, сверки цитат и ссылок, справки о наличии неких фактов в литературе. Во-первых, секретарь может напутать, во-вторых, что же остается от научной работы на долю самого мэтра? Отвечаю. Секретаря, способного напутать, не нужно брать в секретари. А научного работника, для которого работа сводится именно к этим операциям, не нужно считать ученым. Потому что ученый должен разобраться в состоянии изученности материала, определить суть проблемы, найти подходящие методы решения, выдвинуть плодотворные гипотезы, наладить их разумную проверку и так далее. Тот гуманитарий, который в основном творчески переделывает старые тексты, – не ученый, а литератор.

Особую иронию и даже испуг вызывает у моих оппонентов поручение рассчитать по заданным формулам нужные параметры. Испуг завзятых гуманитариев понятен. Но я ведь не считаю археологию чисто гуманитарной дисциплиной. К тому же если я выбрал формулы и определил материал, то считать – сугубо рутинная работа.

«Видимо, наиболее „развесистые“ моменты „Анатомии Илиады“ как раз и объясняются склонностью ее автора перекладывать на помощников столь важные вещи», – пишет torvard. Когда я писал «Анатомию Илиады» (1980-е, опубликована в 1998-м), я был только-только выпущен из тюрьмы, и вокруг не было никого, не говоря уж о помощниках. Сотни тысяч вычислений в этой и других работах я проделал сам, когда компьютеров у нас еще не было. В своем критицизме мои оппоненты опираются на негативную рецензию Цымбурского и Файера на эту книгу, напечатанную в «Вестнике древней истории» (2002, № 1, она очень популярна), где эти историки, совершенно не понимающие законов статистики, указывали, что, применив те же методы к избранному ими случаю, не получили моих результатов. Так примените их к другим явлениям, это же статистика! Я нащупал, вы – нет. Когда эта рецензия была напечатана, я был тяжело болен, но выздоровев, написал ответ, напечатанный в том же «Вестнике древней истории» (2004, № 3), – почитать бы его моим оппонентам!

Надо бы объяснить, что позволяет мне быть «невероятно» продуктивным в своей работе. Да это очень просто. Во-первых, я трудоголик, всегда много работал – не пил, не вел пустые разговоры «за жизнь». Во-вторых, организованность и навык – я споро работаю. В-третьих, долгая жизнь – наработано много. Моя личная картотека – 180 000 карточек (это не только выписки, но и факты, идеи, зарисовки). Плюс знание языков – мне ж не надо переводить, я читаю. Ну, где-нибудь тут, наверное, и талант примешался.

Во всем этом нагромождении конфликтных идей есть две крайности. Одна – использование «негров», делающих научную и литературную работу за сотрудника, обычно занимающего административный пост. Как я уже сказал, у меня никогда не было ни «негров», ни «полу-негров», ни «четверть-негров». Но практика эта у нас широко распространена и распространяется не только на отношения начальства с подчиненными. Нередко, наоборот, научный руководитель пишет диссертацию за своего аспиранта – потому что тот неспособен, но нужно его «остепенить», а то и деньги вмешиваются.

Другая крайность – талантливые и опытные ученые, которым сам бог велел делать открытия и раздавать другим плодотворные идеи, заняты рутинной работой – от громоздкой документации вплоть до уборки помещений. Между тем известно, что небольшая горстка талантов в сущности определяет движение всей науки.

К сожалению, в нашей стране обе эти крайности, оба уклона действуют одновременно.

А нормальное развитие науки, при котором первый уклон заблокирован этикой, а второй – экономикой, остается чем-то, чему мы дивимся за бугром.

 

12. Два скандала в археологии

Скандалы в нашей археологии не так уж часто встречаются, особенно крупные. Я решил рассказать о двух схожих потому, что тот факт, что они разгорелись именно в отечественной археологии, – случайность: они могли вспыхнуть в любой другой науке в нашей стране. Поэтому они должны быть интересны всем.

Роман и гибель Чайлда

Первый произошел в 1956 году. В его центре был крупнейший британский археолог Гордон Чайлд, можно сказать лидер британской археологии, чрезвычайно влиятельный в мире. Этот археолог придерживался марксистских убеждений и был большим другом Советского Союза. Правда, его марксизм отличался от советского, был более либеральным. Трижды он приезжал в Советский Союз, перенимал опыт советских археологов, писал статьи о достижениях советских археологов, радовался признакам демократизации, которые он улавливал в советской жизни. Словом, жизнь его напоминала рыцарский роман, в котором роль возлюбленной исполняла советская археология. Рыцарь был предан идеалам и влюблен и не замечал, что его Дульцинея груба, лжива, цинична, расчетлива и полна необоснованных претензий. При таких условиях роман не мог оказаться счастливым. Большим ударом для Чайлда было разоблачение учения академика Марра как антимарксистского, еще большим – доклад Хрущева о культе личности Сталина. После этого он приехал в СССР в четвертый раз. Посетил Москву, Ленинград и уехал. А вернувшись в Лондон, написал виднейшим советским археологам – Рыбакову, Арциховскому, Артамонову и другим одно и то же горькое письмо о своем разочаровании состоянием советской науки: о плохой методике раскопок, о технической отсталости лабораторий по сравнению с Европой, о скверном уровне публикаций, о бездоказательности хронологических схем и так далее.

Получив это письмо, завкафедрой археологии Московского университета профессор А.В. Арциховский пришел в партбюро, держа конверт за уголок, чтобы не оставить отпечатки пальцев, и сказал: «Возьмите, мне оно не нужно. Вероятно, его вынудили…» Письмо получили и другие ученые. Устроили заседание партбюро Института археологии Академии наук и решили на письмо не реагировать. Гласности его не предавать.

А Чайлд, сложив с себя должность директора Института археологии Лондонского университета, отправился на свою родину в Австралию и там спрыгнул с 70-метровой скалы. Только его очки остались лежать на уступе. Своему преемнику он оставил прощальное письмо для коллег, в котором писал о своей неудовлетворенности состоянием дел и о решении уйти из жизни.

Письмо его, скопированное некоторыми участниками совещания, тайно разошлось по рукам, и его читали многие молодые советские археологи. И понимали, что все громкие декларации о превосходстве советской науки – показуха.

Формозов примеряет доспехи Чайлда

Через полтора десятилетия, в конце 1972 года, московский археолог Александр Формозов, сын профессора зоологии, обратился к академику Рыбакову, главе советской археологии, с запиской о скверном состоянии нашей первобытной археологии. Рыбаков поставил ее на официальное обсуждение на открытом заседании ученого совета, и совет вынес решение, что все хорошо и никаких реформ не требуется. Завершая заседание, Рыбаков похлопал Формозова по плечу и сказал: «Вам нужно выйти на защиту докторской, Александр Александрович», – то есть свел это все к личному недовольству Формозова своим положением.

Между тем перестройка внесла коррективы в привычку молчать и повиноваться. Я, к тому времени выпущенный из тюрьмы и не работавший, получил возможности выезда за рубеж на преподавание и, взяв с собой имевшийся у меня список письма Чайлда, зачитал его в Лондоне на своем докладе о несчастливом романе Чайлда с советской археологией. Англичане, свято относившиеся ко всему вышедшему из-под пера Чайлда, решили сделать полную публикацию этого письма. Журнал «Российская археология», узнав об этом, поспешил опубликовать русский текст первым. Так письмо Чайлда стало общим достоянием.

Между тем я со своими учениками выпустил на английском языке в 1982 году критический обзор советской археологии (в журнале World Archeology), а в 1993 году на его основе издал на русском языке книгу «Феномен советской археологии», весьма критическую (она переведена в Испании и Германии, сейчас вышла в Англии). Формозов получил заказ «Российской археологии» на рецензию. Руководство, зная скептический и задиристый нрав Формозова, ожидало получить разгромную рецензию. Формозов написал почти разгромную рецензию (1995), но ее главным тезисом был тот, что Клейн оказался недостаточно критичен. По мнению Формозова, я недостаточно остро критиковал зло, причиненное археологии марксизмом и советской властью (я действительно отмечал и некоторые достижения советской археологии).

Аристия Формозова

Сам Формозов в десятилетие между 1995 и 2005 годами разразился серией книжек об истинном состоянии советской и постсоветской археологии. Из этих книжек главными являются две: «Русские археологи при тоталитарном режиме» (2004) и «Человек и наука. Записки археолога» (2005). В них он поднял вопросы этики ученых, показав, что советская власть обескровила науку, убив и выбросив лучших, а прочих развратила, сделав трусливыми и угодливыми.

И вот тут вспыхнул второй скандал, гораздо более громкий. Потому что Формозов не просто сформулировал ряд абстрактных истин о морали и аморальности ученых, а разобрал все это на конкретных примерах, называя поименно всех конкретных участников, включая самых маститых – академиков, директоров институтов, начальников экспедиций, заведующих кафедрами, всех. Сражаясь против всех (в греческом эпосе такая битва называется аристией), он обвинил многих в некомпетентности, бездарности, сервильности, беспринципности, подтасовках, фальсификациях, пьянстве, растратах, кумовстве, плагиате и так далее. Названы имена академиков Рыбакова («хама и самодура»), Окладникова, Деревянко, Молодина, профессоров Бадера, Крайнова, Герасимова, Киселева, Бернштама, Борисковского, не говоря уж о таких разоблаченных мошенниках, как Матюшин (глава Российского археологического общества) или Будько и Тимофеев. Немедленно головной археологический журнал ответил целым залпом статей с опровержениями – пять в одном номере (Российская археология. 2006. № 3)! Причем журнал заведомо оповестил, что ответа Формозова печатать не будет.

С тех пор журнал молчит о Формозове. Но в рецензиях историков и в блогах общественное мнение на стороне Формозова: наконец-то нашелся один, кто посмел сказать то, что давно нужно было сказать! А 80-летний Формозов умер в январе 2009 года от тяжелой болезни. Остались еще написанные им мемуары, где он наверняка сказал все, что думает обо всех. Они еще выйдут… [теперь уже вышли].

В своих опровержениях известные археологи возмущаются искренне, и нередко их основания убедительны. Формозов частенько судил субъективно, не все указывал точно и не все подтверждал документально, кое в чем основывался на слухах и догадках. Так он писал, что в 1930-е годы, «кажется», археолог Кричевский донес на коллег. Его оппоненты возмущаются: в таких делах нельзя обвинять по догадкам! Ну, мне все старые археологи говорили, что Кричевский был стукачом. Супруга его С.И. Капошина сама хвасталась мне (угрожая в 1962 году), что многих посадила. Но действительно, это лишь слухи и разговоры. Нужны документы, а они далеко не все доступны. Не сомневаюсь, что целый ряд коллег получил от Формозова щелчок по носу, а то и оплеуху, попросту, зря.

Сужу по себе. Я был с Формозовым в приятельских отношениях 60 лет. Мы окончили университеты в один год (1951): я Ленинградский, он – Московский. Встречались в экспедициях и на конференциях, переписывались. У нас были общие цели и общие недруги. Его отзывы обо мне зависели от перипетий наших личных отношений. Пока все хорошо – отзывы положительные. Обидится он за что-либо – в моих работах тотчас находятся темные пятна. И в печати есть его разные отзывы обо мне.

Но мое недовольство конкретными отзывами не должно заслонять в моем сознании тот факт, что в целом его книги очень нужны и важны, что конкретные факты можно и нужно поправить, а в общем картина слабостей и бедствий нашей науки написана ярко и верно. Это видят все – мы же не с Марса прилетели.

Слово и дело!

Формозов выступал страстно, колоритно, чересчур субъективно и бесконечно наивно. Он полагал, что сказать правду – это основное, что можно сделать в нашей ситуации. Но мы живем в обществе, которое привыкло не обращать внимания на слова, даже самые горькие и правдивые. А уж если есть перебор, если задело невиновных, то под этим флагом и виновные вроде оказываются без вины.

Мне кажется, нужно вынести на обсуждение конкретные меры, которые могли бы искоренить, сделать невозможными или по крайней мере уменьшить те типичные недостатки, которые отмечал в нашей жизни Формозов. Это должен быть некий кодекс научной этики, действующий неукоснительно и поддержанный правительственными постановлениями.

1. Так, приводя в соответствие нашу систему ученых степеней и званий с международной или не приводя, необходимо изгнать из защиты диссертаций коррупцию, чтобы мы были уверены, что докторские дипломы купить невозможно, что каждый доктор написал свою диссертацию сам, а не заказал или получил по блату, что все степени равноценны – в Москве и в Дагестане. Как этого добиться, посредством чиновного ВАКа или иначе, можно обсуждать.

2. Нужно, чтобы занятие ученой должности соответствовало объективным критериям. Это должны быть не столько ученые степени и не просто количество и объем печатных работ (бухгалтерский подход), сколько их ранг, определяемый по критериям, которые предстоит разработать (см. статьи в «Троицком варианте» об экспертных советах и индексах цитируемости). Равным образом преподавательскую должность должно определять преподавательское дарование, а оно проверяется на студентах (и можно ввести измерение такого рейтинга).

3. Я бы предложил разделить функции начальников и ученых. Если ученый становится директором института или заведующим отдела, кафедры, то это должно быть на ограниченный срок, и в это время (а также некоторое время после того) он не должен иметь право выпускать монографии и ставить свою подпись под коллективными трудами.

4. Если ученый замечен в плагиате, то он не только должен нести уголовное наказание, но должен терять на большой (многолетний) срок право печатать какие-либо труды под своим именем или псевдонимом.

5. Археология принадлежит к числу наук, в которых этика носит не только общенаучный характер, но и заложена в специфике самой науки: в ней почти невозможна экспериментальная проверка, а исследование есть одновременно уничтожение памятника. Поэтому работник, замеченный в фальсификации, подтасовке, намеренном искажении данных, должен сразу и навсегда изгоняться из археологии.

6. Поскольку пьянство ведет в экспедициях к потерям данных и небрежению методикой, оно должно рассматриваться как достаточный повод к увольнению.

Чайлд сетовал на отсталость советской археологии от мировой науки, Формозов – на падение с высот российской археологии царского времени. Сейчас у нас постсоветская археология – только-то что осталось после советской? А есть ли у нее собственные цель, суть и имя? Возможно, начать стоит с собственной этики.

 

13. Где же Шлиман?

В прошлом номере газеты я упоминал высказывание археолога Мэллоуэна в стихотворении Агаты Кристи:

Насчет здоровья, это герой Агаты Кристи прихвастнул, а вот насчет богатства – все верно. В последние годы я много занимался историей археологии и других наук и имел возможность убедиться на многих примерах, что науки эти не приносят богатства, а, скорее, богатства требуют. Графиня Уварова, многолетний председатель Московского археологического общества, говорила: «Археология – наука людей богатых».

Что характерно для всех выдающихся деятелей археологии – это их материальное бескорыстие. Раскапывая то кремни да глиняные черепки, то (изредка) золото и драгоценные камни, они не брали ничего себе. Хищения – редчайшие исключения и все наперечет (раскопки Д.Г. Шульца у станицы Келермесской в начале XX века – самый известный пример).

Богатые люди среди героев археологии были. Это родовитый французский аристократ, граф Кейлюс, участник войны за испанское наследство, чье полное имя звучало так: Анн-Клод-Филипп де Тюбьер де Гримор де Пестель де Леви граф де Кейлюс. Он издал в первой половине XVIII века на свои средства семитомный каталог античных древностей, включая восточные и галльские. Это были его собственные коллекции. Фотографии еще не было. Будучи сам отличным гравером, он стал членом Академии живописи и Академии надписей. Кроме того, Кейлюс нанимал рисовальщиков и чертежников и поручал им делать для его альбомов точные зарисовки (на грани чертежей) множества древних вещей.

Это также самый известный из археологов Генрих Шлиман, раскопавший в 1879–1890 годах предполагаемую Трою Гомера и Микены. И Трою, и Микены он копал на собственные средства – на те деньги, которые он заработал в России. Кораблями он ввозил в Россию краску индиго, промышлял также селитрой для пороха. Пока он жил и работал в России (почти 20 лет), он был большим русским патриотом. «Мой волшебный Петербург», – писал он. Потом его симпатии несколько сместились. Под конец жизни он жил в Греции. Можно сказать, что он открыл археологии микенскую культуру и придал реальность гомеровским поэмам.

Далее сюда нужно отнести английского офицера Лэйна Фокса, который, получив примерно тогда же в наследство от богатого родственника барона Риверса огромное поместье и имя и став Питтом Риверсом (под этим именем он и прославился), употребил свои новые возможности на развитие археологии и разработал эволюционистскую концепцию. Генерал Питт Риверс заложил также основы полевой археологии – методики раскопок. Он раскопал много памятников, и его называют отцом британской археологии. Человек он был авторитарный, почти всю жизнь не разговаривал с женой и был в ссоре со всеми своими детьми. Он разъезжал по своим раскопкам в высокой коляске, а за ним следовали трое его помощников на велосипедах (еще ранних, с большущими колесами), с лентой фамильных цветов Риверса на соломенных шляпах-канотье и с дневниками в руках для тщательной фиксации всего обнаруженного.

Затем это богатый американец Уолтер Тэйлор (это уже после Второй мировой войны), который мог себе позволить проводить на собственные средства раскопки и создал очень влиятельную концепцию «сопрягательного подхода», с которой функционализм вошел в археологию. Впоследствии это отразилось в разных вариантах контекстуализма. Казалось бы, все просто – связывать не однотипные горшки друг с другом или однотипные кремешки, а горшок с ножом и топором в одном комплексе. А ведь это потребовало работы ума и сдвига целей исследования. За острую критику маститых коллег невзирая на лица его не любили остальные американские археологи и не пускали преподавать в основных университетах США. Но будучи независимым, он не нуждался в этом и работал самостоятельно. Мог бы он это делать, если бы не его собственные изрядные средства?

Но все это богатства, использованные для археологии, а не богатства, добытые археологией. В лучшем случае успехи в ней могли принести скромный достаток и благополучие – в благополучной стране, где профессоров ценят. В большинстве случаев археологи все время – в поиске денег. Некоторым этот поиск удавался – находили спонсоров. Эдуард Ларте, один из открывателей палеолита, нашел своего мецената банкира Кристи, который финансировал его раскопки. Колин Ренфру, нынешний патриарх британской археологии (получивший за свою научную и государственную деятельность титул лорда Кеймсторна), отыскал своего спонсора – Макдоналда, на средства которого построил в центре Кембриджа новый археологический институт. Кристиан Кристиансен, датский археолог, работающий ныне в Швеции, умел мобилизовать деньги разных фондов. Он основал Европейскую ассоциацию археологии и выпустил много интересных работ.

Теперь и российские археологи узнали искусство этого поиска, но пока еще не поднаторели в нем. Казус Шлимана, когда прирожденный и осознававший свои задачи археолог полжизни копит деньги, а вторые полжизни копает, – это все-таки красивая сказка. Это рассказано в бесчисленных биографиях Шлимана, но все они основаны на его автобиографии. А его автобиография выдумана им самим. На деле же просто богач, обрусевший немец, разочаровавшийся в смысле купеческой жизни, решил сам заняться наукой – и выбрал археологию. До этого он не изучал древних языков, не мечтал о раскопках Трои, даже не думал становиться археологом. На калитке ограды своего дома в Германии мальчиком он вырезал надпись: «Heinrich Schliemann Matrose». Вот о чем он мечтал в детстве – и осуществил свою мечту, сбежав в юнги. Скитания в поисках заработка привели его в Россию, где он разбогател, но где купцы не имели тогда еще высокого статуса. Сдружившись с немецкими профессорами в Петербурге, он поменял жизненные ориентиры и отправился сначала в кругосветное путешествие, а потом уже в гомеровские места. А биографию свою переделал, чтобы унять слухи о себе как заурядном золотоискателе. Придумал себе романтическое жизнеописание…

Подобные переходы – редкость. Бывает и наоборот. Иногда талантливые люди, не найдя себя в науке и не в силах выдержать экономический стресс, уходят из археологии в бизнес и промышленность. Это было в Англии (ученики Хиггза), бывает и у нас. Один из моих учеников, кандидат наук, сотрудник Академии наук, чтобы прокормить семью, уехал в Германию и стал там водителем. Уже двадцать лет водит почтовые автомобили, скоро выйдет на пенсию.

К сожалению, Шлиманов, Кристи и Макдоналдов у нас что-то не сыскать. Археологи у нас часто поругивают Шлимана – и копать учился на памятниках и многое порушил, и часто врал. Но его коллегами были другие, питерские купцы, и их была тьма-тьмущая. Бессмысленностью наживы ради наживы тяготились многие. Богаче его было семейство Пономаревых. Один из них (городские хроники его называют Пронька Пономарев) прославился тем, что на праздник лишил все население Петербурга извозчиков. Он всех их нанял, сам сел в первую коляску, а всем остальным велел ездить за ним цугом по всему городу. Покуражился – знай наших! Увы, охотников повторить подвиги Проньки у нас немало, а последователей Шлимана среди наших богатеев я не знаю. На церковь дают охотно и много – ну надо же грехи замаливать! А наука не обещает ничего взамен, кроме славы и удовлетворения. Так ведь славой семью не прокормишь, а чтобы открытия приносили счастье, вероятно, нужно быть не потребителем, а творцом.

 

14. Симулякры

В Южной Африке на территории Бофузэтсваны (Бопутатсваны) туристы могут обозревать восстановленный город древней африканской цивилизации: роскошный Дворец правителя, «Мост времени» к нему, уставленный статуями слонов, внушительного каменного леопарда у Храма творения, бассейны, окаймленные пальмами. Некий северный народ проник сюда три тысячи лет назад и возвел все это великолепие, потом землетрясение разрушило город, а окрестные чернокожие племена растащили остатки. И вот английский археолог из поколения Сесила Родса нашел и раскопал Утерянный город, а нынешние технологии позволили датировать его и восстановить все, «как было…».

Тысячи туристов ходят по улицам Утерянного города, любуются экзотикой, но администрация не скрывает от них, что все это – симулякр. Международная группа отелей Sun International построила археологический памятник на пустом месте, в его основу положила миф, тоже сконструированный, но по образцу существующих мифов о Великом Зимбабве, копях царя Соломона, палатах царицы Савской. Главный архитектор калифорнийской команды строителей Джералд Эллисон признает, что все это – чистейшая фантазия, но «окрашенная наследием Африки». Во дворце устроили, естественно, отель. Мартин Холл, археолог из Кейптауна, описавший этот искусственный памятник в начале 1990-х годов, рассматривает его как колониальное создание, утверждающее превосходство северных колонизаторов над черным населением, и одновременно как типичный продукт постмодернизма с его подменой реалий перформансом, инсталляцией, игрой.

В 1970-е годы появилась такая тенденция в археологии… нет, не в археологии, а возле археологии – Mock Archaeology (пародийная, поддельная, жульническая археология).

То ли пример оказался заразителен, то ли идеи постмодернизма действуют на археологию одинаково повсюду, но в Англии, мировом центре археологии, была создана подобная же инсталляция. В 1999 году Марк Дайон провел видимость археологических раскопок на берегу Темзы, а затем имитировал с собранным мусором археологические исследования – документировал, зачерчивал, классифицировал, проводил анализы и, наконец, сделал выставку в галерее Тейт. Самый влиятельный профессор Кембриджа Колин Ренфру лорд Кеймсторн сопровождал эту имитацию своей квалифицированной лекцией.

«Все это, – утверждает он, – явно выглядит очень похоже на археологию, и когда встречаешь энтузиазм некоторых добровольцев, чувствуешь себя тоже, как там. Но есть ли это археология? Подобно этому Марк Дайон называет себя художником, а конечный продукт оказывается на выставке в галерее Тейт (и потом он был приобретен галереей), но есть ли это искусство? <…> Право, археология – то, что делают археологи».

Дайон делал все, что делают археологи, – копал, аккуратно собирал, чертил, классифицировал, выставлял. Правда, он не имеет археологического образования и не является членом археологического учреждения. Но и некоторые славные археологи прошлого – тоже. По сравнению с классическими раскопками сэра Мортимера Уилера середины прошлого века, работы Дайона, отметил Ренфру, выглядели гораздо более похожими на его собственные, профессора Ренфру, археологические раскопки, чем кессонный метод Уилера!

Ренфру здесь не отмечает только одного существенного отличия: Дайон не ставил перед собой задачу отыскать древности и понять по ним прошлое, тогда как Уилер и Ренфру преследовали именно эту цель. Ренфру лишь замечает: «Мы раскапываем прошлое, не правда ли?» Более важным представляются Ренфру не цели, а процесс археологического исследования. Как у современного искусства – тот же Ричард Лонг, чьи произведения превозносятся профессором Ренфру, бродит по свету и делает не очень трудоемкие, но заметные изменения на местности – тут копнет, там переложит камень, и этот процесс есть для него искусство. Правда, для Дайона этот процесс – как археологического исследования, так и искусства – всего лишь забава, пародия, шутка.

Аналогичную, но гораздо более масштабную, шутку предприняли журналисты Петербурга, и их поддержали археологи Эрмитажа. В 2004 году в Эрмитаже была организована грандиозная выставка «Золото болот», все экспонаты которой были продуктами свободной фантазии современных художников. На выставке было представлено некое племя древних болотных карликов, их культура и творчество, золотые статуэтки и украшения, деревянные резные фигурки, планы поселений, дневники археологов, якобы копавших эти поселения, гербарии и коллекции насекомых – образцы фауны и флоры географической среды, чертежи погребений. К выставке был издан роскошный том in quarto, заполненный цветными иллюстрациями в лучшем эрмитажном стиле на глянцевой бумаге, хорошим для научного издания тиражом (1500 экземпляров). Тóму предшествует предисловие директора Эрмитажа профессора М.Б. Пиотровского. В статье видного сотрудника Эрмитажа Ю.Ю. Пиотровского приводится цитата из Артуро Перес-Реверте: «По сути, игра – это единственная по-настоящему серьезная вещь».

Когда я был молодым, очень популярен был в журналах раздел «Физики шутят». Вот сейчас и археологи шутят.

Но Mock Archaeology переводится не только как «пародийная, шуточная археология», «археология понарошку», но и как «жульническая, поддельная, фальсифицированная археология». Между тем в археологии подделки только очень неопытными сотрудниками, новичками, воспринимаются как невинные шутки. Ведь в археологии раскопки памятника идентичны его уничтожению. Вторично раскопать и проверить, как там вещи лежали, невозможно. Поэтому за такие шутки (подбросить подделку и т. п.) я немедленно увольнял из экспедиции. Более того, правила раскопок входят в критерии научности. А критерии научности археология привыкла воспринимать всерьез, и размывание этих критериев – на берегах ли Темзы или на берегах Невы – может для нее оказаться рискованной шуткой. Опасной шуткой. Мне вполне доступен юмор, но нужно очень строго разграничивать шутки и серьезное дело. И, пожалуй, не увлекаться культивированием шуток, слишком близких к делу.

Конечно, археология и Эрмитаж – здесь только показатели общего тренда к постмодернизму. Он касается всех искусств и всех наук. Что такое планируемая «Силиконовая долина» в Сколково? Тот же симулякр. Идея в том, чтобы туда потекли из всех стран инвестиции, и мировые светила науки съехались работать там. Но заведомо ясно, что для того, чтобы то и другое произошло, нужно обеспечить атмосферу, в которой инвесторы будут уверены, что затеянное ими дело не отнимет кто-нибудь из госбезопасности или из приятелей властителя, а ученые – что их не обвинят в передаче информации в Зимбабве. А это значит, что нужно сначала выпустить Ходорковского и Сутягина со товарищи и отдать под суд инициаторов и исполнителей этих судебных затей. Без этого можно, конечно, взять Вексельберга за фаберже и побудить его финансировать Сколково, можно привлечь и других домашних миллиардеров, можно вложить государственные миллиарды, но получится не настоящая Силиконовая долина, а Утерянный город Бофузэтсваны.

Если выяснится, что у Вексельберга не ладится, то не назначить ли Анатолия Белкина главой проекта? «Золото болот» всегда на поверку оказывается мишурой, а вот «карлики болот» ближе к реальности и даже умеют мечтать.

 

15. Жертвоприношение и обрезание глазами скептика (культура, религия, Интернет и коммунизм)

Трудно назвать основную профессию Сергея Эрлиха – то ли он историк-писатель, ставший издателем, то ли питерский издатель, который сам пишет интересные книги и статьи по истории. В толстом археологическом журнале «Стратум-плюс» (города издания: Петербург, Кишинев, Одесса, Бухарест) за 2011 год появилась его статья с замысловатым названием «Траектория футуристории», усиленным объяснительным подзаголовком: «От культуры жертвоприношения к культуре самопожертвования». По его мнению, история культуры идет от жертвоприношения к будущему, построенному на идее самопожертвования, когда люди откажутся от собственности и авторских прав.

Это туманное будущее, о котором можно гадать и прообраз которого Эрлих видит в Интернете, разрушающем авторское право, меня здесь мало занимает. Но поскольку он стремится проследить всю траекторию этого исторического процесса и аргументировать именно такое его понимание, древние этапы процесса я бы хотел проверить, задавшись вопросом, насколько прочна предъявленная аргументация.

Начинает Эрлих с сентенции «Обнаружение первосмысла, отделившего наших предков от фауны, позволит заложить надежный фундамент для воображения цивилизации, гармоничной природному окружению» (с. 330). Я уже писал о том, что ввиду сильного отставания биологической эволюции от культурной – природному окружению гармонична культура верхнего палеолита, а никак не современная цивилизация. Культуре приходится компенсировать это расхождение, и без современной культуры человек неспособен жить по-человечески. А культура основана на достижениях разума.

Эрлих видит ключ к нашим успехам в ином. Он отрицает, что уникальным качеством людей является разум: ведь и обезьяны способны к знаковой и орудийной деятельности. Добавлю: кое в чем даже птицы. Эрлих полностью игнорирует качественное отличие уровней этого развития. Он прибегает к парадоксу: «…животные слишком рациональны. <…> Инстинкта достаточно для выживания, значит, задействовать разум ни к чему» (с. 30). После чего следует вывод: «От зверя человек отличается не разумом, а верой. Поэтому феномен культуры должен быть объяснен только через религию» (с. 330).

Между тем без разума религия невозможна. Разум необходим для формирования понятий божества и святости, чуда, для представлений о жертве, для молитвы. Собака и кошка почитают человека (если их приучить к этому), доверяются ему, ждут от него помощи и корма, опасаются наказания, но человек для них просто хозяин – более сильный повелитель, чем альфа-самец. Не божество.

Решив, что религия первична, Эрлих занялся вопросом о том, чтó в религии из двух ее основ главное для ранних этапов – слово молитвы или ритуал жертвы? Взяв Пятикнижие Моисея, он с удивлением констатировал: слово молитва (с производными от него) употреблено 17 раз, слово жертва – 412! Насколько же «погрязла в материализме религия ранних этапов общественного развития. Книги Исход, Левит, Числа, Второзаконие представляют [собой], прежде всего, пособие по забою и разделке мелкого и крупного рогатого скота. Божественные указания 42 раза сопровождаются рефреном: „Это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу“» (c. 330).

Бога Пятикнижия Эрлих считает не замеченным в чревоугодии, так что «Смысл жертвы заключается не в кормлении Бога» (с. 331). А в чем же? В подтверждении делом своей веры. Из этого Эрлих выводит силлогизм: «Религия лежит в основании культуры. Жертва лежит в основании религии. Следовательно, характер жертвы во многом определяет характер основанных на ней типов культуры» (с. 331).

Подвох в том, что Эрлих начинает свой анализ с Пятикнижия Моисея, а это далеко не начало религии, даже иудейской. У евреев богу Яхве предшествовали боги (Элохим), очень схожие с богами других восточных народов, об этом говорят их фигурки, найденные в доисторической Палестине. Несомненно, первичной функцией жертвоприношений было именно ублажение богов, с том числе и кормление. Идолам мазали губы жиром и кровью, перед ними сжигали мясо, чтобы они насладились его ароматом. Немало от этих жертв перепадало и жрецам. Уже в историческое время в котлы на пиру жрец первым запускал вилообразный крюк и все мясо, которое крюк зацепит, принадлежало жрецу (I Сам. 2, 13–14). Это был зародыш церковной десятины. Люди хитрили, обманывали богов – вместо животных и драгоценностей подсовывали им глиняные изображения положенных жертв (вотивы).

Далее Эрлих выделяет среди жертв жертву кровавую, особенно жертву первенца какой-либо породы скота, и самую ценную – человеческую, первородного сына. Эрлиху желательно доказать ее широкое распространение. Но в Библии указана только одна такая жертва – Исаака, и то отмененная. Поэтому Эрлих использует подгонку обряда обрезания под кровавое жертвоприношение. Богу жертвуется крайняя плоть младенца и его кровь, вытекшая при этом, – и все это рассматривается как пережиток первоначального заклания младенца. Вот, мол, вначале убивали первородных сыновей, а потом стали вместо убитого подавать только его мизерную частицу – крайнюю плоть. Pars pro toto – известный прием первобытной религии. Это популярное объяснение, особенно если вчитываться в то, как объяснен этот ритуал в тексте Библии.

При этом Эрлих не замечает целый ряд неувязок. Во-первых, жертва имеет в виду первенца, а обрезают всех родившихся. Во-вторых, почему заместителем избрана крайняя плоть полового члена, а не какая-либо другая деталь – мизинец, ухо, зуб, кожа с ягодицы? У множества народов, практикующих обрезание, всегда и неизменно крайняя плоть.

Подвох опять же в «отложенном» начале анализа, обратившемся сразу к библейским евреям. Да, библейских евреев обрезали на восьмой день после рождения, что совпадает с тем фактом, что ягнята, козлята и телята могут приноситься в жертву не ранее, чем через восемь дней после рождения (Лев. 22: 27). Но это подведение обрезания под представление о жертве, данном в Библии. А евреи были не первыми, кто на древнем Востоке стал практиковать обрезание. Значительно древнее был этот обычай в фараоновском Египте, в котором, скорее всего, и заимствовали этот обычай евреи. А у египтян это был обряд инициации – вступления в брачный возраст, подготовки к браку, и производился он на четырнадцатом году жизни. В близкие сроки производится он и у мусульман.

Тут совершенно ясно, почему отрезается крайняя плоть – вовсе не для того, «чтобы не выросло», как выражался один государственный деятель. Это символическое (а часто и реальное) открытие полового члена для готовности к браку. Более того, в Египте и соседних африканских странах обрезание производилось и девочкам (надрезался клитор), а у ряда народов производилась дефлорация, которая считалась необходимой для готовности к браку.

Касательно основного вывода статьи – что самопожертвование станет культурной доминантой будущего, то автору кроме красивых и высокопарных восклицаний предъявить в поддержку своего тезиса нечего. «Творец должен осознать, что творчество – не товар. <…> Когда мы даем миру идею, она остается с нами. Ее невозможно отчуждить. Поэтому идея не продается» (с. 342).

Так и вспоминается Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». С укоризной Эрлих поминает Стругацкого. «Человек, всю жизнь думавший о будущем человечества, искренне считает, что бесплатное распространение в сети Интернет его произведений приведет к кончине высокой культуры и окончательному торжеству бездуховного материализма» (с. 342). Да, это Стругацкий думает вместе с Евтушенко, Улицкой и другими. Потому что если не гарантировать интеллектуальную собственность на произведения, то всем этим лицам нужно оставить творчество и заняться чем-то более доходным. А время, когда каждый сможет что-то часок-другой поделать для прокорма себя и всех людей, а потом весь день заниматься творчеством, должно было, как известно, наступить в 1980 году. Но не наступило. Похоже, что оно всегда относится к футуристории, напоминая анекдот советского времени: что общего между горизонтом и коммунизмом? К нему идешь, а он все удаляется…