Главное было — сесть в лодку и успеть отъехать от берега, пока не вернулся рыбак и не зацапал нас. Поэтому мы пронесли Левку подальше от кустов, оставили под надзором Белки, а сами вернулись к челноку. Отчаливать старались тихонько, так чтобы не скрипнула ни одна уключина, и плыли вдоль берега, скрываясь за высокой стеной камыша. Я греб, а Димка сидел на корме и смотрел в сторону кустов, из-за которых мог появиться рыбак. Пока все шло хорошо. Мы подошли к берегу, погрузили Левку, я с силой оттолкнул лодку и прыгнул в нее с грязными до колен ногами.

— Правь, Димка! — молвил я, направляя челнок вдоль реки.

— А тут глубоко? — послышался спокойный Димкин голос.

— Смеряй! — оказал я, вспомнив, что мой друг совсем не умеет плавать.

Димка с размаху ткнул веслом в воду и чуть не слетел — оно погрузилось до самого конца.

— Я тут потону, как котенок, — улыбнулся Дубленая Кожа, заставив меня восхититься своим прекрасным самообладанием.

Мне представлялось, что лодка движется еле-еле, хотя я греб по возможности сильно. Вода бурлила и пенилась под веслами. Димка мне подгребал, и мы кое-как выбрались на плёс.

— Смотрите, кто там? — спросила Белка.

Я увидел глухонемого. Он стоял под деревом и, сняв картуз, усиленно махал нам, провожая в далекий путь. Чувство глубокой благодарности переполнило меня. Отто не только выручил нас из подземелья, но еще и провожал, следя из кустов за каждым нашим движением. Солнце, поднявшееся уже высоко, освещало его рыжие волосы.

Лодка вошла под густые кущи камыша, и немец, ненавидевший фашистов, может быть, больше нас, навсегда скрылся из ваших глаз.

— Прощай, дядя Отто! — тихо произнесла Белка. — Хоть ты и немец, а хороший человек.

Не прерывая гребли, я рассказал ребятам, что знал про рыжего глухонемого. Они слушали, раскрыв рты.

— Что же ты молчал, Молокоед? — возмутился Левка. На глазах у него появились слезы. — Надо бы взять его с собой.

— Он бы не поехал, — предположил Димка. — У него сейчас, наверно, такая ненависть к фашистам, что он ждет не дождется, когда сможет им отомстить!

— Значит, не все в Германии фогели и паппенгеймы? — удивилась Белка, обводя нас своими голубыми васильками. — Есть и такие, что ненавидят Гитлера?

— А ты как думала? Считаешь, госпожа Бреннер любит Гитлера? Да она измолотила бы его тяпкой за то, что он дает одним наживаться, а других превратил в рабов!

Мы с Димкой гребли изо всех сил. Я все время оглядывался назад, вправо, где должен был, по словам Отто, открыться приток Варты. Но болотистая равнина, покрытая редким леском и высокими камышами, тянулась и тянулась без конца и края. Ни одного человека, ни одной избушки… Казалось, мы плыли по какой-нибудь Амазонке, где на сотни верст никого не встретишь.

Действительно, все здесь походило на Южную Америку, хотя у меня были самые отдаленные представления о ней. Солнце жгло не по-осеннему жарко. Высокие камыши и тростники, стеной окружавшие берега, застыли в неподвижности. Однако там все время слышалась жизнь: то утка крякнет, то еще какая-то птица, то вдруг змея прочертит по блестящей тихой воде едва заметный след.

Вдоль берегов тянулись зеленые пятна кувшинок, и Белка уже ловила в воде белые лилии и бросала их в лодку. Левка вскинул на нее плутоватые глаза:

— Хоронить меня собираешься? Не похоронишь! Я дольше тебя проживу.

— Ты что это, Левка? — шлепнула Белка парня по руке. — Тебя, можно сказать, жениться везут, а ты про похороны.

— Мы сначала тебя замуж выдадим. За какого-нибудь Молокоеда…

Я с интересом посмотрел на Левку. Он ожил. Сидел на носу лодки и, весело блестя черными очами, смотрел на проплывающие мимо пейзажи. Каждая мелочь вызывала у него неподдельный восторг. Он восхищался и речкой, которая не текла, а застыла, как зеркало, и утками, выпархивающими почти из-за каждого поворота, и даже лягушками, таращившими на нас большие выпуклые глаза.

— Рыбак! — вдруг воскликнул Левка, кивая на лодку, приткнувшуюся к камышу.

В лодке сидел старый немец в истрепанном картузе, а перед ним лежали четыре удочки, красные поплавки от которых стояли в воде.

— Вы зачем лодку Штрауса взяли? — громко спросил немец.

Что еще за Штраус? И как этот рыбак узнал лодку? Но я быстро, не дав ему что-либо заподозрить, нашелся:

— Господин Штраус дал ее нам…

— А почему?

Я взглянул на Белку, на Левку в венках из лилий и ответил:

— Мы решили лилий нарвать…

— Да, лилии здесь чудесные, — отмяк старик. — А вы кто будете?

Я перестал грести, чтобы старик не подумал о том, что мы беглецы:

— Мы его родственники.

— Вот как! — улыбнулся беззубой улыбкой старик. — Это что же — вы его сестры Герты дети?

— Да, да, — крикнул я и, видя, что у старика клюнуло и он схватился за удилище, снова начал грести.

Я быстро свернул вправо, где, как мне казалось, был приток Варты. Лавируя между кочками и камышами, мы стали продираться к чистой воде. Вдруг весло зацепилось за кочку, и лодка сильно накренилась.

— Тише! — вырвалось у Димки, который сидел на корме ни жив, ни мертв. — Так, пожалуй, еще опрокинешься, — уже спокойно добавил он.

Черт знает, что за река! Без берегов, без течения. И направо, и налево — везде видны только тростники, а между ними на том же уровне стоит вода, неподвижная, как лужа. И плыть по ней — мука. Весла все время цепляются за траву, так что гребешь, гребешь, а продвинуться удается на шаг…

Я угодил, наконец, в такую кашу, что, как ни греб, лодка стояла на месте. Отер рукавом пот с лица, растерянно проговорил:

— Приехали…

Сколько хватало глаз, везде река была затянута элодеей, этой водяной чумой, которая, попав в воду, растет до тех пор, пока не обратит весь водоем в болото.

После короткого совещания мы повернули обратно. Когда выплыли вновь в Обру, я упарился до такой степени, что не мог грести. Спина болела, на руках вздувались и лопались волдыри. Кровавые мозоли на обеих ладонях были мучительны.

— Погребешь немного, Димка?

Я пересел на корму, Димка взялся за весла. Лодка пошла быстрее, и к полудню мы выбрались к тому месту, где Обра сливается с притоком Варты. Я круто повернул веслом, и лодка устремилась на восток.

Вокруг так же, как на Обре, возвышались плотные стены тростника. Солнце уже склонялось к западу, и с левой стороны под ними была глубокая тень. В воздухе появилась масса комаров, которые просто посходили с ума. Они жалили нас не только в руки и лица, но умудрялись впиваться жалами сквозь рубашки. Противный звон все время слышался над нами, и когда я поднял глаза вверх, то увидел словно пляшущую и звенящую тонкую паутину.

Вдруг послышался стук мотора. Из-за камышей вынырнула мчавшаяся за нами моторная лодка. Димка испугался и стал грести сильнее, но я его остановил:

— Не греби быстро. Все равно от них никуда не уйдешь, а подозрение вызовешь. Подъезжай вот к этим тростникам.

Мы подчалили, и я, взяв в горсть тростник, положил его под себя. Не торопясь, собрал удочку и забросил.

— Ну, как, клюет у вас? — крикнул из моторки, поравнявшись с нами, молодчик в военной форме.

— А мы еще не ловили, только пробуем, — ответил я.

Военный что-то проговорил другому, сидевшему у руля, и оба громко захохотали. Весельчаки проехали, и у нас отлегло от сердца — пронесло!

Вдруг поплавок потянуло вниз, я схватил удилище и почувствовал, что клюнула большая рыба.

— Клюет!

У Левки вспыхнули глаза. Схватившись за борта, он даже приподнялся.

— Поводи, поводи ее, Молокоед! — шептал Левка. — А то оборвется.

Я вытащил красивого, темно-зеленого, с красными глазами, линя. Лежа в лодке, он громко колотил хвостом о дно.

— Забрось еще! — умолял Левка, когда я свертывал удочку.

Удивительный все-таки парень, этот Федор Большое Ухо! Как будто мы приехали сюда и в самом деле ловить рыбу.

Мной владела единственная мысль: лишь бы нас не поймали. Я придумывал десятки историй, которые можно сообщить в случае, если нас схватят. Но не лучше ли выдавать себя за удильщиков? Линь, которого мы поймали, может сослужить хорошую службу: он будет лишним доказательством того, что мы действительно едем рыбачить…

— Белка, ты умеешь править?

— Нет. А что?

— Иди сюда. Я тебя научу, — предложил я, так как видел, что Димка уже выдыхается.

Белка села рядом. Через каких-нибудь десяток минут она уже могла орудовать веслом и править лодкой.

Мы с Димкой налегли на весла и скоро выехали на широкий плёс. Куда же дальше? Вправо от нас шла речка, влево тоже была речка, но вдали она сливалась с каким-то озером. Я посмотрел на карту, которую начертил Отто, и понял, что надо плыть прямо.

На левом и особенно на правом берегу все время виднелась колючая проволока — видимо, мы плыли вдоль немецких концлагерей. Кое-где возвышались деревянные вышки, с которых, наверно, смотрели пустые глаза гитлеровцев. И везде колючая проволока не доходила до реки, а кончалась где-то в болотах, вроде тех, по которым мы пробирались к реке Обре.

— Эх, пообедать бы! — сказал я.

Мы проголодались, но надо было уплыть как можно дальше.

— Ничего, не маленький, не умрешь! — ответил Димка и снова приналег на весло.

Послышался гул, и двойная шеренга самолетов прошла куда-то в восточном направлении, очевидно, на фронт. Самолеты шли низко, и хорошо были видны черные кресты у них на хвостах.

Уже к вечеру, измученные донельзя, с натруженными руками, мы пристали к лесистому берегу. Где-то левее мелькали огоньки не то села, не то города.

Я посмотрел на схему и убедился, что мы находимся против города Вольштин.

Для нас город? были страшнее пустыни, и поэтому мы решили, несмотря на тучи кровожадных комаров, переночевать здесь, на берегу. Вытащили из лодки нашего раненого, рюкзаки. Димка нашел в корме топорик и нарубил в лесу веток, на которые мы и уложили Левку.

— А ну, ребята, давайте сюда топливо! — как можно бодрее крикнул я, хотя сам валился от усталости.

— А не опасно? — спросил предусмотрительный Димка.

— Ничего.

Скоро у нас вспыхнул костер, Белка сбегала с котелком по воду, поставила ее на огонь.

— Чем будешь кормить, хозяйка? — спросил Димка. В свете костра он казался большим и сильным мужчиной.

— Думаю вскипятить чай, — усмехнулась Белка (она усмехнулась потому, что все знали: никакого чая у нее нет). — А поужинаем сыром.

Разостлав на ветках полотенце, Нюра вытащила сыр и маленький кусочек хлебца:

— Ешьте сыр! Хлеба осталось чуть-чуть. Так что хлеб будет есть только Левка.

— Что ты — все Левка, да Левка! А я, может, не хочу хлеб? Может, мне сыр нужен?

— Большое Ухо, ты же у нас больной, — погладила Нюра Левку по голове. — Ешь, пожалуйста, и хлеб и сыр.

— А я один не буду… — упрямо твердил Левка.

— Давай еще голодовку объяви! — спокойно возразил Димка.

Мы все расхохотались. Смеялся и Левка:

— А что? И объявлю. Вот попробуйте меня тогда вылечить.

— Вылечим, Федор Большое Ухо, вылечим.

Белка принесла котелок кипятку, и Димка стал его отхлебывать, чтобы не так сухо было во рту от сыра.

Все больше холодало. От воды поднимался туман. Тучи комаров звенели над нами. Белка стала укутывать Левку в какие-то рубашки и заваливать ветками. Димка принес еще охапку хвои, расстелил у костра и лег спать. А я пошел к лодке и улегся на корме. Нельзя же было оставлять наш транспорт без присмотра — еще кто-нибудь угонит.

Вверху снова загудели самолеты. Судя по удаляющимся красным огонькам, они шли на восток.