— Если именно это заставило тебя изменить свое решение и остаться, то я рада, — сказала Прим, склонившись над раковиной в кухне в Ярдли Хауз, — она чистила картошку. — Хотя я согласна, что размещение постеров с твоим изображением ничем не оправдано. Но ты должна признать: Алекс изо всех сил старается вернуть тебя. Он, без сомнений, любит тебя безумно.

— Не думаю, что это любовь. — Я сидела за столом и клеила этикетки на банки с мармеладом, джемом и солеными огурчиками, которые Прим приготовила для продажи на церковном базаре. Я получила огромное удовольствие, изображая на этикетках фрукты и овощи. — Не заставляй меня описывать недостойные эмоции. Я абсолютно уверена, что если ты кого-то любишь, то должен уважать право любимого оставаться самим собой. Если ты не доверяешь любимому, сомневаешься в его способности принимать правильные решения, то значит, твои чувства к нему — вовсе не любовь. Я не слишком все усложнила? Надеюсь, ты поняла. Почему нельзя говорить о любви, Боге или вечных ценностях, не запинаясь от смущения? Потому что мы не смеем раскрыться даже перед самыми близкими людьми, боимся говорить о том, что по-настоящему важно.

— Погоди-ка. Ты смешала в одну кучу несколько разных вещей. — Прим убрала челку со лба. Луч света из распахнутого окна освещал ее лицо. — Итак, ты говоришь об идеальной любви. Признаю, это замечательно — разрешить своей второй половине жить собственной жизнью. Но представь: ты полюбила простого смертного, а не полубога. Простые смертные время от времени совершают ошибки. Если ты любишь его, то обязана позаботиться, чтобы твой любимый не попал в какую-нибудь передрягу. Например, супружеская измена, которая всегда становилась яблоком раздора между мужем и женой. Миллионы женщин изо дня в день напоминают мужьям об ужасных последствиях безрассудной погони за первой попавшейся юбкой. Если разрешить мужчине делать все то, что он хочет, девяносто человек из ста позабудут обо всем на свете, включая долг, супружеские обязанности и клятвы, которые давались перед алтарем. Стоит ли предоставлять им свободу поступать подобным образом?

— Ты, кажется, слегка преувеличиваешь.

— О’кей! Сколько ты знаешь мужчин, которые откажутся от возможности прыгнуть в чужую постель, будучи уверенными, что жена или подруга ничего не узнают?

— М-м… Да… Я знакома в основном с художниками, писателями и актерами. Творческие люди обычно чрезмерно похотливы. Не думаю, что стоит принимать их поведение за эталон. Они постоянно сомневаются в себе, как женщины, и уверены, что обязаны испить чашу жизненных удовольствий до дна.

— Так сколько? — упорствовала Прим.

Я не могла вспомнить ни одного. Генри, который был моим любовником до того, как я встретила Алекса, клялся, что не может написать и строчки, если не будет уверен, что я всегда рядом. Он называл меня своей музой, своей Лаурой и Беатриче. Так как Генри был довольно неплохим поэтом, я серьезно относилась к его словам и чуть было не уступила настойчивым просьбам поселиться вместе. Хотя перспектива видеть, как Генри мечется по комнате и постоянно бубнит о том, что хочет заняться сексом, в то время как мне необходимо работать, безмерно пугала меня.

Когда я случайно узнала, что Генри каждый полдень проводит в постели у гардеробщицы из ночного клуба, то вздохнула почти с облегчением. Генри оправдывался как мог. Он говорил, что затеял интрижку ради эксперимента. Ему хотелось выяснить, сможет ли он испытывать чувства к женщине, которая настолько отлична от него по интеллекту и темпераменту. Когда я спросила о результатах эксперимента, Генри со вздохом признался, что результаты оказались разочаровывающими. Мелоди, так звали гардеробщицу, оказалась особой до предела вульгарной. Она называла Генри Здоровяком, а его достоинство Большим Мальчиком. Подобные эпитеты претили утонченной натуре поэта. Генри обиделся, когда я расхохоталась и долго не могла успокоиться. Комичность ситуации помогла справиться с болью, которую причинил факт измены.

— Думаю, что отец отказался бы, — сказала я наконец. — Отец так боится Фэй. Он не смог бы изменить, потому что опасается ее реакции.

— Замечательно! Твоя мачеха четко обозначила, что позволено делать, а что нет. В этом случае речь не идет о доверии или уважении.

— Свитен Виннакотт, возможно?

— М-м, — Прим раздумывала минуту, поигрывая недочищенной картофелиной. — Ты, пожалуй, права. У Свитена напрочь отсутствует мужской, хищнический инстинкт. Хорошо, исключение только подтверждает правило.

— А Эдвард Гилдкрист? Не думаю, что он способен опуститься до банальной измены.

Я уже встречалась с доктором Гилдкристом несколько раз. Чем больше я его узнавала, тем больше он мне нравился. У меня не было иллюзий, я прекрасно понимала, почему доктор Гилдкрист зачастил ко мне. Его интересовало отнюдь не состояние моих легких. Было совершенно очевидно, что Эдвард по уши влюблен в Прим. То, как доктор смотрит на нее своими огромными голубыми глазами, не оставляло никаких сомнений. Эдвард разговаривал со мной бодрым, обыденным тоном. Но стоило ему обратиться к Прим, как его голос менялся. Считается, что любовь позволяет раскрыть лучшие качества даже в самом заурядном человеке, но мой опыт говорил об обратном. Неразделенная любовь может сыграть с человеком злую шутку. Самые гордые из нас начинают вести себя, как побитые собаки, которые несмотря ни на что надеются получить свою кость. Доктор Гилдкрист, в отличие от многих, вел себя достойно, лишь голос и некоторая скованность в движениях выдавали его.

— Возможно, нет. Я не могу утверждать. — Прим яростно вонзила нож в картофелину. — Думаю, что он такой, как все мужчины.

— Я так не думаю. Он намного умнее, чем большинство мужчин. И он ни с кем не флиртует.

— Ни с кем, кроме бутылки…

— Бедный Эдвард! — после короткой паузы произнесла я. — Думаю, что не смогу, как и ты, осуждать привычку выпивать. Причиной смерти моей мамы стал алкоголь, но все равно я люблю ее больше всех на свете.

Прим выглядела ошеломленной. Она опустила нож.

— Если я нечаянно сделала тебе больно, говоря об Эдварде, прошу прощения. Мне очень жаль. Я и понятия не имела…

— Ничего страшного. Как ты могла знать? Но именно поэтому я не могу считать пьянство пороком. Слабость — да. Но я смогла бы полюбить человека, чья слабость является его злейшим врагом. Это не сожаление… скорей, симпатия.

Прим уставилась на кастрюлю с картошкой.

— Проблема в том, что человеческие слабости пугают меня. Слабость говорит о ненадежности. Парадоксально вот что: чем более стабильно твое положение, тем более ты боишься. А ты не боишься слабостей, потому что никто не испытывал тебя на прочность.

— Возможно. Я должна поблагодарить за это Фэй. Из-за нее я решила стать независимой.

— Неужели она настолько ужасна? Расскажи о ней.

Я изо всех сил старалась быть объективной, рассказывая, как Фэй влияла на формирование моего характера. Только теперь я стала понимать, насколько нелегко было молодой женщине справляться с молчаливым, замкнутым, вечно угрюмым ребенком, каковым я была в те годы. Фэй занималась дизайном интерьеров. Она никогда не принимала во внимание чувства клиентов. Когда я стала старше, Фэй часто брала меня с собой и поручала записывать в блокнот гениальные мысли. Обычно она, заходя в гостиную, брезгливо морщила свой острый нос и говорила: «Какой ужас! Все это необходимо убрать. Я вижу только ампир!» После этого начиналась работа. Дом, к которому Фэй имела счастье приложить руку, становился очередным памятником эпохи Наполеона: позолоченные колонны из красного дерева, массивная мебель, шторы с вышитыми лавровыми венками. Клиенты просто боялись признаться, что им всего лишь хотелось посоветоваться по поводу цвета обоев. После вмешательства Фэй обстановка выглядела великолепно, но жильцов мучила постоянная боль в спинах из-за сидения на массивных креслах с прямыми спинками и боль в глазах из-за необходимости читать в полумраке. Фэй ненавидела яркий свет. Она считала яркое освещение исторически некорректным.

Как только Фэй появилась в нашем доме, на следующий день после похорон моей мамы, она тут же принялась за перестановку. Меня переселили на верхний этаж. Новая комната оказалась довольно милой. Из окна открывался прекрасный вид на реку. Комната была украшена в стиле рококо. Кровать представляла собой lit à la Polonaise в белую и желтую полоску. К стене прижимался изящный комод chinoiserie, но мне не разрешалось класть в него вещи — Фэй страшно переживала за его лакированную поверхность. Ковер на полу был нежно-кремового цвета. Мне приходилось снимать обувь внизу, в прихожей, чтобы ненароком не запачкать его. Мою спальню часто показывали посетителям, поэтому комната всегда должна была оставаться аккуратно прибранной. Даже нечаянно забытый на ночном столике гребень приводил Фэй в дикую ярость. Оглядываясь назад, я понимаю, что комната была прекрасной, но ребенком я скучала по своей старой комнате со скрипучей металлической кроватью. Потрепанный полосатый матрац я использовала как батут. На нем было так весело прыгать! А на старом кресле можно было уютно свернуться клубочком и укрыться с головой розовым стеганым одеялом, не опасаясь нагоняя.

Когда я лежала на спине на элегантной новой кровати (я не могла улечься иначе — на вышитых наволочках было больно щекам), мне чудилось лицо ужасного старика, который пристально смотрит на меня из-под опущенных штор. Я часами не могла заснуть и дрожала от ужаса под дорогими простынями. Простыни холодили тело и казались скользкими как лед.

— Когда я была маленькой, то выдумала старика с огромными садовыми ножницами. Мне казалось, что он живет под кроватью, — рассказывала мне Прим после того, как я описала свои ночные кошмары. — Я иногда прыгала с кровати на середину комнаты, так как боялась, что он отрежет мне ноги до самого колена. Если бы ты не заговорила о своих кошмарах, то я бы и не вспомнила о своих. Все это осталось в прошлом. Думаю, что все дети выдумывают нечто подобное. Твоя мачеха поступила жестоко, ей не следовало менять все так радикально. Черт, опять телефон!

Прим побежала в соседнюю комнату, чтобы взять трубку. Я же тем временем вернулась к воспоминаниям о Фэй. Выйдя замуж за отца, Фэй опустилась на ступеньку ниже по социальной лестнице. То же случилось и с отцом, когда он женился на моей матери. Фэй, без сомнения, любила отца. Большая часть ее знакомых были представителями высшего общества. Благодаря связям Фэй отец добился продвижения по службе. Его назначили директором. Теперь мы не нуждались в деньгах. Мне стали покупать дорогие вещи, но никто никогда не интересовался моим внутренним миром. Большую часть времени я проводила в кухне в компании миссис Поуп. Дядя Сид навещал меня лишь изредка. Я старалась, чтобы дядя и Фэй не встречались. Даже ребенку было понятно, что они никогда не найдут общего языка. Однажды я выглянула из окна своей спальни и увидела дядю Сида. Он вразвалку шел по направлению к нашему дому. На его голове была широкополая шляпа. Дядя всегда надвигал шляпу на самые брови. Я помчалась к дверям, но Фэй в этот раз опередила меня. Дядя Сид держал в руках объемный мешок.

Увидев дядю Сида, Фэй сказала:

— У нас уже есть постоянный продавец рыбы. Вам не стоит больше приходить сюда. — Фэй, очевидно, унюхала запах креветок, которые были в мешке.

— Я пришел повидаться со своей племянницей, маленькой Фредди, — пояснил дядя и мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху.

— Здравствуй, я очень скучала! — Я оттолкнула Фэй и прижалась к дяде.

— Проходите, пожалуйста. — Фэй даже не пыталась скрыть удивление и отвращение.

Мы втроем прошли в гостиную. Дядино лицо казалось слишком красным на фоне светло-зеленых стен и кремовых диванов. В доме было жарко. Усевшись поудобней, дядя вытер пот носовым платком.

— Тепло для этого времени года, не так ли? — сказал дядя.

— Разве? — Фэй зажгла сигарету и бросила на дядю скучающий взгляд.

— Не могу здесь ничего узнать. — Дядя Сид с любопытством вертел головой. — Дом стал похож на отель. Сильвия умела подбирать вещи со вкусом. Ей удавалось, сэкономив деньги, сохранить стиль. Я помню старый диван с обивкой в розах. Тебе нравилась прежняя мебель, Фред?

— Да, мебель была очень милой…

— Если вы, мадам, храните где-то старые вещи, я бы хотел забрать их. Мне дорого все, что связано с Сильвией.

— Вы имеете в виду то викторианское барахло, которое обветшало до предела? — Фэй пренебрежительно махнула рукой. — Я отдала все старьевщику.

Всем нам больше нечего было сказать. Дядя Сид вскоре попрощался и ушел. Пару дней спустя жуткий запах в гостиной напомнил о мешке с креветками, который дядя оставил под диваном.

Через несколько дней после этого случая я заболела скарлатиной. Несмотря на высокую температуру и боль в горле, я наслаждалась тем, что болею. Фэй наняла еще одну женщину, и теперь та занималась уборкой, а миссис Поуп посвящала все время заботе обо мне. Мы играли, вырезали из бумаги кукол, читали и рисовали. Мое тело покрылось красной сыпью, я изо всех сил старалась не чесаться. Старая кожа слезала с меня, как со змеи. Фэй ни разу не навестила меня. Она никогда не болела и полагала, что все суетятся из-за пустяков. Отец приходил раз или два в неделю и, испытывая неловкость, стоял у моего изголовья не более пяти минут. Нам не о чем было говорить. Полагаю, что, находясь в постели, я напоминала отцу о часто болевшей маме.

В то время скарлатина считалась тяжелой болезнью. Как только мне стало лучше, доктор приказал продезинфицировать комнату. Вещи, которые было невозможно подвергнуть обработке, следовало сжечь.

— Только не Еванджелину! — заявила я.

Я ни на минуту не расставалась с куклой, которую сшила мама, каждый день брала ее с собой школу, а ночью Еванджелина спала на моей подушке.

— Конечно же нет, дорогуша, — миссис Поуп поцеловала меня. — Я скорее позволю сжечь дом, чем куклу.

Но когда на следующий день я спустилась в холл с куклой в руках, Фэй уже поджидала меня.

— Отдай немедленно куклу! Я ведь приказала миссис Поуп быть понастойчивей. Эта женщина никак не может взять в толк, что я говорю.

— Нет! — я сжала куклу в руках. — Мама сшила ее для меня. Ты не смеешь к ней прикасаться.

— Ты ужасный ребенок!

Так долго скрываемые эмоции вырвались наружу. Разгорелась перепалка. На этот раз Фэй не сдержалась. Она изо всех сил ударила меня по лицу. Я упала и стукнулась головой о лестничные перила. В эту минуту отец вышел из гостиной, чтобы посмотреть, что происходит. Я вытерла кровь, которая стекала по лбу и заливала глаза, и умоляюще посмотрела ему в глаза. Отец попятился и закрыл за собой дверь. В этот момент меня охватило отчаяние, и Фэй удалось выхватить Еванджелину у меня из рук. Она побежала вниз, в подвал. Я с визгом помчалась следом. Фэй открыла бойлер и швырнула куклу в огонь.

— Ха! — триумфально выкрикнула она. — Я научу тебя подчиняться.

— Ты уродина, ты плохая! Я ненавижу тебя больше всех на свете. Каждый вечер я молюсь, чтобы ты умерла, но Господь не желает забирать тебя к себе на небеса, потому что не желает видеть тебя рядом с мамочкой.

Хотя глаза Фэй яростно горели, на ее губах появилась презрительная усмешка.

— Твоя бесценная мамочка была горькой пьяницей. — После этих слов Фэй мотнула головой, глубоко вдохнула несколько раз, чтобы успокоиться, выпрямила спину и поднялась по ступенькам.

Я помчалась к бойлеру и открыла дверцу. Голубые глаза Еванджелины смотрели на меня с болью и ужасом. Языки пламени лизали ей лицо. Позолоченный рот сморщился и почернел. Я опустила руку в огонь и схватила куклу. Мне удалось вытянуть только ногу. Туловище упало вниз и было поглощено пламенем. Я опустилась на колени. Слезы ручьем лили из глаз. Я целовала ногу куклы, ее крохотную туфельку и свою руку, которая была обожжена.

Была зима. Через час или полтора стало смеркаться. Мое бунтарское настроение постепенно сошло на нет. Я была опустошена от горя. Крадучись, я пробралась наверх, размышляя над тем, какое наказание придумает Фэй. Дверь в гостиную оказалась приоткрытой. Несколько человек — гости Фэй — находились в комнате. Они пили, курили, болтали и весело смеялись. Отец стоял напротив камина и с улыбкой слушал рассказ молодой женщины. Женщина повернула голову, увидела меня и вскрикнула от испуга.

Я побежала в свою спальню и заперла дверь изнутри дрожащими пальцами. Мое отражение в зеркале напугало меня. Волосы были растрепаны, лицо запачкано кровью, слезы оставили полоски на щеках, руки тряслись, как в припадке. Я легла на кровать. Кровь и сажа испачкали наволочку, но меня это мало тревожило. Лежа в темноте, я ждала неотвратимого наказания.

Никто так и не пришел. У миссис Поуп был выходной в этот день. Когда я открыла дверь на следующее утро, миссис Поуп пришла в ужас. Она едва не разрыдалась, увидев шрам у меня на лбу, распухшую от ожога руку и измятую одежду. Когда я показала то, что осталось от Еванджелины, миссис Поуп покраснела от ярости.

— Хозяин должен знать об этом, — мрачно заявила миссис Поуп и спустилась в гостиную.

Я не знаю, о чем она говорила с отцом, но ее слова возымели эффект. Позднее отец зашел в кухню и вручил мне нечто в фирменной упаковке «Харродса».

— Не стесняйся, Фредди, разверни пакет, — произнес отец со вздохом.

В картонной коробке лежала кукла с длинным красными волосами. На ней было нарядное синее платье. Между полуоткрытыми губами виднелись жемчужно-белые зубы. Отец погладил меня по голове, причинив боль, — он задел шрам на лбу. Я не стала на него обижаться. Я ведь знала, что отец сделал это нечаянно.

— Красавица, не правда ли? Гораздо красивее, чем старая. — Я смотрела на отца с отчаянием. Как ему объяснить, что истинную красоту порождает лишь любовь? — Постарайся быть хорошей девочкой. Моя жизнь становится невыносимой, когда ты ссоришься с Фэй. Она пытается быть с тобой ласковой. Разве ты не хочешь, чтобы папа был счастлив? — Отец сжал мою руку. Я вскрикнула. — О Господи! Прости. Послушай, Фредди, ты должна уживаться с Фэй. В отношениях двух людей кто-то всегда должен идти на уступки. Ты не можешь думать только о себе. Ты поняла?

Я все поняла. Я получила очень ценный урок. Бога не волнует справедливость. Он не становится на сторону правого. Фэй чувствовала себя превосходно, а моя мама умерла. Какими бы отвратительными ни были поступки взрослых, дети будут всегда беззащитны. Разочарование, связанное с этим открытием, обожгло меня сильней, чем огонь руку.