1. Коллективный организатор?

В 2001 году я опубликовал книжку «Принципы археологии». Я пришел к выводу, что в основе всех положений археологии лежит не одна система исходных принципов, а две, прямо противоположных одна другой, и что обе валидны. Отсюда сложность аксиоматизации дисциплины, а значит, ее компьютеризации. Мне представляется, что это относится не только к археологии.

Ни в археологических журналах, ни в прочих на эту книжку рецензий и откликов нет.

В 2004 году вышла моя книга «Введение в теоретическую археологию», итоговая для моих работ по разработке этой отрасли. Рецензий нет, хотя я знаю, что молодежь ее расхватывает.

Когда в 2000 году вышла моя книга по антропологии девиантного поведения, 3000 экземпляров разошлось за три месяца почти исключительно в Петербурге (сеть распространения не работала), в том же году вышло второе издание, тоже на 3000 экземпляров, и тоже разошлось. Крохотные рецензии появились в газете «Культура» и самиздатовском листке в Киеве, потом одна серьезная рецензия в журнале «Новое литературное обозрение». Остальные журналы ее выхода не заметили.

Когда в 1993 году вышла моя книга «Феномен советской археологии», в письме своей московской приятельнице я посетовал: такое впечатление, что кричу в пустоту. Она отвечала, что, услышав о появлении моей книги, тотчас побежала в магазин, но книги ей уже не досталось. «А вы жалуетесь». Но рецензия появилась нескоро, причем негативная. Одна. Только переводы за рубежом вышли быстро, и уж там-то аналитических рецензий было немало.

Я привожу в пример свои книги, потому что учет рецензий «на себя» веду аккуратно и потому что мои работы заметны. Я в общем не обижен рецензентами. На первую мою книжку, вышедшую в 1978 году, а затем переизданную в серии «Классика археологии», рецензии и отклики продолжают идти до сих пор (в общем их было до двух десятков). На мои мемуары, вышедшие в 2010 году, уже накопилось 23 рецензии и отклика. Есть и другие книги, замеченные журналами. Но раз на раз не приходится. Что уж говорить о менее известных работниках.

А проиллюстрировать я хочу сложившуюся у нас ситуацию, когда научные журналы большей частью не имеют продуманной политики рецензирования, когда нет системы рецензирования. Ни для кого не секрет, что рецензии появляются у нас случайно и как попало. Впрочем, не совсем случайно (случайно лишь с точки зрения весомости книг). Некоторые закономерности есть.

Прежде всего, журналы замечают публикации начальственных персон. Появление такой работы влечет за собой шквал хвалебных рецензий. Когда выходила работа главы советской археологии академика Б.А. Рыбакова, немедленно печаталось в разных журналах полтора-два десятка апологетических рецензий, хотя работы были талантливыми, но очень спорными. Правда, я заметил, что среди рецензентов не было ни одного видного специалиста ни в славяно-русской археологии, ни в славистике вообще.

Вторая категория рецензий – рецензии приятелей и коллег, которых автор попросил откликнуться. Эти нетрудно узнать по беззубости и пустоте.

Третья категория – рецензии заядлых противников и исследователей, больно задетых автором. Нередко для возможности хлестко ответить в одном абзаце написана вся рецензия.

Очень редко рецензия написана потому, что рецензент заинтересовался работой и захотел поделиться своими соображениями, привлечь внимание к работе.

По Ленину, газета – это «коллективный организатор». В большой мере это можно отнести и к журналу. Я знаю журналы, например по языкознанию, где редакция хочет представить читателю системный обзор всего, что появилось по определенной теме, отметить именно наиболее выдающиеся работы в какой-либо отрасли знания, не упустить важного, как и заслуживающего отповеди. Для этого редактор привлекает молодежь – аспирантов, ассистентов. Для «сканирования» отрасли обзорными рефератами это неплохо. Но вескими рецензии получатся только, если привлечь авторитетных авторов. А они обычно писать рецензии не хотят: это отвлекает от собственной работы и может повлечь за собой ненужные обиды коллег.

На мой взгляд, для выхода из этой ситуации нужно не только определять на заседаниях редколлегии рецензионную политику журнала, но и заказывать рецензии, и платить за них (быть может, даже больше, чем за статьи). Только тогда журнал станет действительно организующей силой в науке, а не просто периодическим сборником лучших статей, выходящим раз в месяц или в квартал в той или иной дисциплине.

 

2. Невидимая литература

Примерно в середине 1970-х годов в археологии сложилась новая отрасль – теоретическая археология. Есть теоретическая физика, теоретическая биология, почему ж не может быть теоретической археологии? Справедливо или нет, но в мире я считаюсь одним из создателей этой отрасли. Слишком долго археология была сугубо практической, полевой наукой. В Англии археологов стали делить на dirt archaeologists («грязных археологов» – полевых, с пылью на сапогах) и chair archaeologists («археологов кресла» – кабинетных чистюль).

Последних не уважали. Клайд Клакхон говорил, что теоретизирование – «это то, что вы делаете, если вы слишком ленивы, или слишком нетерпеливы, или слишком кабинетный ученый, чтобы выйти и взяться за факты». Симпозиум теоретиков, на котором я присутствовал, моя коллега из Москвы, видный ученый, оценила в письме ко мне так: там собрались люди, которые не любят археологию, а хотят лишь щеголять заумными словесами. Я ей ответил: «Уборщица, которая подметала зал заседания, думала именно так, но ей это простительно, а тебе – нет».

За полвека в науке у меня сложились представления о функциях и структуре археологических теорий, об их трансформации в методы исследований и о новациях, которые они вносят в практику. Я разработал курс лекций, который читал сначала в Ленинградском университете, потом в зарубежных университетах. Публиковал статьи, конечно, на русском, также на немецком и английском, но книгу издать не удавалось.

В 1993 и в 1998 годах я читал этот курс в Копенгагенском университете. Профессор Клаус Рандсборг, заведующий кафедрой археологии, пригласивший меня, надеялся услышать о новых конкретных раскопках в России, но я уговорил его дать мне возможность познакомить датских студентов с моими теоретическими изысканиями. Рандсборг, выдающийся ученый, принадлежит к числу завзятых практиков, вел раскопки в Дании, Африке и России. Он решил сам послушать мои лекции и присутствовал на каждой из них. После первых же лекций он стал активно участвовать в обсуждении своими вопросами и комментариями. И вскоре признался: «Я думал, что будет очередная болтовня, интеллигентный треп, как большинство докладов по теории, а тут – все серьезно и солидно! И чрезвычайно полезно! Это в самом деле наука!»

И он тотчас предложил мне издать у него мою обобщающую книгу по теоретической археологии. Мой английский был достаточен для чтения лекций, но это был, конечно, не тот английский, на котором можно писать книги. К счастью, среди моих студентов в Копенгагене был один англичанин, Ян Симпсон, который выбрал датский университет, потому что там учиться дешевле, чем в Англии. После окончания учебного года он и один из моих датских студентов поехали со мной в Питер и были со мной до тех пор, пока язык моей книги не стал чисто английским (ну, возможно, с оттенком молодежного стиля).

Книга вышла как отдельное приложение к датскому ежегоднику «Акта Археологика», распространяемому по подписке. Он имеет свою аудиторию, весьма профессиональную, но узкую. В магазинах книги не было. Купить ее невозможно. Она поступила только в самые крупные европейские библиотеки.

Вскоре мне удалось выпустить и русский вариант книги. Этот вариант «Введения в теоретическую археологию» вышел в «Бельведере» – одном из небольших издательств, отколовшихся от головного издательства Санкт-Петербургского университета. Такие издательства издают очень качественные и сугубо научные книги. У меня нет претензий к изданию – книга издана великолепно: очень аккуратно, красиво, серьезно. Но бедой таких издательств является узость базы распространения их продукции. У таких издательств обычно есть договор лишь с несколькими местными книжными магазинами – в том же городе, где располагается и само издательство. Моя книга издана неплохим для научной книги тиражом (1000 экземпляров), но расходится почти исключительно в Петербурге. В другие города попадает лишь с оказией. Поэтому петербургская ниша (сколько в Питере археологов?) уже насыщена, а дальше книга расходится медленно, тогда как прослышавшие о ней археологи, интересующиеся теорией, но живущие в других городах, пишут, что достать ее не могут. Ну, достают, конечно, – через питерских друзей, могли бы заказать и по почте, но это у нас мало принято. Вот и получается, что книга хорошо издана по-английски и по-русски, а ее словно и нет.

У американских библиографов есть такой термин – «серая литература». Он относится к литературе по частным вопросам, выходящей в провинциальных городах, в глубинке, плохо изданной и не попадающей в библиографические списки и справочники. Указанные мной книги к «серой литературе» не отнести: они не страдают мелкотемьем, изданы отлично, вышли в столицах, в библиографических справочниках фигурируют, а вот к читателю проникают очень туго. Остаются такими же невидимками. Оказывается, существует и такая невидимая, темная литература. И это проблема.

Путь преодоления проблем, связанных с западным вариантом академического книгоиздания (приложений к подписным изданиям), только один – заинтересовать какое-нибудь крупное (кембриджское, оксфордское или нью-йоркское) издательство и переиздать книгу там. Но это хлопотно, а само собой происходит только после смерти известного автора.

У нас есть разные пути, но они, вероятно, требуют государственной помощи, потому что научная книга большого и немедленного дохода не приносит. Нужно развитие книготорговой сети, которое охватило бы мелкие издательства. В советское время такая система была, но она разрушена. Нужна система грантов и льготных кредитов, которая бы поощряла распространение книг, а не только их написание и издание. В Германии такая литература выкупается государством и рассылается по библиотекам. Невидимая литература – это непрочитанные книги, лежащие мертвым грузом на складах, это читатели, пребывающие в поисках нужной книги, и авторы, ждущие отклика.

 

3. Пять барьеров к признанию

К старости приходит признание. В нынешних фундаментальных науках настоящее мировое признание приходит, только если удалось напечатать результаты своих трудов на английском языке. Ведь такое признание означает их широкое распространение среди коллег. Из моих 390 печатных работ (это к 2008 году) около 120 напечатано за рубежом, в основном на английском и немецком, но есть работы и на испанском, французском, польском, словенском и других языках. Это почти треть. Монографий у меня 21 [теперь уже 37], из них за рубежом напечатано 8 [теперь уже 10, а считая с Украиной 14]. Вроде бы сетовать на судьбу не приходится. Но это глядя со стороны.

Я уже писал о цензурных фильтрах советского времени. Ныне рогатки с внутренней российской стороны исчезли, но четче проступили барьеры с той стороны бывшего железного занавеса. Я буду говорить лишь о книгах, потому что статьи менее заметны и не столь престижны.

Во-первых, далеко не все, что вы хотели бы опубликовать, интересно за пределами России. Там есть свои запросы. Часто эти запросы совершенно не совпадают с вашими, сформированными вашей традицией, вашей научной школой. Эти запросы фильтруют ваши работы. Поэтому критики не раз отмечали, что есть три Клейна – один отечественный, другой англоязычный, третий – немецкоязычный. Все три пишут о разном. Соединились они только в Словении: там переводили почти все. Теперь соединились и на родине. Но не в англоязычном мире.

Второй барьер. Мало напечататься на английском. Надо напечататься в хорошем издательстве с хорошей сетью распространения. Скажем, мою книгу «Введение в теоретическую археологию», очень важную для меня, напечатали в Копенгагене на английском языке и отдельным томом, но как приложение к солидному журналу «Акта Археологика». А это значит, что книга не поступает в магазины, а приходит лишь подписчикам журнала.

Третий барьер – языковой. Перевод дорого стоит, издательство готово его оплатить (плюс гонорар), если издание окупится. А это либо сенсационные открытия (скажем, для археолога – находки золотых украшений), либо научный скандал, либо абсолютно новая тема. Обычный даже очень серьезный вклад не имеет шанса на повышенное внимание. Предпочтут своих. Мою «Археологическую типологию» издали в Оксфорде, но взяли переводчицу подешевле. Она не владела как следует ни археологической проблематикой, ни русским языком. Расчет был на то, что я все поправлю. Я начал это делать, но в самом начале работы был арестован (шел 1981 год), в тюрьме мне делать корректуру, разумеется, запретили. Книгу издали без меня, так как дело мое было затеяно КГБ и издатели боялись, что я ухожу из обычной жизни очень надолго. Но первый приговор был отменен, второй был помягче, и я вышел через полтора года. Когда я взглянул на вышедшее издание, впору было проситься назад в тюрьму от стыда.

Разумеется, можно самому написать книгу на английском или немецком – я же читал лекции на обоих этих языках. У меня хорошее произношение, но в моей фразеологии можно обнаружить русизмы. Это нравилось моим венским и американским студентам – записав лекции на диктофон, они воспротивились их правке: говорили, что так они лучше запоминают. Но вряд ли это понравится редакторам. Нужна обработка носителем языка, а это тоже деньги.

Четвертый барьер – стилистический. Чтобы иметь больше шансов напечататься за рубежом, нужно писать так, как пишут они: экономно, желательно с юмором, многое упрощая, избегая длинных предложений, глубоких экскурсов и детализирующей полемики. Мы так не привыкли.

Пятый барьер – мода. Там каждое десятилетие – два появляется очередная мода на новый методологический подход, на некую философскую новацию, и такие книжки сразу принимаются в печать, издаются и становятся на полки у входа в университетскую библиотеку, чтобы за ними далеко не ходить. Если нет охоты гнаться за такой модой, шансов на успех меньше.

Да, я известен на Западе, пожалуй, больше многих других российских археологов. Но у меня есть внутренняя неудовлетворенность – может быть, от нескромности. Мне за восемьдесят, и ощущение такое, что мои основные достижения так и не были оценены в научном мире, мои главные идеи по-прежнему не использованы. На родине они в значительной части не востребованы, а на западе их не знают. Знают меня, но не знают моих идей.

Какой из этого вывод? Для меня – сожалеть, что был недостаточно энергичен. А для более молодых? Мне кажется, публиковаться на иностранных языках всерьез можно, либо если уехать на Запад очень надолго и переучиваться (некоторые мои коллеги так и поступили, но тут есть свои издержки), либо создавать возможности публикации на иностранных языках (прежде всего на английском) здесь. И продавать российские произведения на запад. Мне кажется, это свободная ниша для издательского бизнеса. Трудная, но перспективная.

 

4. Об индексе Хирша и проделках с ним

Использование для характеристики уровня ученого ТОЛЬКО библиометрических показателей – это высшая степень пошлости, безусловно, оскорбительная для настоящих ученых. <…>

Анекдот, который ходил в МЭИ (Московский энергетический институт): Стали три мужика мерять, у кого Хирш больше. Один говорит: у меня 25 см. Второй: а у меня 12 дюймов… Третий подумал, подумал, и говорит: а у меня 750 нанометров. – Как, такой короткий? – Нет, такой красный!

Высказывание в обсуждении материала «Клуб выдающихся ученых» на сайте «ТрВ», 4 октября 2013

В нескольких своих публикациях я задевал работы американского профессора русского происхождения А.А. Клесова по изучению гаплогрупп, считая эти работы очень близкими к конструированию лженауки. Вдобавок Клесов в Америке воспылал патриотическим ражем и выступил в защиту антинорманизма, а я критиковал и это увлечение. Клесов решил в ответ уничтожить мою научную репутацию. Для этого он на портале Переформат. ру подверг мои работы анализу, вычисляющему индекс Хирша, – и получил к своему великому удовольствию индекс 1, чрезвычайно низкий. А для того, чтобы добиться места постоянного профессора в США, как говорит Клесов, нужен индекс не меньше 12–15. Клесов подверг такому же анализу работы другого своего противника, «норманиста» Е. Пчелова, и получил индекс 2, тоже маленький.

Из моих 600 с лишним печатных статей индекс зацепил только несколько: три в американском журнале переводов советских работ «Советская антропология и археология» (Клесов назвал его неправильно: «Антропология и археология Евразии») и одну в журнале «Природа». Естественно, в таких журналах я печатался очень мало, в «Археологии, этнографии и антропологии Евразии» (такой журнал действительно выходит, но в Новосибирске) вообще не печатался.

Клесов делает оговорку: «Должен, впрочем, сказать, что я смотрел именно на вклад в мировую, международную науку. Если ввести фамилию русскими буквами, то цитируемость будет в России, но не в мире. Тогда у Л. Клейна индекс цитируемости будет 12, у Пчелова – 6». Вот спасибо! Да ведь и это передержка. Это малая часть ссылок на мои работы.

Мошенничество почтенного профессора состоит в том, что индекс Хирша изначально стал применяться только к наукам естественным и точным, но не к гуманитарным, не к культурологическим, не к Geisteswissenschaften. Ведь журналы по этим наукам, даже очень авторитетные, как правило, не входят в число реферируемых международными службами библиометрии и не попадают в ту базу, на основе которой вычисляется индекс Хирша. Я говорю: мошенничество, а не ошибка, потому что Клесов должен это знать.

Затем индекс Хирша не учитывает монографии, а у меня их несколько десятков – на них основная масса ссылок. Моя первая книга, вышедшая 35 лет назад, переиздана в серии «Классика археологии». Не учитываются переводы моих книг, в то время как они переведены в Англии (несколько), Германии, Испании, Словении (несколько), не говоря уж о переводах статей (больше сотни). На некоторые мои книги есть десятки рецензий и откликов. В 1993 году в Кембриджском театре (не нашлось более вместительного зала) состоялась моя лекция «Принципы археологии», объявленная за два года до выступления, – на нее съехались видные археологи со всей Англии. Редактор журнала «Current Swedish Archaeology» спрашивал меня в интервью: «На днях у Вас была встреча с группой выдающихся шведских археологов, включая государственного антиквария и глав университетских кафедр. В приглашениях на эту встречу Вы были представлены как один из легендарных археологов Европы. Что Вы скажете об этом легендарном статусе?» Сейчас у меня выходит по несколько монографий в год. В 2011 году на международной конференции в Бирмингеме без моего участия обсуждали мой вклад в мировую науку.

Пишу об этом не ради саморекламы (не нуждаюсь в ней на старости лет), а чтобы показать, что и у гуманитариев может найтись на что опереться в оценке своих достижений.

Я отнюдь не считаю (в ответ) А.А. Клесова лжеученым. Его научная репутация зиждется на его исследованиях энзимов, на конструировании лекарств (я мог насчитать не менее пяти его книг или брошюр, вероятно, их больше). Даже его новейшее увлечение гаплотипами и гаплогруппами само по себе ничего дурного не содержит, но те исторические толкования, которые он давал своим материалам, рассуждая о русском «роде», обретаемом в глубине тысячелетий и арийстве славян, содержат явный уклон в лженауку, а его нападки на тех, кто придерживается взглядов, которые ему не нравятся, просто смехотворны. Как и некоторым другим ученым-естественникам, ему кажется, что в науках, изучающих культуру, историю и гуманитарную сферу, все просто и лежит на поверхности, особых методов, критериев и ограничений нет, а опираясь на знание естественных наук, можно легко во всем разобраться. Они страшно негодуют, когда им указывают, что это не так. Ведь за ними индекс Хирша!

Можно иметь не только высокий индекс Хирша, но даже нобелевскую премию по химии и быть профаном в медицине, или быть специалистом в фармакологии и грубо заблуждаться в древней истории, археологии и лингвистике.

Впадение Клесова в лженауку можно диагностировать и по его стилю, ибо только лжеученые выражаются так: «и Клейн, и Пчелов – активные норманисты. Но их презрение к славянам и истории славян уже выплескивается за пределы норманизма и переходит на личность тех, кто изучает древнюю историю славян». Или на мои слова, что «тезис Клесова о славянах и ариях сделал его изгоем среди ученых, занимающихся популяционной генетикой», Клесов отвечает: «Вопрос – а зачем Л. Клейну эта ложь нужна? А так, структура мозга такая. Это называется „попытка дискредитации“, и у клейнов это получается автоматически, как дыхание. Они этим живут». Но ведь Клесов действительно изгой, солидные издания отвергают его статьи, и все популяционные генетики это знают. Означает ли это, что все эти издания находятся в руках «норманистов» и ненавистников славян с «переходом на личность»?

Между тем еще недавно Клесов очень хвалил мой подход к науке.

Не хочется применять резкие выражения в оценке деятельности Клесова, а ведь он их заслуживает.

Этот казус побуждает еще раз подумать над параметрами оценки научного труда в сообществе ученых. Видимо, индекс Хирша дает представление только об успехах в естественных и точных науках, притом давних. Очень разумной представляется мне статья А. Дыбо и С. Крылова «Наукометрия в лингвистике», помещенная в 18 номере газеты ученых «Троицкий вариант» и рассказывающая о неприменимости существующих измерителей успешности научного творчества (индекса Хирша и других) к лингвистике. Они неприменимы не только в лингвистике.

Но в принципе формализация оценки труда ученых возможна и для гуманитарных наук, библиометрия и тут может пригодиться, но лишь как подсобное средство и безусловно в сильно расширенном виде. Для более общей оценки требуется ввести в формальные показатели наличие авторских монографий или точно определенных вкладов в коллективные монографии, а также реакцию общественности на них. Нужно отметить приглашения преподавать в иностранных университетах (с учетом их рейтинга) и обсуждаемость трудов на международных конференциях. Разумеется, также получение Нобелевской и других международных премий должно повышать ранг оцениваемого ученого (национальные премии не называю, так как они у нас часто зависят от административного ресурса и близости к начальству). К сожалению, ни научные степени и звания, ни указатели научного статуса (академик, членкор) не могут войти в общий индекс, потому что они слишком дискредитированы частыми фальсификациями и опять же использованием административного ресурса (по крайней мере, применительно к гуманитарным, социально-экономическим и философским наукам, а относительно выборов в Академию – ко всем дисциплинам).

Все эти параметры требуется формализовать и ввести их ранжирование. Разработка такого индекса могла бы существенно улучшить объективность оценки научного труда и повысить к ней доверие.

 

5. Три шара и антиглобализм

Недавно в мои руки попала недавно изданная в Киеве двухтомная «Енциклопедiя трипiльскої цивiлiзацiї» (2004) – роскошное издание на украинском языке. Масса цветных иллюстраций на отличной бумаге, новые материалы. Очень нужная сводка. Для меня украинский язык – не препятствие, но для большинства моих коллег – это существенный барьер. Мне казалось раньше, что тексты на близко родственных языках всякий разберет, но работая со студентами, я убедился, что это не так. Они несли мне написанные на украинском языке отчеты о раскопках с вопросами: «Вот сказано, что обнаружено три шара, а на чертеже – ни одного не показано» («шар» на украинском – это «слой»). Или: «Сказано, что скелет человека, а где же указание на пол?» («Чоловiк» – по-украински «мужчина»).

Книгу о «трипольской цивилизации» русские археологи в большинстве читать не могут. Она и не рассчитана на широкий рынок, поэтому издана маленьким тиражом, а отсюда и колоссальная цена: 400 долларов. Насколько я представляю, покупку не осилит ни одна наша библиотека (Библиотеке Института истории материальной культуры книга была подарена).

На украинском издается и киевский журнал «Археологiя», который также обходится без российских подписчиков. Сколько на Украине археологов? Несколько сотен. Вот для них он и издается. Русский язык все украинцы знают, ученые – тем более. Но не издают на нем научных журналов из соображений национального самолюбия и престижа. Между тем украинские археологи (как и все ученые) заинтересованы в широком распространении своих достижений, открытий, идей. Установка: хотят читать, хай вивчають нашу мову – смешна. Потому что тогда нам нужно учить и молдавский, казахский и многие другие языки национальных государств, возникших на постсоветском пространстве, а это трудно реализуемо. Ясно, что наиболее разумно издавать работы на языке, наиболее распространенном в регионе: авторы найдут более широкий круг читателей, издатели сумеют понизить цены, читатели получат доступ к искомым материалам.

А ведь в той же позиции оказываемся и мы сами, издавая свои книги и журналы только на русском. Звучит та же сентенция: хотят пользоваться нашими открытиями, пусть учат русский – ее мне повторяли не только чиновники, но и некоторые ученые-патриоты. Но международным языком науки является английский, и с этим ничего не поделаешь. Попытки противиться этой ситуации существуют не только в России. Движение «археологического антиглобализма» захватило Скандинавию, Испанию. Испанцы Гонзалес Марсен и Риш возмущаются: с какой стати Кембридж позиционирует себя как центр мировой археологии?! Норвежец Бьорнар Ольсен написал статью «Метрополии и сателлиты в археологии: о власти и асимметрии в глобальных археологических исследованиях». Кстати, написал ее на английском и поместил в английском издании. Он констатирует: чтобы тебя прочли во всем мире, нужно напечататься на английском языке и притом в известном британском или американском издательстве. Иначе ты пишешь для небольшой горстки археологов своей страны и местных любителей. Эту ситуацию он считает нестерпимой и предлагает разные революционные меры.

Это было больше пятнадцати лет назад. Мятеж явно заглох. Да и как иначе?

Ведь соотношение языков не определяется национальными амбициями и благими пожеланиями. Любой археолог Норвегии, Испании или Словении, став перед выбором, какой иностранный язык учить, сразу же взвесит все мотивы: выучив английский, он сможет читать сотню американских археологических журналов, полсотни английских, по несколько канадских, австралийских, индийских и других – словом, более двухсот. А выучив русский, получит в свое распоряжение два журнала из России, из которых один московский, а другой (новосибирский) копируется по-английски. Да еще один (кстати, первоклассный) – издаваемый в Молдавии.

Что же делать? Мне кажется, есть только один действенный путь преодоления этой унизительной ситуации – повышать известность и привлекательность своих (отечественных) работ. А для этого можно задействовать три способа (хотя все три очень проблематичны): 1) издаваться по мере сил за рубежом на английском; 2) выпускать издания на английском здесь, в России; 3) увеличивать количество российских научных изданий – журналов и книг, одновременно повышая их академическое качество. Превысит ли это когда-нибудь влиятельность англоязычных изданий? Конечно. На следующий день, после того как станем богаче и начнем тратить на науку и культуру больше, чем они.

 

6. Поздравление с оговоркой (автор – издатель – читатель)

Поздравляя знакомого публициста, очень известного, с вышедшей книгой, я спросил его, не порекомендует ли он меня своему издателю: мои обычные издательства уже работают над моими книгами, а у меня есть что еще сказать. «Что ж, – ответил он, – мой издатель берет по нынешним временам недорого». Я не сразу понял: «С кого берет?» – а потом смущенно пробормотал, что привык к другому соотношению прав и обязанностей. Ведь это издатель должен платить автору гонорар, а не автор издателю! А откуда издатель берет деньги – не забота автора. «Ну, – протянул публицист, – вы в другой весовой категории…»

Но по здравом размышлении я умерил свою заносчивость. Ведь и мне за все мои книги пока почти ничего не заплатили. Правда, договоры были подписаны давно, издатели-должники обещают, как говорят в Одессе, – «дико извиняются», стыдятся, но не платят. Мотивируют тем, что им не платят книгопродавцы. А книгопродавцы в первую голову стремятся рассчитаться с арендой помещений и налогами. Если делать магазинную накрутку еще выше – сильно повышать цену за книги (накрутка и так порою достигает уже более 100 %!), то книги просто не уйдут из магазина. А всем тем, через чьи руки проходят книги на пути к читателю, надо жить, кормить семьи и платить за бумагу, типографии, складам, перевозчикам…

Очень забавно читать в блогах возмущенные восклицания читателей: ну и бессовестный же автор – назначил непомерно высокую цену за свою книгу! Автор тут вообще ни при чем. Он такой же страдалец, как читатель. Более того, затраченные на творчество труд и время совершенно не окупаются обычными мизерными гонорарами – менее тысячи долларов за книгу – и те еще выцарапать надо. А уж если договор говорит о «роялти» – процентах с продажи (обычно от 6 до 12 % отпускной цены тиража), – вообще получить что-то в наших нестабильных условиях крайне проблематично: либо шах, либо ишак, либо издательство успеет исчезнуть, либо автор помрет, либо все всё забудут о прошлом, перейдя в очередную новую эпоху нашей жизни.

Конечно, деньги можно было бы востребовать по суду, но, во-первых, обращаться в наш суд как-то не хочется, а во-вторых, мне же предстоит издавать и следующие книги у тех же издателей. Кроме того, у меня есть впечатление, что издатели не врут, им и в самом деле трудно. Многие разоряются.

Сравнительно благополучно обстоит дело с большими издательствами, оперирующими массовыми тиражами, но научные книги издаются небольшими издательствами, и тиражи, как правило, не превышают тысячу экземпляров, а более-менее доходным издание становится только при тиражах, превышающих три тысячи. Как же издается основная масса научных книг? На деньги научных институтов и университетов, на гранты фондов и на гранты Министерства печати. Но гранты покрывают лишь малую часть издаваемой продукции. Остальное – на деньги частных спонсоров и самих авторов. На те крохи, которые издатели-энтузиасты (есть и такие) сумеют ради престижа и любви к делу выкроить, урезая свой бюджет. Нередко при этом страдает качество книг: выгадывают на редактировании, на корректуре, на квалификации переводчиков и художников, на качестве бумаги, на иллюстрациях и размере шрифтов.

Отсюда обычная ситуация, знакомая каждому научному работнику. Книг издается много, они становятся все дороже, а издать научную книгу простому ученому чрезвычайно сложно. Автор годами носится со своей рукописью, пытаясь ее пристроить, а затем подстроить ее к профилю «клюнувшего» на рукопись издательства. Затем рукописи годами лежат на очереди в издательстве – и стареют. Некоторые статьи у меня лежали по девять лет. О каком новаторстве может идти речь? О какой конкурентоспособности по сравнению с Западом? Некоторые мои книги лежали в издательствах по четыре года, пять лет. (Лежали и по тридцать – сорок лет, но это уже по причинам политическим, хотя я вообще-то на политические темы не писал.)

Когда я спрашиваю у своих издателей, в чем основная причина всех этих трудностей, чаще всего называют несколько обстоятельств.

Во-первых, неблагоприятное состояние нашей кредитной системы. Чтобы издать книгу, издателям нужны «длинные деньги», то есть нужны крупные кредиты и надолго. Ведь деньги вернутся только после издания книги, ее продвижения на рынок и продажи всего тиража. Между тем наши банки предпочитают давать деньги на проекты с быстрой доходностью или дают их под очень большие проценты. Ведь наши банки живут в атмосфере нестабильности.

Во-вторых, жалуются на антикультурную, антиинтеллектуальную направленность нашей налоговой системы. С издателей снимают столько, что доходность резко понижается.

В-третьих, книжные магазины, как правило, не располагают своими собственными помещениями (помещения они арендуют) и не могут размещать на своих складах вышедшую продукцию. Поэтому они предпочитают книги, которые быстро расходятся. А книги на долговременный спрос, которые будут покупать все новые волны читателей, продавать невыгодно. Их негде хранить. К тому же это замороженные средства – нет нужного оборота. То же самое относится к книгам, которые рассчитаны на то, что их постепенно «распробуют» и начнут покупать. Нужно, чтобы их расхватали сразу. В результате магазины не покупают книги у издателей, а берут на реализацию – деньги заплатят (если заплатят) «потом»…

Собственные помещения не грех бы иметь и издательствам: это облегчило бы получение выгодных кредитов – под залог помещений.

Я думаю, что все эти проблемы касаются не только самих издателей – они затрагивают интересы всех ученых. Что тут можно сделать? Изменение банковской системы – это проблема всего нашего социально-экономического устройства, и решаться она может только в рамках общегосударственных реформ. Антикультурная направленность нашей налоговой системы, конечно, тоже упирается в нацеленность общегосударственной экономической политики, но здесь что-то можно делать, организуя давление наших научных институтов на правящие центры через Общественную палату, партийные программы и советы экспертов. Еще более поддается непосредственному давлению научной общественности решение третьего вопроса – вопроса о доступе магазинов и издательств к получению собственных помещений; здесь многое зависит от местных администраций.

Но в общем все эти трудности ускоряют стремление читателей и пишущей братии поскорее перейти на электронные носители информации, заменить научную книгу компьютерным изданием и электронной читалкой. Как писатель я давно, с 1990 года, привык писать сразу на компьютере, без бумажных черновиков. Это втрое быстрее, чем на бумаге. Но как ученый я все еще пользуюсь своей бумажной картотекой. А как читатель я все еще больше симпатизирую старой доброй книге – с бумажными страницами, с возможностью охватить глазом и осязать весь объем информации. Да, с экрана легче отыскать нужное место, скопировать цитату, изменить шрифт под свое зрение. Но я остаюсь книжным человеком – как, наверное, и многие из моих читателей.

Так что мое поздравление публициста с книгой получилось каким-то скомканным. С оговорками вышло не только поздравление, но и вытекающие из его обдумывания способы решения проблемы. Стоит ли добиваться их решения, если предстоят совсем другие задачи и проблемы, связанные с отказом от привычных бумажных книг, с переходом в цифровую действительность? Или на нашу жизнь еще хватит бумажной и книжной культуры и, стало быть, нужно решать проблемы книгоиздания, если мы хотим жить по-человечески и видеть свои мысли отпечатанными на реальной бумаге?

Как ускорить и облегчить продвижение в печать книг и статей наших ученых?

Как повысить гонорары и уйти от невыплат авторам, и без того не осыпанным деньгами?

Можно ли чего-либо добиться в рамках существующей системы? Вопрос.

 

7. «Проблема решаема», но не решается. К обсуждению издательской проблемы

Обсуждение моей статьи о научных издательствах было организовано быстро – в том же номере, но ценой случайного подбора выступающих: кто оказался поблизости. Иначе при сжатых сроках и невозможно. Это сказалось сдвигом проблематики при обсуждении: я говорил об издании научных книг, а представитель «Эксмо» Н. Максимов и палеонтолог А. Марков – о популяризации науки, я о традиционных бумажных книгах, а телеведущий и рефери конкурса популярных книг А. Архангельский – о переходе на электронные носители информации (с ними тоже все совсем не беспроблемно). Прямо по поставленной проблеме высказался только издатель В. Ваксман, и высказался очень толково, сказав и о кредитах, невыгодных «при действующих процентных ставках», и о повышении страховых платежей для малых издательств в этом году с 14 до 34 % – а ведь это скажется на цене книг!

С Ваксманом у меня расхождение только в нюансах. Он считает, что главный пафос моей статьи – в недовольстве низкими ставками гонораров, вообще низкой оплатой науки. Я, конечно, недоволен этим, но выражаю не свое личное недовольство (мне лично уже немного надо – на книги да лекарства), а общее недовольство всей массы научных работников и вузовских преподавателей. И это не просто вопрос о недовольстве – это вопрос о судьбах страны. Страна, которая не хочет тратить большие деньги на науку, предпочитая дворцы и яхты для правящей элиты, равно как и престижные проекты, способные увлечь медиа и массы, через поколение окажется без большой науки, а значит, уже сегодня – без будущего.

Издание научных трудов – отнюдь не блажь ученого, не погоня за славой, это очень важная часть нормального функционирования науки и обмена идеями. И гонорар за научные произведения – отнюдь не «дополнительный бонус», как выражается Ваксман, а важный стимул к исследованиям и публикациям.

Также Ваксман считает, что я недоволен тем, что издатели не выстраиваются в очередь за моими рукописями. Ну, судя по количеству моих выходящих книг, переизданий и переводов, как раз выстраиваются. Но, возможно, у меня хватит и на тех, кто еще не встал в очередь. Готов запланировать книгу и для Ваксмана, если ему понравится то, что я пишу.

Ваксман приводит пример: «Сейчас мы готовим книгу отечественного автора, которую он написал и издал на английском. Цена ее там – 98 евро. Обычная небольшая книга – 250 страниц без цветных иллюстраций. Покажите мне такую книгу, которую у нас за половину этой цены можно продать за пару лет в количестве хотя бы 500 экземпляров, и я стану за ней в очередь. И не вспомню о кредитах, складах и налогах».

Полцены от 98 евро – это что-то около 2000 рублей. На английском, немецком и испанском языках и мои книги выходили по ценам совершенно непредставимым для России. «Феномен советской археологии» (около 400 страниц без цветных иллюстраций) стоил в 1997 году 71 доллар, то есть около 2130 рублей (сейчас цена была бы выше).

Такую цену за книги у нас будут платить, когда у читателей будут европейские зарплаты, поэтому место Ваксмана в очереди долго останется незанятым. А пока – в 2009 году вышла у нас моя книга «Спор о варягах» объемом около 400 страниц без цветных иллюстраций, не очень популярная. Продавалась по 400 рублей. Тираж в 1000 экземпляров разлетелся. «За пару лет» можно продать гораздо больший тираж. Заказы продолжают поступать, так что требуется переиздание (внесу исправления и дополнения), и издательство «Евразия» планирует его сделать (стало быть, это выгодно). Правда, все это было до повышения налогов, а теперь цену придется повысить. А это ограничит продажу. Так что проблемы есть и у моих издателей.

Новый налог необходимо срочно отменить, иначе малые издательства, которые как раз и издают научные книги, будут окончательно съедены крупными – типа «Эксмо» или «АСТ», которые озабочены массовостью и доходностью литературы, а отнюдь не научной ценностью своей продукции.

Я совершенно согласен с Ваксманом, что основная линия борьбы за признание науки приоритетной отраслью лежит через воспитание новых поколений. Но если мы этим ограничимся, то новые поколения, какими бы они ни получились удачными и готовыми оценить и поддержать науку, придут, когда в России от науки уже останутся рожки да ножки. Что-то надо делать сейчас. В этом суть моего выступления.

Теперь об отклике Н. Максимова из «Эксмо». Я уже отмечал, что его тема – популяризация науки: «Эксмо» – большое издательство массовой литературы, а науку, настоящую науку, издают маленькими тиражами небольшие издательства. Естественно, что Максимов смотрит со своей ооооочень высокой колокольни. Он оттуда видит только 15–20 ученых, способных написать о науке популярно. Вероятно, он понимает, что это вовсе не обязательно цвет русской науки. Кондаков, Струве, Ефименко славились своим необыкновенно скучным изложением.

Из моего творчества Максимов готов принять к рассмотрению только книги о природе гомосексуальности. Их у меня издано две (третья лежит в столе) из двух десятков книг, но, смею заверить Максимова, они написаны не лучше других. То ли он плохо знаком с моими работами, то ли просто руководствуется рыночными интересами – что привлечет массового читателя, на какую тему клюнет. Я готов дать на рассмотрение третью книгу из этой серии в «Эксмо», но я вовсе не безоговорочно приму те условия, которые мне захотят в «Эксмо» навязать. Максимов предупреждает; «будьте готовы к тому, что вы перестаете быть просто автором, а становитесь проектом. Это означает, что в вас начали вкладывать деньги и нужно быть адекватным…» А я не собираюсь «становиться проектом». Поэтому для своих первых двух книг на эту тему я выбрал издательство «Фолио-Пресс», специализирующееся на словарях (книги мои толстые), – там много поработали и выпустили книги в хорошем виде (к сожалению, с болезнью старика-руководителя издательство прекратило свою деятельность).

Максимов пишет: «мы с начала года ищем людей на написание пяти-шести книг по разным научным направлениям. Мы придумали идеи, гарантируем продажи, оформление, продвижение, но желающих просто не нашлось. Зато есть изрядное количество людей, которые готовы нести только свои идеи в массы, только в своем авторском изложении». Руководителю отдела «Эксмо», по-видимому, невдомек, что настоящую науку делают именно те люди, которые «готовы нести только свои идеи в массы». А если вы «придумали идеи, гарантируете продажи» и так далее, то сами и пишите!

Я, однако, согласен с Максимовым в том, что ученым нужно овладевать и искусством популяризации своих идей. Нужно смолоду давать им литературную подготовку, учить их писать ясно, живым языком, избавляться от «ученого канцелярита», приучать к популярному изложению – пригодится и для лекционной деятельности.

Наконец, отклик последнего комментатора, А. Маркова, поверг меня в недоумение. Он всем доволен, популярные книги можно печатать, научные – тоже. Правда, «гонораров не платят», а наоборот, надо платить деньги издателю (прямо или купив сто экземпляров своей книги – это ведь тоже нечто типа гонорара, только, наоборот), правда, качество будет неважнецким, ну перепутают страницы, плохой шрифт, туалетная бумага – подумаешь, чай не в графских покоях родились… На вопрос корреспондента: «Есть ли проблема издания учеными своих книг – научных или научно-популярных? Или Вы такой проблемы не видите?» Марков отвечает: «…у меня сложилось впечатление, что особо больших проблем с этим нет». И название отклика вполне красноречиво: «Проблема решаема…» А на вопрос «Есть ли возможность у автора-ученого получить гонорар, который бы частично возмещал его интеллектуальные затраты на подготовку книги?» Марков отвечает: «Этого пока нет». Словом, все хорошо, прекрасная маркиза…

Ох, хочется спросить словами из анекдота: «Если все так хорошо, то почему же так плохо?»

 

8. Прелестное письмо Руснауки

Получил я по имейлу уже не первый раз письмо-приглашение. Привожу его полностью:

Invitation number 91077 from 20-05-2012 an international conference to Клейн Л.С.

rusnauka [email protected] через fe117.hc.ru

Subject: Invitation number 91077

Добрый день, Клейн Л.С.

Приглашаем Вас принять участие, в международной научно-практической конференции Актуальные проблемы современных наук, которая состоится 14–15 июня 2012 года.

Место проведения конференции польский город Przemysl.

Принимаются доклады объемом от 3 страниц в виде компьютерного файла с расширением doc или rtf. Просим не использовать формат docx, а также файлы в архивах.

Текст набирается через 1,5 интервала, шрифт Times New Roman 14, поля 20 мм со всех сторон.

Рабочие языки конференции украинский, русский, английский и казахский.

Список секций: http://www.rusnauka.com/INFO/2012/17_APSN.htm.

По результатам работы конференции издаются сборники, а также размещаются доклады на Web-странице, http://www.rusnauka.com/CONF/ARH_CONF/MyPage_arh_conf.htm.

Стоимость публикации в сборнике конференции составляет 120 рублей за страницу доклада.

Стоимость почтовой доставки сборника составляет 120 рублей за один сборник.

Срок публикации 3–4 недели после окончания конференции.

Свой доклад Вы можете подать через веб-страницу: http://www.rusnauka.com/index.php или прислать по электронной почте: [email protected].

Приглашаем принять участие в наших международных конференциях.

График проведения конференций см.: http://www.rusnauka.com/reclama_conf.htm.

Конференции проходят 3 раза в месяц 5-го, 15-го и 25-го числа каждого месяца.

Всего 36 конференций в году.

Для участия в конференциях необходимо зарегистрировать доклад на странице: http://www.rusnauka.com/index.php.

Вы можете опубликовать свои научные труды в зарубежных научных журналах, более подробно http://www.rusnauka.com/JOURNAL/contents_jour.htm.

Если Вы не хотите в дальнейшем получать наши приглашения на конференции и это письмо Вам было отправлено ошибочно, просим сообщить об этом нам, перейдя по ссылке http://www.rusnauka.com/cgi-bin/search/step5.cgi?idw=51224470&id=91077.

Справки по телефонам +38 0562 342961, +38 056 3701313, e-mail: [email protected]

C уважением!

Оргкомитет.

Проведем краткий анализ этого прелестного, как называли такие послания на Руси, то есть прельстительного письма. Прежде всего, бросается в глаза название организации, находящейся на Украине, – Руснаука, звучит очень похоже на Роснаука, на некий государственный главк. Должно внушать доверие своей официальной «крышей».

Обратимся к сути затеи. Организуется множество конференций по ВСЕМ наукам. Однако прежде всего это – не конференции, потому что ни съезда участников, ни обсуждения докладов, ни дискуссий очевидно не предусмотрено. Очередной город для проведения конференции выбирается абсолютно формально. Если конференция в Пшемысле (Польша), то почему среди рабочих языков есть казахский, но нет польского. Да потому, что в Пшемысле ничего происходить не будет, приток же статей ожидается из Казахстана, а из Польши – нет.

Затем это – не настоящие международные конференции. Английский назван в числе рабочих языков лишь для понта. Англичан там нет, а друг друга участники всех «делегаций» (российской, украинской, белорусской и казахской) прекрасно поймут и без английского – на русском. Вообще превращение бывших союзных республик в самостоятельные государства официально, конечно, подняло статус подобных конференций до международного, но фактически их участники остались столь же близкими соседями с общим языком и схожими проблемами. А что, раньше это не были разные народы и даже разные республики? В таком смысле это и раньше было международное общение. А сейчас надо бы для ясности придумать какое-то особое название для собраний в рамках «ближнего зарубежья» – междупостсоветские, что ли. Или просто постсоветские.

Ясно также, что никто не бросится читать сборники таких всеядных конференций, и это есть очередная братская могила для бесчисленных статеек. Для диссертаций они тоже вряд ли сгодятся – ведь нет указаний на ваковское признание и нет признаков того, что эти конференции смогут на такое признание претендовать: нет соответствующих критериев – ни внутреннего и внешнего рецензирования поступающих работ, ни ответственного отбора и редактирования, ни обеспеченного распространения, ни видных ученых (с именами) во главе мероприятий (где список крупных специалистов ПО ВСЕМ НАУКАМ в составе рецензентов?), ни некоммерческого характера.

Последнее как раз противоречило бы всей затее – она ради денег-то и задумана. Вовсе не ради взыскующих славы авторов. Публикация страницы стоит 120 рублей, и ради вящего объема требуется текст печатать огромными буквами – 14-го кегля. А что, нельзя одним щелчком увеличить размер кегля присланной статьи? Ясно, что это сделано только для увеличения оплаты. При этом статья должна быть не менее 3 страниц. Так что минимум 360 рублей (около 12 долларов) за каждую статью обеспечено. Ну и 120 за присылку сборника.

Эти «конференции» и сбор денег для них существуют с 2006 года. Сборники, верно, публикуются. Для них придумываются очень общие, все покрывающие названия. Вот названия 2012 года: «Наука и образование»; «Ключевые аспекты научной деятельности»; «Актуальные научные разработки»; «Современные научные достижения»; «Стратегические вопросы мировой науки»; «Перспективные научные исследования»; «Наука и технологии: шаг в будущее»; «Научная мысль информационного века»; «Новейшие научные достижения»; «Дни науки»; «Научное пространство Европы»; «Ключевые проблемы современной науки»; «Эффективные инструменты современных наук»; «Европейская наука XXI века»; «Новости научной мысли»…

Любая ваша статья подойдет в любой из этих сборников. Сборников уже вышло 180.

Эта пародия на научные публикации выросла на той же основе, что и липовые академии (о которых я писал в «ТрВ» № 6 (50) за 2010 год) и «Корчеватель» (о котором «ТрВ» также много писал). С одной стороны, молодым ученым очень трудно пробиться в печать – научных журналов у нас мало, коррупция образует препоны для новичков. С другой стороны – в науке все больше балластных сотрудников, которые выдают на-гора пустопорожние статьи и которым надо просто увеличить список печатных работ. Да и графоманы-дилетанты всегда увиваются вокруг науки. А уж для чиновников и бизнесменов с купленными дипломами – это настоящая лафа: публикации в трудах «международных конференций» в любом количестве! А что содержится в этих статьях, никто и никогда не узнает.

То, что я здесь написал, многие из тех, кто мается со статьями, понимают. Но куда денешься? Плачут, платят и посылают.

 

9. Туда, где цветут цитроны, или Дискурс об открытом доступе

В нашей нынешней жизни принципы постмодерна – размывание границ науки и доведение демократичности и политкорректности до абсурда – проявляются то и дело.

В позапрошлом номере газеты я писал о полученном в порядке общей рассылки «прелестном» письме Руснауки с Украины, обращенном ко всем желающим – оперативно (за несколько недель!) напечатать за плату статью практически любого качества по любой отрасли науки в специально созданных для этого «международных» (на самом деле постсоветских) журналах, выходящих 36 раз в год. Не прошло и месяца, как я получил совсем из другого источника изложенное по-английски персональное приглашение вступить в гораздо более солидное международное издательское предприятие (его центр находится в Англии). На сей раз мне предлагается стать не автором, а членом редакционного совета, в котором уже состоят некоторые уважаемые мною ученые. Но у меня зародилось смутное ощущение, что несмотря на серьезно обставленное дело за вежливыми английскими фразами кроется какая-то аналогия с Руснаукой.

Речь идет о созданном в 2000 году в Англии инновационном издательстве, поставившем своей целью стимулирование научных публикаций открытого доступа (Open Access), чтобы научная продукция на бумаге и в Интернете становилась сразу же по выходе доступна всем – бесплатно и без запрета копирования. Чтобы ее могли читать и использовать все – ученые, студенты, любители. Какой рывок в скорости распространения открытий! Не надо будет копить деньги на покупку дорогостоящей книги или мечтать о подписке на важный журнал. Не надо терзаться, выбирая книги для себя: что покупать, что нет. Не надо добывать доступ в специальные библиотеки и электронные архивы. Какой доступ в науку для широких народных масс!

Книги и журналы предполагается издавать только на английском языке, а издательство ориентировано на авторов из Центральной и Восточной Европы. Издательство объявило о своей кооперации с известнейшими издательствами мира – Шпрингер и Де Гройтер.

Неприятное чувство зародилось при чтении запланированной для меня роли: ни редактирование, ни рецензирование книг и статей не входит в обязанности члена планируемого редакционного совета, от меня ждут только рекламирования деятельности издательства и иногда рекомендаций. То есть требуется только мое имя. Но роль свадебного генерала мне не подходит.

Далее, я обратил внимание на детализацию издательских планов. Часть продукции издательство собирается выпускать по известной модели: книги и журналы распространяются по подписке, работу над книгой оплачивает издательство, никакого открытого доступа нет – все как везде (и только в этой части есть какие-то договоренности с крупными фирмами Шпрингер и Де Гройтер). Предполагается ли гонорар автору – не указано. То есть Шпрингер и Де Гройтер выпускать книги открытого доступа не желают.

Другую часть продукции запланировано выпускать по другой модели: все на деньги издательства, но без Шпрингера и Де Гройтера. Вот эта модель и предназначена для открытого доступа. И наконец, третья модель – все на деньги автора. Это тоже с открытым доступом. За исключением открытого доступа эта третья модель тоже известна, хотя используется обычно реже – в Питере такую модель предлагает желающим издательство Нестор-История (хотя я печатался у него по обычной модели, и это его основная схема деятельности).

Стоит ли бранить Шпрингер и Де Гройтер за нежелание способствовать прогрессу в виде открытого доступа? Стоит ли ругать новое издательство за то, что лишь часть своей продукции (и неизвестно, сколь большую) оно решилось отдать в открытый доступ? Но ведь это вариант общей дискуссии о копирайте: каковы время и границы авторского права, какие доходы оно гарантирует автору и его наследникам, в какой мере научная продукция подлежит охране авторских прав.

Мы еще нескоро окажемся в стране, «где цветут цитроны» и где человек получает по потребностям, а работает – по способностям (а практически по желанию). Более того, скорее всего, как бы это ни было огорчительно для коммунистов, социалистов и других социальных утопистов, никогда в ней не будем жить. Если взять за принцип открытый доступ к научным публикациям сразу же по выходе работы, то это означает, что за свою продукцию ученые не будут получать ничего. Или общество должно обеспечить им другой источник дохода при отсутствии с их стороны другого труда (наука сейчас требует полной отдачи).

Кто же будет кормить, поить, одевать, содержать современных ученых, щедро раздающих свою интеллектуальную собственность при отсутствии всякой другой? У современных ученых, да еще в нашей стране, нет ни имения, ни наследства. Можно, конечно, положиться на зарплату за должность, но эта зарплата у ученых, некогда составлявшая несколько зарплат квалифицированного рабочего (как это имеет место сейчас в ведущих странах), ныне намного меньше такой зарплаты. Между тем настоящий ученый – это человек редких способностей, исключительной концентрации (отсюда известная рассеянность ученых) и необыкновенного усердия. И ему нужно содержать семью, которую он хотел бы обеспечить и после своей смерти. Гонорары за научные труды крайне невелики, прямо скажем – мизерны, да и далеко не за все труды причитаются. Но это хоть какая-то добавка к убогой зарплате.

А ведь в цену книги и копирайта входит не только гонорар автора, но и зарплата издателям, типографам и цена бумаги. Бесплатных изданий не бывает. Если они объявлены бесплатными, то это просто значит, что за них уплачено иным образом – прямо из бюджета или спонсорами. Тот, кто ратует за открытый доступ к научным публикациям, должен понимать, что он все равно уплатит за них – только другими путями: повышением налогов, повышением цен на другие товары, ухудшением качества научной продукции. Несомненно, лишение ученых дополнительного материального стимула неизбежно приведет к сокращению числа ученых и к сужению притока качественных кадров в науку.

С другой стороны, открытый доступ к научной продукции при всей демократичности и сам по себе не во всем благодетелен. Он ведь не ограничивается расшатыванием копирайта. Со многими сторонами открытого доступа мы познакомились уже на примере Интернета. К науке ринулись толпы дилетантов и графоманов, возникли бесчисленные и бесцеремонные «форумы» и «порталы», где сонмы невежд щеголяют крадеными мыслями и нахально выдвигают глупейшие догадки, осыпая ученых бранью, если те им не потрафили. Общий уровень научного дискурса резко снизился, размылись границы между наукой и игрой.

На мой взгляд, неправильно обсуждать меры по установлению открытого доступа к научной продукции, не обсуждая параллельно компенсацию ученым их труда по созданию интеллектуальной собственности, которой их эти меры так или иначе лишают. Открытый доступ важен и для самих ученых – как авторов, заинтересованных в широком признании их открытий, так и исследователей, жаждущих поскорее познакомиться с открытиями других. Но ученым не улыбается перспектива остаться без средств к существованию.

Иное дело – что есть смысл обсуждать рациональные границы копирайта, содержательные (что им покрывать) и формальные (по времени: 100 лет, 70 или, может быть, 30 лет по смерти ученого или только по выходу его работы), думать о мерах по уменьшению дороговизны научных книг и журналов, о переводе их в электронную форму, об увеличении оплаты исследователей – это ведь тоже способ сделать научную продукцию более доступной. А делать ее доступной всем – незачем. Наука – дело избранных. Так же как искусство. Потреблять результаты науки и предметы искусства – вот что предназначено для всех. Вот что должно быть в открытом доступе всеобщем. А в науку дверь должна быть открыта не всем, а только тем, для кого это – призвание. Ученая степень – это не только диплом мастера. Это еще и сан.

 

10. Кто автор? Драма соавторства

Кто автор дарвинизма? Кто открыл, что виды трансформируются под действием естественного отбора? Ну конечно, Дарвин. В 1831–1835 годах он совершил кругосветное путешествие на корабле «Бигль», давшее ему огромный материал, в 1838–1842 годах написал вчерне очерк о происхождении видов, в 1844 году переписал набело и прочел двум своим друзьям, выдающимся ученым Лайелю и Гукеру, после чего еще 15 лет не решался его опубликовать.

Между тем в этом самом 1844 году в Англии вышло анонимное произведение, ставшее перворазрядной сенсацией и выдержавшее за последующие 15 лет 11 изданий – «Следы естественной истории творения». Автор утверждал, что биологические виды возникали не внезапно, а постепенно, совершенствуясь от низших форм к высшим, – и все это без всякого вмешательства Творца (существование которого автор не отрицал, но лишал его всякого воздействия на эволюцию мира). Имя автора хранилось в строжайшей тайне (его знали только два человека – жена и брат) и стало известно только в 1884 году после смерти ученого. Им оказался шотландский издатель и просветитель Роберт Чамберс. Идеи естественного отбора у Чамберса не было, но сама идея эволюции была сформулирована.

В начале 1850-х годов инженер Герберт Спенсер выпустил ряд работ, в которых развил идеи Мальтуса о борьбе за существование и выживании наиболее приспособленных особей в человеческом обществе, то есть о естественном отборе и его значении для эволюции.

Между тем «Путешествие на Бигле» и книга Чамберса произвели впечатление на молодого Альфреда Уоллеса, и этот бедняк в подражание состоятельному Дарвину в 1848 году отправился в 4-летнее путешествие по Амазонке на собственные скудные средства. Но корабль со всеми собранными коллекциями загорелся и затонул. Уоллес не пал духом и совершил 8-летнее путешествие на Малайский архипелаг (в 1854 году). В 1855 году, уже заболев на острове Борнео, он послал в журнал заметку, в которой высказал идею о зависимости новых видов от предшествующих. В 1858 году он снова заболел и, изложив в новой заметке закон о происхождении видов, послал эту заметку для ознакомления своему кумиру Дарвину. Потрясенный Дарвин писал Лайелю: «Вся моя оригинальность… будет уничтожена». Лайель и Гукер собрали доказательства приоритета Дарвина и в 1858 году опубликовали оба материала в томе Линнеевского общества – Дарвина и Уоллеса (Дарвин в это время хоронил сына). А в следующем году Дарвин издал свою книгу «Происхождение видов», с которой и берет свое начало дарвинизм. Даже более ранние соображения Спенсера на этот счет стали называться социальным дарвинизмом.

Почему же Дарвин так долго медлил? Боялся реакции общества. А почему наконец решился? То ли счел, что общество созрело, то ли подстегнула конкуренция. Фактически результаты открытия были опубликованы на год раньше, чем вышла книга Дарвина, причем открытие это было опубликовано в соавторстве, причем без ведома самих авторов.

Загадочные лонг-листы. Я вспомнил о «драме соавторства», читая современные статьи по естественным наукам в престижных журналах. Они часто выходят под десятками имен: 20, 30, 40. Некоторые строились по алфавиту – ладно, все вроде понятно: вся эта куча людей составляет авторский коллектив и все соавторы хотят считаться равноправными.

У гуманитариев тоже так бывает. Но здесь обычно речь идет о книгах. Соавторы расписаны по главам, и ясно, кто что писал. У каждого из нас в голове есть четко ранжированные списки коллег, и мы знаем, кому можно верить на 100 %, кому верить с оговорками, а кому верить не надо. Кроме того, у гуманитариев часто списки носят не алфавитный характер: сначала идут маститые – начальство, академики, организаторы, а далее уже по алфавиту. Очень редко это означает реальное участие этих маститых в написании книги, чаще – общее руководство, даже не редактирование, а знакомство, контроль. Никакие они не авторы, и это всем понятно. С таким же основанием можно включить в соавторы всех выходящих научных книг ректора университета, директора института, президента академии, министра. Иногда и включают.

Итак, у гуманитариев эти толпы соавторов встречаются в книгах. А у естественников то же самое можно найти в статьях, страниц на 10–20. В самых престижных журналах – Nature, Science и т. п. А авторов часто больше, чем страниц. И очень часто порядок перечисления не алфавитный! В одном случае читаю после первых двух фамилий в скобках: оба разделяют авторство в равной степени. Скобки закрыты. Начинаю понимать, что остальные авторы причастны к авторству не в равной мере! Так кто же автор этого важного открытия? На кого ссылаться? Все-таки Гук, или Бэр, или Бор – это не аббревиатуры, отсылающие к академическому коллективу. Совсем сбивает с толку примечание под звездочкой к последнему в списке авторов: вся переписка по поводу статьи или открытия осуществляется через него. Так выходит настоящий автор – последний? Кто прима, а кто кордебалет? Не понятно.

Драма соавторства? Поскольку в некоторых статьях участники коллектива – мои знакомые, о которых я точно знаю, что они не могут быть соавторами того или иного открытия, так как не имеют никакого отношения к данной науке, но при этом стоят в середине списка, я начал с того, что проследил долю участия каждого из них. Да, некоторую причастность к тексту они имеют. Это видно из самого текста. Некоторые из них – авторы конкретных описаний, другие – правообладатели некоторых нужных для работы материалов, третьи – авторы экспертизы некоторых объектов. Экспертиза и анализ приложены, их авторство указано. Но зачем включать в общую шапку их имена?

Мне объяснили современную традицию в естественно-научных журналах. Первая фамилия или несколько фамилий в списке – это действительные авторы работы. Это их идея, их выводы, их ответственность, их заслуга. Последний в списке – это руководитель коллектива, он добывает и получает гранты, распределяет их, ведет переписку, словом, является директором, менеджером. К самому исследованию он обычно отношения не имеет. Я бы считал, что он упоминаться в числе авторов не должен, как не должен упоминаться любой другой директор. Это не его статья. Это – статья его подчиненных, подопечных. Наконец, все остальные в списке – это люди, давшие свои материалы, экспертные заключения, лабораторные анализы и т. п.

Массовкой вроде их назвать невежливо. Но они не имеют никакого отношения к идее работы, к ее ходу аргументации, к ее выводам. Они безусловно заслуживают упоминания в работе – приложениями, в ссылках, в библиографии. Какая разница между теми работами, на которые настоящие авторы ссылаются в библиографии, и теми, кто не опубликовал свои данные отдельно? Никакой. Так опубликуйте в приложениях (что и делается). За них и только за них отвечают эти эксперты, но общие выводы статьи – это не их ответственность и не их заслуга. Их талантливость или бесталанность тут ни при чем.

Почему? И что делать? Почему же авторские коллективы стали непомерно разрастаться, включая всех, даже косвенно причастных к работе? Обычное объяснение: современная наука стала сложной и коллективной по своей природе. Без коллективного труда теперь не обойтись. Без всех этих экспертов и правообладателей не было бы открытия. Но и в прошлом можно увидеть необходимое обеспечение труда первооткрывателей: Спенсеру надо было бы включить в соавторы своего секретаря Дэвида Дункана, Уоллесу – своего помощника Генри Бэйтса, Дарвину – своих консультантов и друзей Лайеля и Гукера. Более поздним авторам – машинисток и библиотекарей. А нынешним – еще и программистов, без которых не было бы открытия. Да уж давайте включим и врачей, поваров, жен… На мой взгляд, это даже не драма соавторства, а банальное размывание авторства.

Тут сказалось несколько вещей.

Во-первых, в связи с развитием наукометрии, рейтингов и индексов сотрудникам научных учреждений стало необходимо набирать как можно большее число публикаций в престижных изданиях: не включишь помощников и обслуживающий персонал (не говоря уж об администраторах) в число равноправных соавторов – не получишь от них поддержки. А ведь решается это просто: среди лаборантов, экспертов и т. д. надо проводить свои рейтинги, оценивая их отдельно.

Во-вторых, ультралиберальная и ультрадемократическая идея равноправия всех участников научного процесса, процесса исследований, получила большое распространение. Все мы Эйнштейны и Лобачевские, только одним повезло, а другим – не очень, поэтому если всех поставить в равные условия, то открытия посыпятся, как из рога изобилия. Организаторам науки невдомек, что тем самым мы затираем настоящих Эйнштейнов и Лобачевских.

В-третьих, недостаточно разработаны те разделы права, где сформулированы критерии интеллектуальной собственности. Традиция разбухших авторских коллективов еще молода, конфликты не накопились в достаточной степени. Но они грядут непременно. На приоритет и денежные выгоды от авторства талантливых идей начнут претендовать люди, причастные к открытиям лишь косвенно – через маргинальные приложения и очень частные детали. Думаю, что уже сейчас нужно четко делить работников, причастных к научному открытию, на авторов научной идеи и вспомогательных участников, поставлявших для первых материал, отдельные анализы, экспертизу и т. п. Есть авторы и те, кого авторы благодарят.