Городская больница Барфорд-Норда располагалась в сером бетонном здании с облупившимся фасадом, по которому расползлись неровные трещины и пятна сырости, и больше напоминала тюрьму. В отличие от расположенной неподалеку частной клиники, в коридорах больницы не было ни цветов в красивых горшках, ни мягких ковров на полу, из динамиков не лилась тихая успокаивающая музыка, а посетителей не встречали улыбающиеся медсестры в белоснежных хрустящих халатах. Стоящие в приемном покое алюминиевые стулья с исцарапанными пластиковыми сиденьями были привинчены к полу. Отопления в больнице тоже не было. В углу сиротливо притулился кофейный автомат — после долгих хрипов и кашля машина выплевывала в стаканчик бурую жижу, отдаленно напоминавшую кофе. В другом углу спал какой-то пьяный мужчина, время от времени он принимался отчаянно мотать головой, бормоча сквозь сон что-то бессвязное о шашлыке и соусе.

Родители Мики молча сидели у окна, за которым занималось серое дождливое утро. Дожидаясь новостей, оба зябко кутались в пальто. По щекам Аши бежали слезы, она вспоминала, как кричала на сына, это было всего за несколько минут до того, как он начал задыхаться.

Она разозлилась на Мику не столько потому, что он поднял их среди ночи; главной причиной ее раздражения было упрямство сына: мальчик упорно отказывался принять смерть сестры. А теперь он тоже может умереть, и сердитые слова матери будут последними, которые Мика слышал перед смертью. Аша чувствовала себя ужасно виноватой. Она всей душой любила своих детей, и сейчас ее сердце разрывалось от боли. Аша скорее согласилась бы умереть сама, чем жить без них.

Дэвид взял руку жены в свои ладони и крепко сжал холодные пальцы Аши. Он не привык открыто выражать свои чувства перед посторонними и не хотел, чтобы сновавшие мимо врачи и сестры видели его волнение. Со стороны Дэвид казался абсолютно спокойным, как человек, который просто сидит на остановке, дожидаясь автобуса, но внутри у него все разрывалось от горя и боли.

Ожидание длилось бесконечно долго. Наконец, через два часа после их прибытия в больницу к Дэвиду и Аше вышел доктор. Они прошли по тускло освещенному коридору и остановились перед входом в палату Мики. Доктор, маленький человек с бледным худым лицом и серьезными глазами, выглядел усталым; казалось, он торопится поскорее уйти.

— Прежде всего, я рад сообщить вам, что с вашим сыном ничего серьезного, — сказал доктор, поглядывая на свои наручные часы. — Так что можете забрать его домой.

— Как? — не веря своим ушам, воскликнула Аша. — Два часа назад он был при смерти! Он задыхался! А вы говорите — ничего серьезного. Как такое возможно?

— Странно, я ждал несколько иной реакции, — сказал доктор. — Обычно родители счастливы, когда им говорят, что с их ребенком все в порядке.

— Конечно, конечно, я счастлива, — заикаясь, пробормотала Аша. От смущения у нее на глазах навернулись слезы, — Просто я не ожидала… Он выглядел таким больным и…

— Зато сейчас он совершенно здоров, — нетерпеливо перебил ее доктор. — Когда мы его осматривали, он вдруг пришел в себя и сел на кровати. Мы спросили, знает ли он, что с ним случилось, но мальчик начал говорить что-то невразумительное о воде в моторе и попкорне. А еще он сказал, что все вокруг было черным, и он ничего не видел. Мы тщательно обследовали его, сделали необходимые анализы и с уверенностью можем сказать: зрение вашего сына в полном порядке.

— А каково ваше мнение, доктор? Что с ним случилось? — спросил Дэвид. — Ведь мальчик чуть не задохнулся. Должна же быть какая-то причина.

— Понятия не имею, — пожал плечами доктор. — Кто знает, что происходит в сознании подростка в предпубертатный период. У него нет проблем в школе или дома?

Аша и Дэвид испуганно переглянулись.

— Есть, — глядя в пол, сказал Дэвид. Ему не хотелось рассказывать этому усталому доктору о том, что случилось в их семье, но, видимо, придется. — Его сестра-близнец умерла год назад, но Мика не желает верить, что Элли больше нет.

— А-а, — протянул доктор, — это многое объясняет. Близнецы очень привязаны друг к другу, для них потеря брата или сестры — это как потеря части собственного «я».

— То есть вы думаете, все дело в его психическом состоянии? — спросила Аша. — Из-за этого он задыхался?

— Вполне возможно, — кивнул доктор. — Я полагаю, вам следует обратиться к психологу, вашему сыну нужна помощь. И вообще, он очень нервный мальчик.

Дэвид и Аша кивали, неохотно соглашаясь с доктором.

— И еще одна вещь, — добавил доктор, — я заметил, что у Мики имеется мутация — перепонки между пальцами ног. Однако в его медицинской карте об этом нет ни слова. Почему?

— Мы сами не сразу заметили. Мутация Элли была более явной — она родилась с перепонками на руках, поэтому девочку прооперировали вскоре после рождения, а на Мику просто не обратили внимания. А что?

— По закону ребенок-мутант должен быть зарегистрирован в специальной картотеке, — сказал доктор.

— Зачем? — удивилась Аша. — Ведь мутация никак на нем не сказывается, а если об этом станет известно в школе, его начнут дразнить.

— Не знаю, — пожал плечами доктор. — Но вы обязаны сообщить об этом властям, таков закон. Вы можете заполнить соответствующую карту в регистратуре нашей больницы, когда будете оплачивать счет.

Доктор развернулся и быстро зашагал по коридору, оставив смущенных родителей стоять у дверей палаты. Дэвид и Аша смотрели ему в спину, пытаясь переварить полученную информацию: они должны радоваться тому, что их сын пришел в себя, и обратиться к психологу, потому что «Мика очень нервный мальчик».

— Не переживай, — Дэвид обнял жену за плечи. — Через пару месяцев он будет в полном порядке. Наверное, ему действительно надо помочь, беседы с психологом, и все такое. А нам тоже нужно постараться быть с ним более терпеливыми. Возможно, ему следует заняться каким-нибудь спортом, чтобы он не валялся с утра до вечера в постели. Как думаешь?

— Не знаю, — всхлипнула Аша. — Я просто люблю его и хочу, чтобы он был счастлив.

* * *

Прошло несколько недель. Мика начал посещать психолога, и, хотя он по-прежнему был угрюмый и замкнутый, Хелен ему нравилась. Они встречались раз в неделю. Каждую среду после занятий в школе Мика отправлялся к ней домой. Хелен была старой, проходила целая вечность, прежде чем она, шаркая шлепанцами, доползала до прихожей и открывала дверь. Все это время Мике приходилось терпеливо ждать на лестнице. Наконец, после долгой возни с замками его впускали в дом, и они садились пить чай. Но тут выяснялось, что у Хелен закончился сахар либо подгорело молоко, поэтому приглашение к столу всегда сопровождалось извинениями и оправданиями. Но для Мики это было не важно. Встречи с Хелен были невероятно скучными, нечто вроде обязательного воскресного визита к бабушке, однако само пребывание в ее квартире, где было полно старых пожелтевших книг, искусственных цветов и забавных фарфоровых статуэток, доставляло Мике истинное наслаждение. Здесь он мог позволить себе расслабиться, потому что Хелен была единственным человеком, который в принципе допускал мысль, что Элли жива.

— Вы вовсе не обязаны соглашаться со мной, — говорил Мика, прихлебывая чай из большой керамической кружки. — Ваша задача — лечить мою психику, а не расшатывать ее еще больше.

— Ага, я знаю, — хихикала Хелен. — Хочешь пирожное?

— Хочу, — кивнул Мика. — Сейчас принесу, — сказал он, поднимаясь из-за стола.

— Не надо, сиди уж, обжора, я сама.

Мика смотрел, как она поднимается с дивана и, шаркая шлепанцами, бредет на кухню. За окном шумел дождь, стук капель по стеклу напоминал барабанную дробь. Единственными звуками, нарушавшими тишину комнаты, было мерное тиканье настенных часов и шумное дыхание Хелен, когда старушка медленно сгибалась в пояснице, чтобы достать с нижней полки коробку с пирожными. Хелен выглядела такой же хрупкой, как ее китайские статуэтки, которыми были уставлены полки книжного шкафа, — казалось, что, если она упадет, ее худое тело рассыпется на тысячи осколков. Однако впечатление это было обманчивым. Мика знал, что за хрупкой физической оболочкой скрывается человек с железной волей и решительным характером. Внешне Хелен смахивала на ведьму, она одевалась как бездомная бродяжка и обладала хладнокровием удава: никакие самые шокирующие признания не могли смутить старушку.

— Мне снова снились кошмары, — сообщил Мика.

— Неужели? — Хелен разогнулась и, тяжело дыша, направилась обратно к дивану. — Что-нибудь интересное?

— Не очень, — улыбнулся Мики, ему нравилось ее чувство юмора.

Хелен поудобнее устроилась на диване, как человек, который собирается провести вечерок перед телевизором, и положила коробку с пирожными на стол. Пирожные были черствыми, та же самая коробка, которую Мика видел неделю назад. Скорее всего, срок годности давно истек, но он все же отважился взять одно.

— Спасибо. — Мика откусил кусочек и прожевал, стараясь не морщиться.

— Ну, так ты расскажешь о своих скучных кошмарах? — спросила Хелен.

— Ну, если хотите…

— Выкладывай, — Хелен с энтузиазмом закивала головой, — обожаю захватывающие триллеры.

Мика доел пирожное, Хелен протянула ему еще одно, но Мика осторожно положил его на скатерть рядом со своей чашкой.

— Тебе снится один и тот же кошмар или каждый раз разный? — спросила Хелен.

— Один и тот же, — сказал Мика.

— С чего он обычно начинается?

Мика вспомнил начало своего сна и внутренне содрогнулся. Сейчас он не был уверен, хочется ли ему говорить об этом с Хелен. Мику охватило знакомое чувство ужаса, который не отпускал его даже после пробуждения и черным облаком преследовал в течение всего дня.

— Ты передумал? — спросила Хелен, наблюдая за тем, как Мика катает пальцем по скатерти крошки. — Неважно, мы можем поговорить о чем-нибудь другом или сыграть партию в покер.

— Нет, я действительно хочу рассказать вам мой сон. Просто… просто это очень страшно.

— О, я заинтригована. Начинай, пожалуйста, не томи.

— Ладно. — Мика сделал глубокий вдох. — Вначале я лежу на больничной койке. Больница похожа на ту, куда меня привезли… ну, в тот раз, когда я начал задыхаться. Я открываю глаза и вижу колышущуюся зеленую занавеску, а потом понимаю, что они забрали мою одежду и надели на меня больничную распашонку — вы знаете, такая дурацкая штука с завязками на спине, которая едва прикрывает задницу.

— А, да-да, знаю. Ненавижу эти больничные рубашки, — горячо воскликнула Хелен. — Совершенно неподобающая одежда для приличного человека, но для кошмара самый подходящий наряд. Но я тебя перебила, извини. Продолжай, пожалуйста.

— Занавеска начинает шевелиться, как будто кто-то хочет откинуть ее, но не в одном месте, а по всей длине. Потом она вспучивается, и я вижу контуры лиц, как если бы люди прижимались к ней с другой стороны. Вдруг картинка меняется, как в театре, когда поднимают занавес, и я оказываюсь среди этих ужасных людей. Они толпятся вокруг моей кровати, толкают друг друга и склоняют головы то вправо, то влево, как будто хотят получше рассмотреть меня.

Хелен удовлетворенно кивнула.

— Почему ты называешь их ужасными? Что тебе в них не нравится? — спросила она.

— Их головы, — Мика запнулся, — Боюсь, это прозвучит глупо…

— А ты попробуй, — подбодрила его Хелен, — Итак…

— Вместо нормальных голов у них на плечах старые телевизоры, знаете, такие квадратные ящики со стеклянным экраном, большие и тяжелые. Они слишком тяжелые для их тонких шей.

— А, знаю, — подтвердила Хелен, — когда я была маленькой, у меня в спальне стоял такой. Изображение было ужасным.

— Бог мой, да вы действительно ужасно старая, — воскликнул Мика и тут же прикусил язык. — Ой, извините, я не хотел.

— Ничего, все в порядке, — расхохоталась Хелен. — Я действительно ужасно старая. А лица у этих людей есть?

— Есть. Они видны на экранах телевизоров. Это очень страшные лица, похожие на скелеты, кожа сухая и желтая, плотно обтягивает скулы, и волос на голове почти нет, они похожи на мумии. Люди начинают разговаривать, они обсуждают, как им лучше приготовить меня. Одни говорят, что предпочли бы съесть меня в виде отбивной, а другие настаивают, что рубленый бифштекс будет вкуснее. А в ногах кровати стоит Главный Мясник, он ничего не говорит, просто точит нож и пристально смотрит на меня. И тут меня охватывает настоящий ужас, я пытаюсь пошевелиться и не могу. Я парализован. Вдруг комната погружается в темноту, экраны начинают светиться еще ярче, теперь я вижу только их лица. Люди перестают спорить, они молча смотрят на меня и облизывают свои морщинистые губы длинными шершавыми языками.

— Ты узнаешь кого-нибудь из них? — спросила Хелен. — Это учителя из твоей школы или, может быть, человек с ножом похож на полицейского, который сообщил вам о смерти Элли?

— Нет, — Мика поежился, — Но они очень старые, напоминают ходячих покойников.

— Твои ходячие покойники смахивают на людей, которые принимают таблетки бессмертия, — пренебрежительным тоном сказал Хелен. — Ничего глупее не придумаешь — платить сумасшедшие деньги за горсть таблеток, чтобы стать похожим на скелет и пугать окружающих своей физиономией. И все это ради лишних пяти-шести лет жизни. Взять хотя бы наш парламент, настоящая гробница. После Эпидемии все самые отвратительные люди заняли все самые высокие посты. Таблетка бессмертия — это самое вредное изобретение нашего времени. Я считаю, что люди должны достойно уходить из жизни, когда приходит их срок. Но это только между нами, я не стала бы распространяться на подобную тему с малознакомыми людьми. — Хелен многозначительным взглядом уставилась на Мику поверх своей чашки.

— Я понял, — улыбнулся Мика.

— Что еще ты можешь рассказать о телеголовастиках? — спросила Хелен.

— Большинство из них мужчины, но я заметил парочку женщин. А в конце Главный Мясник вскидывает руку с ножом, и я вижу, как лезвие сверкает в голубоватом отблеске его лица-экрана.

— А чем все заканчивается? Они сжирают тебя в виде отбивной или рубленого бифштекса? — поинтересовалась Хелен.

— Не знаю. Я кричу и просыпаюсь. Мои вопли пугают маму.

— Еще бы, — хмыкнула Хелен.