1. Генералы науки

[Год 2008.] Академикам повысили плату за звание с 20 тысяч до 50 тысяч рублей. Академиков я сдержанно поздравляю. Моя сдержанность, надеюсь, академикам понятна. Велика ли прибавка? Ну, надо все считать. Эти деньги прибавляются к зарплате за должность, то есть к директорской оплате (академик, обычно, директор чего-нибудь), и вместе составляют этак тысяч 70. То есть примерно три тысячи долларов. Это значит, что зарплата наших академиков – самой верхушки нашей науки – сравнялась со средней зарплатой тамошнего рядового профессора. Таких там десятки тысяч в каждой большой стране. У нас академиков не наберется и тысячи.

Но соль еще и в том, что остальная масса ученых там ненамного отстает в зарплате от профессоров, а у нас академики одним щелчком отдалились от всей массы, потому что рядовой завкафедрой получает у нас 12 тысяч, а научные сотрудники (кандидаты и доктора наук) по 4–5 тысяч [сейчас в связи с инфляцией и некоторым повышением завы соответственно до 70 тысяч, сотрудники по 15–20 тысяч, кое-где 10–12 тысяч]. Я уж не говорю о прочих благах – пенсии, квартире, библиотеках, медобслуживании и так далее

Какую эффективность от такой дешевой науки ожидать? Стоит ли удивляться тому, что нобелевские лауреаты у нас так редко появляются, а там – так часто? Виноват, я не растолковал, где это «там». Но если мои наблюдения верны, то и так ясно.

В оплате наши академики сравнялись с генералами. Те тоже получают за звание. Мне как-то понятнее оплата за труды, за открытия, за научную квалификацию. Подразумевается, что выборы в Академию производятся на основе именно научного признания, таланта, лидерства в науке. Но, как мне кажется, это далеко не всегда так. Играют роль клановые интересы разных групп старых академиков (в борьбе за распределение фондов), поддержка властей, как можно подозревать – и коррупция. Часто организационные способности претендентов и реальные силы, за ними стоящие, имеют больше веса, чем научный авторитет. Вот за эти организационные потенции и за обладание поддержкой им и приплачивают.

Что ж, для властей такая верхушка науки удобнее: наука лучше управляема, ее верхи понятнее чиновникам. Чем ближе академики к генералам, тем лучше. Им можно приказывать, контролировать исполнение приказов. Направьте усилия на то-то, развивайте такое-то направление, добейтесь успехов в том-то и том-то.

А только забывается сентенция одного из не очень управляемых академиков (кажется, это был Л.А. Арцимович): неизвестно на какой веточке большого древа науки вырастет золотое яблоко успеха. Холить нужно все древо.

Непонятно сказал? Всем платить, всем.

 

2. Гранты и гаранты

На 2008 год я получил грант от РГНФ в 150 000 рублей на написание книги. Подождите поздравлять. Я понимал так, что если мне присудили грант в 150 000, то мне эта сумма гарантируется. Совсем нет. Треть моего гранта у меня еще до получения денег отняли как налоги и вернули государству. То есть в сущности деньги вынули из государственного кармана, помахали перед моим носом и выдали мне две трети, а треть переложили в другой государственный карман. Зачем такая сложная операция? Не проще ли сразу выдать мне ту сумму, которую государство может ассигновать? Впечатление, что государство хочет иметь возможность хвастать своей щедростью – вот какие мы суммы даем нашим ученым на год, чтобы они книги писали, – целых 12,5 тысячи в месяц! Когда на самом деле дает только девять (и далеко не всем, а избранным).

Как бы РГНФ посмотрел, если бы я от запланированной книги (я ее уже заканчиваю) отрезал треть и перенес ее в другую мою книгу, которую я делаю на другие средства, а в предисловии к первой книге указал, что Фонд реально финансировал две трети моей книги?

Вы скажете: ну, что делать, налоги все должны платить. Подождите, разберемся и с налогами.

Почему-то РГНФ и другие фонды не могут выслать мне те деньги, которые они решили мне дать. Нужно обязательно, чтобы деньги получило какое-то учреждение, а уж оно выплатило их мне. С какой стати? Что, у нас не действует почта? Нет банков? Порядок такой: выбрав какое-то учреждение, я должен заключить с ним договор-подряд на написание книги, а затем выслать книгу не ему, а все равно Фонду – в данном случае РГНФ.

То есть договор-то фиктивный! Я его заключаю с самим собой. На деле мне Институт, с которым я оформил договор, ничего не поручает, ничего не проверяет, ничего от меня не принимает, и с ним мы распрощаемся сразу же после выплаты денег. Он посредник, совершенно лишний. (Как у нас любят посредников! Это же способ откусить от денежных потоков.)

Но – ВНИМАНИЕ! – по этому фиктивному договору в сущности ИМЕННО Я выступаю в качестве работодателя (Институт же подставное лицо) и, выходит, как работодатель я должен уплатить государству из своих средств единый социальный налог (минимум 23,1 %). А затем Я ЖЕ выступаю как работник и как таковой должен уплатить подоходный налог (еще 13 %). К тому же бухгалтерия Института обычно не столь дотошно знает законы и не вычитает из базы налогообложения положенные по статье 221 НК РФ, пункт 3, профессиональные вычеты творческих работников (20 %), а берет налоги со всей суммы гранта, тогда как положено – с 80 % гранта (УЧТИТЕ, ГРАНТОПОЛУЧАТЕЛИ!).

Обессмысливается сама идея гранта, присуждаемого самым перспективным ученым на развитие науки. Законодатели это вроде бы понимают. Поэтому в Налоговом кодексе есть статья 217 – о доходах, не подлежащих налогообложению. В шестом пункте этой статьи указано, что не подлежат налогообложению (освобождаются от налогообложения) «суммы, получаемые налогоплательщиками в виде грантов (безвозмездной помощи), предоставленных для поддержки науки и образования, культуры и искусства в Российской Федерации международными, иностранными и (или) российскими организациями…». Понятно? Освобождаются, и это разумно, правильно. Но есть продолжение: «…по перечням таких организаций, утверждаемым Правительством Российской Федерации». Приложен «Перечень международных и иностранных организаций», гранты которых освобождаются от налогообложения. Их 79. А перечня таких российских организаций нет. Нет перечня, в котором бы имелись РГНФ, РФФИ и прочие. Что, рылом не вышли? Дискриминация. Куда смотрит гарант конституции?

Я понимаю, легче отменить освобождение международных и иностранных фондов, чем освободить свои. Но для блага отечественной науки нужно сделать как раз последнее.

Есть претензии и к моему благодетелю – РГНФ, и их надо высказать, потому что речь идет о многих ученых и о взаимоотношениях между учеными и чиновниками. Могут сказать: ах, он, неблагодарный! Ему пожаловали от щедрот своих, а он еще кочевряжится! Но мне пожаловали не за мои красивые глаза, и вообще не ради меня, а ради науки. И пожаловали не «за так», а ожидая от меня отдачи, которую я и обеспечу. Так уж будьте любезны сделать все, как у людей. Грант – не подачка. Его не жалуют, за него борются.

Фонд, присудивший мне грант, почему-то (знаем, почему) не сумел (не мог) его выплатить самостоятельно, без посредника (Института) и без составления фиктивного договора-подряда. Коль скоро уж Фонд не сумел добиться своего внесения в список организаций, освобождаемых от налога, он должен был перечислить ЕСН (26 %) в бюджет за свой счет, а не за счет получателя гранта. То есть не уменьшать грант. И честно доложить составителям бюджета: того, что вы даете, хватает только на маленькие гранты или на малое количество грантов.

А государство должно быть последовательным – освободить не только грантодателей, но и грантополучателей от налогообложения за грант. Выходя из рук грантодателя и попадая к ученому, грант не становится более коммерческим. Грант – не доход. Грант – это средство выполнения научной задачи, а ученый – орудие выполнения, и выплата содержания ученому – не зарплата, а такой же расход, как покупка оборудования. Размер его точно рассчитан. Что ж с него еще и налоги брать? Тем более что в случае российских фондов – это просто возвращение денег в бюджет. То есть это все равно что не давать их, а просто подразнить ими. Не надо дразнить ученых.

 

3. Процессия к Высокому Столу

В Англии я преподавал полгода в Даремском университете – одном из трех, устроенных по системе колледжей. Студенты и профессора живут в одном здании, там же занимаются (кроме лекций) и вместе едят. На каждую трапезу четыре сотни студентов рассаживаются в столовом зале, а на подиуме – длинный стол, на котором подготовлена еда для профессоров. Это High Table – Высокий Стол. По сигналу открываются двери и показывается процессия профессоров. Они медленно шествуют в черных мантиях через анфилады комнат и вступают в зал. Студенты приветствуют их вставанием. В каждой трапезе участвуют не только работающие профессора, но и те, которые давно на пенсии, – этих иной раз ведут под руки. Но студенты должны видеть: вот она, слава английской науки, авторы учебников, лауреаты, громкие имена. Гостевые профессора тоже здесь, их торжественно представляют залу перед краткой молитвой. Затем все приступают к трапезе.

Лекции у меня были редко, а платили много. Я как-то спросил своих коллег: почему меня не используют на полную катушку? Только и делаю, что участвую в процессиях и трапезах. Кто-то из них пошутил: «Так для этого Вас и пригласили!» А второй добавил: «В этой шутке есть доля правды. Мы хотим, чтобы студенты знали, что в нашем колледже они видят светил мировой науки. Они расскажут это своим родителям, и те пришлют своих младших детей сюда же. А это деньги».

Англичане заботятся о денежных поступлениях в университеты, но делают это интеллигентно. У нас забота о деньгах стала откровенной, но интеллигентностью почему-то и не пахнет.

Начинаются вступительные экзамены в вузы. Отбор талантов. У абитуриентов памятные всем нам волнения, их родители волнуются не меньше… Так бы выглядели впечатления о поступлении лет тридцать тому назад. Сейчас надо начинать иначе. Отбор талантов и кошельков. Отбор талантов – там, где поступают на бесплатные отделения (если, конечно, не учитывать блат: бесплатные не означает безблатные), отбор кошельков – там, где поступают на платные.

Поступающие туда не волнуются, конкурса практически нет. Экзамены проводятся облегченные – почти для проформы.

Общество у нас теперь капиталистическое. Рыночные отношения стали нормой. Это коснулось и высшего образования. Но что продается? Если знания, то это справедливо: они достались их обладателям огромным трудом. Затраты должны быть возмещены – покупателями (это платное образование) или государством, то есть теми же гражданами как налогоплательщиками (это бесплатное образование).

Есть страны, где образование бесплатное. В этом случае нужны особые меры для мобилизации студентов на систематическую работу. Все должны понимать, что образование бесплатно только по отсутствию индивидуальной оплаты. Общество платит, и платят все граждане.

Есть страны, где образование платное, – там свои нормы. Приняты все меры к тому, чтобы преподаватели не зависели от количества студентов и от их денег. И чтобы проверка знаний не зависела от тех, кто их продает. Лекции читают одни, а экзаменуют непременно другие. Потому что иначе студент может не очень стараться, а преподаватель вынужден быть чрезвычайно либеральным.

У нас же ситуация комбинированная. Платные отделения есть теперь почти во всех вузах. Есть и платные вузы (например, Университет профсоюзов в Санкт-Петербурге). Нормы у нас рассчитаны на бесплатное образование, а на деле есть и то и другое.

Все это накладывается на нищенскую зарплату преподавателей в вузах и повальную коррупцию. Все имеет цену – реферат, зачет, оценка на экзаменах, диплом, диссертация.

В этих условиях платное образование превращается в узаконенную взятку. Платный вуз легально продает не знания, а дипломы. Дипломы эти фигурируют в жизни наравне с настоящими и дискредитируют их. Снабженные такими дипломами выпускники претендуют на места в науке и в управлении наукой, не имея реальных знаний. Отсюда разговоры о перепроизводстве людей с высшим образованием. У нас не перепроизводство специалистов, а перепроизводство пустых дипломов.

Я понимаю, что моя заметка вызовет раздражение у многих преподавателей, для которых платное отделение – это единственная возможность свести концы с концами, прокормить детей, довести зарплату до прожиточного минимума. Так ведь не в легализованных взятках выход, а в борьбе за повышение основной зарплаты. Чтобы наш преподаватель чувствовал себя за Высоким Столом в нашем обществе.

 

4. Мое золотое время

Читал я как-то книгу впечатлений хрущевского министра сельского хозяйства Мацкевича о поездке во главе советской научной делегации за рубеж (ездили набирать опыт по экономике). Там было описано посещение лабораторий Тиссена, где им обещали предоставить возможность исследовать очень редкие сплавы. Советские академики высвободили целый день, так как знали, что шлифы нужно долго готовить, прежде чем можно будет разглядывать их в микроскоп. Но когда они пришли в лабораторию, шлифы были уже срезаны, обработаны и подготовлены к показу – каждому оставалось только повернуть окуляры, приспосабливая их к своему глазу. Руководитель делегации поблагодарил капиталиста за экономию времени. Тот недоуменно ответил, что знал о приезде крупнейших ученых – не самим же им шлифовать металлы…

– Ну, вы богатые хозяева, – объяснился министр, – можете себе позволить держать подсобный персонал для своих ученых (цитирую по памяти).

– Да нет, – возразил капиталист, – это вы неимоверно богатые люди, если можете тратить на простые операции время высоко квалифицированных специалистов! А мне мои ученые очень дорого обходятся! Их время, оплаченное моими кровными деньгами, – это же буквально золотое время! Я могу его тратить только на самые сложные проблемы, а для простых операций у меня достаточно дешевой рабочей силы. Это же законы экономики!

Законы экономики были написаны не для нас. Урок не пошел впрок. Они и сейчас нашим государством не воспринимаются.

Все дело в том, что правят бал у нас чиновники. А чиновник знает, что если он на чем-то сэкономит, начальство его наградит, потому что эффект виден сразу. А то, что от этого пострадает дело, так ведь это будет видно только много лет спустя, когда ответственным будет уже другой чиновник. И скорее всего, никто отвечать не будет. Вот и экономят на всем, на чем экономить глупо. Глупо для нас. А для чиновника совсем не глупо.

Экономят на науке вообще, а в самой науке экономят прежде всего на подсобной рабочей силе – на ассистентах, лаборантах, секретарях, библиотекарях, подсобных рабочих. На всех тех, кто, не требуя большого образования (а то и опыта), мог бы освободить ведущих ученых от рутинного труда, высвободить им время для решения труднейших проблем, для новых открытий. Так обстоит дело в точных и естественных науках, а уж в гуманитарных и подавно. Кто из профессоров-гуманитариев имеет личного ассистента на кафедре? А кто может себе позволить нанять личного секретаря?

Помню, как профессор Петр Николаевич Третьяков тащил самолично лоток с черепками древней керамики из подвала, где располагалась камеральная мастерская, в свой отдел – своего кабинета у него не было (потом он уехал в Москву и стал референтом ЦК – вероятно, там у него уже не было недостатка в секретарях, лаборантах и кабинетах).

Часть этой проблемы решила компьютеризация. Среди ученых Петербурга я обзавелся компьютером одним из первых (привез из Германии в 1990 году). Эффективность моего труда сразу возросла втрое (я специально подсчитывал). Компьютер стал делать многое из того, что должен был бы делать мой секретарь – собирать и упорядочивать данные, вести статистические подсчеты, рассчитывать по формулам, превращать черновики в чистовики (а то ведь сколько было работы на машинке – перепечатывать раз за разом рукописи, правя и переставляя куски).

Но секретарь мне очень полезен был бы и сейчас. Много рутинной работы, где не нужны мои знания, способности и опыт. Где нужны просто образование, а лучше – хорошее профессиональное образование и желательно знание языков. Розыски в библиографии, сходить в библиотеки сделать выписки, сверить цитаты, справиться о наличии заданных фактов в литературе, отыскать и купить указанные книги, списаться с учреждениями, рассчитать по заданным формулам нужные параметры, сканировать тексты и рисунки и так далее.

Кто подсчитает потери нашей науки от глупой экономии?

Нередко мои ученики добровольно помогали мне в этой работе, брали на себя функции моих секретарей (я всегда с благодарностью отмечал их помощь, но редко был в состоянии обеспечить им достойное материальное возмещение). Меня утешает то, что сама эта работа их чему-то научила – все они ныне успешны в науке.

Владимир Познер вспоминал, что его многому научила работа личным секретарем Самуила Маршака.

Но скверно, что я не мог своим импровизированным секретарям оплачивать их труд, а мне их помощи было просто мало. Они ведь не могли сделать это своей основной задачей. И я был вынужден тратить свое золотое время, огромную долю своего золотого времени на рутинную работу, для которой не были нужны ни мои знания, ни мой опыт, ни мои способности, ни мои (прошу прощения за нескромность) дарования. А это значит, что огромная часть моего времени потрачена зря. Что я не сделал многих открытий, которые мог бы сделать. Для которых я был рожден.

 

5. Мой большой саббатикал

В этом году [2009] исполнилось ровно тридцать лет с выхода моей первой книги. Смешно, но мне тогда перевалило за пятьдесят. Статей у меня было много, а книги ни одной – и не предвиделось. Во-первых, к моим писаниям относились настороженно (это было не то, что требовалось), а во-вторых, у меня была огромная преподавательская нагрузка в университете. Зимою – курсы лекций, семинары, заседания, курсовые и дипломные работы, консультации, практические занятия, отчеты. А летом экспедиции…

Так бы и шло, но помог случай. Какие-то конъюнктурные изменения произошли в политике, и чья-то сверхактуальная книга тотчас вылетела из плана. Издательство дало знать по факультетам, чтобы подыскали готовую рукопись – заполнить брешь. У меня рукописи не было, но я сказал, что готов дать книгу в срок, а она должна была пойти в печать через полгода. В издательство я отнес «куклу» – толстую стопку случайно собранных листков с красиво отпечатанным названием книги на верхнем. В издательстве работали мои однокурсницы, они закрыли глаза. На кафедре мне на полгода уменьшили нагрузку, и за это время – дым из ушей – я сделал книгу. Она тоже была не совсем «то, что требовалось», но – то, что было востребовано. Шесть тысяч экземпляров разошлись враз.

После чего я снова включился в преподавательскую рутину. Но через три года я был арестован, а поскольку дело мое вело КГБ, то когда я еще через полтора года вышел на свободу, я обнаружил, что лишен степени и звания и меня никуда не берут на работу – даже учеником на завод. Безработным я был три года до выхода на пенсию в 1987 году, а еще через три года стал периодами преподавать в зарубежных университетах приглашенным профессором, еще через четыре года восстановлен в родном университете.

За это десятилетие перерыва в преподавании я написал почти все свои книги – у меня их сейчас больше двух [теперь, в 2016, уже четырех] десятков. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я поднял и разработал совершенно новые темы, даже забрался в смежные науки и овладел ими профессионально – мои труды в них не считаются дилетантскими.

В зарубежных университетах существует институция саббатикалов. Саббатикал (иногда говорят и «саббатикум») – это оплачиваемый творческий долгосрочный отпуск. Обычно на полгода или год. Используется для посещения других научных центров, работы в библиотеках и написания научных трудов. Нечто вроде нашей докторантуры, но отличается регулярностью – через каждые шесть-семь лет, где-то (особенно для перспективных ученых) интервал покороче – через три-пять лет, но непременно регулярно.

Волею судеб я получил за все двадцать лет предшествующей работы на кафедре один большой саббатикал – десятилетний. Он оказался неимоверно плодотворным. От западных саббатикалов он отличался только тем, что был неоплачиваемым. Приходилось подрабатывать – переводами, журналистикой. Но это не идет ни в какое сравнение с изматывающей работой преподавателя.

Когда я получил возможность вернуться в университет, у меня не было ни степени, ни звания. Они были сняты с нарушением ряда законов. Ох, для восстановления их предстояла долгая изнурительная возня без гарантии успеха: прежние «силовики» оставались на своих местах. Но зато у меня (фигурально выражаясь) было сделано и опубликовано несколько докторских диссертаций в нескольких науках. Я выбрал одну из них и защитил – единогласно. И ВАК, недавно лишавшая меня степени и звания, без промедления утвердила.

Что ж, я опередил многих коллег. Вряд ли кто-нибудь из них захочет пройти моим путем, но они бы сделали гораздо больше в науке, если бы получили свой саббатикал. Конечно, без помощи КГБ. Пусть не такой большой, но нормально рассредоточенный – и нормально оплачиваемый. Если мы хотим поднять нашу университетскую науку, да и уровень преподавания, то саббатикал – это первое, что необходимо ввести. И самое дешевое. Деньги, конечно, и на это нужны, но гораздо меньше, чем на современное оборудование, на библиотеки, на повышение зарплат, на приличное жилье для ученых…

Термин происходит от сокращенных выражений sabbatical leave, sabbatical year – «субботний отпуск», «субботний год». Точнее было бы сказать «субботоподобный». Или, если угодно, «воскресеньеподобный».

Ну почему от библейского «шаббат» в западной науке произвели умный «саббатикал», а у нас – только шабаш и шабашку?

 

6. Сан-Суси без короля

Написал я и сдал в печать «Историю антропологических учений». Культурную антропологию я охватил широко – сюда входят у меня в значительной мере и социологические учения, и географические, словом – это в большой мере история общественной мысли. Работая над этой книгой, я сделал любопытное наблюдение. Самые выдающиеся ученые в этой сфере имели нестандартное образование и уникальную позицию в обществе.

Нестандартность их образования заключается в том, что в эпоху распространенности и регулярности всеобщей средней школы и университета они были самоучками. Герберт Спенсер, положивший начало социологии и эволюционизму в ней, учился дома по нездоровью. Эдвард Тайлор, основатель эволюционизма в культурной антропологии, колледжа и университета не посещал, вместо этого учился только в квакерской школе, поскольку его готовили к карьере промышленника-предпринимателя. Науки и языки осваивал самообразованием. Самоучкой по сути был и Лео Фробениус, крупнейший этнограф и антрополог, создатель «морфологии культуры». Его первая книга, «Тайные общества Африки», написанная вразрез с традиционными этнографическими взглядами, вышла, когда автору был 21 год. Питирим Сорокин, известнейший социолог, до университета окончил только церковно-приходское училище. Да и в археологии учитель многих археологов и эрудит Флиндерс Питри был самоучкой. Возможно, нестандартность образования как-то сказывается на нестандартности мышления.

Еще интереснее случаи, когда научная деятельность оказывалась наилучшим образом обеспеченной не стандартным образом – карьерой университетского профессора или музейного работника, а удачным поворотом частной жизни – богатым наследством, или выгодной женитьбой, или дружбой с щедрым спонсором. Александр Гумбольдт отправился в свои импозантные путешествия, получив огромное наследство от матери. Результаты этих путешествий заняли 23 тома. Гумбольдт надеялся на поддержку Наполеона. Когда его представили императору, тот спросил: «Я слышал, вы собираете растения?» «Да, сир». «Моя жена тоже», – заметил император и отвернулся, утратив интерес.

Спенсер смог заняться по-настоящему научными исследованиями и публиковать их с 1853 года, получив наследство от дяди. Да, он проявил огромную трудоспособность, но где были бы все его многочисленные тома, если бы не это наследство? Эдвард Тайлор женился на состоятельной женщине Анне Фокс, и в результате смог целиком отдаться науке и путешествиям по музеям за свой счет. Второй основатель эволюционизма Джон Лаббок сам был банкиром. Макс Вебер, главный оппонент Маркса, смог целиком предаться исследованиям, только когда получил наследство от матери. У Джеймса Фрэзера, автора «Золотой ветви», жена стала по сути бесплатным помощником и считала это своей миссией. Эдвард Вестермарк, ревизовавший эволюционистские идеи о семье и браке, и сам имел деньги – он происходил из состоятельной среды.

В археологии можно наблюдать ту же картину. Генерал Лэйн-Фокс, развивавший эволюционистские идеи в изучении оружия, в пожилом возрасте получил в наследство огромное имение от барона Питта Риверса, а с ним и родовое имя. Под этим именем он и вошел в археологию как основатель эволюционизма, так как развернул крупномасштабные раскопки в своем имении и разработал их методику, а также создал музей, где расположил коллекции по линиям эволюции. Ну, богатство Шлимана общеизвестно. Артур Эванс производил раскопки Кносса на Крите на собственные деньги. В России одним из создателей археологии был граф Алексей Уваров, сын министра С.С. Уварова; археология начиналась в его имении.

Всякое общество с классовым расслоением имеет много недостатков. Но одно из преимуществ такого общества, в частности капитализма, – это образование слоя людей с достатком, свободных от заботы о дне насущном. Конечно, эти люди далеко не всегда используют свое свободное время и средства на науки, искусства и изобретения, особенно у нас: покупают яхты, виллы, дворцы, футбольные команды. А если и используют, то далеко не всегда это приносит выдающийся результат – нужен еще и талант. Но когда люди с талантом появляются в этом слое или приобщаются к нему, то результат обычно далеко превосходит все, чего может достичь общество, обеспечивая ученых в предусмотренном регулярном порядке и требуя от ученого отмеренный взамен труд. Потому что ничто не сравнится по плодотворности со свободной мыслью. В Древней Греции схолэ (отсюда общеевропейское «школа», school, Schule) – это был культурный досуг, это была цивилизация досуга…

Особенно это относится к фундаментальным наукам. Польза от открытий в них необозрима, но проявляется только много лет спустя. На исследования в этой сфере государство наиболее скаредно дает деньги и наиболее живо отнимает. Стремление к немедленному эффекту очень близоруко. Изобретатель пенициллина сэр Александр Флеминг на вопрос о том, думал ли он, затевая эту работу, о благе человечества, которому его открытие продлит жизнь на десятилетия, ответил откровенно: «Нет, я просто забавлялся, ставя опыты. А изобретение – результат нечаянности, случайного наблюдения». Когда Фарадея спросили, какая польза может быть от открытого им электричества, он, подумав, ответил: «Можно будет делать забавные игрушки». Я часто вспоминаю афоризм академика Л.А. Арцимовича: «Неизвестно, на какой веточке большого древа науки вырастет золотое яблоко успеха. Холить нужно все древо». И мудрый садовник подкармливает и пестует весь сад.

Если бы общество могло выделить ряд молодых ученых, проявивших энтузиазм и талант, и снабдить их крупными ассигнованиями на всю оставшуюся жизнь, предоставив возможность бесконтрольно распоряжаться этими средствами, некоторые средства, возможно, были бы потрачены впустую, но общим результатом был бы сильный прорыв в науке.

Король Пруссии Фридрих II был странным сочетанием вольнодумца и любителя наук (особенно в молодости) с солдафоном и агрессором (особенно ближе к старости). Для отдохновений и забав (не всегда благонравных) он удалялся в свой загородный дворец, который назвал по-французски Сан-Суси (sans souci – в переводе: без забот). Там он окружил себя философами (в их числе был и Вольтер), либертинами и учеными. Они жили там действительно без материальных забот, были снабжены книгами и инструментами для исследований. Но вполне без забот там мог себя чувствовать только сам король, и то не всегда. Прочие должны были заботиться о том, чтобы ему угождать.

Для ученых я мечтаю о Сан-Суси, где король не предусмотрен…

 

7. Неприличный анекдот

Мой молодой приятель пришел ко мне растрепанным и расстроенным.

Что стряслось?

Да получил нагоняй от зава кафедры.

За что?

Прогулял несколько дней.

Как же так?

Так ведь с ее же разрешения. Подрабатывал. Деньги позарез нужны. Жениться надумал. Зав разрешила, а пока меня не было, я понадобился…

Приятель окончил один из престижных питерских вузов – со звучным именем, расположенный в одном из дворцов, известных по всей России. Приятель не коренной питерец, прибыл из провинции – и вот же, оставили в штате вуза! Значит, оказался очень успешным и перспективным. Действительно, его первые лекции нашли очень теплый прием у студентов, а помещенные в Интернет вызывают поток писем. Статьи его принимают лучшие питерские журналы. На кафедре он ведает компьютерным обеспечением. Словом, парень современный и интересный.

Между тем собрались гости. Поздравляли приятеля с предстоящей женитьбой: невеста очень хороша, тоже чрезвычайно успешная студентка, только другого вуза. Это какие же способные будут дети! Вот достойное решение демографической проблемы, о которой говорили и президент, и премьер. Только свадьба все откладывается и откладывается: самим на жизнь не хватает, да и негде жить.

– Так ведь для таких, как вы, придумана ипотека!

– Ну, сказали! Это с моей-то зарплатой… Мне и прожить-то самому хватает только на неделю, и то если о-оооочень экономить. Вот в сентябре утвердили новые тарифные ставки. Ректор всем разослал уведомления. Хотите взглянуть?

Читаем:

«Во исполнение постановления Правительства РФ от 05.08.2008 г. № 583 „О введении новых систем оплаты труда работников федеральных бюджетных учреждений“… должностной оклад… по должности… отнесенной к профессиональной группе № 3 квалификационному уровню № 2, установлен в размере… при условии полной отработки месячной нормы рабочего времени…»

Не понял.

– А зарплата-то изменилась по новой тарифной сетке? – спрашиваю.

– Да нет, – говорит, – зарплата осталась прежней.

Зарплата действительно анекдотическая. Я говорю:

– Ну, Вас же, конечно, взяли на четверть ставки, как это сейчас водится. Наверное, нужно добиваться, чтобы взяли на полную ставку…

Приятель посмотрел на меня задумчиво и сказал:

– Хотите анекдот? Только предупреждаю: анекдот неприличный.

– Ну, здесь все взрослые. Иногда можно и неприличный.

– Летит в самолете старичок. Сходил он в туалет и забыл застегнуть ширинку. Подходит к нему смущенная стюардесса и тихонько говорит: «Простите, у Вас там внизу кончик торчит». Старик тоже смутился, опустил голову и говорит: «Смейтесь – не смейтесь, но это не кончик. Это весь».

А теперь самое время назвать зарплату, официально положенную молодому парню с высшим образованием, начинающему читать лекции в одном из лучших петербургских вузов: 3900 (прописью: три тысячи девятьсот) – рублей, не долларов. В месяц!!! Это чуть больше 120 долларов. Когда один квадратный метр жилплощади стоит несколько тысяч долларов.

Естественная реакция на такое сообщение – недоверие и догадки: срезание зарплат, вероятно, есть результат кризиса. Нет же, зарплата осталась та же, что и до кризиса. А может быть, кризис неплатежей пришел к нам вовсе не из-за рубежа, а стал естественным результатом таких вот зарплат массе населения? Им просто не из чего было платить и покупать товары. Все в долг, в кредит. Накапливалось, накапливалось и – ррраз! Кризис.

А приятелю остается радоваться тому, что академики получили надбавку, и их зарплата увеличилась до 60 тысяч. Но если откладывать свадьбу до того времени, когда он станет академиком, то будут ли академики решать демографическую проблему? Боюсь, что в этом они окажутся значительно слабее рядовых научных работников. Как тот старичок. По крайней мере, в среднем.

Я не называю вуз, чтобы не смущать бедного старичка-ректора.

Анекдот оказался действительно неприличным. Все очень смеялись.

А надо плакать.

 

8. Чаепитие в Кембридже

Чаепитие в Англии – не такой ритуал, как в Японии, но это обычай, не менее устойчивый и распространенный. У нас в магазинах полно английского чая, хотя растет-то он не в Англии. «Пиквик», «Грей», «Брекфест ти»… Чай пьют англичане и утром, но чаще – кофе. Сразу после обеда тоже, и заедают сыром. Но зато через несколько часов господствует чай – трапеза файв-о-клок даже свое повсеместное название получила именно от английского обозначения ее времени. В университетских городках уйма не только пабов, но и маленьких уютных кафе, где достаточно просторно, чтобы вдвоем или целыми компаниями посидеть за чашкой чая минут пятнадцать-двадцать. В Кембридже, разумеется, тоже. А где чай, там беседа…

Получил я новую книгу из Кембриджа. Автор – моя старая знакомая Памела Смит. Называется книга «Великолепная особенность» (A splendid idiosyncrasy) – так один философ фигурально обозначил первобытную археологию, бурным развитием которой в первой половине XX века Кембриджский университет отличался от всех других университетов Англии и мира. Вот Памела Смит и захотела выяснить, что привело к такому доминированию Кембриджа в этой сфере, почему данная дисциплина получила там такую возможность и как реализовала ее.

Книга начинается и заканчивается описанием и анализом совместного чаепития, и на всем протяжении книги не раз заходит речь о чае. Дело в том, что исследование Памелы Смит выполнено в манере (или лучше сказать в методике), называемой у нас «исторической антропологией науки». Это изучение быта ученых, их, так сказать, субкультуры и стереотипов поведения, и стремление выяснить, как эти условия отражаются на успехах науки.

Мне повезло. В свои аспирантские годы я, будучи одним из молодежных активистов, входил в круг молодежи, группировавшейся вокруг ректора Александра Даниловича Александрова, впоследствии академика. Мы бывали у него дома. Это было в 1960-е годы. Знал я и его сына Даню. С тех пор Даня вырос и стал исследователем истории науки, как раз в духе «исторической антропологии науки».

В 1994 году Даниил Александрович Александров, профессор Европейского университета, опубликовал пионерскую статью этого направления в «Вопросах истории естествознания и техники». Взяв термин у Арона Яковлевича Гуревича, развивавшего идеи французских историков культуры, он рассматривал роль литературных салонов XVIII–XIX веков, философских и научных кружков, меценатства и коллекционерства. В недавнем докладе в клубе «Контекст» он развил эту идею применительно к бизнесу, обращая внимание на роль неформального общения при заключении важных сделок и союзов – например, в России роль совместных поездок в баню. За ним последовала Ирина Владимировна Тункина, заведующая Архивом РАН. Она опубликовала в 2002 году толстую историографическую книгу «Русская наука о классических древностях Юга России», в которой показала, как отражались на состоянии науки внутренние коллизии разных групп ученых – столичных и провинциальных, приближенных ко двору и захолустных, чиновных и непричастных к государственному аппарату, профессионалов и любителей, коренной национальности и эмигрантов и так далее

В Англии также с начала 1990-х годов и тоже под воздействием французских социологов и историков культуры (Фуко, Бурдье, Латура) сложилось похожее направление в историографии и науковедении, под несколько неудачным, дезориентирующим названием «география знаний». Имеется в виду место активизации научной мысли, будь то лаборатория, класс, буфет или экспедиция. Некоторые авторы уже высказали сомнение в том, что основные успехи науки рождаются в «незримых колледжах», охватывающих континенты, – так они только распространяются, а зарождение идей происходит в значительной части при непосредственном общении лицом к лицу, и часто в неформальной обстановке, когда мысли обмениваются и скрещиваются свободнее. Пабы, кофейни, клубы ученых, вечеринки, спортивные состязания и т. п. – вот о чем речь. При таком общении возникает очень важная для обмена научными идеями вещь – доверие.

Одна из работ о «науке как социальной практике» называется «Высокий чай у циклотрона» (Livingstone 1996). «Высоким чаем» называется в Англии вечернее чаепитие с плотными закусками.

Присланная мне книга 2009 года решает в этом ключе проблему успехов кембриджской археологии. Конечно, автор прекрасно понимает, что очень важны и другие условия – достойное финансирование, просторные помещения, высокий конкурс студентов, выдающиеся ученые в штате и т. п.

Но в начале Кембриджской археологии стоял Майлз Беркит, который не был ни оригинальным исследователем, ни серьезным лектором (больше уповал на анекдоты), не имел даже университетского образования вообще. Приверженный религии, он, преподавая эволюцию человека на археологическом материале, в 1920-е годы решал вот какую основную проблему: вдохнул ли Бог душу живу в человека в верхнем палеолите или раньше? Но, поработав с крупнейшими археологами мира (аббатом Брейлем, Обермайером, Картальяком), он знал материал, и студенты очень его любили – он приохочивал их к археологии и создал основу для дальнейшего развития. Спустя более полувека его бывшие студенты, ныне профессора, вспоминают не его наивные толкования, а его душевность, великолепную атмосферу его семинаров и не в последнюю очередь чай со свежей выпечкой, который подавала к столу его приветливая супруга, – Майлз был зажиточным человеком, и семинары проходили у него дома.

Следующий руководитель археологии в Кембридже Грэйм Кларк был ученым всемирной славы, новатором и автором замечательных книг, безусловно авторитетным лектором, но человеком холодным, сумрачным, малодоступным и язвительным. По выражению сморщенного лица его создавалось впечатление, что во рту его всегда лежал ломтик лимона. Я его помню очень любезным, он водил меня по Питерхаузу – древнейшему колледжу Кембриджа, показывал средневековые фолианты, но студенты держались поодаль. Студенты его боготворили и побаивались. На чай и к нему приглашались, но по особому поводу.

Однако в каждом университетском здании существует непременно tea-room, чайная комната – просторная, добротно и уютно обставленная. Ее не занимают под другие надобности. А вокруг зданий разбросано множество маленьких кафе, где по доступным ценам можно выпить чая или кофе с печеньем или булочками. К несомненным вкусовым удовольствиям и утолению голода и жажды добавляется то, что чай и кофе тонизируют мозг, дают толчок мыслям. Пользуются этими чайными и кофейнями все – студенты и преподаватели, исследователи разных отраслей.

Памела приводит случай с учеником Грэйма Кларка Дэвидом Кларком (они не родственники). Молодой Кларк вскоре прославился своей прорывной книгой «Аналитическая археология», в которой проводил идеи «новой географии», и вводил математические методы и использовал первые компьютеры, матричный анализ. Критики сравнивали появление этой книги с разрывом бомбы. Он рано умер, и в Англии чтут его память, собираясь раз в два года послушать «кларковскую мемориальную лекцию» (мне была оказана честь прочесть первую лекцию этого цикла в 1993-м). Кларк считается одним из основателей «новой археологии» и в высшей степени оригинальным (что в общем верно).

Но, расспрашивая кембриджских старожилов, Памела выяснила, что в студенческие годы Дэвид общался в колледже с зачинателем «новой географии» Хэгеттом, а позже приятель Дэвида, студент-археолог, познакомил его со своим соседом по комнате аспирантом-физиком Биллом Истербруком, который занимался программированием и матричным анализом. Знакомство пошло на пользу.

Надо заметить, что в университетских городках Англии профессора квартируют неподалеку от студентов, а если университеты (как Кембридж, Оксфорд, Дарем) состоят из колледжей, то неженатые профессора и все преподаватели живут в тех же зданиях, что и студенты, причем без деления по факультетам. На свои кафедры студенты уходят на занятия, а, вернувшись, занимаются языками, спортом и домашними заданиями в библиотеках колледжей, в колледжах едят и спят. Так осуществляется сближение студентов с преподавателями, и реализуется основная идея университетов – интеграция наук.

Так ведь в России чаепитие – тоже старый обычай: чайники и самовары всех видов, в самом высшем свете – сапог для раздувания, народ попроще обойдется кипяточком без сапожной приправы. Чай с вареньем, чай с лимоном (по-русски), а к чаю пирожки всех сортов… Как было бы славно у нас учредить такую же простую вещь – tea-rooms на факультетах и кафешки поблизости для неформального общения!

Ох, реально ли это? Во-первых, обделенность вузов и научных институтов свободными помещениями – а если появятся, их поскорее сдадут каким-нибудь богатым фирмам под офисы (денег же нет). Если есть буфеты, то с длиннющими очередями за чахлым винегретом и сиротскими котлетками. Во-вторых, близ вузов арендовать помещение под кафе – это же надо быть Крезом (или вздуть выше вина цены на чай). Об уютности я уж не говорю. Вот и выходит: чтобы общаться за чаем, нужно ехать в Кембридж. Или пить чай на своей кухне. Там и привычное для России общение – с доверенными гостями.

Вам с сахаром или без?

 

9. Разорванный договор

В мае нынешнего года я был оппонентом на докторской диссертации в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамере) РАН. Это бывший Институт этнографии, разжалованный в Музей. Пришлось посидеть пару дней над чтением фолианта, да и продумать нужно было, откровенно говоря, свою позицию. С одной стороны, диссертация была выполнена на высоко профессиональном уровне, заострена против неосновательных построений. С другой стороны, автор был столь осторожен сам, что в работе не было смелых и интересных идей. Годится ли такая диссертация в докторские? Не буду занимать читателя своим выводом, не о том речь. Скажу лишь, что другие оппоненты поздравили меня с тем, что мой отзыв был интересно аргументирован, а решение ученого совета отражало мои мысли.

Я честно выполнил свои обязанности. День самой защиты также практически выпал из работы (в моем возрасте продвижение на защиту и с защиты тоже занимает немало времени).

Разумеется, перед защитой я подписал все нужные документы – договор с ученым советом, акт сдачи-приемки работы. Меня несколько удивило, что расплатиться со мной Ученый совет не смог сразу, просили прийти через пару недель (за несколько месяцев до того я был оппонентом в Институте истории материальной культуры РАН, там расплатились сразу после защиты).

Через пару недель позвонили, назначили прием в бухгалтерии, на днях поехал. Встретили меня с некоторым смущением и суетой, попросили договор, а когда я подал его, его тут же порвали. Правда, при этом очень смущались и извинялись. Попросили заполнить новую бумагу, где стояла вдвое меньшая сумма: вместо 4700 рублей – 2700 рублей. За вычетами – 2300.

Объяснили, что финансовое управление Академии наук внезапно спохватилось, что руководителям и оппонентам аспирантов академические институты платят слишком много, хотя уже полтора года должны платить вдвое меньше. Оно прислало особый приказ немедленно прекратить разбазаривание государственных средств. Вот и пришлось разорвать подписанный с печатями договор. Хотя это и подсудное дело.

Я не пошел в суд – в конце концов, дамы в бухгалтерии не виноваты. Поступают как велено. Я лишь поинтересовался, что это за акт, на основании которого…

Мне ксерокопировали: «Распоряжение Президиума Академии наук от 16 февраля 2009 г. за № 10115-103. О размерах выплат за руководство аспирантами в учреждениях РАН. В связи с принятием решения Министерством здравоохранения и социального развития о признании утратившим силу постановления Министерства труда от 21 января 1993 г. № 7… (это о прежних ставках почасовой оплаты) и в соответствии со статей 4 Устава РАН… с учетом… (а вот тут самое интересное!) – с учетом принятых Правительством РФ решений о повышении размеров оплаты труда работников бюджетной сферы…»

Тут можно ожидать, что в связи с общим повышением оплаты повысят и оплату за аспирантов. Ан нет! Все как раз наоборот. Оплату руководителям аспирантов и оппонентам диссертаций ПОНИЗИТЬ ВДВОЕ. А то зажрались! Раз там повысили, здесь понизим. Логика известная: если зарплата повысится, то надо взвинтить цены, поднять квартплату, ликвидировать льготы. Если убрали какой-нибудь налог, надо ввести другой вдвое выше. Но продолжим чтение:

«Установить с 1 января 2009 г. следующие размеры выплат научным работникам и руководителям научных учреждений РАН за руководство аспирантами и докторантами (за 1 час):

кандидату наук – 450 рублей;

доктору наук – 550 рублей».

А оплата мне рассчитывается из норм часов на оппонирование. Ну уж если на то пошло, то я не работник бюджетной сферы и не руководитель научного учреждения РАН! Я привлечен к оппонированию абсолютно со стороны. Я сделал одолжение Институту РАН, честно выполнил свои обязанности и не понимаю, почему договор, заключенный со мною, разорван.

Под документом о повышении через понижение стоит печать Президиума Академии наук и подпись вице-президента академика А.Д. Некипелова – того самого, у которого были мелкие недоразумения в связи с экономией времени на писание монографии. Так как мне эти методы зарабатывания не подходят (мне они, как говорят нынешние студенты, влом), то я протестую по поводу повышения через понижение и разрывания договоров. Я вообще отказываюсь одобрять систему соотношений, при которой наш иностранный аспирант получает стипендию, превышающую заработки всех его русских руководителей, консультантов и оппонентов вместе взятых.