Я сидела в партере в Ковент-Гарден. Оркестр играл увертюру к «Лебединому озеру». Директор театра спустился в зрительный зал и спросил: «Кто из публики знает партию Одетты-Одиллии? Прима-балерина сломала ногу. Спектакль под угрозой срыва». Я вскочила с места, сделала пируэт, пробежала вдоль рядов и бабочкой взлетела на сцену. Оркестром дирижировал мой отец. Он взмахнул палочкой, и я оказалась облаченной в белую пачку и нежно-розовые пуанты. Заиграла музыка. Вдруг я с ужасом поняла, что забыла движения. Я неловко подпрыгивала на месте, испуганно размахивала руками. Зрители в зале корчились от хохота. Злой колдун Ротбард появился на сцене в клубах красного дыма. Он взмахнул посохом, и у моих ног заплескалось озеро. Ротбард снял с лица маску. Передо мной стоял Алекс и протягивал ко мне руки. На поверхности озера появилась высокая волна. Еще мгновение — и она поглотила меня…

Я проснулась. Сердце бешено колотилось. Было ужасно холодно. Я не могла пошевелить ногами. Подняв руку, я с удивлением обнаружила, что спала одетой в джерси. Только сейчас я все вспомнила. Мерцающий зеленоватый свет, который проникал в окно, заставлял окружающие предметы приближаться и вновь исчезать. Я услышала, как кто-то причмокивает. Пес развалился на моих ногах. Он согрел меня своим телом, и это позволило мне заснуть.

Я посмотрела на часы. Было половина восьмого утра. Ночь прошла ужасно. Время от времени я проваливалась в кошмарный сон. Просыпаясь, я с ужасом осознавала, что лежу на грязном диване в полуразрушенном коттедже в Дорсете, далеко от всех, кого знаю и люблю. Меня снова преследовал тихий, почти неуловимый звук. Кто-то насвистывал неизвестную мелодию. Я прислушалась — где-то вдалеке церковный хор начал утренние песнопения. Успокоившись, я опять погрузилась в дремоту, но тут же вновь резко привстала на диване. Я узнала знакомый мотив. Птицы не поют «Soave sia il vento». В церкви, как мне известно, эта мелодия также не пользуется популярностью. А может, мне просто померещилось?

Теперь, при свете дня, ночные страхи казались смехотворными. Я чувствовала себя разбитой. Во рту пересохло, ощущался неприятный привкус. Я не чистила зубы двадцать четыре часа. Тело ломило. Мне было холодно, только ногам под тяжестью мохнатого пса было более-менее тепло. Огонь в камине погас. Одинокие угли багрово мерцали в сером пепле. Я попыталась подняться. Пес недовольно зарычал, нехотя подвинулся и освободил мои ноги.

— Привет! — Влажные глаза вопросительно уставились на меня. Я почувствовала, что должна что-то сказать. — Разве твой хозяин не будет искать тебя? — Шерсть у пса была коричневого цвета с желтоватым оттенком и темными полосками вдоль позвоночника и за ушами. Его морда имела благородный вид, он чем-то напоминал льва. Судя по седине, пес был преклонных лет. Шерсть была длинной и довольно чистой. Животное не казалось брошенным. — Ты тоже хочешь пить? Пойдем, поищем на кухне.

Пес спрыгнул с дивана и побежал за мной. Я хорошо запомнила ступеньку на входе и низкую притолоку. В утреннем свете кухня выглядела более привлекательной. На покрытом паутиной комоде стоял фарфоровый сервиз. Рядом с небольшим черным очагом прислонился к стенке стол. Единственный кран нависал над плоской раковиной. Несколько чашек и тарелок стояли на столе среди сухих листьев, которые занес ветер сквозь разбитое окно. Очевидно, крестная Виолы покинула дом неожиданно.

Порыв ветра с улицы пошевелил сухие листья. Ветви дерева зашуршали по стене. Пес стал яростно чесать задней лапой за ухом. Обычные звуки казались грустными в заброшенном месте. Я пыталась представить женщину, которая когда-то стояла на том же месте, на котором сейчас стояла я. Как она жила, что ее волновало, о чем она думала? Чему радовалась, о чем грустила? Она ухаживала за садом, подстригала траву на лужайке, готовила еду, принимала гостей. Теперь только ветер обитает в ее доме…

То немногое, что знала о жизни в деревне, я почерпнула из книг. Сезонные праздники, матчи по крикету на зеленой траве, вечерние чаепития, игра в бридж или вист долгими зимними вечерами. Обязательные собрания прихожан местной церкви; разговоры о достопримечательностях и истории края в холле деревенского муниципалитета; рюмка шерри в компании соседей на Рождество.

На стене, слева от раковины, висело зеркало. Я стала рассматривать свое мутное отражение. Лицо было болезненно бледным. Под глазами — темные круги. Рыжие волнистые волосы спадали на плечи, как на картине художников Раннего Возрождения. Мне не понравилось, как я выгляжу. Я обожала налет романтичности у других, но сама предпочитала смотреть на мир ясными глазами. После суровых вчерашних испытаний волосы торчали в разные стороны, как лучи солнца на детском рисунке. Я пригладила их ладонью.

Смотрела ли крестная Виолы на себя в зеркало с тревогой? Пыталась ли она разглядеть изменения на своем лице? В самом начале болезни она еще должна была осознавать, что с ней не все в порядке: потеря памяти, затрудненность речи. Мне было страшно представить, что чувствует человек, который день за днем теряет частицу себя, замечает, как постепенно меняется окружающий мир. А его привычный образ в зеркале уступает место неизвестно откуда взявшемуся незнакомцу.

Я всегда была решительной и целеустремленной, но события последних недель превратили меня в растерянную нерешительную особу. Меня жутко пугала перспектива утратить контроль над собой. Бедняжка, очевидно, тоже этого боялась. Она утратила простейшие навыки, такие как обычный разговор по телефону или приготовление обеда. Она утратила все, что позволяло наполнить день. Каково это — на секунду прийти в себя и обнаружить, что ты выгуливаешь пса по улице в одной ночной рубашке?

Пес сидел у моих ног и преданно смотрел мне в лицо. В голове, как вспышка молнии, пронеслась мысль: «Так вот почему ты пришел ночью! Ты подумал, что она вернулась. Она была твоей хозяйкой, не правда ли? О, как грустно…»

Пес ткнулся влажным носом в мою ногу выше колена. Я наклонилась, чтобы погладить его. Странные люди, которые увезли его хозяйку, очевидно, попытались пристроить его к соседям. А хозяйку увезли далеко, в незнакомое суровое место, где она умерла в одиночестве… Я заставила себя остановить мрачный поток мыслей. Нервное напряжение и недостаток сна сделали меня слишком впечатлительной. Заржавевший кран никак не хотел поддаваться. Наконец он со скрипом уступил. Струя рыжей воды хлынула в раковину. Опавшие листья, которые лежали в раковине, закружились в водовороте. Через пару минут вода стала чистой и прозрачной. Я вымыла лицо, руки и шею и почувствовала себя гораздо лучше. Взяв со стола миску, я сполоснула ее, набрала воды и поставила на пол. Пес сделал несколько шумных глотков, а утолив жажду, отошел, облизываясь.

Я подняла миску и осмотрела ее более внимательно. По краям, на фоне нежной кремово-белой глазури, были нарисованы черные, красные и зеленые фигурки. Судя по работе, столовый сервиз был старинным. Я предположила, что он был изготовлен в XVIII веке. Благородное изделие мастера, жившего очень давно, выглядело несколько нелепо на фоне облупившихся стен. На оконных шторах были изображены птицы и цветы. Я с трудом разглядела узор под слоем паутины. Шторы висели неровно и были не очень аккуратно подшиты снизу. Вне всякого сомнения, их перешивали из штор большего размера. На столике рядом с раковиной стоял бокал на высокой ножке, судя по всему, старинный и очень дорогой. Я нашла тряпку и смахнула паутину со стенок бокала. Прекрасный рисунок — Юпитер, соблазняющий Венеру, — возник передо мной.

Все, что было в коттедже, включая посуду, принадлежало Виоле. Мне было интересно, испытывала ли она какие-либо чувства по отношению к своей крестной. Виола никогда не рассказывала мне о ней. Жизнь моей подруги была окружена дымкой таинственности. Ее вырастила и воспитала тетя. Мне ни разу не довелось слышать, чтобы Виола рассказывала о своих родителях, а я не хотела расспрашивать.

Мы с Виолой были знакомы с детства. Я хорошо помнила ее скромной худенькой девочкой с темными кудрявыми волосами. Моя мачеха дружила с ее тетей. Признаюсь, я до сих пор не могу понять, что связывало их. Мачеха занималась дизайном довольно большого особняка в Ричмонде, в котором жила тетя Виолы. Наверняка их дружба завязалась в то время. Из-за шестилетней разницы в возрасте мы с ее племянницей не были близки. Друзьями мы стали только в прошлом году, после того как случайно встретились на вечерних курсах по изучению творчества Ватто и французской живописи. Разница в возрасте перестала быть такой заметной, мы сразу же понравились друг другу. Вчера, перед тем как отправиться на вокзал, я отослала Виоле записку, в которой было только три слова: «Опускаюсь на землю…»

Я вернулась в гостиную. Остатки оконных стекол были покрыты пятнами грязи. Дневной свет, который проникал в комнату, расцвечивал зайчиками потертый персидский коврик перед камином. Ветер смел желтые листья на полу в длинные дорожки. Внутреннее убранство дома стоило не дорого, но было подобрано тщательно и свидетельствовало о хорошем вкусе хозяев. Я снова подумала о предыдущей хозяйке. Она, очевидно, проводила уйму времени в антикварных магазинах, стараясь пополнить свою коллекцию вещицей поизящней.

На столе стоял древний граммофон. Я подняла крышку и поставила пластинку, не забыв сдуть с нее пыль. Раздались печальные звуки скрипки. Я была поражена романтичностью крестной Виолы и несколько изменила мнение о ней. Вновь покрутив ручку и очистив иглу от пуха, я сменила пластинку. Поначалу из широкой трубы раздавались лишь шорох и скрип, затем чарующие звуки симфонического оркестра заполнили комнату. О чем думала хозяйка дома, когда сидела за столом и слушала эту прекрасную музыку?

Между камином и одним из окон возвышался огромный книжный шкаф, который закрывал собой весь простенок. На трех верхних полках стояли Шекспир, Диккенс, Томас Гарди и Энтони Троллоп. На нижних — собрания сочинений Блейка, Китса и Джона Донна. Рядом тома Толстого, Бальзака и Гете. Обычно эти книги так и стоят на полках непрочитанными. Произведения Мери Уэбб, Комптона Макензи, Элизабет фон Арним, Констанс Холм и Бенсона указывали на то, что бывшая хозяйка дома была большой любительницей чтения.

На подоконнике обложкой вверх лежала раскрытая книга — роман Джона Мида Фолкнера «Мунфлит», которым я когда-то зачитывалась. Это было более чем совпадение. Я закрыла глаза, пытаясь вызвать в воображении образ крестной Виолы. Глаза слезились, я не смогла увидеть ничего, кроме разноцветных пятен.

На полке между творением Кэтрин Мэнсфилд «Блаженство» и романом Мередита «Эгоист» зияло пустое место. Я поставила «Мунфлит» на место. Старушка до конца не утратила способности читать и понимать прочитанное. Или это был всего лишь рефлекс: держать книгу в руках и бездумно смотреть в сад?

Осмотрев внимательно комнату, я решила, что должна сделать все возможное, чтобы сберечь эту коллекцию разнообразных предметов, которую собирали в течение целой жизни. Я понимала, что рано или поздно вернусь в Лондон. Мой побег был эгоистичным и безответственным поступком. Я должна позволить Фэй, отцу и всем тем, кого ранило мое бегство, излить свою злость на меня. Я должна покорно выслушать упреки Алекса. Как только я об этом подумала, к горлу подступил комок. Я ведь могу отложить возвращение на несколько часов хотя бы для того, чтобы подробно рассказать Виоле о состоянии коттеджа. Она должна будет решить, как поступить с домом: оставить или продать.

Неожиданно раздался лай. Секундой позже я услышала пронзительный свист, и вскоре Джордж просунул голову в дверь.

— Меня прислала миссис Крич. Она желает знать, может, тебе что-нибудь нужно? Привет, старушка! Как поживаешь? — собака перестала лаять, узнав мальчика, и улеглась возле камина, поближе к тлеющим углям.

— Как мило! Кто такая миссис Крич?

— Она владелица магазина, а еще работает почтальоном. Не обольщайся, она просто сгорает от любопытства. Дедушка вчера рассказал ей о тебе. Она желает разведать как можно больше, чтобы потом рассказать посетителям магазина.

— О, боюсь, что ей нечего будет рассказывать. Я возвращаюсь в Лондон ближайшим поездом.

— Никогда! — Джордж, казалось, был поражен до глубины души. — Ты приехала сюда, разодетая, как кинозвезда, только для того, чтобы взглянуть на заброшенный дом и сразу же уехать обратно? Что случилось? У тебя приступ ностальгии?

— Совсем нет.

— Я могу трижды обежать вокруг земного шара и не буду испытывать ностальгию. Я смогу жить на Луне и буду только рад, что нахожусь так далеко отсюда.

— Не сомневаюсь. Скажи, пожалуйста, это не ты свистел в саду ночью?

— Может, старина Ник. — Джордж наклонился к собаке. — Что Клауи делает здесь? Почему она с тобой?

— Клауи? Какое странное имя! — Собака приподняла голову и добродушно зарычала в ответ. — Я думала, что она когда-то жила в этом доме.

— С какой стати! Клауи никогда не жила здесь. Собака принадлежит владельцам Гилдри Холла.

— О! — Я несколько смутилась: интуиция меня подвела. — Ты не мог бы принести мне кое-что из магазина? Думаю, что буду чувствовать себя гораздо лучше, если позавтракаю перед дорогой. Купи, пожалуйста, небольшую буханку хлеба, несоленого сливочного масла, пару пакетиков китайского чая. И что-нибудь для собаки… Как ты думаешь, она любит колбасу?

Джорджа чрезвычайно развеселил мой вопрос. Он корчился от смеха, его лицо покраснело, из глаз потекли слезы. Мне порядком надоело наблюдать за внезапным приступом дикого хохота.

— Ты совсем ничего не знаешь. Колбаса для собаки! Ты, ты… У тебя наверняка есть толстая чековая книжка и солидный банковский счет. Китайский чай и масло! Какое масло ты хочешь?

— Несоленое. Конечно, у меня есть и банковский счет, и чековая книжка… — Я вдруг замолчала, вспомнив, что мой банковский счет представляет не большую ценность, чем коллекция обычных перламутровых раковин или связка разноцветных бус. По настоянию Алекса я перевела все свои сбережения на общий счет для того, чтобы он мог «присматривать за деньгами». Поначалу я противилась, но в конце концов Алекс победил. Я была не в состоянии выдержать его напор. Через мгновение после того, как я сниму деньги с общего счета, Алекс будет знать, где я нахожусь, и свалится на голову как гром среди ясного неба. — Возьми один фунт. Думаю, ты сможешь купить все необходимое. Если останется сдача, возьми себе сладостей.

— Хорошо. Но не думаю, что стоит покупать колбасу или сосиски для Клауи. Ее от них стошнит. — Джордж свистнул. — Эй, девочка, пошли со мной!

Джордж выскочил на улицу, оставив входную дверь распахнутой. Клауи потрусила за ним. Температура в доме, и без того низкая, стала приближаться к абсолютному нулю. Я взяла остатки журнала, чтобы снова разжечь огонь. Следующим шагом было вскипятить чайник. На кухне была газовая печка, но я не удивилась, когда, повернув кран, поняла, что газа нет. Черный чайник висел на перекладине над очагом. Мне пришлось для растопки очага использовать бумагу, в которую был завернут ужин. Для того чтобы уберечь фрукты от вездесущей пыли, я положила их обратно в сумку, которая оставалась единственным относительно чистым предметом в коттедже. Я не включала себя в список чистых объектов. Дым из камина, вчерашние падения и ночь, проведенная на сыром диване, без сомнения, оставили след на моем теле и одежде.

Я открыла кран, чтобы дать ржавой воде стечь, затем сняла чайник и наполнила его до краев. Вода сквозь отверстие в раковине полилась на пол. Я шепотом выругалась. В это время в зеркале показалось мужское лицо.

— О Боже! Ты, оказывается, умеешь ругаться. Прошу прощения за то, что напугал тебя. Я окликнул с улицы, но никто не отозвался.

Передо мной стоял вчерашний незнакомец, тот, который гарцевал передо мной на лошади. Теперь, в утреннем свете, он казался гораздо моложе. Вероятно, ему было не больше тридцати. Мой незваный гость наклонился, чтобы вытащить крышку от чайника, которая закатилась под раковину. Его светлые прямые волосы упали на лоб и почти закрыли глаза. На нем были костюм для верховой езды и ботинки на толстой подошве. Одежда не бросалась в глаза, но незнакомец не производил впечатление человека, который боится выделиться из толпы. Я вдруг вспомнила о своей запачканной одежде и растрепанных волосах.

— Вы всегда врываетесь в чужой дом так бесцеремонно?

— Конечно.

— О!..

— Местные жители не придают большого значения формальностям. Я пришел узнать, не смогу ли чем-нибудь помочь?

— Как мило! — я почувствовала себя пристыженной. — Как вы узнали, что я нахожусь здесь?

— Я встретил Джорджа. Он шагал по дороге с важным видом, зажав деньги в руке. Джордж рассказал мне о ваших экстравагантных привычках. Вы, очевидно, давно не посещали деревенский магазин?

— Довольно давно, — я холодно улыбнулась. — Если вы действительно хотите помочь, разожгите огонь в камине. У меня ничего не получается.

— Скорее всего, в дымоходе галки свили гнездо. Как долго вы собираетесь оставаться здесь? Я могу вызвать трубочиста.

— Спасибо, не стоит беспокоиться. Я уезжаю сегодня.

— Так быстро? Зачем вообще было приезжать сюда?

Незнакомец смотрел на меня вопросительно. Я не могла обвинить его в излишнем любопытстве. На самом деле постороннему наблюдателю я могла показаться взбалмошной, если не сумасшедшей. Глаза моего собеседника были светло-карими, почти золотыми, ресницы — длинными и пушистыми. Его верхняя губа напоминала женскую — хорошо очерченная, похожая на букву «v».

— Хм… Попытаюсь объяснить. Мне хотелось исчезнуть из Лондона на несколько дней. Моя подруга, девушка, которой принадлежит этот коттедж, предложила пожить здесь. Она понятия не имела, в каком ужасном состоянии он находится. Крестную Виолы увезли отсюда, когда она заболела. В коттедже никто не жил гораздо дольше, чем мы предполагали.

— Крестная Виолы?

— Хозяйка дома. — Незнакомец довольно туго соображал, хотя и не выглядел идиотом. — Я даже не знаю ее имени. Может, вы знаете?

— Боюсь, что нет. — Незнакомец продолжал улыбаться. — Знаете, несмотря на черные полоски на лице, вы чертовски привлекательны.

Я боялась взглянуть на себя в зеркало, но всегда держалась с достоинством, даже если выглядела не самым лучшим образом.

— Вам не кажется, что девять часов утра — не самое подходящее время для флирта?

— Возможно. — Циничные нотки исчезли из его голоса. Он выглядел приветливым, почти виноватым. — Давайте найдем кастрюлю для воды, а затем я поджарю тосты. После завтрака вы скажете, в котором часу считаете возможным начать флиртовать с вами… А вот и вилка для тостов! — Мужчина снял вилку с крючка над очагом. — Где может быть нож для хлеба? Ага! — Он взял нож со стола и вручил мне. — Разделочную доску следует помыть. Нам понадобятся заварной чайник и две чашки.

— Две чашки?

— Вы полагаете, что я позволю вам давиться завтраком в одиночестве и проливать слезы, тоскуя по мемориалу Альберта? Кстати, я добавил молоко и мармелад в список покупок.

— Как вы узнали, что я живу в Лондоне?

— Мне сказал Ролливер. Ролливер работает носильщиком на станции. Вчера, когда я увидел, как прекрасная незнакомка, нагруженная двумя чемоданами, выходит из тумана, не мог сдержать любопытства. Ролливер подтвердил мои подозрения. Он сказал, что вы приехали на лондонском поезде… Я попытаюсь оживить огонь в камине. Вы, кажется, никогда не проводили летние каникулы в скаутских лагерях, не правда ли? — а затем тоном заправского Дон Жуана: — Я накрою на стол…

Мой гость уверенным шагом отправился в гостиную. Я проводила его взглядом, а затем украдкой посмотрела на себя в зеркало. Черная полоса сажи, вероятно от чайника, пересекала лоб. Мне с трудом удалось оттереть ее под струей ледяной воды. Я не была уверена, что этому человеку стоит позволять вести себя подобным образом — бесцеремонно, по-хозяйски. Положа руку на сердце, я вынуждена была признать, что рада появлению живой души. Я была так одинока!

Чувство одиночества не часто посещало меня. Художник-портретист обычно устанавливает довольно тесные отношения со своими клиентами. Подавляющее большинство людей, оставшись наедине с художником, забывают о привычной сдержанности. Почти у всех развязываются языки. Я всегда наслаждалась редкостной привилегией иметь возможность быть поверенной человеческих душ. Заурядный банковский клерк неожиданно оказывался заядлым авантюристом, а гламурная светская львица таила в душе целый клубок комплексов и страхов. Я чувствовала себя психиатром и священником одновременно. Мне никогда не было скучно.

— Я все принес, — в кухню ворвался Джордж.

Клауи забежала следом, радостно бросилась к моим ногам и стала энергично скрести грязными когтями мои колени, словно успела ужасно соскучиться за четверть часа разлуки. Я почувствовала себя польщенной таким проявлением привязанности.

— Миссис Крич сказала, что никто никогда не спрашивал у нее несоленое масло. Я лучше не буду говорить, что она ответила, услышав о китайском чае. — Джордж ухмыльнулся и вручил мне несколько бумажных пакетов. — Она сравнила тебя с царицей Савской. В ее устах эти слова не звучали как комплимент.

— Миссис Крич, может… Забудь об этом, — спохватилась я вовремя. Джордж был слишком юн, чтобы выслушивать то, что вертелось у меня на языке. — Это ветчина для Клауи? — Я открыла пакет, в котором находились водянистые лиловые ломти. — Ветчина не внушает доверия. Я боюсь отравить собаку.

Клауи проигнорировала мои опасения. Она проглотила почти четверть фунта ветчины в три приема.

— М-м, новозеландское масло и чай «Брук Бонд»! А это что? — Передо мной на столе появился горшочек бледно-розового джема и банка сгущенного молока. — Спасибо. Хватило денег, чтобы купить что-нибудь для себя?

Джордж раскрыл рот, демонстрируя ярко-красную жевательную резинку.

— Я купил две упаковки, не страшно?

— Все в порядке. Хочешь остаться позавтракать?

— Отлично, Джордж, можешь быть свободен, — раздался голос из гостиной. — По дороге зайди к Дикону и скажи: пусть займется изгородью у подножия холма, не дожидаясь меня. Если отправишься прямо сейчас, получишь пять пенсов. — Джордж раздумывал. Было видно, что ему не очень хочется идти. Мой незваный гость появился в дверях кухни. — Беги немедленно, или у тебя будут проблемы.

Джордж не стал больше раздумывать. Деспот наколол на длинную вилку кусок хлеба и поднес к огню. Деревенский воздух, наполненный ароматами диких растений, совершил чудо — я ощутила зверский аппетит. Запах тоста казался таким заманчивым, что я готова была съесть его прямо на месте, без масла и мармелада. Клауи подошла и села у моих ног. Мы обе не отрывая взгляда следили за тем, как хлеб, переворачиваясь на вертеле, покрывается золотистой корочкой.

— Привет, собачка! Это не для тебя, прожорливая псина, — предупредил мой гость, затем, повернувшись ко мне: — Я вижу, что ты способна очаровать даже собаку.

— Клауи появилась здесь ночью, когда я спала.

— На самом деле собаку зовут Хлоя, — засмеялся мой гость. — Помните, у Мередита есть «Рассказ о Хлое». Госпожа девушки задумала бежать с негодяем обольстителем. Для того чтобы предотвратить побег, Хлоя в отчаянии повесилась на крыльце. Я называю подобный поступок чрезмерной реакцией. Она ведь могла запереть свою госпожу в доме и спрятать ключи. А вот эта Хлоя позволит вынести из дома все за сахарную косточку.

— Я не читала это произведение, но заметила его на книжной полке. Это ведь совпадение, не правда ли?

— Совпадения иногда случаются. Если бы совпадений не существовало, то не было бы и самого слова «совпадение».

Я ласково погладила собаку.

— Мне почему-то показалось, что Хлоя жила здесь, но Джордж заверил, что нет. Интересно, а хозяева Гилдри Холла не будут волноваться, думать, куда это запропастилась собака?

— Вы, очевидно, не знакомы с местным диалектом. Правильно произносить Гилдерой. Отвечаю на ваш вопрос: нет, мы не будем волноваться.

— Значит, вы…

— Гай Гилдерой. — Он переложил вилку для тостов в левую руку и протянул мне правую. — Безумно рад с вами познакомиться.

Мне послышалась легкая ирония в его голосе.

— Эльфрида Сванн. Друзья называют меня Фредди.

— Я так и предполагал, что ваше имя будет изысканным: Розамунда, например, или Летиция. Мне нравится Фредди. Ваше имя очаровательно и бисексуально, как у героини Шекспира. Следуйте за мной, мисс Эльфрида Сванн, завтрак уже готов.

Гай успел вытереть пыль со стульев и стола и раздобыл где-то кувшинчик для молока.

— Необычный чай. Такой чай хорошо пьется из пустой консервной банки.

— В цыганском шатре…

— Я пришлю вам свежего молока с фермы, позднее.

— Очень любезно с вашей стороны, но я возвращаюсь домой сегодня. — Я вдруг вспомнила, что у меня нет больше дома, мне некуда вернуться. — Я вернусь в Лондон, как только сделаю опись имущества для Виолы. Некоторые вещи в доме достаточно ценные, жаль, если они рассыплются в труху или станут добычей мародеров. Дверь не была заперта.

— Неплохая идея. Я помогу тебе. А сейчас возьми хлеб и намажь на него масло и мармелад…

— Спасибо. — Я размазала тонкий слой масла по хрустящему тосту. — Уверена, что тебе и без меня хватает забот. Не могу себе позволить отнимать у тебя драгоценное время.

— Сегодня суббота. Даже фермеры иногда отдыхают. Никаких проблем…

Суббота. Я посмотрела на часы. Было половина десятого. К этому времени дома я уже уложила бы волосы и сделала маникюр. Шелковое платье цвета слоновой кости, отделанное жемчугом, должно было бы сверкать на мне. Тетя Виолы одолжила мне для церемонии бриллиантовую тиару и очень дорогие серьги. Свадебный наряд был прекрасен, но слишком тяжел. В нем я чувствовала себя как жертва, которую ведут на заклание.

Я не имела ничего против торжественной свадебной церемонии, но каждый новый штрих, внесенный Фэй, приводил меня в ужас. Побег в мгновение ока изменил всю мою жизнь: я превратилась в бездомную, одинокую, никому не нужную бродяжку. Неудобства, связанные с ночевкой в запущенном холодном коттедже, сыграли свою роль. Меня переполняло отчаяние. К своему ужасу, я почувствовала, что голос у меня дрожит, а по щекам катятся слезы. Я закрыла лицо руками и отвернулась.

— Я самая настоящая дура, — пробормотала я сквозь слезы. — Если б я только знала, что следует делать, как поступить! Мне остается только броситься под поезд вместо того, чтобы сесть в вагон.

Выплеснув отчаяние, я почувствовала себя еще хуже.

— Послушай, нет ничего, что стоит человеческой жизни, — в голосе Гая Гилдероя звучало сочувствие. Насмешливые нотки исчезли. — Почему ты не расскажешь мне обо всем? Обещаю, что не буду больше флиртовать и не воспользуюсь твоим положением в корыстных целях… И ради Бога, поешь. Тост остынет.

Теплота в голосе Гая стала последней каплей. Я разрыдалась в голос. Гай ничего не делал, чтобы успокоить меня, только крепко сжал мои руки. В состоянии депрессии, в котором я находилась, слезы оказались спасением. Я долго плакала навзрыд, позабыв обо всем. Немного успокоившись, я вытерла слезы рукавом и, всхлипывая, взяла остывший тост.

— Никогда не думала, что буду вести себя настолько глупо. Наверняка так случилось потому, что мы с тобой совершенно незнакомы, иначе этого бы не произошло.

— Ты так прекрасна, когда плачешь. Глаза становятся яркими и прозрачными, как озера, наполненные кристально чистой водой. Мне доставляет удовольствие вид плачущей девушки. Я чувствую благородные импульсы в душе. Выпей еще чашку чая. Надеюсь, твой поступок был по-настоящему сумасшедшим. Ты зверски растерзала свою старую добрую бабушку, чтобы завладеть ее бриллиантами? Или ограбила банк? Нет, я знаю: однажды ты закрутила бурный роман с мужем своей лучшей подруги и теперь угрожаешь все ей рассказать, если он не отдаст тебе свои сбережения? Я прав или нет?

Я грустно взглянула на тост и покачала головой.

— Все еще хуже, чем ты думаешь.

— Ты уже перестала плакать? Расскажи мне все. Уверен, ты почувствуешь себя гораздо лучше.

— Я должна была выйти замуж сегодня утром.

— Ты хочешь сказать, что твой жених будет стоять, наряженный, как рождественская елка, на виду у родственников и друзей, а ты так и не появишься? Должен заметить, что это жестоко.

— Все не так ужасно. Я сказала ему вчера… или позавчера. Я так запуталась, никак не могу собраться с мыслями. Но его действительно ожидает жуткое унижение. Ему предстоит обзванивать всех приглашенных и объясняться. А вечеринка, музыканты, продукты, шампанское!.. Друзья Алекса уступили нам на медовый месяц прекрасный палаццо в Умбрии. Бедный Алекс! Я знаю: то, что я совершила, непростительно.

— Много гостей?

— Более шестисот человек. Я не хотела такой свадьбы. Я предпочла бы свадьбу в компании родственников и нескольких близких друзей. Но Алекс и Фэй настояли, и…

— Погоди секунду. Дай мне разобраться, кто есть кто. Алекс — это, очевидно, несчастный жених. А Фэй?

— Моя мачеха. Она сумасшедшая, такая же, как и отец. Надеюсь, что хотя бы часть из заказанного будет оплачена. Одни только цветы обошлись в пятьсот фунтов. Конечно, я сожалею о расходах, но когда вспоминаю лицо Алекса, вспоминаю, как сказала ему, что не смогу выйти за него замуж…

Слезы вновь покатились по щекам. Я увидела глаза Алекса, полные боли и страха. Алекс попытался закурить, но дрожащие пальцы не слушались. Он так и не смог зажечь спичку. Смирившись, он смял сигарету в кулаке и швырнул в камин. Меня пронзила мысль: за восемнадцать месяцев нашего знакомства я ни разу не видела Алекса таким потерянным.