Когда мы проснулись, солнце уже шло по своей Золотой Тропе. Мы выскочили из хижины и побежали к реке умываться. Но берег был обрывистый, нам пришлось пройти вниз по течению не один десяток метров, прежде чем удалось спуститься к воде.
- Осторожнее! - вскричал Димка, когда Лёвка собирался ступить на край берега.
В ту же секунду огромная глыба глинистой почвы с шумом обрушилась почти у нас под ногами. Не сделай Димка своего предупреждения, наш Фёдор Большое Ухо барахтался бы теперь, как щенок, в стремительном жёлтом потоке, и вряд ли мы смогли бы его спасти. Мы невольно попятились от реки и оглянулись вокруг.
Вода с такой силой ударялась о берег, что он обрушивался у нас на глазах. На той стороне, прямо из воды поднимались голые скалы, напомнившие мне ущелье реки Сакраменто, через которое Малыш Джерри гонял по канату подвесную тележку. Но если бы протянуть канат над Зверюгой, пожалуй, Малыш не рискнул бы по нему прокатиться.
«Этот каньон, - подумал я, - не уступит знаменитому Большому Каньону в Калифорнии на реке Колорадо».
Снега в Золотой долине уже не было. С гор мчались, стуча камнями, мутные потоки, а с утёсов на той стороне падали водопады. Река так вздулась, что на неё страшно было смотреть. Огромные тёмные воронки с шумом ходили по жёлтой воде. Вырванные с корнем деревья ныряли в бурной пучине, как лёгкие пробковые поплавки.
- Теперь понятно, почему тут гибли экспедиции, - сказал я. - Это не река, а настоящая Зверюга.
- Правильная река, - подтвердил Димка.
Я представил в этой стремнине плот, на котором мы переправлялись через Выжигу, и меня пробрала дрожь.
- Мы-то ведь в реку не полезем, правда, Молокоед? - опасливо спросил Лёвка.
- Не знаю. Может случиться и так, что придётся переправиться на тот берег.
- На плоту?!
- Может, и на плоту.
- Нет уж, дудки! Вы переправляйтесь, а когда будете тонуть, я брошу вам трос.
Вот чечако! И зачем только мы его с собой взяли!
Прежде чем начинать поиски золота, надо было поплотнее позавтракать, но хлеба уже не было, мяса оставалось на один раз, и это заставило нас подзадуматься.
- Ничего, - сказал я. - Никто из тех, о ком писал Джек Лондон, не брал с собой на Тропу хлеб. Они пекли пресные лепёшки из муки. А мука у нас пока есть.
Дело это было для меня новое, но не боги лепёшки пекут! Я развёл тесто, посолил его, смазал сковородку маргарином и, когда она раскалилась и заворчала, стал бросать на неё тесто по три ложки сразу, отдельными блинами, чтобы можно было есть всем троим одновременно. Получилось хорошо: и не подумаешь, что я никогда не стряпал.
- Правильные лепёшки! - похвалил мою стряпню Димка. - Ничего вкуснее в жизни не едал.
Пока я ходил вдоль берега, соображая, где нам сделать первую промывку, Димка стал наводить порядок в хижине. Он притащил с берега выброшенную рекой доску и, ловко примостив её на двух парах колышков, сделал невысокий стол. Потом отыскал три больших плоских камня и расставил их вокруг стола вместо стульев. В стену набил гвоздей и развесил на них одежду и снаряжение.
При этом он деловито прищуривал левый глаз и каждый раз прикладывался им то к доске, то к колышку, то к гвоздю, проверял, чтобы всё у него было сделано правильно и точно.
- Что ты прицеливаешься, - засмеялся Лёвка, когда Димка, закрыв левый глаз, держал против себя на вытянутой руке сковороду. - Из сковородки, что ль, стрельнуть собираешься?
- Не понимаешь ничего, так молчи! - сказал Димка и стал выпрямлять дно сковороды на камне.
Мне очень нравилась эта Димкина привычка прицеливаться к каждой вещи прищуренным глазом, и я сам иногда невольно начинал проверять прямизну карандаша, ложки или чего-нибудь другого, что попадало в руки. Так я сделал и теперь: прибил портрет Джека Лондона на стену прямо против двери и, прищурившись, посмотрел, правильно ли укреплён портрет.
«Друг всех смелых и отважных» смотрел, полуобернувшись куда-то влево, и по его сильному лицу, с массивным подбородком и упрямыми глазами, видно было, что он думает о Мэйлмуте Киде, Ситке Чарли и других отважных и смелых, вроде нас.
Мы вышли с Димкой из хижины и направились вверх по течению Зверюги, куда показывал нам глазами Джек Лондон, а Фёдора Большое Ухо оставили сторожить лагерь от волков и индейцев.
Дядя Паша правильно рассказывал о Золотой долине: здесь не было ни одного ровного места, всё какие-то ямы, да буераки, заросшие травой и молодыми берёзками. Видно было, что здесь, когда-то давно, уже побывали люди, и не один золотоискатель, вроде нас, с замиранием сердца смотрел на дно своего лотка или сковородки.
- Давай попробуем, копнём! - предложил Димка.
Мы спустились в одну яму и, счистив дёрн, набрали в лоток и сковородку несколько лопаток жёлтой, глинистой земли. Потом мы побежали к реке и начали промывать землю: Димка в лотке, я в сковородке. После промывки остались только мелкие камешки и какая-то глиняная штучка, похожая на кукиш.
Мы брали пробы и у самой воды, и повыше ям, но всё напрасно.
- Так дело не пойдёт, Молокоед. Надо искать золото как-то по-другому. А у нас с тобой получается мартышкин труд.
- Ты прав, Дублёная Кожа. Надо найти сначала способ, а потом уже искать золото.
Я стал вспоминать всё, что написал по этому поводу Джек Лондон, и любимый писатель не подвёл меня и на этот раз. У него очень хорошо описано, как один человек, по имени Билл, искал в Золотом Каньоне жилу. Он был, наверно, очень хитрый, этот Билл, и нашёл жилу очень просто. Выбрал у реки ровный зелёный холм и принялся вдоль его подножия копать ямки. Из каждой ямки он брал пробу и считал, сколько каждая ямка дала ему золотинок. У него получилась интересная вещь. Когда Билл брал пробы из ямок вниз по ручью, то золотинок становилось всё меньше и меньше, и исчезли, наконец, совсем. Тогда Билл повернул вверх по ручью, и золотинок в каждой ямке стало попадаться всё больше и больше, а потом опять меньше, пока Билл не дошёл до такого места, где уже ничего не было, кроме глиняных кукишей, вроде нашего.
«Ага, Сударыня Жила! - сказал тогда Билл. - Теперь-то я до тебя доберусь!»
Он вернулся к ямке, из которой добыл больше всего золотинок, встал против неё лицом к холму, провёл по нему воображаемую линию и как бы опустил от вершины холма перпендикуляр к своим ямкам. «Где-то там наверху, у конца перпендикуляра, - подумал этот хитрец, - должна быть жила». И стал копать второй ряд ямок, потом третий и так далее.
Чтобы Димке был более понятен способ Билла, я нарисовал ему на песке рисунок.
Короче говоря, у Билла получился равнобедренный треугольник, и в его вершине он докопался до жилы, где этого золота было больше, чем кварца.
- Так это же очень просто! - удивился Димка.
Мы пошли вдоль ручья, нашли хорошенький холм и стали копать вдоль его подножия ямки. Плохо только то, что ни одной золотиночки в ямках не было.
Стали копать второй ряд, потом третий. Ряды ямок у нас тоже, как и у Билла, становились кверху короче, и я сказал:
- Получается треугольник. Ну, Сударыня Жила! Теперь-то мы до тебя доберёмся!
Но Димка вдруг бросил работу, зажмурил левый глаз и стал проверять прямизну черенка у лопаты.
- Знаешь что, Молокоед! У нашего треугольника обе стороны будут равны и углы при основании будут равны. Но клянусь тебе перпендикуляром, что в вершине угла «С» никакой жилы не будет.
Я и сам уже думал, что раз признаков золота в ямках нет, то и жилы на холме нет, но не хотел сознаваться в этом Димке.
- Тогда знаешь что, Дублёная Кожа? Пойдём сначала чем-нибудь подкрепимся и двинемся вниз по реке.
- Правильное слово, Молокоед! Позавтракаем и снимемся с бивуака.
Когда мы вернулись в хижину, наш интендант сидел у костра, жарил в золе лепёшки и тут же ел. Рядом с ним лежал почти пустой мешочек из-под муки.
- Ты что же, Лёвка, неужели всё съел? - возмутился я.
- Как всё? - спокойно ответил этот ничтожный снабженец. - Не всё. Ещё соль осталась!
Вот свинья, а? Обрёк нас своим обжорством на голодную смерть, да ещё и шуточками занимается! Интересно, что бы с ним сделали на Клондайке, если б он там у кого-нибудь муку съел? Там не стали бы критикой и самокритикой заниматься?
Димка снова хотел броситься на Лёвку, но я сказал, что если уж им так хочется драться, то пусть идут на обрыв и дерутся по всем правилам.
- Пошли! - махнул рукой Димка.
- Идём! Думаешь, испугался!
Я поставил обоих противников над обрывом Зверюги и дал в руки палки одинаковой величины.
- Представьте себе, что у вас в руках шпаги. Вы можете ими делать друг другу колотые, рваные и рубленые раны: кому какие больше по душе. Дуэль заканчивается, если один из вас упадёт в воду и пойдёт ко дну. Тогда я беру вот этот трос, делаю на нём вот такую петлю и любого, кто останется в живых, вздёрну на первом же дереве.
Я сказал это для того, чтобы отбить у них охоту драться. Мэйлмут Кид уже проделал однажды такую штуку с Беттлзом и Лон-Мак-Фэйном, которые вот так же хотели затеять дуэль на краю проруби. Беттлз и Лон увидели, что им нет никакого расчёта драться, раз оба отправятся на тот свет, и разошлись. Но Димка и Лёвка до того рассвирепели - сначала из-за Любки, а потом из-за муки, - что не испугались и моего троса.
Дублёная Кожа встал в боевую позицию и первым, как положено по правилам, нанёс Фёдору Большое Ухо колотый удар в живот. Но Лёвка никогда не знал никаких правил: он не стал наносить Димке ни колотых, ни рваных, ни рубленых ран, а как треснет его палкой с левой руки, Димка так и полетел в воду. Мне, вместо того, чтобы вешать Большое Ухо, пришлось бросить конец троса Дублёной Коже и тащить его вдоль обрыва к такому месту, где его можно было бы вытянуть на берег.
Мы едва-едва выволокли Димку: он стал совсем длинный и очень тяжёлый. Его пепельные волосы потемнели и залепили всё лицо, а веснушки стали почему-то чёрные, глаза тоже почернели: не то от холода, не то оттого, что Димка совсем озверел от злости на Лёвку. Утопленник лежал на берегу, не шевелился, не говорил, а только плевался водой.
- Давай будем делать ему искусственное дыхание, - предложил Лёвка.
И не успел я ответить, как он перевернул Димку лицом к земле, положил животом к себе на колено и что есть силы стал давить ниже спины.
Дублёная Кожа сразу ожил. Он вскочил на ноги и, обдавая Лёвку искрами бешенства, бросился на него с кулаками.
- Ты что, очумел? - отмахивался от него Лёвка. - Я же по инструкции действую… Вот, пожалуйста…
Лёвка отбежал на несколько шагов от буйного утопленника и, вынув из кармана книжечку, показал ему «Инструкцию общества спасения на водах с шестью картинками».
Димка сел на песок, и его стало рвать.
- Вот видишь, а ещё дерёшься, - назидательно заговорил Лёвка. - Ведь помогло, а? Помогло?
Когда Димке полегчало, я стал его отчитывать:
- Что же ты сразу свалился?! Разве ты не помнишь, как дрались над пропастью Печорин с Грушницким? Как только Грушницкий выстрелил, Печорин сразу сделал вперёд три шага, чтобы не свалиться в пропасть.
- Да, Грушницкий был правильный боец, а это же - Федя! Разве он понимает что-нибудь в дуэлях?
И, верно, если бы Печорина трахнуть так палкой, он, пожалуй, сразу слетел бы в пропасть, и не было бы тогда никакого «Героя нашего времени», потому что Лермонтову не о ком было бы и писать.
Я предложил противникам подать друг другу руки в знак примирения, и они, хотя и неохотно, помирились.
Но зато потом мы чуть не умерли от смеха. Вот была дуэль! Такого удара, какой нанёс Димке Фёдор Большое Ухо, пожалуй, не сумел бы сделать ни один из трёх мушкетёров.
Смех - смехом, а есть было нечего, и нам, как и многим другим, вставшим на Тропу, стала грозить голодная смерть. Я перемерил чашкой остатки муки, - всего четыре чашки! О лепёшках теперь нечего было и мечтать.
- А если подмешать в муку тёртой сосновой коры? - предложил Димка. - Наши предки во время голода, говорят, из тёртой коры даже пироги пекли.
- Ну, вот ещё! - проворчал Лёвка. - Лучше мы будем есть акриды и дикий мёд.
И он принялся рассказывать нам, что жил когда-то один пророк, который очутился в пустыне совсем без еды. И, представьте, не умер от голода, а прожил там, как король, и даже поправился на три килограмма. Этот чудак, оказалось, питался только акридами, то есть саранчой, и диким мёдом.
- Если хотите знать, - заключил Лёвка, - саранча и дикий мёд - это самая святая пища.
- Ты эти бабушкины сказки брось! - рассердился Димка. - Обжора! Я предлагаю разделить остаток муки на троих и готовить каждому отдельно.
- Это не дело, Дублёная Кожа! Мы не хищники с Клондайка, чтобы рвать друг другу глотки из-за лишнего куска. Делить ничего не будем: всё у нас должно быть общее. Из этой муки будем пока варить похлёбку, а там что-нибудь придумаем.
Я успокаивал ребят, а сам едва держался на ногах. С самого утра меня знобило, болела голова, но я крепился, сколько мог. Теперь мне стало совсем нехорошо, и я вынужден был лечь на нашу постель.
- Мне что-то нездоровится, Дублёная Кожа, - сказал я, кутаясь в одеяло и стуча зубами от озноба. - Дай мне аспирину из аптечки да подбрось дров в костёр.
Димка разжёг посредине хижины такой огонь, что, казалось, всё вокруг сейчас вспыхнет, а я не мог согреться. Меня трясло всё сильнее, и я почти не в состоянии был говорить.
- Ты, наверное, простыл вчера на Выжиге, - сказал Димка, - и теперь у тебя - грипп.
Но я-то знал, что это не грипп. У меня началась золотая лихорадка.
Я поманил к себе глазами Димку и, когда он наклонился надо мной, высказал ему свою последнюю волю.
- Мое дело плохо, Дублёная Кожа, и, может быть, ты слышишь мои последние слова. Слушай же меня внимательно. Ты был мне хорошим другом, Дублёная Кожа… Помнишь, как я срезался по арифметике и тебе дали записку, чтобы ты отнёс её моей матери?.. Ты её не отдал маме, а проглотил, чтобы скрыть все следы. И часто ты выручал меня, потому что всегда был настоящим другом. А теперь моя песенка спета, Дублёная Кожа.
Мне стало так жаль себя, что горло у меня перехватило, и мне стало стыдно перед товарищами за свою слабость. Я вспомнил, как разговаривал в свой предсмертный час Мэйсон с Мэйлмутом Кидом и продолжал:
- Напрасно ты говоришь мне о гриппе, Дублёная Кожа: меня не обманешь. У меня - золотая лихорадка, и я в лучшем случае протяну два или три дня. Но вы около меня не задерживайтесь… Это ни к чему, а вам надо идти искать золото. Это ваш долг… Вы не имеете права жертвовать им ради меня. Не забывайте, что танки для Красной Армии дороже Молокоеда.
Димка начал что-то говорить, но у меня в глазах пошли зелёные и красные круги, и я ничего не услышал.
Когда я очнулся, Димка с Лёвкой всё ещё сидели на нарах и смотрели на меня. У Лёвки на глазах были слёзы, и он всхлипывал, совсем как маленький.
- Ты что плачешь, Лёвка? - спросил я, и сам удивился тому, что у меня появился голос. - Мне уже лучше, и скоро я встану вместе с вами на Тропу.
Они дали мне ещё аспирину, потом согрели кофе. Лёвка сам сбегал с кружкой в речку и плеснул холодной воды в котелок, чтобы осела гуща.
- Я же вам приказал, чтобы вы оставили меня здесь и уходили…
- Нет, Молокоед, - возразил Димка, - это было бы не по-товарищески. Ведь мы же советские люди, а не сыны волка из Калифорнии или с Аляски.
- Но я же вам приказал, и вы обязаны были выполнить приказ командира.
- Приказ, конечно, есть приказ. Но не забывай, Молокоед: советские бойцы не бросают командиров на поле боя.
Хотя эти Димкины слова и шли вразрез с Джеком Лондоном, но мне они понравились. Я бы тоже никогда не бросил Димку или Лёвку одного умирать в чьей-то хижине.
Весь день Димка и Лёвка так и просидели около меня. Лёвка, хоть и обжора, но тут не позволил Димке даже прикоснуться к муке.
- Это - Молокоеду! Мы здоровые, а его надо поддерживать.
И они легли спать голодные.
Утром мне стало лучше. Я попросил Лёвку достать книгу профессора Жвачкина «Полезные и вредные растения» и пойти в лес организовать что-нибудь для обеда.
Пока он ходил, мы развели костёр и поставили на огонь мучную похлёбку. Котелок уже кипел, а Лёвки всё не было.
- Лёвка! - закричал Димка, и сразу во всех концах долины протяжно застонало: «а-а», «а-а!»
- Место, действительно, проклятое, - засмеялся Димка. - Не то черти кругом засели, не то лешие.
Лёвка прибежал испуганный и, оглядываясь на лес, спросил шёпотом:
- Вы слышали? Они как сгайкались вон там, в лесу…
- Кто?
- Не знаю… Их много-много… И чего они гайкали: ловили, что ль, кого-нибудь?
- Тебя, труса, ловили, - расхохотались мы, и, чтобы наш интендант не боялся ходить в лес на заготовки, Димка закричал, приставив ладони рупором ко рту: - Э-ге-ге-гей!
- Е-е-е-ей, - откликнулись скалы на том берегу.
- Эй-эй-эй! - донеслось из леса.
А потом это «эй» послышалось уже где-то совсем далеко.
- Вот так штука! - удивился Лёвка. - А я чуть от страха не умер. Бежал так, что почти все корешки растерял.
Книга профессора Жвачкина мало помогла нашему интенданту. Сырые древесные корни да свежая сосновая хвоя - вот и всё, что он принёс.
- А хвою-то зачем? - спросил я.
- Чтобы цингой не заболеть. Зелень, она, знаешь, полезная. Об этом и профессор Жвачкин пишет.
- Вот мы тебя и будем хвоей кормить, - мрачно засмеялся Димка. - Тебе её сварить или в сыром виде есть будешь?
Лёвка выложил свои коренья.
- Вот это берёзовые, - говорил он. - Берёзка совсем молоденькая была. Вот это черёмуховые. А это даже и сам не знаю, от какого дерева - не то ольха, не то ещё что, но не должно быть, чтобы вредное.
Я выбросил всю эту «еду» и сказал:
- Придётся питаться мокасинами и ремешками. На Клондайке, когда у людей еды не было, они всегда варили мокасины и ремни.
Мы искрошили на мелкие кусочки Муркин ошейник, отрезали по порядочному куску от своих мокасин и высыпали всё это в мучной отвар.
А пока варился мокасиновый суп, я взял у Лёвки книгу профессора Жвачкина и стал читать.
Профессор писал, что к числу полезных растений относятся картофель, капуста, лук, редька, хрен, салат, морковь, а также большинство злаков, как-то: пшеница, ячмень, рожь и другие. Но, - тут же предупреждал профессор, - и полезные растения могут стать в определённых условиях вредными. Так, например, картошка, если она сгнила, может стать вредной и, наоборот, если гнилую картошку перегнать на спирт, то она опять будет полезной.
Я подумал про этого профессора: «Наверно, он насосался спирта и писал свою книгу под градусом. Кто же издал это сочинение профессора Жвачкина?» Посмотрел на обложку, а на ней написано: «Сельхозгиз». Вот, здорово! Такой книги, действительно, не достаёт нашим колхозникам: только из неё они, наверно, и узнают, что капуста, лук и пшеница - полезные растения!
- Посмотри, Молокоед, - сказал Лёвка, - может быть, уже сварилась собачья упряжь?..
Ну разве можно так выражаться!
Я бросил на Лёвку уничтожающий взгляд и продолжал изучать труд профессора Жвачкина. Дальше профессор писал, что вредных растений, как таковых, вообще не существует (ешь, что попало! - В. М.), что вредными люди называют по невежеству своему такие растения, которые на самом деле очень полезны: например, белена, крушина, волчья ягода.
«Ну, - подумал я, - товарищ Жвачкин определённо белены объелся», - и бросил его «труд» в костёр.
Мокасины и Муркин ошейник варились так долго, что мы не выдержали и стали есть их, макая в соль. Мокасиновый суп пришлось вылить - от него за версту несло собакой. Конечно, и мокасины были не еда, но не мы первые, не мы последние. Питались же ими старожилы Клондайка, а мы чем хуже?
Джек Лондон ещё в 1899 году писал, что, когда человек уезжает в дальние края, он должен забыть все старые привычки и обзавестись новыми. Если раньше ты ел мясо, привыкай есть сыромятную кожу. И чем скорее ты это сделаешь, писал Джек Лондон, тем лучше - иначе тебе будет плохо. Мы с Димкой ко всему привыкнем, а вот как Лёвка?