Из Максима Рыльского

 

* * *

А где-то есть певучий Лангедок, Поля и рощи Франции веселой, Где в солнце тонет каждый городок И в виноградниках зеленых села. И есть Марсель, где воздух чист морской, И есть Париж, мудрец с душой гамена, И Тараскон, где в день счастливый свой Нам рассказал Додэ про Тартарена. И остров есть, что осиял Шекспир, Где Диккенс улыбался сквозь туманы, Пока в Сибири длился снежный пир И в глубь Сахары плыли караваны. О, милый мир! О, виноградный сад, Сходящие смеющиеся пары! Благословен да будет виноград - Осенний плод весеннего пожара!

* * *

В горах, среди утесов и снегов, Откуда жизнь людская не видна нам, На небе выступает из тумана Сосновый сруб, убежище орлов. Пока метель наносит свой покров И в черном гневе мечутся бураны, Мы здесь играем в кости, варим плов И допиваем не спеша стаканы. Когда-то, - так нам говорит поэт, - В такую ночь здесь отдыхал Манфред, Чтоб снова в бой вступить с Непобедимым. Так мы, - лишь день проснется молодой, - Уйдем в свой путь по пропастям и льдинам, Чтоб в кости перекинуться с судьбой.

* * *

В полдневный час, в день сбора винограда Ее он встретил. Торопя мула, Она обратно ехала из сада, Свежа, как сад, как счастье - весела. И он спросил: «Какая бы награда Тебя приворожить ко мне могла?» Она ж в ответ: «Свети с утра лампаду Киприде доброй». - Хлыст свой подняла, Ударила мула с веселым криком, И тот, смешно прижавши уши, мигом Умчал ее. Лишь вьется пыль, как дым. А он стоял, - лишь сердце билось, радо, - И молвил: «Хорошо быть молодым В полдневный час, в день сбора винограда».

* * *

Розы покрыли, как снег, наше брачное ложе. Киприда С цоколя радостный наш благословляет союз. Мы принесем ей дары: золотистые, сладкие смоквы, Спелый, сквозной виноград и молодых голубей. Солнце утонет в волнах. Лепестки ароматнее станут. Руки касаются рук, уст ожидают уста. Дай же, богиня, нам быть совершенными в нежности нашей, В благословенную ночь мудрого сына зачать.

 

Из Анри де Ренье 

  * * *

 

О вечной тайне бытия

«Последний акмеист», «последний царскосел», «последний поэт серебряного века» - так называли Д.И.Кленовского современники, собратья по перу. Говоря о его поэзии, критики прежде всего отмечали ее глубину и цельность миросозерцания, некоторые даже упрекали в приверженности одной теме. Сам Кленовский считал это скорее достоинством и с явной обидой писал Маркову 12 мая 1959 года:

«Вы называете меня поэтом одной темы и делаете это словно бы и не в порицание, но все-таки слегка в укор. Так же высказался и Моршен, которому хочется от меня “большего разнообразия”. При оценке поэзии (именно поэзии!) это очень распространенный критический упрек, который меня всегда удручает. Как будто большинство наших поэтов не были поэтами одной темы! А если тема так объемиста, что она охватывает все то, чем дышит человек - его отношение к жизни, смерти, Богу, вселенной, - то чем же плоха эта “одна” тема?».

Этой теме Кленовский остался верен до последних дней своей жизни. Любовь ко всему сущему на земле и на небе, радость жизни и противостояние всем невзгодам, терпение и терпимость, удивление и восхищение тайнами бытия и желание познать эти тайны - вот самое главное в поэзии Кленовского. Все это он хотел донести до своих читателей, желая, чтобы и они горячо полюбили все сущее и за краткий срок, отпущенный нам на земле, насладились всеми богатствами прекрасного мира.

Надо успеть насмотреться, налюбоваться, наслушаться и надышаться, пока мы «здесь», а «там» все таинственно и не ясно, что нас ждет.

Любите мир, каждую былинку в нем, каждую секунду бытия, как я, горячо и нежно, - как бы говорит в своей поэзии Кленовский:

Любовь ко всему сущему на земле привили ему, наверное, родители, в первую очередь мать, Вера Николаевна, дочь архитектора Николая Федоровича Беккера, художница-акварелистка, но также и отец, художник-пейзажист, академик живописи Иосиф Евстафьевич Крачковский. Дмитрий родился 24 сентября 1892 года в Петербурге и был единственным ребенком в семье. Его, конечно, баловали и потакали ему во всех затеях. Мать писала стихи и детские повести, сама же их иллюстрировала и развлекала сына. «В такой обстановке во мне рано развился интерес к искусству вообще и к поэзии в особенности», - вспоминал Д.Кленовский. В пять лет он уже начал писать стихи. С 6–7 лет «издавал» свои рукописные журналы, которые заполнялись стихами, повестями, рисунками - все собственного сочинения. Мать умело поощряла это занятие, не надоедавшее Дмитрию до 16–17 лет. Не по годам развитой ребенок очень рано начал читать Жуковского, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова. «Страстную любовь к Пушкину и Лермонтову я пронес с детских лет через всю мою жизнь» - говорил он. К 10–12 годам он познакомился с творчеством Апухтина, Надсона, Гончарова, Тургенева, Льва Толстого, Ал.К.Толстого, Фета, Бунина. Стихи Бальмонта, Брюсова, Блока узнал позже, уже в студенческие годы, тут сказались консервативные взгляды родителей. Большую роль в литературном воспитании Кленовского сыграла и Франция, куда они часто и надолго уезжали всей семьей. В совершенстве зная французский язык, он зачитывался французской литературой, самым любимым поэтом был Анри де Ренье.

Поездки за границу, знакомство с природой Нормандии, культурой Франции, Италии, будоражили поэтическое воображение мальчика.

В 1904 г. Дмитрий перенес воспаление легких, и после выздоровления по совету врачей семья переехала на жительство в Царское Село, где мальчик поступил учиться в Царскосельскую гимназию. «Город муз» сыграл огромную роль в его биографии и формировании художественного вкуса. Директором гимназии в то время был Иннокентий Анненский, а в выпускном классе учился Николай Гумилев, с юношескими стихами которого Кленовский познакомился тут же, в гимназии, и с тех пор всю жизнь считал его своим учителем. Сама атмосфера «Города муз», его парки, пейзажи очаровали поэтическую душу, новые ощущения и образы выливались в стихи. «Царское Село я полюбил любовью, не угасшею до сих пор, когда оно мне снится - я плачу во сне».

Частые поездки за границу не способствовали завязыванию дружеских отношений с другими гимназистами. «Чтение, творчество - заполняли и все мои досуги, и насыщали до отказа всю мою душу. Я поэтому ни с кем не дружил». Тесной дружбы не было, по-видимому, и оттого, что он духовно перерос своих сверстников.

В 1911 году Кленовский окончил Царскосельскую гимназию с золотой медалью. После окончания гимназии родители увезли его в Швейцарию (врачи подозревали болезнь легких), на горный курорт Montana sur Sierre в долине Роны. Здесь ему была предоставлена полная свобода. Дмитрий занимался спортом, много читал, писал, переводил Ренье, не раз ездил в Италию, очаровавшись ее природой и архитектурой, - побывал в Риме, Венеции, Флоренции, Неаполе, на о.Капри, две весны провел с отцом на итальянских озерах Lugano и Como. В 1913 году, совершенно здоровый, Дмитрий вернулся в Россию и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Впрочем, юриспруденция не пришлась ему по вкусу, и в университете Дмитрий гораздо чаще посещал лекции профессоров филфака, а позже всю жизнь жалел, что не решился переменить факультет.

Весной 1914 года, незадолго до начала мировой войны, умер горячо любимый Кленовским отец. Потеря была очень тяжелой. И материально жить стало труднее, пришлось учиться, одновременно зарабатывая на жизнь. Студенческие годы оказались очень насыщенными. Помимо нелюбимой юриспруденции и любимой филологии, Кленовский интересовался живописью, много времени отдавал театру - как драме, так и балету, но поэзия все-таки занимала центральное место. «К любимым именам Ахматовой и Гумилева прибавились постепенно Мандельштам, Георгий Иванов и другие акмеисты - меня привлекали их поэтический такт и лирическая сдержанность». В 1916 году Кленовский начал печатать свои стихи в «Русской мысли», «Солнце России». К концу 1916 года он выпустил первую книгу стихов «Палитра» (еще под своей фамилией, не под псевдонимом), посвятив ее памяти отца. Книга была тепло принята критикой и публикой. В зрелом возрасте поэт, как это нередко бывает, не очень высоко ценил свою первую книгу, считая, что «она была определенно слаба, по-детски еще беспомощна…». Думается, к своим ранним стихам он был излишне строг, взирая на них с высоты своего зрелого творчества.

Незадолго до выхода в свет «Палитры» в мировоззрении Кленовского произошел перелом. «Я стал писать иначе, темы стали напряженнее и значительнее… Решающую роль в этой перемене сыграло мое знакомство с антропософическим учением, а также некоторые личные переживания». Стихи нового периода были объединены в книгу «Предгорье», принятую издательством «Петрополис». Михаил Кузмин, ознакомившись с рукописью, прислал Кленовскому лестное письмо. «Петрополис» планировал выпустить и сделанный Кленовским перевод лучшей книги Анри де Ренье «Сельские и божественные игры» (свыше 100 стихотворений). Но ни тому, ни другому не суждено было тогда увидеть свет.

В 1917 г. Кленовского призвали на военную службу, он был определен «военным чиновником» в Главное Артиллерийское Управление и 1918–1920 годы провел в Москве. «Несмотря на тяжкие жизненные условия, годы эти были для меня весьма интенсивным творческим периодом. Я много писал, читал, усиленно занимался антропософией… Антропософическое миросозерцание стало тогда и осталось моим до сегодняшнего дня, во многом предопределив и мои творческие пути». В Москве Кленовский много ходил по театрам, часто посещал «Дом поэта», где впервые услышал и полюбил Марину Цветаеву, Владислава Ходасевича. В эти годы, по его собственным воспоминаниям, он оценил Есенина и Клюева, лучше, чем раньше, понял стихи Блока, а ближе всех оказался для него Максимилиан Волошин «своими антропософическими настроениями». Десятилетия спустя он признался: «с любовью вспоминаю это голодное, но насыщенное до отказа искусством время».

В 1921 году Кленовского переводят в Харьков, где после демобилизации в 1922 г. он и остался. Работал журналистом, печатал в газетах фельетоны, очерки, рецензии, переводил на русский язык украинских поэтов, позже перешел работать в Радио-Телеграфное Агентство Украины, где оставался до 1941 года. О печатании стихов не могло быть речи (с 1925 по 1942 г. собственных стихов не писал). «Это молчание длилось без малого 20 лет. Я замкнулся в чтении классиков» - говорит Кленовский в своей автобиографии. В 1942 году Кленовский эмигрировал вместе с женой, немкой по происхождению, Маргаритой Денисовной (на которой он женился в 1928 году) и два года провел в лагерях для беженцев-немцев в Австрии. Здесь, казалось бы, в совсем неподходящих для творчества условиях в нем вновь вспыхнула искра поэзии. 28 июля 1954 года он пишет В.Ф.Маркову: «Возвращение к стихам явилось совершенно непроизвольным - они просто внезапно зазвучали в душе». Здесь он создает цикл стихов «Болдинская Осень». Осенью 1944 года с лагерной жизнью было покончено, Кленовский до весны 1945 был служащим на лесопилке в Эбензее, в Зальцкаммергуте, а по окончании войны перебрался с женой в Баварию, в деревушку Зурберг, возле города Траунштейна. Природа благоприятствовала творчеству. За 1944–1946 гг. написал около ста стихотворений и вновь начал печататься - в «Гранях», «Новом журнале», «Новом русском слове», позже в «Русской мысли», «Мостах» и другой эмигрантской периодике.

Чем больше стихов печатал Кленовский, тем больше приобретал друзей своих и своей поэзии. Живя в отдалении от литературных «столиц» русской эмиграции, Кленовский общался с собратьями по перу преимущественно в эпистолярном жанре. Зато переписывался едва ли не со всеми известными и не очень известными эмигрантскими литераторами того времени: с Ириной Одоевцевой и Романом Гулем, Ниной Берберовой и Игорем Чинновым, Леонидом Ржевским и Сергеем Маковским, Геннадием Паниным и Нонной Белавиной, всех и не перечислить.

Одним из многочисленных корреспондентов Кленовского был архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Дмитрий Шаховской), публиковавший свои стихи под псевдонимом Странник. Он вспоминает: «Вскоре, после войны, меня с ним познакомило его одно из лучших религиозных стихотворений “Свет горит во мне и надо мною”. В конце 40-х годов мы с ним встретились в баварской деревушке и стали переписываться; и не раз встречались во время моих приездов в Европу. Все эти три десятилетия нашего общения Кленовский болел, как человек, и рос, как поэт… Друзья Кленовского были друзьями его поэзии, с их незаметной помощью начали выходить сборники Кленовского».

У Кленовского действительно появилось много почитателей, ценителей его стихов, помогавших ему в меру сил и возможностей: Владимир Марков, Родион Березов, Глеб Струве и многие другие. Из переписки Кленовского с Шаховским видно, с каким тактом оказывал «незаметную» помощь сам Владыко. Кроме материальной помощи (он чуть ли не в каждое письмо вкладывал, по его деликатному выражению, «кленовый листик»), бескорыстный друг всегда поддерживал Кленовского морально, проявляя живейшее участие, заботу и даже нежность! Когда Кленовскому нечем было расплатиться с типографией за печатание книги «Разрозненная тайна», Шаховской незамедлительно откликнулся: «…?при сем письме пересылаю чек - символ моего духовного участия в издании новой книги Вашей…». Благодарный Кленовский 31 марта 1965 года отвечал Шаховскому: «Дорогой и глубокочтимый Владыка! До глубины души тронут и ласковым Вашим письмом и щедрой Вашей поддержкой издания моего нового сборника! Ваш чек внезапно, к великой моей радости, в корне разрешил еще весьма сомнительный вопрос об окончательной расплате с типографией».

Эта удивительная эпистолярная дружба продолжалась три десятка лет. Сам поэт, Шаховской часто писал письма в стихотворной форме, и Кленовский отвечал ему тем же. Оба делились творческими успехами и неудачами, успокаивали и подбадривали друг друга, очень деликатно, хотя и твердо, критиковали стихи и не стеснялись признать свое поражение в споре. В ответ на критику своих стихов Кленовским Шаховской писал: «Милый Дмитрий Иосифович, признаю себя побежденным Вашей поэтической эрудицией, подкрепленной вашей интуицией (и - почти - полицией!)».

Без такой бескорыстной помощи пожилому поэту пришлось бы очень трудно. О том, в каких условиях ему приходилось существовать, видно из письма Д.Шаховскому от 30 января 1954 года: «…в хибарке нашей утром не более 3-х градусов тепла. Окна все заросли льдом…». Лишь в ноябре 1954 года Кленовские переехали из деревни в Траунштейн, где бытовые условия были получше. Этот переезд оказался в судьбе Кленовского последним, здесь, в баварском городке, он и провел остаток жизни.

Несмотря на хронические болезни, постоянно преследовавшие самого поэта и его жену, тяжелые хирургические операции, которые им делали в Мюнхене, бедность и неустроенный быт, Кленовский все отпущенные ему 30 лет эмиграции продолжал плодотворно работать и опубликовал одиннадцать поэтических книг: «След жизни» (1950), «Навстречу небу» (1952), «Неуловимый спутник» (1956), «Прикосновенье» (1959), «Уходящие паруса» (1962), «Разрозненная тайна» (1965), «Стихи. Избранное из шести книг и новые стихи» (1967), «Певучая ноша» (1969), «Почерком поэта» (1971), «Теплый вечер» (1975), «Последнее» (1977; вышла уже после смерти поэта).

Критики в подавляющем большинстве отзывались о его новых книгах доброжелательно и даже с восхищением.

Странник (Шаховской) писал: «Творчество Кленовского свободно от словесных перегрузок. Его поэзия безупречно соразмерна, у него нет столпотворения ни вещей, ни звуков… Слова точны и прозрачны. Поэту достаточно малого, чтобы явилась поэзия!..». Ему вторил Михаил Каратеев: «Люблю и высоко ценю этого замечательного поэта, который за всю свою долгую творческую жизнь ни разу не изменил: ни тонкому художественному вкусу, ни принципам классической поэзии. Кленовский явно шел против современных течений в искусстве, но едва ли кто-нибудь осмелится обвинить его в литературной отсталости или банальности. Всем своим творчеством он доказал, что можно быть нисколько не старомодным и поэтически свежим, не сбиваясь на сомнительный путь модернистских “исканий”, которые уводят нашу современную поэзию в дебри заумной безвкусицы». Г.Месняев в статье «Последний царскосельский лебедь» говорил: «Поэзия Д.Кленовского отличается не только совершенной и чеканной формой, ясностью и прозрачностью, но и своей глубиной, серьезностью, благородством и пытливым стремлением разгадать те великие тайны жизни, которые издавна волновали человеческие сердца. Поэзия Кленовского, если можно так сказать - поэзия высокого и чистого тона».

С каждой новой книгой поэтическая репутация Кленовского все крепла, все больше читателей и критиков отводили ему одно из самых почетных мест на тогдашнем эмигрантском Олимпе. Борис Зайцев писал Кленовскому: «Лира у Вас знатная! Я давно это знал, давно считал Вас в самом первом ряду, а сейчас и вовсе первым! Дорогой поэт, приветствую Вас! Дай Вам Бог сил для долгого еще творчества».

Не сложились отношения только с Юрием Терапиано, который принял целиком на свой счет затеянное Кленовским и Марковым в пятидесятые годы восстание против литературного засилья «парижан». После того как Кленовский в «Новом русском слове» выступил в защиту новоэмигрантских поэтов, упрекнув в их замалчивании парижскую критику, в частности Терапиано, отношения окончательно испортились, и 10 июля 1959 года Кленовский написал Маркову: «Терапиано не пропускает теперь ни одного случая меня лягнуть».

С В.Ф.Марковым Кленовский вел оживленную переписку на протяжении десяти лет, пока оба не разошлись во взглядах на поэзию. О стихах сборника «Уходящие паруса» Марков отозвался в письме весьма критично, и Кленовский, обидевшись, корректно, но жестко ответил: «Замечания Ваши показались мне на этот раз как-то особенно неубедительными. Мне представляется, что Вы лишь наскоро пробежали книгу, в стихи не вникли и во многом не разобрались. По-видимому, все из области эзотерики Вам глубоко чуждо и такие стихи до Вас не доходят…».

Почти все остальные критики, в том числе и парижские, относились к стихам Кленовского доброжелательно. После выхода сборника «Прикосновенье» Кленовский не без тайной гордости писал Маркову: «Получил много хороших откликов на мою книгу, в том числе и от “парижан”, среди этих откликов - от Адамовича, Бориса Зайцева, Берберовой, Чиннова, Присмановой, Прегель, С.Маковского, Вейдле, Биска и др.».

Уже по одному этому далеко не полному перечню можно судить, насколько популярен был в то время Кленовский у критиков, и как многих интересовала его поэзия. В одном из писем Шаховскому он сообщает: «На книгу мою продолжаю получать теплые отзывы, как от малых, так и от великих мира сего». Что касается «малых», то есть рядовых читателей, то их у поэзии Кленовского было гораздо больше, чем у многих его эмигрантских поэтов-современников. Книги Кленовского - случай для эмиграции крайне нетипичный - довольно быстро расходились и даже окупались, несмотря на то, что он выпускал их несколько большими тиражами, чем это было принято для поэтических сборников того времени. 18 февраля 1955 года Кленовский написал С. Маковскому: «Обе мои книги (“След жизни” и “Навстречу небу”), изданные в 1950 и 1952 г., разошлись каждая в двухгодичный срок».

Чем же так привлекала поэзия Кленовского читателей? Одно из писем самого Кленовского к Шаховскому дает частичный ответ на этот вопрос: «Человек простой, не очень грамотный, а написал мне так, что взволновал до слез. И он, и его жена (тоже русская) буквально живут и дышат стихами. И как тонко и чутко в них разбираются - диву даешься! О моих стихах пишет: “Что мне особенно нравится в Ваших стихах - это доступная простота высокой мысли. Ваши стихи могут любить и крестьянин и ученый - они каждому дойдут до сознания”. Это впервые, что я получил отклик от неискушенного, сугубо-рядового читателя, и это порадовало меня больше всякой хвалебной рецензии».

Игорь Чиннов в одном из обзоров тогдашней поэзии написал о целом поколении: «Кленовский многих духовно питает».

Не соглашаясь с мнением, что главной в его творчестве является тема смерти, Кленовский писал Панину, что существенна вовсе не тема смерти, а преодоление смерти, т.е. тема жизни, и именно она-то больше всего и привлекает читателей: «…я получил письмо от совершенно не известного мне читателя, сообщившего мне, что по прочтении моей книги ему “стало легче жить”. Именно жить, а не умереть!». О других подобных случаях Кленовский писал Шаховскому, добавляя: «Убеждаюсь, что главный смысл поэзии? – помогать людям».

Многие критики находили общие черты в поэзии Кленовского и Гумилева, в первую очередь, гармоническое начало и религиозность как основу его. Кленовский прямо называл Гумилева своим учителем. Оба петербуржцы, оба закончили Царскосельскую гимназию, дышали одним воздухом «Города муз». Многое их сближает и в творчестве, хотя, по признанию Кленовского, «его воинствующие “конквистадорские” настроения были мне всегда чужды». Ю.Крузенштерн-Петерец в своей статье о сборнике «Певучая ноша» пишет: «В книге этой <…> Кленовский сильнее, чем где-либо подчеркивает свою неразрывную связь с Гумилевым.

Эти гумилевские строки Кленовский как бы продолжает в своем стихотворении “Поэты”:

Стихотворение это - паспорт книги. Ни эпиграфа к нему из Гумилева нет, ни имени его в стихах нет. Но все ясно. Имеющий уши, да услышит. Петь с перерезанным горлом - удел современного русского поэта, где бы он ни жил, у себя ли на родине, или за рубежом. Разница лишь в условиях. Там - требование служить “линии”, здесь - отсутствие издателей и равнодушие читателей. И все же песни, что льется из горла, остановить нельзя».

По мнению Л.Ржевского, поэзию Кленовского и Гумилева роднит «принадлежность к так называемому Серебряному веку русской поэзии, именно - к поэтическим заветам и традициям акмеизма <…> Последний акмеист - Дмитрий Кленовский - через многие годы и мимо многих влияний пронес совершенную ясность поэтического слова! <…> Он несомненно самый гармоничный поэт нашего времени. Я имею в виду гармоничность мироощущения, выраженную в его лирике и перекликающуюся с пушкинской “светлой печалью” <…> Гармоническое ощущение мира, как оно пролито на поэтические строки <…> у Кленовского полней и совершеннее, чем у Гумилева».

Гибель Гумилева Кленовский переживал очень тяжело, отозвавшись на нее стихотворением: «Не забытое, непрощенное»:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вся поэзия Кленовского наполнена глубокими философскими размышлениями о жизни и смерти, о «второй» жизни, о любви к женщине и о любви ко всему сущему в мире. Вся его философия пронизана светом, теплом и радостью. Лирический герой стихов почти всегда автор, который делится своими впечатлениями и переживаниями, но читая его удивительные стихи, ощущаешь себя героем этих стихов: это ты страдаешь, радуешься и сомневаешься, это ты возносишься над землей, любуешься ею и говоришь со Вселенной и с Богом! Хотя к Божьей тайне можно прикоснуться и, не отрываясь от земли, потому что:

Душа в стихах Кленовского имеет постоянную связь с космосом:

Душа - это неизведанное огромное пространство, которое невозможно познать и выразить, и дойти до этой души, по словам Кленовского,

Даже в поэзии не всем и не всегда удается раскрыть и выразить свою душу, разве только какую-то часть ее:

Способ выражения души в поэзии для Кленовского - это русский язык:

Казалось бы, отрыв от родины и все жизненные перипетии должны отозваться горечью в его стихах, однако поэт не потерял любовь к жизни и не перестал удивляться и радоваться всем чудесам, которые он находил даже в повседневности:

Неизменная природа, вечный круг жизни на земле - суть миропонимания поэта:

Сила жизни побеждает все преграды и все препятствия на своем пути:

Взгляд на жизнь у Кленовского светлый и благодарный, это хрупкое чудо надо беречь именно потому, что оно слишком хрупко:

Переход в иной мир волнует поэта, но не повергает его в отчаяние. Прощанье с телом, прощанье с жизнью, т.е. тема смерти - не редкая тема в лирике Кленовского, но решается она удивительно гармонично. У него нет внутреннего ужаса перед ней. Он и в читателя своего вселяет спокойствие перед неотвратимым уходом из «этой» жизни, переходом в мир иной. Поэту хочется верить, что уйдет он не совсем, что он вернется:

Иногда он шутит в своих стихах над страхами человеческими перед смертью:

И все же как бы хотелось отодвинуть этот «переход в неизвестность». Кленовский в это время был уже очень болен, на счету был не только каждый год, но и месяц, даже день.

Но больше всех красот природы на земле удерживала жена, самый близкий для него человек, любимая подруга, с которой они прожили жизнь в любви и согласии, став почти одним целым. По выражению одного из критиков, «любовь у него, если можно так сказать, старомодно-романтическая, целомудренная, стыдливая».

В стихотворении «Помнишь встречу наших двух дорог» Кленовский говорит, что их дороги слились в одну и «дорога превратилась в путь», которым они идут уже почти полвека:

8 января 1954 г. Кленовский писал Шаховскому, что Христово Рождество совпало с их серебряной свадьбой. «Вспомнили весь наш совместный путь и возблагодарили Господа за то, что Он дал нам пройти его в нерушимой любви, дружбе и согласии.

Много было разных бед на этом пути, и только милости Господней обязаны мы тем, что ни одна из них не погубила  и не разлучила нас. Потеряли мы, конечно, все, что имели, но сохранили самое дорогое: друг друга, и за это безмерно Ему благодарны!».

На восьмом десятке лет он в стихах объяснялся жене в любви, открыто и просто:

Почти все свои книги Кленовский неизменно посвящал жене. В своей автобиографии он рассказывает: «В лице моей второй жены Маргариты Денисовны, урожденной Гутман (как и я - уроженки Петербурга) судьба дала мне редчайшего в наше время друга. Человек совсем иного характера, интересов, симпатий, убеждений, жена моя явилась моим жизненным спутником в самом благородном и прекрасном смысле этого слова. Я не могу себе представить союза между мужчиной и женщиной, основанного на большой любви, взаимном понимании, дружбе и доверии, чем наш».

Больше всего боялся Кленовский оставить жену «здесь» одну, своим уходом принеся страдание любимой, которой будет так одиноко и холодно без него. Он обещает ей в стихах, что придет «оттуда» успокоить и утешить ее.

Но наперед зная, что нельзя ей забыть его:

Он очень желал бы уйти в мир иной из «этой» жизни вместе со своей спутницей:

Он реже обращается к ней в стихах, как к женщине, как к человеку, чаще она присутствует в его стихах, как дух какой-то, сопровождающий все, а скорей всего она растворяется во всем, что он видит и о чем пишет:

Да, в поэзии Кленовского Маргарита Денисовна была и звездой, и закатом, прибоем, деревцем, листочком и цветком.

А в жизни эта женщина была, как Шаховской назвал ее, ближайшим ангелом своего мужа. Шаховской посвятил на эту тему ей стихотворенье

Уж с ангелами-то Кленовский немало побеседовал в своих стихах. Многие критики отмечали это в своих статьях. Например, Г.Струве, рецензируя книгу «Неуловимый спутник», писал: «Этот “легкий ангел”, этот “неуловимый спутник” проходит по всей книге Кленовского, по всей его поэзии, где касанья к запредельному, к нездешнему соседствуют с вещественно-плотным восприятием предметного мира». Высказался и Юрий Офросимов по поводу ангелов в своей статье «Рифмованные догадки»: «Ангелы-хранители, своим почти реальным присутствием, раздражая некоторых современников, в образе «неуловимых спутников» чувствуют себя, как дома, в поэзии Кленовского». Олег Ильинский считал: «Ангел для него столь же (если не более) реален, чем васильки в ржаном поле».

Ангелу-хранителю

Шаховской, видя, что тема ангельская близка Кленовскому, его мироощущению, посоветовал сделать эту тему своей, «чтобы он учел их сиротство в этом мире, среди людей, редко учитывающих их реальность». Он советовал Кленовскому написать книгу об ангелах, на что Кленовский шутливо ответил: «Ангелов же я, действительно, ощущаю реально, как нечто иное “оттуда”. Боюсь только, Владыко, что Вы по доброте душевной преувеличиваете мои духовные возможности! Хотя я, конечно, только некая “проводка” для слова “оттуда”, но и для этой скромной роли нужна все-таки доброкачественная “аппаратура”».

Часто в письмах, да, наверное, и при встречах, разговаривали они на теологические темы. 7 апреля 1963 г. Шаховской писал Кленовскому: «Ваши стихи в № 10 “Мостов” еще более зрелые, чем раньше, чистое у них звучание, и лишь один духовный диссонанс есть в первом стихе: “А между тем до Бога далеко”. Это плохая строка, потому что неверная: Бог безмерно ближе к человеку, чем ангелы! Ибо только Он “везде Сый и всея Исполняяй”. И нельзя Бога ставить как бы рядом с Ангелами, соразмерять их».

Кленовский согласился с Шаховским и изменил строку: «А между тем Он так недалеко…», написав своему другу 19 апреля 1963 года: «Должен, однако, признаться Вам, Владыко, (ожидая новой нахлобучки…), что представляя себе духовный мир, как некую сложнейшую организацию, я привык обращаться, если можно так выразиться, к младшим ее сотрудникам (у них и время больше и мне с ними как-то проще), конкретно к моему ангелу-хранителю, а уж он замолвит за меня слово перед Богом, а то и сам, где может, выручит. Это от чувства своего ничтожества и малости, конечно. Ну как может Бог тратить на меня драгоценную Свою Субстанцию!? Есть у него дела поважнее! Вот отсюда и представление “до Бога далеко”, хотя расстояние создано, конечно, мной самим, а не Богом. Но быть с Богом запросто я не решаюсь…».

Позже Кленовский написал на эту тему стихотворение, вошедшее в сборник «Почерком поэта» (1971):

Почему-то вера в Бога (по крайней мере, в поэзии) как бы покачнулась с годами у Кленовского. Хотя рядом всегда был (если не физически, то духовно) его друг и духовный наставник архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской). Если в 1950 г. он писал о Боге радостно, доверительно:

Позднее и о потустороннем мире, и о Боге Кленовский мучился сомнениями, и все эти сомнения отразились в его поэзии:

   «Уходящие паруса» (1962).

Кленовский мучился сомнениями, нередко делится ими со своими друзьями, например, в письме В.Ф.Маркову 17 июля 1954 года он пишет: «Не все и во мне гладко, есть колебания и сомнения - я вообще отнюдь не почивший на тюфяке некоего духовного благополучия, самоуспокоения и равновесия человек».

И не в одном стихотворении он говорит об этом:

   «Уходящие паруса» (1962).

А на критику Терапиано по поводу сомнений и ангелов отреагировал болезненно: «Должен с прискорбием сообщить Вам, Владыка, что влиятельным критиком Ю.Терапиано, подвизающимся в парижской “Русской мысли”, мне запрещено писать об ангелах! Уже в рецензии о № 10 “Мостов”, где было опубликовано мое стихотворение (впоследствии по Вашему совету несколько видоизмененное) “Мы ангелам не молимся совсем” - сей Терапиано писал: “уж какие теперь ангелы!”. В рецензии же о моей новой книге он возражает против “обилия (в ней) ангелов”, (хотя их там, кстати, совсем мало! Д.К.), “приходящих на помощь”. “Без ангелов - добавляет он - поэтам обойтись невозможно!” Как же быть, Владыка? Вообще, за “метафизическую часть” (как он выразился) моей книги получил я от него порицание и осуждение. “Перед загадкой бытия (пишет Т.), оставаясь честным, каждый человек должен сказать лишь одно: не знаю. Перечитывая ‘Разрозненную тайну’ Кленовского, я, между тем, как раз это самое ‘не знаю’ всюду и нахожу:

И т. д. и т. д.

Вот так и остаешься: с несправедливым обвинением, намаранным поперек книги! Ведь на критиков управы нет!».

То веря, то сомневаясь, Кленовский все-таки и в поэзии и в письмах, очень часто говорит об ангеле-хранителе. Ему кажется, что кто-то свыше постоянно вмешивается в его судьбу. И этот кто-то действует не во вред, а во благо для него. «Вся моя жизнь кричит мне о том, что он существует!» - писал он Шаховскому. А тот считал, что когда-нибудь исследователи будут изучать Ангелологию Кленовского.

Кленовский горько сожалел о том, что не может до конца выразить в своей поэзии все то, чем полна его душа, все, что он хотел бы сказать своим читателям, свое понимание жизни, свои впечатления от всего виденного и пережитого, свое восхищение прекрасным миром, красотой и глубиной сущности человека. В стихах он не раз жалуется на это:

И еще больше сожалел он, что его стихи не дойдут до России, до русского читателя. Как хотел он, чтобы поэзия, в которой осталась часть его души, долетела до российского читателя.

  «Теплый вечер» (1975).

И как радовался он, когда получал вести, что его знают и читают в России! 25 января 1969 г. он писал Г.Панину: «Имею сообщить Вам о любопытном происшествии в моей жизни. Недели две тому назад, впервые за четверть века моего пребывания в эмиграции, получаю письмо с… советской маркой и штемпелем Москвы. <…> Все это произвело на меня большое впечатление. Не похвалами и восторгами, а тем, что в Советской России нашелся молодой, тесно связанный с литературой человек, которому стали так дороги мои стихи! Ведь для нас, поэтов-эмигрантов, чрезвычайно важно заручиться в теперешней России вот такими друзьями наших стихов, так как только через них наши стихи могут придти в Россию и там сохраниться. Удивило меня, что мои стихи, стихи поэта, которого в эмиграции кое-кто считает “поэтом для стариков”, оказались “там” так дороги молодому читателю». В другом письме Кленовский радостно сообщает Г.Панину, что лента с наговоренными на нее тридцатью его стихотворениями поехала в Ленинград и в Москву. «…Мой голос не только побывал в СССР (на что я никак не рассчитывал), но даже там и остался. Я эту ленту слышал, она звучит, несмотря на мой слабый голос, очень выразительно и ясно».

Чем дольше Кленовский живет, тем труднее, кажется, ему расстаться с земным. В первых послевоенных книгах он спокойно говорит об уходе из жизни:

   «След жизни» (1950).

Однако позднее тяга к жизни все усиливается:

Критики находили это вполне закономерным: «Естественно, что при таком радостном и оптимистическом восприятии мира во всех его проявлениях, - нелегко привыкнуть к мысли о том, что с нею, с этой жизнью, неизбежно придется расстаться». Все сильнее Кленовский не желает разлуки:

А еще позже, на восьмом десятке лет он уже умоляет жизнь, чтобы она продлилась:

Вот эта жажда жизни и давала ему силу творить. Больного, почти оглохшего и ослепшего, с больными руками, все еще не покидала его муза! Почти до самого конца он диктовал своей жене Маргарите Денисовне свои стихи.

28 мая 1974 г. Кленовский сообщил Шаховскому: «У меня уже готов новый (десятый) сборник стихов, но я намерен сделать его “посмертным”, не издавать при жизни». Однако стихи до конца не отпускали его. 29 сентября 1974 года он пишет Г.Панину: «К удивлению моих друзей и моему собственному, я, несмотря на постоянные боли, слабость и заботы, все это последнее время писал». Стихи этого периода составили сборник «Теплый вечер», вышедший в 1975 году. После этого Кленовский жил и писал еще два года. Книга «Последнее» была издана, как он и хотел, уже после кончины.

Поэзия была смыслом всей жизни Кленовского. Он не представлял себя без этого «ремесла», как он выразился, ни «здесь», ни даже «там»:

Желание остаться в памяти людей было очень сильно, хотя уверенность в этом порой сменялась сомнениями:

Наверное, Кленовский был бы рад, заглянув сейчас «оттуда» «сюда». Его стихи читаются, издаются, публикуется переписка, о нем пишут критики и литературоведы. «Он не только стал, но и твердо признан одним из лучших поэтов Русского Зарубежья. Думаю, что он и один из лучших лириков России середины нашего века. Печать большой поэтической личности лежит на нем».

За два года до смерти, 28 мая 1974 года Кленовский писал Шаховскому: «Не сочтите это за гордыню, но мне мерещится иногда, что я в какой-то степени схож с бунинским Бернаром. Сделал я в моей жизни что-то, хоть малое, но нужное. Из того множества писем от читателей, что я получил за четверть века моей работы, я вижу, что многим принес я не только радость, но и утешение, а сколь важно это последнее в нашем мире. Венцом меня “там” не увенчают, в золоченое кресло не посадят, может быть, даже не обнимут, но по плечу одобрительно похлопают - а чего же лучшего желать?».

Свои прощальные стихи написал Кленовский всем тем, кто любил его и его поэзию, для кого он писал:

А.Е.Коростелева