Тесс сидела в кафе «Органик» и прихлебывала ромашковый чай, совсем не чувствуя того неповторимого аромата, который источают цветы из сицилийской долины. Они с Максом как-то набрели на нее много лет назад.

Она не могла заставить себя зайти на кухню, что делала каждое утро. Макс собирался сегодня отпустить повариху вместе с Рос, помощницей из магазина. Ни одна из женщин в деньгах не нуждалась, и свою работу обе рассматривали скорее как продолжение общественной жизни, и тем не менее они наверняка огорчатся, когда услышат новости. Она знала, что Макс чувствует себя ужасно оттого, что подвел их. Особенно его расстраивало, что, увольняя их без предупреждения, он не может хоть сколько-нибудь заплатить им.

Тесс окинула взглядом четыре столика в небольшом кафе, которое они устроили перед своим магазином.

— Бизнес кончился, — с изумлением сказала она самой себе и попыталась оценить заведение как сторонний наблюдатель.

Итак, здесь четыре столика, один из которых почти всегда занят мной или одной из моих подруг. Разумеется, мы никогда и не ждали от друзей, чтобы они платили. Остаются три столика, облюбованные женщинами с грудными детьми, предпочитающими целебные настои или безвкусный кофе без кофеина и иногда — ломтик низкокалорийного пирожного. Кусок дорогой торговой площади приносит меньше пяти фунтов в час.

Уже новыми, расшоренными глазами Тесс обежала остальную часть магазина. «Да как я этого раньше не замечала? — подумала она. — Здесь же ничего нет, одна пустота». Она вспомнила, как обсуждала интерьер с Фионой и Милли. Все сошлись на том, что помещение не должно быть загромождено.

— Не забывай о фэн-шуй, — посоветовала тогда Фиона.

И они оставили большие с виду площади пола и прочего пространства пустыми; все это можно было бы использовать с целью получения прибыли, в отличие от поставленных в нужном секторе ароматических свечей и сухой бамбуковой палки в массивной терракотовой вазе. На единственной большой полке лежали лишь тридцатипенсовые леденцы без сахара, которых они продавали по две-три упаковки в день. На старинных книжных полках из красного дерева стояли банки и коробки со всякой вкуснятиной. Тут были замороженные фрукты без консервантов и красителей по девять фунтов за коробку (на большинство из них скоро истечет срок хранения, и их придется выбросить); макаронообразное желе, сдобренное чернилами осьминога (если эти макароны сварить, они становятся похожими на слизняков); нечто с этикетками на арабском языке, непонятными даже в переводе.

— Да почему же я раньше этого не замечала? — проклинала себя Тесс. — Или, вернее, почему Макс этого не увидел? Он ведь торчит здесь целыми днями, наверняка должен был сообразить, насколько непродуман наш подход.

Она выбросила из головы Макса, стараясь не добавлять новых обвинений к тем, что уже переполняли ее. Вместо этого она сосредоточилась на других посетителях. Ими оказались семеро женщин. Тесс откинулась на стуле, внезапно осознав, что выглядит точно так же, как и они. Почему она этого раньше не замечала?

Как и на ней, на них были узкие хлопчатобумажные брюки и такие же свитера; ухоженные волосы до плеч были безупречно подстрижены и уложены так естественно, будто парикмахер и не дотрагивался до них; а еще эти классические потертые, но дорогие сумки и туфли. Спокойные, уверенные выражения лиц посетительниц говорили сами за себя: «Мы знаем себе цену, выбираем, где бывать и с какими людьми общаться».

Разумеется, ничто не указывало на то, кем эти дамы были на самом деле, да для них, наверное, это и не имело значения. Возможно, они старались уйти от этого вопроса в своем упорном стремлении быть как все. Поскольку Тесс и сама беспрестанно задавалась таким же вопросом, она часто думала:

«Все дело в форме, внешнем сходстве. Я — член этого клуба, и на мне эта форма. Но я и не помню, когда стала его членом. Может, кто-то другой надел мою одежду, подделал мою подпись, подсунул форму мне в гардероб, пока я спала? Я не всегда была такой, это точно».

Потом она вспомнила, что и не собиралась больше оставаться таким человеком. Хотя она и говорила Максу, утешая его, что ничего из того, что дорого обоим, не изменится, она была достаточно умна и хорошо понимала — все изменится, и они станут другими людьми. Они будут вынуждены стать другими.

— Мне, конечно, придется согласиться, что лучшие ромашки растут в Тибете. Их по капле поливают гималайской водой, которую приносят с гор древние ламы, а буддийский монах благословляет каждый лепесток, прежде чем сорвать его и высушить на кашемировой подстилке на солнце…

— Привет, Фиона! — неожиданно для себя рассмеялась Тесс.

«Ну, слава богу, — подумала она. — Я уж было решила, что никогда больше не буду смеяться».

Она внимательно оглядела Фиону, выискивая сходство с собой, а значит, и с другими женщинами. Но подруга выглядела не очень-то привлекательно. Лицо у Фионы было вытянутое, с некрасивыми заостренными чертами. Темные волосы с высветленными прядями были коротко подстрижены. После рождения четверых детей ее фигура утратила стройность, и никакой корсет не смог вернуть животу прежнюю втянутую форму. Она, по-видимому, пыталась отвлечь внимание окружающих от своих недостатков ядовито-красной, самой яркой помадой, какую только можно представить. Губы Фионы сияли как маяк на фоне остальных посетительниц с их едва заметным макияжем. А еще она отвергала каталог «Боден», столь любимый Тесс и ее приятельницами, отдавая предпочтение брюкам защитного цвета и свитерам с капюшоном. Последние, как она полагала, служили двойной цели — свободно ниспадали на живот и придавали ей вид женщины, имеющей свою позицию. В отличие от всех остальных, Фиона просто-напросто скроена по другому образцу, отметила для себя Тесс.

Тесс и мысли не допускала, что сама она может быть скроена по одному образцу с кем-то. Между тем она понимала, что сейчас не время уделять слишком уж большое внимание собственной персоне.

Фиона села напротив нее и с недовольной миной сделала глоток мутного коричневого чая, который взяла только из чувства солидарности с подругой.

— Прости, Тесс, знаю, это твое заведение, но не понимаю, как ты можешь пить такое.

— Похоже, не ты одна, — мрачно отозвалась Тесс.

Фиона поставила чашку и внимательно посмотрела на свою приятельницу.

— Что-то случилось? — спросила она.

Тесс оглядела магазин и кафе и процедила:

— Это заведение…

— Ну да чай вонючий, — непонимающе сказала Фиона, — но все остальное тут в порядке, это всем известно.

«А вот и не всем», — подумала Тесс. Она глубоко вздохнула, собираясь рассказать своей подруге, что произошло, но та прямо под нос сунула ей лист бумаги, хлопнув им о стол.

— Что скажешь? — спросила Фиона.

Тесс взяла лист и увидела на нем зернистую фотографию красивого дома, очевидно, французского, и очевидно, дорогого.

— Картинка не лучшего качества, пришлось скачать ее из Интернета, — извиняющимся тоном проговорила Фиона. — Но так дешево!

Тесс и читать не стала описание всех предлагаемых удобств. Ей было все равно, насколько это дешево. Они с Максом никак не смогут поехать с ними в отпуск. Если это вообще когда-нибудь будет возможно.

— А самое главное, там есть пристройка. Туда мы сможем поселить Милли и Тима со всеми их отпрысками и новорожденным, если он появится раньше.

Тесс посмотрела на нее и безучастно спросила:

— Каким еще новорожденным?

Фиона зажала себе рот рукой:

— Разве она тебе не говорила?

— Неужели Милли беременна? — спросила Тесс, искренне удивившись.

Фиона кивнула и пояснила:

— И пока ты еще не спросила — нет, ребенок не планировался, и ее это не очень-то радует. Но Тим доволен. Во всяком случае, так говорит Милли.

— Чего только не случается в других семьях, — обдумывала сказанное Тесс.

Обе пару секунд размышляли над этим волнующим событием. Фиона пару раз покрутила головой, пытаясь расслабить мышцы шеи, которые вдруг свело.

— Странно, почему она ничего не сказала, — произнесла Тесс, и тут ее осенило: — Это же так очевидно!

Тесс ровным голосом сказала Фионе, что ей что-то попало в глаз, и поспешно вышла в женский туалет, в котором свободно могли бы поместиться три контейнера с замороженными продуктами.

Давно уже ей не приходилось иметь дело с наплывом горьких чувств, которые въелись так глубоко, что никакое самолечение не помогало. Нужно было лишь переждать немного. На этот раз боль прошла довольно быстро, быстрее даже, чем в прежние годы. Нанеся побольше тонального крема и пудры, она снова предстала перед Фионой.

— Знаешь, лучше бы ты здесь поплакала, чем тратить столь ценную туалетную бумагу из отходов, да еще и без хлора, — насмешливо произнесла Фиона. — Впрочем, как хочешь. Я могла бы и другими словами тебе это сказать, подбросив несколько гинекологических терминов, чтобы тому, кто нас подслушивает, стало скучно.

Тесс невольно улыбнулась, но в глазах у нее опять защекотало — ничего тут не поделаешь.

Фиона крепко стиснула руку Тесс:

— Не надо начинать все сначала.

Тесс предприняла нечеловеческие усилия, чтобы не расплакаться. Это был один из ее особых талантов, к которому ей частенько приходилось прибегать в последнее время.

— Просто мне не хочется, чтобы она что-то скрывала от меня. В конце концов я ведь все равно бы узнала.

Она на самой высокой скорости прокрутила в мозгу все прежние обиды и огорчения, долго мучившие ее: выкидыши, тесты, неверные диагнозы, наконец, и то, что у них, наверное, будет только один ребенок. Особенно несправедливым ей казалось то, что все вокруг легко планировали свои семьи подобно лишенному воображения шеф-повару, составляющему меню на очередной день:

Аперитив: девочка.

Закуска (шестнадцать месяцев спустя): мальчик.

Основное блюдо (шестнадцать — восемнадцать месяцев спустя — не будем чересчур привередливы): мальчик.

Десерт (шестнадцать месяцев спустя — знаю свой менструальный цикл не хуже старой подруги): мальчик или девочка — на этот момент уже не имеет значения, но девочка придаст семье привлекательную симметрию.

Тесс не могла понять, как так получается, что все женщины столь легко беременеют. Особенно ее раздражало то, что это считается само собой разумеющимся. Еще больше ее раздражало то, что женщины не ценят этого. Видно было, что они обожают своих детей; во всяком случае, ей казалось, что они их любят, но где же радость? На неделе матери оставляют ребенка няне или помощнице по домашнему хозяйству, а сами отправляются в теннисный клуб, чтобы продолжить светскую жизнь. Даже Фиона и Милли, которых она любила, были счастливы побыть без детей, тогда как Тесс (и Макс, когда ее не было) ни на минуту не расставалась с Ларой.

Такое впечатление, будто этим женщинам нравится сама мысль о детях, новорожденных, тогда действительность то и дело неприятно удивляет и разочаровывает их.

Тайная мысль, которую давно вынашивала Тесс, заключалась в том, что она заслуживает детей больше, чем все эти женщины. Однако ей вовсе не нужно было откровенничать; Фиона и Милли и без того знали, что она чувствует, и всеми силами старались избавить ее от ощущения несправедливости.

Фиона решила проткнуть пузырь недовольства, который возникал вокруг Тесс, пока он чересчур не раздулся. Они уже сказали все возможное на эту тему, и Тесс не пойдет на пользу, если поднимать этот вопрос снова. Фиона заговорила хорошо поставленным голосом лучшей ученицы интерната для девочек.

— А по-моему, она просто сошла с ума. У нас-то все уже позади. Не понимаю, как она решилась опять через все это пройти. Да и светской жизни конец. Мы все кончим тем, что будем помогать ей сидеть с детьми. И побоку воскресные ланчи, когда можно спокойно поесть, пока дети сами играют в саду. Хотя я никогда не оставлю детей Милли без присмотра. Как по-твоему, этот каким будет? — насмешливо спросила она.

Фиона имела в виду, что у Милли и Тима уже имелось четверо самых невоспитанных детей во всем Южном Лондоне, и в либеральных кругах, полагавших, что соблюдение дисциплины подавляет творческую активность, шли по этому поводу весьма горячие споры.

Тесс захихикала при мысли о том, что счастливым родителям придется иметь дело с еще одной нейтронной бомбочкой в человеческом обличье.

Фиона обрадовалась тому, что Тесс явно приободрилась.

— Плохо, что моя мамуля переезжает к нам, — сказала она. — Да? Я, наверное, рассуждаю как эгоистка?

Однако Тесс не заметила проявления какого-либо эгоизма со стороны Фионы, поскольку слишком стыдилась собственного себялюбия. Если не принимать во внимание зависть, кольнувшую ее при известии о Милли, она наконец-то поняла, что их дружная троица проходит редко освещаемую стадию жизни женщины, которая неминуемо наступает после тридцати и длится до климакса, когда женщина становится просто посмешищем. Это катастрофический период, когда на нее обрушивается все самое ужасное, жестокое и неожиданное как расплата за то, что жизнь до сей поры шла гладко.

На всех время от времени сваливаются неприятности; на кого-то больше, на кого-то меньше, но у Тесс было сильное подозрение, что ей, определенно, достается больше других. Так она думала раньше. А теперь хотелось, чтобы ей выпало то же, что и Милли. Или даже Фионе. Или вон той женщине в углу, сокрушающейся о своем разбитом камине. Или Мадонне.

— Нет, это совсем не эгоистично с твоей стороны, — заверила ее Тесс и неловко прибавила: — Ну, не настолько, как это обычно бывает.

Рассмеявшись, Фиона едва не поперхнулась чаем.

— Ты начинаешь говорить, как я! И что ты думаешь об этом? Хорошо, у Милли будет ребенок, это тебе не мои грандиозные житейские проблемы, заставляющие меня быть эгоисткой, — в следующие двадцать лет моя мать каждый божий день будет напоминать мне об этом.

Тесс пожала плечами:

— Не буду врать. Я страшно завидую. Но если ты спрашиваешь меня, как это повлияет на Милли… кто знает? Наша подруга действительно кажется тем человеком, который может справиться с чем угодно. Ее ничто не поставит в тупик. Хотя я думаю, что и она немного удивится, узнав о моей… потрясающей новости, скажем так.

— О какой еще новости? — спросила Фиона, отставляя чашку и принимаясь сосать кусок твердого как камень коричневого сахара.

Тесс драматически вздохнула и объявила:

— У нас больше ничего нет.

Вот так. Я сказала это.

Фиона непонимающе смотрела на нее.

— О чем это ты? Пропала кастрюля, в которой ты варишь сосиски? Или краска для волос?

Тесс печально покачала головой:

— Все гораздо хуже.

У Фионы расширились глаза.

— Ты что, решила перебраться в угольную яму с дюжиной полусумасшедших? Или будешь сидеть на станциях метро с жестяной кружкой? Может, привяжешь ребенка за спину и отправишься путешествовать за две тысячи миль по русским степям, пробавляясь травой и кумысом?

Это наконец-то рассмешило Тесс.

— Ладно! Твоя взяла. Все не так плохо. Но и не очень хорошо.

Она посерьезнела и обвела рукой вокруг себя:

— Нам придется закрыть этот магазин. И переехать в другое место.

Фиона была поражена. Она попыталась осмыслить услышанное, но не смогла.

— Но ты же не можешь этого сделать! Да и зачем? Ты наверняка преувеличиваешь! Переехать? Нельзя переезжать, да ты и сама это знаешь. Ты ведь только в прошлом году посадила глицинию, а расцветет она только через пять лет.

Тесс и забыла о глицинии. Воспоминание о ней скорее приблизило ее к критической точке, чем все остальные колючие вопросы, крутившиеся в голове. Посадка глицинии являлась как бы ручательством, неким знаком того, что дому суждено долгое будущее. Лучше бы она занялась продажей старых автомобилей.

Упавшим голосом она объяснила Фионе, насколько серьезно положение:

— Нам придется как можно скорее сдать дом в аренду. Продать его нам не удастся, потому что мы затянули со сроками выкупа по закладной и можем остаться ни с чем. Поэтому если и получим за него приличный рентный доход за несколько… лет или что-то около того, то сможем возместить кое-какие свои потери.

— И куда же вы переедете? — спросила Фиона, которая почувствовала, что рушится какая-то часть и ее будущего, и это приводило ее в отчаяние.

У Тесс был замученный вид.

— Детали мы еще не обговорили. Но отсюда мы должны уехать. Снимем что-нибудь. Квартиру, а может, и небольшой домик в районе, где мы сможем себе это позволить.

Фиона вознамерилась было выяснить все подробности. Ей хотелось знать, что Тесс намерена предпринять насчет школы Лары и что станется с непросто налаженной очередностью доставки детей в школу и работой над домашними заданиями, которые их дети выполняли вместе. Ей хотелось поговорить об отпуске, ужинах и ланчах, о девичниках, оздоровительных клубах и обо всем том, что делало ее жизнь вполне сносной. Но она не решилась заговорить ни о чем подобном, потому что все это стоит денег, а у Тесс их больше нет. Впервые за все годы их дружбы она не знала, что сказать.

Тесс сжалилась над ней:

— Не надо мне сочувствовать. Во всяком случае, когда мы переедем, моя мать не приедет ко мне.

Но Фиона утратила чувство юмора.

— Не понимаю. Как это произошло? Здесь ведь можно деньги загребать лопатой. Да ты только посмотри — все столики заняты. Трое стоят в очереди у кассы в магазине, глянь, что у них в корзинках! Каждый, наверное, фунтов на двадцать овощей накупил. Это же золотая жила.

Тесс грустно покачала головой:

— И я так думала раньше. Но аренду нам год назад повысили. И, похоже, для того, чтобы мы получали прибыль с такой арендной платой, эти покупатели должны складывать в свои корзинки товары на сумму, равную стоимости «БМВ».

Обе подумали о том, что муж Фионы Грэм еще три года назад предупреждал Тесс и Макса о том, что такое может случиться. Именно то, что он предсказывал, и произошло. А он еще и о многом другом предупреждал.

* * *

— Эта небольшая часть Клэпхэма — один их самых дорогих районов Лондона, — говорил он тогда. — Но не забывайте, что у нас уже были подобные взлеты. И вы, конечно, помните последний спад?

Тесс и Макс не прислушивались к его высказываниям, а он между тем продолжал:

— Вы должны понять, что есть схемы, неизбежные колебания, и как только цены на недвижимость астрономически взлетают, арендная плата неминуемо следует за ними.

Грэм объяснял, что они не смогут поднять собственные цены, чтобы возместить такие большие расходы на аренду, поскольку цены на продукты и без того высоки, и люди просто будут делать покупки где-то в другом месте. Он предостерегал, что небольшой частный магазинчик никак не сможет конкурировать с огромной сетью магазинов розничной торговли, поскольку основные продукты питания продаются теперь и в супермаркетах.

Дружеские советы перемежались профессиональными терминами вроде «вступление во владение» и «банкротство» — словами, не понятными для Тесс и Макса, которые были далеки от всего этого.

Они вежливо выслушали, а потом проигнорировали все, что сказал Грэм. Они перезаложили свой дом по предельной рыночной цене одной независимой финансовой компании, поскольку ни один из больших банков или строительных компаний не давал им ссуду.

В то время Тесс поразила готовность Макса пойти на такой риск. До этой поры он был из тех, кто оплачивает все счета в тот день, когда они приходят, поскольку боялся их просрочить.

— Ты уверен насчет всего этого? — несколько раз спрашивала его тогда Тесс, прежде чем подписать бумаги.

— Абсолютно, — твердо отвечал он. — Определенно. Категорически. Без какого бы то ни было сомнения.

Если только это не было ложью. Сомнения глодали его. Он плохо спал и все время отвратительно себя чувствовал. Но он знал, что должен это сделать. Тесс потворствовала его навязчивым тревогам, не подтолкнула его, когда он годами плыл по течению, делая тихую, спокойную, но нелюбимую работу. Теперь он должен пойти на этот риск ради нее. Просто чтобы доказать ей, что на что-то способен.

— Для нас это будет таким чудесным приключением, — сказал он тогда с вымученным энтузиазмом. — Новым будущим, чем-то таким, что мы сможем преодолеть вместе.

— Да, но как насчет всего того, о чем говорил Грэм? — настаивала Тесс, неуверенная, что он осознает последствия этого решения.

— Ну, мы же с тобой знаем Грэма, — отвечал он.

Тогда Тесс успокоилась, поскольку прекрасно понимала, что он имеет в виду.

Грэм отлично разбирался в финансовых вопросах, но у него не было воображения — такова была жесткая оценка Тесс и Макса. По правде, ни один из них не понимал толком, почему женился на Фионе. Казалось, они совершенно не подходят друг другу: Фиона была такая яркая, а Грэм — такой унылый.

— Это единственный человек из всех, кого я знаю, кто выглядит и ведет себя на пятьдесят с того времени, как ему стукнуло тридцать, — недружелюбно пошутила Тесс, найдя зацепку, чтобы отбросить предупреждения.

— Он не понимает, насколько уникален этот район, хотя и живет здесь. Возможно, он разбирается в бизнесе абстрактно, — рассуждали они, — и берет в расчет только потенциал этого конкретного месторасположения. Для него Клэпхэм — лишь место, где удобно жить в окружении Таких Как Он. Однако творческий ум за географией увидел бы социологию. Даже газетчики поняли, что к чему, и наделили этот район остроумным и весьма подходящим эпитетом: Долина Подгузников.

— А мне не нравится это название! — сказала Фиона. — Мне не нравится, что меня сваливают в одну кучу со всеми остальными только потому, что у нас один и тот же почтовый индекс!

— Да дело вовсе не в этом, Фай. Выгляни-ка на улицу! Ты когда-нибудь видела столько маленьких детей в одном месте, кроме детской площадки?

— Да, но в округе все дома для больших семей, и неудивительно, что здесь много детей, — возразила Фиона, забыв о том, что в семье Тесс один ребенок. — Такие районы есть во всей Англии. Средний микрорайон, застроенный муниципальными домами, должно быть, тоже кишит детьми.

— Это так, — согласилась Тесс, — но средства массовой информации не интересуются муниципальными домами. Дело здесь в ценах на недвижимость.

На это Тесс с Максом и рассчитывали. Они жили в районе, который за несколько лет превратился из среднего пригорода в рай для спекулянтов. На «полуотдельные» дома застройки времен королевы Виктории и короля Эдуарда и дома с террасами цены выросли на сто, двести процентов. Теперь здесь проживали семьи, некогда имевшие средний заработок, умеренно требовательные к комфорту, в которых главы семейств достаточно зарабатывают, чтобы позволить своим женам сидеть дома, как только появятся дети. Для многих оказалось неожиданностью, что их скромные дома стали стоить пятьсот тысяч фунтов стерлингов и больше.

Богатыми они себя не считали, однако являлись таковыми согласно сложившимся обстоятельствам. Внеся относительно небольшой залог и обладая исключительным правом собственности на свои дома, эти счастливые семьи оказались при таких больших деньгах, что не знали, как их потратить.

Тесс и Макс тоже принадлежали к элите. Их занесло по этому эскалатору наверх, в совершенно другую среду — Новых Богатых, которые не были миллионерами и не относились к высшему классу, но нежданно-негаданно разбогатели на недвижимости и доходах, остающихся после уплаты налогов.

А если подытожить эту философию одним словом, то этим словом будет «натуральность».

Как и все другие матери в Клэпхэме, Тесс исповедовала культ натурального. Она много читала на эту тему и доверяла специалистам, которые убедили ее в том, что такой выбор наверняка сделает из нее лучшую мать, если она будет игнорировать насмешников, утверждающих, будто это надувательство.

— Признайся, — бросил ей как-то вызов Макс за чисткой картошки, тщетно пытаясь найти клубень, который не был бы черным или мягким.

— В чем?

Тесс рассматривала яблоки, надеясь найти хотя бы одно без червоточин. Лара упорно отказывалась есть что-либо «не такое» и требовала только круглые яблоки. Пусть эти яблоки собирал обедневший крестьянин, работающий как раб в жестоких условиях тоталитарного режима, ее это не интересовало. Если честно, Макс симпатизировал этой точке зрения, потому что и сам любил ровненькие, сужающиеся к одному концу морковки и фрукты без червяков.

Макс продолжал отчаянно чистить картошку.

— Ты покупаешь все это только потому, что это так дорого. Будь овощи и фрукты дешевле обычных…

— То есть вредных, — поправила его Тесс.

— …выращенных традиционным способом, — продолжал Макс, — будь они дешевле, ты ни за что не покупала бы их. Да ты взгляни на это! Сколько ты заплатила?

— Около тридцати фунтов, — ответила Тесс, глядя ему прямо в глаза, — пусть изумляется.

Внешне, к его чести, он никак не отреагировал (хотя у него была заготовлена резкая обличительная речь, с которой он собирался обрушиться на Тесс в подходящий момент), а только робко откашлялся.

— Правильно. Тридцать фунтов. За два пакета фруктов и овощей, которых едва хватит семье на один день после того, как вычистишь вмятины, корки, наросты и всех хищников.

Он поднял с листа салата извивающегося червяка и продемонстрировал его взвизгнувшей жене.

— Но если бы они сложили все это в тележку, поставили се около кассы в супермаркете, — продолжал он, — с указанием «цена снижена» и продавали бы по два с половиной фунта, то ты бы к этому и не притронулась.

Тесс не позволила сбить себя с толку этим доводом, хотя Макс был явно прав.

— Может быть, а может, и нет. Но дело в том, что как мать, я чувствую себя лучше, когда покупаю натуральное.

И это была непоколебимая правда, которую разделяли многие родители в округе, думавшие так же. Это и позволило супругам сформулировать идею своего бизнеса. Макс преодолел свое первоначальное недоверие к овощам неправильной формы, увлекшись перспективой получать прибыль от честного бизнеса. Понятно, что это было наилучшим побудительным мотивом, чтобы впервые в жизни рискнуть.

— Мы не проиграем, Тесс! — возбужденно сказал тогда Макс. — Ты только подумай: мы откроем магазин с разнообразными органическими продуктами питания, плюс небольшое кафе и, возможно, возьмем Милли, чтобы она что-то пекла Ты можешь работать там, когда захочешь, сама выбирай часы, а на остальное время найми кого-нибудь. За скромное жалованье, разумеется.

И Тесс позволила себя уговорить, потому что ей этого хотелось. Потому что им нужно было чем-то заняться. В их жизни наступил застойный период. Лара пошла в школу. Макса недавно уволили, и он не мог найти другую работу, что тревожило их. Тесс была готова снова работать, но ей хотелось чего-то такого, что не занимало бы все ее время.

И в браке у них начался небольшой застой. Они были счастливы переключить свое внимание на Лару, которая появилась через шесть мучительных лет ожидания. Она занимала каждую минуту их жизни, была темой всех разговоров, всех решений. Тесс и Макс забыли, что это значит — быть парой, и стали немного раздражать друг друга.

В редкие минуты размышлений о прошлом, чего Тесс старалась избегать, она задумывалась, был ли когда-нибудь в их браке стержень. В ту самую минуту, когда у них кончались темы для разговора, они принимались мечтать о ребенке и почти ни о чем больше не говорили, пока не появилась Лара. А после этого они обсуждали только проблемы, связанные с дочкой. Тесс с горечью поняла что они давно перестали быть парой и теперь были лишь сожительствующими родителями. Но они были полны решимости сохранить свой брак, а это означало действовать.

Для этого было два пути: они могли возобновить все те же мучительные попытки родить еще одного ребенка (который, как они здраво понимали, принесет с собой дополнительные хлопоты) или кардинально изменить сферу деятельности.

Много лет спустя они могли бы задаться вопросом, почему же они не рассматривали третий вариант — выявить причину трещин в браке, прежде чем двигаться дальше. Но это означало долго мучить себя разнообразными «если бы да кабы».

А возможно, их брак был слишком хрупким, чтобы зондировать его, поэтому они закрыли глаза на главные проблемы, молясь про себя, чтобы трещины затянулись сами собой. Так, зашорив свои глаза, они решили вместе заняться бизнесом.

Многие их друзья, в основном женщины, нашли идею отличной.

— Звучит заманчиво! — сказала тогда Милли. — Разумеется, я буду заниматься всей выпечкой. И все покупки буду делать здесь же!

— Я тоже! — воскликнула Фиона. — А печь не буду. Ты же знаешь, я не умею печь. Но я умею делать покупки и тратить деньги и наверняка внесу этот свой дар в предприятие. Кроме того, я самый грубый и прямолинейный человек, которого вы когда-нибудь встретите, поэтому, если заведение мне понравится, то оно понравится всем.

И они занялись торговлей, проигнорировав совет управляющего банком и всех тех, кто рекомендовал быть осторожнее. Ни один из них не придал значения внутреннему голосу, нашептывающему предупреждения по ночам, когда каждый оставался наедине со своими мыслями.

Возвращаясь к прошлому, Тесс задумывалась, уж не в пику ли предкам они затеяли все это. Ведь и родители Макса, и ее мать считали это ужасно рискованной затеей и единым фронтом выступали против.

— Твоя мать никогда не была обо мне высокого мнения, — жаловался Макс. — Когда меня уволили, она сочла, что это моя вина. А мои родители не знают, что такое риск. У них классическое умонастроение людей, находящихся на гражданской службе. Ты знаешь, что мой отец откладывает пять процентов от своего жалованья на счет почтового ведомства с того дня, когда начал работать сорок пять лет назад? Он никогда не трогал эти деньги, отказываясь переводить их на более выгодный счет. Говорит, что не собирается изменять привычке, которая его устраивает, верит, что деньги в надежном месте, и уверен в том, что, какая бы неожиданность с ним ни приключилась, материально он к ней готов. Такой он человек.

По прошествии нескольких лет Тесс захотелось, чтобы и Макс стал таким человеком.

Им нужны были деньги, и притом больше, чем он получал в качестве пособия по безработице. Поэтому они и перезаложили дом по максимальной стоимости. И это понятно. Это ведь Долина Подгузников — место, где мечтает жить каждая семья. Дома тут стоят целое состояние, и их цена, похоже, повышается с каждым днем. Сиди себе дома и наслаждайся правом собственности! И они передали это право.

А теперь это низвергло их вниз.

— У тебя усталый вид, Милли, — ласково произнесла Фиона.

Милли состроила недовольную мину:

— Спасибо.

Она это и сама знала, с горечью признавая свои минусы. Милли была среднего роста, несколько полноватой; ее кожа с юных лет так и не стала лучше, а длинные тонкие волосы нужно было мыть каждый день, чтобы они нормально выглядели. Она знала это и понимала, что если даже будет час заниматься собой, тщательно нанося макияж и надевая контактные линзы, то будет выглядеть прилично, не более того. В такой день, как сегодня, когда она не принимала душ, даже не посмотрелась в зеркало, да еще надела очки, которые ей не шли, она была похожа на фотоснимок, который делают перед кардинальным изменением внешности. Между тем в настоящий момент собственная внешность занимала ее меньше всего.

Фиона рассказала подруге о горестном положении Тесс.

— Это было ужасно, Милли, — сказала она. — Я вела себя ну совсем как корова! Только и думала, как это отразится на мне и насколько мне будет ее недоставать. Ну и хороша же я была.

Милли сочувственно улыбнулась:

— Наверное, она была тебе благодарна. Если бы ты расплакалась и распустила слюни, тогда бы она встревожилась. В конце концов, я — хороший человек, умеющий утешать, а ты — стерва. Не бери на себя чужую роль и не сбивай никого с толку.

Фиона дружески похлопала свою приятельницу по руке:

— Я тебя тоже люблю!

— Как, по-твоему, отреагирует Тесс, если я предложу ей немного денег? — спросила Милли. — Я скажу, что это взаймы, чтобы она не чувствовала себя неловко.

Фиона печально покачала головой:

— Я только что говорила об этом по телефону с Грэмом. Он считает, что она, может, и согласится, но Макс никогда не простит нам даже того, что мы предложим им деньги. Он сказал, что и сам так же себя чувствовал бы.

— Но это же глупо! Мы ведь давно друг друга хорошо знаем.

Фиона всем своим видом выражала сомнение.

— Думаю, нам надо помочь им, чем сможем, а о деньгах не говорить.

Они снова умолкли, при этом каждая напрягла свое нерастраченное воображение, пытаясь вспомнить, нет ли какого-нибудь пластыря, не напоминающего о деньгах, которым можно было бы залепить гноящуюся денежную рану.

Спустя какое-то время Фиона принялась в отчаянии тереть свой лоб.

— Что случилось? — спросила Милли.

— Знаю, ты подумаешь, что с моей стороны ужасно такое говорить… — начала она.

Милли с любопытством приподняла бровь.

Фиона нахмурилась, продолжая мысль:

— Просто до того, как она рассказала мне эту новость, мы беседовали о лете.

И она принялась излагать подробности пребывания в Провансе. Обе женщины смотрели на лист бумаги, который теперь символизировал собою конец удобной размеренной жизни и начало непредсказуемого существования.

— Так мы поедем с ними или не поедем вообще? — спросила Фиона.

Милли не ответила.

Тим сидел в офисе и смотрел в ежедневник. Исписанные страницы наводили на него тоску. Ища утешения в личном органайзере, он убедился, что и семейное время также заполнено до отказа. Он листал страницу за страницей в поисках счастливого свободного пространства, к которому можно было бы устремиться. Ему позарез нужен был свободный час, вакуум, в котором он смог бы бесцельно летать, просто зависнуть, не двигаясь ни вперед, ни вбок, да просто… посидеть.

«Как же это со мною случилось? — спрашивал он в последнее время у самого себя все чаще. — Почему моя жизнь оказалась такой заполненной? Я был тихим человеком. Да о чем это я? Я и сейчас тихий человек. Мне всегда было нужно только одно — спокойная семейная жизнь, умеренно успешная карьера с минимальным риском, несколько некрутых вершин счастья, ничего лишнего, что могло бы вызвать депрессию.

Поэтому я и женился на Милли, милой девушке, которая, казалось, так похожа на меня: тихая, скромная в притязаниях, с радостью оставившая карьеру, как только появились дети. А потом все это навалилось на меня — шум, грохот, посторонние люди, друзья Милли, которые должны были стать и моими друзьями. Но мы не стали тесной сплоченной семьей, которой никто больше не нужен; мы живем коммуной, наши двери и жизни распахнуты настежь».

Постоянная занятость лишила Тима главного — времени на размышления, и годы ушли на то, чтобы определиться, что же он сделал не так.

В конце концов он решил, что во всем виновата Милли. Она ввела его в заблуждение, заставив подумать, что она такая же, как он, тогда как сама все время играла, притворяясь тем человеком, которого он хотел в ней видеть. Он вынужден был признать, что ей это хорошо удавалось. Она оказалась просто профи.

И только увидев, как развивается ее дружба с Тесс и Фионой, он понял, как она действует, не оправдывая ожиданий ни одной, ни другой, она ловко лавировала, никого не задевая, от одного человека к другому.

И хотя он восхищался ее профессионализмом и неизменной многолетней верностью подобному притворству, он никогда не ожидал, что его жена способна сыграть в их браке столь сложную роль.

Он запутался. Он больше не понимал эту женщину. При мысли о ребенке у него голова шла кругом. Он не знал, умышленно ли она забеременела после того, как они решили, что Натан будет последним. Она говорила, что это вышло случайно, но, сколько он ее знал, она много всякого говорила, и он уже не понимал, где та искусно обозначенная черта между правдой и ложью.

Одно он знал точно — ему не нравится его жизнь, надо бы с кем-нибудь об этом поговорить, кто действительно понял бы его. Ему на ум тотчас пришло лишь одно имя, но он отринул его как нелепое и совершенно неподходящее.

«Но кто еще?» — спросил он у самого себя, прежде чем предпринять шаг, который лишит его последнего свободного окна в ежедневнике и в жизни.

* * *

Тесс и Макс ходили по дому за агентом по недвижимости точно щенки, ловя его вздохи и стараясь разобрать наверняка пренебрежительные характеристики, которые он нашептывал в свой суперсовременный диктофон.

Наверное, впервые за много лет они осознали, сколько требуется времени, чтобы обойти их недвижимость. Три этажа и крутые открытые лестницы свидетельствовали о надежности и основательности постройки. Хороший дом.

Жили они на первом этаже, где в четырех комнатах свободно разместились кухня, столовая, гостиная и детская. Совсем недавно здесь закончился дорогостоящий ремонт терпящих бедствие деревянных полов, что свидетельствовало об окончательном уходе из-под влияния родителей. Те были недовольны отсутствием ковров от стены до стены, которые в их представлении символизировали респектабельность.

Тесс и Макс ощутили некоторую неловкость, когда агент по недвижимости заглянул в каждую из шести спален, четырьмя из которых явно не пользовались, но которые были отменно отделаны.

«Мы думали, что у нас будут еще дети! — хотелось им закричать. — Мы ведь покупали такой огромный дом не для того, чтобы конкурировать со средней гостиницей по количеству свободных комнат».

Макс старался держаться поближе к агенту, надеясь, что тот по достоинству оценит интерьер, способный так много рассказать о супругах и семье. Наверняка на него большое впечатление произвела солидная мебель, которая осаживала дом к фундаменту; наверняка он разглядел, что эти комнаты не испорчены ДСП. Каждый залюбовался бы внушающими благоговейный страх предметами современного искусства и скульптурами, До того нелепо абстрактными, что они просто обязаны были быть дорогими. Нельзя было не догадаться, что вписывающийся в угол диван сделан по заказу согласно подробному чертежу, который занял у Тесс с Максом не меньше недели. И, конечно, агент обратил внимание, что ткань для занавесок из Гонконга, а ковры из Китая.

Но все это оказалось неважным, для надменного чужака, который подсчитывал, сколько стоят их жизни. Их озадачило его очевидное пренебрежение к интерьеру, распланированному с такой любовью. Он шагал из комнаты в комнату, почти маниакально сосредоточившись на своем электронном измерительном устройстве.

«У нас, по крайней мере, чисто, — подумала Тесс, — это должно сыграть положительную роль».

Накануне заходили Фиона с Милли, сразу после того, как подбросили детей до школы. Они целый день помогали Тесс наводить порядок в доме снизу доверху. Милли работала больше других. Тесс обняла ее в знак благодарности, не столько за помощь, сколько потому, что поняла — Милли пытается сгладить свою воображаемую вину за то, что так легко зачала.

После школы к принудительному труду присоединились все девятеро детей (родители договорились написать в дневниках, что их чада были больны), и даже Вольбурга, неряшливая помощница Фионы, была завербована на службу. Вечером, когда Грэм и Тим вернулись домой с работы, а Макс — с печального рандеву из банка, они тоже присоединились к партии уборщиков. Тим заказал на всех пиццу и заплатил за нее. Грэм сбегал домой и принес хорошего вина. Подобное проявление дружелюбия и верности заставило Тесс расплакаться.

Этому радостному собранию суждено было стать последним на долгое время.

Едва все ушли, Тесс и Макс в изнеможении рухнули на диван. Они уже немного отдалились от своего дома, в котором не было так чисто прибрано с того времени, как они сюда въехали.

— Не могу поверить, прошло всего двое суток, — сказала Тесс. — Всего два дня назад все было нормально, у нас было будущее, и вдруг случилось так, что я ничего не вижу дальше завтрашнего утра.

Максу хотелось взять ее за руку, но он чувствовал себя слишком виноватым. Он знал, что несет полную ответственность за эту ситуацию, и понимал, что попытка утешения может встретить справедливый отпор.

Тесс сама взяла его за руку, отлично представляя, каково мужу. Ей тоже захотелось утешить его, хотя она и вынуждена была признать, что главным образом он должен отвечать за все то, что случилось. Она решила, что пришло время задать тот самый вопрос, который давно вертелся у нее на языке:

— Почему ты мне раньше ничего не говорил?

Она постаралась, чтобы голос прозвучал ровно, без намека на взаимные обвинения. Это было нелегко, потому что в такой ситуации она представляла себя в бигуди, со скалкой и в цветастом нейлоновом халате, кричащей на мужа, точно скандалистка из мультфильма.

Макс боялся отвечать на этот вопрос не меньше, чем Тесс боялась задавать его.

— Думал, все обойдется. Были кое-какие мысли. Просто я считал, что если переживу несколько нелегких месяцев, то смогу отдать деньги, которые занимал, и все будет по-прежнему.

Тесс почувствовала, как внутри нее закипает гнев, несмотря на все усилия сдержаться.

— «Я»? Что это еще за «я»? А куда же делось «мы»? Разве тебе не пришло в голову, что у меня тоже могут быть мысли? А как насчет того, что на карту поставлено и мое будущее…

Неожиданно она умолкла, осознав, что некоторые слова нельзя произносить. Если они собираются пережить все трудности вместе, некоторые обвинения стоит оставить при себе, иначе это вызовет встречную агрессию, которая только увеличит трещины в хрупком основании их брака.

Но Макс и без того знал, что она хотела сказать. Он слегка отпрянул. Это инстинктивное оборонительное движение всегда ранило Тесс.

— Я знал все это. Просто хотел защитить тебя.

Ну вот, он это и сказал. И только когда слова слетели с его губ, он осознал, что сказал правду. До этого момента он и сам не понимал, почему держал все это внутри. В течение многих лет у него было такое ощущение, что в браке защита нужна ему, что только его чувства имеют значение, а теперь и ему захотелось стать защитником. И в этом он потерпел большую неудачу.

— И ты тоже? — зло прошипела Тесс. — Сначала Милли, а теперь и ты.

— А от чего тебя защищает Милли? — спросил Макс.

Тесс чертыхнулась про себя:

— Ни от чего.

Макс неотрывно смотрел на нее.

Тесс вздохнула и пояснила:

— Она беременна.

Несколько минут Макс обдумывал услышанное.

— И давно ты об этом узнала?

— Фиона сообщила мне пару дней назад.

Макс осторожно кивнул:

— И почему ты не сказала мне раньше?

— Потому что хотела защитить тебя.

Оба слабо улыбнулись взаимному признанию.

— Ну мы и парочка, — проговорила Тесс.

Одна из трещин в их браке немного затянулась. С минуту они радовались обоюдному молчанию.

— Я думал, ты уже это пережила, — произнес Макс.

Тесс поджала губы:

— Просто я знаю, что ты не любишь об этом разговаривать, вот и перестала напоминать.

Макс вскочил в запале:

— Это ужасно, то, что ты говоришь. Теперь мне кажется, что я совершенно не состоялся как муж, и моя жена скрывает свои чувства, потому что боится огорчить меня.

Тесс поспешила успокоить его:

— Я не это имела в виду. Просто не хотелось лишний раз расстраивать тебя. Можно было поговорить с Фионой и Милли и дать тебе возможность самому разобраться со своими переживаниями.

Макс уставился на нее.

— И как же это я, по-твоему, должен разбираться со своими переживаниями? Нервничать, выходить из себя, психовать? А потом заставить тебя делать то же самое?

Тесс пожала плечами. Трещина снова разошлась и стала шире, чем была раньше. Да она никогда полностью и не затягивалась.

Максу не меньше, чем ей, хотелось иметь большую семью. Тесс не уставала удивляться тому, что в начале их совместной жизни оба считали, что дети — это нечто само собой разумеющееся.

— Когда, по-твоему, надо начинать пробовать? — спросил Макс к концу бурного первого года брака.

Тесс склонила голову набок, что делала всегда, когда что-то подсчитывала.

— Думаю, что первого мне хотелось бы родить до тридцати, — сказала она тогда. — К этому времени я определюсь профессионально и смогу вернуться потом к работе. Остальных я бы хотела родить подряд, чтобы побыстрее отмучиться с младенцами и дать малышам возможность расти вместе и подружиться.

Макс согласился. Они с Тесс были единственными детьми в своих семьях и потому преисполнились решимости избавить своих детей от подобных трудностей.

— Что скажешь насчет четырех? — спросил он. — Я уже кое-что подсчитал и думаю, что больше нам не потянуть. Это при условии, что процентные ставки останутся стабильными и мы всех отправим в частную школу.

Тесс понравилось, что он воспринял все столь серьезно. Будучи по природе женщиной спокойной, при мысли о детях она становилась восторженной и нетерпеливой, хотя надеялась, что Макс поумерит ее пыл.

— Не уверена, — сказала Тесс. — По-моему, хватит троих. Во всяком случае, вначале. Может, когда дойдет до трех, еще подумаем.

При воспоминании о своих до смешного наивных представлениях оба заплакали. Тогда им и в голову не приходило, что у них может не быть столько детей, сколько они захотят. А когда они поселились в районе, где многодетность, кажется, входила в набор услуг, обеспеченных муниципальным налогом, в них вселилась уверенность, что их ожидания совершенно оправданны.

Лара появилась, едва их брак выдержал испытание на бездетность. Когда они решили пожениться, ни один из них не оценивал вероятность того, что дети — не обязательное приложение к браку. Да разве они поженились бы, если бы знали это заранее? Ну уж нет! Никто из них не осмеливался спросить это у самого себя, не говоря уже о том, чтобы поговорить об этом с партнером. Это было очень, очень опасно.

Но Лара родилась, чудесным образом и вовремя. О разводе Макс и Тесс никогда не заговаривали, но помышляли об этом, пока Тесс не забеременела.

А потом началось все сначала. Ожидания, планы иметь большую семью, выкидыши. Они успели вовремя остановиться, прежде чем чуть не доконали друг друга. У них была Лара, и это все, на что они могли надеяться.

Однако реакция Макса на то, что произошло с Милли, напомнила им обоим, что проблема не исчезла.

* * *

Тесс не сказала того, что собиралась сказать. Вместо этого она решила пойти по другому пути, попытавшись найти какую-нибудь нейтральную тему для разговора, когда ее осенило: отныне безопасных тем не будет. Их жизнь меняется — и едва ли к лучшему, — им придется решать кучу проблем. Они уже не смогут купить старинную садовую скульптуру, отправиться куда-нибудь на уикенд или сходить на курсы знатоков вин, чтобы сгладить неприятный момент во взаимоотношениях. У них не будет денег, и трудности, с которыми они столкнутся, будут настолько велики, что придется разрешать их, только чтобы удержаться на плаву.

«Что бы мне сейчас такое сказать? — размышляла Тесс. — Надо бы придумать что-то капитальное, чтобы увести Макса от извечной темы о детях».

И она осторожно задала весьма животрепещущий вопрос:

— У тебя были какие-нибудь мысли насчет того, где мы будем жить?

Макс прервал свои размышления и попытался сосредоточиться на этом несущественном, на его взгляд, предмете.

— Раз ты не собираешься брать меня за горло за то, что я думал об этом, не посоветовавшись с тобой…

У Тесс так вытянулось лицо, что Макс едва не улыбнулся.

— …я пересчитал наши деньги, позвонил в несколько мест, полазил в Интернете. Мне кажется, что если мы не хотим слишком далеко отсюда уезжать, то лучшее, что мы можем себе позволить, это квартира.

Тесс открыла было рот, чтобы возразить, но Макс поднял руку и остановил ее:

— Не в высотном здании или что-то подобное, а собственная квартира в отдельном доме.

Тесс моментально успокоилась:

— Звучит неплохо. И где же?

— Но нам нужно подумать и о школе, — продолжал Макс.

Тесс стало не по себе, когда она представила, что придется забрать Лару из частной школы, которую девочка так любила, и разлучить с детьми Фионы и Милли и со всеми друзьями.

— Поэтому я сосредоточился на приличных государственных школах в Южном Лондоне и проработал микрорайоны, обслуживаемые одной школой. Мы явно ничем не связаны, да и выбор не такой большой…

— Да говори же, где! — резко прервала его Тесс.

Макс что-то пробормотал.

— Прости? Я не слышала, что ты сказал, — раздраженно произнесла Тесс.

В ту минуту ее бесило все, что он говорил и делал.

— Я сказал, что это в Хивербери.

Тесс наморщила лоб.

— В Хивербери? В том самом?

Макс подался вперед, намереваясь защищать свое предложение.

— Это не так уж ужасно, как тебе кажется. У Хивербери была плохая репутация в семидесятые годы, но потом многие жители приобрели дома в свою собственность и привели их в порядок…

Тесс перебила его.

— И позакрывали большую часть притонов, где продают наркотики, прилепили к тараканам стикеры «подлежат выселению» и отбуксировали брошенные машины…

Макс мягко приложил палец к ее губам, театрально изображая терпение. Тесс и не знала, что оно у него есть.

— Ты путаешь реальность с тем, что показывают в «Билле», дорогая. Хивербери никогда не был настолько плох. Все дома там приличных размеров.

— Просто их строили для беременных девочек-подростков, поскольку ожидалось, что у каждой будет по двадцать пять детей от двадцати пяти отцов, — вставила Тесс.

Макс весело посмотрел на свою жену.

— Я придерживаюсь той теории, что каждый становится кандидатом на руководящий пост в консервативной партии, как только его безмятежному существованию начинает что-то угрожать.

Тесс постаралась не рассмеяться, но ей это не удалось.

— Может, с моей стороны это и правда немного консервативно, — согласилась она.

— Немного? — издевательски спросил он.

Тесс застонала:

— Ладно, признаюсь. Но ты ни за что не убедишь меня, что кто-то переезжает в Хивербери по своей воле.

Макс почесал голову и задумался, подыскивая слова попроще.

— Дело в том, Тесс, что выбора-то у нас и нет. Поверь мне, я изучил все варианты. Если только ты не хочешь уехать из Лондона, придется смириться с Хивербери.

Тесс вздохнула:

— Ты слышал, как его называют?

Макс покачал головой:

— Нет. Удиви меня.

— Тебе это покажется смешным, — сказала она голосом, в котором не было и намека на веселье. — Ты знаешь, что наш район называют Долиной Подгузников?

— Конечно знаю, — ответил Макс.

Его тоже начинала раздражать Тесс.

— Так вот, обитатели Долины Подгузников в шутку называют Хивербери Дерьмовой долиной. Большое тебе спасибо.

С этими словами она встала и вышла в сад, где и разрыдалась над крошечной глицинией, которая так и не зацвела.