Долго ли мы спали – не знаю. Но мысль о том, что я опростоволосился и попал в мышеловку, не давала мне покоя. Я встал и принялся ходить по нашей могиле, ощупывая каждый камешек. Откуда же мне было знать, что один из ребят следил за каждым моим движением!

– Васька! – послышался слабый шепот.

Я подошел к Левке. Он лежал бледный, и только глаза на его похудевшем лице сверкали неестественным блеском.

– Васька, как думаешь, выйдете вы отсюда?

– Откуда?

– Из подземелья…

– Да мы здесь прячемся от Фогеля, – самым небрежным тоном ответил я. – Как только можно будет, немедленно вылезем и пойдем дальше.

– Ты напрасно скрываешь все от меня, – чуть улыбнулся Левка. – Я знаю… Каким путем вы выйдете отсюда?

Я неопределенно махнул рукой.

– Нет, ты скажи, как? – послышался настойчивый вопрос.

Левка взял меня за локоть обеими руками:

– Собери свою волю, Молокоед! Не надо киснуть! Ищи выход! Если хочешь – сможешь. Помнишь Золотую Долину?

Я кивнул.

– Все-таки хорошее было время, правда? Мы тоже много глупостей наделали… Эта история с переодеванием. И все-таки хорошо. А как ты думаешь, сейчас уже разрабатывают Золотую Долину? Разрабатывают?

– Разрабатывают, – ответил я.

Левка легонько захихикал:

– Паппенгейму – нос! Ты подумай, Молокоед, нос – Паппенгейму, который все еще носится здесь и собирает документы. Но вы не давайте ему никакой бумаги. В случае чего ссылайтесь на меня. Большое Ухо, мол, взял и унес с собой.

«Бредит Левка», – подумал я, взял его за горячую руку и посмотрел в осунувшееся лицо. Губы у Левки запеклись, на щеках горели два розовых пятна.

– А вы меня не оставляйте, – снова услышал я прерывистый шепот. – Вынесите отсюда и… похороните наверху.

– Да ты что? – подскочил я на сундуке. – Ты уже почти поправился. Мы тебя обязательно донесем, хотя бы нам пришлось нести до дому.

Левка улыбнулся и подозвал меня к себе блестящими глазами. Я нагнулся, он слабо обнял меня, прижался ко мне:

– Все, Вася! Передай маме, что я ее очень любил…

У Левки снова начался бред. Большое Ухо говорил с матерью, вспоминал Белку, ругался с Паппангеймом, иногда кричал:

– Аи, уведите отсюда овчарку! Убейте ее! Уберите овчарку! Как болит нога! Ой, как болит нога! Дайте мне пить! Пить!

Я испугался и начал трясти сонных товарищей. Белка подошла к метавшемуся Левке, поправила у него в головах свою старенькую телогрейку.

– А все-таки пить ему дать надо. Хотя бы вина. Пришлось открыть еще одну бутылку и напоить Левку. Через несколько минут он уже спал.

Мы с Димкой снова принялись обшаривать нашу могилу. Не может быть, чтобы все камни плотно прилегали друг к другу, где-нибудь да есть щелочка! После долгих поисков, пошевелив небольшой камень, мы его вытащили, но в такое крошечное отверстие нечего было и думать пролезть.

– Все равно, – сказал я Димке, у которого по лицу катились крупные капли пота. – Будем долбить, пока не продолбим выход.

– А собака не пролезет в эту дыру? – спросил Димка.

– Идея!

Мы могли выпустить собаку, привязать ей на шею клочок бумаги. Кому-нибудь да попалась бы собака на глаза. Я живо написал: «Находимся в подвале замка Штейнбах. Освободите!» Но тут же порвал записку. К кому мы обращаемся? К фашистам! Они найдут нас и отправят обратно к Фогелям или в концлагерь, как отправили туда Лизу, Сигизмунда и других поляков. Нет, лучше умереть в этой дыре!

Димка, словно подслушав мои мысли, долбил камень. Вытащив из-за пояса топорик, мой друг долго тюкал им, пока от топорика со звоном не отлетел кусок железа. Осмотрев топор, сплюнул:

– Все пропало! Топор остается выкинуть!

При первом же ударе у меня в руках осталось только топорище. Я отшвырнул эту негодную деревяшку, схватил камень и, больно ушибая пальцы, принялся долбить им.

– Давай выпустим хоть собаку, – сказал Димка и подсадил нашего четвероногого товарища к отверстию.

Собака мигом исчезла, потом снова вернулась и, когда Димка почесал ей меж ушей, повизжала, повизжала и скрылась.

Светлая дыра манила нас, как бабочек. И мы долбили, долбили. Камни крошились у нас в руках, но мы подбирали другие, и в нашем подземелье слышалось ровное постукивание. Наконец мы утомились и сели не то завтракать, не то ужинать.

После сыра, который мы ели без хлеба, очень хотелось лить. Пришлось снова открыть бутылку вина. Ну, а потом последовал, конечно, сон.

Проснувшись, я в первую очередь глянул вверх, где чуть виднелось отверстие. Оно нисколько не увеличилось.

– Ничего, капля камень долбит. Давай, Димка, будем приниматься.

Мои руки, сплошь избитые и окровавленные, совсем вышли из строя, и я попросил Белку перевязать их. А Димка продолжал молотить булыжником, хотя и его пальцы были не в лучшем состоянии. Он что-то бормотал про себя, и я спросил:

– Ты чего бормочешь?

– Камень не человек, а и тот рушится – говорит русская пословица… Слушай, Молокоед, есть еще одна поговорка: «От жару и камень треснет». А если – подогреть?

– Попробуем!

Мы стащили камни со всего подвала и взгромоздили в виде горки против отверстия. Наверх поставили банку масла с зажженным фитилем и стали смотреть, как от него образуется темное пятно копоти.

– Нет, так дело не пойдет, – усмехнулся я. – Давай будем долбить, а когда устанем, можно и подогреть. Главное – не терять мужества. Мужество и труд – все перетрут…

– А ты уже заговорил стихами, – засмеялся Димка. – Скоро насочиняешь столько стихов, что мы издадим их как полное собрание стихотворений…

– Не забудь и обо мне парочку написать, – пискнула Белка, сидевшая около Левки.

– Как же! О тебе в первую очередь! – воскликнул я:

Тут Левка приподнялся и слабым голоском, в котором еще слышалась дурашливость Федора Большое Ухо, добавил:

Мы бросились к Левке и обрадованно загалдели:

– Левка, тебе лучше? А ты говорил, чтоб тебя похоронили.

– Кто? Я говорил? Никогда этого не говорил. Рано меня хоронить… Мы еще поживем и посражаемся с паппенгеймами и фогелями…

Вдруг в отверстие просунула голову собака и тявкнула. Мы почувствовали, что наверху кто-то есть еще, и прислушались. Вверху раскидывали камни. Тоненькая струйка каменной крошки снова потекла в подвал. Кто-то кряхтел. Плита, закрывавшая от нас свет, вдруг сдвинулась, и мы увидели в ней, – кого бы вы думали? – Отто!

– Отто! Отто! – кричали мы что есть силы, но он, конечно, не слышал. Жаль! Мы полюбили этого угрюмого человека, и по нашим крикам он понял бы наши чувства.

Нагнувшись, Отто всматривался в глубь подвала. Наконец, увидев кого-то из нас, радостно замычал.

Я выскочил и повис на шее у Отто. А он, одобрительно мыча, показывал мне на подвал, и я снова прыгнул туда. Мы вытащили Левку, и, пока Отто поглаживал его, я подал руку Белке.

Наконец мы все вздохнули свежим воздухом.

– Как хорошо, как здорово все получилось, – говорила радостно Белка, а сама приступала к обязанностям «редкостной» сестры и укладывала Левку, чтобы ему было удобно.

– Откуда он взялся? – улыбаясь, спрашивал Димка. – Как ангел-хранитель!

Я попросил у Отто карандаш и бумагу. Он, трясясь и не попадая дрожащими руками в карманы, протянул мне записную книжку.

– Как вы здесь очутились? – начал я письменный диалог.

Ответ: – Я знал, что вы сюда пошли, так как по этой дороге больше никуда не выйдешь… А когда Рудольф и Думмкопф вернулись ни с чем, решил разыскать вас… Собака, которая бегала вокруг, «подсказала», где вы.

Вопрос: – Зачем вы решили искать нас?

Ответ: – Я думал, советы вам пригодятся… Ведь вы находитесь на бывшей моей даче… Нет, – улыбнулся он, видя мое недоумение. – Я никогда не владел этой роскошной дачей. Штейнбах был молодой немецкий капиталист, его имение бомбили. А моя дача – бывший лесной участок.

«Очень хорошо, что вы здесь, дядя Отто. Иначе я не знаю, как бы мы отсюда выбрались…»

Мне вдруг пришла в голову удивительная мысль:

– Хотите, мы вас угостим?

Он с изумлением смотрел на нас. Я быстро полез в погреб и вытащил бутылку вина и кусок сыра. Отто радостно расширил глаза. Я налил кружку и предложил ему выпить.

«Не надо меня угощать, – писал он. – Я рад уже тому, что вы есть. Вы были для меня кусочком света. Я поверил в вашу победу… Значит, и в нашу».

«Ну куда вы теперь?» – задал он вопрос, который и мне самому не давал покоя.

«Не знаю, – откровенно признался я. – Помогите нам!»

Отто начал чертить схему (она и до сих пор лежит у меня как святыня). Вырвав листок из блокнота, подал мне и написал:

«Я вас провожу до реки Обра. А там вы найдете челнок и поедете по реке… Следите, чтобы река не увела вас в сторону. Тут болото, и очень легко заблудиться. Километров через сто свернете в Варту».

Старый лесничий проводил нас до реки, и мы с Димкой побежали по берегу искать лодку.

Я нашел лодку в кустах. Все на ней было в том виде, как оставил хозяин (видимо, он отлучился куда-то ненадолго): весла в уключинах, несобранные удочки, банка с червями, небольшой топорик.

Я побежал к ребятам. Отто сидел около Левки и гладил его по волосам. Когда я подошел, глухонемой, смущенно улыбнулся и, вытащив бумагу, написал: «Может быть, вы оставите со мной Левку?»

«Что вы, дядя Отто? Как можно оставить человека, когда он всеми силами хочет домой!»

«Боюсь, вы его не донесете. Оставьте!»

Отто до того умоляюще смотрел на меня, что я готов был заплакать.

Пока мы шли к лодке, он все стоял на том самом месте и прощально махал нам рукой.