В трех кварталах от Десятицентового музея на башне церкви Иисуса Христа джокер зазвонил в колокол, оповещая о наступлении полуночи.

– С днем рождения нас, с днем рождения нас. С днем рождения, Странность, с днем рождения нас.

Пение звучало фальшиво и надтреснуто.

– Посмотрите, какие подарки я нам принес, – сказало оно.

Тяжелый пистолет 38-го калибра, зажатый в руке Странности, отдаленно поблескивал, отражаясь в ее защитной маске. Искорки света от диорамы Джетбоя играли на стволе и безумно мерцали на стальных решетках маски. Вмешательство разбило холодный блеск, будто дешевый спектроскоп, на бледные, тусклые цвета.

Эван мог посмотреть на пистолет и сделать вид, что это просто фантазия, что-то, увиденное по телевизору. Он почти представил, что кто-то другой поднимает его.

(Шестнадцать лет. Шестнадцать лет боли в этом отвратительном теле), сказал Эван своим внутренним голосом.

(Эван, пожалуйста, не делай этого. – Голос Пэтти. Сейчас она была Субдоминантом, для нее вечная боль Странности слегка ослабела. – Я лишь прошу тебя оставить это. Я возьму Странность на себя, пока Джон не будет готов. Ты можешь перейти в Пассив и отдохнуть).

Эван не обратил на нее внимания. Где-то внизу она слышала Джона, последнего из трио личностей, составляющих Странность. В данный момент Джон был Пассивен и находился в глубинах странного, запутанного разума, где мучения Странности казались лишь слабой волной прилива. Пассивная личность все слышала, но не могла вмешиваться. Пассивный мог поделиться потоком своих мыслей с остальными или же скрыть их; остальные могли его слушать или игнорировать – по желанию. То, что Джон не применял никаких усилий, чтобы сейчас скрыть свои чувства, говорило им больше, чем сами его мысли.

(…черт возьми засранец не может терпеть боль так как я ни капли долбаной храбрости творческая чувствительность Пэтти это может и нравится, но мне чертовски надоели эти жалобы боль ощущают все а не только он неужели он не понимает какой силой мы обладаем…)

(Нет, Джон, – отправил Эван ему свои мысли. – Я не понимаю эту силу, и мне нет до нее дела. Я хочу остаться один. Один. Я люблю вас обоих, но быть запертым здесь…)

Эван замолчал. Странность всхлипывала от переполняющих ее эмоций. Эван поднял левую руку Странности. Она почти полностью принадлежала Джону, хотя сквозь грубую кожу явно проглядывал мизинец Пэтти и большой палец Эвана – здесь кожа была цвета кофе с молоком. Рука сопротивлялась – Пэтти пыталась вытолкнуть его с места Доминирующего и занять тело. Эван сконцентрировался. Рука поднялась и откинула назад тяжелый капюшон плаща Странности. Странность издала стон, ее пальцы болезненно скрючились, стаскивая защитную маску, сухожилия растянулись.

Легкое дуновение воздуха из кондиционера болезненно коснулось щек Странности, как и всего остального тела. Эта прохлада ощущалась, будто ледяная вода, попавшая на больной зуб. Без маски пистолет в другой руке Странности стал казаться еще более настоящим, зловещим и одновременно убедительным. От него пахло смазкой, порохом и насилием.

Прошло три часа после закрытия, и в Джокертаунском Десятицентовом музее было тихо, не считая звуков в голове Странности, и темно, за исключением светящейся диорамы Джетбоя, переливающейся разными цветами. Джетбоя изобразили во время атаки. Эван делал большую часть восковой скульптуры для этой выставки, работая в те немногие часы, когда он становился Доминантным и мог действовать обеими руками почти свободно. Хотя Пэтти и Джон утверждали, что это просто у него в голове, Эван не мог работать руками Пэтти или Джона. В них не было легкости.

Лишь в редкие моменты Эван мог почти не обращать внимания на постоянную неспешную трансформацию Странности, мог почти поверить, что он снова стал одним человеком, а не тремя слившимися телами, части которых все время движутся и меняются.

(Одним, – с сочувствием отозвалась Пэтти. – Я понимаю, Эван. Всем нам хотелось бы этого, но это невозможно.)

Эван приоткрыл рот Странности. Губы были тонкими и жесткими: губы Джона. Эван засунул ствол 38-го в рот Джона и закрыл его. У отполированного металла был резкий привкус.

Голос был нежным и шел откуда-то сзади. Эван проигнорировал его и попытался согнуть указательный палец Странности. Понадобится лишь малая доля огромной силы Странности. Лишь крохотная частица. Одно малейшее движение, и Эван найдет свое забвение. Уединение.

(Эван, я люблю тебя. Помни это, несмотря ни на что. Я люблю тебя, и Джон тоже любит тебя.)

– Эван, мне кажется, у тебя мой пистолет. Я купил его для защиты, а не для этого.

(…не может даже спустить курок, не может решиться на единственное, чего так хочет…)

Внутри Эван всхлипнул. Рот Странности открылся. Рука, державшая пистолет, опустилась вниз, вдоль его массивного тела.

Странность повернулась к Чарльзу Даттону, стоявшему в дверях комнаты Джетбоя. Эван знал, что видит джокер: тающие восковые щеки, мозаику, комковатое лицо, которое частично принадлежало Эвану, частично Пэтти и частично Джону. Кожа движется, будто марля, которой накрыли кучу шевелящихся червей. Лицо будет меняться, даже пока он смотрит, черты его будут исчезать и вновь появляться на вязкой, обвисшей коже. Единственным, что объединяет каждую из этих несочетающихся, перекрывающих друг друга частей, станет искривляющее их мучение медленной, непрерывной трансформации.

Даттон даже не моргнул. Но опять же, ему приходилось смотреть на собственное лицо живого мертвеца каждый день.

– Даттон, – проговорила Странность. Даже ее голос был разбитым и грубым, будто у монстра из дешевого кино. – Просто это так больно… – Эван чувствовал, как по их изуродованным щекам течет влага. Левая рука (теперь полностью принадлежащая Пэтти) поднялась и вытерла слезы.

– Я знаю, – сказал владелец Десятицентового музея. – Я знаю и сочувствую. Но вряд ли ты действительно считаешь, что это единственный выход. Можно мой пистолет? – Мертвецкий джокер протянул руку.

Странность снова посмотрела на пистолет. Эван колебался, пытался контролировать сильные меняющиеся мышцы. Он все еще мог поднять пистолет, приставить дуло к жуткому, изуродованному виску Странности и сделать это. Он мог. Пэтти старалась заставить его вернуть пистолет Даттону. Эван продолжал держать его, хотя он оставался внизу, у бока Странности. Даттон пожал плечами.

– Вечером я видел диораму Атланты, – сказал он. – Отличная работа, особенно то, что ты сделал с фигурой Хартманна. Руки мне понравились даже больше, чем лицо, – как он пальцами хватается за подиум, хотя Хартманн не обращает внимания на всю бойню позади него. Это добавляет напряжения всей картине.

Рука, принадлежащая Пэтти, невольно дернулась. Из груди Странности вырвался локоть, прорывая мышцы и натягивая плащ, а затем снова исчез.

– Его сломали, – неспешно заявил скрипучий голос Странности. – Против него устроили заговор. Сенатор не был виноват. Он хотел помочь. Он переживал, он просто был… хрупким, и они это знали. Они сделали все, чтобы сломать его.

– Кто сделал, Эван?

– Я не знаю! – Странность отвела мускулистую руку в сторону. Даттон сделал небольшой шаг назад. Выстрел из пистолета, находящегося в этой руке, мог убить.

– Может, Барнетт. Или, точно, этот предатель Тахион.

– Возможно, заговор ненавистников джокеров среди правых. Не знаю. Но они подставили сенатора.

Пистолет снова опустился на бедро Странности. Даттон следил за ним.

– Нет ничего, кроме боли, Даттон, – продолжал Эван. Чертова жизнь любого джокера – это бесконечная, невыносимая темнота. Джокертаун истекает кровью, но никто и ничто не может перевязать его раны. Я – мы – ненавидим его.

– Ты один из немногих, кто принес городу пользу, ты, Эван, и Пэтти, и Джон.

Странность издала короткий ироничный смешок.

– Ага. Мы принесли много пользы. – Ствол блеснул, когда Странность снова начала его поднимать, а затем опять опустила.

– Разве Пэтти хочет этого? Или Джон?

Странность усмехнулась. Капля слизи вытекла из ее ноздри.

– Джон у нас мученик. Его практически восхищают страдания Странности, ведь они делают нас такой возвышенной личностью. А Пэтти… – Голос Странности смягчился, а губы, казалось, даже растянулись в легкой улыбке. – Пэтти цепляется за надежду. Может, Тахион сумеет найти лекарство в перерывах между саботажами среди джокеров, которых он, как сам утверждает, так любит. Может, появится новая вспышка болезни, как это случилось с Кройдом, и разъединит нас.

Кажется, Странность засмеялась, но ее смех вовсе не был веселым. Пистолет соприкасался с плотной тканью плаща Странности.

– Но это все полная чушь, Даттон. Знаешь, в чем вся проблема? В Джокертауне не бывает счастливого конца. Никогда не бывает.

Странность вздрогнула. Огромная деформированная фигура надела капюшон, чтобы закрыть лицо, прежде чем наклониться и поднять защитную маску. Странность вернула маску на свое лицо и уставилась на диораму Джетбоя.

– Все началось здесь. Герой должен побеждать. Какой позор. Ужасный позор.

Кажется, Странность опять обратила внимание на пистолет. Ее рука дернулась вверх, подняла оружие к защитной маске.

– Я не закончил фигуру Хартманна, – сказал Эван.

– Это подождет. Со мной связался источник, утверждающий, что у него есть настоящий костюм Карнифекса для борьбы с той самой ночи. Если я смогу купить его… – Даттон пожал плечами.

– Ты отвратителен, Даттон.

Даттон едва не улыбнулся.

– Как и все общество.

– Отвратителен и циничен, – сказала Странность, ее голос стал более высоким и не таким скрипучим.

Рука, держащая пистолет, дрогнула, затем усилила хватку.

– Чарльз…

Своей худой костлявой рукой Даттон потянулся за пистолетом и положил его в карман костюма.

– Спасибо, Пэтти, – сказал он. – Где Эван?

– Он Пассивен, – ответила Странность. – И останется таковым в течение нескольких дней, если у нас получится его удержать. Он устал, Чарльз, очень устал. – Выпуклые очертания двигались по спине Странности, и из-под маски раздался тихий стон. Затем Странность вздохнула. – Все мы устали. Но спасибо, что выслушал и помог.

– Я не хочу потерять моего художника.

Странность сухо, скрипуче усмехнулась.

– Мне лучше знать. И я думаю, нам пора. Эван, вероятно, теперь нескоро покажется.

Странность отвернулась, под ее темным плащом замелькали тени.

– Пэтти?

Блеснула стальная решетка; она повернула голову к Даттону, но он больше ничего не сказал. Тяжело покачиваясь, Странность пошла дальше. Даттон смотрел ей/ему/им вслед (он так и не решил, какое местоимение тут использовать), пока не закрылась задняя дверь. Джокер снова посмотрел на рекламу Джетбоя, сверкающую в темноте.

– Знаешь, они правы, – сказал он Джетбою. – Ты должен был выиграть, но ты облажался.

Резким ударом Даттон выключил свет в выставочном зале и пошел назад в свой кабинет.

Он запер пистолет в музейном сейфе.

Для мая ночь была прохладной. Тяжелый вельветовый плащ Странности, черный, длиной по щиколотку, был удобным. Холодный фронт отогнал весеннюю влажность и смог подальше к морю.

Воздух был свежим и прозрачным. Пэтти видела огни башен Манхэттена, проглядывающие сквозь старые, низкие и намного более грязные здания Джокертауна. Ночь четырнадцатого мая 1973 года тоже была по-своему великолепной.

Почувствовав оргазм, Пэтти вздохнула, ее глаза были закрыты.

– Да… – шептал Эван ей в ухо, а Джон смеялся от удовольствия, еще ниже. Когда долгое, сотрясающее тело удовольствие прошло, Пэтти прижала их обоих к себе.

– Боже, вы двое прелестны. – Затем, смеясь, она оттолкнула Эвана в сторону и вылезла из кровати. Обнаженная, она прошла по комнате и распахнула дверь на балкон. Ветер растрепал ее волосы и принес внутрь аромат теплого, сладкого дождя, который дочиста отмывал город. Двадцатью этажами ниже шумным великолепием раскинулся Нью-Йорк. Пэтти раскинула руки в стороны, позволяя ночи и стихии заключить ее, такую радостную, в свои объятия. Капельки, будто кристаллы, поблескивали в ее волосах, на ее коже.

– Господи, Пэтти, нас могут увидеть… – Джон, тоже обнаженный, подошел сзади и обнял ее. Эван, расталкивая их обоих, вышел на балкон, к перилам.

– Это прекрасно, – сказал он. – Что с того, если нас увидят, Джон. Мы счастливы.

Эван улыбнулся им обоим. Они слились в долгое тройное объятие, целуя и касаясь друг друга, их кожа стала гладкой от дождя. Когда пришло время, они вернулись в комнату и снова занялись любовью…

Той ночью они вместе уснули, но никогда не проснулись. Не совсем. Утром пятнадцатого мая глаза открыла Странность. Странность, сам ужас. Странность, усмешка дикой карты над их отношениями. Странность, мучительница. Исчезли навсегда социальный работник по имени Пэтти, начинающий черный художник по имени Эван и озлобленный молодой адвокат Джон. Джокертаун поглотил их, как и тысячи других джокеров.

Странность смотрела на светящиеся шпили бетонных высоток Манхэттена и издавала стоны – причиной тому была и боль воспоминаний, и физическая боль.

(По крайней мере, в Джокертауне, где каждый день мы видим сплошные ужасы, где живут беспомощные существа, жалеть самого себя становится труднее. Сила Странности способна сравняться с силой тузов.)

Джон.

(Чушь, все эти разумные объяснения – полная чушь… – крикнул в ответ Эван, внизу. – Мне больно, мне больно…)

(Отдохни, – сказала Пэтти Эвану. – Отдохни пару дней, пока есть возможность. Ты скоро понадобишься, чтобы снова возглавить нас.)

Джон усмехнулся.

(Я не пытаюсь найти объяснение. Это правда – Джокертауну Странность может принести пользу.) Казалось, Джону особенно нравится мысль о роли защитника общества. Странность: защитница джокеров, крепкая правая рука Хартманна.

Поражение Хартманна все еще причиняло боль. Печаль особенно мучила Джона. Но Джон был сильным, в отличие от Эвана. Пэтти отправила ему вниз свои мысли.

(Я понимаю, Эван. И Джон тоже, когда задумывается об этом. Мы понимаем. Правда. Мы любим тебя, Эван.)

(Спасибо, я тоже люблю тебя, Пэтти…) Эван мог сказать это только Пэтти, но намеренно открыл эту фразу для обоих.

Джон был не в духе; Пэтти понимала, что он заметил умышленное пренебрежение Эвана.

(Он чертовски мило проявляет свои чувства, не так ли?)

(Джон, прошу тебя… Эвану нужно это больше, чем нам. Прояви хоть каплю сострадания.)

(Сострадание, черт возьми. Он чуть не убил нас. Я не хочу умирать, Пэтти. Мне по хрен на эту боль.)

(На самом деле Эван тоже не хочет умирать, иначе бы он завершил начатое. Я не могла остановить его, Джон. Это был призыв, мольба. Он хочет освободиться. Пробыть шестнадцать лет в комнате, из которой не можешь выйти, – это очень долго. Я не могу винить его за такие чувства.)

(Он возненавидел меня, Пэтти.)

(Нет.) Но больше она ничего не сказала. Джон усмехнулся.

– Знаете, если не обращать внимания на то, что нас трое, мы очень даже степенные люди, – сказал однажды ночью Джон, пока они лежали на диване и потягивали каберне. – Мы не интересуемся свингом, не спим с другими. Внутри нашего треугольника мы не менее моногамны и консервативны, чем женатые пары из любого захолустья в штате Айова.

– Ты жалуешься, Джон? – Пэтти дразнила его, проводя пальцем по бедру и наблюдая за выражением его лица. – Мы тебе надоели?

Джон застонал, и все трое рассмеялись.

– Нет, – ответил он. – Не думаю, что такое когда-нибудь произойдет.

(Ладно, может, «ненависть» – сильно сказано, – продолжил Джон. – Но он больше не испытывает ко мне любви или привязанности. Уже давно. Правда, Эван?)

(Неправда, чертов эгоист, я хочу выбраться, я просто хочу побыть один… – Затем слабейшее эхо: – Джон мне жаль мне жаль…)

(Это в любом случае могло случиться, – сказала Пэтти им обоим. – Даже без Странности. Тогда были другие времена. Другие ценности.)

(Конечно. Но у Странности нельзя получить развод, правда?)

(Именно поэтому нам так нужно сочувствие и понимание – всем нам.)

(Ты всегда была чертовой святошей, Пэтти.)

(Пошел к черту, Джон.)

(Я бы с удовольствием, Пэтти. Боже, с огромным удовольствием.)

Джокертаун всегда был городом ночи.

Слегка за полночь, а улицы Джокертауна все так же полны людей. Темнота скрывала или преувеличивала уродства, по необходимости. Ночь была лучшей маской.

За последние несколько месяцев немногие натуралы ездили в Джей-таун. Туристы появлялись только днем, если появлялись вообще. На улицах стало невероятно опасно.

Ночью они покидали Джокертаун, словно вырываясь из кошмарного сна. Местные, однако, выходили наружу, и Странность решила придерживаться пути по многочисленным узким улочкам. Джону, может, и придется по вкусу появление на публике – уважение, а иногда и явная лесть джокеров, – но только не Пэтти. Пэтти могла простить Джону его эгоизм, эту каплю бальзама на его душу, но ей этого не хотелось и не требовалось, особенно сегодня.

Они находились в паре кварталов от развалин «Кристального дворца», на крохотной улочке, где была найдена пустая оболочка Гимли – чему так и не нашлось объяснения. Странность посмотрела на запятнанный тротуар: здесь лежало тело Тома Миллера, еще одна смерть, еще один акт безымянного насилия. Пэтти была уверена, что Гимли убил какой-нибудь мерзкий джокер, Эван думал, что Гимли мог стать ранней жертвой вспышки болезни Кройда, Джон (вечный скептик) считал, что это мог подстроить Хартманн. (Туда ему и дорога), – добавил Джон в ответ на мысль Пэтти.

Странность пошла дальше, прихрамывая, потому что одна нога почти полностью принадлежала Пэтти и соединялась с бедром под прямым углом. Движение этой ноги приносило чертовскую боль. Странность стонала и шла вперед.

– Черт, приятель. Она просто игрушка. Не стоит тратить время.

– Да, но это ведь не будет слишком напряжно, правда?

Голоса внезапно затихли, как только Странность повернула за угол на другую улочку. Их было трое, все парни, на вид не старше шестнадцати-семнадцати, в потертых кожаных куртках. Один из них был совсем похож на ребенка; у другого все лицо было покрыто прыщами и приправлено жуткими черными точками. Но именно парень, стоявший посередине, заставил Странность на мгновение засомневаться. Он был высоким, со светлой кожей. Под драной курткой и грязными ливайсами скрывалось тело бойца, стройное и мускулистое. Парень был дико красив, взъерошенные светлые волосы слегка закрывали его яркие глаза. Он казался симпатичным, пока они не заметили, что его глаза были налиты кровью, а сам он беспокойно дергался. Мальчишка принял дозу, он был накачан и опасен.

Джокер, которую Странность знала под именем Барби, всхлипывала, лежа на земле между этой троицей, – идеально сложенная женщина со взрослыми чертами, но едва ли с полметра ростом. С ее лица никогда не сходила улыбка. Она увидела Странность, ее рот нелепо искривился в ухмылке, но в блестящих голубых глазах виднелась мольба.

Гнев быстрой волной прошел через Джона; Пэтти почувствовала его злобный накал.

– Эй! – крикнула Странность, их огромные руки сжались в кулаки. – Оставьте ее, черт возьми, в покое!

– Черт, – сказал Прыщавый. – Ты позволишь какому-то гребаному джокеру так с нами разговаривать, Дэвид? Может, с этим тоже будет весело. Только он большеват как-то, нет? И сильный, наверное.

Их лидер – Дэвид – взглянул на Странность, держа руки на бедрах. Пэтти почувствовала, как Джон пытается перехватить контроль над телом.

(Просто хватай ублюдков. Бей парнишку по голове, пока он не сдвинулся с места.)

Этого Пэтти хватило. Странность с грохотом двинулась на троицу, завывая, будто привидение. Банда вдруг обнажила ножи. Заметив это, Странность закричала и вырвала из асфальта знак «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА». Они ухватили его за основание, и знак шумно просвистел в воздухе.

В их нападении не было ни капли изящества. Массивное тело врезалось в парней, как грузовик. Знак зацепил Прыщавого и прижал его к стене; замахнувшись снова, они прижали еще двоих.

– Беги отсюда! Быстро! – крикнула Странность Барби. Джокер с кукольной внешностью с трудом поднялась на ноги. Она побежала прочь, делая крошечные, неуверенные шаги.

Странность повернулась, думая, что, если они вырубили лидера, все остальные тоже сдадутся. Они двинулись на парня, искоса смотрящего в их сторону.

Но они опоздали. Тело Дэвида обмякло, словно от удара. Прыщавый поймал его прежде, чем тот упал.

(Пэтти?..)

В то же мгновение Джон и Эван почувствовали, как присутствие Пэтти вырывается из Странности. Вместо нее появился кто-то холодный, зловещий и надменный: Дэвид. Всего на секунду он стал Доминатным, радуясь своей победе. Затем его настигла боль.

Странность закричала, громко, пронзительно и мучительно. Знак и вырванный столб выпали у нее из рук, звякая о тротуар.

За шестнадцать лет Джон и Эван изучили весь лабиринт нервных окончаний их странного группового разума. Им слишком хорошо была знакома обжигающая агония, которая атаковала этого незваного гостя. Их общая реакция была практически инстинктивной: Джон отправил колебания своей энергии ввысь, где находился Доминатный, пытаясь вытеснить кричащее и напуганное эго Дэвида.

Странность схватили чьи-то руки, лезвие разрезало ткань: Прыщавый снова напал, придя в себя после первого удара. Сконцентрированная на внутренней борьбе, Странность лишь завыла и снова оттолкнула мальчишку. Голоса реальности казались далекими.

– Черт возьми, приятель, что-то не так. Дэвид кричит. Черт!

– Вот дерьмо, все пошло не так, все пошло не так…

Прыщавый схватил их за рукав. Странность заревела и закрутилась; он услышал, как тело с тяжестью упало на тротуар. («Ублюдок слишком силен! Хватай тело Дэвида. Идем назад на Рокс».)

Джон и Эван, они знали, что что-то не так.

– Пэтти! – одновременно закричали они, и гнев дал Джону достаточно мысленных сил, чтобы вытеснить кричащего Дэвида из разума Странности.

Пока Джон перебрасывал его через их мысленные укрепления, Эван попытался перейти от Пассивного к Доминантному. Это было сложнее. Дэвид чувствовал, что теряет контроль, и когда боль Странности стала более отдаленной, сила его мыслей снова начала заявлять о себе.

На мгновение разумы Эвана и Дэвида полностью открылись друг другу, они застряли где-то на полпути между Пассивным и Субдоминатным. В это мгновение Эван узнал о Дэвиде и проникся ненавистью к разуму, который ему встретился. Он ощутил, что чужак пытается схватить его эмоции, его мысли, его воспоминания, и чувство вторжения дало Эвану силы на то, чтобы снова одолеть Дэвида.

Эван закричал вместе с Дэвидом, оттесняя его, пока тот не превратился в беспомощного Пассивного.

(Джон?)

(Странность под моим контролем, Эван. Просто удерживай этого ублюдка в Пассиве.)

Странность осмотрелась.

– Черт. Черт!

Ребята ушли. Не было слышно даже их удаляющихся шагов. Внутренняя борьба могла занять несколько минут – трудно было сказать.

(Пэтти?) – тихо позвал Эван, с надеждой обращаясь к разуму Странности.

В ответ послышался лишь спокойный, но издевательский смех Пассивного.

В темноте аллеи Странность издала жуткий стон.

Ей не было больно. Вот что она поняла в первую очередь. Шестнадцать лет она жила с постоянной болью. Шестнадцать лет жуткие мучения разрывали тело при изменении связок, растяжении мышц и трении костей друг о друга в клетке из плоти Странности. Ей не было больно. И она была одна.

Насколько она могла понять, в грязной комнате вместе с ней было шесть или семь подростков-натуралов, но она была одна в отдельном теле.

Остальные о чем-то спорили, хотя она почти не обращала на это внимания.

– Эй, приятель, судя по твоим описаниям, это Странность. Странность забрала Дэвида. Он пропал, приятель.

– Не может этого быть, Молли.

– Разве? Ну, управлять этим ублюдком, как ты понял, у него не вышло.

– Если Дэвида нет, то можно все разбирать. И некоторым эта идея будет по душе. Запомни это, Молли. Готов поспорить, ты думаешь о том же. – Послышался грубый смех, шаги, захлопнулась дверь.

Голоса звучали снаружи. В голове Пэтти голосов не было.

(Эван? Джон?) Никакого ответа – лишь тишина и ее собственные мысли.

Пэтти в изумлении подняла руки к лицу.

– Черт, она же не должна этого делать. – Прыщавый уставился на нее, на его лице застыло выражение то ли страха, то ли ненависти. Пэтти не обратила на него внимания, а стала разглядывать свои руки, шевелить пальцами, на которых виднелись мозоли.

Это были не те руки из начала семидесятых, которые она смутно помнила. Но они также не были мозаичными, лоскутными выпуклостями на концах рук Странности. Пальцы были длинными, под обгрызанными ногтями виднелась грязь, а судя по мозолям на левой руке, этот незнакомец играл на гитаре – у Пэтти самой когда-то были похожие мозоли.

Она чувствовала жуткий запах пота тела джампера; грязные, драные ливайсы жали в паху. Она посмотрела вниз и увидела выпуклость пениса. Она чувствовала его как часть себя. Она могла заставить его дернуться.

Она засмеялась, потому что это удивило ее, а ее голос прозвучал низко, по-мужски.

– В чем дело, придурки? – сказала она с напускной храбростью, которую не ощущала. – Не ожидали, что я очнусь?

Она уже слышала все в новостях. Все, что произошло вчера, приводило ее к единственному заключению: подростки были джамперами. Жертвы джамперов повторяли одно и то же: во время прыжка они находились в коме. Пэтти предположила, что соратники джампера охраняли его тело, пока он не возвращался и не перемещался в него снова. Конечно, перемещение становилось для жертв серьезным потрясением; несомненно, именно из-за этого они теряли сознание.

Пэтти мало чего почувствовала. Пэтти привыкла к существованию в чужом теле, ей было знакомо ощущение постоянного перемещения. Она быстро пришла в себя и точно знала, где находится. И хотя воспоминания о дороге сюда казались нереальными (они правда ехали на живом желатиновом шаре?), она знала, куда они ее привезли. Остров Эллис, Рокс.

Воспоминания быстро ее отрезвили. В зависимости от того, к чьему мнению вы прислушивались, Рокс мог быть убежищем для джокеров, помогающих друг другу, или же зияющей раной, опасной сочащейся язвой, где собрались самые ужасные из тех, кого коснулась дикая карта.

ПУТЬ НА РОКС – ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ СВОЙ ТРУП. Пэтти видела эти слова, написанные яркой краской на стенах Джей-тауна. ПРИСЫЛАЙТЕ КУЧУ НАРОДУ – НАМ НУЖНА ЕДА. За последние несколько месяцев у Рокс появились сотни слоганов. Судя по слухам, смерть там была привычна и разнообразна. Тела выбрасывало на берег в Джерси, их находили и в гавани. Пэтти уже не чувствовала себя довольной. Будь остров убежищем или адом, его воздух в любом случае был полон мусора, дерьма и гниения.

(Мои любимые…) И еще она была одна. Это было хуже всего.

Сама комната была жалкой лачугой; даже за годы работы в сфере соцобеспечения она не видела ничего хуже: помятые стены из алюминия словно собрали из кусков старых навесов, бетонный пол был покрыт пятнами, одинокая лампочка свисала с потолка на неизолированном проводе. Дверь представляла собой кусок деформированной фанеры с веревкой вместо ручки. Пэтти сидела на единственном предмете мебели: на откидном кресле из искусственной черной кожи, жутко разодранном и покрытом мерзкими пятнами.

Пэтти попробовала встать. Несмотря на грязь, несмотря на заброшенность, несмотря на неприятный запах изо рта, забитые легкие и дурман в голове после кокаина, это тело было восхитительным: ухоженным, крепким и стройным. И все же ей пришлось напрячься. Колени затряслись, и она снова резко села. Пэтти заставила себя улыбнуться, принять невероятно самодовольный и надменный вид, который сопутствовал этому парню.

Нахмурившиеся ребята стояли по обе стороны выхода. Сейчас их было трое; остальные, по-видимому, ушли. Она узнала того, который был с Дэвидом. У Прыщавого остался серьезный рубец на ноге и разбитый нос – следы драки со Странностью. Его лицо и плечи были стесаны до крови, а лицо с левой стороны припухло и побледнело. Рядом с ним стояла симпатичная, стройная и хрупкая девочка не старше тринадцати лет, под ее топом лишь наметилась грудь. Широко раскрыв глаза, девочка смотрела на Пэтти. Ее лицо было круглым, по-нежному привлекательным. Прыщавый обнимал ее одной рукой, пальцами поглаживая правый сосок. Она сердито посмотрела на него и отошла, а затем снова странно уставилась на Пэтти. Третьей из них была молодая женщина с хмурым выражением лица и в грязной футболке; она стояла, уперев руки в бока. Судя по взгляду Прыщавого, он ей подчинялся.

– Ты на хрен кто такой?

Пэтти поняла, что не хочет раскрывать им свой пол.

– Часть Странности, – наконец ответила она. – Можете называть меня… Пэт. – Она усмехнулась, услышав напряжение в этом новом голосе.

(О, Эван, как жаль, что не ты был Доминантным в тот момент. Тебе, конечно, пришлось бы смириться с белой кожей, но пол тебе подошел бы. Тебе бы понравилось.)

Ее почти изумило отсутствие какого-либо ответа в ее голове.

(Одна. Боже, это так странно.)

– Молли, мы должны доложить об этом Блоуту, – сказал Прыщавый.

– Не сейчас. Не сейчас, приятель. Может, Дэвид вернется. – Ее не так уж радовала эта мысль, но она пожала плечами. – Он ведь знает, куда мы пошли, да? Он придет за нами.

Пэтти снова поднялась и в этот раз удержалась на ногах. Прыщавый медленно моргнул, сердито посматривая на Пэтти, и сжал в кулаке кусок железной трубы.

– Нам надо связать его на хрен, Мол. Дэвид убьет нас, если мы налажаем с его телом.

– С чего вы взяли, что Дэвид вообще вернется? – спросила Пэтти.

(Боже, какой бархатистый голос. Любой политик душу бы за такой отдал. Что скажешь, Джон? – Потом: – Надо это прекращать. Здесь никого нет.)

– Эй, придурки, у меня в Странности еще двое друзей: и когда вы, трусы, убегали, именно они контролировали ситуацию, а не Дэвид.

Она блефовала. После прыжка Пэтти видела схватку за контроль, разразившуюся в Странности. Никто не был Доминантным; Странность двигалась безумно, бесконтрольно. Подростки схватили ее и убежали прежде, чем какая-либо из сторон одолела другую. Пэтти не сомневалась, что Джон достаточно силен, чтобы быстро стать Доминантным, но бедняга Эван…

Она не знала, что могло с ними случиться. Если выиграл Дэвид, то Странность, возможно, находилась в Джей-тауне, занимаясь вещами, о которых ей лучше не думать.

(Ты ничем не можешь помочь. Главное – остаться в живых. Постарайся выбраться отсюда.)

– Он вернется, а ты пока будешь сидеть здесь, – нервно проговорил Прыщавый, облизывая губы, и взглянул на Молли, ища ее одобрения. Девочка, стоявшая рядом с ним, все так же же молча смотрела на Пэтти.

– Ты не знаешь Дэвида. Он получает, что хочет. Он сильный. У него свои методы. А ты, ты на Рокс. Здесь ты – мясо.

– Дэвид не знает, с чем он столкнулся в Странности, – продолжила блефовать Пэтти. – Может, он так и не выберется. А мне это тело очень даже нравится. – Прыщавый посмотрел на Молли. Другая девочка пристально глядела на нее. – Что? – спросила Пэтти. – В чем дело?

Молли лишь пожала плечами, но Прыщавый усмехнулся.

– Его нет уже давно, прошла не просто пара часов. Никто не знает, что случается с теми, кто слишком долго задерживается в чьем-то теле.

– Может, Блоут знает, – сказал Прыщавый.

Молли насмешливо сказала:

– И с какого перепугу ты так считаешь? Думаешь, Блоут прыгает?

– Он читает мысли, скажешь, нет?

Молли только снова усмехнулась над ним.

– Это никак не связано с Блоутом.

– Все на Рокс связано с Блоутом, – настаивал Прыщавый. Парень засопел и вытер нос рукой. По щеке растерлись сопли вместе с кровью.

Молли вздохнула.

– Ладно. Может, нам и правда нужно рассказать Блоуту о том, что происходит. Черт, да он и так наверняка уже знает. Разберешься тут?

Прыщавый нахмурился.

– Черт, – сказал он. – Конечно. Мы с Келли останемся тут и все уладим.

Внимательный взгляд Келли не отрывался от Пэтти. Цвет ее широко открытых глаз был то ли серым, то ли голубым.

– Видишь, как она смотрит на тебя? – прошептала она дразнящим тоном Эвану, хихикая после выпитого вина. Вечеринка Джона по сбору денег для первой сенаторской кампании Грегга Хартманна закружила их в своем шумном водовороте. – Та, худая, со слишком ярким макияжем, в углу около твоей скульптуры. Не отрывает от тебя глаз с того момента, как вошла сюда.

– Боже, Пэтти, какие у тебя пошлые мысли. Это дочь Сэлчоуса. Она еще учится в школе. В прошлом месяце я продал ее отцу две картины.

– Я когда-то тоже была школьницей. Настоящая подростковая страсть. Я тоже это проходила. Гормоны просто затмевают твой разум. Что думаешь, Эван? Она молодая, богатая, вероятно, жаждущая любви, пусть и немного неопытная. Думает, каково белой девушке с таким большим черным жеребцом, как ты.

– Пэтти…

Пэтти засмеялась и поцеловала Эвана. Девушка отвернулась, и выражение ее лица стало едва ли не гневным…

Пэтти слегка улыбнулась Коротышке. Девочка, казалось, удивилась; затем медленно, выглядывая из-за спины Прыщавого, почти скромно улыбнулась в ответ.

(Надо выбираться отсюда. Надо найти Джона и Эвана.)

В тот момент Пэтти поняла, как сбежать. Она ненавидела саму себя за это знание, но она поняла.

(Хочешь выбраться я знаю хочешь я это чувствую и я помогу тебе у меня есть ключ но это должно случиться вскоре я могу отвести тебя на Рокс но ВСКОРЕ…)

Они стояли перед Десятицентовым музеем. Рядом с дверью под стеклом висел постер, яркая рисованная афиша сирийской выставки. Восковой сенатор Хартманн жестом показывал всем отойти, его пиджак пропитался кровью от огнестрельной раны. Охранники с «узи» смотрели на помост, на котором Кахина перерезала горло своему брату Нур аль-Алле. В золоте прожекторов сиял Браун; Карнифекс блистал в своем белом костюме для борьбы; Тахион обхватил голову и упал на землю.

Джон не совсем понимал, как они здесь оказались. Последний час они в основном потратили, слепо бродя по улицам Джей-тауна, пытаясь найти этих подростков и постепенно понимая, что поиски окажутся бесполезными.

Их кулаки сжимались и разжимались – правая рука Эвана и левая – Джона. Почти ничего от Пэтти не осталось в облике Странности. Казалось, из-за ее отсутствия ее тело просто перестало себя проявлять.

(Нам надо найти ее, Джон. Дэвид говорит, они забрали ее на Рокс. Он говорит, нам надо скорее найти Пэтти. Ему страшно. Я это чувствую. Он боится того, что может случиться, если он так надолго покинет свое тело. Пэтти может застрять в нем.)

(Я не слышу его, Эван. Мы забили его в Пассив. Спрятали в подвал и заперли дверь. Мы совсем не слышим этого ублюдка.)

(Не говори ему Эван я могу тебя вытащить могу дать тебе желаемую свободу просто помоги мне выбраться отсюда быстро я знаю тебя я знаю тебя…)

Дэвид постоянно, отчаянно передавал свои мольбы. Эван знал правду. Джон уже от этого уставал; Эван понимал, что его собственной воли не хватит на то, чтобы в одиночку удерживать Дэвида внизу, если Джон сорвется с места Доминантного. Джампер тоже это знал. С этого момента Эван стал слышать голос Дэвида. Постоянно. Находясь на месте Субдоминанта, в вечном чистилище Странности, он терзал душу Эвана, и Эван слышал его слова, обещающие спасение.

(Ты хочешь выбраться я это знаю…) Да, Дэвид понимал слабости Эвана. Ему было прекрасно известно, что Эван продолжал слушать его и задумываться.

Сильная дрожь встряхнула их тело; они увидели, как правая рука укорачивается и меняет цвет у них на глазах. Такого ужасного мучения ни Джон, ни Эван не могли припомнить: словно им пришлось разделить еще и муки Пэтти. Пальцы скрючивались от боли, ногти впивались в ладонь. Когда кулаки снова разжались, ладонь стала пятнистой – здесь была кожа их обоих.

(Как долго ты можешь оставаться Доминантным?) Из-за трансформации Эван едва мог дышать. (Джон, единственное, что не давало никому из нас сойти с ума, – это возможность стать Пассивным и отдохнуть. Даже в Субдоминанте боль невыносимая. Джон… прошу тебя…)

(Я перепрыгну в кого-нибудь еще в кого-нибудь кого ты ненавидишь кого ни ты ни Джон терпеть не можете и вы останетесь в теле вместе с ним без Пэтти не имея шансов вообще когда-либо выбраться отсюда если не поможете мне СЕЙЧАС…)

(Пэтти на Рокс, – сказал Эван. – На Рокс. Боже мой…)

(У нас нет никакого плана. Мы не знаем, с чем можем столкнуться и что нам делать, когда мы ее найдем.)

(Давай просто отправимся туда. Сейчас, Джон. Пока еще не поздно.)

Странность застонала. Тело снова начало изменяться, и боль усилилась. Теперь Странность уже закричала, схватила пожарный гидрант перед музеем и вырвала его, будто жестокостью можно было остановить мучения. Со скрипом металла верх гидранта поддался. Вода хлынула вверх на высоту двух этажей; черный плащ Странности намок, а в водостоки потекла вся собравшаяся на улице грязь. Вода била фонтаном перед зданием Десятицентового музея.

Внизу Дэвид смеялся, что-то нашептывая Эвану.

(Когда мы доберемся туда я это сделаю я могу дать тебе любое тело просто помоги мне…)

– Каково это – быть мужчиной?

– Что?

Пэтти поцеловала Эвана и притянула его еще ближе к себе, обхватив ногами. Рядом с ними храпел во сне Джон.

– Ну, понимаешь, – настаивала она, хихикая, – проникать самому вместо того, чтобы проникали в тебя. Чувствовать тепло женщины вокруг твоего члена. Ощущать один ослепляющий короткий спазм вместо продолжительного!

– Так вот о чем ты думаешь? – Эван притворился обиженным, и Пэтти шлепнула его по ягодицам, перекатываясь и усаживаясь на него сверху. Она провела рукой по жестким темным завиткам волос на его смуглой груди. – Хочешь быть мужчиной, значит, храбрым и властным.

– Сдать свои мозги в плен пенису, – возразила она. – Ну же, Эван, разве ты никогда не задумывался, каково быть женщиной? – Эван попытался пожать плечами, а она покачала головой в ответ. – Давай же. Признавайся!

– Ладно, – сказал он. – Может, совсем чуть-чуть. Но нам не дано это узнать, так ведь?

Но теперь это случилось.

Двигать рукой было восхитительно. Ощущать щетину на щеках казалось благословением. Трение джинсов о ногу – ласковым прикосновением. Тепловатое пиво, которое ей дал Прыщавый, было верхом изыска. Несмотря на все ее волнения о Джоне и Эване, несмотря на ее страх Рокса, Пэтти не могла не наслаждаться прелестями нахождения в этом теле. Она уже забыла, насколько это хорошо. Неважно, что это тело мужчины и что он, по всей видимости, сидел на кокаине или еще чем, – она была свободна, могла передвигаться в одиночку, говорить в одиночку и не чувствовать больше никого внутри себя.

(Это тело разыскивается для допроса в Нью-Йорке, и это еще не самое страшное. Что, если у него СПИД, что, если у него есть и другие скрытые последствия дикой карты? Вдруг у него сифилис или рак? Что насчет секса? Что, если после пары экспериментов ты поймешь, что тебя по-прежнему привлекают мужчины? Как же Джон и Эван, застрявшие в Странности с этим негодяем?)

Но возражения звучали неубедительно. Она была здесь, в молодом теле Дэвида, и Пэтти пришлось признать, что это ощущение ей нравилось. Она снова могла пить, наслаждаясь прохладой напитка, запахом хмеля, привкусом пены.

Келли постоянно наблюдала за ней, а Прыщавый беспокойно охранял дверь.

– Почему ты так смотришь? – спросила Пэтти; глубокий, бархатистый голос наполнял ее радостью.

За нее ответил Прыщавый.

– Келли? Она новенькая. Она запала на Дэвида, но он с ней не переспал. Она бы рада у него отсосать или раздвинуть перед ним ноги…

Келли развернулась, тыкая в сторону Прыщавого указательным пальцем.

– Заткнись, понял? Ты просто злишься из-за того, что я не сплю с тобой.

– Черт, – сказал он Келли. – Ну и дерьмо. Ты бы точно улеглась и раздвинула их с улыбкой на лице. Ты не часть нас, пока не сможешь прыгать, а прыгать ты не сможешь, пока тебя не уложит Главный – и это может произойти еще не скоро, ведь он тут бывает редко. Так что не надо мне этого дерьма скромной девственницы. Может, это необязательно будет Главный. А ты тратишь время, ожидая Дэвида. Он может трахаться с тем, с кем хочет. Ты ему не нужна. Я как раз подойду.

– Мне нужно побольше твоего карандашика, – Келли сплюнула на пол. Она уселась на полу рядом с Пэтти, обхватив колени руками, а Прыщавый лишь посмеивался, все так же стоя у двери, которая вела в эту ветхую комнату. – Сукин ты сын, – пробормотала она. Ее лицо покраснело от гнева и смущения.

– И я когда-то была школьницей… Я это проходила…

– Мне жаль, – спокойно сказала ей Пэтти – и сказала искренне. Во взгляде Келли Пэтти увидела благодарность и снова ей улыбнулась. Но слова Прыщавого привели не только к этому. «Каково это – быть мужчиной?» – когда-то давно спросила она у Эвана. Теперь частично ей это было известно. Она почувствовала жар, и джинсы вдруг натянулись в области паха.

– Ты очень симпатичная, – сказала она так тихо, чтобы только Келли могла ее услышать. Хотя слова звучали странно и нелепо, Келли слегка улыбнулась в ответ.

Пэтти ненавидела себя за то, что собиралась сделать.

– Келли, я могу дать тебе Дэвида, если ты этого хочешь. – Она шептала, чтобы Прыщавый этого не расслышал.

– Ты не Дэвид, – беззлобно ответила она.

– Верно, – признала Пэтти. – Но может, когда Дэвид вернется, его тело вспомнит…

– Ты был мерзким. Я однажды видела Странность в Джокертауне. Никто не стал бы спать с тобой.

– Ты восхитительная женщина, Патриция, – сказал Джон. Это была годовщина того дня, когда они впервые занялись любовью как трио. В шутку они называли его своим «Днем рождения». Эван даже приготовил торт. Джон украсил квартиру шариками и гофрированной бумагой. Когда она зашла, они надели ей на голову глупую шляпу и сунули в руку бокал шампанского. – И прекрасный человек. Не представляю, что мог полюбить бы кого-то еще, и думаю, Эван чувствует то же самое. Нам обоим очень повезло.

Пэтти кивнула, чувствуя, как подступают слезы, и пытаясь их сдержать. Она ощущала пристальный взгляд Келли.

– Никто, – сказала Пэтти. – Уже долгие годы. Долгие годы.

Келли протянула руку и дотронулась до руки Пэтти/Дэвида. В ее взгляде была какая-то нежность, какое-то сочувствие, из-за которого Келли понравилась Пэтти, несмотря на всю жесткость, которую та пыталась показать. Она улыбнулась Пэтти, и Пэтти улыбнулась в ответ, ощущая непривычное лицо Дэвида.

– Хорошо, – прошептала Келли. – Может…

Келли встала и подошла к импровизированной двери хибары. Она говорила с Прыщавым громким шепотом.

– Я никуда не уйду, – громко ответил Прыщавый.

– Куда же ему идти, черт возьми? Это Рокс, придурок. Можешь побыть снаружи, если хочешь.

– Может, я останусь и посмотрю, а?

– Поиграй сам с собой, только снаружи. – Келли открыла дверь и выпихнула Прыщавого. Он усмехнулся и помахал куском трубы в сторону Пэтти.

– Я буду здесь. Высунешь свою голову, и я ее оторву.

Он перевел взгляд с Пэтти на Келли, снова засмеялся и вышел.

Келли долго не поднимала на нее глаза. Она стояла, отвернувшись, возле куска фанеры, служившего дверью. Затем она, кажется, вздохнула.

Пэтти первая подошла к ней, ближе к двери. Она широко развела руки в стороны и обняла Келли. Казалось странным быть такой высокой. Пэтти хорошо ощущала тело Келли, ее грудь, прижимающуюся к груди Дэвида, чувствовала запах ее волос, движения ее бедер. Келли взяла в руки ее лицо и потянула к себе.

Они поцеловались, нежно и осторожно, затем губы Келли раскрылись. (Очень странно…) Пэтти чувствовала, как реагирует ее (его) тело. Она наклонилась к Келли, прижимая ее к себе. Близко. Она ощутила неосознанную эрекцию, которая подгоняла ее к действию. (О, Эван, как странно, как все странно…)

– Так быстро, – выдохнула она. – Нетерпеливо.

– Что? – спросила Келли.

– Ничего. – Она снова обняла Коротышку.

Ее возбуждение отличалось настойчивостью, подобной которой она никогда не ощущала. Может, она слишком много лет не чувствовала желания, может, просто забыла, но это чувство казалось ей более непостоянным и опасным. Дело было не в Келли – Пэтти никогда особенно не привлекали женщины, если не считать пары экспериментов. Пэтти вздрогнула, разрывая объятия, отрывая свои губы от губ Келли и отстраняясь на расстояние вытянутой руки. Она стянула через голову рубашку Келли, расстегнула джинсы. Келли привлекательна, сухо констатировала Пэтти в своих мыслях. Очень привлекательна – по-юношески. Пэтти начала ласкать ее осторожно, затем более страстно, переходя от ее груди к треугольнику между ног. Келли закрыла глаза.

Они вместе повалились на пол. Келли обвила ногами Пэтти, одновременно пытаясь расстегнуть ее джинсы и вытащить наружу ее пульсирующую твердость.

Сдерживаться было намного, намного труднее, чем Пэтти могла себе представить. Губы и руки Коротышки были настойчивы; казалось, она чувствует жар, исходящий от них обоих. Пэтти хотела сделать это, хотела погрузиться в горячую влагу Келли…

– Прости, – прошептала она. Поднимаясь, Пэтти заехала сильным кулаком Дэвида по ее подбородку. Ее новое тело было невероятно крепким, выносливым. Удар пришелся Келли в челюсть. Келли захрипела, закрывая глаза; кровь потекла из ее рассеченной губы. Ее ноги и руки ослабили хватку. Пэтти встала. Она позвала Прыщавого, который ждал снаружи.

– Эй, приятель. Не хочешь присоединиться?

Дверь открылась, Прыщавый засунул внутрь голову и увидел обнаженное тело Келли, распростертое на полу. Он открыл рот от удивления.

Пэтти ударила парня по затылку обоими кулаками. Прыщавый пошатнулся и согнулся пополам, а Пэтти заехала коленом ему по лицу. Она услышала хруст ломающегося носа. Когда Прыщавый упал, Пэтти дернула за веревку и распахнула дверь.

Пэтти выглянула наружу, в темноту Рокс.

Остров Эллис лежал в пятистах метрах от верфей на берегу Джерси и примерно в паре километров от Бэттери-парка на южной конечности Манхэттена.

Но добраться до острова оттуда невозможно. Конечно, кто-то мог попытаться (и пытался), но это всегда оказывались любопытные натуралы, а с натуралами на Рокс обращались грубо, насильственно, что иногда приводило к смертельному исходу. Власти передали контроль над Эллис, словно горячую картошку, от администрации Нью-Джерси полиции города Нью-Йорк, которая уже несколько месяцев даже не пытается найти повод для настоящей проверки острова.

Все же патрульные катеры неусыпно следили за ситуацией и останавливали любого, кто пытался доплыть до Рокс – на лодке или вплавь. Может, власти и не способны остановить беспредел на Рокс, но они могут и будут контролировать движение в сторону к и от острова.

Отправлявшиеся на Рокс знали: чтобы безопасно добраться туда, надо увидеться с Хароном, а Харона можно было найти только на Ист-Ривер, там, где воды омывали границы Джокертауна.

Странность слышала, как волны бьются о сваи под гниющим причалом. Они поставили керосиновую лампу на краю дока – она шипела у их ног, огонек все время подергивался на ветру.

Внутри Дэвид кричал на Эвана, защищая свой мысленный голос от Джона.

(Любое гребаное тело какое захочешь приятель любое гребаное тело просто покажи и оно твое наконец освободишься просто помоги мне когда мы доберемся до Рокс быстрее быстрее быстрее…)

(Я ничего не вижу, – обычно властный Доминантный голос Джона звучал слабо, но он все равно заглушал непрерывное подхалимство джампера. – Эван, может, Даттон был неправ.)

(Нет нет прав Харон придет и заберет нас на Рокс вот куда они ее забрали…), шептал Дэвид лишь одному Эвану.

(Харон будет на месте, – сказал Эван Джону. – Наберись терпения.)

Даже произнося это, он понимал, насколько невероятно звучат эти слова. В любом случае, скоро все как-то разрешится. Быть Доминантным становилось утомительно, а Джон ушел в Пассив лишь позавчера. Эвану и так было тяжело постоянно перемещаться в Субдоминант. Джон не смог бы продержаться дольше. Когда настало время, Эвану пришлось стать Доминантным; если бы у него не получилось удержаться, то его место занял бы Дэвид. А если это случится, они потеряют все.

Джон тоже это понимал. Его гнев вылился на Эвана.

(Как мы можем оставаться терпеливыми. С Пэтти случилось бог знает что. Если ей причинили боль, клянусь, я убью их всех до одного.)

(Они не навредили ей, Джон. Она в теле Дэвида – они будут осторожны. – Затем: – Джон, что, если она захочет ОСТАТЬСЯ?)

Джон об этом даже не подумал. Эван слышал, как захлопываются мысленные двери.

(Нет. Пэтти этого не захочет.)

Ботинок прошуршал по дереву, чье-то дыхание замерло в темноте. Странность резко повернулась, полы их тяжелого плаща закружились. Из-за кучи ящиков показались четверо ребят. Джамперы. Один, с взлохмаченными пламенно-рыжими волосами, держал в руках алюминиевую бейсбольную биту. Другой медленно покачивал цепью. Еще у двоих были ножи с выкидными лезвиями.

– Какого черта вам надо? – проревела Странность.

– Дэвид? – спросил Цепочка.

Странность издала смешок, который больше напоминал хрипение.

– Дэвида здесь нет, – ответил грубый голос. Снова горькая усмешка. – Так что отвалите на хрен, пока вам не попало.

Цепочка посмотрел на Рыжего – тот пожал плечами.

– Дэвид там уже три-четыре часа, – сказал Цепочка.

– Черт, это ведь долго, да? – ухмыльнулся Рыжий. У него не было нескольких зубов. – Все равно что перепрыгнуть в кусок мыла, да? – Он засмеялся.

Внизу, в Пассиве, Дэвид боролся.

(Интересно их прислала Молли или они пришли сами она не будет против если я совсем исчезну я убью ее на хрен если это правда…)

– Эй, приятель, Дэвид может меня услышать? – спросил Рыжий у Странности. Он стукнул битой по своей раскрытой ладони.

– Какая разница?

– Думаю, мне надо кое-что ему передать. То, что ему надо узнать.

– Ну так говори.

Рыжий усмехнулся.

– Передай Дэвиду, что необязательно идти на Рокс, приятель. Мы позаботимся о его теле. – Эти слова ударной волной прошли по Странности, поразив их всех. Какое-то мгновение они ничего не чувствовали. – А мы пришли, чтобы уладить остальное, понятно? Просто убедиться.

С этими словами Рыжий скакнул вперед, замахиваясь битой, как аутфилдер, бьющий в сторону ограждения.

Он ударил Странность прямо по голове, сбоку. Странность пошатнулась и едва не упала. Будто удар обжигающего копья. Странность закричала, разрывая свое горло этим воплем. Джон терял контроль, но ни Эван, ни Дэвид не могли этим воспользоваться. Затем ярость Джона полностью овладела им. Как раз когда Рыжий замахивался битой для очередного удара, а остальные трое подходили ближе, Странность бросилась вперед. Рука поймала биту в воздухе; дикая, мощная хватка вывернула ее из рук Рыжего – его запястье щелкнуло, и парень завыл.

Теперь Странность покачивала битой с громким и зловещим «уфф» в воздухе. То, что Рыжий согнулся на земле, спасло ему жизнь. Цепочка опасно размахивал своими металлическими кольцами; Странность поймала их и потянула, из-за чего Цепочка улетел в кипу ящиков. Джампер больше не двигался.

Оставшиеся двое уже убежали. Рыжий, прислоняя руку к туловищу, похромал за ними. Странность снова завопила и бросила биту вслед Рыжему. Она загрохотала в темноте.

(Они убили ее! Они убили Пэтти!) – яростно кричал Джон внутри.

(Нет! – крикнул Эван в ответ. – Нет! Я не верю. Это наверняка был блеф, обман. Джон, прошу тебя!)

Тихий всплеск прервал беседу. Сияющее видение, украшенное лысыми покрышками, двумя зелеными мешками для мусора и использованным памперсом, появилось из грязных вод у дока. Если не обращать внимания на отбросы, повисшие на его теле, оно было почти симпатичным. Существо представляло собой пустую желатиновую сферу около двух метров в диаметре, почти прозрачную, не считая просвечивающих групп мышц. Обрывки света, окружавшие его медузоподобную плоть, переливались зеленым, желтым и голубым. Выше располагалась пара невероятно человеческих глаз и рот. Тело покачивалось на легких волнах.

Харон.

– Плата? – прохрипело оно.

(Эван?) – ярость Джона не ослабла. Она лишь стала холодной и опасной.

(Надо узнать…) Дэвид казался изумленным, сбитым с толку. Напуганным.

(Ладно, Джон, – сказал ему Эван. – Мы ничего не узнаем, пока не двинемся дальше.)

Странность взяла в руки два пакета, лежавших возле фонаря. Приблизившись к Харону, они показали джокеру, что привезли много продуктов и консервов.

– Хорошо, – сказал Харон. – Кладите их внутрь.

Странность засунула пакеты внутрь скользкой плоти между мышцами. Тело было холодным и влажным; оно поддалось их движению, растягиваясь, пока кожа вдруг не разделилась – тогда они положили пакеты на желатиновый «пол» Харона. Под плоской нижней частью джокера виднелись сотни извивающихся ресничек.

– Хочешь добраться до Рокс? Ты уверен? – спросил Харон.

– Да.

– Тогда забирайся. – Затем Харон замолчал. Он втянул воздух дыхалом на верхушке своей сферы и опустился в воду еще ниже. – С тобой Дэвид.

– Откуда ты знаешь? – заворчала Странность.

– Я чувствую несчастную темную душу этого мальчишки. Забирайся. – Больше Харон ничего не сказал.

Странность сделала шаг вперед, протискиваясь в тело Харона, в эту мерзкую сырую плоть. Они устроились внутри джокера, и тот поплыл вперед по Ист-Ривер. В слабом свете существа они видели, как на его грязной, усыпанной мусором нижней части реснички выпускают темные облака в такт медленным движениям Харона.

В тишине своего укрытия они двигались на юго-восток гавани, в сторону острова Эллис и Рокс. Движение их оживляло. Течение реки… О, течение…

Ветер, ударяющий в грудь и легкие, стучащее сердце – радость этих ощущений почти помогала ей забыть о том, что ее преследовал пошатывающийся Прыщавый, и стереть воспоминания о хибарах Рокс.

Почти.

Еще до Странности Пэтти целиком проглатывала викторианские романы: трущобы Лондона, нищие бродяги и причудливо-мрачное чувство реалистичности. К Роксу относилось то самое диккенсовское ощущение уныния, те самые контрастные тени, но здесь реальность была более суровой. Временные жилища, будто плесень, разрастались на стенах разрушающихся зданий острова Эллис; тропинки между ними были изрыты колеями и полны грязи, которая хлюпала под ногами Пэтти.

Диккенс в аду.

Ранним утром тропинки были почти пусты. Те немногие жители, которых она заметила, сказали, что Рокс – это квинтэссенция Джокертауна, это сырой, мутный осадок Джокертауна. Джокеры, которых Пэтти здесь увидела, были самыми уродливыми, их внешность не всегда попадала под определение «человеческой».

– Куда ты пойдешь, Пэт? Здесь негде спрятаться. – Крики Прыщавого и Келли слышались позади, их голоса эхом отражались от стен хибар. Они быстро пришли в себя. (Сама виновата. Они просто дети, и ты не хотела причинять им боль…) Пэтти слышала шаги преследующих ее джамперов. Увидев огни Манхэттена и отблески воды между двумя покосившимися зданиями, она, не оглядываясь, повернула налево. Прыщавый и Келли продолжали выкрикивать насмешки и оскорбления, а Пэтти все так же шла на свет.

Повернув за угол, она наткнулась на кого-то с влажно-бархатной кожей. Она поймала взгляд желтых фасеточных глаз.

– Простите, – сказала она и бросилась дальше, с ее рук капало то, что источала кожа незнакомца. Из ближайшего окна с любопытством выглянули две головы, соединяющиеся в одну толстую шею. Нечто безногое переползло тропинку перед ней, оставив за собой запах лаванды, который вдруг стал кислым и неприятным. Из темноты меж двух зданий раздался рык, но слова звучали неразборчиво, сливаясь в единый вопль.

Сзади ее схватила чья-то рука, и Пэтти закричала. Конечность тянулась, как ириска, а на пальцах были собачьи когти, но сжимавшая ее рука, несомненно, была человеческой. Туго натянутая рука была тонкой, как спичка; поворачивая ее к себе, конечность разжала схватку, и Пэтти закружилась, едва не упав от внезапного освобождения.

Пэтти не обернулась, чтобы посмотреть, кто или что пыталось остановить ее. Она продолжала бежать.

Она бывала на Эллис, много лет назад. Ей запомнился крохотный остров в форме буквы U, с доками вдоль центрального водного пути. Над одной стороной острова нависало здание администрации; другую переполняли здания для задержанных чужаков. Сейчас Пэтти видела здание администрации вдалеке. Она чувствовала запах бухты. Тело Дэвида теперь тяжело дышало из-за усталости, но кажется, преследователи остались далеко позади.

Она бросилась к воде в поисках лодки, шлюпки, чего угодно. Если придется, то она попробует и плыть – она умела плавать, а это тело было сильнее ее прежнего. Огни Манхэттена и Нью-Джерси были мучительно близки.

– Блоут хотел спросить, какой толк тебе попадаться патрульным катерам, Пэтти?

Пэтти замерла. Между ней и бухтой появилась фигура. Щурясь, она посмотрела в ее сторону. Существо походило на таракана размером с человека. С ним были еще двое: джокеры, вооруженные чем-то вроде дробовиков и малокалиберными охотничьими винтовками. Человек-таракан показал ей дешевую пластиковую рацию.

– Блоут послал меня за тобой.

Тяжело дыша, Прыщавый и Келли вышли из тени у здания.

– Эй, – крикнул Прыщавый. Пэтти побежала. Места было достаточно. Может, насекомоподобный джокер не сможет двигаться быстро. Может, джокеры с оружием промахнутся. Может, она сумеет нырнуть в воду и скрыться.

Может.

Рация таракана зашипела.

– Блоут говорит, в это время года вода еще очень холодная. Тебя схватит судорога, и ты утонешь на полпути. Говорит, у него есть для тебя решение.

Прыщавый и Келли подошли уже близко. Ей надо было бежать.

– Блоут не причиняет зла джокерам, Пэтти. Он просит тебя запомнить, что ты просила Эвана не тратить зря его жизнь. – Голос таракана звучал почти как вздох, в котором звучала странная грусть.

Эти слова нанесли ей смертельную резаную рану. Вдох Пэтти превратился во всхлип, когда она это вспомнила. А потом стало уже слишком поздно. Прыщавый грубо схватил ее за руку; Келли, в одних джинсах, перекрыла ей дорогу – в ее холодных глазах обвиняюще горела обида.

– Это проблема джамперов, Кафка, – резко сказал Прыщавый человеку-таракану. Двое джокеров Кафки угрожающе ступили вперед, но Кафка махнул им – отступайте.

– Уже нет, – ответил Кафка, спокойно и даже скромно. – Блоут видит ее. Ты хочешь дальше жить на Рокс? Тогда подумай о том, что ты хочешь здесь делать. Вы временные жильцы, вы имеете право находиться здесь лишь потому, что платите Блоуту за это.

– Мы не подчиняемся приказам Блоута, – проревел джампер.

Кафка просто выжидал. Рука Прыщавого повисла вдоль его туловища.

Нечто похожее на улыбку появилось на нечеловеческом лице насекомого.

– Хорошо. Нам действительно не нужны такие неприятности. Прошу… следуйте за мной, – сказал Кафка. Джокеры-охранники заняли места конвоя по бокам возле Пэтти и остальных. Кафка кивнул. С шорохом обогнав их, он возглавил шествие в сторону здания администрации. В сторону Блоута.

РОКС НЕ УТОНЕТ – БЛОУТ НА ПЛАВУ. ВЕЛИКАЯ СТЕНА БЛОУТА. Пэтти видела и эти граффити тоже.

Первой мыслью Пэтти было: Блоут напоминает лишь гору грязного сырого теста для хлеба, в которое какой-то непослушный ребенок вставил зубочистки. Блоут заполнял просторный холл здания администрации. Временные металлические опоры выступали под ним сквозь проваливающийся пол; бетонные трубы торчали из этой огромной горы плоти, словно гигантские иглы капельницы.

Его размеры было трудно осмыслить; его бесформенные бока уходили в темноту дальних коридоров. Его голова напоминала бородавку, теряющуюся на этом массивном теле. От плеч и рук почти ничего не осталось, они были тонкими и слишком короткими и поэтому скрывались в горах плоти. Блоут не мог двигаться, не мог быть передвинут.

И еще вонь. Будто голову Пэтти засунули в мусорную кучу. Ее затошнило.

Темные глаза Блоута с весельем наблюдали за ней.

– Гора сырого теста… – сказал он. Его голос звучал тонким подростковым писком, а слова вырывались целым потоком. Эта фраза изумила ее. – Думаю, ты добрее многих, Пэтти. Но ты ведь всегда считала себя понимающей женщиной.

– Хочешь сказать, это гребаная телка? – Прыщавый захохотал позади нее. – Слышь, Келли, ты чуть не потеряла девственность с цыпочкой.

Кафка жестом показал что-то охранникам. Джокер быстро и обыденно ударил Прыщавого прикладом дробовика. Прыщавый застонал и шумно блеванул на плиточный пол.

– Надо быть потише, когда Глава разговаривает, – спокойно отметил Кафка.

Прыщавый сплюнул.

– Иди ты на хрен, Таракан.

Кафка взглянул на Блоута, который сделал жест рукой. Охранник снова ударил Прыщавого. Парень повалился на колени в лужу собственной рвоты.

Блоут с жадностью наблюдал за сценой насилия. Его смехотворно маленькие руки сжимались и подергивались, а сам он улыбался.

– Да, я знаю, что он еще ребенок, но ребенок он злобный, опасный, – сказал Блоут, и Пэтти снова с шумом вдохнула, потому что Блоут опять озвучил ее мысли. – В этом отношении он не намного младше меня.

Блоут говорил, не переставая, не останавливаясь, чтобы сделать вдох. Его монолог катился вперед, словно грузовой поезд без тормозов.

– Некоторым стоит напоминать, кто тут все контролирует. Рокс все еще слишком анархичен. Острову необходимо управление, необходимо лидерство. У нас есть потенциал, почти безграничный потенциал и реальная мощь. Группа Дэвида, пусть они еще дикие и неприрученные – лишь один пример. Я ведь здесь меньше года.

Лекция бесконечно извергалась из Блоута, звуча его высоким голосом. Он говорил быстро, громко, не давая Пэтти почти никакой возможности прервать поток его слов.

– Что?..

– Что мне от тебя нужно? – перебил Блоут, заканчивая мысль за нее. – Это очень просто. Странность. Мне нужна Странность.

– Я не знаю, где Странность.

Блоут закрыл глаза.

– Я знаю. Они очень близко. Они направляются сюда. – Он снова открыл глаза и улыбнулся Пэтти. – Эти слова вызывают в твоей голове такие детские образы, – сказал он; слова перекатывались через его вязкие губы. – Доблестное спасение. Счастливый конец. Но о дальнейшем ты не задумывалась, верно? Ты не думала о том, что будет дальше. А я думал. Такая сила, как у Странности, может быть полезна. Не так уж необходима, заметь, но я мог бы использовать ее. Странность уже многие годы дружна с Джокертауном. Я ценю это: мы словно брат и сестра.

– Я в этом сомневаюсь.

Он кивнул – скорее в ответ на ее мысли, а не слова.

– На Рокс джокеры стараются помогать джокерам. Мы делаем все возможное для тех, кого дикая карта практически уничтожила.

– Независимо от того, причиняет ли это кому-то боль.

Блоут состроил гримасу.

– Меня не волнует, если это наносит вред натуралам или тузам. К черту их. Если такова цена, то я только за. У меня есть собственные мечты, мечты о расширении Рокс. Мы обладаем лишь этим маленьким островком, жалкими десятью гектарами брошенного корабельного балласта, которые быстро заполняются. Я хотел бы потребовать более крупный остров.

Блоут сделал вдох, и Пэтти сумела воспользоваться этой краткой паузой.

– Нью-Йорк? Это невозможно.

– Вовсе нет. Это вполне возможно. И пролившаяся сейчас кровь натуралов позже спасет немало крови джокеров.

Пэтти увидела, что все служащие внимательно слушают. Беседа поглотила стоящего рядом Кафку.

Блоут продолжил:

– В любом случае, ответные действия будут суровы. Каждую ночь мне снится один и тот же сон, Пэтти. Сон подсказывает мне, что судьба натуралов – пожинать плоды собственной ненависти и нетерпимости. Чтобы превратить этот сон в жизнь, мне нужны не просто джокеры и разношерстные банды. У нас уже есть несколько тузов-бунтарей и джокеров с полезными силами. Нам нужно больше. Ты понимаешь причины наших действий, пусть и не одобряешь мою тактику.

Он не дал ей ответить. Обличительная речь продолжала изливаться из него, хотя дышал он уже тяжелее.

– О да, Пэтти, я слышу твои мысли. «Странность не такая». Ты действительно следуешь законам – в конце концов, ты помогла Хартманну. Ты думаешь, что никто не захочет терпеть боль существования Странности. – Блоут невесело ухмыльнулся. – Они и не должны. Дэвид, тот, чье тело ты сейчас занимаешь, наш Дэвид и его джамперы могут переносить людей из тела в тело, так ведь?

– Тогда почему вы этого не сделали? Почему не покинули это? – Пэтти показала на бесконечную, беспомощную плоть, тянущуюся за ним.

Голова, такая маленькая по сравнению с телом, сморщилась в гримасе. Пэтти без слов поняла, что он пробовал, что у него не вышло. Лицо Блоута искривилось от гнева воспоминаний. Когда он заговорил, его голос звучал резко.

– Я уже знаю, что в Странность может попасть кто-то новый, и тело по-прежнему будет функционировать. Возможно, оно будет работать без двоих, даже без троих. А может, нет. Может, одна из первоначальных составляющих всегда должна оставаться в разуме Странности. Мне это неизвестно. Но я узнаю. Узнаю любым способом.

(Джон, Эван, что мне теперь делать?) Тишина внутри ее головы казалась насмешливой, и Пэтти чувствовала себя напуганной и очень одинокой. Уединение было болезненнее всех ощущений, которые она помнила из Странности.

Блоут замолчал. В тишине холла гулом раздался тихий хлюпающий звук, будто кто-то перекатывался по слегка сдутому водному матрасу. Холодные темные массы стали появляться из пор по всему телу Блоута, скатываясь по огромным трубам, торчащим из его тела. Черная слизь стекала вниз, застывая, а затем перекатывалась по бокам Блоута, оставляя позади мазки коричневатого цвета. Слипшиеся комья скопились вокруг Блоута, и Пэтти увидела, что плитка возле огромного джокера теперь безнадежно запачкана.

Секунду спустя ей в нос ударила отвратительная вонь: запах сточной канавы. Пэтти едва не вырвало; Кафка и остальные, стоявшие рядом с ней, старались сдерживаться. Служащие джокера в масках вышли из алькова и поспешили убрать грязь, сгребая ее в тележки. Остальные протирали бок Блоута.

– Они называют это «чернь Блоута», – сказал он Пэтти, отвечая на ее мысленный вопрос. – Такое крупное тело поглощает соответствующее количество питания. Дикая карта упростила этот процесс – я могу переваривать любые органические продукты. Все, что угодно. Кафка помог мне: эти трубы напрямую соединяются с канализацией Рокс, что облегчает задачу. Но любое, даже самое высокоорганизованное существо, выделяет отходы.

Пэтти не могла скрыть свои мысли.

– Это вызывает у тебя отвращение, – сказал он своим высоким тенором. – Не стоит. Это дала мне дикая карта. Разве я виноват в том, что этому телу нужно так много, что я должен поглощать чужое дерьмо, а затем снова его изрыгать? – Его голос зазвучал резко. Он посмотрел на Пэтти. – Да. Я в западне, в такой же западне, в которой находилась ты в теле Странности. И мне не нужно твое чертово сожаление, слышишь меня?! Я засуну его назад в твою гребаную глотку!

Пэтти поперхнулась и сдержала поток желчи. Она вызывающе подняла подбородок и посмотрела на джокера.

– Мы не будем управлять Странностью для тебя. Ни я, ни Джон или Эван. Только не ради твоих целей.

– Мы еще посмотрим, правда? Может, никто из вас нам и не понадобится. Подавай, или подадут тебя, – прокомментировал Блоут, внезапно захихикав.

– Я не пойду на это, – категорично ответила Пэтти. – Никто из нас не пойдет.

Веки Блоута снова моргнули, прикрывая его блестящие зрачки.

– Наш ключ – это Дэвид, а не ты. Его интересует лишь собственное «я», но мне удастся его убедить. Судя по ощущениям Джона, ему может понравиться жизнь победителя, который надирает задницы натуралам. Эван… Что ж, может, твои друзья заинтересуются. В конце концов, Дэвид и его друзья поставляют «восторг».

– Я не понимаю….

– Покажите ей, – сказал Блоут, махнув рукой в сторону одного из джокеров-охранников. Он вышел вперед; Пэтти увидела, что губы, десны и ноздри на его лице, похожем на собачью морду, были в чем-то синем. Джокер достал небольшой складной нож. Он щелкнул лезвием, и Пэтти машинально сделала шаг назад. Но джокера она не интересовала. Вытянув вперед левую руку, он всадил лезвие в предплечье по самую рукоятку и так же быстро вынул его. Кровь медленно вытекала из глубокой раны. Джокер ухмыльнулся. Он откинул голову назад и засмеялся.

Пэтти открыла рот от удивления.

– «Восторг» делает приятным любое ощущение, – сказал Блоут. Она все еще смотрела на джокера. – Можно отрезать себе руку и ощутить самый прекрасный экстаз. Каждое чувство превращается в блаженство, по крайней мере, на какое-то время. К сожалению, при долговременном использовании чувства совершенно притупляются до такой степени, что трудно уже почувствовать хоть что-то, но для джокера это вряд ли станет проблемой, так ведь? Представь, что боль Странности становится практически сексуальным наслаждением, а затем медленно, не спеша затихает, пока ты совсем не перестаешь ее ощущать. Может такое заинтересовать тебя, или если не тебя, то Джона или Эвана?

Блоут засмеялся и мрачно улыбнулся, увидев выражение лица Пэтти.

– Да, ты тоже об этом думаешь. Эван хочет выбраться, и я могу предложить ему определенную форму свободы. Ты все так же уверена, Пэтти? Мне кажется, нет.

(Эван…)

– Ты в ужасе, правда, Пэтти? Ты ненавидишь быть отделенной от своих возлюбленных. Ты слушаешь, но в ответ – тишина. Но тебе нравится быть одной, да? Ты не знаешь, сможешь ли снова вынести нахождение в Странности. Ты думаешь, что можешь пойти на все, лишь бы остаться в теле Дэвида. Ну, я тебе скажу, что это невозможно. Дэвид нужен мне. Но я не желаю тебе зла, Пэтти. Я не хочу причинять тебе никакого вреда. Наоборот, у меня есть для тебя подарок. Кафка?

Кафка кивнул. С шелестом он поспешил в соседнюю комнату и вернулся, толкая перед собой инвалидное кресло. В кресле сидела девочка-подросток, темноволосая и довольно симпатичная: ее глаза были широко распахнуты, но когда Пэтти взглянула на нее, ее лицо было будто мертвое. В ее глазах не было ничего, совсем ничего. Тело дышало, но внутри этой оболочки никого не было. Где-то позади Пэтти засопел Прыщавый; Коротышка вскрикнула, узнав ее.

– Я хранил ее до последнего, – сказал Блоут. – Девчонка прыгнула в белого медведя, но тот оказался оживленным куском мыла. Жаль. Но у нас осталось пустое тело.

Пэтти взглянула на тело, на Блоута. Она снова постаралась заглушить свои мысли, сделать свой разум таким же пустым, как тело этой девчонки, чтобы Блоут не смог украсть ее мысли, но он усмехнулся.

(Эван, Джон… Мне жаль, но…)

– Соблазн велик, правда? Наши джамперы помогут тебе. Вуаля! И ты уже там, снова стала женщиной. Сама по себе. И снова молодая. Уже не будешь слишком старой.

– Я не старая. Мне всего лишь сорок.

Блоут засмеялся.

– Такая обидчивая. Подумай об этом, Пэтти. Мы можем сделать это прямо сейчас. Я помогу тебе, ты поможешь мне. Подумай об этом.

Снаружи мягкого прозрачного тела Харона показались зеленые глубины бухты.

(Джон, там кости! Мертвые люди…) Дэвид лишь рассмеялся внизу. Джон промолчал.

Странность застонала. Джон мало внимания обращал на Харона или сам путь до Эллис – он был слишком сосредоточен на внутренней борьбе и боли.

Эван чувствовал, что Джон быстро устает. Казалось, в Странности не осталось уже ничего от Пэтти. Ее тело исчезло, а его малые остатки причиняли им еще больше боли, чем прежде, будто они оба разделяли ту долю страданий, которая когда-то предназначалась ей. Границы между Доминантом, Субдоминантом и Пассивом становились нечеткими и тонкими. Что еще хуже, некоторые остатки процесса перехода и части воспоминаний Дэвида свободно передвигались в теле.

(Убийство было круче чем кокс приятель все натуралы бегали по Таймс-скуэр и кричали…)

(Эван, вот что он с нами сделает. Мы не можем позволить ему управлять Странностью.)

Эван не слушал Джона – он слушал только Дэвида.

(Я могу выпустить тебя Эван выпустить тебя и освободить от Странности я могу это сделать…)

(Что он тебе говорит, Эван? Он пытается блокировать меня, но его защита рушится. Я почти слышу его.)

Будто в насмешку, мечтательный монолог Дэвида продолжился.

(У священника я взял пистолет который лежал в его столе и заставил одну из монашек встать на колени и отсосать у него пока он не кончит ей в рот я заставил другую взять пистолет в рот будто это член и «ублажить его тоже» сказал я и когда она закончила я отстрелил ей на хрен голову и потом прыгнул когда вломились копы…)

(Просто очередная чушь. Джон, послушай меня. Что, если Пэтти не захочет возвращаться? Что тогда, Джон? Мы не можем вечно удерживать Дэвида. Он станет Доминантным, заставит нас сделать что-то, что-то ужасное, а потом прыгнет. Он прыгнет и оставит нас с кем-то еще, с кем-то, кто ненавидит Странность, кого мы даже не знаем, не любим и не уважаем.)

На этой мысли их внимание снова переключилось на внешний мир. Харон двигался по затопленному кладбищу. На многих телах еще остались клочки одежды, куски плоти. Рыбы обгладывали грудные клетки, угри собирались в пустых глазницах и высовывались из открытых челюстей, словно жуткие языки.

И что-то – кто-то – толкало их, толкало Странность назад в холодные липкие стенки внутри Харона, чья плоть растягивалась, принимая их тела. Харон продолжал медленно двигаться. Невидимая рука ударила их в грудь, удерживая их на месте, хотя Харон тащился дальше. Странность слабо боролась, но рука не отпускала их.

(Стена Блоута, Стена Блоута… – вопил Дэвид из Пассива. – Это ты, Эван, это ты.)

Помимо физического давления Эван почувствовал и мысленную усталость. Он уже не хотел отправляться на Рокс. Поиски были безнадежны. Даже если Пэтти жива, это бесполезно. Они ничем ей не помогут. Джон попытался заставить Странность прорваться сквозь невидимый барьер, когда они ощутили холод воды сквозь спину Харона, но Эван лишь наблюдал за происходящим как Субдоминантный.

– Стой! – прокричала Странность слабым голосом. Харон не обратил внимания.

(Черт возьми, Эван. Помоги мне!) Плоть Харона угрожающе истончалась. Снаружи скелеты бессмысленно улыбались им, ожидая.

(Может, так будет лучше, Джон. Все закончится. Прекратится.)

(Нет нет нет прошу тебя Эван я тебя вытащу я сделаю…)

(Ты по-прежнему хочешь, чтобы мы погибли. Так ведь, Эван? Ты это имеешь в виду.)

Странность боролась, пытаясь сделать шаг вперед, но это вряд ли помогало. Их плащ промок, заледенел. Плоть Харона слишком сильно выступала вокруг них.

(Ты едва удерживаешь нас, Джон. Я не смогу противостоять Дэвиду, когда ты ослабеешь. Он силен, и в этот раз он уже будет готов к боли. Он поймет, что, когда боль станет невыносимой, он просто сможет прыгнуть.)

(Если мы будем на Рокс, то он прыгнет назад в свое тело, Эван. А значит, Пэтти вернется к нам.)

(Я приму Странность в наше сообщество вы все станете джамперами и сможете выбраться…)

(Разве это честно, Джон? Ты относишься к ней, как к собственности, и готов наказать ее, когда она освободилась? Что лучше – отпустить этого ублюдка или пойти на жертвы? Пэтти может остаться свободной, а мы заберем этого сукиного сына с собой. Что лучше, Джон?)

(Я Доминант. – С этими словами его воля восстановилась. Странность сумела сделать два неловких шага к середине тела Харона. Прохлада отступила. – Я останусь Доминантным, пока мы не найдем Пэтти.)

(А что потом, Джон? Что потом? Прошло шестнадцать лет, Джон. Достаточно долгое время.)

(Джон я помогу тебе тоже просто не дай ему убить нас…)

Паника Дэвида привела к выбросу адреналина. Джон снова сдвинул их вперед, стараясь не отставать от медленных движений Харона, и Страность завопила. Рыбы бросились прочь, оставляя свой мерзкий пир – их потревожило движение внутри тела Харона.

Вдруг они вышли. Странность споткнулась и упала – исчезло все сопротивление. Снаружи за ними следовали скелеты; впереди виднелась покрытая водорослями отмель. Начинался прилив. Харон продвигался между кучами сброшенного корабельного балласта, а Странность тяжело дышала из-за внезапной перемены, поразившей их всех. Дэвид снова попытался подняться из Пассива; Джону едва удалось удержать его внизу.

Он ничего не сказал Эвану. Эван ничего не сказал ему. Харон зашипел. Вокруг них появились пузырьки, и тело начало подниматься вверх к ржавому пирсу. Джон заставил Странность подняться на ноги и яростно вырвался из тела Харона, ощущая отвратительное прикосновение влажной, холодной плоти. К бетонной дамбе вели покрытые ржавчиной металлические ступени. Странность выбралась из Харона и полезла вверх.

Они ожидали ее: группа джокеров, вооруженных самым разнообразным оружием. Странность разочарованно завыла.

– Какой интересный разум, – заметил Блоут, но его крохотное лицо болезненно искривилось. – Даже для меня эта боль неприятна. И все же сложность разделяемого сознания меня восхищает.

– Где Пэтти? – возмутилась Странность. Их голос звучал не громче шепота. Большая часть усилий Джона уходила на то, чтобы оставаться Доминантным, несмотря на мысленное давление Дэвида. Они переводили взгляд с охранников, стоящих поодаль от Странности, на Блоута, оценивая расстояние, когда их плащ вдруг распрямился и свернулся вокруг их безумно трансформирующегося тела. Блоут усмехнулся.

– О, ты не успеешь подойти ко мне, как они тебя пристрелят, но это ты и так уже понял, правда, Джон? Это ведь Джон, верно? – Блоут покачал головой. – Ты должен оставить свое бремя, Джон. Я хочу поговорить с Дэвидом.

– Нет! – попыталась выкрикнуть Странность, но слово было больше похоже на рев. – Сначала мы должны увидеть Пэтти.

– Не думаю, что это хорошая идея.

(Это патовая ситуация, Джон. Понимаешь?)

(Ты слишком легко сдаешься.) Личность Джона ослабевала с каждой секундой, его хватка за место Доминантного ускользала. Его мысли окрасились в оттенки отчаяния. Странность издала трепетный вздох.

Он был внизу, ниже их обоих, но поднимался, поднимался вверх, нашептывая свои слова только Эвану.

(Посмотри на все эти тела ты можешь получить любое не стоит изображать гребаного героя просто пропусти меня дай мне завладеть Странностью и я освобожу тебя я обещаю не дай нам умереть…)

– Мы увидим ее, – сказала Странность, – или увидим, насколько близко сможем к тебе подобраться. Ты убьешь нас либо умрешь. Это неважно. В результате мы получим либо то, чего хочу я, либо то, чего хочет Эван. В любом случае ты проиграешь.

Блоут вздохнул.

– Какая потеря. – Он снова вздохнул, затем сделал жест своей крохотной рукой. – Я не хотел так скоро открывать свой козырь, но думаю, выбора нет. Приведите ее, – сказал он, затем кивнул Странности. – Вы должны понимать ситуацию. Дэвид может меня слышать?

Под капюшоном защитная маска утвердительно кивнула.

– Хорошо. Это важно, что он услышит меня. Дэвид, если это возможно, пока не прыгай назад. А, вот и она…

Почему-то, подумав о Пэтти – одной в отдельном теле, они сразу вспомнили, какой она была раньше: темные волосы завитками падали на плечи; она носила любимую джинсовую юбку, которая так шла под хлопковую рубашку. Но вышедший из боковой двери человек был одет в грязные ливайсы и кожаную куртку. Его тело было определенно мужским, молодым, а красивое лицо обрамляли непослушные светлые волосы.

– Джон? Эван? – сказал он (она?), и его голос звучал низко. – Я люблю вас обоих. Я скучаю.

Пэтти произнесла эти слова и почувствовала их искренность, ведь ее глаза наполнились слезами. Позади нее по плиткам со скрипом катилась коляска. Она взглянула на джокера, катившего кресло с молодым телом девочки-джампера. Искушение. Соблазн.

(Твоим. Оно может стать твоим.) Понимание этого разрывало ее, и она обернулась посмотреть на Странность, вспоминая боль и страдания лишения свободы.

– Пэтти? – позвал Блоут, и ее взгляд неохотно сфокусировался на джокере. – Мне надо знать. Сейчас. Ты будешь сотрудничать со мной? Сделай это ради себя. Сделай ради всех джокеров. Сделай ради «восторга». Помоги мне.

Пэтти снова посмотрела на молодую девушку, на прекрасное пустое тело. Она также заметила, что Странность наблюдает за ней, и поняла, что Джон и Эван тоже могут угадать ее мысли. Она увидела, как защитная маска, служившая Странности лицом, слабо кивнула, словно прощая ее. (Вперед, – она почти слышала, как это говорят Джон и Эван. – Мы понимаем.)

Пэтти протянула руку и погладила девочку по лицу, чувствуя ужасную тоску. Ее кожа была такой мягкой и гладкой. Она знала, что навсегда запомнит эту мягкость.

Она обернулась, стараясь запомнить все это. Стараясь заполнить эти несколько секунд всеми ощущениями своего одиночества, своего уединения. Она покачала головой.

– Нет, – ответила она Блоуту, не обращая внимания на то, что тело Дэвида открыто давилось всхлипываниями. – Я ненавижу Странность, но я люблю Эвана и Джона. Странность нужна вам лишь в качестве оружия, и я не хочу быть частью этого. Я лучше снова буду вместе с моими любимыми, как и всегда.

«Я лучше снова буду вместе с моими любимыми, как и всегда». Слова Пэтти всех потрясли. Эван чувствовал, что удивление мешает ему держать его и так слабую хватку.

Странность закричала.

Вдруг все внутри Странности одновременно стало подвижным. Мысленные барьеры рухнули и превратились в пыль.

(Джон?)

(Я потерял контроль, Эван. Ты должен…)

Человек в теле Дэвида бежал к ним, и его (ее?) руки обхватили их, обнимая и не обращая внимания на то, что тело в его объятиях меняется. Странность стояла на месте, слегка подняв руки, словно не уверенная в том, стоит ли обнять в ответ…

(Эван, удерживай Дэвида…)

(Я стараюсь, Джон.)

На мгновение Эван стал контролировать Странность, как раз когда Пэтти (Дэвид?) заглянула в прорези защитной маски.

– Боже, Пэтти… – простонал он. – Мы так тебя любим…

– Эван? Здесь так одиноко. Я скучаю по вам, Эван, Джон. Прошу вас… я хочу назад. – Она плакала, все сильнее прижимаясь к Странности, когда сильные пегие руки наконец сомкнулись на ее спине.

– Но ты ведь свободна, – сказала Странность размытым, озадаченным голосом. – Я не понимаю…

(Держи его, Эван, держи его…)

(Давай, Эван. Позволь мне возглавить Странность), настаивал Дэвид. Он по-прежнему боролся со слабо сопротивляющимся Эваном. Посмеиваясь, Дэвид протолкнулся вперед и занял место Доминантного. Странность тут же заревела: боль всей мощью обрушилась на парня. И все же, готовый к мучениям, в этот раз Дэвид сумел остаться Доминантным.

Эван не сделал ничего. Ничего.

Он позволил Дэвиду захватить Странность без какой-либо борьбы.

(Ты обещал мне, – сказал он Дэвиду. – Не забывай, что ты обещал мне.)

(Чертов сукин сын, Эван…)

– Черт возьми, Блоут, как больно!

– Дэвид! – обрадовался Блоут. – Отлично. Теперь, когда ты контролируешь Странность, я могу сказать больше. – Он посмотрел на Пэтти, пытающуюся вырваться из хватки Странности. – Я сохраню твое тело. Мне неприятно было бы видеть, как Пэтти пытается его повредить – как раз сейчас она об этом и размышляет.

Пэтти выругалась, с яростью посмотрев на Блоута.

Странность схватила Пэтти еще сильнее.

– Говори быстрее, Блоут. Я знаю, что это не в твоем стиле, но я не собираюсь долго здесь оставаться.

Блоут улыбнулся.

– Тогда вкратце. Нам пора все упорядочить. Пора джамперам помочь Рокс.

Странность усмехнулась, затем заревела, когда их мутирующее тело потрясла очередная трансформация.

– Так вот о чем ты говорил Пэтти. И что? Ты повышаешь плату?

Блоут пожал плечами – едва заметное движение на фоне огромного тела.

– Как я понимаю, многие джокеры хотели бы стать тузами, особенно здесь, на Рокс. Несколько разумных тройных прыжков… Представь, чего могла бы добиться десятка или дюжина джокеров, ставших тузами.

– Особенно под руководством Блоута.

– Особенно. – Блоут улыбнулся.

(Эван, ты не можешь этого допустить…)

Эван игнорировал мольбы Джона.

(Дэвид, ты обещал мне. Помнишь?)

(Да, приятель. Я сдерживаю свои обещания. Не переживай.)

(Тогда давай, прыгай. Я займу место Доминанта.)

Пэтти билась в их руках, беспомощно кусаясь и царапаясь, пытаясь побороть напористую силу Странности.

– Мы поговорим об этом, Блоут, – сказала Странность. – Может, ты прав. Может, пора навести небольшой порядок. Но через секунду, когда я вернусь в свое тело.

– А что насчет Странности? – вмешался Кафка с взволнованным видом.

– Я согласен с моим советником, Дэвид, – сказал Блоут. – Я считал, что Пэтти поможет нам контролировать ее. Странность может быть слишком опасной.

(Эван?)

(Просто дай мне тело, Дэвид. Как ты обещал.)

– Все будет хорошо, – сказал им Дэвид. – Не переживайте за Странность.

Странность заполнила прохладная пустота (…Эван!..), а затем Пэтти вернулась, изумленная, и почти сразу упала в Пассив, пока Джон делал последние отчаянные попытки занять место Доминанта.

Эван презрительно оттолкнул его. Глаза Дэвида были закрыты. Теперь они снова распахнулись и посмотрели на Странность, на лицо, спрятанное за маской.

– Эй, приятель. Теперь можешь меня отпустить.

(Джон? Пэтти? Я люблю вас обоих. Мне жаль.)

(Эван…)

(Мы понимаем, правда понимаем…)

Странность подняла руки. Одна принадлежала Пэтти, другая – Джону. Быстрым движением они схватили голову Дэвида с обеих сторон.

Со всей своей силой Странность яростно выкрутила его шею. Щелчок ломающихся костей прозвучал очень громко. Странность отпустила тело, и оно повалилось на пол. Они широко развели руки в стороны, в последний раз закрыв глаза в ожидании, когда Блоут отдаст приказ и пули разорвут их общее тело. (Прощайте, Пэтти, Джон. Я правда люблю вас.) Но этого не произошло.

Блоут смотрел на тело Дэвида. Кафка наблюдал за Блоутом. Охранники-джокеры были наготове и наставили на них оружие.

Блоут издал лишь краткий вздох.

– Дэвид был моим ключом. Он желал прислушиваться ко мне, хотел разделить мои мечты. Будь вы Золотым мальчиком, Соколом или просто другим тузом, я бы не сомневался, – сказал он им, все еще глядя на тело Дэвида. – Но только не Странность. Не те люди, которым знакома боль существования джокера.

Глаза на крохотном лице гигантского джокера закрылись. Его тело дрогнуло, и из пор снова засочилась чернь. В комнате стоял сильный запах гниения.

– Убирайтесь, – яростно сказал им Блоут. – Убирайтесь, пока я не передумал.

Даттон наконец открыл запасную дверь и, моргая, вышел на свет восходящего солнца Джокертауна. Его безносое лицо напоминало маску живого мертвеца. Он зевнул и потуже затянул пояс своего шелкового халата.

– Странность. – В его голосе слышалось облегчение. – Я беспокоился. Я позвонил кое-каким знакомым…

– Мы пришли работать.

– Эван? – Даттон взглянул на их руки – сейчас большая их часть была шоколадно-коричневого цвета, а пальцы казались длинными. Даттон отошел от двери и позволил фигуре в плаще зайти, затем захлопнул и запер за ними дверь. Вскоре после восхода солнца музей казался мрачным.

– Сейчас шесть утра. Что случилось? Где Пэтти?

– Здесь. В данный момент в Пассиве. Джон тоже с нами. Все кончено, Чарльз. Мы… я был неправ. Мы хотели сказать это тебе.

– Неправ?

– Насчет счастливого конца. Может, иногда все и складывается. Лидер банды джамперов мертв, Чарльз. – Под маской Странность засмеялась, громко и звучно. Эта веселость показалась Даттону очень странной. – Это ничего не решает, – продолжила Странность. – Может, совсем ничего. Но это одно небольшое изменение к лучшему. Натуралы уже не смогут повесить на нас столько злодеяний, не смогут использовать это оправдание, чтобы подавлять людей, на которых повлияла дикая карта.

– А ты? Что насчет Странности?

– Нам все так же больно. Но один из нас смог выбраться, хотя бы ненадолго. Мы думаем об этом и надеемся, что, возможно, когда-то все изменится.

Странность вздохнула.

Очертания под тяжелым плащом изменялись.

– У тебя есть торт, Чарльз? – спросили они. – Сегодня у нас день рождения.