Нет, что бы ни говорил Джек Лондон про мокасины, а это - не еда. Может быть, из оленьей кожи она и вкуснее бывает, но всё равно, если варить мокасины без мяса и сала, ерунда, наверно, получится. У нас, говорят, тоже был в царской армии солдат, который из топора щи сварил. Но ведь к этому топору у него приварок был: картошка, крупа, мясо, лучок и другая петрушка. Если бы мне - приварок, я из наших мокасинов такого борща сварил бы, какого тот солдат и не едал. Да приварка-то у нас не было - вот в чём беда.
Мы хотели есть всё больше, и в лагере стал назревать бунт. Сначала поссорился Лёвка с Димкой. Димка упрекнул Лёвку за то, что он наел живот на чужих лепёшках, а Лёвка обозвал за это Димку долговязым ангелочком. Я хотел их примирить, но Лёвка ни с того, ни с сего набросился на меня:
- А ты не суйся, Васька! Тоже мне, вождь нашёлся! Завёл куда-то, а теперь что? «Золото! Танки покупать будем!» А где оно, твоё золото?
- Искать надо! Ты думаешь, оно вот так сверху и лежит? Выбрал самородок покрупнее и пошёл покупать танки?
Димка изобразил из себя вежливого продавца и начал перед Лёвкой кривляться:
- Вам прикажете «КВ» или Т-34? Или, может, возьмёте американского Шермана? Что? Берёте «КВ»? Пожалуйста! По знакомству могу уступить вам очень хороший «КВ»: поражает огнём, а ещё лучше давит гусеницами. Вам его завернуть? Погрузить? Или погоните своим ходом, товарищ Фёдор Большое Ухо?
И ни с того, ни с сего он дал Лёвке подножку.
- Димка, ты что? - бросился я к нему.
Он с досадой махнул рукой и ушёл в лес.
Мы остались около хижины вдвоём. От голода настроение было паршивое, делать ничего не хотелось, и я предложил:
- Давай, Большое Ухо, сыграем в кости.
- В чьи? В твои, что ль? - огрызнулся Лёвка.
Вот и попробуй иметь дело с таким бестолковым товарищем.
Я стал объяснять Лёвке, что кости - это такая игра, которой занимаются на Аляске все золотоискатели, а он перебил меня и сказал:
- Знаешь что, Васька, ты все эти кости оставь. Мне кажется, нам надо опять стать на Тропу, только пятками наперёд.
- Это как, пятками наперёд?
- Просто, плюнуть на всё и пойти домой.
Ну, что я мог сказать на это Лёвке? Вы думаете, я не понимал, какого свалял дурака, когда затеял весь этот поход в Золотую долину? Думаете, не знал, что Зверюга - это не Юкон и что наш край - совсем не Аляска?
Всё это я понял сразу же, как только нашёл вместо золота глиняный кукиш и поел эти дурацкие варёные мокасины. Играть в Джека Лондона хорошо у нас во дворе, но не на берегу Зверюги, где нет ни живой души и где можно околеть с голоду. Мне не хотелось только признаться во всём этом Димке и Лёвке. И, кроме того, я всё ещё, дурак, надеялся, что нам удастся найти здесь золото и помочь Красной Армии.
Вот почему на предложение Лёвки я ответил так:
- Нет, Фёдор Большое Ухо, о доме забудь думать. Пусть нам голодно и холодно, а золото мы должны найти! Не забывай, что идёт война, а что ты сделал для фронта?
- Это правда! - вздохнул Лёвка. - Пока ничего не сделал.
И опять мы сидели с ним у костра, сушили носки и жевали пестики.
Чувствую, что писатель на моём месте занялся бы сейчас описанием природы. Раз герои сидят и ничего не делают, - природу описывай!
Но, спрашивается, что в этой дыре описывать? Реку? Но она всё ещё была жёлтая от глины, и в ней не отражались ни солнечные лучи, ни зелёнокудрые деревья, а что же описывать, если ничего не отражается? Может быть, облака? Но и в них ничего интересного не было: ни причудливых очертаний, ни перламутровых краёв, отливающих опаловым и бирюзовым, - сплошная муть без всяких очертаний. Особенно большие горы вокруг нас тоже не возвышались, и орлы над ними не парили, так что не только Майн Рид, сам Константин Паустовский не нашёл бы, чего описывать.
И если бы не наша универсальная собака, я не знал бы, о чём сейчас и писать. Она оказалась настолько универсальной, что пригодилась мне даже для сюжета.
Пока мы с Лёвкой сидели у костра, собака носилась стрелой вдоль берега, обнюхивала и осматривала кусты и камни, а иногда, опустив морду к самой земле и фыркая носом, ловила какой-то, только ей понятный след и мчалась по нему, выделывая петли и восьмёрки, в лес. После каждого такого поиска, она торопливо возвращалась к нам и, высунув большой, красный язык, смотрела на Лёвку, словно хотела спросить:
«Что прикажешь сделать ещё, господин мой. Фёдор Большое Ухо?».
- Скажешь, плохая собака? - промолвил Лёвка, с гордостью взиравший на работу Мурки.
- Собака правильная, - повторил я любимое Димкино словцо.
- Ого, вот так правильная! - вскричал Лёвка и вскочил на ноги.
К хижине мчалась сломя голову Мурка и несла что-то в зубах. Лёвка бросился к собаке и отнял у неё… шарф.
Отбиваясь от собаки, которая радостно взвизгивала и прыгала Лёвке на грудь, он подал мне находку.
Шарф показался мне знакомым. Я стал вспоминать, где мог его видеть, и чуть не вскрикнул: такой же шарф был у Белотелова! Да, вот такой же пёстрый, с яркой золотой полосой посередине шарф красовался на шее у него, когда он бывал у дяди Паши. Этой же шёлковой тряпкой он защищал своё горло в машине, которую я останавливал в лесу по пути в Золотую долину.
Значит, Белотелов ехал сюда? А где он сейчас и что ему здесь надо?
Когда я объяснил Лёвке, чей это шарф, интендант даже побледнел от злости.
- Сейчас я узнаю, что делает здесь этот иуда, - пригрозил Лёвка и начал совать шарф в нос Мурке. - Ищи! Ищи!
Но собака не понимала его приказа. Она думала, что хозяин хочет с ней поиграть, и стала прыгать вокруг него, рычать, лаять и вытворять все те номера, какие приняты у хороших дворняжек.
- Тьфу, бестолочь! - обозлился, наконец, Лёвка. - Всё равно: не будь я Фёдор Большое Ухо, если не сведу с ним счёты.
Что уж хотел сделать со своим врагом Лёвка, не знаю.
Эта неприятная находка здесь, в Золотой долине, очень меня встревожила. Почему этот тип всё время путается у нас в ногах? Что ему нужно здесь, где нет ни одной живой души?
Мне вспомнилось, какими глазами смотрел на меня Белотелов, когда я расспрашивал дядю Пашу о том, как попасть в Золотую долину. Теперь только я понял, чем меня поразил тогда его взгляд: в нём был страх. Недаром Белотелов рассмеялся, когда на вопрос дяди Паши, не в Золотую ли долину я собрался, я соврал насчёт своего спора с Димкой. У Белотелова, видимо, отлегло от сердца после этих моих слов, и он успокоился. Интересно, что он подумал, когда я остановил его машину в лесу?
И опять я отчётливо представил себе, как он кутается в шарф и поднимает воротник. Уж не хотел ли он, как страус, спрятаться от меня в этот воротник?
Я настолько погрузился в эти размышления, что и не заметил, как поднялся от костра и зачем-то побрёл вверх по долине. Помимо моей воли, мозг работал в одном направлении, и глаза мои невольно вглядывались во всё, на что до этого я не обращал внимания.
Метрах в ста от хижины я набрёл на широкую полосу глины, нанесённой с горы водным потоком. Она ещё не затвердела, и я подумал, что каждый, кто вздумает пройти по долине, неизбежно оставит на этой жёлтой полосе свои следы. Во мне сразу проснулась душа разведчика-следопыта, и я направился вдоль неё к лесу.
Около реки гладкая глинистая поверхность была словно прострочена тонкими следами куликов, которые, видимо, играли здесь по ночам. Какой-то небольшой зверёк - хорёк, ласка или, может быть, горностай, - с разбегу угодив в грязь, испуганно заметался по глине, запетлял, но скоро осмелел и перебежал на ту сторону, оставив после себя тонкую двойную бороздку. Мышь тоже, видимо, захотела перебраться через неожиданную преграду и поплатилась за свою неосторожность жизнью. Это можно было видеть по её следам, вначале отчётливым и неглубоким, а потом превратившимся в толстую бороздку - мышь угодила в жидкую глину и завязла. Там, где бороздка прервалась, видны были глубокие следы большой птицы. Серое, с тёмными краями перо, лежавшее тут же, свидетельствовало о том, что увязшая в глине мышь стала добычей вороны. Вот ещё какая-то крупная птица оставила на вязкой поверхности несколько отпечатков своих лап и широкий росчерк больших крыльев.
Эге! А вот это уже интереснее! Ну, конечно, здесь бежала наша Мурка и волочила за собой шарф. След шёл с той стороны наносов. Заинтересованный, я пошёл по нему дальше к лесу и, несмотря на то, что был уже к этому подготовлен, замер от непонятного страха, когда увидел на глине отпечаток галош. Мне вспомнилась картинка из книги Даниэля Дефо, где Робинзон Крузо со вставшими от ужаса волосами смотрит на след босой ноги на песке необитаемого острова.
Каким ужасным зрелищем может быть иногда след человеческой ноги! Я наклонился и стал рассматривать его.
Почему я не Дерсу Узала и не Соколиный Глаз! Те уж, наверно, глядя на такой отпечаток, узнали бы по нему всё, вплоть до имени человека, ступавшего здесь сегодня или вчера. Я же только мог сказать, что галоши были новые и принадлежали крупному мужчине.
Около самого леса, под нависшими ветвями деревьев, следы вели уже в обратную сторону, к выходу из Золотой долины.
Я стал высматривать, нет ли где ещё таких глинистых наносов, и увидел несколько жёлтых пятен, разбросанных вдоль лесной опушки. Как я и ожидал, на некоторых из них отпечаток галош сохранился.
Обратно человек всё время шёл под деревьями, иногда ветви нависали очень низко, и ему приходилось нагибаться, чтобы пройти под ними. А ведь достаточно было отступить несколько шагов влево, чтобы идти не пригибаясь. Значит, человек прятался в тени деревьев.
Но почему же он не прятался, когда спускался в долину?
Снова и снова я изучал следы, сравнивая их, и наконец всё понял. Недаром всё-таки читал я романы про всяких следопытов!
Следы сюда были сделаны раньше, обратные - позже. Белотелов мог попасть в Золотую долину только немногим раньше нас, то есть уже в темноте, когда его никто не мог видеть, и поэтому шел, не прячась. Обратно он чуть ли не полз под деревьями, значит, он возвращался отсюда вчера утром или днём и всё время боялся, что его увидят. Ясно?
А отец ещё ругал меня за любовь к приключенческим романам и говорил, что я читаю всякую дрянь! Вот тебе и дрянь!
Но что же за тёмные дела здесь у Белотелова, которые заставляют его прятаться и ползать на брюхе?
Мне хотелось поделиться поскорее своим открытием с ребятами, но ни того, ни другого у хижины не было. Лёвку я нашёл в лесу за странным занятием: он выслеживал пчёл.
Оказывается, в этот день в лесу появились пчёлы. Они жадно набрасывались на каждый подснежник, и Лёвка хотел узнать, куда они уносят взяток, чтобы найти их гнездо и конфисковать мёд. Он всё-таки твёрдо решил по примеру того пророка перейти на питание акридами и диким мёдом.
Он бродил за пчелой от цветка к цветку и ждал, когда Она наберёт на лапки полные корзиночки цветочной пыльцы. Как только пчела взлетала, чтобы нести очередную ношу к себе домой, Лёвка бросался бежать за ней. Но из этого ничего не получалось, так как пчела моментально исчезала.
- Они летают, как пули, - пожаловался Лёвка, - никак не догонишь.
Я проследил взглядом за полётом пчелы и улыбнулся:
- Это же очень просто, Большое Ухо. Не надо за ними бегать, а надо только смотреть, в какую сторону они летят.
Я присоединился к Лёвке, и мы открыли, что почти все пчёлы улетают со своим грузом в одном направлении. Мы пошли туда же и набрели на дерево, над которым пчёлы вились и гудели.
Лёвка обрадовался, сел на землю и стал разуваться.
- Сейчас я вас покормлю медком, - приговаривал он. - Ты пробовал когда-нибудь свежий мёд? У, объеденье!
Я пытался отговорить Лёвку от этой затеи, убеждая, что у пчёл с весны не может быть никакого мёда, но он уверял, что они ещё с осени делают большие запасы, и этого мёда у них сейчас пуда два, не меньше.
Любитель дикого мёда отыскал в лесу гнилушку, разжёг её и сказал:
- Это у меня будет дымокур.
Я остался внизу, а Лёвка полез с головёшкой на дерево.
- Васька! Да здесь кто-то улей привязал!
Вдруг Лёвка вскрикнул и начал шипеть, как рассерженный уж. С дерева упал его дымокур, а за ним, ломая ветки, свалился и наш пророк. И быстрее пули исчез в чаще.
Пчёлы накинулись на меня, и я тоже вынужден был броситься в кусты, оставляя на сучьях клочья одежды и своего командирского авторитета.
Пчёлы до того разозлились, что Лёвке пришлось добираться ползком до злополучного дерева, где лежали его ботинки.
- А хорошо бы попробовать медку, правда, Вася? - чмокал Лёвка распухшими губами.
Меня же теперь занимало другое: кто мог привязать на дерево колоду? Не пчёлы же её туда затащили? Может, там оставили её наши далёкие предки, о которых в истории сказано, что они занимались охотой, рыбной ловлей и пчеловодством?
- Лёвка, а колода была старая или нет?
- Не старая и не новая! Но привязана недавно: мочальная верёвка ещё совсем жёлтая.
Выходит, Золотая долина не так уж необитаема, как мы думали. Не Белотелов же, в самом деле, лазает здесь по деревьям и привязывает колоды!
Хотелось посоветоваться на этот счёт с Димкой, но он всё ещё не возвращался. Я уже начал всерьёз беспокоиться. Но Лёвка усмехнулся и объявил, что Дублёная Кожа, наверно, пошёл за женщиной.
- Он ещё утром говорил мне об этом! «Нам нужна женщина, Большое Ухо, - сказал Димка, - и не будь я Дублёная Кожа, если не приведу её сегодня же к нашему очагу».
И ещё, по словам Лёвки, Димка вспоминал про какого-то Скраффа Макензи и индейского вождя.
Я сразу догадался, в чём тут дело. Скрафф Макензи - это один герой Джека Лондона. Он тоже, вроде нас; ел-ел мучную похлёбку, а потом подумал и решил: «Нет, без женщины плохо дело. Мне нужна скво». Скрафф запряг собак и вскоре появился в становище племени Стиксов. Там он зарезал шамана, убил самого сильного воина по имени Медведь Серебряное Копьё и достал себе такую жену, что все только ахали. Она за Скраффа всё делала.
«Не может быть, - думаю, - чтобы Димка заигрался до того, что всерьёз вообразил себя американцем на Аляске».
Но, оказалось, действительно так. Часа через три Димка вернулся в хижину и, загнав с силой топор в берёзовую чурку, мрачно объявил:
- Если кому нужны жёны, - добывайте сами. Больше Дублёная Кожа на эти дела не пойдёт, - и рассказал нам о том, как было дело.
Километрах в пяти или семи от нашего лагеря он встретил девчонку. Это была, по словам Димки, маленькая рыжая скво, которая занималась не совсем приличным для индейской женщины делом: собирала подснежники. Димка предложил ей пойти с ним. Она спросила: «Куда и зачем?» Он сказал, что нам нужна женщина. Она опять спросила: «Зачем?» - «Чтобы разжигать костёр, варить пищу, кормить собак и грести, если нам вздумается плыть на лодке», - пояснил Димка. На это девчонка заявила, что она пока ещё не дура, чтобы наниматься в батрачки. Димка разъяснил ей, что не в батрачки, а в жёны. Она опять своё: таких жён нынче нет, чтобы их вместо батрачек держали. И пошла, и пошла отчитывать Димку и обозвала его напоследок глупым дураком. Димка этого не стерпел и пригрозил ей, что всё равно купит её у вождя племени за палочку малинового чаю и стакан самосаду.
- А если в вашем племени есть какой-нибудь храбрый воин, который посмеет за тебя вступиться, то передай ему, чтобы он простился с родными и знакомыми, так как часы его сочтены. Один бледнолицый, по прозванию Дублёная Кожа, раскроит ему сегодня у костра череп вот этой секирой, - и Димка хлопнул ладонью по своему топору.
- Это уж не у тебя ли дублёная кожа? - рассмеялась ему прямо в лицо рыжая скво. - Подумаешь, какой храбрый! А я и не знала…
В общем, Димка вёл себя так, как подобает по законам Аляски.
- Надо было всё-таки её похитить, Дублёная Кожа! - я подумал, что Димка сейчас расхохочется и скажет, что всё это он придумал. Но он не смеялся, а совершенно серьёзно спросил меня:
- А как их похищают?
- Очень просто. Хватаешь женщину в охапку левой рукой, закрываешь ей рот поцелуями, а правой рукой отстреливаешься от преследователей.
- Ты забываешь, Молокоед, что у меня не было ружья, - возразил Димка. - А потом она такая толстая - толще нашего интенданта, всё равно бы не дотащить.
- А ты бы выбрал потоньше, - заметил Лёвка.
- Чего сам не идёшь? - вспыхнул Димка. - Шёл бы, да и выбирал. Ты же интендант, а не я. Лежит у костра, пузо наедает…
И опять запахло дуэлью.
Я успокоил их и послал Лёвку поискать в лесу каких-нибудь корешков: должны всё-таки быть съедобные.
Через полчаса он появился в хижине… с маленькой скво. Она, оказывается, не ушла в свой вигвам, а стала выслеживать в лесу храброго воина, по имени Дублёная Кожа.
- Заходи! - пригласил её Лёвка. - Ты не бойся - это Васька с Димкой.
Я освободил своё место у огня, и она села на камень, как будто сидеть у костра для неё - самое привычное дело. У девочки были маленькие зубки, синие глаза, вроде васильков, и вся голова её была рыженькая и пушистая.
- Вы очень похожи на белку, - откровенно признался я.
- Не знаю, что это всем вздумалось называть меня на вы. Этот, - кивнула она на Димку, - выкал, теперь ты выкаешь. Меня все зовут - ты.
Вот правильно отбрила! И что это меня дёрнуло величать её на вы? Кому-кому, а нам с Димкой в точности известно, что в Доусоне и других местах, где бывал Джек Лондон, женщину называют на ты.
- А что вы здесь делаете?
- Мы ищем золото, - сказал важно Лёвка, хотя за разглашение тайны ему стоило отрезать язык.
- Золото? - удивилась и обрадовалась Белочка. - И только втроём, без взрослых? Примите и меня к себе, а? Только я хожу в школу и буду прибегать к вам после уроков, ладно?
- Хорошо, Рыжая Белка. Мы примем тебя к себе, но только при одном условии…
И когда она весело открыла на меня васильки, я добавил:
- Ты дашь нам клятву, что ни отцу, ни матери, - никому не скажешь про нас и про то, чем мы здесь занимаемся.
- Ой, что ты, что ты! - закричала она. - Да разве можно об этом говорить! Если узнают отец или мать, что я сюда к вам бегаю, мне такое за это будет, что не обрадуешься.
- Это почему же? - спросил Димка.
Её васильки стали большие-большие, и она приставила палец ко рту:
- Потому, что все говорят, будто здесь очень нехорошее место. Тут живёт, маленький старичок, который от всех прячется, а от него никак не спрячешься.
- Может быть, это леший? - ехидно спросил Димка.
- Не веришь, да? - живо повернулась к нему Белка.
И она дала «честное пионерское», что её мать сама видела этого страшного старичка. Её отец тоже ходил в Золотую долину с ружьём, чтобы поймать старичка, но где же его поймаешь, если он прячется, а сам всех видит.
- Сюда бы истребительный батальон прислать, - сказал Лёвка. - От него бы он не спрятался.
Белка согласилась, что это было бы хорошо, но истребительного батальона здесь нет, и вообще Золотая долина - это такая глушь, где, наверно, и живут только разные старички.
Мне почему-то стало страшно, и я сразу вспомнил колоду с пчёлами, привязанную на сосне.
- С нами ты не бойся, Рыжая Белка, - успокоил я девочку. - Мы не первый раз на Тропе и видали всяких старичков.
Она засмеялась и даже захлопала в ладоши:
- Ой, какие вы смешные! Настоящие психи - мне даже нравится. Только один и есть тут нормальный человек - он! - кивнула она на Лёвку.
Мне это показалось очень обидным, Димка тоже надулся.
- А почему ты зовёшь меня Рыжей Белкой? Я - Нюрка.
- У нас такой обычай, - вмешался Лёвка, который уже завоображал. - Всем нам присвоены особые имена: Васька - Молокоед, Димка - Дублёная Кожа, я - Фёдор Большое Ухо. Ну, а ты теперь будешь Рыжая Белка. Белки у нас ещё не было.
Девочка посидела немного у нашего костра и попрощалась, пообещав приходить.
- Вот тебе и скво! - ехидно сказал Лёвка. - И пищу приготовила, и собак покормила, и на лодке покатала.
Но мне показалось, что Лёвке стало грустно после ухода Белки. Да и всем нам было жаль, что девочка так мало побыла у нас и не осталась, чтобы разделить с нами суровую жизнь золотоискателей.