— Фредди, сюда!

Я стремительно бросилась на зов, ломая упругие ветки кустов.

Алекс стоял, прислонившись спиной к могучему стволу. Зеленая крона нависала над его головой, легкий ветерок играл волосами. Он выглядел помолодевшим и счастливым. Никогда я не видела столько радости в его глазах. Ягненок играл у его ног, птицы со щебетанием кружились над ним. Алекс ослепительно улыбался.

— Иди ко мне, дорогая!

Мое сердце сжалось от сострадания. Сколько горя я ему доставила! Алекс протянул руки, и я оказалась в его объятиях. Он наклонил голову поцеловать меня, но в тот самый момент, когда наши губы встретились, Алекс со стоном отпрянул. Я с ужасом наблюдала, как его губы покрылись волдырями, а кожа вздулась и стала слазить, словно кто-то облил его кислотой. Его глаза были полны страдания. Он ссохся и уменьшился до размеров ребенка. Стон превратился в пронзительный визг, который трансформировался в звон будильника…

Ужас, который внушил мне сон, не отступал еще три четверти часа, пока я мылась, одевалась и грела воду для чая. Дасти ничего не сказал о ленче. Я завернула несколько сандвичей, пару яблок и, немного подумав, прихватила упаковку шоколадного печенья. Рыбацкий свитер царапал тело, а плащ казался довольно тяжелым. Я почесала за ухом спящего Макавити и отправилась на мельницу в сопровождении Хлои.

Утро было холодным после морозной ночи. Покрытый инеем гравий хрустел под ногами. Лужи замерзли и сверкали на солнце. Птиц не было слышно, ни одной не было видно в белом холодном небе. Стебельки примулы склонились под тяжестью намерзшего льда. Когда часы пробили восемь, я стояла перед дверью мельницы. Никто не отозвался на стук. Я вошла внутрь.

Шум бегущей реки, которая текла рядом, здесь был слышнее. Эхо отражалось от каменных стен и пола. Металлические колеса — одно вертикальное и два горизонтальных — со скрежетом вращали деревянную ось обхватом с туловище человека. За колесами темнела невысокая каменная стена, а за ней виднелся массивный, пятнадцати футов в диаметре вал. Вал был сердцем мельницы. Его черная влажная поверхность была густо укрыта водорослями. Ревущий поток вращал колесо. В воздухе стояло облако из сверкающих водяных брызг.

Мучная пыль делала краски мутными. Воздух, казалось, состоял из движущихся частиц. Крутая лестница без перил вела на второй этаж. Я посмотрела наверх. Нога Дасти показалась на верхней ступеньке. Несмотря на свою кажущуюся неловкость, Дасти спустился с невероятной быстротой и посмотрел на часы. Затем он увидел Хлою.

— Ты привела собаку. Если она будет охотиться на крыс, то пусть остается.

Я пристально посмотрела на Хлою, пытаясь внушить ей, что если она станет ловить крыс, то сделает доброе дело для нас обеих.

— Пожалуй, начнем, — Дасти указал на деревянный желоб, который шел от вращающихся колес. — Мука сыплется очень быстро. Пристегни мешок к желобу. Когда мешок наполнится, перекроешь подачу муки, — Дасти указал на рычаг, — и поставишь мешок на тележку. Полные мешки складывай возле двери. Возьмешь шило и, пока будет наполняться мешок, зашьешь предыдущий. Ты должна шевелиться и не зевать. Понятно?

— Когда мешок наполнится, я должна перекрыть подачу муки этим рычагом? — Мука уже покрыла меня с ног до головы, пристала к ресницам, проникла в ноздри и щекотала глотку.

— Дернешь его вверх, и желоб перекроется, — рявкнул Дасти, откашлявшись. — Не дергай рычаг резко — вся мука окажется на полу. Опускай его постепенно. — Я пыталась отряхнуться от муки, но она намертво въелась в мою одежду. — Не стоит беспокоиться из-за этих лохмотьев, — сказал Дасти. — Я пока пойду наверх и начну молоть…

Дасти потянул за металлическую рукоятку. Колесо стало крутиться быстрее, вода еще больше вспенилась. Рев вращающихся механизмов больно отдавал в ушах. Я потянула рычаг вниз. Поначалу по желобу потекли тонкие струйки муки, но вскоре это уже был поток. Мешок мгновенно раздулся.

Как только мука наполнила мешок, я перекрыла желоб и подкатила тележку. Пот заливал глаза, пока я с натугой катила тачку по неровному полу в другой конец комнаты. Потом я узнала, что тележка весит около ста килограммов. Я побежала назад, пристегнула к желобу очередной мешок и опустила рычаг. Не успела я зашить первый мешок, как второй уже был полон до краев. Намучившись с тележкой, я кое-что придумала: тележку следует подставлять под мешок, пока он еще пустой.

Мне стало жарко от напряжения. Я сбросила плащ и продолжила работать налегке. Но я плохо справлялась с шилом. Я не успевала зашивать мешки. Из переполненного пятого уже выбегала наружу мука, а я все еще зашивала второй. Разнервничавшись, я проколола палец острым шилом. Когда Дасти спустился вниз Посмотреть, как идут дела, я сгорала от стыда. Меня смущали рассыпанная мука на полу и пятна крови из пораненного пальца.

Дасти, казалось, получал удовольствие, видя мою растерянность.

— Ты проколола руку? Я так и знал. Я знаю, что бывает, когда оставляешь бабу одну, без присмотра.

Дасти замедлил движение жерновов. Те завизжали. По желобу катились тонкие струйки.

— Пусть пока постоит. Разве зашивать мешки так сложно?

Дасти взглянул на два мешка, которые я кое-как зашила.

— Делай большие стежки. Посмотри, вот так, — ловкими движениями Дасти соединил мешковину. — Возьми совок и подмети. Высыпь муку с пола в следующий мешок. — Дасти подал мне метлу.

— А как же кровь на полу? Ты не боишься, что она запачкает муку?

— Это фуражная мельница. Мука пойдет на корм скоту. Уже более двух лет мы не поставляем муку для пекарен. Люди в наше время хотят покупать муку без пшеничных зародышей, мягкую, белую, упакованную в пластиковые пакеты. Сейчас только большие мельницы поставляют муку для пекарен. Мастер Гай поговаривает о том, чтобы закрыть мельницу. Когда был жив мой дед, мельница была сердцем деревни, а церковь — душой… Женщина опять заставляет меня бесполезно тратить время! Когда я спущусь в следующий раз, пол должен быть чистым. Или мне придется остановить мельницу…

Следующие два часа я работала не разгибая спины. Я, приловчившись, стала зашивать мешки гораздо быстрее. В какой-то момент я поняла, что совсем не обязательно концентрироваться мыслями на работе. Я позволила мыслям уплыть далеко. Я улыбнулась, представив, в какой ужас пришел бы Алекс, увидев меня раскрасневшейся, растрепанной, в скверной одежде и покрытой с ног до головы мукой. Он, вероятно, решил бы, что я сошла с ума.

Когда я впервые мысленно обвинила Алекса в высокомерии, то вынуждена была признать, что он, будучи старше меня на двенадцать лет, гораздо опытней и знает намного больше, чем я. Мне казалось, что его властолюбие предопределено свыше. На самом деле я находила его властность привлекательной. Но время шло, его чары постепенно теряли силу.

Поначалу наши стычки носили настолько тривиальный характер, что я даже не обращала на них внимания. Однажды Алекс дал нагоняй клерку в моем присутствии за то, что у того были недостаточно чистые ногти. Тед всегда был дружелюбен и развлекал меня разговорами каждый раз, когда я приходила навестить Алекса. Он явно чувствовал себя униженным. Позднее, когда мы садились в такси, я выразила несогласие с деспотическими замашками Алекса. Он ответил, что старается быть требовательным к персоналу не более, чем к себе, и отметил, что уделяет намного больше времени работе, чем его сотрудники, но никогда не позволяет себе явиться в офис с грязными ногтями. Отчитать служащего было просто необходимо. «Но не в моем присутствии», — возразила я. Алекс взял меня за руку и со вздохом пояснил, что как раз мое присутствие заставило незадачливого клерка запомнить урок навсегда. После этого случая наши отношения с Тедом изменились. Мы оба чувствовали себя несколько скованно. Словно мы пытались забыть дружеские отношения. Тед никогда больше не осмеливался посмотреть мне в глаза.

Нельзя сказать, что Алекс бесчувственный или эмоционально глухой человек. Он старался контролировать себя, но в основном его усилия были направлены на то, чтобы контролировать поведение других людей. Стремление к успеху настолько поглощало Алекса, что все, кто имел с ним дело, должны были становиться идеальными, превосходящими по всем качествам заурядных людей. Поначалу я восхищалась стремлением Алекса к совершенству. Он разбирался во всем, начиная от музыки Генделя и заканчивая рисунками на спичечных коробках. Но когда его требовательность была направлена не на себя самого, а на других, я ощущала беспокойство.

Я замечала: наши отношения казались безупречными лишь потому, что Алекс управлял ими. Он решал, куда мы пойдем, с кем будем встречаться и как проведем время. Алекс вроде бы и советовался со мной, лишь высказывал свое мнение, но в такой форме, что я не могла настаивать на своем. Его друзья были интересными людьми, места, которые мы посещали, были великолепны, вместе нам никогда не было скучно. Кроме того, Алекс полагал, что новые знакомства пойдут мне на пользу, расширят мой кругозор. Но главной причиной наших многочисленных визитов было стремление Алекса показать себя во всей красе. И конечно, наши развлечения требовали огромных расходов. Мне было приятно получать дорогие украшения и туалеты в подарок. Мне нравилось жить в дорогих отелях, но я все же не чувствовала себя комфортно в роскошных апартаментах.

Алекс часто повторял, что неотъемлемой частью любовных отношений является знакомство с прошлым партнера. Для меня его откровения послужили настораживающим сигналом, к тому же мне совершенно не хотелось выслушивать рассказы о его бывших подругах. Алекс полагал, что я буду ревновать его к прошлому, поэтому старался выпячивать недостатки своих старых пассий, выставлял их на посмешище. Я не сразу поняла, почему его рассказы казались мне отвратительными. В последние недели перед свадьбой, когда я пыталась разобраться в себе, осознать, почему сама мысль о свадьбе приводит меня в такой ужас, я поняла: все дело во впечатлении, которое производил Алекс, когда описывал отношения между мужчиной и женщиной, в его реакции относительно разрыва таких отношений, в его поведении в тот момент, когда бурная страсть уступала место обыденности.

— Закрывай чертов желоб! — прорычал Дасти сверху. Он просунул голову в проем. От неожиданности я подпрыгнула на месте. — Пришло время отдохнуть.

С выпяченной грудью, длинными, кирпичного цвета волосами, которые нависали над серыми, покрытыми мукой бровями и красным, широко раскрытым ртом, Дасти напоминал средневековую горгулью. Он сбежал с лестницы и поманил меня за собой в темную, мрачную кухню. Все здесь, включая потолок, было выкрашено в темно-красный цвет. Дасти снял с крюка кастрюлю с застывшими на стенках каплями жира и поставил ее на огонь.

— Красный — мой любимый цвет, — пробормотал Дасти. Очевидно, его смутило мое удивление, поскольку такой выбор краски в кухне большая редкость. — Кроме того, мне после войны досталась целая бочка дешевой краски. Я заварю чай. Надеюсь, ты не будешь морщить нос.

Я замотала головой. Мне ужасно хотелось пить, но чай был настолько отвратителен, что я с трудом сделала несколько глотков. На дне моей кружки плавало два пакетика чая, которые издавали неприятный запах распаренного веника. Дасти осушил кружку в два глотка и потянулся за новой порцией кипятка.

— Ты все время работаешь на мельнице? — спросила я, чувствуя, что обязана поддержать разговор.

— С самого детства. Прошло почти пятьдесят пять лет. Старый мистер Гилдерой тогда управлял поместьем, Джулиан Гилдерой, дед мастера Гая. Дьявольски крепкий мужик, с тяжелым характером, — Дасти покачал головой и сплюнул сквозь сжатые зубы. — Сэр Джулиан каждый день объезжал окрестности на черной кобыле. Из рук он никогда не выпускал хлыст. Однажды он наткнулся на пастуха, который забавлялся в кустах со служанкой из особняка. Сэр Джулиан хлестал его до тех пор, пока рубашка у бедняги не покраснела от крови. На следующий день после смерти лесничего сэр Джулиан приказал его вдове убираться вон. Ей некуда было идти с пятью малышами, каждому из которых было меньше десяти.

— Судя по рассказу, сэр Джулиан был настоящим монстром.

— Он таким и был, но мы уважали его. Когда его хоронили, церковь была переполнена. Все пришли выразить свое соболезнование. Сэр Джулиан был для местных жителей королем. Мастер Амброуз сделан совершенно из другого теста. Он был всегда слишком слабым, еще до того, как с ним случился удар. Он не желал иметь дело с простыми ребятами вроде меня. Мы потом и кровью зарабатывали для него деньги, а он их тратил на выпивку и баб. Когда он умрет, мало кто придет почтить его память. Его ненавидят гораздо больше, чем мастера Джулиана.

— Мне кажется это несправедливым. Думаю, что мистер Гилдерой… — я запнулась, вспомнив, как Амброуз отравил газом мотылька, — …учтивый и любезный человек.

— Ага, и дьявол кажется любезным, когда приходит по твою душу. Как иначе он может вытянуть у тебя самое святое? — Дасти шумно высморкался и вытер мясистый нос рукавом. — Не увлекайтесь общением с Гилдероями, юная леди. В противном случае даже близкие родственники не узнают вас. Говорят, что сэр Амброуз — мастер перевоплощений. По ночам он стоит на вершине холма и воет, как волк… А сейчас пора заканчивать разговоры и приступать к работе. Оружие женщины — ее язык, и он не знает усталости.

К часу дня моя спина ныла, а пальцы распухли из-за того, что мне приходилось иметь дело с грубой мешковиной. Дасти снова потащил меня в кухню, на этот раз для ленча. Я умирала от голода. Я проглотила сандвичи, яблоко и банан еще до того, как Дасти разогрел свой ленч — консервированный суп, в котором плавали лохмотья кислой капусты. Еще не менее десяти жестяных банок стояли в шкафу на полке.

— Довольно необычная еда, — заметила я.

— Я покупаю суп на распродажах в Торчестере. Хозяин магазина делает неплохие скидки на товары, которые не пользуются спросом. Местные парни, наверное, не очень любят такую еду.

— Не удивительно. Суп выглядит отвратительно.

— Зато он стоит копейки. — Дасти жевал круговыми движениями, как овца. Он старался, чтобы пища попадала на редкие зубы. — Слишком много уксуса, а так ничего. — Дасти встал и внимательно осмотрел ржавые банки на полке. — Сладкий перец. Думаю, что пригодится для пудинга.

Наблюдать, как Дасти самодовольно пережевывает пищу, в то время как мой желудок ныл от непреодолимого голода, было выше всяческих сил.

— Я пока проведаю мистера Виннакотта. Он лежит в постели — сильно простудился. К двум я вернусь.

Я натянула на плечи плащ. В правом кармане оказался пакет с шоколадным печеньем. Я неторопливо шла через лес и жевала печенье. Под лучами солнца земля уже оттаяла. Распустившиеся молодые листочки шумели над головой. Оранжевая бабочка порхала между кустами крапивы. Поваленные стволы деревьев были густо покрыты изумрудным мхом. Одинокие белые цветы сиротливо выглядывали из-под голых прутьев плетеной изгороди. Хлоя гонялась за мохнатой пчелой, пока та не скрылась из виду. Рыжая белка выскочила на тропинку передо мной, махнула пушистым хвостом и вспрыгнула на дерево.

Спальня в доме священника являла собой грустный контраст с дикой красотой леса. Комната была обставлена массивной викторианской мебелью из красного дерева, которая поглощала солнечный свет. Обои на стенах уже выцвели, а пол был покрыт коричневым линолеумом. Бледное лицо Свитена сливалось с оливкового цвета наволочкой и простынями. Только лиловый нос выделялся на общем фоне.

— Как мило, Фредди! — произнес Свитен слабым голосом и протянул костлявую, холодную как лед руку.

Легкий ветерок поднял коричневые шторы. Они захлопали, как паруса бригантины.

Несмотря на толстый рыбацкий свитер, я дрожала от холода:

— Хочешь, я закрою окно?

— Пожалуйста, — Свитен виновато посмотрел на дверь. — Берил любит, когда в доме много воздуха. Но, должен признаться, я немного замерз. — Свитен уныло кашлянул.

Одеяло, которым он был укрыт, казалось слишком тонким, а блестящее зеленое покрывало годилось только как украшение.

— Бедняга! — Мне показалось, что Свитен нуждается в сочувствии. — Откуда такой противный кашель?

— Это ужасно. Не помню, чтобы когда-либо чувствовал себя настолько плохо. Пару дней назад температура поднималась до ста.

— О боже! Как тебя прихватило!

— Не хочу утомлять тебя рассказами о своих недугах, — Свитен посмотрел на меня с надеждой.

Я стала расспрашивать его о симптомах болезни, вскоре щеки Свитена порозовели, а голос приобрел былую силу.

— Как ты чувствуешь себя сейчас?

— Я чувствую ужасную слабость. Берил полагает, что я должен голодать, чтобы поскорее поправиться. Не думаю, что здоровый мужик сможет встать на ноги, съев сухой тост и выпив чашку жидкого супа в течение дня. — Я вытащила из кармана остатки печенья. — О Фредди, это мое любимое печенье. Спасибо, спасибо тебе большое!

Мы разделили печенье пополам. Пока мы жевали, я рассказала Свитену о своей новой работе, а он посетовал на трудности, которые испытывает, общаясь с местной паствой.

— Проблем, которые стоят перед Церковью Англии, не становится меньше, — сказал Свитен. — Люди более не считают, что посещение воскресной службы придает им респектабельности. Нам приходится полагаться на иные стимулы. К сожалению, игра на гитаре, чашка холодного кофе во время собраний и распевание баллад на празднике урожая не слишком действенные приемы. Кто в наши дни желает быть кротким и смиренным и унаследовать Царство Божие? Ведь всегда есть возможность выбраться в местный паб и выпить пинту-другую пивка.

— Ты полагаешь, что торжество материализма является проблемой?

— В какой-то мере. Проблемой является то, что наша культура предлагает все и сразу. Кроме того, люди стали больше знать. Телевидение убедило их, что земля круглая, а все мы — продукт длительной эволюции. В этой модели не остается места змею-искусителю и вселенскому греху. Если вы набиваете головы людей рассказами об инопланетянах и снежном человеке, глупо рассчитывать на то, что они будут задумываться о последствиях своих деяний. — Я онемела, слушая неожиданную исповедь. — Прости меня, дорогая Фредди. Мне не следовало говорить об этом. Я просто еще не совсем выздоровел. И… немного расстроен…

— Ты можешь говорить обо всем, что считаешь нужным. Обещаю, я не стану докладывать епископу.

Свитен слабо улыбнулся.

— Я уже говорил с епископом об этом. Он посоветовал больше молиться. Но пойми, я не могу больше молиться! — голос Свитена зазвенел от отчаяния. — Я пытался, я десять лет умолял Господа помочь мне, но он отказался. Почему? Есть два ответа: или Господь садист, или его не существует. Вот так, именно к этому выводу я пришел, — Свитен слабо улыбнулся.

На его глазах заблестели слезы. Я присела на кровать, похлопала его по руке и протянула рулон туалетной бумаги, который стоял на прикроватном столике.

— Мне так стыдно! — всхлипнул Свитен. — Я веду себя как ребенок.

— Во всем виновата болезнь. Когда я болела, то рыдала с утра до вечера, несмотря на то, что Прим по-матерински ухаживала за мной, в доме было тепло, а еда всегда была вкусной, — я сделала паузу, осознав, что могу показаться бестактной. — Когда человек болеет, он чувствует себя несчастным и беспомощным. Хотя если вдруг когда-нибудь я приму решение, что никогда более не возьму в руки кисть и краски, то не смогу сдержать рыданий. Потеря профессии гораздо более тривиальное событие, чем потеря священником веры в Бога…

— Тебе не кажется, что наш разговор слишком уж в викторианском духе? — прервал меня Свитен. Он делал невероятные усилия, чтобы взять себя в руки. — Помнишь парня из романа миссис Гаскелл, которого мучили сомнения? Кажется, роман назывался «Север и юг». Он вынужден был бежать и жить среди дымящих труб Севера. Для него это стало настоящим испытанием. Грязный воздух убил его бедную невинную жену. Каждый день я говорю себе, что должен оставить пост. Но, боюсь, мой поступок убьет Берил. Может быть, лучше продолжать служить людям без веры в сердце? Но ведь это лицемерие! — Свитен застонал и натянул простыню на лицо.

— Проблема частично и в том, что у тебя депрессия. Депрессия — это состояние, которое намного серьезней, чем ты полагаешь. Вера, по большому счету, — это из области интуиции, не правда ли? Когда у тебя депрессия, то не можешь ни во что верить. И конечно, не можешь полагаться на интуицию.

Свитен престал плакать и посмотрел на меня.

— Знаешь, в твоих словах чувствуется здравый смысл. Конечно, каждый имеет право на сомнения, но смысл веры в том и состоит, чтобы отбрасывать их. Мне понравились твои рассуждения, Фредди. — Я ободряюще улыбнулась. Свитен снова нахмурился. — Но в чем тогда смысл веры, если она оставляет тебя тогда, когда ты более всего в ней нуждаешься? Почему Господь бросает тебя тогда, когда тебе одиноко?

— Должна признаться, что не знаю ответа. Я не теолог. Понятия не имею, в чем смысл. Как мне кажется, вера должна быть стержнем человеческого существования. Если она искренна. В противном случае это лицемерие. Человек должен верить, несмотря ни на какие передряги. Вера не должна уходить под напором невзгод. Если ты продолжаешь молиться, не обращаешь внимания на трудности, сомнения и депрессию, только тогда я назову твою веру истинной.

— Ты хочешь сказать, что я верю, но депрессия не дает мне осознать этого?

— А как ты сам считаешь?

Свитен задумался. Своими длинными зубами он покусывал нижнюю губу. Затем он поднял на меня покрасневшие глаза.

— Не знаю почему, Фредди, но сейчас я чувствую себя гораздо лучше. О, дорогая, какой позор! Это ведь я должен утешать тебя.

— Я случайно узнала, что такое депрессия. Когда я сбежала из Лондона, то не находила себе места.

— Каким образом ты смогла собраться и прийти в себя? Что помогло тебе?

— Было несколько причин. Моя дружба с Прим стала, пожалуй, решающим фактором. Удивительно, насколько мы стали близки, учитывая то, что познакомились всего несколько недель назад. — Я не упомянула Гая. Он, без сомнения, внес свою лепту в мое выздоровление. — Кроме того, нельзя недооценивать красоту окрестностей, да и сам коттедж. Только не смейся, но я чувствую некую связь, что у меня с предыдущей владелицей есть что-то общее. Полагаю, что обязана ухаживать за коттеджем, потому что бывшая владелица была не в состоянии это делать. — Круглые карие глаза Свитена смотрели на меня вдохновенно, без всякого намека на насмешку. — Не стоит забывать еще кое о чем, что заставляет меня думать, что я принадлежу этому месту. Я имею в виду животных — Хлою и Макавити. Они полностью зависят от меня. А сейчас добавились дети…

— Дети? Расскажи поподробней. Моя дорогая, я чувствую себя намного лучше.

Внезапно хлопнула дверь.

— Кто закрыл окно? — Берил выглядела точь-в-точь как моя старая классная руководительница — само воплощение укора. Она широким шагом пересекла комнату и рывком распахнула окно. — Что это? — Двумя пальцами Берил подняла бумажный пакетик от печенья. Она держала его с непередаваемым отвращением, словно змею или паука. — Вы, очевидно, не желали ничего плохого Свитену, мисс Сванн, — Берил холодно взглянула на меня. Но желудку больного человека вредно печенье. В шоколаде содержится множество вредных веществ. И… — ее глаза уставились в пол, — …крошки.