Направление

Что меня потрясает, когда я приезжаю в Тэзе, — это когда я вхожу в необъятную Церковь Примирения и вижу эти тысячи лиц.

Чем объяснить, что каждый год десятки тысяч молодых людей с пяти континентов собираются в Тэзе в непрерывном паломничестве, неделю за неделей?

В юности у человека особая жажда абсолюта. И мы видим, что сейчас молодые люди устремляются в монастыри. В поисках Бога? В монастыре они сразу чувствуют какую–то тайну, мир, глубину, все то, чего нет в обществе, где мы живем. Мне вспоминается встреча с великим кинорежиссером Тарковским, который говорил: «Вызов нашей эпохи — в том, что человек остается загадкой, и пусть не думают, что все просто, что все уже объяснено и что все объяснимо». Важно, чтобы были такие люди, книги и места, которые ставят вопрос о тайне бытия, о тайне Бога.

Но задать вопрос — это еще не все. Вспомним, как Лакан говорит: человека определяет то, чего ему недостает. А раз «то, чего недостает», то и желания также определяют человека. Желание — это одновременно и осознание недостающего, и порыв. Но ответ — есть; он в свидетельстве, которое несет нам община Тэзе. Это свидетельство не требует какой–то особой посвященности, оно доступно всем. В этом мире в мире, который вроде бы не взрывается, хотя и чреват внутренним взрывом — отсутствием смысла, — молодые находят в Тэзе ответ, направление жизни.

С одной стороны, молодых людей здесь выслушивают — бескорыстно, что крайне важно для них. И в то же время, отправляясь в Тэзе, они жаждут услышать что–то определенное, что–то пережить. Часто они приезжают потому, что друзья говорят им об общине, а дружба в наше время — одна из самых важных вещей: она помогает открыть веру. Некоторые молодые люди и не знают иной христианской вести. И тут они слышат о Тэзе, и не только во Франции, но и далеко за ее пределами, а сейчас — все больше и больше на востоке Европы. О Тэзе говорят как об удивительном месте, месте международных встреч, месте молитвы, как о чем–то, выходящем за рамки привычного, — и люди приезжают увидеть все своими глазами, и это захватывает: невозможно остаться безучастным в Тэзе.

Тут особенная молитва — очень простая, как некое ученичество для молодых людей, которые никогда, быть может, не молились — по крайней мере, сознательно (ведь любой человек молится, так или иначе). У нынешнего молодого человека голова работает на полной скорости: там мелькают идеи и системы, желания и стремления, которые ему навязывают средства массовой информации. Но пространство сердца — новая земля, и так важно умиротворить разум, чтобы можно было услышать молитву. Когда слова звучат преждевременно, слишком рано — это обычно все та же болтовня, которая добавляется к бесконечной болтовне эпохи. Вот почему столь важно время молчания в молитве Тэзе, и молодые люди охотно включаются в него. Молитва проникает в молчание, и оно позволяет словам, когда они вновь возвращаются, быть словами, отличными от привычной болтовни. Мы живем в мире, где слишком много словесной информации, — но здесь такого нет, и это привлекает молодых. Ощущение тайны открывается как внутренний свет, и молодые люди этот свет предугадывают. Свет озаряет чье–то лицо, и тогда видишь все другие лица в том же свете — вот великое чудо.

Молодежь переживает в Тэзе не только опыт мира и глубокого молчания, но, в то же время, на этом фоне, — и опыт встречи и праздника. А встреча и праздник тем подлиннее, чем подлиннее мир и молчание. И вместе с общиной человек открывает в себе вдохновение, превосходящее запреты и табу. Его вводят в самую суть — и это меняет все. В Тэзе нет нравоучений. Здесь — мужественная чистота: люди чистоты, которые в то же время живут в полноте своего мужества. Для молодых людей это потрясающий пример. Они жаждут чистоты, порой не зная об этом, — а чистота формирует личность. Именно этого ищут в Тэзе, вне всякого морализма, и это важно.

Еще привлекает сюда, конечно же, умиротворяющая красота. Люди живут в мире, где искусство часто жестоко, где нередко жестока музыка, где восторгаются телом, которое в то же время теряет всякий смысл. Тогда как в Тэзе есть то, что Дионисий Ареопагит называл «красотой общины». Он говорит в своем трактате «О Божественных именах», что красота есть имя Божества и что эта красота творит все во всем, тогда как красота, принятая в современном обществе, в основном — красота исступления и обладания, с элементом чего–то почти магического. Молодые люди находят в Тэзе красоту — глубокую, умиротворяющую, тихую: в песнопениях, простых и прекрасных, в иконах, в лицах. Нет ничего прекраснее, чем лицо, озаренное доверием и нежностью. Тайна красоты и есть красота Бога.

Наконец, в мире, который становится одновременно и все более разделенным, и все более однородным в коллективной ненависти, молодые люди, приехав в Тэзе, переживают опыт единства в многообразии, и это — ответ на их самые глубокие чаяния. Есть границы, но в то же время есть и ощущение вселенной как нашего общего дома: все больше и больше молодых людей путешествует из конца в конец Европы и по всему миру, — вселенная становится чем–то более конкретным. В Европе, которая объединяется, в мире, который объединяется, возникают всевозможные судорожные движения, которые называют «судорогами идентичности», когда каждый, боясь всеобщей унификации, утверждает свою неповторимость, и чаще всего делает это вопреки другому. Но Тэзе привлекает тем, что тут есть «вселенскость», — и в то же время сохраняется «особость» каждого. Тут ни от кого не требуют отречения от национальной или конфессиональной принадлежности; напротив, все это остается, и этим люди обогащают друг друга и учатся принимать самих себя. Молодые христиане могут пережить это единство во многообразии. Опыт воистину небывалый в нашем мире. Нам нужно сегодня пойти дальше как отвлеченного универсализма, так и закрытого воинственного стремления обособиться. В Тэзе есть и конкретный универсализм, и открытый партикуляризм, и они сообщаются между собою.

 

Дар слышания

Мы живем в обществе, где очень мало слушают. Люди говорят, но слушают других лишь при условии, что им тоже дадут слово в свою очередь: это игра монологов. Остается лишь пойти к психоаналитику! Нам надо понять, какова связь между бессознательным и реальностью сверх–сознательного, того в нас, что нацелено на поиски смысла. На самом деле в бессознательном есть не только биологическое подсоз нательное — космическое или связанное с судьбой человека от его детства (как это открыли Фрейд и Юнг), но есть и сверх–сознательное (как об этом говорят экзистенциальные психологи, такие как Франкл), жаждущее смысла, устремленное к тайне. Наконец, особенно после сорокалетнего порога, о чем говорит Юнг, и даже раньше, — источник невроза часто не религия, но отсутствие смысла или отсутствие религии в глубоком понимании слова. Можно сказать, что это Христос ждет в глубине сердца, готовый дать смысл нашему существованию. И понемногу, если мы живем духовной жизнью, сердце открывается. Оно только этого и хочет. Вот почему молодым людям нужен кто–то, кто способен их принять, кто–то, по–настоящему свободный — в своей доброте, в своей молитве, в целомудрии и способности принимать людей бескорыстно. Так редко любовь бывает бескорыстной, чаще она ищет удовлетворения — когда любят, чтобы быть любимыми; иногда она только чувственная, порой — даже хищная. Монахи могут жить бескорыстной любовью, открытой тайне Бога и тайне личности; возможно, именно это привлекает молодых.

Кроме того, в нашем обществе, бесспорно, есть кризис отцовства. А монах, даже совсем молодой, — возраст тут роли не играет — это как отеческое присутствие. Он отделен от обычных страстей — и в то же время он предлагает гостеприимство. Молодые люди к этому очень чувствительны. Они ищут духовного отцовства чтобы жить и найти смысл; они ищут людей, которые были бы воплощением этого смысла, с кем можно глубоко говорить о себе и о том, что тревожит. Молодым нужно чье–то присутствие: бескорыстное, ничего не требующее, когда их просто готовы выслушать. Таким образом братья Тэзе, которым молодые люди могут открыть сердце — а в наше время так редко можно поговорить о самом главном, — совершают очень важное служение.

 

Живое христианство

В Тэзе мало говорят о грехе, — и это меня радует. Ибо для молодых людей, ничего не знающих о христианстве, христиане — это те, кто говорит: «Вы грешники». Навязчивая тема для всех реакционеров нашего времени — разговоры о том, что у молодых людей нет ощущения греха, — а это совсем не так.

Есть «невинность бытия», которую христианство отбросило в определенный период ис тории, — и нужно вновь обрести эту невинность и вернуть ее молодым, чтобы они осознали, что реальность греха — не то, что обычно думают, а то, что люди переживают как знакомое состояние.

Грех — тайна разделения. Это чувство, что Рай так близок к нам: в красоте мира, во взгляде доверия, в восхищении любви, — и в то же время этот Рай совершенно утерян; большая любовь может кончиться ничем и потерять всякую ценность для другого; взгляд, наполнявший меня жизнью, вдруг застывает, или я сам закрываю глаза умершему. Мы можем бродить по необычайно красивой земле, исполненные радости, и вдруг нападет грусть от впечатления, что этот, столь прекрасный, мир не есть личность, принимающая жизнь: он обречен на смерть. Рай близок, а войти туда я не могу. Я пытаюсь войти обманом, с помощью наркотиков, например, но не попадаю туда, а просто схожу с ума, или же себя убиваю — и меня находят мертвым от передозировки в незнакомом квартале, когда мне тридцать лет. Таково состояние греха, и молодые глубоко это чувствуют. Когда говорят об одиночестве, тоске, отчаянии, они хорошо понимают: таково состояние греха. Потому они и едут в Тэзе.

Вот почему, когда мне говорят, что у молодых нет чувства греха, я отвечаю, что это неправда, что они сыты по горло всеми этими разговорами о плотском грехе. Язык разрешений и запретов тут не годится. Скорее нужно говорить о смысле, нужно говорить о позитивном. Когда задан смысл, когда есть позитивное — можно помочь другим понемногу менять свою жизнь. Но не тогда, когда создают впечатление, что христианство — это закон и нравоучения. Христианство — не морализирование: это порыв, это огонь! Как пишет Пастернак в своем романе: именно тут жизнь достигает «своей самой горячей степени интенсивности».

Надо действительно знать, как поддержать молодых людей и в их бедности, и в их порыве, в их жажде сострадания, в их отвращении к загрязнению среды и к вопиющему неравенству Востока и Запада, Севера и Юга, в их стремлении ко вселенскости. И тогда понемногу можно им рассказать о тайне Христа и о тайне Святого Духа как о силе жизни, творения и любви, преображающей состояние греха, утешающей в тревоге и печали.

Христианин — это человек, который живет в радости о том, что любовь сильнее смерти, что мы уже не заперты в темнице пространства и времени, запечатанной смертью! Смерти больше нет! Всегда есть путь, быть может, трудный, иногда полный боли, но всегда ведущий к Воскресению. В Тэзе молодежь открывает для себя живое христианство.

 

2 Притча Тэзе

Сопричастность

Если бы мне нужно было поместить братьев Тэзе среди огромной семьи тех, кто живет в общине, начиная от первых веков христианства, я бы сказал, что их место — как среди хранителей традиции, так и среди создателей нового.

Развитие общинной жизни связано с именем Василия Великого, жившего в Малой Азии в IV веке. В то время произошло обращение империи в христианство, и Церковь разделилась надвое: с одной стороны, это были монахи, жившие уединенно в поисках мистического опыта, с другой — массы людей, которые стали христианами из конформизма. Василий Великий хотел создать для их соединения общины, которые бы жили по Евангелию в братской любви, подобно раннехристианским приходам. Отсюда рождается общинная жизнь, и Тэзе стоит в ряду этих общин.

Жизнь общины — это всегда в той или иной степени жизнь гостеприимства. Новизна гостеприимства Тэзе в том, что здесь принимают огромное количество людей — в соответствии с нуждами времени. А история быстро меняется. Три основные темы Тэзе, связанные между со бой, — это примирение христиан, евангелизация (так как сегодняшняя молодежь порой не знает ничего о тайне веры) и творческое христианство.

Конечно, и другие монашеские общины принимают паломников, но они не объединяют монахов из разных христианских конфессий, трагически разделенных в истории, тогда как община Тэзе состоит из христиан разных традиций, а это нечто новое и очень важное.

На христианском Востоке тоже встречаются разноязычные монастыри, возрождающие великие традиции молитвы сердца, Иисусовой молитвы; но такая община в современной Франции — это нечто совершенно новое.

Тэзе — это преемственность и новизна, что само по себе уже традиционно: ведь традиция это жизнь Духа Святого в Церкви, Дух Святой есть и память Церкви, и критический дух в Церкви, и также — эсхатологическое напряжение и постоянная новизна.

 

Отшельники, открытые миру

Традиционно монахи были закваской Церкви и общества. В истории есть две концепции монашества. Есть концепция монашества, растущего в сердце общества. Даже отшельник, живущий в пустыне, в какой–то момент может стать духовным отцом, и люди стекаются к нему. Таков Антоний Великий или столпники, которые поднимались на высокие колонны в Сирии, чтобы их оставили в покое, но в нужный момент понимали, что пришло время спуститься со столпа к людям, чтобы их выслушать. И есть иная концепция монашества: ностальгия по созданию совершенного града, града чистых, абсолютно отделенных от жизни Церкви и общества. Но такое монашество «в закрытом сосуде», как и мечты об идеальном обществе, уста рело.

Более, чем когда–либо, монашество — необходимая закваска. Например, в Румынии, которая сохранила веру в самый тяжкий период, лишь несколько монастырей и немногие верующие принимали людей. Они не сидели взаперти — и потому многие сохранили живую веру.

То, что происходит в Тэзе, очень хорошо объясняют слова монаха IV века Евагрия Понтийского: «Монах отделен ото всех и соединен со всеми». «Отделен ото всех», поскольку у братьев есть моменты уединения, удаления, безмолвия и внутренней молитвы; «соединен со всеми» через молитвы о мире и гостеприимство, ибо служение, избранное общиной Тэзе, это и есть — принимать молодежь: ищущую, желающую, жаждущую. В общине достаточное количество братьев, так что они могут быть как бы стержнем службы. Будь тут три–четыре брата, все было бы иначе. Здесь их почти сотня — и потому они не растворяются в толпе и могут вести тысячи. Братья отвечают за группы, где изучают Библию, они исследуют отдельные тексты и делятся своим пониманием. А после вечерней молитвы братья остаются в церкви, чтобы слушать людей. Такая монашеская жизнь может кого–то удивить, но гостеприимство — традиционно, просто в Тэзе оно приспособлено к нашему времени: к нашему сегодня и нашему завтра.

 

Вечность питает историю

Общество без монахов, общество, не орошенное живой водой монашеской молитвы, это по–настоящему больное общество. Нужно, чтобы в нем были особые территории — как бы лаборатории духа, где люди посвящают себя этому опыту углубления, где слово «Бог» — не просто слово, но — Присутствие, все глубже и глубже ощутимое. И тогда общество оживает. Я воспользуюсь образом заснеженной горы: когда снег понемногу тает, видишь вверху лазурь пространство, сконцентрированное в снегах, которое благословляет всю гору, а внизу — воды, которые текут и сливаются в ручьи, потом в реки, чтобы орошать сады, виноградники, — давать жизнь. Вот что такое монашество в обществе: это — нечто весомое, это — смысл, это лазурь, сосредоточенная в молитве немногих посвятивших себя такому внутреннему деланию людей, которые, соприкасаясь с молодежью, постепенно пропитывают этими лучами все общество.

То, что происходит в Тэзе, вписывается в традицию монашества — вспомним о роли монашества как лаборатории вечности, которая питает вечностью историю. Если история не питается вечностью, она становится зоологией. Вот то, к чему призваны братья — они прививают вкус к вечности тем молодым людям, которые приходят к ним и которые, открывая в Тэзе живое христианство, пробуют, в свою очередь, стать творцами во всех областях: в культуре, в экономике, в политике и т. д. То, что происходит в Тэзе, имеет пророческий характер: сюда воистину проникает XXI век.

 

От начала к началу

Более пятидесяти лет прошло с тех пор, как брат Роже основал общину Тэзе. В истории монашества мы найдем специфические черты, характерные для периода основания общины, как духовные, так и социальные, и можно найти те же черты в истории развития Тэзе.

Я думаю, что есть, с начала Тэзе существовало видение, которое не есть предвидение Определенное видение — видение брата Роже, и с самого начала это было видение примирения между христианами, и — служения христиан людям. Это не было предвидением: он никогда не мог предвидеть, что будет именно так, как это стало сегодня. Вот главное. В начале есть личность — незаурядная, и эта личность невольно привлекает к себе. Такие моменты непредвидения и невольной притягательности мы всегда находим в великой истории монашества. Это за кон истории Церкви: когда появляется что–то настоящее, люди приходят. Тот, кто начинает шагать по комнате, говоря: «Я создам общину, куда приедут тысячи молодых», — уже потерпел крах. Не так все это происходит!

Другая черта периода основания — быстрый рост, но рост органичный. Этот рост происходит быстро, но не по плану: как зерно рождает растение, как растение тянется ввысь, — и всегда здесь есть элемент непредвиденного: например, когда брат Роже увидел масштабы строительства Церкви Примирения в Тэзе, она показалась ему слишком большой, но позднее братьям пришлось ее еще увеличивать…

Еще одна черта, которая мне кажется общей для всех начинаний, — это переход от уединения к излучению вовне. Вначале брат Роже уединился в заброшенной деревне в глубине Франции, в Бургундии, духовно столь примечательной (эпоха Клюни, эпоха святого Бернара), а теперь Тэзе уже не назовешь пустынным местом: оно сияет для многих и сюда приезжают.

Последняя черта, которая представляется мне важной, и тут я воспользуюсь выражением апостола Павла, — это то, что Тэзе — это «как бы неизвестное, хотя и всем известное». Очевидно, что и Тэзе, и брат Роже известны. Но средства массовой информации их не так знают, как знаменитых людей, спортсменов, звезд, политиков или же известных представителей Церкви. «Не известные, хотя и всем известны», потому что все слышали что–то о Тэзе и о брате Роже.

Что мне кажется особенно интересным — я не могу себе вообразить остановку в созидании Тэзе. Не представляю, как можно было бы ска зать: «Ну вот, теперь все готово, все достроено». Почему? Потому что мы все в истории, которая очень быстро движется. Мы не живем в эпоху стабильности, где можно было бы построить нечто постоянное. Нужно все время соответствовать меняющейся истории. И брат Роже сумел это сделать — по–своему, не строя планов заранее. Возможно, завтра Тэзе станет тем христианством, которое будет творить культуру и красоту в пророческом измерении.

В любом случае трудно себе представить, что жизнь в Тэзе обустроилась окончательно и застыла. Та интуиция, на которой все стоит, не позволяет жизни окаменеть. Эта интуиция оказалась верной, в ней все взаимно соответствует: евангелизация не противоречит экуменизму, они вместе не противоречат ни замыслу творить красоту, ни христианству, которое вписывалось бы в культуру эпохи. Все это движется, все развивается, — я бы сказал, что в Тэзе период основания никогда не кончается.

 

Общая жизнь и примирение

В выражении «притча сопричастности» есть слово «сопричастность» — глубокое общение, и слово «притча», оно вводит в смирение: братья не говорят, что их община — это полная церковная сопричастность, уже осуществившееся общение, но что она всего лишь «притча». Мне это выражение кажется прекрасным. Какой образ Церкви раскрывает эта притча общины Тэзе? Конечно, Церкви, собранной воедино в своем многообразии. Такова притча Тэзе: она показывает, что Церковь — пусть и разодранная на части — остается одной Церковью. Распинающие Тело Христово хотели его разорвать, но разорвать его невозможно: в глубине Церковь одна и она неделима. У нас есть воспоминания о неразделенной Церкви и надежды на будущее, но есть и присутствие неделимой — вопреки всем разделениям — Церкви. И мы призваны переживать это разделение как наш крест; и в то же время есть радость и надежда, когда мы видим свидетельства ее глубинного единства. Единство не строят — просто открывают, что оно уже есть! И в Тэзе как бы переживается эта притча об открытии единства.

В общине соединились люди различных конфессий, живущие вместе потому, что они христиане. Они хотят быть христианами вместе, уважая своеобразие друг друга, и их общая жизнь — это опыт примирения. Связь жизни общины и примирения состоит в том, что братья Тэзе пришли из различных церквей, трагически разделенных в истории, как это произошло, на пример, на Западе с XVI века. Тут как бы возникает неделимая Церковь — уже не только воспоминание о первых веках, но — здешняя реальность, которую надо снова открыть через святость ближнего, через общение святых, не упраздняющее своеобразия разных конфессий. Есть общение святых, всех святых Севера и Юга, Востока и Запада. Все это представлено в Тэзе. Микрокосм, где живут протестанты, англикане, католики — возможно, завтра тут будут и православные — люди всех народов, говорящие на разных языках, а вокруг них собирается молодежь, самая разная по своим корням, говорящая на всевозможных языках. Это противоположно вавилонскому смешению — это опыт Пятидесятницы, который мы видим в Тэзе, и это неразделимая Церковь: неделимая Церковь Церковь Пятидесятницы. И доныне мы в Церкви, разломленной на куски. Теперь нужно сложить эти разные куски вместе — но так, чтобы не вышло какофонии, — в гармонии Пятидесятницы, которая вырисовывается в Тэзе, в обновляющемся становлении — от начала к началу.

 

Главное — сопричастность

Тем, кто отделяет истину от любви, важно напомнить, что христианство — не система, не идеология, христианство — это Некто, это Христос; и потому взаимоотношения со Христом данного человека и есть истина. И тогда очевидно, что истина — это встреча, а почему–то истину всегда представляют как некую систему, как идеологию. Идеологии разделяют, слова разделяют, — это неверный подход к истине христианства. Нам надо пересмотреть точки отсчета: диалог не может быть основан ни на чем ином, кроме сопричастности. Она не есть что–то, существующее помимо истины, она уже находится в самой сердцевине ее, в тайне любви, в тайне Христа и Его Духа, в тайне Троицы.

Следовало бы сказать христианам, что, если они согласятся войти в эту сопричастность, то они будут жить самым главным в христианской вере. Лучшее и центральное в христианстве — не доктрина, но встреча, любовь, сопричастность. И то, что казалось центральным, становится второстепенным, а второстепенное может стать главным.

Догма почти всегда формулировалась негативно или антиномично: она никогда не претендует на то, чтобы провозгласить тайну, она лишь охраняет встречу человека со Христом. И для христиан так важно открыть и полюбить у другого его собственный подход ко Христу, своеобразие любви другого человека к Нему. Всегда можно найти согласие на уровне богословия. Доктрины не должны нас останавливать: мы становимся доктринерами только из–за страха. Сейчас времена судорожных поисков своего лица, когда каждая конфессия стремится утвердиться в том, что в ней особого, специфичного, а потому часто мыслит в понятиях, «против» чего она стоит. Надо отбросить это ради веры преданной и открытой, зная, что в конце концов есть лишь одна Церковь, которую мы раним, раздирая на части неделимую ризу Христову. Богословием слишком часто управляют и играют страсти. Откинув страсти, откроем, что важнейшее — это сопричастность, что она — не что–то сентиментальное, а самое основное.

Вот почему Тэзе не философствует об экуменизме, а просто его осуществляет. Церковь неделимая — тут: и грядущая, и уже пришедшая в общину — и это наполняет радостью. В то же время Тэзе остается зовом, и вновь и вновь — началом.

Многие молодые люди говорят, что чувствуют себя в Тэзе как дома. Должен сказать, что я тоже чувствую себя как дома в этой общине, которая готовит и предвосхищает неделимую Церковь.