1. Парадокс в названии

Вы не заметили, что название нашей газеты (где почти все статьи этого сборника впервые напечатаны) парадоксально? Это газета ученых, занимающая просветительские и, если не прямо антирелигиозные, то уж во всяком случае нерелигиозные позиции, а «Троицкий вариант» – это ведь из религиозного репертуара. Происхождение этого названия понятно, его связь с религией – многосторонняя. Всероссийская газета возникла из газеты Троицкого наукограда, а название городка Троицка – от храма, того – от Троицы. Но парадокс и в самом этом понятии. Троица – это триединый бог в трех лицах: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой.

Если бы я был верующим, то парадокса бы для меня не существовало: ну верую, потому что предки веровали, потому что церковь так учит – и все дела. А что несуразно, так говорил же Св. Тертуллиан вроде бы: «Верую, потому что абсурдно». В самом деле: если укладывается в логику, то и вера для признания не требуется. А вот ты поверь в несуразное! Но я поверить в несуразное не могу. Я неверующий, вольнодумец, хочу проверять все логикой, выяснять происхождение, механизмы образования. Тут и возникают проблемы. Для меня это проблемы, естественно, не теологические, а исторические и очень занятные.

Догмат Троицы отличает христиан от родственных религий. Иудаизм, из которого христианство выделилось, отличается строжайшим монотеизмом (сохранившим, правда, следы былого многобожия: одно из имен бога в Библии «Элохим» означает «боги», другое, «Адонаи» – «судьи»). Мессия (Мешиах) – это пророк, который только должен прийти в будущем. А вообще пророки – Исайя, Иеремия и другие – имеют видения бога, но сами на божественность не претендуют. Мусульманство основной своей молитвой утверждает: «Нет бога, кроме Аллаха, а Магомет – его пророк!» Бог в трех лицах – это, конечно, нарушение не только логики, но и монотеизма.

Самое любопытное – что в Библии нет ни малейшего упоминания о Троице. Ни в Ветхом Завете, ни в Евангелии. Правда, христианские теологи истолковывают некоторые места Библии как имеющие в виду троичность бога, но это все натяжки. Первое четкое упоминание Троицы (Триада) содержится у Феофила Антиохийского, жившего во II веке н. э. Но – вот удивление! – это не Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой, а «Бог, Его Слово и Его Премудрость»! Только Тертуллиан, писавший в начале III века, впервые употребил термин в современном смысле.

Ссылаются еще и на Иоанна, у которого «Отец, Сын и Дух Святый, и сии три суть едины», но из всех старых рукописей Евангелия, коих около 400, начиная с IV века, этот стих содержат только две – XV и XVI веков. Так что это несомненно благонамеренная подделка эпохи борьбы с ересями.

Оформил это учение как догмат церкви Никейский собор 325 года.

Так что лишь в III–IV веках н. э. Троица вошла в христианскую догматику, а ранние христиане ее не знали. Зачем ее ввели, более-менее понятно – чтобы всемерно возвысить фигуру Иисуса Христа, утвердить его как Бога, не нарушая в то же время принципа монотеизма. Культу Христа в это время в Римской империи приходилось бороться с другими культами – почитанием римских богов, митраизмом, вспышкой культа Антиноя. Все это боги, а Иисус будет только пророком? Это нужно было преодолеть.

Но почему не слить его просто с образом Бога? Почему не ввести на небе дуумвират? Почему не вообразить фигуру типа двуликого Януса? Зачем потребовался святой дух, как некое третье лицо божества? Это интересная проблема. Видимо, тут уже сказались подспудно действовавшие механизмы привычного формирования магических коллективных сил, сказались представления о сильных числах. Еще Аристотель придавал числу три значение «все». На древнем Востоке, в Греции и Риме многие божества выступали втроем. У греков три Парки, три Грации, три Хариты, трехглавый Цербер. У римлян три Фортуны, tria fatae, tres faciunt collegium, у германцев три норны, трехглавые божества у кельтов. У индусов Брахма носит название «отец», Вишну отождествляется с Кришной, сыном Брахмы, а Шива воплощает божественный дух, и все вместе они именуются Тримурти, как и три тела Будды, – очень схоже с Троицей. Немецкий ученый Узенер написал большую статью, в которой собрал множество таких проявлений приверженности древних числу три в мифологии.

Таким образом, в формировании Троицы сказался своеобразный компромисс монотеизма с живучим и проступающим исподволь язычеством. Но это и вообще во всей системе христианства чувствуется. Дело не только в том соединении языческих обрядов, обычаев и привычек, которые получили в России название «двоеверия». Дело еще и в том приближении функций священных фигур к божественным, которое, при формальном признании монотеизма, фактически приближается к многобожию: Богоматерь, пророки и святые не признаются богами (официально), но им молятся, приносят жертвы (например, ставят свечи), водружают идолов (скульптуры и иконы), на них также крестятся и молятся, ожидают от них чудес.

Мудрено ли, что Троицу далеко не все христиане признают! Ее решительно отвергали ариане (объявленные еретиками), ныне не принимают Свидетели Иеговы, мормоны, унитарии, субботники, адвентисты Седьмого Дня. Не признавал Троицу и Лев Толстой. В своем «Исследовании догматического богословия» (Полное собрание сочинений в 90 томах. Т. 23) в главе II «О боге, троичном в лицах» он писал:

«Троица есть бог. Что есть бог и как он существует, превышает мое разумение. Но если существо бога превышает мое разумение, то я и не могу ничего знать о существе божии. Если же мы знаем, что он есть триедин, то надо сказать, что мы разумеем под этим знанием… Ибо если я, не понимая, скажу, что я верю, и все, кто скажет, что он верит, что бог один и три, тот солжет, потому что нельзя верить в то, чего не понимаешь. Язык повторить может, но верить нельзя в слова, которые не то, что не имеют смысла, а прямо нарушают здравый смысл».

Надо оговорить, что и христианские конфессии, признающие Троицу, признают ее по-разному. Безоговорочно признают католики – в их вероучении Святой Дух исходит и от Отца и от Сына, а в православном вероучении – только от Бога Отца. Сын чуть ближе к простому пророку.

С другой стороны, популярность Троицы в православии значительно выше, чем в католичестве и протестантских церквях. Сколько у нас Троицких соборов, сел Троицкое, городов Троицк! Мне представляется, что дело здесь совсем не в особом пристрастии русских к нарушениям логики. Просто здесь сказывается более живо сохранившаяся у восточных славян традиция весенних языческих праздников: с иудейской Пятидесятницей, к которой христианская церковь приурочила снисхождение Святого Духа на апостолов и тем самым отмечание Троицы, совпадают важные языческие славянские праздники – «родительская суббота» (поминание предков), семик и другие.

И уж глубоко под всем этим, в глубине, измеряемой тысячелетиями, проступает приверженность огромных массивов населения разным числовым предпочтениям – тут уж я могу включиться как археолог. В Подунавье, где был большой приток переднеазиатского населения, и на Кавказе, предпочитали число три. Если ставили сосуд на ножки, то их три. Если размещали ручки, то по треугольнику. Индоевропейцы, к которым принадлежат славяне, вообще-то искони предпочитали число четыре. Это культуры северной и центральной Европы. Когда там делали ножки, то четыре. Когда там делали сосуды, то ручки размещали крестообразно, и даже если три ручки, то не в треугольном расположении, а по трем концам воображаемого креста. Четыре стороны света, квадратные дома…

А Троица шла с Юго-Востока. «Троицкий наукоград» – это, конечно, антагонистическое словосочетание. Все равно как «атеистическая епархия». Но говорят же верующие и неверующие по традиции «слава богу» (возглас облегчения), «ради бога» (просьба и разрешение), «спасибо» из «спаси боже» (благодарность). Для большинства эти слова утратили свой прямой смысл и стали простыми знаками учтивости в соответствующих ситуациях. А «Троицкий вариант» – не вариант веры, а название газеты ученых, весьма далекой от религии.

 

2. Верующий ученый

Есть у меня хороший знакомый, можно сказать, приятель. Он профессор-философ, завкафедрой и декан факультета. Позиционирует себя как верующий. А я атеист. Не агностик, а именно атеист. Для меня вера в бога, в богов, в дьявола, в чертей синих, в чертей зеленых и красных, в лешего, в домового, в кикимору, в зловредность черной кошки абсолютно одинаковы.

Разница между верой и суевериями – только в оформленности и обзаведении церковными институциями. А также в направлениях деятельности и характере обрядности. В одни периоды религиозные общности нацелены больше на разобщение людей, войны и кровь, в другие – на объединение людей, благотворительность и книжность. От самих религиозных идей это обычно мало зависит.

Мы с приятелем редко спорили, как-то не заходила речь. Но вот начались споры о предлагаемом внедрении курса основ православия в школу. Старый профессор М.С. Каган, учитель моего приятеля, опубликовал статью против этой новации «Не могу молчать». Мой приятель вспылил и выступил против своего учителя со статьей «Надо бы помолчать!». К сожалению, Каган (он был очень стар и болен) замолчал навеки. А я в электронном письме к верующему философу взялся ответить за покойного атеиста. Завязалась переписка. С моего разрешения приятель опубликовал ее в своей очередной книге. А я с его разрешения – в своих мемуарах.

В завершение этой дискуссии я обратил внимание на то, что в той же книге, где он опубликовал нашу дискуссию, этот философ помещает размышления, которые совершенно не вяжутся с его позицией веры. Например:

«1. Я не имею основания верить в ТУ веру и в ТАКОГО Бога, которые мне предписывает церковь от имени ТЕХ людей (слишком людей!), с которыми когда-то давно якобы откровенничал Бог.

2. Чем люди „эпохи божественного откровения“ были лучше нас: почему с ними Бог поделился, с нами – не желает?

3. Почему чудеса Христовы – не повторяются, они лишь зафиксированы „преданием“?

4. Говорят: нужна вера. Я спрашиваю: кому нужна? Ведь не Богу же?

5. Всеведение церкви не подтверждается. У меня складывается мнение, что церковь – возмутительная самозванка и величайшая грешница в мире. Нет никаких разумных доказательств, что именно церковь выполняет священную волю Бога».

Парадоксально, что этот человек выступал в защиту преподавания основ православия в школе, а мне назидательно приводил примеры верующих ученых.

С наукой религиозность плохо сочетается. Хорошее доказательство – сам верующий философ: как только мой оппонент брался за логику, его религия теряла пульс.

Феномен верующего ученого нередко используется церковниками для подтверждения всесилия религии. Но верующий ученый не допускает религию в сферу своей научной деятельности. Как только он это сделает, он перестанет быть ученым. Многие доверяют слухам, что Павлов веровал (и я раньше, каюсь, доверял). Слухи ошибочны, истинные воззрения Павлова сейчас известны. Но если бы ученый типа Павлова и веровал, ни один его опыт не исходил из его религиозных воззрений. Все они базировались исключительно на его научных принципах. Осенял ли такой ученый своих собачек перед опытом крестным знамением или не осенял, в описание опыта это не входило и ничего в нем не изменяло.

В науке правит бал логика, на отдельного ученого воздействует и психология. Ему лично может помочь олицетворение природных и социальных сил как богов, а кому-то этого может и не потребоваться. Думаю, что те, кому этого не требуется, более последовательны как ученые.

Как известно, Лаплас на вопрос Наполеона о месте Бога в его системе мира, ответил: «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе». Я тоже. А вы?

 

3. А индекс Хирша ни при чем

В «Троицком варианте» № 125 от 26 марта 2013 года помещено интервью редактора выпуска Наталии Деминой с профессором-физиком католического университета Радбауда в Нидерландах, православным эмигрантом из СССР Михаилом Кацнельсоном. Интервью названо «Многие в наше время верят только в хирш-фактор». То есть в показатель ссылок на автора в престижных мировых научных журналах.

Содержание интервью – взаимоотношения науки и религии. Профессор поведал, что он обычно не вступает в религиозные дискуссии, «иначе набегают всякие слаборазвитые существа, и начинается». Он поясняет: «Почти нет людей (я во всяком случае почти не встречал), которые на серьезном уровне разбирались бы и в науке, и в религии». Он признает, что у церкви много достойного критики, но «для православного вопрос один: действительно ли причастие или недействительно». Если действительно, то «все эти „попы на Мерседесах“ – это просто не о том». Профессор считает, что «по сути, в основе веры и в основе религии… лежит определенный тип опыта. Внутреннего опыта. Религиозного. Если угодно, мистического. Если у человека такого опыта нет, ну, живет он себе и живет. Осуждает попов на Мерседесах, и все такое прочее… А если такой опыт есть, это очень страшная штука. Его просто необходимо организовать и упорядочить. Иначе разорвет в клочья».

На вопрос о том, не является ли атеизм разновидностью религии, профессор отвечает: «Очень многие считающие себя атеистами на самом деле язычники и идолопоклонники. Верят, например, в богов науки и прогресса. Это, конечно, религия. Но плохая».

Название интервью взято из следующего высказывания профессора: «Ну, вот, мы с Вами вместе боремся с убеждением, что наука и вера несовместимы». А молодежь «полезет в Веб оф сайенс, посмотрит на мой хирш-фактор и прочие причиндалы (знаете, многие в наше время в Бога не верят, а в хирш-фактор верят). И, может быть, призадумаются. Слово за словом, и книги мои вышеупомянутые (о религии. – Л.К.) захотят пролистать».

Интервью это вызвало на сайте газеты немало критических комментариев. Указывали, что в книге Кацнельсона нет физики, а есть нагромождение цитат о начале времен из религиозных источников, достоверность которых автора не интересует, проблемой соотнесения вымысла с реальностью он себя не утруждает. О доказательствах существования бога – ничего, а без этого все теряет силу.

Не хотел ввязываться в дискуссию по этой статье, но прочел комментарии и не удержался. Автор уверяет, что настоящих, убежденных, последовательных атеистов почти не встречал. А я считаю себя именно таким. Я не делаю себе идолов ни из науки, ни из прогресса, я в них не верую, я вижу их слабости, но об этом дальше. А что до бога, то я, как Лаплас, не нуждаюсь в этой гипотезе.

Я могу понять верующих, они уповают на некую сверхъестественную силу, которая решит их внутренние проблемы – моральные, волевые и познавательные (их бессилие). Для других это психологическая палочка-выручалочка для убегания от проблем личного характера – ожидания собственной смерти, встречи со смертью близких, непереносимости осознать расставание навсегда. Из особо рьяных, которых обуяли эти внутренние психические проблемы, образуются пророки, из менее агрессивных – адепты, а в сочетании с хитрецами и жуликами – строятся церкви, возводятся церковные традиции.

Труднее понять верующих ученых, но им, очевидно, тоже нужно справиться с психическими проблемами («разорвать может»). Феномен известный: часто у психопатических личностей эти вывихи сочетаются с обострением математических способностей. Такие ученые не могут справиться с объяснением первоначальных сил и персонифицируют их в виде бога, взяв его из старинных книг и мифов, – тогда их воображение лучше работает. Если это им помогает – сделайте одолжение!

Но когда из этих личных психологических и пропедевтических вспомогательных средств делают высокую теорию (теологию) и начинают строить общественные организации, взимать дань и карать неверных – я протестую. И никакие «Хирш-факторы» и нобелевские премии для меня не служат извинением или оправданием. Держите свою религию при себе, не внедряйте ее в школу и вуз, не подчиняйте ей прессу, не мешайте мне и моим коллегам познавать мир без нее, без этих шор.

Почему из всех религий в данном случае выбрано христианство? Вроде буддизм яснее и бескорыстнее, а иудаизм старше и исконнее. Почему из всех христианских деноминаций выбрано православие? Уж протестантизм (в силу своей критичности) ближе к науке и менее догматичен. Да еще, выбрав православие, жить в Нидерландах и работать в католическом университете… Уж очень своеобразная логика.

А что атеизм рассматривается как тоже религия («нулевая»), это очень характерно. Они не могут себе представить человека без религии, без идолов. Нужно ли непременно верить в науку и прогресс? На мой взгляд, можно служить науке без того, чтобы в нее веровать, а в прогресс и того менее. Добиваться прогресса – иное дело. Не говоря уж о том, что религия и вера – не одно и то же. Вот религия и суеверие – одного поля ягоды. Различие только в канонизации.

Несколько замечаний по тексту профессора Кацнельсона.

«Почти нет людей, которые на серьезном уровне разбирались бы и в науке, и в религии». Автор этих слов льстит себя надеждой, что уж он-то разбирается и в том и в другом. Но «Хирш-фактор» (поверим ему, не проверяя, что высокий) отмечен только в науке. На религиозные дела он не распространяется. Автор надеется на то, что научная молодежь поверит ему потому, что верит в индекс Хирша. А ведь это надежда на ловкость рук. Так академик Фоменко считает, что его книгам по истории все должны верить, потому что он академик по математике. Академик Рыбаков считал, что все поверят его языковедческим фокусам, коль скоро он академик по археологии. Задорнов считает, что надо верить его патриотическому языкознанию, коль скоро он популярен как юморист. Не выносил бы я название хирш-фактора в название статьи.

«Режимы приходят и уходят, а Иисус Христос и вчера, и сегодня, и вовеки Тот же». Не тот же. Иисус, который вел крестоносцев на завоевание своего гроба и являлся массам, сжигавшим еретиков (а массы подчас были более истовы, чем инквизиторы), – это не тот же Христос, которому молились Швейцер и мать Тереза.

«Соловьев разделял „теоретических атеистов“ (в этическом смысле нейтральных) и „практических атеистов“, когда человек живет по принципу „моя жизнь – это моя, и только моя“. Вот практических атеистов я видел, это очень страшно выглядит». Мне повезло: таких я не встречал. Зато я видел множество православных верующих, живущих по очень практичному принципу: «всякий грех можно замолить, умилостивить бога крупными пожертвованиями, вкладами в церковь». Это выглядит гораздо страшнее. В свое время это привело католическую церковь к Реформации и расколу. Боюсь, что этого не избежать и православной церкви. Как к этой перспективе относится профессор Кацнельсон из своего утрехтского и теологического далека?

Л.С. Клейн, доктор исторических наук, профессор

Санкт-Петербург

Напечатано в апреле 2012 года. Далее в обсуждении статьи профессора Кацнельсона появился длинный комментарий, над которым издевались другие комментаторы. Он кончался сомнением в возможности ответа науки на фундаментальные вопросы бытия. В ответ на этот комментарий я написал:

Как мне представляется, словоизвержение Г. – не только повод для забавы (еще один freak), но и предмет для анализа.

К тем вопросам, которые я приводил как стимулы для возникновения религии (как быть, если умирают близкие, а я не хочу, чтоб они уходили насовсем? как примириться с перспективой моей собственной смерти и распада на молекулы и атомы? как принять за небывшие те события, которые я видел во сне? и так далее), у Г. добавляются разные другие:

«Как такое изменение обмена веществ может влиять на сам организм человека и его действия?» И уже собственно о религии: «Что это за информационное поле? Какими свойствами оно обладает? Как в нем происходит накопление информации? Как это поле может влиять на эволюцию человечества? Не из этого ли информационного поля люди сотни или даже тысячелетия назад, не имея науки как таковой или имея ее на зачаточном уровне, получали из этого информационного поля всю необходимую им информацию для выживания?»

Сон – «Что это за информационное поле?» Фантастический мир литераторов – «Как в нем происходит накопление информации?» Выдумки мошенников – «Как это поле может влиять на эволюцию человечества?» Если бы человечество из подобных полей получало «всю информацию, необходимую для выживания», то оно бы погибло, а если бы случайно выжило, то наука не появилась бы.

И главный вопрос:

«Что делать, если у фундаментальной науки нет ответов на поставленные вопросы?» Г. кажется, что ответ напрашивается сам собой: обратиться к «информационному полю» религии для обмена информацией с биосферой «минуя сознание человека». Все звучит очень наукообразно – даже бог не упомянут.

У меня есть другой ответ. Во-первых, посмотреть, правомерны ли поставленные вопросы. Есть много вопросов, которые глупо задавать. Во-вторых, подождать и поработать. На все вопросы сразу наука не может и не должна отвечать. Мир познается поэтапно.

К «информационному полю» религии обращаются люди слабые, нетерпеливые или невежественные. Как это уживается с хирш-фактором? Видимо, хирш-фактор не гарантирует от впадения в мистику («мистический опыт»), транс или экстаз, когда рассудок частично отключается. На таких людей религия действует, как музыка. Только не на час, а на всю жизнь.

Г. продолжил дискуссию. Мой ответ на продолжение:

Дорогой Г.!

У Вас начинает появляться какое-то понимание простейших истин. Но, увы, тут же исчезает. О верующих и атеистах Вы пишете:

«Забавно наблюдать за теми и другими. Одни других убеждают, что Бога нет и наоборот. При этом ни те, ни эти друг другу ничего не доказали, но обе стороны считают, что именно они последняя инстанция до истины. У меня складывается именно такое впечатление, но, может быть, я и ошибаюсь».

Несомненно, ошибаетесь. Атеисты и не должны доказывать, что бога нет. Это апологеты веры должны доказать, что бог есть. Потому что бремя доказательства лежит на утверждающем, а не на отвергающем. Элементарная логика. И хоть лопни, а другого пути решения спора нет. Стало быть, если ни одна сторона не представила доказательств, то мы вправе заключить, что не права только одна сторона – сторона утверждавшая, что бог есть, сторона религии.

Пришлось отвечать еще одному комментатору (суть его возражений ясна из ответа):

1. «В религии нет того, что ей приписывается – нет страха из-за потери близких людей, нет веры из-за страха вообще. И страха как такового нет». Совершенно верно. Ради этого (избавление от страха и т. п.) к религии и обращаются те, кто этих страхов не может перенести. Для этого религия и изобретена.

2. «Касательно разности Иисуса – конечно, Иисус один и тот же, разница в его восприятии, в личном восприятии его человеком или группой людей. Зачем передергивать то, что очевидно???» Иисус в современной реальности не существует. Существует только его образ. А он у разных людей совершенно различен. В моем представлении Иисус – это один из многочисленных иудейских пророков, казненный римлянами и ставший легендарным для своих последователей. Все чудеса, с ним связанные и записанные через несколько веков после его казни, для меня байки. Именем его потом творилось много добра и много зла. Для Вас, очевидно, это совершенно иной образ. Человек был один. Но только человек. А Кацнельсон имел в виду не это, а именно образ. «Понятно, что наличие Иисуса не говорит, что он априори богочеловек и что в него нужно верить и убивать за его имя». Вот с этим согласен.

3. «Совершенно неясно также, почему только верующий должен доказывать, что бога нет. Опровергающий равно должен приводить обоснования своих опровержений, иначе спор беспредметен». – Только верующий должен доказывать, что бог есть, а не что бога нет! (У Вас ошибка в формулировке.)

Но я же изложил суть дела, Вы, видимо, невнимательно читали. Всякий спор должен соблюдать правила логики, иначе он становится действительно беспредметным. А правило логики гласит, что бремя доказательства лежит на утверждающем, а не на отвергающем. Это значит, что в споре неверующий не должен доказывать, что бога нет. Это адепт веры должен доказывать, что бог есть, и, если он не сможет этого доказать, то принимается вывод, что бога нет. Неверующему остается только опровергать доказательства адепта веры, а самому ему доказывать ничего не нужно.

Значит ли это, что всякому верующему нужно что-то доказывать? Вовсе нет. Это нужно только в том случае, если он хочет кого-то убедить в правоте своей веры. А если его вера для него в доказательствах не нуждается (иначе это не была бы вера), то и доказывать ничего не нужно. Вера и рассудок (здравый смысл) не уживаются. Верить можно в видения, откровение, чудеса и прочую мистику, а здравый смысл подсказывает, что это иллюзии.

Надеюсь, я ясно изложил суть дела.

Мой оппонент поблагодарил за разъяснение, но остался при убеждении, что религия – это реальность, ее нужно изучать, и искать ее смысл и справедливость, а рассудок не уживается только с маниакальными проявлениями религии. Я ответил:

Что религия реальна – несомненно. Она существует. Что она изобретена человечеством – также несомненно. Что наука есть реальность и изобретена – тоже верно. Что ее нужно изучать, также никто не сомневается. Вопрос не в этом. А в том, что составляет их содержание. Содержание науки – способы адекватного изучения действительности через добывание фактов, их проверку и построение на этой основе теорий, позволяющих лучше справляться с действительностью. Содержание религии – изобретение вымышленных сил, антропоморфных и всемогущих, на которые человек уповает в попытках справиться с действительностью и самим собой. Я говорю «вымышленных», потому что никакими достоверными средствами они не проверяемы и недоказуемы. Все их проявления – мистика, сугубо индивидуальные переживания. Каждая религия не верит в богов другой. Фактически все верующие – атеисты: они делают исключение из своих атеистических убеждений только для своего бога. А стоит ли делать для него поблажки? За ним нет ничего, кроме локальной традиции.

 

4. Божество и убожество

Наука и техника так перестроили нашу жизнь, что в современном мире все подстраивается под науку, а что не научно, то теряет право на существование. Нобелевскому лауреату Фейнману пришлось напоминать слушателям, что любовь – тоже не наука. И даже извечный противник науки, религия, рядится под науку. Настоятели монастырей вспоминают, что университеты когда-то выделились из духовных школ, хотя с самого начала университеты составили медики и юристы, и это были светские учреждения изначально. Теологи хотят получать докторские степени, равные ученым степеням, хотя в принципе ученые степени даются за позитивные научные достижения, а какие здесь достижения у теологов? Чтобы постигать Бога, теология как наука не требуется. Насколько Бог вообще постижим, он доступен и неграмотным. Теология – всего лишь толкование и упорядочение святых текстов, раньше только на основе схоластики, теперь – с привлечением философских осмыслений. Библейская критика – другое дело, но это не теология, а ее противоположность. РПЦ рвется в школу, чтобы православие преподавалось как правописание и Закон Божий усваивали как арифметику.

А профессиональные защитники веры неустанно пытаются представить ширящийся атеизм как всего лишь разновидность веры. Одни народы веруют в божественную Троицу, другие в Аллаха и его пророка Магомета, иные в Яхве, а вот атеисты верят в отсутствие бога – так сказать, в нулевого бога, в антибога. Не в дьявола (это наветы уж совсем для малограмотных), а именно в антибога и антидьявола. Они отрицают обоих с той же страстью, с которой православные активисты отстаивают их существование. Вроде бы спор конкурирующих конфессий.

Вот с этим аргументом я намерен разобраться.

Атеизм можно приравнять к различным конфессиям только в одном плане – если конфессией считать отношение к религии и объединять в этом статусе всех по этому признаку. Тогда отвергающие религию составят конфессию и должны пользоваться всеми правами, которыми пользуются конфессии. К сожалению, у нас атеисты, составляя значительную часть общества (как я погляжу, по сути, большинство), не пользуются теми правами, которыми пользуются верующие, не имеют своих представителей в соответствующих органах, не владеют столь же развернутой сетью своих зданий для собраний, не имеют штата своих организаторов и проповедников. Где у нас «храмы атеизма»? Где атеистический «клир»? Где «патриархи безбожия» и их «митрополиты» и «епископы»? Где рядовые Просветители – нечто вроде сельских «батюшек» и «матушек», хотя бы проповедующих агностицизм? Где такие же «муллы» и «раввины»?

Если же конфессией, как у нас и происходит, считать объединение верующих, практикующих определенную религиозную систему, в отличие от других верующих, придерживающихся другой религиозной системы, то среди конфессий места для атеистов не остается.

Но это план организационный. Почему же в содержательном плане нельзя приравнять атеизм к религии? Да потому, во-первых, что религия состоит всегда из системы взглядов, содержащих наглядные противоречия с очевидными простыми истинами, с элементарным жизненным опытом каждого человека. Это сверхъестественные существа (бог, дьявол, ангелы, черти), невероятные чудеса (непорочное зачатие, воскрешение из мертвых, хождение по морю и так далее), нарушения установленных наукой непреложных законов. Основываться надлежит на вере в то, что противоречит разуму. «Верую, ибо абсурдно». Ничего этого атеизм не требует. Он основывается только на опыте и разуме. В этом принципиальное отличие атеизма от религии.

Во-вторых, бремя доказательства лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто отрицает. Это общее правило логики, вполне понятное всем. Ведь чтобы доказать, что среди какой-то народности есть рыжие, достаточно привести подходящего человека этой народности и показать цвет его волос, а чтобы доказать, что среди нее нет рыжих, нужно перебрать многих людей и проверить цвет их волос, задача становится значительно более громоздкой. Если же вдобавок нужно доказывать, что отсутствует некто невидимый и непознаваемый, то задача становится невыполнимой принципиально. Поэтому требовать доказательств от атеистов неправомерно. Их постулат принимается за истину изначально и без доказательств. Доказывать должны те, кто утверждает наличие – бога ли, дьявола ли, ангелов ли или бессмертной души.

Доказательства же, как правило, косвенные, потому что прямых нет. А косвенные, даже столь умного философа, как Кант, давно опровергнуты, что с ехидством заметил булгаковский Воланд. Они схоластичны.

Самое популярное – то, которые приводили ксендзы Остапу у Ильфа и Петрова: если не Бог, то кто же тогда создал это все – весь мир, всю вселенную? Исходят эти аргументы из того, что у созданного непременно должен быть Создатель. На это есть убийственный встречный вопрос (упущенный Остапом): а кто создал Создателя? А его никто. Значит, возможно, чтобы возникло нечто без Создателя? Тогда зачем он нужен и чем мотивируется его введение?

В-третьих, у религии и атеизма принципиальные различия в отношении к сакральному, святому. Целый ряд религиозных догм объявлен святыми, то есть настолько дорогими и ценными, что они неприкосновенны. Это означает, что они полностью освобождены от критики и пересмотра. То есть какое-то развитие и усовершенствование невозможно, рассматривается как ересь и в недавнем прошлом жестоко каралось. Шли религиозные войны. Да и сейчас религиозными фанатиками проливаются реки крови за то, что они рассматривают как оскорбление их святынь. Изменение возможно лишь как смена религиозных систем, опять же обычно кровавая. Атеизм совершенно не признает такого отношения к святыням.

Это не значит, что у атеистов нет ничего святого. Святое, как сверхценное, есть и у атеистов. Но это не связано с догмами и сакральными идеологиями, это скорее ценности из сферы морали, этики, памяти и социальных отношений. Их не надо ни доказывать, ни опровергать, они прививаются воспитанием – как привычки. Возможен юмор, возможны карикатуры и на ценности, возможны критика и самокритика.

Американские социологи из Калифорнийского университета (Беркли) провели недавно исследования, в которых объективным анализом выяснили, что атеисты обычно более человечны, чем христиане, хотя милосердие и гуманизм входят в догматику христианских религий («Раздай свое имущество бедным» и «подставь вторую щеку»). Но, оказывается, если милосерден христианин, то это его религия заставляет, а все, что из-под палки, неискренне и немило сердцу. Когда жертвует иной верующий, то им движет не столько сочувствие к далекому «ближнему», сколько страх перед богом, желание его подкупить. Такому верующему все равно, кому и на что пойдет его жертва. Вот и прикармливают на папертях сонмы профессиональных нищих, паразитов и дармоедов. Если же милосерден атеист, то не по наказу Бога (весьма, кстати, немилосердного), а сам – это его природа, его привычный образ жизни. Если вам придется прибегнуть к милосердию, кого из них предпочтете?

В «Новой криминологии» Макс Шлап и Эдвард Смит почти сто лет назад писали, что вот уже два поколения криминологов знают странную статистику: атеисты, которые в обществе все больше теснят верующих, в тюрьмах составляют всего одну десятую процента заключенных. Не так давно другой американец Калин Рингквист приводил такие цифры: христиан в США – 75 % населения, атеистов – 10 %, а в тюрьмах атеистов всего – 0,2 % (по отчету Федерального бюро тюрем за 1997 год). Он приводит 22 причины, по которым христианская мораль не реализуется в поведении верующих христиан. Тут и навык все списывать на изволение божье, и возможность замолить грехи или откупиться жертвами церкви и прочее. Перевод его статьи на портале Newsland.ru носит провоцирующее название «22 способа, которыми религия способствует преступности», но это явный перехлест. Моя формулировка мне представляется более корректной.

Мне возразят, что есть и противоположные исследования, показывающие, что религиозная сплоченность дает людям преимущество в выживании. Верно, дает. Но что его дает – религия или сплоченность? Церковь побуждает к жертвам (да и сама живет за их счет). Но львиную долю жертв богатеев (во искупление грехов) направляют, по крайней мере у нас, на обогащение церкви и ее верхушки, и так богатой сверх меры.

Наконец, в-четвертых, разное отношение к науке и технике. Религия в лице организованной касты жрецов – церкви – в той или иной мере готова пользоваться плодами науки и техники (мерседесы, брегеты, компьютеры, новейшие лекарства вместо молитвы), но то и дело вводит ограничения и запреты (не вмешиваться в божий промысел!), ныне, конечно, менее значительные, чем прежде. И в религии, и в науке люди неизбежно допускали ошибки. Но судьба их была разной. Ошибки науки исправлялись самой наукой, для этого у науки есть отработанный аппарат проверки, в наличии которого суть научности. Ошибки религии не заменялись положениями самой религии, это принципиально невозможно (Библию не перепишешь), у религии нет для этого специального проверочного аппарата. Ошибочные положения религии выявлялись наукой и заменялись положениями, заимствованными у науки (система Птолемея – система Коперника). На протяжении долгого спора религии с наукой религия все время отступала, а наука наступала.

Атеизм же весь построен на достижениях науки и техники. Он органично с ними связан и неизбежно будет с ростом науки и образования укрепляться и расширяться. Научная истина для ученого, пусть и атеистического, – это божество; ученая степень налагает священные обязанности – как сан, научно-исследовательская деятельность – это служение не менее святое, чем церковное, мы все время говорим о Храме Науки, и это для нас не пустые слова. Нужно добиться, чтобы не было запустения Храма Науки, чтобы все в этом храме были достойны сана ученых, необходимо изгнать оттуда нечестивых, лишь имитирующих науку. Да, сравнение научного атеизма с конфессией возможно, но лишь как фигуральное выражение – с учетом того, чтó для ученых божество и чтó – убожество.

 

5. Дурные числа и златые горы

Не везет мне с начинающими издателями. Они хватаются за перспективу издать мои книги, но потом что-то нехорошее срабатывает – чик! И книга срывается с производственного потока.

Один молодой издатель долго уговаривал меня пойти ему навстречу и написать сенсационную научно-популярную книгу, сулил мне золотые горы. И себе, разумеется. В золотые горы я, умудренный возрастом и опытом, не верил, но энтузиазм меня заразил, и я начал писать книгу. Но вскоре молодой энтузиаст утратил к ней интерес. Он решил написать еще более сенсационную книгу сам. И написал – смесь детектива с мистикой. Сменил свою фамилию на более, как ему казалось, звучную, продал квартиру и машину, на эти деньги издал свою книгу большим тиражом. В черной обложке и с колоссальным названием на ней: «666»!

Для своей книги я нашел более скромного и делового издателя, а энтузиаст золотых гор застрял со своим тиражом. Большинство продавцов его книгу не брали, а те немногие, кто брал, не могли продать. Он жаловался на их неумение, на нерадивость и незаинтересованность. Отправился со своими книгами на окраину города в Дом культуры им. Крупской – там в Питере продают книги сами издатели, без магазинной торговой наценки, по дешевке. Зазывал людей, размахивая цифрой 666. Никто к нему не подходил. За неделю продал два экземпляра. Оставил надежду и думает, как бы расплатиться со складом, где хранится тираж. Ни писателя, ни издателя из него не вышло. Остается переквалифицироваться в управдомы. Ну, он переквалифицировался не в управдома, а в бухгалтера.

Конечно, в его злоключениях виновато не только черное число 666. Подвела самонадеянность, авантюризм. Не рассчитал и не угадал спроса, плохо оформил обложку, не сумел организовать рекламу. Да, видимо, и неважно написал. Но, несомненно, сказалось и число 666, которое считается у многих суеверных людей нехорошим, дьявольским. Ну не нужна читателям такая книга.

Кстати, это суеверие разделяют с малообразованными людьми и вполне начитанные верующие и даже священники. И это лучше всего показывает, что суеверия от верований не отличаются ничем, кроме того что они не признаны официальным вероучением. Основа у них одна – вера в необъяснимые (рационально и научно) силы и свойства некоторых вещей, явлений и символов. Проверьте эти вещи и символы объективно, под наблюдением, и окажется, что никаких сверхъестественных свойств и сил у них нет.

Это как с самовозгорающимся на Пасху Благодатным огнем в церкви Воскресения Господня в Иерусалиме. За право первыми прикоснуться к этому огню яростно дерутся над Гробом Господним посланцы разных версий христианства. Его разносят во все концы, отправляют на самолетах, христиане верят, что он возгорается сам собой. Но дотошные киношники сняли за иконой скрытую дверцу, а за ней ту постоянно поддерживаемую служителями в горящем состоянии лампаду, от которой он и зажигается. Запротоколированы признания иерархов церкви, участвующих в этой регулярной инсценировке.

Как и почему сложились поверья, что такие свойства и силы есть, – это другой вопрос, часто вполне объяснимый, иногда теряющийся во тьме времен. Но поверья действуют. Одни официально признаны той или иной крупной религией – как мощи святых, сотворенные ими чудеса, иконы, святая вода, крест, кошерная или некошерная пища, ежедневные воззвания к аллаху, Яхве, Саваофу, Христу, Богородице. Другие остались за бортом оснащенных кораблей могущественных религий – эти и зовутся суевериями: перебежавшая дорогу черная кошка; число 13; необходимость трижды плюнуть через плечо при упоминании чего-то хорошего, чтобы не сглазить; постучать по дереву; 12 слоников для счастья; просыпанная соль… и бездна других. Еще и новые появились – Год Свиньи, Год Крысы и так далее, заимствованные из восточных календарей. Для одних – занятное экзотичное баловство, для других, глядишь, и новое суеверие!

А чего стоит ежедневная эксплуатация веры в гороскопы, в рождение под определенным созвездием. Даже книги по радио стали советовать читать в зависимости от Вашего знака зодиака – Ракам одни книги, Козерогам – другие, Стрельцам – третьи. Может, и мне стоило бы писать книги только для Водолеев или только для Скорпионов? А чем они различаются? Кстати, по христианскому учению ведь это суеверие, то есть грех!

Я атеист, не верю ни в бога, ни в черта, ни в чудеса, ни в непорочное зачатие. (Ну какой муж поверит жене, что ей было явление и она понесла? А если такой и найдется, то я только посмеюсь над ним про себя.) Не придерживаюсь и суеверий. Да ведь и многие не придерживаются. У моих знакомых живут дома красивые черные кошки – сколько раз перебегают дорогу хозяевам и ничего страшного не случается. А если и случится, то только дурак обвинит в этом несчастное животное. Живут на улицах в домах номер 13 и в квартирах номер 13. Хотел бы я посмотреть на того, кто бы в наших условиях отказался поселиться в такой квартире, получив ордер! А ведь в Америке на улицах отсутствуют такие дома – пропущены!

Но вот что любопытно. Большинством ученых вера отвергается с ходу, а суеверия еще более кардинально осуждаются. Это ведь смешно и унизительно поддаваться суевериям, не правда ли? Но это сознательно и декларативно. А в подсознании суеверия живут значительно более цепко, чем религиозные верования. Я нет-нет да и ловлю себя на том, что и сам невольно и незаметно для себя отдаю им дань.

Посчитайте-ка главы крупных книг или тезисы и найдите там 13 глав или тезисов! Ручаюсь, не найдете или найдете чрезвычайно редко. Будет 10, 11, будет и 14, но не 13! Число это кажется нам некрасивым, не подходящим для завершения книги. То ли дело красивое число 12! Если у кого-либо произошла крупная неудача в некий день, скорее всего, он будет избегать это число и в дальнейшем для аналогичной работы. Настроения нет. Вроде бы не суеверие, а очень близко.

Нет ничего вечного под луной. Империи распадаются, сходят со сцены и религии. Некогда в Египте верховодили могущественные жрецы божеств Ра, Амона и Изиды, в Средиземноморье процветали религии греков и римлян – стояли храмы Зевсу, Юпитеру, другим богам. В Персии был силен маздаизм. Где они? Если придет день, когда нынешние религии истратят свои силы, а церкви, синагоги и мечети закроются, мне кажется, новые религии образуются из нынешних суеверий. Они так приблизились к захвату позиций – рекламируются в газетах и по радио, бессознательно принимаются многими людьми, стоит только какому-нибудь пророку придать разрозненным обычаям системность и статус обязательности. И вот уже 13 изгнано из ряда чисел, организована охота Шариковых на черных кошек, а люди разделены по знакам Зодиака на 12 каст…

Антиутопия? К сожалению, антиутопии (в отличие от утопий) имеют обыкновение сбываться.

 

6. Икона И. Кона

В этом году (заметка написана в 2008 году) Игорю Семеновичу Кону исполнилось 80 лет, и я могу поздравить младшего коллегу с достижением этого трудного рубежа. Перечислять его достижения и титулы незачем: в нашей стране Кона знают все. Одни его читают и благоговейно почитают, другие читают и высмеивают, третьи читают и негодуют. Но читают. Я знаю Игоря уже более полувека – со времени его учебы в Ленинградском университете. Помню и первые годы его преподавания там, когда я видел студентов, спешивших в аудиторию с дополнительными стульями в руках. Я тогда говорил Кону: «Это уже становится опасным». Он отвечал: «Все, что я говорю на лекции, можно при любом правительстве выйти и кричать на площади». Кон не выходил и не кричал. Но почему-то его тихий голос вызывал бури эмоций.

Однако знание и понимание – разные вещи. Недавно я встретил молодого человека, который говорил: «Почему Кон конфликтует с православной церковью? Ведь они ратуют за одно и то же. Кон – за здоровый образ жизни и за здоровье нации, и РПЦ печется о том же. Кон отстаивает толерантность, и РПЦ – за милосердие и терпимость. Он отвергает сексуальный разгул – и церковь учит тому же. У меня есть верующие друзья, они живут благочинно по заветам веры и советам Кона».

Конечно, все можно совместить. Если уж воинствующие безбожники коммунисты всем скопом побратались с православием (совсем по предсказаниям Войновича в антиутопии «Москва 2042»), то превратить И. Кона в и-кону сам бог велел! Тем более что Кон никогда не выступал ни против библейского бога, ни против двуглавого (или четырехглавого?) марксистского бога.

Но для себя я попытался сформулировать, в чем расхождения И. Кона с идеологами РПЦ и консерваторами-националистами.

1. Христианская религия, как и некоторые другие религии (не все), считает половые сношения первородным грехом. Она учит, что этот вынужденный грех терпим только ради деторождения, если же ЭТО совершается ради наслаждения, то уж тут грех в чистом виде. Как ни странно, в старости это убеждение разделял и богоотступник (преданный анафеме) Лев Толстой. Для церкви идеальное поведение – это монашество.

Кон же исходит из того, что секс – это необходимая и неизбежная часть жизни нормального здорового человека, особенно молодого человека, источник радости и чувства полноты жизни. Если бы все последовали монашескому идеалу, то человечество просто вымерло бы. Скопчество – это патология, а монашество – это духовное скопчество.

2. Половые сношения вне брака, а особенно до брака, христианская церковь решительно осуждает.

Кон же признает реальность: такие сношения всегда существовали. Возможно, институт пробных браков и имеет резоны. Во всяком случае, на практике он осуществляется и нередко приносит полезные плоды. В некоторых религиях он признан.

3. Церковь решительно выступает против применения любых противозачаточных средств и против планирования семьи. Все клерикалы против – от хасидов до староверов и от патриарха до папы. Идеологи РПЦ считают, что нужно предоставить все естественному ходу вещей, как он запланирован высшими силами, и высший разум сам рассудит, сколько детей завести семье, а воздержание от половых связей само обезопасит верующих от эпидемий.

Кон же полагает, что в эпоху пандемии СПИДа запрет на использование презервативов обрек бы народ на вымирание. Кроме того, планирование семьи в наше время – необходимость, в одних странах – из-за ограниченности семейных средств (ведь хочется же дать детям достойное воспитание и образование), в других – из-за перенаселенности (Китай).

4. Церковь ожесточенно выступает против полового просвещения подростков. Они должны возрастать невинными и целомудренными. Придет время – сами все, что нужно, узнают.

Кон выступает решительно за половое просвещение с детского возраста. Иначе «все, что нужно» дети узнают во дворе от наиболее хулиганистых товарищей – и совсем не в желательном для взрослых виде. А к возрасту полового созревания, когда природа толкает организм к познанию полового вопроса, подросток приходит без нужных знаний или с искаженными сведениями.

5. Церковь (и не только христианская) выступает с решительным осуждением нетрадиционной сексуальной ориентации. Она считает это грехом, развратом, злым умыслом, подлежащим искоренению. В лучшем случае – исцелению силой духовного убеждения.

Кон, как и вся мировая наука, считает гомосексуальность природным вариантом поведения, всегда и везде составлявшим меньшинство популяции. Переделывать гомосексуала столь же бесполезно, как перевоспитывать левшу или дальтоника, а подозрения в особой агрессивности гомосексуалов беспочвенны. Для людей с гетеросексуальными предпочтениями гомосексуализм не заразен – так же как гетеросексуальная норма не заражает гомосексуалов. Кон призывает к толерантности.

6. РПЦ и особенно националисты-консерваторы убеждены, что русские национальные традиции заключаются в особой целомудренности народа, в незнании таких извращений, как гомосексуализм и т. п., что все это – западное влияние.

Кон же хорошо знает историю и с фактами в руках (в том числе из истории церковных поучений) доказывает, что Россия отличалась от Западной Европы как раз большей сексуальной свободой и терпимостью. В России никогда не было казней гомосексуалов, тогда как в Англии и Франции их пытали и казнили публично вплоть до XIX века! Иностранные путешественники изумлялись тому, что в России на сексуальные отклонения смотрят как на простые проказы. А русский мат говорит о том, что в России знали многое и давно.

Вот таковы разногласия. Надеюсь, что я правильно изложил взгляды обеих сторон. Если я в чем-то ошибся, меня поправят – как И.С. Кон, так и идеологи православия и консерватизма.

Когда же я пытаюсь спроецировать это противостояние на народное восприятие, то, по моим наблюдениям, дело обстоит так. По первым трем пунктам народ в массе признает справедливость взглядов Кона. Если не в теории, то на практике. По четвертому пункту (о половом просвещении) существует разделение. Интеллигенция в какой-то части следует Кону, молодежь в большинстве его одобряет, многие же родители, особенно малообразованные, скорее готовы согласиться с церковной позицией. Я думаю, что дело здесь прежде всего в том, что еще не найдены разумные формы полового просвещения. Мне кажется, что в целом вряд ли оно может успешно осуществляться в школе. Скорее здесь нужно уповать на медицинские учреждения.

Что же до пятого пункта (вопрос о сексуальной ориентации), то здесь массовое сознание пока еще не приемлет Кона. Однако и здесь намечаются сдвиги: чем моложе поколение, тем больше процент толерантности к нетрадиционной ориентации. Ну а шестой пункт (о русских традициях), то тут ведь дело просто в знании фактов. А знать вовсе не означает признать. Ну, не хотят признавать неприятные им факты консерваторы-националисты, что тут поделаешь.

Если факты не удается опровергнуть, то выход – просто отругать Кона. И с национальностью у него непорядок, и в Америку ездил (вот откуда набрался!), и сам, наверное, любит не тех и не так…

«Икона» в переводе с греческого означает «изображение». Кон видит реальность так. И так изображает. Старается изображать честно и объективно, хотя это и противоречит в чем-то доминирующей религии, а в чем-то и массовому сознанию. По крайней мере, его можно уважать за мужество.

 

7. Одинокий воитель

Вот и Кон ушел. Навеки умолк его тихий голос, который слышала вся страна. Закрылись его умные и печальные глаза. Окончились «восемьдесят лет одиночества» (это название его мемуаров). Друзей у него было много (как и врагов). Но он имел основания чувствовать себя одиноким в своей жизненной борьбе: рядом встать было некому.

Мы были приятелями с его аспирантских лет, более полувека. Сначала его друзья знали, что он – многообещающий философ, потом – что историк философии, затем на первый план выступил социолог, позже он оказался психологом, потом проявились его другие ипостаси – то ли культур-антрополог, то ли сексолог. И наконец, стало ясно, что Кон – это ЯВЛЕНИЕ советской, а затем российской общественной и культурной жизни.

Он знал европейские языки, имел международное признание, не раз преподавал подолгу в Америке, был почетным профессором Корнельского университета, и многие удивлялись, почему он не уезжает из страны, где его не слушают и нередко попросту травят. Каждый раз возвращается. А вот именно потому. Он понимал свое место, которое занять некому, и свою миссию – как призвание. Его место было именно здесь, и уезжать ему было нельзя.

Как исследователь он не сделал принципиальных новых открытий. Все, чему он учил, в мировой науке открыто давно. Но это не делает его истины более приемлемыми у нас. Роль Игоря Кона была в другом. Он ставил новые проблемы для отечественной науки (открывал закрытые проблемы – гендер, секс, воспитание личности, свобода совести, гражданские права), прорабатывал колоссальный объем материала, двигался к истине и далее отстаивал эту истину с принципиальностью и несгибаемостью. В условиях нашей страны, с ее причудливой смесью марксистских догм и средневекового клерикализма, коррумпированной науки и суеверий, для этого требовались огромные знания, постоянный труд и мужество.

Когда исчезает одинокий воитель, что позволяет не впасть в отчаяние? Только надежда, что свято место пусто не бывает. Что откуда-то явятся новые Коны вопреки всем мерам подавления мысли и заклинаниям святош.

 

8. Популярно о Библии

Друзья принесли мне в подарок новую книгу Александра Никонова – «Опиум для народа», изданную совместно издательствами «НЦ ЭЕАС» и «Питер» в 2009 году. Я люблю книги этого журналиста, читаю их всегда с удовольствием и считаю очень талантливыми и полезными. Знаю, что у ряда специалистов книги его вызывают много нареканий (особенно «Судьба цивилизатора»). Это понятно: книги Никонова всегда на злобу дня, полемичны, не политкорректны, с эпатирующими выпадами, иногда с перехлестами. Бывают и прямые ошибки – как без них? Ведь Никонов берется за темы, не являющиеся его прямой специальностью, он должен разбираться на ходу, прорабатывая научную литературу, беседуя со специалистами. Популяризации каждой из этих тем можно посвятить всю жизнь. А у него их десятки (книг, а не жизней).

Книга отчетливо атеистическая. Я вполне разделяю общую атеистическую позицию Никонова. Я не агностик – агностики допускают, что, возможно, есть там некая высшая сознательная сила, управляющая миром, только мы ее не знаем. Я придерживаюсь правил науки: возможное – беспредельно, с таким же успехом можно предположить, что миром руководит Великий Крокодил, или Властительная Вошь, или Священная Реникса («Чепуха», прочитанная Китайгородским как бы с латыни). Ну а пока эти гипотезы не только не доказаны, но и на их выдвижение нет оснований, нужно исходить из того, что этого явления не было и нет.

Я атеист – ни в каких богов не верю. Атеистом был мой отец, врач. Атеистом был мой дед, в молодости рабочий, к концу жизни фабрикант. К искренне верующим я отношусь с сочувствием, как относятся к не вполне здоровым или не вполне трезвым людям (да простят они мне мою искренность – иначе не могу). К священникам отношусь так, как относятся к людям, устроившимся на не очень достойную работу – например, рекламировать сигареты или водку. Ну, так сложилась жизнь. В остальном это могут быть интересные, культурные люди. Могут, конечно, быть и мошенники, карьеристы и развратники (которых из поповской среды избирательно вытаскивает на свет божий Никонов – но таких немало и среди атеистов).

Я с возмущением наблюдал демонстрации мусульманских бесноватых по поводу невинных датских шаржей на пророка. С какой стати эти беснующиеся в чалмах имеют наглость предписывать, как люди в далекой Дании должны относиться к древнему арабскому торговцу, которого магометане чтят как пророка? А те из этих ревнителей пророка Магомета, которых пустили жить в Западной Европе, должны считаться с европейскими свободными нравами. Не нравится – скатертью дорога, уезжайте. С такой же презрительной иронией отношусь я к демонстрациям ортодоксальных иудейских идиотов в Израиле против работы автостоянок в субботу (не принимаю и вежливо-сакрального законодательного запрета во Франции сомневаться в Холокосте). К беснованиям православных святош с иконами у музея Сахарова по поводу антирелигиозной выставки отношусь точно так же. К тому же, как следует из процесса, идущего сейчас над организаторами этой выставки, многие из тех, кто пришел свидетельствовать о том, какой ущерб выставка нанесла их религиозным чувствам, на выставке даже не были, говорят о ней с чужих слов, то есть позволяют себе лжесвидетельствовать (что запрещено в той же Библии). Не нравится – не посещайте (наказывайте деньгами). Но не мешайте посещать тем, кому нравится.

Книга Никонова нужна и своевременна, потому что в нашем светском по Конституции государстве обнаружились отступления от Конституции, явный поворот в сторону ширящегося воздействия церкви на все и вся. На главных каналах телевидения в праздничные дни передаются церковные службы, на которых первые лица государства стоят со свечками. Пусть они стоят со свечками, но передавать-то это на всю страну зачем? (Правда, если не передавать, то и стоять они, возможно, не будут – в народе, не веря в искренность веры, их уже окрестили «подсвечниками.) С благоговением ежегодно перед Пасхой на экране показывается (как реальность!) чудо снисхождения с неба благодатного огня в Иерусалиме, в которое верить могут только младенцы и очень уж простодушные люди (тут же видны и вполне реальные драки священников разных конфессий за право первыми вынести огонь из святилища). РПЦ изо всех сил лезет в школу, под тем или иным соусом протаскивая преподавание «закона божия». Нравственность и духовность отданы на откуп церкви – без всяких оснований (это Никонов показывает).

Частично это отшатывание в религию является реакцией на массовые зверства большевистской революции по отношению к священникам и верующим, на запреты веры, на разрушения храмов. Никонов объясняет эти бесчинства долгим накоплением народного гнева против мздоимства и лицемерия церкви, но зверствам нет оправдания. Частично же религиозный фанатизм (как ортодоксальный, так и сектантский), как это обычно бывает, массы используют как подручное средство выразить свой протест против режима, против утвердившихся антинародных порядков. Парадоксальным подтверждением этих протестных настроений является соединение прямых наследников большевистских безбожников (ныне не у власти) с православными фанатиками под церковными хоругвями. Прямо по предсказаниям Войновича об отце Звездонии и его приспешных.

При верховной власти есть нечто типа Совета конфессий (в советское время Совет по делам религий при СНК, ныне – Межрелигиозный совет России и совет по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте), в котором якобы представлено все население страны, придерживающееся главных («традиционных») религий. Я там не представлен. По рождению я еврей, и считается, что меня должен представлять главный раввин Бер Лазар. А с какой стати? Я неверующий. За свои 82 года я ни разу в жизни не был в синагоге и не собираюсь в нее заходить. Вообще я полагаю, что в Совете конфессий не представлено большинство населения страны – неверующие, невоцерквленные. Это особая, так сказать, конфессия, самая многочисленная. Их (наш то есть) голос должен быть самым весомым. А если причислить к неверующим агностиков и тех, кто церквями пользуется только по традиции для семейных торжеств…

Никонов блестяще разделывается с чудесами – в частности и с фокусом самовозгорания благодатного огня (всеми христианскими религиями, кроме православной, уже разоблаченным как фокус), с Туринской плащаницей, с мироточивыми (плачущими) иконами и с прочими чудесами. Очень неплохо смотрится в контексте евангельской истории и «Евангелие от Кирилла», заимствованное у покойного экономиста Кирилла Коликова – гипотетическое и вполне реалистичное (хотя и маловероятное) построение мотивации евангельских событий. Ну, оно и подано лишь как версия.

Как я уже сказал, книги Никонова обычно ярко талантливы, но не свободны от недостатков.

Эта противоречивость свойственна и новой книге. Ее подзаголовок – «Религия как глобальный бизнес-проект» – неточен. В ней речь не о религии вообще (об этом больше говорится в ранней книге «Апгрейд обезьяны»), не об экономической деятельности церкви, а об одной религиозной традиции – «аврамической». Эта традиция объединяет три мировые религии: иудаизм, христианство и ислам. Но содержание труда Никонова даже еще у2же – в основном в нем рассказывается об основополагающей книге этой традиции – Библии, Священном Писании. Никонов рассматривает историю создания этой книги, опровергая с блеском и юмором ее трактовку как откровения Божии, показывая в ней массу вопиющих противоречий. Автор не поддается нынешнему политическому поветрию при каждом удобном и неудобном случае отвешивать поклоны церкви, писать с оглядкой на обидчивость святош. Он прямо называет глупость глупостью, обман обманом, байки байками, вздор вздором. Книга написана в лучших традициях атеистических произведений просветительской литературы. Но и с их же недостатками.

Неточный прицел начинается с названия. «Опиум для народа» – эта Марксова формулировка еще в дискуссиях 1920-х годов вызвала полемическое примечание одного из отцов церкви: «Опиум – лекарство». Конечно, опиум – лишь обезболивающее и не лучшее лекарство, и уж никак не панацея (опиум все-таки прежде всего наркотик), и в книге есть места, посвященные утешающей и болеутоляющей роли религии, но этих мест мало, и они даны только с издевкой («христианство – религия лузеров»). Это ослабляет разоблачительный пафос книги.

Точно так же ослабляет его и замалчивание позитивных вкладов церкви в просвещение и окультуривание народных масс. Как-никак церкви и монастыри были не только очагами религиозного мракобесия и фанатизма, но и рассадниками грамотности и книжности, часто и центрами искусства и даже отчасти первыми университетами. В одном флаконе, так сказать. Другое дело, что наука рано отделилась от церкви, и надо бы показать, что она противоположна религии. Религия основана на вере, а наука – на недоверии и проверке. Противопоставления науки религиозным догмам в книге нет – и, на мой взгляд, это ее самый слабый пункт.

В связи с этим в книге совершенно не приводится вся история библейской критики – от Спинозы и Астрюка до Вельхаузена и Тиллиха. Между тем, уж коль скоро речь идет о Яхве и Элохим, то именно Астрюк открыл, что эти имена употребляются в разных частях Библии, и вместе с разным именованием бога части эти по-разному рассказывают одни и те же легенды. Астрюк заключил, что эти части были написаны разными авторами, получившими имена Яхвиста и Элохиста. Эта история усилила бы аргументацию Никонова.

Разумеется, в популярной книге большой научный аппарат неуместен, но, учитывая специфику сюжета, какое-то количество основных сносок стоило бы дать – на главные критические труды. И конечно, надо бы дать рекомендательный список для чтения по теме – хотя бы книги Крывелева и Зенона Коссидовского, не говоря уже о классиках жанра – французских просветителях.

Библия представлена в книге Никонова только как сборник еврейского фольклора (с отраженной в нем и добавленной мифологией окрестных народов), как собрание никчемных баек. Между тем Библия – это еще и важнейший (и колоссальный) исторический источник по Древнему Востоку. Масса событий, имен, названий стран и народов дошли до нас через Библию, и многие библейские сведения подтверждаются археологическими раскопками. На этом, кстати, основана книга немецкого апологета Библии Келлера «И все-таки Библия права». В середине XX века он подставил на место обоснования чудес и божественных историй подтверждение географических имен и реальных исторических событий. Они-то были, и в этом смысле Библия права. А изложенные в Библии мифы так и остаются мифами.

Они тоже интересны для науки – по ним изучается древняя религия – дело в сущности антирелигиозное. Видные фольклористы (особенно четко мой учитель профессор Владимир Пропп) проследили, как религиозные мифы, выбывая из реального ритуального контекста, превращаются в волшебные сказки для детей. Мифы и до этой потери религиозной функции явно отражают детство человечества, а то, что у них и сейчас полно адептов – так ведь инфантилизм и сейчас присущ многим взрослым.

Жаль, что в книге не упомянуты апокрифические Евангелия – то есть не вошедшие в четверку отобранных и канонических, как не упомянуты вообще апокрифические части Библии.

Но книге суждена долгая жизнь. Ее будут читать и перечитывать, для забавы и всерьез, глазами сочувствующими и враждебными, и автор еще успеет внести в нее дополнения, улучшить, усовершенствовать – проделать апгрейд.

 

9. О боге Одине и стеариновой свечке

В следующем номере «ТрВ» был помещен ряд откликов на предыдущую рецензию. Я ответил:

Моя рецензия (весьма, кстати, критическая) на книгу Никонова «Опиум для народа» вызвала залп откликов, вероятно, задев многих за живое. Одни солидаризировались с моими аргументами, другие же посчитали свои чувства оскорбленными. Выставки атеистической направленности они считают кощунственными и недопустимыми, указания на бесчинства религиозных фанатиков – оскорблениями. Именно на этих откликах есть смысл остановиться.

Все они упрекают меня в отсутствии толерантности («надо бы помолчать!», как выразился один из прежних моих оппонентов), хотя сами они не молчат, Христову поучению отнюдь не следуют и, восприняв аргументы как удар, вторую щеку подставлять не собираются.

Доцент филологии из Московского университета Анна Архангельская считает, что вопреки древней пословице из споров рождается не истина, а кровопролития и войны. Она забыла добавить, что слишком часто это были споры религий и войны религиозные. Вообще странно выглядит университетский преподаватель, отстаивающий веру в современные чудеса (снисхождение Благодатного огня, мироточение икон и т. п.), когда даже многие церкви от этих фокусов отказались. Архангельская возмущается гномами, не верящими в сказки, и повторяет призыв Христа «Будьте, как дети». Хорошо было бы человечество, если бы последовало этому призыву буквально! Возможный результат описан в романе Голдинга «Король мух».

Особенно ее возмутило мое замечание, что атеисты могли бы претендовать на участие в совете конфессий (как бы он ни назывался): этим атеизм как бы приравнивается к вере в сверхъестественное. Но дело в том, что это единственные советы, в которых граждане представлены по своему отношению к сверхъестественному и по интересам, связанным с этим. А тут у атеистов несомненно есть свои интересы, и они не защищены.

Заключает свой отклик Архангельская заглавной максимой, что «борцы с верой уходят и приходят», а вера остается. Как раз нет! На протяжении истории мы наблюдаем, как религия постоянно отступает, а наука наступает. Религии пришлось отказаться от многих своих догм. Наука тоже заменяет свои положения – другими научными положениями, а религии приходится заменять – опять же научными положениями. Еще несколько веков назад подавляющая масса людей были верующими, а ныне в ведущих странах мира большинство составляют агностики и атеисты.

Статья другого филолога, тоже кандидата наук, Дмитрия Бака, проректора РГГУ, повергает в полное недоумение. Отсутствие аргументов этот оппонент заменяет всплеском эмоций и резкостью оценок. Во-первых, он обвиняет меня в нетерпимости, догматизме и даже экстремизме (!). Вот-вот в суд подаст. Атеизм для него – одна из разновидностей религиозных воззрений, а религия – связанность человека со «сверхсущностным началом». Да говорите уж прямо: не «сверхсущностным», а сверхъестественным. И давайте оставим софистические выкрутасы: атеизм – не религиозная догма, а свобода от догм.

Во-вторых, этот ученый отстаивает необходимость сосуществования атеистических и религиозных воззрений: мол, атеистам религия нужна как поле недоумений и притяжения. С такой логикой можно доказывать и необходимость сосуществования химии с алхимией, астрономии с астрологией, науки со лженаукой.

В-третьих, мои взгляды этот оппонент окрестил «наиболее отсталыми, несовременными и давно опровергнутыми… наукой». Он связывает их с «бесовским удвоением сознания» и противопоставляет им «великую книгу» Арона Гуревича, в которой речь идет о боге Одине, «центре мировоззрения человека скандинавского Средневековья»: если этого бога вынуть, все разрушится. Я не стану цитировать письма моего покойного друга Арона Яковлевича, из которых следует, что он был другого мнения о моих взглядах. В конце концов это его личное мнение. Но далее у моего оппонента следует шедевр логики, с которым А.Я. Гуревич ничего общего не имеет: «Если бог Один не существовал, то это не значит, что его нет для того, кто в него верил, а это значит, что он есть». И заключает эту софистику неподражаемый по заносчивой самоуверенности пассаж: «Это дважды два, господин Клейн, что всегда равно четырем, а не стеариновой свечке, как это у вас получается!» Вполне очевидно, что стеариновая свечка получается как раз у проректора, ставит ли он ее богу Одину, «центру мировоззрения человека скандинавского Средневековья» или православному Вседержителю.

Более глубокие возражения выдвинул о. Владимир (он же кандидат богословия и философии Федоров). Прежде чем рассмотреть его содержательные возражения, отмечу те, которые проскользнули в его отклик, видимо, невольно, и не вяжутся с его нацеленностью на серьезный разговор. Это аргументы ad hominem. Протоиерей мягко напоминает, какой нехороший попался оппонент: не посещал ведь синагогу «несмотря на свои корни». Это вызывает у о. Владимира «грусть и печаль… Ученый-гуманитарий, изучающий древние культуры, ни разу не посетил места культа одной из древнейших мировых религий, стало быть, не имел интереса к религиозной культуре, включая и культуру предков».

У меня есть много причин не бывать в синагоге. Во-первых, еще мой дед в его юности был торжественно отлучен от синагоги. Во-вторых, свои корни я вижу в России. Мой родной язык русский, я воспитан в русской (хотя и не православной) культуре, и, кем бы меня ни считали русские националисты, я русский еврейского происхождения. Своих далеких биологических предков я почитаю, две тысячи лет назад они жили в Палестине, но можете ли Вы, о. Владимир, сказать, где жили Ваши предки две тысячи лет назад и кем они были? Археология этого точно сказать не может. В русский народ влилось много этносов. В-третьих, Библия интересует меня исключительно как богатый исторический источник, а не как инструмент культа. Наконец, в наше время посещение храма есть символический акт, и именно потому, что я по рождению еврей, посещения как раз синагоги я избегаю, чтобы не вводить людей в заблуждение относительно моей позиции.

Конечно, у о. Владимира поле для подобной аргументации широкое, потому что личных недостатков у меня отыщется еще много, но все же к сути спора это не относится.

Немало осуждающего собрано в отклике о. Владимира об авторе рецензируемой книги Никонове. Вытащено на свет божий его первое крупное произведение с эпатирующим названием «Х…я книга». Лично я мата совершенно не употребляю (за исключением научной или подобной надобности). Но матерными выражениями обильно насыщена бытовая речь множества русских людей, закрывать на это глаза не приходится и популярно написать об этой проблеме – интересная задача. Чем вызвано обилие мата в речи, какова функция этих выражений, какова их история – вопрос, кстати, связанный с сакральными значениями. Обычные слова на наших глазах становятся табуированными. Слово «член» уже становится неприличным, название буквы «хер» стало неприличным раньше, потому что оба заменяют слово из трех букв, которое пишут на заборах. Но и то слово – не исконное: его нет в других индоевропейских и даже славянских языках. Оно, на мой взгляд, заимствовано из древнего финно-угорского субстрата, где означало просто «иглу». Превращение абсолютно такое же, как с английским «prick» – «игла», «шип» и «половой член». «Х…я книга» нравится мне гораздо меньше других книг Никонова, но все же я должен отметить, что неприличия в ней значительно меньше, чем в книгах некоторых известных современных русских писателей.

Не кажется мне удачным и аргумент о. Владимира, совмещающий две тенденции – реабилитацию советской власти и сталинизма с атеистическими суждениями академика Гинзбурга и профессора Клейна. Аргумент этот крайне неудачен потому, что на деле реабилитация советской власти и сталинизма идет рука об руку как раз с клерикализацией всего и вся в нашей стране, и даже коммунисты нынче поголовно воцерквились.

Перейдем к сущностным возражениям. Отец Владимир отвергает мои аргументы насчет недоказанности гипотезы о верховном существе. Он пишет, что поскольку гипотеза не опровергнута, надо признать ее. Эта логика совершенно не удовлетворяет научным критериям. Есть твердое правило: бремя доказательств лежит на том, кто утверждает, а не на том, кто опровергает. Пока гипотеза не доказана, явления для нас нет.

Далее мой уважаемый оппонент строит логическую цепочку: законы природы существуют = есть смыслы = есть Бог. Законы природы несомненно существуют, «смыслы» в них вкладываем мы, а существование бога из этого никак не вытекает, потому что бог – это сверхъестественная сила, якобы управляющая миром, а законов природы совершенно достаточно для объяснения всего, что в природе происходит. «Сир, я не нуждаюсь в этой гипотезе!» – помните слова Лапласа Наполеону?

Наконец, о. Владимир пишет: «Можно ли встретить человека, у которого нет ничего святого? А если есть, то и зародыш какой-то пусть языческой религии есть, и культ свой есть». В этом рассуждении налицо незаметная подмена понятий. Под «святым» здесь понимается не религиозная святость и непогрешимость, а просто нечто очень дорогое, некие ценности, принципы. Помилуйте, никакого зародыша религии, то есть веры в сверхъестественные силы, здесь не содержится.

В отклике о. Владимира есть немало рациональных суждений о вреде религиозного фанатизма, об опасности клерикализации, о необходимости диалога – в этом я с ним вполне солидарен. С умным человеком приятно спорить: тон спокойный, рассуждения прозрачны, и если есть ошибки, то их несложно выявить. И можно выделить те идеи, которые приемлемы для обеих сторон.

 

10. Казус: археология для православных

В литературе последних лет обращают на себя внимание две книги по археологии. Автор один – Павел Владимирович Волков из Новосибирска. Это замечательный археолог, вдумчивый, талантливый и работящий. Обе книги вышли в 2010 году. Первая называется «Эксперимент в археологии» (далее ЭА), вторая – «От Адама до Ноя» (далее АН). Вторая книга носит подзаголовок «Археология для православных» – название провоцирующее. Теперь можно ожидать отдельную археологию для католиков, особо – для протестантов, иудеев, мусульман… Нет, это же не археология для христиан, значит – порознь для шиитов, суннитов, ваххабитов и так далее. А почему только для верующих? Отдельно для атеистов, для коммунистов, для либерал-демократов и прочих.

В XIX веке в Англии разгорелась критическая кампания против попыток ввести «историю для вигов». Но нам чужие уроки – не уроки. Мы не учимся и на своих ошибках.

Третья часть второй книги называется «Метаархеология», и завершена в «2005-й год от Рождества Христова» (АН, с. 319). А в 2004 году вышло мое «Введение в теоретическую археологию. Часть I. Метаархеология». Таким образом, это скрытая полемика со мной. Что ж, я готов сделать полемику открытой.

Я уже писал как-то в «ТрВ» о феномене верующего ученого. Здесь перед нами истово верующий археолог, да еще палеолитчик – феномен гораздо более парадоксальный, потому что археология палеолита – одна из самых главных опор атеистического мировоззрения: наряду с четвертичной геологией она опровергает библейскую хронологию и наряду с палеоантропологией опровергает креационистскую модель происхождения человека, постепенно заполняя промежуточными звеньями линию от обезьяноподобного предка к Homo sapiens. Разумеется, и археолог может быть верующим или суеверным, донжуаном или женоненавистником, коммунистом или фанатом футбола. Важно лишь, чтобы его пристрастие не сказывалось на его профессиональных занятиях, не пробивалось в археологию. Тут должен быть психологический заслон.

У археологии как науки есть свои методы, свои правила, свои непреложные результаты. Подтягивать их к излюбленным пристрастиям нельзя, даже если эти пристрастия кажутся вам очень благородными. Как только этот запрет нарушается, археолог сразу же из ученого превращается в фаната, в крестоносца («Каждый из нас – воин Бога. И это не метафора. Православие – это оборона жизни» – АН, с. 319).

Это тем более печально, что Волков – еще раз подчеркиваю – изумительный профессионал, и там, где он забывает о своей вероучительской миссии, все великолепно.

Книга Волкова «Эксперимент в археологии» – это блестяще написанный труд, где собраны и подробно рассмотрены эксперименты в трех сферах: расщепление камня, планиграфия поселений и палеоэкономика. Я не встречал в литературе более доходчиво, полно и ясно изложенного разбора первобытной техники работы с кремнем. Описания экспериментов по расщеплению как раз мало. Это скорее результаты длительного экспериментирования и очень умные размышления над ними.

Более широко представлены интересные и неожиданные планиграфические эксперименты – с «рабочими площадками» по обработке кремня: семь участников работали каждый на своей площадке, а в результате экспериментатор, сняв результаты работы на план, получил четкое разделение на опытных мастеров и неопытных («учеников»). У опытных линза отходов была компактнее, наиболее крупные снятия лежали поодаль (техника безопасности), рабочее пространство было упорядочено, а отбракованные сколы сосредоточены в центре. Эти результаты могут пригодиться при анализе первобытных мест работы.

Очень хороши эксперименты с кострами. Стимулом послужили некоторые странности расположения костров в мадленской стоянке Пенсеван (Франция) – вне конического жилища у входа. Для решения загадки Волков рассмотрел разные типы костров (круглый, юрлык или сибирский, экранный, вертикальная нодья, горизонтальная нодья), исследовал их достоинства и недостатки в разных условиях и путем экспериментов установил, какие от каждого вида остаются следы. Это позволило ему предложить приемлемую гипотезу по интерпретации костров Пенсевана. Но, учитывая обычность очагов в археологических раскопках, применимость открытий Волкова значительно шире.

Диссонансом в книге мне кажутся последние главы, где автор пытается убедить читателя в согласии религии с наукой и в благотворности религиозных (и даже конкретно православных) убеждений для правильного понимания первобытности. Анекдотичность подобной увязки эволюции с православием особенно ярко выступает в свете его убеждения в том, что «…если мы хотим ставить перед собой достойные нашего времени задачи, то пока только эксперимент способен избавить нас от неизбежной субъективности в оценке получаемого в результате раскопок материала». Положим, не только эксперимент, но и он также. Скептики же вправе спросить, какие эксперименты проверяют и доказывают существование бога, преимущества православия перед другими религиями, банкротство дарвинизма (Волков возвращается в этом к пониманию Н.Я. Данилевского) и многое другое.

На мой взгляд, религии и суеверия абсолютно равнозначны и никакого соприкосновения с наукой иметь не могут. Я склонен придавать больше веса высказыванию чехов Малинковой и Малины: «В средние века зависимость познания от догм Библии не оставляла места для эксперимента и экспериментирования» – действительно, как мы видим, эксперименты появились в археологии только в конце XVIII века! Волков же оплакивает XVIII век – век Просвещения (а также и Возрождение, тоскует по Средневековью). Придерживаться той или иной религии (или никакой) – это сугубо личное дело человека (его субъективный способ достижения психического равновесия), а внедрять свои религиозные убеждения в науку – ну, это приводит только к конфузу.

Книга Волкова об эксперименте, по счастью, отражает редкостное для ученого увлечение только в небольшом объеме. Разве что вдобавок в других местах книги чувствуется особое внимание автора к фактам, говорящим о внезапности появления человеческого мышления, человеческих способностей у отдельных приматов. Видимо, ему кажется, что это подтверждает идею участия бога в этом деле – актом творения. Между тем каждая археологическая культура возникает как бы внезапно, без видимой подготовки. А генетические мутации объясняют внезапность появления новых способностей у человека.

Особое внимание Волков обращает на ашельские рубила, бифасы. По трасологии, это мясные ножи длительного пользования. Волков придает своим наблюдениям столь важное значение, что нужно привести их дословно. Итак,

«1) тщательная отделка орудий из камня производилась при изготовлении только одного типа инструмента. Материал для них подбирался исключительно качественный. Эти листовидные бифасиально обработанные артефакты имеют необычайно выразительную и законченно-красивую форму, разительно отличающую их от всех других изделий в составе инструментария того времени;

2) только эти орудия в ашельский период были монофункциональными, то есть узко специализированными и не использовались в каких-либо других, повседневных работах;

3) отношение людей к этим инструментам было явно необычным. Но, пожалуй, наиболее важной для нас является функциональная специализация „ашельских бифасов“ – разделка туш животных.

…Можно уверенно сказать, что „ашельские бифасы“ обладают практически всеми признаками, которые… можно считать обязательными для характеристики культовых орудий. Если предположить, что для совершения первых в истории жертвоприношений человеку был реально необходим только один инструмент – жертвенный нож, то этим орудием вполне могли быть описанные выше листовидные ашельские бифасы». Отсюда Волков прокладывает логический путь к утверждению, что «религиозность следует отнести к изначальным, основным, пожалуй, определяющим свойствам человека, резко выделяющим наших предков из окружающего их мира животных» (АЭ, с. 306–307).

Волков подчеркивает внезапность появления ашельских рубил, их резкое отделение от олдувайской индустрии, не выказывающей наличие человеческого разума. Главной задачей науки Волков (АЭ, с. 308) считает «познать Творца через творение».

Возможность ранних проявлений религиозности отвергать не приходится, ибо у первобытного человека было очень мало возможностей для здравого понимания того, что происходит вокруг него и в нем самом, и много искушений объяснить сны и случайности простейшими связями, увы, фантастическими. Вполне возможно, раннее бытование представлений об особой важности («святости»?) разделки туш убитых животных, особенно крупных и опасных. Но в до-неандертальскую эпоху сложные понятия типа «бог, требующий жертв» вряд ли были доступны. Однако это все гадания – как в пользу гипотезы, так и против нее, но бремя доказательств лежит на выдвигающем гипотезу.

Это относится ко всем религиозным гипотезам, включая гипотезу существования бога. Этим отклоняются все разговоры о том, что раз невозможно ни доказать, ни опровергнуть бытие бога, то лучше придерживаться не атеизма, а агностицизма. То ли есть, то ли нет… Нет-с, бремя доказательств лежит на утверждающем, иначе пришлось бы опровергать бесконечное множество гипотез.

Чем доказано, что это именно жертвенный нож? Какими экспериментами или фактами это подтверждается? Чрезвычайное обилие рубил в Западной Европе (при чрезвычайной их редкости вне Европы) говорит как раз против культового характера этих орудий. Не так уж они и внезапны: им предшествовали грубые ручные рубила – такие тоже есть.

Вернемся на почву экспериментальной археологии. В науке я предпочитаю доверять экспериментам, приводимым и трезво анализируемым Волковым, а не его цитатам из святителей и отцов церкви. «Наука много слабее, чем мы думали еще не так давно», – заявляет Волков (АЭ, с. 308), мотивируя необходимость «усиления» науки религией. Наука много сильнее, чем некоторые думают сегодня, и она непрерывно теснит религию. Ученые также совершают ошибки, но они исправляются наукой же, а религиозные догмы не могут быть заменены другими религиозными догмами – им на смену приходят установленные наукой истины.

Обратимся теперь ко второй книге П.В. Волкова – к «Археологии для православных». Ее квинтэссенция состоит в попытках подтянуть факты современной археологии к библейским текстам буквально, то есть за каждым типом человека, за каждой археологической культурой увидеть библейских персонажей. Адам и Ева были созданы богом в шестой день творения. По Волкову, сыновья Адама Каин и Авель были неандертальцами с ашельской культурой (Адам и Ева, по-видимому тоже, коль скоро ашельская культура у Волкова – первая подлинно человеческая, олдувайская – еще обезьянья, и между ними разрыв), третий сын Сиф и его потомок Ной – Homo sapiens.

Но в пятый день творения бог ведь уже создал пару людей по образу и подобию своему (об этом в первой книге Бытия). Это преадамиты. Их церковь не признает, учение о них считается еретическим – умалчивает об этой паре и Волков. Ну, там много неясностей – неясно откуда взяли жен Каин и Сиф, если бог вынул у Адама только одно ребро, и из ребра Адама бог создал только Еву, а дочерей у Адама и Евы долго не было. Не проще ли признать, что Библия – смесь исторических хроник Иудеи с древнееврейскими мифами, и в лучшем случае можно воспринимать ее речения о начале человечества только сугубо метафорически?

Отводить ашельскую культуру неандертальцам никак не получается. Волков несомненно знает, что во всем мире археологи на многих основаниях связывают неандертальцев с мустьерской культурой – следующей по хронологии (у нас эта ступень именуется средним палеолитом), а ашельская культура, нижний палеолит, связывается с человеком гейдельбергского типа (находок много), то есть с палеоантропами. Они по физическому типу значительно ближе к обезьяне, чем неандертальцы и, конечно, не подходят к роли библейских персонажей. Вот Волкову и приходится вопреки всем фактам связывать неандертальцев с ашелем, чтобы противопоставить современных людей (включая неандертальцев) обезьяноподобным архантропам олдувая. Чтобы убрать промежуточное звено. Разумом состоятельность этой концепции понять невозможно. Тут можно только верить. Но я не верую – и не верю. Мне нужны доказательства.

Сто лет назад патер В. Шмидт, член орденского Общества Слова Божия, в многотомном «Происхождении идеи Бога» признавал эволюцию. Генерал ордена был шокирован и уверял Шмидта, что через пятьдесят лет это учение перестанет существовать. Шмидт писал генералу: «по нынешнему состоянию оно представляется почти достоверным… Я не думаю, что оно будет опровергнуто в ближайшие 50 лет. <…> Не думаю я и что теологические резоны против эволюции верны». Аббат Брейль, как известно, был эволюционистом – и великим археологом.

Ответ на комментарий к записи «Казус: археология для православных»

Комментарий к записи «Казус: археология для православных» (ник: Uri)

23 декабря 2011 г.

К сожалению, Вы ошибаетесь. Вот описание пятого дня в книге Бытия.

«И сказал Бог: да воскишит вода кишеньем живых существ; и птицы да полетят над землею по своду небесному. И сотворил Бог рыб больших и все существа живые, пресмыкающихся, которыми воскишела вода, по роду их, и всех птиц крылатых по роду их. И увидел Бог, что хорошо. И благословил их Бог, сказав: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый».

О человеке ни слова. О создании мужчины и женщины речь идет далее. Ошиблись Вы и по поводу дочерей.

«И было дней Адама после рождения им Шэйта восемьсот лет, и родил он сынов и дочерей» (Бытие, глава 5, 4-й стих).

Я согласен с Вами, что речь идет о мифологии, просто нужно избегать неточностей.

Благодарю Uri за помощь в критическом рассмотрении казуса археологии для православных. Я старался передать библейские рассказы о сотворении мира и человека очень коротко, но получилось неудачно и неточно. Попробую изложить точнее и пояснить, в чем я все же считаю изложенную критику библейского предания верной. Рассказов о сотворении человека все-таки два, и они трудно согласуемы.

Действительно, по первой книге Бытия, бог в день пятый создал рыб, гадов и птиц, а только в шестой сотворил человека – мужчину и женщину – по образу и подобию своему.

Но по второй книге Бытия, бог создал сначала одного лишь Адама из праха земного, затем создал растения, птиц и Эдем, куда поселил Адама, и только затем из ребра его создал ему помощника – женщину, Еву. Это явно другой рассказ о творении человека. В какой день творения это произошло, тут не сказано, но, поскольку именно в это время (между созданием Адама и Евы) были созданы птицы, то получается (в переводе на хронологию первого рассказа) день пятый.

Именно на это различие библейских рассказов опирается давнее учение о преадамитах, находившее дополнительную опору в географических открытиях невиданных ранее рас.

Теперь о дочерях Адама. Когда разыгрывалась драма между Каином и Авелем с последующим поселением Каина в земле Нод, где он познал свою жену и у него родился сын, дочерей у Адама и Евы не было. Дочери появились после того, как у Адама и Евы родился вместо убитого Авеля третий сын – Сиф (Шейт). Но, во-первых, они приходились Каину сестрами, а жениться на сестрах вроде бы по библейским нормам не годится. А во-вторых, Сиф родился, когда Адаму было то ли 130, то ли 230 лет, а дочери родились у Адама в последующие 800 лет. Можно, конечно, счесть, что Каин женился сотни лет спустя после убийства Авеля на одной из своих молодых сестер, но это не оговорено и в грехи Каина не вошло.

Ну конечно, это древнееврейские мифы, сведенные в книги на заре письменности и не очень гладко отредактированные.

 

11. Есть ли боги у животных?

Конечно, религии у животных нет. Ведь как вообразить существование неких высших сил, непонятных нам и управляющих всем в мире, сил, которые можно рассердить или умилостивить? Чтобы вообразить такое, нужно отвлеченное мышление, способное отделить причины от следствия, провести довольно отдаленную аналогию, подумать о невидимых фигурах, о предполагаемых деяниях. А на это способен только человек.

На этом основании антропологи клерикального толка говорят о том, что религия – отличительная особенность человека, его специфика, поднимающая его над животным миром. Ну, логика не безупречная. В Средние века так еще можно было говорить, а ныне, когда огромные массы интеллигенции и простого люда не причастны к вере, правильно было бы говорить, что религия отличает не всех людей от животного мира. Неверующих ярые апологеты религии склонны приравнивать к животным, подразумевая, что это людей принижает. Профессор Ю.П. Вяземский во всеуслышание провозгласил: «атеисты – это больные. Это животные». От ведущего телепрограммы «Умники и умницы» это не очень умный выпад. Во-первых, люди действительно являются животными по своей биологии, занимая место среди позвоночных, млекопитающих, в частности приматов. Не только атеисты, а все люди, в том числе и самые набожные. Они все животные, тут ничего не поделаешь. Во-вторых, людей отличает от других приматов и всех остальных животных то, что делает возможными и религию, и философию, и науку, и искусство, и культуру, и фантазии и многое другое. Общая причина всех явлений – разум, рассудок, интеллект.

Но в религии присутствуют не только рассудочные, логические заключения, но и представления, чувства, стереотипные ощущения, образы, иллюзии и эмоции, а это есть и у животных. Есть у животных и сны, и эмоциональные потрясения – все это у людей способствовало возникновению религии. А у домашних животных есть даже некие образы, очень близкие нашим богам. Эти боги (или почти боги) для них – мы, люди, их хозяева. Возьмем собак. Мотивы нашего поведения для них совершенно непонятны и часто непредсказуемы, хотя само поведение угадываемо и в узких пределах привычно. Они поднаторели угадывать, что нам угодно, умеют подлизываться к нам, молятся (повизгивают), благодарят за корм и ласку, иногда сердятся – рычат (как мы иногда на своих богов), они нам преданы и верны (как мы своей конфессии), лают и готовы кусать чужаков (как мы иноверцев и еретиков). Я уж не говорю о рогатом скоте – этих их двуногие боги ни с того, ни с сего убивают, ни в чем не провинившихся, самых покорных; так нас убивают неожиданные болезни – даже самых набожных. А многим уготована судьба лошадей – всю жизнь горбатиться на господ(ин)а, выбиваться из сил за стойло и убогий корм, за исключением фаворитов, звезд, которым суждена короткая слава покрасоваться на бегах или на арене.

Домашним животным отношение к людям как к богам привито не только с детства (воспитанием), но и всему виду – селекцией: их долго отбирали, разводили и вот вывели такие породы, которым генетически предназначено оставаться послушными, производительными и легко обучаемыми. Они уже не могут иначе жить. Одичавшие собаки (конечно, далеко не всех пород) еще могут выжить в дикой природе, потому что некоторые их породы люди использовали, опираясь на навыки, необходимые для самостоятельного существования. Остальные – нет. Способности самостоятельного существования утеряны.

А люди, как оказалось, могут жить без богов, и даже совсем неплохо. Потому что их никакие высшие существа не выводили для своих надобностей. Как ни крути, а человек произошел от приматов, и механизм этого процесса открыл Дарвин – естественный отбор как аналогия искусственной селекции. Никто с тех пор ничего более убедительного не придумал, современная биология только уточняет и развивает Дарвина. Лишь глупая школьница-изуверка могла подать в суд на учителей-дарвинистов, даже депутаты милоновы на это не решаются.

Бог, согласно Библии, сотворил человека по своему образу и подобию. Значит, бог выглядит как человек, он антропоморфен. Где же он такой помещается? Ах, он невидим! Значит, уже не по подобию – мы-то не тянем на невидимок! А зачем бог по Библии сотворил человека? Для забавы? От скуки? Для неких высших целей, нам неведомых? И взгляните, как сотворил! Библейские и все прочие байки о сотворении человека (а заодно и животных) богами носят откровенно сказочный характер, и даже сугубо верующие люди, если они мало-мальски образованные, в том числе и священники, понимают эти байки только фигурально – как иносказание неких эволюционных процессов. Никто уже не воображает себе бога как на иллюстрациях Гюстава Доре – в виде старичка с окладистой бородой, завернутого в белую ткань и лепящего Адама, подобно горшечнику, из глины.

И религия появлялась у людей совсем не по той же причине, по которой домашние животные естественно поклоняются и повинуются людям. Животные делают это, не задумываясь, подчиняясь очевидной необходимости. А люди пришли к этому по размышлении: сопоставляли свои сны, иллюзии, да и обманы с чем-то фиктивным – с невидимыми образами, которые сами же измышляли для лучшего объяснения множества еще непонятных явлений. Люди сравнивали непреодолимые природные силы со своими мотивами, намерениями и желаниями, одухотворяли эти силы и так далее. Словом, механика возникновения религий неплохо исследована, ранние стадии изучены на примере отсталых, неразвитых народностей.

Вопрос лишь в том, почему сейчас, когда цивилизация так продвинулась, когда непонятные ранее явления во множестве объяснены, когда чудеса, приписываемые древним святым, меркнут перед грандиозными техническими чудесами, которые доступны рядовому нынешнему человеку, почему сейчас многие люди, вполне образованные, тянутся к сохранению религии, истово веруют во всякие глупости, молятся и даже воюют и убивают за веру?

Человеку и сейчас трудно примириться с краткотечностью своей жизни, с неизбежностью личной смерти, с тем, что еще многое в природе и обществе не объяснено и нам не подвластно. Люди, спокойные, уверенные в себе и трезвые, учатся с этим мириться (а что поделаешь!), признавать неизбежность и отрешаться от этих проблем в обыденной жизни. Они принимают как компенсацию свою неразделенность со своим образом и результатами своих трудов – «нет, весь я не умру». Иначе ведут себя люди эмоциональные, внутренне в себе неуверенные, которые не в силах побороть в себе тревожные настроения. Для внутреннего спокойствия им необходимо принять мир не таким, каким он предстает в реальности, а приукрашенным. Признать, что они не умрут, что у них есть внутреннее существо – душа, что она уйдет в иной, лучший мир (или, у нечестивых – в ад, так им и надо). Свои принципы поведения эти люди не в силах отстаивать просто так – им нужно, чтобы эти принципы были подтверждены божественным авторитетом. Бог им необходим. В их головах он действительно существует – виртуальный бог.

Эти люди ничем не хуже атеистов, но и ничем не лучше в принципе. А в конкретной реальности бывают и хуже, бывают и лучше.

Я говорю здесь об истинно верующих. Есть же много людей, причисляющих себя к той или иной конфессии, но совершенно непричастных к ней. Есть много называющих себя верующими, скажем, христианами, но считающих, что бога все-таки нет, или провозглашающих себя православными, но не знающих отличий этой веры от католической или протестантской. Как есть много людей, считающих себя атеистами, но верящих в черную кошку, сглаз, колдовство, стучащих по дереву и т. п., словом вполне суеверных. А разница между набожными и суеверными, как и между сектами и признанными конфессиями, на мой взгляд, только в официальном статусе данной веры. Основа всего этого – одна. То же и разница между конфессиями – какая в сущности разница? Моя знакомая, молодая женщина, вообще-то неверующая, но в случае неприятностей заходит совершить обряды во все храмы (в православные, католические, мечеть, если бы синагога была близко – и туда бы зашла) – на всякий случай.

Разделенность конфессий и их агрессивность вытекают из, казалось бы, естественных потребностей верующих: для упрочения и возвышения своей веры они стремятся, во-первых, сделать ее традиционной, чтобы она была освящена древностью, а во-вторых, обставить культ богов красивым, богатым и торжественным ритуалом. А для всего этого нужен клир: священники, учители веры, служки и так далее. А у клира, при всей набожности (если она и есть), появляются свои интересы. Для них важно накопление в церкви богатств, от которых и клиру уделяется немалая доля, усиление привилегий церкви в обществе, конкуренция с другими конфессиями, поэтому церковь не только соперничает, но и сотрудничает с властью, добиваясь покорности народа. Соперничает церковь и с наукой – своим принципиальным и старинным конкурентом за умы публики и особенно молодежи.

Религия постоянно отступает, а наука наступает. Это закон. А вот церковь, опираясь на власть, может периодически переходить в наступление, совершать вылазки и рейды, пытаясь вернуть утраченные позиции. Одну из таких вспышек мы наблюдаем сейчас в России. Светская власть судит по постановлениям средневекового Трульского собора, закон Божий пробирается в школу, кафедра теологии водружается в ядерном институте.

Но мы не Шарики. Митрополиты же, даже внедрившись в университеты, напрасно вооружились сверкающими ножичками, чтобы резать упругие мозги. Не та эпоха.

«Высшее существо, важный песий благотворитель сидел в кресле, а пес Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожаного дивана. От мартовского тумана пес по утрам страдал головными болями, которые мучили его кольцом по головному шву. Но от тепла к вечеру они проходили. И сейчас легчало, легчало, и мысли в голове у пса текли складные и теплые.

„Так свезло мне, так свезло, – думал он, задремывая, – просто неописуемо свезло. <…> Окончательно уверен я, что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное, старушке».

 

12. Благая весть от диакона

Неисповедимы пути Господни! – несмотря на свой атеизм, использую здесь эту вполне христианскую максиму, потому что как иначе выразить свою растерянность перед лицом своего полного (или почти полного) согласия с одним из духовных лидеров православного церковного движения?

В одном из номеров «ТрВ» мне довелось писать об умершем археологе Александре Формозове, который восстановил против себя многих коллег, борясь за принципы морали и ответственности в археологии и вообще в науке. Свои книги, утверждающие эти принципы, он все-таки сумел выпустить при жизни, хотя и в глубокой старости. Но одну книгу ему так и не удалось опубликовать полностью, без изъятий. Это книга о бедственном положении дела с охраной памятников культуры в нашей стране. Она задевала не только маститых ученых, но и власти.

Формозов был сыном ученых, но предки его были священниками (отсюда и его латинизированная фамилия: по-русски – Красавцев). Возможно, поэтому он привык трепетно относиться к древним церквям и вообще древностям, чувствовал себя ответственным за их разрушение и гибель.

Книги типа тех, которые Формозов с таким трудом пробивал в печать, в наше время вышли. Автор их тоже связан с церковными кругами, но иначе, чем Формозов, и, пожалуй, более тесно. На нашей кафедре археологии в Ленинграде-Петербурге пять лет учился Александр Мусин, сын преподавателя вуза. По окончании кафедры в 1992 году неожиданно для археологов поступил в Духовную академию. Окончив ее в 1995-м, стал иподиаконом митрополита Ленинградского Алексия (Ридигера), избранного вскоре патриархом. До 2000 года преподавал в Духовной академии. Рукоположен в сан диакона и имеет степень кандидата богословия. К нему было положено обращаться словами: «Ваше благовестие».

А в новом тысячелетии вернулся в археологию и вскоре стал ведущим научным сотрудником Института истории материальной культуры РАН в Петербурге, доктором исторических наук. Он – один из признанных лидеров Института, специализируется по церковной истории и археологии Древней Руси, а также отношениям церкви и общества. Под его руководством вышла монументальная истории Императорской археологической комиссии – главного археологического учреждения дореволюционной России.

Я безусловный атеист, но мы сотрудничаем в ряде научных предприятий без малейших затруднений. Споров о Боге (типа дискуссий Остапа Бендера с ксендзами) у нас как-то не возникает, Александр Евгеньевич – умный и доброжелательный собеседник, а буквально по всем научным и общественным проблемам мы находим почти полное согласие.

В 2006 году вышла его книга «Вопиющие камни». Она открывалась словами:

«Эта история начиналась как благородный порыв, разворачивалась как классический детектив, оборачивалась пошлым фарсом и грозит завершиться национальной драмой, потому что это история о том, что общество, Церковь и государство способно сделать с российской культурой в угоду политической конъюнктуре, личным амбициям и ложно понятому религиозному возрождению». Подзаголовок книги дополнительно подчеркивал, что автор направляет свой критицизм и на церковное небрежение: «Русская церковь и культурное наследие России на рубеже тысячелетий».

В 2010 году вышла новая книга Мусина – «Церковная старина в современной России», еще более острая и критическая. Детально, с конкретным указанием государственных чиновников и церковных иерархов, имя за именем, он рассматривает разрушение и гибель памятников из-за небрежения, некультурности, невежества и корысти ответственных лиц. Но Мусин не ограничивается приведением и оценкой фактов, он подымается до обобщений и выяснения причин. Он исходит из того, что «Необходимо вернуть святыни и собственность тем, у кого все это было отнято властью, открыто провозгласившей своей целью уничтожение религии и религиозного» (с. 5). Ну, это банально.

А продолжает свежо и современно:

«Но кто сегодня эти „те“? Общинная и приходская жизнь, выросшая из многовековой русской традиции, ныне разрушена. Сегодня на место общин пришло руководство патриархии, епархиальная бюрократия, приходские и монастырские настоятели и их ближайшее окружение… Ответственности за переданную им материальную и культурную ценность граждане России не несут. Они исключены из этой сферы теми, кому государство передает в пользование или в собственность культурные ценности – под видом имущества. Феномен отчуждения большинства населения от политической жизни, характерный для современной России, в полной мере находит свое отражение, а быть может оправдание и причину в церковной жизни РПЦ».

Еще более разумным представляется мне следующее положение:

«Опять же московская патриархия не может рассматриваться как единственный правопреемник Синодальной Церкви. На ту же роль могут претендовать не только другие религиозные организации, именующие себя православными, но и „неверующая“ часть современного общества. Эти люди, как законные наследники своих православных предков, обладают определенными правами на использование и восприятие памятников культуры в соответствии со своими светскими убеждениями. Все сказанное не предполагает обязательного возвращения религиозным организациям предметов культа, „переросших“ свое литургическое значение и превратившихся в произведения искусства» (с. 7–8).

Не обойдена и судьба подмосковного центра православия – Троице-Сергиевой Лавры. Добром помянута реставрация 1960-х годов: она была проведена с максимальным уважением к исконному стилю обители «смиренного Сергия». А вот к 2000-летию христианства новая реставрация расценена как грубое попрание настоящей церковной эстетики, потрафляющее неразвитым вкусам нынешних насельников Лавры и их спонсоров из «российской глубинки и малороссийских окраин». «Агрессивные цвета и провинциально-пестрые клумбы превратили Лавру в настоящий „пряник“ и „развесистую клюкву“… на… потребу массовому паломнику и заезжему интуристу» (с. 337).

Наконец, выходит за рамки отношения к памятникам и древностям более общая констатация: «Попытки РПЦ организовать „внутреннюю миссию“ в России с целью евангелизации общества обречены на провал, поскольку исходят из ложной посылки, что большинство населения является православным („по культуре“ или „по крещению“) и в силу этого автоматически принадлежит к Церкви» (с. 12). Вместо равноправного диалога о религиозных ценностях РПЦ предлагает исключительно миссионерское воздействие. В духе подчинения государства гражданскому обществу автор книги ратует за контроль общины за деятельностью духовенства всех уровней, тогда как руководство патриархии привыкло получать все блага – имущество и привилегии – из рук власти, а не на основе общественного договора.

Очень советую интересующимся охраной памятников культуры и духовными течениями в церкви почитать эту книгу чрезвычайно компетентного автора. В книге одиннадцать глав. В первой главе («Анамнезис: история болезни») показано, что и до революции русским археологам приходилось отстаивать памятники древности и старины от невежества церковных руководителей, и, пожалуй, государство шло впереди церкви. Следующая глава («Церковь и древность: два окна») поясняет, как литургические потребности церкви всегда вытесняли заботу о старине и вели к новоделам. Далее, по периодам прослежены в четырех главах (3–6) судьбы древностей в эпоху «религиозного возрождения» с 1990 года: «Радужные надежды и первые разочарования 1990–1992»; «Годы великого перелома 1993–1995»; «Эпоха „нового застоя“ 1996–1998»; «В поисках нового курса 2000–2010». Затем следуют четыре главы (7–10) с рассмотрением событий по областям: «Новгородские вольности»; «Берендеево царство»; «Московские этюды»; «Кремлевские тайны».

В последней, одиннадцатой главе («Святые немощи») рассмотрена яростная охота местных церковных владетелей за выгодными мощами, в которой попирается подлинность святынь и на их место воздвигаются абсолютно непричастные к святости кости и вещи, лишь бы привлекали паломников и приносили доход. Тут и мощи Серафима Саровского, Саввы Сторожевского, Александра Сквирского, и «десница Иоанна Предтечи», и государственная (с участием министров) суета вокруг якобы снисхождения благодатного огня на Пасху в Иерусалиме. Все это смешит неверующих и оскорбляет истинно верующих.

Статья А.Е. Мусина о девушках из Pussy Riot показывает, что он скептически настроен по отношению к нынешнему патриарху Кириллу (Гундяеву). Он считает, что жестокость властей по отношению к проступку девушек (безгласное кривляние в солее храма Христа Спасителя с последующим наложением звука) объясняется не только тем, что они просили Богородицу «прогнать Путина», но и поставили под сомнение легитимность избрания патриархом Кирилла. «Именно на амвоне „XXС“ 27 января 2009 г. „церковный Чуров“ – митрополит Исидор (Кириченко) объявил Кирилла победителем со вполне „путинскими“ 72,36 % голосов… За два дня до этого, на рейтинговом голосовании епископов, Кирилл набрал только 49,98 %». Отсюда, по Мусину, и «война компроматов» накануне патриарших выборов, удушение дискуссии на Поместном соборе, «многие участники которого разъехались из Москвы, по собственному признанию, с тяжелым сердцем» (с. 19). Тяжелые предчувствия теперь подтвердились историей с брегетом и особенно с «нехорошей квартирой».

Мусин считает, что те административные реформы 2004 года, которые знаменовали отход государственной власти от демократии и от которых власти приходится отступать теперь, были предварены и в какой-то мере предсказаны новым уставом РПЦ. Это те же подавительные архетипы русского православия, которые Мусин выражает формулой: «я начальник (вариант: президент, патриарх, чиновник, епископ), ты дурак». Книги и статьи А.Е. Мусина показывают, что в недрах русского православия зреют те же чувства протеста, которые обуяли все российское общество.

 

13. О правах эмбрионов

В нашей стране возобновился старый спор о позволительности или непозволительности абортов и, следовательно, планирования семьи. Если будет принят закон, запрещающий аборты, то и по этому показателю мы войдем в число стран, где по сей день этот запрет действует, – это страны Латинской Америки, Южной и Центральной Африки.

При этом вытащен на свет старый аргумент, приравнивающий аборт к убийству. Этот аргумент оформлен как религиозное и гуманистическое утверждение, что эмбрион – это уже человек, и нужно защищать его права на жизнь. Сначала были речи, что это так уже с момента зачатия, то есть и одна клетка, начавшая делиться, – это уже человек, а потом, в силу заведомой абсурдности этого утверждения, было внесено уточнение, что человеком эмбрион должен считаться с того момента, как у него начало биться сердце. А сердце плода начинает биться между 18 и 25 днями беременности (3–4 недели). Ныне аборт позволяется делать до 12 недели беременности. Значит, после уточнения спор становится менее принципиальным и идет лишь о сроках – это спор о 9–10 неделях. Но это по форме. По существу же спор принципиален: эмбрион – это уже человек или еще нет.

К решению этого вопроса есть три подхода – религиозный, научный и этический. Рассмотрим все три.

Христианская религия, в частности православная, в решении этого вопроса опирается прежде всего на Библию. По-видимому, истово верующие депутаты, предложившие изменить законодательство, читали библейские тексты. Но дело в том, что в русском переводе есть существенная неточность – опущены важные термины. Нужно обратиться к славянскому тексту (соответствующему Септуагинте и оригиналу). В Библии (Исх. 21, 22–23) излагается правило, как судить драку, в которой пострадала беременная женщина и произошел выкидыш (непереведенные слова выделены):

«Аще биются два мужа и поразят жену непраздну, и изыдет младенец ея неизображен , тщетою да отщетится: яко наложит муж жены тоя, подобающе да отдаст. Аще же изображен будет , да отдаст душу за душу».

Это означает: если погибший младенец уже имеет вид человека («изображен»), то виновника его гибели будут судить за убийство и казнят («душу за душу»), а если «неизображен», то есть еще не сформировался как человек, то назначается имущественное наказание (должно уплатить мужу пострадавшей женщины). Очевидно, что автор книги Исход считает полноценным человеком только сформировавшийся плод. Блаженный Августин прямо говорил о Писании: «Оно, таким образом, не распространяет понятие убийства на несформировавшийся эмбрион, ибо определенно то, что еще находится в утробе, не может считаться человеком».

Из этого исходили многие отцы церкви. Они приобщали каждый индивидуальный казус зачатия к общей проблеме происхождения человека: Бог сначала создал тело человека, а только потом вдохнул в него душу: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Бытие, 2,7).

Поэтому в современной православной традиции аборт обычно не приравнивается к убийству (хотя в прошлом такие попытки и делались – например, 2-е правило Василия Великого и 91-е правило Трулльского собора). Он с точки зрения православной церкви является тяжким грехом по другой причине – противодействуя Божьему промыслу о рождении того или иного человека. То есть церковь против планирования семьи, грехом является и использование контрацептивов (однако депутаты пока не предлагали запретить презервативы).

Теперь рассмотрим этот вопрос с точки зрения науки. В этом плане решающим является закон рекапитуляции, предвосхищенный академиком Карлом Максимовичем Бэром, а позже установленный Ф. Мюллером и Эрнстом Геккелем: каждый животный организм (и человек) в своем индивидуальном эмбриональном развитии (онтогенезе) повторяет фазы пройденного в прошлом его далекими предками родового развития (филогенеза) – в частности видового развития человечества. И действительно наблюдая за стадиями развития эмбриона, эмбриологи отмечают сначала фазы, в которых зародыш по облику неотличим от зародышей пресмыкающихся, потом рыб и птиц, потом низших млекопитающих, и только на последних стадиях плод начинает обретать формы, в которых можно узнать формы плода, общие для всех приматов. Тут человек очень похож на человекообразных обезьян. Незадолго до выхода на свет он уже отличается и от них.

[Моя ссылка на основной биогенетический закон Геккеля вызвала дискуссию в «ТрВ» (статьи М. Гельфанда и С. Глаголева), но идеи Бэра были отмечены как справедливые, а закон рекапитуляции – как абсолютно верный.]

Сердце начинает биться на ранних стадиях. Конечно, на них эмбрион уже принадлежит к животному миру, но назвать его человеком еще нельзя. Признаки именно человека появляются тогда, когда его уже можно отличить от эмбриона обезьяны. Когда точно? Я не медик, не эмбриолог, им решать. Но явно это происходит на последних стадиях девятимесячного развития плода. А на этих стадиях и сейчас удаление плода не считается абортом и называется преждевременными родами, а искусственное прерывание жизни при ряде условий приравнивается к убийству.

Другое дело, что некие генетические задатки человеческого облика в эмбрионе содержатся с самого начала (иначе он бы не развивался по этому сценарию), потенциально он человек, и эти задатки имеют материальное выражение в ДНК. Но они микроскопичны и в органах тела, обеспечивающих человеческие качества (а это прежде всего мозг и кора головного мозга), еще не реализованы. С равным основанием можно было бы заявлять о человеческих правах сперматозоидов, уходящих с поллюцией, и яйцеклеток, уходящих с менструацией, и судить за лишение их жизни.

Казалось бы, на этом вопрос исчерпан. Но тут вступает в силу этический подход. Плод во чреве матери с самого зачатия и даже до него, на стадии планирования семьи, рассматривается будущими отцом и матерью не как организм, проходящий разные стадии развития, а как будущий человек, причем человек родной и близкий. Его еще нет, а с ним связываются надежды, планы, жертвы и ожидания. Будущие родители, если они ответственны и нормальны, наделяют эмбрион с самого начала всеми человеческими качествами. Поэтому любое покушение на его жизнь – это для них убийство, и закон должен стоять на страже этого их воззрения. Но только до тех пор, пока это воззрение у них есть.

Именно им принадлежит право выбирать свое будущее – расширять ли его, давая жизнь третьему или воздержаться. Они ведь хотят не просто дать начало новой жизни, а дать его ответственно – имея возможность обеспечить ребенку здоровье, воспитание и образование, а возможно, и какие-то стартовые позиции в жизни. Они не хотят умножать ни бездомных, ни инвалидов, ни преступников, ни несчастных, ни угнетаемых. Есть у них и собственные интересы в жизни, собственные жизненные цели, не все и не всегда готовы к рождению детей. Да и общество не всегда к этому готово. Забывать об этом – лицемерие.

При всем том безусловно аборт остается нежелательным. Но увы, иногда его избежать не удается. В частности, мне кажется, это стоит осознать депутатам, желающим родить закон о запрете абортов. Тут аборт необходим.

Статья в «ТрВ» № 17 (111) за 28 августа 2012 года вызвала большую дискуссию, в которой под сомнение ставились возможности анатомически определить принципиальное отличие человеческого плода от человека и принадлежность его к дочеловеческому состоянию. Если же упор делать на социальные возможности (очеловечивание), то тогда и грудного младенца придется отнести к дочеловеческому состоянию. Автор отвечал, что он и не ограничивается анатомическим определением, а включает этические факторы.

 

14. Дилемма Веркора

1. Парантропы. В джунглях Новой Гвинеи была обнаружена популяция приматов, имеющих целый ряд признаков людей – они обращались друг к другу с чем-то вроде речи, изготавливали простейшие орудия из дерева и камня, но внешне больше походили на обезьян – с низким лбом, надбровными дугами, выдающейся челюстью, были покрыты шерстью. Не ископаемые – живые! Назвали эту породу парантропом (греч., около человека), скоро в прессе стали писать сокращенно – тропи. Их начали вывозить в Европу, где они неплохо размножались.

В западной науке пошла бурная дискуссия: что это такое – наиболее развитая порода обезьян или самая примитивная из живущих разновидность человека? Вопрос сразу же взволновал церковь: есть ли у них душа и можно ли распространять среди них христианство? (В свое время тот же вопрос об индейцах папа решил положительно: душа у них есть.) Вскоре капиталисты, исходя из бездушности тропи, стали приспосабливать их к труду у конвейера, не платя им ничего – как лошадям или собакам. Возмутились профсоюзы – это же гибельная конкуренция для рабочих! Между тем ученые не могли прийти к определенному решению – животные это или люди. С одной стороны, с другой стороны – дело грозило превратиться в вечную проблему. Один из левых интеллектуалов некто Темплмор надумал подстегнуть решение этого вопроса. Он еще более приблизил тропи к человеку – лично оплодотворил самку тропи (искусственно) и убил новорожденного, введя ему дозу стрихнина. Он убил своего сына ради блага всех тропи (и всех рабочих). Теперь вопрос о статусе тропи должен был решать английский суд – это умерщвление животного или убийство человека?

С этого начинается роман французского писателя Жюля Марселя Брюллера, писавшего под псевдонимом Жан Веркор. Во время войны писатель был главным издателем французского Сопротивления, а после войны – председателем Комитета писателей Франции. Роман был написан в 1952 году, в 1957-м вышел русский перевод, в 1970-м по роману был снят фильм.

Пресса оживленно обсуждала главную коллизию этого фантастического романа, ее возможные реализации в будущем: если вдруг обнаружится снежный человек или если мы полетим на другие планеты и встретим там менее развитое население, этаких примитивных людей (почему именно людей и почему менее развитое – оставалось гадать).

2. Восстание против гуманизма. Неожиданно более прагматичное и настоятельное оживление этого вопроса прозвучало в нынешней России, правда, без ссылок на Веркора. Популярный писатель Александр Петрович Никонов высказал в «СПИД-инфо» (№ 25 за 2009 год) идею, что младенцам с врожденными неизлечимыми болезнями психики, обреченным на судьбу тяжелых инвалидов-дебилов, незачем сохранять жизнь, что нужно предоставлять их родителям право на эвтаназию новорожденных. Одна из читательниц, родившая такого ребенка и выхаживающая его, поделилась своим возмущением с не менее популярной телеведущей Светланой Сорокиной, и та 28 декабря 2009 года поместила в своем блоге в «Живом Журнале» заметку об этом высказывании Никонова под названием «Люди и уроды». В заметке она довольно ясно намекала на то, что нравственным уродом является сам журналист, предложивший убийство неполноценных детей – вполне в духе гитлеровской расовой гигиены. В большинстве читатели блога в своих комментариях усилили пафос Сорокиной, осыпая Никонова прямыми оскорблениями: сам «дебил», «клинический идиот!», «фашист», «в суд на него!». Они считали, что логическим продолжением должна быть идея избавляться от престарелых родителей…

В том же ключе выдержаны яркие статьи Е. Дылевой в «Росбалте» и в «Новой газете»: «„Милосердный“ неонацизм» и «Гуманная улыбка палача».

Меньшинство указывало, что у Никонова больше гуманизма, чем у его противников, поскольку он призывает избавить от мучений и детей и родителей, когда человек еще не сформировался. Чем прекращение жизни зародыша в аборте отличается от прекращения ее сразу после рождения? Ведь дети этого рода целиком зависят от родителей и все равно не смогут жить, когда те умрут. Они обречены на дом инвалидов – и какой дом, каких инвалидов! А вопрос об эвтаназии взрослых встает, лишь когда мучения ужасны и беспросветны или сознание все равно навсегда отключено. Никонова же, говорят его сторонники, возненавидели за то, что он пробил ханжескую политкорректность и режет правду-матку.

Общественная коллегия по жалобам на прессу объявила публикацию Никонова профессиональной ошибкой журналиста, потому что, придав выступлению скандальный характер, он должен был сознавать, что «унижает и наносит оскорбление чувствам людей, которые уже сделали свой выбор и воспитывают детей инвалидов». Тем самым он «грубо нарушил правила профессиональной этики, закрепленные в Кодексе профессиональной этики российского журналиста и Декларации принципов поведения журналиста, утвержденной Международной федерацией журналистов». Редакция должна была сопроводить статью Никонова редакционным или авторским материалом, излагающим другие точки зрения. А не сделав этого, она разделяет ответственность за нарушение профессиональной этики.

Через месяц после статьи Сорокиной, в конце января 2010 года, состоялись прямые дебаты Никонова с главным детским реабилитологом России Евгением Теодоровичем Лильиным в передаче «Клинч» на радио «Эхо Москвы». Лильин отстаивал необходимость выхаживать таких детей, оказывать интенсивную государственную помощь таким родителям, привел цифры: таких детей (не только даунов, но дебилов, имбецилов, идиотов и т. п.) у нас 574 тысячи на пенсии, а еще столько же пенсии не получают. Это более миллиона! Лильин указывал на возможности внешней коррекции синдрома Дауна (после операции выглядеть дети будут как нормальные), адаптации их к некоторым видам труда.

Опрос по стране, сообщил ведущий Бунтман, дал следующие цифры. На вопрос, гуманно ли помогать их выхаживанию в больнице или дома, ответили положительно 33 % опрошенных, отвергли такую идею 26, а 41 не смогли сделать выбор. Никонов уверен, что, оказавшись непосредственно перед лицом такой страшной ситуации, они бы тоже отказались воспитывать такого ребенка. Действительно, по статистике 85 % родителей сдают таких младенцев государству (а 10 лет назад сдающих было 95 %). И он считает такой выбор оправданным. Аудитория «Эха Москвы» отреагировала иначе – 70 % поддержали Лильина, около 18,7 % – Никонова. Ну, это особая аудитория, более интеллигентная.

Вопрос действительно серьезный и болезненный, а проблемы далеки от удовлетворительного решения. Возмущение разгневанной публики понять можно, и гнев ее во многом оправдан. Но заявления многих, что здесь и обсуждать нечего, неверны.

Для Никонова это не случайное выступление. В ряде своих книг он развивает тему об издержках гуманизма, который укрепляет солидарность общества, но в своих крайностях противоречит эволюции, основанной на конкуренции и выживании наиболее способных. Никонов издевается над филантропией, которая поддерживает жизнь слабых за счет ослабления сильнейших и успешных. Он критикует христианство особенно за поощрение бедности и убогости. Он презирает социализм как учение об обществе, в котором уравниловка и плановое хозяйство тормозят любой прогресс.

Эта позиция не нова. Основоположник эволюционизма англичанин Герберт Спенсер был кумиром буржуазии XIX века, развивая в основном эти идеи, получившие название «социального дарвинизма». Позже схожие идеи отстаивал американец Самнер. А те социальные дарвинисты, которые перевели свои рассуждения в русло расовой гигиены и евгеники, двигались действительно к нацизму.

В нашем обществе и в наше время идеи эти востребованы. Это определено, с одной стороны, кризисом социалистической экономики и слабостью развития капитализма в нашей стране, с другой – национальными противоречиями бывшей метрополии с окраинами (ныне соседями): те и другие спорили, кто у кого был на иждивении. Сказывается и внезапное засилье церковников, противоречия между призывами к филантропии и бросающимся в глаза стремлением верхов церкви к роскоши и богатству.

Перед лицом этих противоречий поневоле начинаешь задумываться, нет ли в идеях Никонова здорового зерна и все ли в нашем гуманизме гуманно.

3. Оценка позиций. Никонов с его сторонниками (каждый пятый на «Эхе» – это не так уж мало, а по России – две пятых, почти столько же, сколько противников) прав в том, что жизнь такого ребенка за малыми исключениями оказывается чередой мучений, не говоря уж о том, что жизнь родителей просто загублена, а часто и семья разрушена. Прав он и в том, что генетики должны бы выработать и применять средства предупреждения зачатий, генетически осужденных на катастрофическое потомство. В тех случаях, когда нет возможности вовремя предупредить, он предлагает разрешить аборт в любой момент беременности и даже сразу после нее. Включать ли в этот период «постнатальный аборт», зависит от того, с какого момента признавать человека человеком. Это тот самый вопрос, который поставил Веркор. Только в отличие от Темплмора Никонов реально никакого младенца не убивал.

Более того, с гитлеровцами его и его сторонников равнять никак нельзя. Там тех, кого признавали неполноценными, предписывалось умерщвлять в любом возрасте в массовом порядке, варварскими методами. Несомненные люди объявлялись недочеловеками (Untermensch), неполноценными признавались не только психически больные, но и иные расы, сексуальные меньшинства. Здесь же речь идет всего лишь о некотором расширении сферы аборта, и не аборта вообще, а лишь по медицинским показаниям.

Если уж сравнивать, то скорее со спартанцами, по легенде, сбрасывавшими со скалы неудачных новорожденных. В меньшей мере это походит на обычай, чрезвычайно распространенный в Китае до самого недавнего времени, а последствия его ощущаются в Китае еще сейчас. Как сообщил в своих лекциях по радио авторитетный экономист Е. Ясин, там ныне нехватка невест, огромное превышение численности мужчин. А причина та, что население в массовом порядке убивало новорожденных девочек, потому что пенсий и бесплатных всеобщих медицины и образования в Китае нет, а содержать родителей должны сыновья.

Лильин прав по-своему. Он как врач обязан прилагать все усилия, чтобы спасти как можно больше жизней, улучшить состояние больных хотя бы немного, помочь тем, кто страдает, терпит мучения. Это он и делает, и делает блестяще. Он подвижник и энтузиаст своего дела. Хвала ему. Светлана Сорокина всей своей деятельностью отстаивает гуманизацию нашей жизни, она усмотрела в высказываниях Никонова грубость и цинизм, холодный и трезвый расчет в деле, в котором требуется теплота и сочувствие, осторожность и трепет. Очень многие солидаризируются с ней, и это радует.

На мой взгляд и «Спид-Инфо», и «Эхо Москвы» в поисках остроты вывели над всей дискуссией непозволительные заголовки. Заметка Никонова в «Спид-Инфо», с которой все началось, называлась «Добить, чтоб не мучился». «Эхо Москвы» назвало свой «Клинч» «Имеют ли право на жизнь больные дети?». Конечно, имеют. О чем тут спорить? Это не должно обсуждаться. Тон и сравнения Никонова действительно коробят своим цинизмом. Далее, Никонов все время говорит о дебилах. Но грань между ними и просто детьми со слабыми способностями неуловима, потому что дебилизм – это самая легкая степень поражения мозга у олигофренов, и как раз дебилов-то педагоги и медики неплохо адаптируют к жизни. Мы неоднократно наблюдаем, как некоторые дебилы делают неплохую карьеру и становятся нашими начальниками. Хуже с неизлечимыми кретинами и идиотами.

Никонов предоставил самим родителям решать, пресечь ли жизнь несчастного новорожденного. А нужна ли родителям такая свобода? Это ведь груз тяжкой моральной ответственности за акт, который может в каком-то смысле рассматриваться как убийство, и его предлагается возложить на потрясенных родителей, к тому же далеко не всегда виновных? Виновны, если пьяное зачатие, наркотики и т. п., но ведь случается рождение такого плода и просто так, по неудачному сочетанию хромосом! Затем нужно учесть, что у роженицы длительным воздействием гормонов вырабатывается особая нежность и любовь к выношенному дитяти, как ей пойти на такие радикальные меры! Она успела полюбить свое неудачное дитя! Нам трудно усыпить собаку или кошку, а тут собственный новорожденный ребенок!

4. Что делать? Я понимаю, что вступаю на очень опасную стезю, потому что страсти кипят нешуточные. Но попытаюсь сформулировать мысли, которые, если и не всех устроят, то могли бы быть положены в основу дальнейшего обсуждения.

Очевидно, что, во-первых, нужно резко усилить помощь государства тем родителям, у которых есть такие дети, которые их уже воспитывают, и тем домам инвалидов, которые успешны в реабилитации подобных питомцев. Безусловно, никакие намеки на необходимость уничтожении таких детей не должны выдвигаться – и сам помысел такой должен рассматриваться как кощунство. Во-вторых, на мой взгляд, нужно ввести государственную норму, государственную рекомендацию по проведению аборта по медицинским показаниям (предстоящее рождение олигофрена, страдающего синдромом Дауна и т. п.) в любой момент беременности, чтобы ответственность за пресеченную жизнь лежала не на родителях, а на медицинской комиссии. В-третьих, этим родителям должна быть оказана максимальная помощь в обеспечении новой беременности и нового рождения или усыновления ребенка, на что нужно выделить средства и силы.

Разумеется, такое решение – это страшная трагедия для тех, кто в нее вовлечен, но и жизнь такого ребенка и семьи с таким ребенком тоже трагична, и если можно этого избежать с санкции государства и общества, то это должно рассматриваться как меньшее зло для всех.

Многие религии и государства отвергают аборты вообще, но по медицинским показаниям их признают. Особенно агрессивны выступления против абортов в США. Но вот недавнее исследование Стивена Левита, увенчанное престижнейшей премией (отражено в книге «Фрикономика», переведенной в 2007 году и у нас). Американцев поразило, что постоянный рост тяжких преступлений против личности с 1994 года сменился в стране резким падением этой преступности. Левит доказал, что падение это вызвано тем, что за двадцать лет до того в США были легализованы аборты. В тех штатах, где это было сделано на три года раньше, на тот же срок раньше началось падение преступности. Потенциальные преступники из неблагополучных семей просто не родились. Это поддержало идею абортов несмотря на многие минусы – вред для здоровья и т. п.

А здесь речь идет также о пресечении рождений тех детей, которые по биологическим причинам несут несчастье семье, да и сами обречены на жизнь с недоразвитым сознанием. На жизнь, которую никто не пожелал бы ни для своего ребенка, ни для себя самого.

5. Границы аборта. Пункт преткновения – «постнатальный аборт», пресечение жизни новорожденного при явной, зафиксированной медиками физиологической катастрофе. А здесь встает этот самый вопрос – кого считать человеком. Совершенно несомненно, что человек принадлежит к миру животных, и всякий человек – животное, он есть животное с самого начала жизни – с зачатия, с первого же деления клеток зародыша. Зародыш – это уже животное. Но когда оно становится человеком? Еще в утробе? Вряд ли. Религия решает вопрос упрощенно – Бог вдувает душу живу, но когда именно? Тут можно вести теологические споры: по одним взглядам, с момента зачатия, по другим – на 14-й неделе беременности или на 101-й день…

Наука не может исходить из гипотезы о боге и душе. Как известно, даже в первый год жизни ребенок очень мало отличается по своим способностям от детеныша шимпанзе. Но имя, сходство с родителями, одежки, игрушки, наша любовь окружают его и делают его в нашем представлении человеком. Его человеческие качества – только в потенции, в наложении на него будущих, мыслимых качеств и свойств. Но они определяют все. А если этого будущего нет или оно печальное?

Понимаю, что в каком-то смысле привлечение романа Веркора ужесточает шокирующий аспект проблемы недопущения катастрофических рождений. Олигофрены и даже просто новорожденные оказываются сопоставлены с промежуточными звеньями эволюции, с «недочеловеками», как нередко говорят. Я не хотел бы употреблять здесь этот термин: он оброс расистскими коннотациями. В применении к олигофренам, даунам и подобным я считаю оправданным называть их ущербными или недоразвитыми людьми, потому что в умственном отношении они застывают на уровне 4–7-летнего ребенка, а когда взрослый человек застыл на этом уровне, это, конечно, ущербность и недоразвитость.

Что же до любых младенцев, то перед нами в антропологическом смысле еще не вполне человек. По теории рекапитуляции (или биогенетическому закону) Геккеля, онтогенез повторяет стадии филогенеза. Антропологи говорят о разных стадиях приближения к человеческому состоянию в ходе антропогенеза (то есть филогенеза) – через ряд промежуточных звеньев, но также и в ходе онтогенеза (индивидуального развития ребенка). Чем ближе к зародышу, тем больше животного, меньше человеческого. Насколько человеческий облик зависит от энкультурации, от воспитания (и, следовательно, от способности воспринять его), видно в казусах детей-маугли, выросших без контакта с людьми, – они вполне животные и даже уже не способны к очеловечению (для этого есть свое время, и оно упущено).

До 22-й недели развития плода включительно аборт официально разрешен, стало быть, до этого срока зародыш (здоровый зародыш!) официально не считается неприкосновенным – еще не считается человеком, хотя он и живой. Но если плод явно аномален и ребенок родится обреченным на ужасную судьбу, стоит ли ограничиваться 22-й неделей для аборта?

После этого времени аборт может производиться в чрезвычайных обстоятельствах по медицинским показаниям (тогда он называется искусственные роды). При этом ребенок часто погибает – ситуация та же. В большинстве случаев можно выявить непоправимые мозговые аномалии и уродства (делающие жизнь невыносимой) еще задолго до рождения, и очень желательно нацелить эту службу на как можно более раннее предупреждение.

Но если плод, извлеченный при таких родах (фактически аборте), оказался явно катастрофически ненормальным – стоит ли биться над тем, чтобы сохранить ему жизнь? Гуманно ли это? А если плод доношен и родился таким же? Он еще очень мало отличается от плода в утробе по своей приближенности к человеку в антропологическом смысле. Если он явно и бесповоротно (особенно по формированию мозга) ненормален, распространить ли на него право медиков решать вопрос о его судьбе? Вот это и есть те вопросы, о которых зашел спор и которые зависят от проведения грани между плодом и ребенком в данной культуре, в данной исторической ситуации.

На мой взгляд постановка этой проблемы не должна никого оскорблять. К выжившим детям обсуждаемые предложения не относятся. Как не относятся всякие будущие абортивные меры к тем детям, которые избежали аборта. Очень хорошо, если все прошло удачно. Но было бы странно, если бы родители восприняли как оскорбление в свой адрес рекомендацию аборта другим потенциальным родителям, стоящим перед такого рода выбором.

То же и родители даунов и кретинов. Они сохранили своим детям жизнь и воспитывают их, жертвуя собой – это подвиг. У них были свои резоны на это, и он вписывается в лучшие традиции гуманности. Только не надо ожидать, чтобы все считали такое решение приемлемым для себя, не надо требовать от всех такого героизма, мешать другим принять другое решение. Не забудем, что очень многие в такой ситуации сдают своих детей в детские дома. Значит, не прикипели душой. Не надо запрещать обсуждение этой темы. Ведь никто и не предлагает родителям-подвижникам умерщвлять их любимых детей, страдающих синдромом Дауна и олигофренов. Речь идет о том, как поступать тем, у кого родился даун или олигофрен. Как быть с теми, кому еще только предстоит родиться и стать дауном или олигофреном. Можно ли это предотвратить?

Вполне очевидно, что точное определение грани между человеком и животным, между плодом и ребенком очень условно и зависит от согласования мнений специалистов разного рода – биологов, медиков, философов и антропологов. В конечном счете – от голосования уполномоченных специалистов. Более того, по-видимому, оно для разных жизненных надобностей может быть разным. Но именно в нем – решение проблемы.

6. Тропи как люди. А как решили эту проблему в Англии, по роману Веркора? Суд постановил, что человеческий статус определяется наличием религиозного духа, который проявляется в целом ряде действий – от ритуалов до каннибализма. И хотя ритуалов у тропи не было найдено, а каннибализм проявлялся не у них, а у папуасов, которые лакомились мясом тропи, тропи были признаны людьми. Значит, Темплмор – убийца собственного сына? Нет, закон ведь обратной силы не имеет. В момент умерщвления, как заявил адвокат Джебсон, жертва еще не являлась человеческой личностью. Ведь тропи стали людьми только в момент оглашения приговора.

 

15. Вечен ли свет жизни?

Археологическая литература о погребениях и погребальных обрядах, естественно, чрезвычайно обильна, но книга московского археолога Ю.А. Смирнова все же стоит в ней особняком. Для такой категории книг она называется странно «Вечный свет жизни», и содержание ее раскрывается только в подзаголовке: «Сакральные тексты и погребальные традиции» (М.: Человек, 2013). Увы, мы знаем из астрофизики, что мир конечен и как он зародился некогда в результате космического взрыва, так и погибнет. Единственным утешением является то, что это будет через много миллиардов лет. Не оставляет надежды и христианская религия – она тоже учит, что конец света наступит, и даже в не столь отдаленные времена. Что уж и говорить о политической ситуации – тут ядерная катастрофа выглядит очень даже возможной на глазах еще ныне живущего поколения.

Я знаю Юрия Алексеевича давно не только лично, но и по его основательным трудам, например по фундаментальному труду о мустьерских (преимущественно неандертальских) погребениях. О тех, относительно которых долго стоял вопрос, погребения ли это или всего лишь оставление умерших животных родными, не доросшими до человеческого сознания, существами. Смирнов доказал, что это настоящие погребения, что неандертальцы – люди, заботящиеся о том, что становится с их умершими сородичами, и, видимо, имеющие представление о мире ином и потустороннем существовании – стало быть, о душе.

В новой работе, изданной тиражом в 500 экземпляров, Смирнов собрал все сведения о таких сакральных текстах, как Книги мертвых – египетская, тибетская, индуистская, мезоамериканская (индейцев майя), – и проследил их отражение в заупокойном каноне соответствующих религий, в олицетворениях смерти. В отдельном разделе этой книги Смирнов рассматривает Апокалипсис (Откровение Иоанна Богослова) как нечто вроде христианской Книги мертвых (его сближения весьма интересны и правдоподобны), а в другом разделе он предлагает рассмотреть волшебные сказки как древнейшие Книги мертвых. В.Я. Пропп показал, что волшебные сказки отображают обряд инициации, а ведь инициация инсценирует умирание и последующее воскрешение инициируемых: Баба-яга в избушке на курьих ножках давно интерпретируется как мертвец в гробу. Эти экскурсы являются блестящими идеями и при всей эксцентричности обогащают наше понимание всей этой сферы культуры.

В части второй Смирнов разбирает сакральное право и похоронные обычаи. Он, как и в первой части, занимается тут только цивилизованными народами, оставившими хорошие описания похоронных обычаев. Это древнеримские законы, библейские предписания, похороны и траур в иудаизме, они же в христианстве и исламе, далее – в зороастризме и маздеизме, в ведизме и индуизме, в конфуцианстве. Обо всем этом говорится с обильным цитированием источников, но без малейшего приведения археологических свидетельств, хотя они, конечно, неимоверно богаты и наглядны. В данной книге представлена только письменная часть материалов, но представлена хорошо. Эта вторая часть может служить отличным справочным пособием.

Вернемся, однако, к первой части. Именно в ней находится объяснение странного названия книги о Книгах мертвых и похоронных обычаях цивилизованных народов. Дело в том, что, как ясно из текста, автор верит в ту основную идею, которую развертывают Книги мертвых – идею о жизни после смерти. Когда он говорит о «вечном свете жизни», он имеет в виду не жизнь в космическом масштабе, а индивидуальную жизнь каждого человека – она должна продолжиться после его смерти как жизнь его души в мире ином.

Что ж, это идея всех или почти всех религий. На эту тему были написаны тысячи богословских трактатов на разных языках. По-видимому, Смирнов издавна веровал – это его личное дело, и как это сообразуется с его статусом ученого, да еще в такой сильно конфликтующей с религией сфере, как археология (взять хотя бы библейскую хронологию или вопрос о возникновении человека), – опять же ему решать. Но он хранил свои верования в глубине души и делал свое дело в археологии профессионально.

Выступить с открытым забралом в печати его побудил успех книги Рэймонда Моуди «Life after life» («Жизнь после смерти»), вышедшей в 1975 году в США. Моуди обобщил воспоминания 150 пациентов, переживших «малую смерть» (клиническую смерть), о своих видениях, оставшихся в их памяти при возвращении к жизни. Все они видели какой-то туннель, световое пятно, падение или полет к нему, встречи с какими-то существами, мытарства, суд над поступками, города света и т. п. За книгой Моуди разом появились тысячи книг его последователей. Еще бы! Такое подтверждение верований экспериментальной медициной! В советском государстве книга Моуди появилась сначала в самиздате в 1978 году, потом в открытой печати в 1990-м. За ней последовали книги Дж. Кларка, Р. Моритц, Форда Артура, архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого), Роуч Мэри и так далее. Вот и Смирнов решился, присоединив к опыту «посмертных состояний» психоделический опыт принимавших сильные обезболивающие «и другие наркотические препараты» (М. Агеев «Роман с кокаином», М. Булгаков «Морфий»).

Он подметил, что в Тибетской книге мертвых («Бардо тхедол») описанные явления в мире ином совпадают с явлениями, описанными Моуди: туннель, светоносное существо, загробный суд и так далее (см. таблицу на с. 40–41).

Приводя все доказательства в пользу идеи Моуди и «своей» о пребывании душ (сознания) в мире ином, Смирнов по нормам религиозного писательства и прозелитизма совершенно не упоминает те чисто медицинские, физиологические объяснения, которые были даны всем этим видениям – как «посмертным», так и психоделическим. Объяснения (психиатра Р. Сигела, Н. Губина и других) специфическими механизмами деятельности мозга при обедненном снабжении кровью, кислородном голодании и других факторах в этих ненормальных условиях – когда зрение в столь экономном режиме сосредоточивается на узком кружке и человек видит туннель, световое пятно. Это ведь классическая тема галлюцинаций. Сейчас есть ряд исследований, объясняющих многие формы первобытного искусства типичными галлюцинациями при приеме галлюциногенных препаратов, которые часто употреблялись в разных древних культурах (мухоморы, пейотль, эфедра, мандрагора и другие). Первобытные люди изображали свои галлюцинации, и эти их рисунки совпадают с рисунками современных наркоманов. Смирнову, конечно, известны эти исследования. Почему же о них нет ни слова?

Если бы Смирнов поступал в данной ситуации по нормам научного исследования, он должен был бы рассмотреть все объяснения и выбрать наиболее убедительные по научным критериям.

В книге есть и дополнительные экскурсы в защиту православного миропонимания. В частности, по утверждению Смирнова, несколько независимых источников (евангелических, исторических и геологических) подтверждают факт землетрясения в Израиле в первой половине первого века нашей эры. Более того, они называют «три возможных даты этого события, а именно 31, 32 и 33 годы нашей эры» (с. 26). А тем самым они подтверждают, по мысли Смирнова, факт чуда – реакции самой природы на казнь Иисуса Христа. «И вот завеса в храме разодралась на две части сверху и донизу». Смирнов также приводит со своей стороны ряд доказательств, стоящих за каждой из этих трех дат. В каждом случае названо и конкретное число – 23 марта 31 года, 25 марта 32 года и 4 апреля 33 года. Смирнов считает, что наиболее заслуживает доверия пятница 3 апреля 33 года.

Когда в современном суде говорят, что событие произошло в три разные даты и приводят весомые доказательства каждой из них, то это означает, что ни одно доказательство не состоятельно и что доказательства реальности события нет. Я не говорю, что не было такого события, вполне могло и произойти и даже совпасть по времени с нужной датой – в этом регионе часто происходили землетрясения. Но когда о нем сообщают расходящиеся свидетельства, то мы этим свидетелям не вправе доверять в целом.

А.Ю. Смирнов имеет полное право исповедовать ту или иную религию, но тогда нужно решить изначально, какую именно работу он пишет: научное исследование или теологический трактат. У них разный способ постановки вопросов, разные критерии оценки достоверности, разные системы доказательств, да и разная аудитория.

Смирнов столь проникся сакральными истинами, которые он открыл для себя, что вывод из первой части своей книги сформулировал в стихах:

Я значительно старше Юрия Алексеевича, и мне предстоит «сойти в долину Смертной тени» значительно раньше него. Никакой Новой Стези мне там не видится. Этой надежды у меня нет. Все, что мне суждено сделать, уже сделано и еще предстоит сделать здесь. Жить после смерти я буду только в том, что я успел сотворить при жизни в этом весьма несовершенном, но очень привлекательном мире. Планировать себе иную жизнь в ином мире – традиция давняя, но не представляющаяся мне трезвой. Шахида ждут там 72 девственницы, христианина – райские кущи, меня там не ждет никто и ничто. Предпочитаю сознавать, что возможности мои исчерпаны и я кладу последние штрихи. Соответственно и нужно поступать в оставшееся время.