Игорь Минаков
Чертова дюжина
Необходимое предуведомление
Меня зовут Максим Каммерер. Мне девяносто два года.
Однажды я уже начинал мемуар подобным образом. Тогда мне и в голову не приходило, что придется снова браться за стило. Однако события лета 228 года, а главным образом – мое позорное бездействие во время оных вынуждают меня объясниться. Добрую половину данного мемуара составляют безыскусные реконструкции, сделанные мною на основе показаний очевидцев событий, которые охватили Периферию, Солнечную систему и Землю в течение всего нескольких августовских дней и которые едва не сказались на судьбе человечества самым плачевным образом. Остальное же – описание ряда событий, непосредственным участником которых стал ваш покорный слуга.
Однако следует рассказывать по порядку.
Считайте это признаком старческого интеллектуального вырождения, но с некоторых пор меня живо стали занимать всякого рода необъяснимые (и необъясненные) явления, сплошь и рядом случавшиеся на Земле и Периферии. Разумеется, когда я был начальником отдела ЧП КОМКОНа-2, подобного рода происшествия интересовали меня сугубо с профессиональной точки зрения. Теперь же это стало бескорыстным увлечением отставника, стремящегося хоть как-то разнообразить унылый и серый океан бесконечного досуга.
Несколько лет я увлеченно коллекционировал материалы из открытого доступа: сообщения средств массовой информации, свидетельства очевидцев и рапорты аварийщиков из тех, что за давностью лет утратили гриф ДСП. Попадалось в моей коллекции всякое. От довольно рутинных наблюдений НЛО до совершенно фантастических событий вроде Небесного Гласа, который слышали и записали на бытовые фоноры сотни очевидцев в жарком австралийском январе 216 года. Последнее явление оказалось столь впечатляющим, что впору было ждать вспышки массовой религиозной истерии. Несколько минут неведомо кому принадлежавший громовой голос, лившийся из неизвестного источника, торжественно вещал что-то на никому не понятном языке. Специалисты, как водится в таких случаях, туманно рассуждали об интерференции акустических волн, вызванной перегревом надповерхностных атмосферных слоев. И специалистам, как водится, верили. Но по моим сведениям, вразумительного объяснения этому феномену так и не нашлось. Как впрочем, и тысячам других феноменов, на которые столь щедра матушка Вселенная.
Загадочные явления так увлекли меня, что ни о чем другом я и слышать не хотел. А между тем мне, Максиму Каммереру, без малого столетнему старцу, на закате дней своих вновь довелось стать свидетелем и участником событий, гораздо более впечатляющих, если не сказать – ужасающих. Начало им было положено сорок тысяч лет назад. Во второй половине прошлого столетия они достигли своего кровавого апофеоза, хотя большинству непосредственных участников казалось, что это была развязка. Увы. И так уж вышло, что бывший глава отдела ЧП, а ныне собиратель аномальных явлений, имел все шансы вмешаться в эти события на новом их витке, но не вмешался. За что не будет ему прощения до скончания веков.
Если не оправданием, то хотя бы объяснением поразительной слепоты вышеупомянутого Каммерера могут служить три обстоятельства:
1) ему очень не хотелось прослыть жертвой «синдрома Сикорски»;
2) чрезмерная увлеченность аномальными феноменами затмила очеса его разума и притупила бдительность, завещанную покойным Сикорски;
3) он (Каммерер, а не Сикорски, разумеется) сам стал средоточием целого сонма аномальных явлений, которые совершенно выбили его из колеи.
В любом случае ответственности за случившееся я с себя не снимаю. И полагаюсь лишь на справедливый суд потомков, которые когда-нибудь прочтут этот мемуар.
№ 01 «Полумесяц»
Он вышел на площадь Звезды из ближайшей к Музею Внеземных Культур кабины нуль-Т, хотя с тем же успехом мог соткаться из дождя и тумана. Некогда модный радужный плащик, метавизирка через плечо, лицо – узкое, иссиня-бледное, с глубокими складками от крыльев носа к подбородку. Низкий широкий лоб, глубоко запавшие большие глаза, черные прямые волосы до плеч, как у североамериканского индейца.
Индеец оглядел пустынную в утренний час площадь и быстрым шагом пересек ее наискосок. У парадного входа в музей он замешкался. Двери оказались заперты, но это задержало его лишь на миг. Он оглянулся еще разок, приложил широкую ладонь к массивной створке, и та легко отошла в сторону.
Обладатель немодного плаща в несколько бесшумных прыжков пересек залы основной экспозиции и углубился в спецсектор предметов невыясненного назначения. Автоматика освещения почему-то реагировала на его появление с запозданием, но Индеец прекрасно ориентировался и в кромешной тьме. Он быстро нашел то, что искал в этот ранний час в пустом здании.
Это оказался массивный футляр ярко-янтарного цвета. В сильных пальцах длинноволосого он легко распался на две части, обнажив покрытую белесоватым ворсом внутренность. Среди чуть заметно шевелящихся ворсинок лежали круглые серые блямбы. Трех не хватало. На поверхности блямб были изображены розовато-коричневые, слегка расплывшиеся, как бы нанесенные цветной тушью на влажную бумагу иероглифы.
Индеец блеснул безукоризненно-белыми зубами, закатал рукав плаща выше локтя, поднес руку одному из пустующих гнезд. На сгибе у него было родимое пятно, напоминающее стилизованную букву «Ж» или японский иероглиф «сандзю». От этого пятна к пустому гнезду протянулись серебристо-серые ворсинки, напоминающие те, что выстилали янтариновый футляр изнутри. Казалось, странная родинка излучает тусклый свет, каждый лучик которого извивается, подобно крохотному червю. Из этих червей в ворсистом гнезде сформировалась еще одна блямба. Полюбовавшись новообразованным кругляшом, рисунок на поверхности которого повторял в увеличенном виде родинку на сгибе его локтя, длинноволосый повторил ту же операцию с другими пустующими гнездами. Потом он раскатал рукав, закрыл футляр и осторожно водрузил его на место. Спустя примерно полчаса Индеец как ни в чем не бывало покинул музей через служебный вход.
Примерно через час метавизирку могли видеть уже на космодроме «Кольцово-4». Служба погоды прекратила дождь и развеяла туман. Горячие солнечные лучи дробились о стеклянные грани пассажирского терминала. Очередь к стойке регистрации рейса «Земля – Тагора» двигалась быстро. Перед Индейцем оставалось не больше трех человек. Он снял радужный плащик, перекинул его через руку, воздел на переносицу огромные темные очки.
Регистрирующий биодетектор мелодичным звоном отметил еще одного пассажира, состояние здоровья которого не внушало ни малейших опасений. Незначительные отклонения от антропологической нормы, обнаруженные в психофизиологическом профиле, легко объяснялись погрешностями юстировки и не могли служить причиной отказа в совершении подпространственного перелета по медико-биологическим показателям.
Через два с половиной часа длинноволосый покинул рейсовый «призрак» и вышел под ослепительно-синее с зеленоватым оттенком небо планеты Пандора. Возле трапа вновь прибывшего встретил киберносильщик, но не обнаружил у пассажира никакой клади. Человек с метавизиркой через плечо налегке проследовал к площадке с глайдерами. Выбрал маломощную, но чрезвычайно маневренную «стрекозу», взобрался на водительское сиденье, захлопнул спектролитовый колпак, свечой взмыл в вышину. В считаные мгновения «стрекоза» достигла «потолка» – воздушного коридора, предельно допустимого для личного транспорта на Пандоре, и взяла курс по направлению к хребту Смелых.
Зыбкие луны гуськом взошли над плоской вершиной Эверины, когда «стрекоза» притулилась с краю посадочной площадки, основательно забитой глайдерами и вертолетами. Вечерело. Темно-зеленые сумерки сгустились над горой. Все столики на веранде легендарного кафе «Охотник» были уже заняты. На танцевальном пятачке в ностальгическом «Светлом ритме» устало топталось несколько пар. Охотники-любители вернулись с холмов, точнее – из черных, колючих зарослей, которые подобно грозовым тучам клубились под трехсотметровым обрывом. Пряный ветер шевелил всклокоченные волосы и остужал разгоряченные лица. Киберофицианты, как заполошные, сновали между столиками. Остро пахло жареным мясом. Стеклянные фляги с «Кровью тахорга» глухо брякали после каждого тоста, возвещаемого зычным голосом.
На Индейца, переминающегося с ноги на ногу, обратили внимание. Законы гостеприимства нарушены не были. Мигом нашелся свободный стул у относительно свободного столика. По обычаям охотничьего братства, длинноволосому обладателю метавизирки заказали традиционное меню новичков: гигантские клубни болотных тюльпанов, нафаршированные маринованной печенью тахорга, и пузатую флягу с «Кровью». Все это полагалось, не задавая лишних вопросов, умять в один присест, что новичок и проделал с завидным хладнокровием и выдержкой.
Вскоре многолунная ночь Пандоры приглушила веселье. Смолкла музыка, танцующие вернулись за столики. Громогласные тосты сменились тихими беседами. Вновь прибывшего расспросами не донимали. Сам он в разговоры не лез, предпочитая слушать других. Длинноволосому повезло. Он оказался за столиком двух завзятых звероловов-любителей, разочарованных, как выразился один из них – статный, косая сажень в плечах, огненноволосый Степан, трансмантийщик по специальности, – «малым туристическим набором».
– Разве у Белых Скал охота! – восклицал он. – Это же манеж для ползунков! Электрифицированные джунгли и газировочные автоматы на каждом шагу! И тахорги прикормленные. В них же стрелять совестно, они же ручные почти.
– Ну и что ты предлагаешь, Степан? – флегматично вопрошал малорослый блондинистый Грэг, кулинар-дегустатор.
– На Горячие болота надо лететь, – ответствовал тот. – Там рукоеды водятся. И гиппоцеты – тоже.
– Гиппоцеты – это замечательно, но кто нас туда пустит, дружище? Ты на карту глядел? Это, между прочим, зона Контакта! Комконовцы завернут нас на первой же контрольной точке.
Степан понизил голос до заговорщического шепота:
– А если – в обход контрольных точек?
– Ха! Вы посмотрите на него! – воззвал Грэг к сдержанно улыбающемуся Индейцу. – Контрабандист-любитель… Он полагает, что в КОМКОНе работают благодушные идиоты. Да будет тебе известно, что всякое транспортное средство на Пандоре оборудовано специальными датчиками, которые поднимут тревогу, если какой-нибудь рыжебородый викинг попытается проскочить на своем драккаре куда не следует.
– Дьявол, – пробормотал Степан, сжимая здоровенные веснушчатые кулаки. – Тогда какого черта мы поперлись на Пандору?! Полетели бы лучше на Яйлу…
– Я могу помочь вашему горю, – тихо, но отчетливо произнес длинноволосый.
Приятели воззрились на него, будто на зверя Пэха.
– В самом деле? – осторожно поинтересовался Грэг.
– Да, – ответил тот. – я сотрудник КОМКОНа, у меня допуск.
– Прогрессор? – уточнил рыжий викинг Степан.
Индеец посмотрел на него исподлобья, кивнул.
– Да, – сказал он. – Бывший. Сейчас я на вольных хлебах. Консультант Большого КОМКОНа… По счастливому совпадению мне тоже нужно на Горячие болота. Там работает мой старый знакомый. Его зовут Джон Гибсон. Он экзобиолог. я не видел его сто лет…
– И вы возьмете нас с собой? – спросили приятели в унисон.
– Разумеется, друзья. Вместе и поохотимся.
– Как зовут нашего благодетеля? – осведомился Степан.
Длинноволосый ответил не сразу. Он долго смотрел на изумрудную луну, приплюснутым грибом вырастающую на горизонте, потом улыбнулся и сказал:
– Александр. Александр Дымок.
* * *
Выстрел у Степана не получился. Вместо того чтобы замертво рухнуть к ногам охотника, рукоед попытался откусить ему руки. Вместе с карабином. Кулинар-дегустатор Грэг, который стоял от приятеля всего в нескольких шагах, не успел даже поднять свой «оленебой». По поляне пронесся темный вихрь, и чудовище распласталось на морщинистом стволе псевдосеквойи, уже безнадежно мертвое. Вихрь сбавил обороты и превратился в Александра Дымка. Ни единая капля пота не оросила его бледного чела. Со свойственной ему безмятежной мрачностью Дымок оглядел свою жертву, поднял брошенный карабин и сказал, ни к кому в особенности не обращаясь:
– Рукоеду не стреляют в лоб. Его обходят сзади и бьют в затылок.
– В следующий раз буду знать, – пробурчал сконфуженный Степан. – Спасибо, Саша.
– Не за что, – отозвался Дымок. – Продолжаем движение. Глядите в оба, парни!
Они снова двинулись по извилистой тропе, неуклонно скатывающейся в низину. Здесь почти уже не встречались исполинские, подпирающие зеленовато-синие небеса, колонны псевдосеквой. Почва для них была не подходящей в этом краю, слишком зыбкой и ненадежной. Сухие песчаные откосы сменились глинистыми наплывами, скрытыми под сплошным ковром из красного мха. Даль заволакивало пластами пара, поднимающегося над Горячими болотами: в воздухе отчетливо пахло пустыми щами.
– Замечательное место, – принялся разглагольствовать Степан. – я слышал, этот мох можно есть. Вот так прямо отрываешь клочьями и ешь…
– Все не так, Степа, – откликнулся Грэг. – Этот мох не только нельзя есть, но и просто лежать нам нем не рекомендуется.
– Это почему? Ядовитый, что ли?
– Выделяет летучие вещества, галлюциногены…
– Вот дьявол! – Огненноволосый с опаской покосился на красный ковер.
– А вот почва возле болот и в самом деле съедобная, – продолжал Грэг. – Собственно, на ее основе великий Пашковский и создал свои знаменитые плантации…
– Тихо! – Дымок замер на полушаге, предостерегающе поднял руку.
Оба приятеля мгновенно умолкли. Сорвали карабины с плеч, принялись озираться, поводя воронеными стволами. Лес тут же надвинулся. Обступил со всех сторон. Он словно старался привлечь к себе внимание трех человек, свалившихся в него с неба. Лес корчился, приседал, переливался радужными пятнами, кривлялся, словно паяц. Смотреть на него было сущим мучением, взгляду не за что зацепиться, хотелось отвернуться или хотя бы закрыть глаза. Но глаза в лесу закрывать нельзя, и потому приходилось глядеть в оба. И Степан с Грэгом глядели. Глядели и недоумевали. В лесу все было странным. Человеку неопытному совершенно невозможно понять, к чему следует присматриваться, а заодно и прислушиваться? Приятели недоумевали, но полагались на опытность своего товарища. И потому они вздохнули с облегчением, когда Александр Дымок произнес:
– Кажется, пронесло…
– А что там было? – немедля осведомился Степан.
– Где «там»?
– Ну-у… там… куда надо было глядеть в оба?
– Вот что, Степан, – сказал Дымок деловито: – Ступайте вон к тому прогалу… – Он указал на едва заметный просвет в подвижной стене леса. – А вы, Грэг, следуйте за ним. Дистанция десять шагов.
– Хорошо! – отозвался Степан.
Он перехватил поудобнее карабин и двинулся в указанном направлении. Его могучую фигуру еще не скрыли заросли, когда блондинистый Грэг зашагал следом. Дымок проводил их взглядом. На его узком, бледном лице не дрогнул ни единый мускул, когда раздался отчаянный крик, оборванный смачным хрустом. Рявкнул «оленебой» кулинара-дегустатора. Громовым эхом прокатился по замершему лесу рык молодого тахорга, притаившегося в зарослях арлекинки, чьи подвижные, красные с зеленью листоветви так удачно скрывали чудовище, закованное в изумрудную с рубиновыми просверками броню.
Александр Дымок не тронулся с места. Он ждал. Второго выстрела не последовало. Детеныш самого страшного на Пандоре зверя одолел и другого охотника, столь самонадеянно углубившегося в джунгли за пределами заказника. Дымок закинул карабин на плечо и продолжил путь. Больше он в спутниках не нуждался. Тахорг теперь будет надолго занят перевариванием добычи, а прочие пандорианские хищники опытному человеку не страшны. Да и цель, ради которой Дымок прилетел на Пандору, была уже близка.
Спектролитовый купол, накрывающий биостанцию, легко было заметить издалека. Огромный радужный пузырь возвышался над низкорослыми по меркам Пандоры болотными зарослями. Александр Дымок ловко уклонился от встречи с роем полуметровых ос, проскользнул под ядовитыми лианами и очутился у запирающей мембраны шлюза. Ткнул в рубчатую клавишу звонка. Хозяин биостанции откликнулся сразу.
– Чем могу служить? – спросил он молодым, чуть с хрипотцой голосом.
– Здравствуйте! – отозвался гость. – Меня зовут Александр Дымок. я недавно прилетел с Земли. Мне необходимо с вами поговорить, мистер Гибсон.
– Входите, – отозвался Гибсон. – Заранее прошу меня извинить, но вам придется сначала пройти в дезинфекционную.
– Ничего-ничего, я понимаю…
Вымытый до скрипа, благоухающий антисептиками, Александр Дымок вступил на территорию биостанции. Это была ничем не примечательная «бусинка», как называли такие биостанции, ожерельем опоясывающие зону контакта человечества с двуединой гуманоидной цивилизацией Пандоры. Дежурили на «бусинках», как правило, широкопрофильные специалисты, сочетающие экзобиологию с контактерской деятельностью. Джон Гибсон исключением не был.
Он встретил нежданного гостя на веранде стандартного экспедиционного домика, откуда открывался изумительный вид на Горячие болота. Высокий, сухопарый старик, с индейским профилем загорелого лица, с седыми длинными волосами, собранными на затылке в пучок. От постороннего глаза не укрылось бы некоторое внешнее сходство девяностолетнего старика-экзобиолога и его визави, которому на вид было не более сорока, но, кроме безупречно замаскированной камеры видеорегистрации, свидетелей состоявшейся между ними беседы не оказалось. Да и беседа эта началась далеко не сразу. Старик придерживался простого правила, сначала накормить гостя, а потом уж расспрашивать.
– Так какими судьбами вас ко мне занесло, Алекс? – приступил к разговору Джон Гибсон, разливая по глиняным кружкам эль. – Простите мое стариковское любопытство, но из лесу без всякого предупреждения приходят только аборигены.
– Аборигенов мембрана не пропустит, – без улыбки отозвался Дымок.
– Верно, – сказал Гибсон. – Вы, кстати, на чем добирались? Вездеход? Вертушка? Глайдер?
– Глайдер, но он угодил в клоаку.
Экзобиолог сокрушенно покачал сединами: ай-яй-яй…
– Пришлось километров тридцать проделать пешком, – добавил гость.
– Вы на редкость мужественный человек. Пешком, три десятка километров по лесу, один… Вы ведь были один, Алекс?
– Как перст.
– Вы не только на редкость выносливы, но и – везучи, – неискренне восхитился Гибсон. – У тропы затаился молодой тахорг. Эти твари, знаете ли, невероятно терпеливы и могут сидеть в засаде месяцами, покуда не попадется кто-нибудь… Удивительно, как вам удалось его миновать? Или вы его пристрелили?
– Нет, что вы, мистер Гибсон, я проскользнул мимо. Ведь я же бывший прогрессор, кроме того, – зоопсихолог.
Старик воздел костистые лапы.
– Всё-всё, – проговорил он. – Сдаюсь! Еще раз прошу извинить мою… любознательность, но фронтир есть фронтир. Здесь всякое бывает, приходится быть настороже, иногда поступаясь некоторыми вещами… Так вы сказали, у вас ко мне дело?
– Да, – откликнулся Дымок. – я хотел вам показать вот что…
Он отставил кружку и закатал рукав охотничьей куртки на правой руке. Продемонстрировал хозяину «бусинки» свою отметину.
– Любопытное родимое пятно, – прокомментировал Гибсон. – Похоже на какой-то японский иероглиф…
– Сандзю, – уточнил его собеседник, – означает число тридцать.
– Точно… но я не понимаю…
– У вас тоже есть родимое пятно на сгибе правого локтя, верно?
Старик судорожно глотнул.
– В форме полумесяца, – продолжал Дымок. – Не правда ли?
№ 02 «Косая звезда»
Полороги вышли к водопою на рассвете.
Рина насчитала двадцать шесть особей. Пятнадцать разновозрастных самок. Молодые бычки и телочки числом около семи. Три теленка от полутора до трех месяцев от роду. И матерый вожак. Вожак не спешил припасть к живительной прохладе. Горделиво воздев венценосную голову, он принялся озирать окрестности. Его силуэт отчетливо рисовался на бледно-розовом фоне зари. Рина не могла удержаться. Она выхватила из полевой сумки блокнот и стило, несколькими штрихами набросала великолепную посадку головы, сложное переплетение роговых отростков, напоминающее корневую систему, примерилась бегло зарисовать стадо, сгрудившееся у стылого зеркала реки. Рина настолько увлеклась, что не сразу заметила мужчину в егерской форме устаревшего образца, который вышел из лесу и направился к реке.
Он шел словно слепой, спотыкаясь о камни, нелепо взмахивая руками. Шел прямо на стадо, видимо, совершенно не понимая, чем ему это грозит. У Рины пересохло в горле, она выронила стило и блокнот. Ей хотелось крикнуть, предупредить безумца, чтобы уносил ноги, пока не поздно, но уже заблеяли пугливые самки, тонко заверещал молодняк. Вожак нервно переступил массивными ногами, шумно выдохнул, опустил губастую морду к влажной от росы прибрежной гальке. Яснее сигнала не придумаешь, но незнакомец ничего не замечал. Он поравнялся со стадом, которое в нарастающей панике начало отступать к воде.
Взревев орга́нами рогов, вожак бросился на человека. За мгновение до этого Рина успела зарядить карабин анестезирующей иглой и теперь мчалась со всех ног, огибая стадо, чтобы вклиниться между взбешенным самцом-полорогом и нелепым незнакомцем. Животное и мужчину разделяло не более пяти метров, когда Рина, припав на одно колено, выстрелила. Анестетик она выбрала наугад и не могла знать, через сколько минут он обездвижет вожака, поэтому тут же вскочила, схватила мужчину за руку и поволокла прочь. Рина очень надеялась, что снотворное подействует прежде, чем матерый самец настигнет их. Только у самой опушки она разрешила себе оглянуться.
Вожак темной горой возвышался на светло-серой речной гальке, а остальное стадо скапливалось возле него, оглашая утренний воздух недоуменным ревом. Опасность миновала, Рина отпустила руку незнакомца и в гневе повернулась к нему.
– Кто вы такой?! – накинулась она на него. – Как вас сюда занесло?
Незнакомец улыбнулся. У него было бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой с едва заметной горбинкой нос.
– Меня зовут Томас, – сказал он. – Томас Нильсон. Простите, я, кажется, совершил глупость.
«Знакомое имя, – подумала Рина. – Где-то я его слышала…»
– Никто не смеет тревожить полорогов на водопое, – сказала она тоном ниже. – Даже сварги.
– Сварги? – переспросил Нильсон. – Это, кажется, местные хищники… Нечто среднее между кошачьими и псовыми…
– Да, – откликнулась Рина. – И вам сильно повезло, что вы с ними не повстречались… Кстати, вы мне так и не ответили: кто вы и как здесь оказались? Вы турист? Отстали от группы? Кто ваш егерь?
– Слишком много вопросов, уважаемая спасительница, – сказал Нильсон. – Кстати, вы так и не представились.
– Ирина Мохова, старший егерь-охотовед.
– Ого! – весело удивился Нильсон. – На вид вам не больше двадцати пяти, и уже старший егерь-охотовед. А младшие егеря у вас, наверное, совсем младенцы…
– Итак, я жду ответа на свои вопросы, – не приняла Рина его тона.
– Я не турист, Рина, – ответил Нильсон. – я в некотором роде ваш коллега…
– Простите, но я знаю всех егерей заповедника, а вас вижу впервые.
– Это очень странная история, Рина… я обязательно вам расскажу, но, если можно, не здесь. Очень есть хочется… Да и от кофе я бы не отказался.
Рина покраснела.
– Ох, простите, – пробормотала она. – Пойдемте… У меня неподалеку вертолет… До «точки» километра три, мы мигом туда доберемся.
– Вы имеете в виду пункт «Е-17»? – поинтересовался Нильсон. – «Теплый ручей»?
– Точно, – откликнулась Рина. – Вы и в самом деле знаете…
– В ста тридцати километрах к северо-западу расположена «Синяя скала», – продолжил демонстрировать осведомленность «коллега». – А в ста пятидесяти к юго-востоку – «Гулкий бор».
– Убедили, – сказала старший егерь-охотовед. – Но и разожгли мое любопытство. Теперь-то уж вам наверняка придется мне все рассказать.
Когда серо-голубой «Стерх», курлыкая движками, воспарил над жесткой щетиной леса, Рина решила сделать лишний крюк, чтобы еще раз взглянуть на стадо полорогов. При таком количестве молодняка им нельзя было надолго оставаться без своего покровителя и вождя. Сваргам ничего не стоило нарушить «водяное перемирие», если они почувствуют, что можно безнаказанно поживиться за чужой счет. «Стерх» появился над рекой, когда стадо уже покидало берег. Впереди гордо вышагивал побежденный, но не сломленный вожак. У Рины отлегло от сердца, и она добавила оборотов.
Вертолет начальницы мягко опустился на плоскую вершину холма, приспособленную под взлетно-посадочную площадку. Никто не вышел навстречу. В разгар рабочего дня на «точке», кроме дежурного диспетчера, не оставалось ни единой души. Работы у егерей-охотоведов было по горло. Марыся Ясенская занималась подсчетом поголовья икроносных мисигов в верховьях реки Великой. Артур Тер-Акопян присматривал за киберами, занятыми заготовкой зимних кормов для полороговой фермы. А Коля Сапрыкин с утра повел очередную группу туристов к Меловой балке.
Год назад в карстовых пещерах Меловой балки местные следопыты-любители обнаружили самую настоящую наскальную живопись. Это открытие на некоторое время стало мировой сенсацией. Ведь до сих пор общепризнанным считалось мнение, что на Горгоне нет и никогда не было разумных существ, не считая землян-колонистов. Несколько месяцев длилось нашествие астроархеологов и представителей Большого Комкона, но раскопки и просвечивание окрестных недр интравизором ничего не дали: ни косточки, ни рубила, ни наконечника. Да и изображение отбивающегося от стаи сваргов полорога, выполненное со свойственным первобытным художникам безыскусным изяществом, оставалось пока единственным. Исследования вскоре перенесли в другие края, и «Теплый ручей» вновь превратился в самый заурядный егерский пункт, коих в умеренном поясе Горгоны десятки.
Нильсон выпрыгнул из вертолета первым и успел галантно подать даме руку. Рина смутилась. Не привыкла она к такому обращению. Егеря на ее «точке», за исключением Марыси, были сущими мальчишками, и оказывали дамам внимание раз в году, да и то – в праздник. Рука у новоявленного галанта оказалась на удивление нежной, с шелковистыми подушечками. Похоже, она не знала элементарного физического труда, и уж тем более не имела дела с карабином.
«Кто еще здесь младенец…» – неприязненно подумала Рина, вынимая свою твердую мозолистую ладошку из неприятно мягких пальцев найденыша.
В неловком молчании они спустились с холма, пересекли обширный двор, поднялись по скрипучим ступенькам в столовую. Горгона считалась планетой с умеренно-агрессивной биосферой, и в отличие от Пандоры или Яйлы здесь не использовали спектролитовых куполов, энергетических барьеров и автоматических распылителей снотворного. Егерский пункт номер семнадцать окружал деревянный частокол, а некоторые строения внутри напоминали блокгауз, памятный каждому, кто в детстве зачитывался «Островом сокровищ». На фоне этой суровой архитектурной экзотики здание столовой выглядело легкомысленно-сказочным: крылечко с балясинами, крытая тесом крыша, веселенькие изразцы декоративной печи.
Рина показала гостю, где расположена умывальня, а сама принялась хлопотать. Она достала из холодильника фирменное блюдо – заливное из телятины, поколдовала с установкой субмолекулярного синтеза, сооружая крабовый салат и украинский борщ. Вспомнила, что найденыш говорил о кофе, и решила уточнить: какое он предпочитает? Дверь умывальни была распахнута настежь, Нильсона внутри не было. Не оказалось его и в обеденном зале. Недоумевая, Рина выглянула во двор. Увиденное поразило ее сильнее, чем все странности нежданного гостя, вместе взятые.
Томас Нильсон вприпрыжку мчался к взлетно-посадочному холму. На вершине он воровато оглянулся – ни дать ни взять – нашкодивший кот, и нырнул в кабину вертолета.
– А как же кофе? – пробормотала Рина.
«Стерх» поднимался к ослепительно-синему небу Горгоны, но старший егерь-охотовед не смотрела ему вслед. Она не могла отвести глаз от большого портрета, с незапамятных времен висевшего в простенке у входа в красный уголок. Бледное лицо с выступающими скулами, немного раскосые темные глаза, резко очерченный подбородок, прямой, с едва заметной горбинкой нос… и надпись на потускневшей от времени бронзовой табличке: «Томас Нильсон. Главный смотритель заповедника. Погиб при невыясненных обстоятельствах 21 июля 2165 года».
№ 03 «Фита»
Они договорились о встрече в полдень, у памятника Людвигу Порте, первому человеку, погибшему на Ружене.
Гранитный звездолетчик смотрел вдаль, поверх многогранной призмы космовокзала, туда, где неустанно вращались исполинские эллипсоиды антенн дальней Нуль-связи. Памятник был выполнен Крисом Роджером по эскизам Иоганна Сурда. Великий художник терпеть не мог патетики, поэтому поза легендарного звездолетчика и зоолога была совершенно непринужденной, как будто Порта шел по неотложному делу и его вдруг окликнули.
Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил этот памятник. Нередко приходил к нему вечерами, посидеть на скамейке с книжкой или – наблюдая за малышней, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он еще помнил первозданность ее сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощен победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.
Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…
– Пан Янчевецкий?
Ежи вздрогнул – неужто задремал?! Какой позор! – немного суетливо поднялся навстречу молодому, длинноволосому парню, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.
– Здравствуйте! Чем могу служить?
Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца парень крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.
– У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, – сказал Индеец, – но мне не хотелось бы вести его здесь.
– А где бы вам хотелось его вести? – сварливо осведомился Ежи.
– Где-нибудь, где не так многолюдно.
– Послушайте… м-м…
– Александр. Александр Дымок.
– Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?
– Мне – тоже. – Индеец невесело улыбнулся. – Но речь идет о тайне личности…
– Какой еще тайне? Чьей личности?
– Вашей, пан Янчевецкий, – ответил Дымок. – Например, я могу ответить на вопрос, который наверняка мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?
Планетолог фыркнул.
– Потому что я был посредственным художником, – сказал он. – Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.
– Простите, пан Янчевецкий, – сказал Дымок, – но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?
– А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!
– Нет, вы не помчались… – продолжал Индеец. – Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…
– КОМКОН? При чем здесь КОМКОН?
– Пойдемте в парк, пан Янчевецкий, – решительно сказал Дымок. – Вы же видите, разговор и впрямь серьезный.
Старый планетолог с тоскливым вздохом окинул взглядом сквер у памятника. Он чувствовал себя как человек, который принужден обстоятельствами принимать участие в неком постыдном действе.
«Надо все-таки выслушать его, коли уж он так просит», – придумал пан Янчевецкий для себя оправдание.
– Идемте, – буркнул он и направился по выстланной желтыми и красными пластиковыми плитками тропинке к черной реке самодвижущейся дороги. Его молодой собеседник усмехнулся и легкой стремительной тенью двинулся следом.
На окраине городка они перешли на низкоскоростную полосу, будто лесной ручей петляющую между деревьями парка. Зеленые стволы мягко фосфоресцировали, приставучие рэмбы норовили вцепиться в длинные волосы Индейца, он неуловимым движением смахивал их. Сердито стрекоча крыльями, гигантские насекомые уносились прочь.
– Итак, я слушаю вас! – прервал затянувшееся молчание Ежи.
– Вас ненавязчиво направили учиться на планетолога по одной простой причине… – начал Дымок.
– Ну! – не слишком вежливо поторопил его старик.
– Ваша будущая профессия обязательно должна была быть связана с Космосом, и только с Космосом.
– Что за глупости! – проворчал пан Янчевецкий. – Кому это могло понадобиться?
– КОМКОНу, кому же еще, – ответствовал Индеец. – Но не Комиссии по Контактам, а ее дочерней организации, Комиссии по Контролю. Существовала некогда в нашем благоустроенном мире такая структура, призванная контролировать потенциально опасные области научного поиска и предотвращать нежелательные последствия некоторых излишне дерзких научных экспериментов.
– Ну и правильно, ну и замечательно! Целиком и полностью поддерживаю! – горячо воскликнул старик. – Только я не понимаю…
– Какое это отношение имеет к вам? – закончил за него Дымок. – Самое непосредственное… Да, вы не занимались запрещенными видами научной деятельности, но вы сами, как это ни странно, результат потенциально опасного эксперимента. Причем – эксперимента, поставленного не людьми…
Старый планетолог отшатнулся от своего собеседника, как от невменяемого безумца. Александр Дымок усмехнулся и закатал правый рукав некогда модного, но давно уже безнадежно устаревшего радужного плаща.
– Видите это родимое пятно? – спросил он, демонстрируя старику свой «иероглиф». – Ручаюсь, у вас на правом сгибе оно тоже имеется, только другой формы. Напоминает Фиту, букву старорусского алфавита…
Пан Янчевецкий молча ждал продолжения.
– Эта отметина появилась у вас, когда вам исполнилось десять лет. я обзавелся родинкой примерно в том же возрасте. И мы с вами, уважаемый пан Янчевецкий, в этом не уникальны. Кроме нас с вами, такими отметинами обладают еще одиннадцать человек.
– Занятное совпадение, – проговорил планетолог. – Однако тринадцать причудливой формы родинок на сгибе правого локтя еще не повод подозревать их обладателей во внеземном происхождении. Вы не находите, молодой человек?
– Не повод, – согласился его собеседник, – но есть и другие, как вы говорите, занятные совпадения. Все тринадцать обладателей этих причудливых родинок родились в один и тот же день, а именно шестого октября две тысячи сто тридцать восьмого года…
Ежи приподнял седую бровь, осведомился:
– И вы – тоже, молодой человек? В таком случае вы на диво хорошо сохранились. На вид вам не дашь и сорока… Как вам это удалось, поделитесь опытом…
Дымок вежливо переждал этот взрыв старческого сарказма, потом сказал:
– Охотно поделюсь, пан Янчевецкий. Собственно, для этого я сюда и прилетел. Но прежде я хотел бы продолжить.
Старик благожелательно кивнул, ему уже стало любопытно. Они сошли с движущейся тропинки, уселись на губчатое сиденье парковой скамейки в узорчатой тени папоротникового дерева.
– Итак, – вновь заговорил Индеец приглушенным бархатным баритоном эстрадного чтеца, – двадцать первого декабря две тысячи сто тридцать седьмого года отряд Следопытов под командой Бориса Фокина высадился на каменистое плато безымянной планетки в системе ЕН 9173, имея задачей обследовать обнаруженные здесь еще в прошлом веке развалины каких-то сооружений, приписываемых Странникам…
№ 04 «Свастика»
Ярко-голубое небо. Желтое ласковое солнце. Кварцевый песок. Аквамарин пологих волн. Белые паруса зданий. Экзотическая пестрота парков. Седовласые вершины далеких гор. Стройные загорелые тела на пляже. Легкомысленные наряды. Дети, играющие в прятки наоборот среди кустов-хамелеонов. Веселая музыка на террасах многочисленных кафе. Разноцветные паруса на морском просторе. Парящие будто птеродактили дельтапланы. Одним словом – курорт. Здесь не хотелось думать о делах. Все проблемы большого мира растворялись в этой желто-зелено-голубой неге. Кувыркаться в теплых волнах, танцевать под легкую музыку с красивыми женщинами, философствовать на вечерней зорьке с бокалом чего-нибудь освежающего в руке – что может быть лучше?
Томас Нильсон расположился в шезлонге, под полосатым тентом, легкая ткань которого трепетала на морском ветру. Киберофициант без спросу принес запотевший бокал с трубочкой и ломтиком лимона, нанизанным на краешек.
– Что это? – спросил Нильсон капризным голосом курортного завсегдатая.
– Джеймо, – ответствовал кибер и укатил.
Нильсон присосался к трубочке, лениво озирая пляж.
Он знал, что она здесь. Справочная санатория «Лазурная лагуна» охотно выдала информацию о настоящем местонахождении врача-бальнеолога Марии Гинзбург. И теперь осталось лишь определить, какое именно из сотен стройных и загорелых женских тел принадлежит сему почтенному медицинскому сотруднику? Знание того, что возраст почтенного сотрудника перевалил за девяносто, мало чем могло помочь Нильсону. За последние полвека геронтология шагнула столь далеко вперед, что судить о возрасте человека по внешнему облику стало совершенно невозможно. Тем более – о возрасте женщины. Однако у Нильсона были основания полагать, что он узнает Марию среди прочих моложавых красавиц.
И ему повезло. Влекомая слабой гравитацией местной крохотной луны, волна вынесла на берег высокую женщину. Она появилась из морской пены вполне буднично, оставляя в плотном песке неглубокие следы, на ходу отжимая густые черные волосы. Нильсон нажал на подлокотнике шезлонга несколько кнопок сервис-меню, и мгновение спустя рядом с ним материализовался свободный шезлонг, а киберофициант замер неподалеку с еще одним бокалом охлажденного джеймо.
Когда Мария поравнялась с ним, Нильсон приглашающе помахал рукой. Врач-бальнеолог присмотрелась к незнакомцу, немного помешкала и опустилась рядом.
– Джеймо – напиток сезона! Рекомендую, – сказал Нильсон, подавая знак официанту.
Мария с благодарным кивком приняла бокал и откликнулась:
– Это напиток и прошлого сезона, и позапрошлого… Наши кулинарные гении редко балуют разнообразием.
– Постойте, – произнес Нильсон. – я попытаюсь угадать… Вы не отдыхающая, верно? Вы – постоянный сотрудник Курорта.
– Угадали, – согласилась Мария. – я медик, специализируюсь на санаторно-курортном лечении.
– И много у вас… э-э… больных? Или это врачебная тайна?
– Увы. – Мария вздохнула. – Не много. И это никакая не тайна. На Курорт не прилетают лечиться, на Курорт прилетают развлекаться. Поседеешь, пока соберешь статистику по особым бальнеологическим свойствам здешнего климата.
– Ну-у, вам до седины еще далеко, – галантно ввернул Нильсон.
Мария усмехнулась.
– Благодарю за комплимент, – сказала она. – На самом деле мне далеко за восемьдесят. По меркам какого-нибудь двадцатого века я дряхлая старуха.
Нильсон с откровенным любопытством окинул взглядом скульптурные формы собеседницы.
– Вы на себя клевещете, – проговорил он строго. – Вам не дашь больше пятидесяти.
– Могу я узнать, кому обязана удовольствием выслушивать столь изысканные комплименты? – осведомилась Мария.
Нильсон немедленно вскочил, дурашливо поклонился и представился:
– Томас Нильсон, бывший смотритель заповедника на Горгоне. В настоящее время – странствующий бонвиван, жаждущий общения.
Мария засмеялась.
– Искатель легкой поживы, – резюмировала она. – Молодой альфонс, соблазняющий скучающих пожилых леди на отдыхе.
Нильсон рухнул на колени, в комическом ужасе простирая руки.
– Умоляю! – взвыл он. – Не выдавайте! Моя жизнь в ваших руках!
– Обещаю не выдавать, – смилостивилась Мария, – но при одном условии. Вы тотчас же подниметесь с колен и пригласите скучающую леди на ужин.
Тусклая ноздреватая половинка луны висела над морем, до самого берега протянувшись маслянистой дорожкой. Тихо шуршали волны. Беззвучно чертили в редкозвездном небе ястребы-рыбари, зорко высматривая жирных аргусов – многоглазых рыб, оставляющих в черной воде ярко-голубой мерцающий след. Молочно-белые друзы санаторных корпусов почти сливались с ночной темнотой. Отдыхающие в большинстве своем спали. Лишь на пляже то и дело попадались, ищущие романтического уединения парочки. Томасу и Марии долго пришлось искать свободное местечко.
– Боже мой, – простонала Мария, в изнеможении опускаясь на песок, вытягивая усталые ноги. – Сто лет не танцевала… Я, кажется, впадаю в детство… Что ты со мной сделал, Том?
– То ли еще будет, – пробормотал он.
– Что ты сказал?
– Я говорю, что сам от себя не ожидал, – откликнулся Нильсон.
– И это говорит юнец, сбивший с панталыку почтенную женщину…
– Я не младше тебя, Мэри…
– О, следующая порция комплиментов… Продолжайте, молодой человек!
Нильсон смотрел на нее сверху вниз.
– Это не шутка и не комплимент, Мэри, – сказал он. – Мы и в самом деле с тобой ровесники. Родились в один и тот же день две тысячи сто тридцать восьмого года…
– Близнецы, разлученные в детстве, – не принимая его тона, отозвалась Мария. – я где-то читала об этом… Ты полвека провел в анабиозе?
– Нет. я был мертв шестьдесят три года.
Мария воззрилась на него, запрокинув голову.
– Это уже совсем не смешно, Том, – сказала она. – Конечно, в наш просвещенный век подобными историями никого не напугаешь, но как-то, знаешь ли, неуютно делается…
Нильсон отвернулся от нее, стал смотреть на лунную дорожку.
– Я тебя не пугаю, – проговорил он глухо. – До двадцати семи лет я жил, как обыкновенный землянин. Правда, я не знал своих родителей. Мне сказали, что они погибли до моего рождения…
– И мои… – эхом отозвалась Мария.
– Я работал на Горгоне главным смотрителем тамошнего заповедника, когда прилетели эти двое, – продолжал Нильсон, опускаясь рядом с ней. – Они представились сотрудниками КОМКОНа. Это были чертовски приятные и дьявольски обходительные люди. Они поведали мне тайну моего рождения. Оказывается, если я и был посмертным ребенком, то мои настоящие родители умерли сорок пять тысяч лет назад. Оплодотворенную же яйцеклетку, из которой впоследствии появился ваш покорный слуга, некая сверхцивилизованная раса поместила в специальный саркофаг-инкубатор, который и был благополучно обнаружен в две тысячи сто тридцать седьмом экспедицией Бориса Фокина на безымянной планете в системе ЕН 9173.
Мария придвинулась к нему, прижалась щекой к его плечу, пробормотала:
– Фантастика… А что было дальше?
– Дальше? Дальше произошло самопроизвольное деление яйцеклеток, и мы родились.
– Мы?!
– Я, семь моих братьев и пять сестер…
– С ума сойти…
– Но дьявольски обходительные люди из КОМКОНа ничего не сказали мне о братьях и сестрах. О них я узнал уже позже, когда… Когда воскрес.
– Ты опять!
– Не перебивай… Раскрыв тайну моей, казалось бы, заурядной личности, комконовцы призвали меня помочь им. Помощь заключалась в ежедневном самонаблюдении, в самообследовании же индикатором эмоций и в написании отчетов, которые я был обязан еженедельно переправлять в КОМКОН. Предлагалось также глубокое ментоскопирование, от которого я решительно отказался. И вот начался эксперимент. я выдержал ровно сто двадцать семь дней, постепенно сходя с ума от неутомимо терзающей меня мысли, что я чужак, представляющий неведомую опасность для всего, что знаю и люблю. А на сто двадцать восьмой день я взял карабин, ушел подальше в лес и… И больше из него не вернулся. Точнее – вернулся, но шестьдесят три года спустя.
В порыве сострадания, Мария обняла его, приговаривая:
– Какой кошмар… Бедный Томас…
– И я не один такой, Мэри, – сказал он. – Не забывай, что есть еще двенадцать. Семеро мужчин и пятеро женщин. И одна из них – ты!
Мария вскочила.
– Это ведь шутка, Томас?! – почти выкрикнула она. – Это опять твоя дурацкая шутка!
№ 05 «Кельтский крест»
В двенадцать тридцать по планетарному времени на пульте аварийной службы заповедника Тысяча Болот сработала сигнализация. Дежурный сдернул ноги с журнального столика – свежие номера «Человека Космического» пестрым водопадом обрушились на пол – подскочил к пульту. Бездушные приборы бодро известили сонного аварийщика, что тревога не ложная. В районе Драконовой поймы совершил вынужденную посадку глайдер типа «Кондор», автоматика которого не преминула возвестить об этом на весь честной эфир.
Шепотом проклиная всю автоматику на свете, дежурный нажал на тревожную кнопку. В коттеджах аварийщиков включилась система побудки. Дежурный хорошо знал, что это такое. Он невольно поежился, вспоминая вкрадчиво-беспощадную панику, которую рождает в подсознании спящего аварийщика эта система.
«Уйду, – в который раз подумал дежурный. – Не моё это…»
Он не успел додумать эту, уже вполне привычную мысль, как вдруг входная дверь бесшумно скользнула в сторону, и в расположении центрального аварийного поста появился сам глава АС планеты Яйла Герман Рашке. При виде начальства сонливость мигом слетела с дежурного. Он вытянулся в струнку, доложил:
– Дежурный Панкратов! Три минуты назад получено сообщение о вынужденной посадке в Драконовой пойме. Поднял по тревоге аварийную группу.
Рашке окинул орлиным взором пульт и проговорил:
– Все верно, Панкратов… Продолжайте дежурство!
– Есть!
В присутствии командира дежурный не рискнул вернуться в уютное кресло рядом с журнальным столиком, а опустился на жесткий вертлявый табурет у пульта.
– И кстати, попытайтесь все-таки выйти на связь с… потерпевшим, – негромко добавил глава АС.
Кляня себя за нерасторопность, Панкратов немедля вцепился в кремальеры настройки. Он почти сразу нащупал частоту, на которой автомат «Кондора» подавал свои позывные. Одним касанием к сенсорной панели подключился в динамику оповещения на борту глайдера.
– Внимание! – преувеличенно громко заговорил Панкратов. – Говорит дежурный центрального поста аварийной службы. Сообщите, требуется ли вам медицинская помощь?
В динамиках затрещало, как будто пассажир глайдера пользовался допотопной радиосвязью, и звучный баритон произнес:
– Со мною все в порядке, дежурный… Не беспокойтесь!
– Оставайтесь на месте! – велел Панкратов. – Аварийная группа прибудет к вам… – он покосился на циферблат универсальных часов, – через тринадцать минут.
– Нет нужды, – отозвался «потерпевший». – Моя птичка просто проголодалась… Сейчас найду ей подходящий корм и продолжу путь…
Глава АС решительно шагнул к пульту. Рявкнул:
– Не вздумайте взлетать! Над Драконовой поймой зона пониженного давления… Вы рискуете со своей птичкой вляпаться в тайфун!
– Э-э, простите, с кем имею честь? – поинтересовался баритон.
– Говорит Герман Рашке, начальник аварийной службы планета Яйла, – отрекомендовался глава АС. – Не покидайте кабины. Дождитесь аварийную группу.
– Так и сделаю, герр Рашке, – сказал «потерпевший». – При условии, что вы лично прилетите за мною.
– Вот нахал! – простецки восхитился Панкратов.
– Хорошо, – согласился глава АС. – Кстати, вы не представились.
– Entschuldigen Sie mich, – пробормотал баритон. – Меня зовут Александр Дымок… У меня к вам важное дело, герр Рашке.
– Ждите, я скоро буду.
Рашке кивнул Панкратову, тот немедленно переключился на частоту аварийной группы.
– Говорит дежурный… «Мистраль», сообщите готовность!
– К старту готов! – отозвался пилот аварийного псевдограва класса «Мистраль».
– Стартуешь через минуту, Гога, – сказал Панкратов и пояснил: – Шеф летит с вами.
– Понял тебя! – откликнулся пилот.
– Спасибо, Вадим! – сказал Рашке и вышел из пультовой.
Безлунная ночь Яйлы встретила его завыванием ветра и колючей моросью, бьющей в лицо. Тайфун набирал силу, но городок аварийной службы оставался пока на периферии гигантского урагана. «Мистраль» сверкал габаритными огнями посреди посадочной площадки, словно именинный пирог. У открытого люка маялся аварийщик.
– Поторопитесь, шеф! – крикнул он.
Придерживая шляпу, пригибаясь под ветром, Рашке бросился к люку. Едва он оказался внутри комфортабельного салона с мягкой бежевого цвета мебелью и скрытыми лампами, излучающими сиреневый свет, псевдограв наискосок ринулся навстречу непогоде. Глава АС Яйлы плюхнулся в кресло, окинул колючим взором подчиненных.
Аварийщики в уютных куртках с множеством специальных карманов, с гнездами для баллонов, регуляторов, гасителей, воспламенителей и прочих предметов, необходимых для исправного несения аварийной службы, под взглядом начальства подобрались, перестали перебрасываться сомнительной свежести остротами, принялись что-то подтягивать и подкручивать в своей экипировке. Заметив их рвение, начальство погасило пламень во взоре, взяло с круглого, с приподнятыми закраинами столика карту района, где чья-то рука уже отметила район вынужденной посадки строптивого Александра Дымка.
«Скверное место, – подумал Рашке. – Драконовая пойма вообще скверное место, семь из десяти аварийных случаев на Яйле приходится на этот район, а сейчас еще и стихии разыгрались…»
Герман Рашке шестьдесят лет проработал аварийщиком, из них – сорок пять посвятил Яйле – планете на редкость дурного нрава. Он хорошо знал, что такое тайфун в стране Тысячи Болот. Свирепый ураган поднимает в примыкающем к болотам мелководном море огромные волны, которые захлестывают мангровые заросли, сметая все на своем пути. Мириады животных погибают в этой мясорубке, выживают лишь легендарные драконы Яйлы. Наутро они выползают из донного ила и начинают многодневное пиршество.
Рашке не однажды приходилось быть свидетелем оного. Палящее солнце простреливает искореженные ураганом заросли навылет, царит мертвая тишина, не считая мерного, почти механического хрупанья. Это драконы, словно ожившие танки, ползают среди мангров, пожирая все, что попадется: рубиновых угрей, двухордовых лягушек, перемалывая даже панцири многостворчатых моллюсков. Квазиживым глайдером драконы тоже не побрезгуют. И не посмотрят, что внутри его вполне живой человек.
Впрочем, все это будет в лучшем случае завтра. А сейчас даже драконы изо всех сил вжимаются в обмелевшее болото, намертво вцепившись в илистое дно саблевидными когтями. Судя по показаниям метеоспутников, в Драконовой пойме пока затишье – «глаз бури», как говорили в старину, но через десять-пятнадцать минут тайфун сдвинется к северо-востоку и затишье сменится оглушительным ревом бешено мчащегося урагана.
«Ничего… обойдется, – думал Рашке. – Только бы этот Дымок не вздумал геройствовать… Не люблю героев… Да и на «Кондоре» ему не преодолеть стены глаза…»
– Шеф, мы на месте! – доложил пилот.
– Видите глайдер?
– Вижу! Он почти под нами.
– Начинаем операцию, – распорядился Рашке. – Костя, – обратился он к веснушчатому здоровяку. – Дай мне свою… э-э, штормовку, я пойду вниз. Останешься на подхвате.
– Есть, шеф, – буркнул Костя, с неохотой расстегивая куртку.
Шестеро аварийщиков во главе с Рашке десантировались в ночную тьму. В Драконовой пойме и впрямь стояла тишина – сквозь прореху в куполе циклона заглядывали звезды. Прожектора «Мистраля» слепящими пятнами отражались в черном глянце болота. Чуть поодаль, среди кустов, покрывающих небольшой островок, поблескивал корпус потерпевшего крушение «Кондора».
На блистере кабины сидел человек. Он был сосредоточен на том, что держал в руке. Его словно бы не интересовали ни буря, в любое мгновение готовая превратить это тихое болото в кромешный ад, ни дракон, который высунул из воды узкую морду и шумно втягивал крокодильими ноздрями влажный воздух, ни праздничная иллюминация аварийного псевдограва, ни сами аварийщики, бредущие по пояс в трясине.
Рашке показал своим ребятам на дракона, а сам двинулся к «потерпевшему». Александр Дымок поднял голову.
– А-а, это вы, герр Рашке! – как ни в чем не бывало воскликнул он. – Полюбуйтесь-ка на этого красавца! – Он протянул старейшему аварийщику Яйлы многостворчатого моллюска, раскрытого как цветок и сияющего голубой россыпью биолюминесцентных глазков на внутренней стороне щупалец. – В сущности, он напоминает нас с вами, герр Рашке…
– Чем же? – осведомился глава АС планеты, незаметно вынимая из кармана пистолет-инъектор.
– Мы также коротаем дни в панцире одиночества, – сказал Дымок, – но когда грянет буря, будем готовы раскрыться навстречу судьбе.
№ 6 «Руна Мадр»
– Удивительная планета, вы не находите? – осведомился у своего молчаливого спутника словоохотливый инженер-мелиоратор.
Они стояли на смотровой площадке космопорта, откуда и впрямь открывался роскошный вид на знаменитые Известковые Замки. В изумрудных зеркалах идеально круглых лагун отражались горчичного цвета башни, оранжевые арки, вознесенные на витых колоннах, кофейные контрфорсы с ажурными аркбутанами: ни один Замок не походил на другой.
– Когда группа Крюгера высадилась здесь, – продолжал словоохотливый, – никому и в голову не приходило, что это искусственные сооружения. Сам Крюгер в своих отчетах сообщал о сухопутных кораллах. Да и как было поверить, что Замки – результат творческой деятельности гигантских неповоротливых моллюсков?
– Насколько я помню, – отозвался молчаливый спутник мелиоратора, – это не архитектурные сооружения, а философские концепции.
– На этой гипотезе настаивает Крюгер, – подхватил словоохотливый, – но Хаякава с ним не согласен. Нет, почтенный профессор Токийского университета не отрицает, что слизни Гарроты – глубокие мыслители, но он считает, что свои грандиозные интеллектуальные конструкты они держат исключительно в голове…
– Скорее уж – в мантии, – уточнил его собеседник.
– Ах да, конечно… В особой мантийной полости…
Разговор увял. Пассажиры рейсовика Курорт – Гаррота – Венера спешили покинуть маленький космопорт. Удивительная планета со своей еще более удивительной цивилизацией ждала их. Туристы скапливались у многоместных пассажирских птерокаров. Командированные в распоряжение Исследовательского Центра специалисты попадали в дружественные руки встречающих коллег.
Инженер-мелиоратор наскоро попрощался со своим спутником и присоединился к своей туристической группе. Молчаливый вздохнул свободно. Он не принадлежал ни к одной из групп пассажиров. Он не был ни туристом, ни специалистом. Он прилетел на Гарроту не для того, чтобы восхищаться ее чудесами, но и не для того, чтобы эти чудеса изучать. У него была совершенно конкретная цель. И его должны были встретить.
– Простите! Не вы ли Томас Нильсон?
Он обернулся. Шатенка среднего роста, спортивного телосложения. Загорелая, в «тропическом обмундировании» сотрудника ИЦ Гарроты. Если бы не усталое выражение карих глаз, трудно было бы догадаться, что этой женщине за девяносто.
– Да, я Томас Нильсон, – сказал он. – А вы Викке Освальдовна?
Шатенка кокетливым жестом протянула гладкую коричневую руку.
– Ксенопсихолог Ужусенене, – представилась она. – Мне передали, что вы хотели меня видеть. Слушаю вас.
Нильсон с выражением беспомощности оглянулся.
– Простите меня, Викке Освальдовна, – пробормотал он. – Разговор у меня к вам долгий и серьезный… Не хотелось бы вот так… на солнцепеке…
Ужусенене ахнула, прижала ладони к щекам.
– Что же это я?! Хороша хозяйка… Пойдемте ко мне… я вас завтраком накормлю, за столом и побеседуем.
– К вам? – засомневался Нильсон. – Не знаю… удобно ли…
– Боитесь меня скомпрометировать, молодой человек? Напрасно, я уже вышла из этого возраста… Идемте, идемте!
Она подхватила гостя под локоток и повлекла к эскалатору. Они спустились на служебный уровень космопорта, миновали глайдерную стоянку, направились к корпусам Исследовательского Центра. По пути им то и дело попадались разные знакомые Викке Освальдовны. О чем-то спрашивали, советовались насчет применения каких-то треллингов, сетовали на застой в шестнадцатом секторе и хвастали прорывом в секторе тридцать девятом. Казалось, что гость и хозяйка никогда не доберутся до жилища ксенопсихолога. Но вот они обошли кубические здания биолабораторий, свернули на дорожку, которая вела к личным коттеджам сотрудников ИЦ.
Викке Освальдовна жила в домике, что стоял на берегу лагуны.
– Ступайте на веранду! – велела Ужусенене. – Там прохладно. я принесу вам чего-нибудь освежающего…
– Если вас не затруднит, джеймо, пожалуйста, – попросил Нильсон.
– Ни в малейшей степени, – откликнулась хозяйка.
Она исчезла в недрах коттеджа, а Нильсон поднялся на веранду, уселся в плетеное кресло и стал смотреть на Известковый Замок, охряной громадой возвышающийся на противоположном берегу.
Было прохладно и тихо, лишь ровный на пределе слышимости гул стоял в воздухе. Нильсон заметил радужное мерцание над лагуной, словно там танцевали мириады крохотных стрекоз. Вернулась Викке Освальдовна, поставила перед гостем бокал с джеймо и снова скрылась в доме. Нильсон взял бокал, пригубил. Вдруг гостю стало не по себе. Кто-то появился у него за спиной, медлительный, неуклюжий даже, но вместе с тем непередаваемо чуждый – не человек и не зверь. Нильсон услыхал хруст ракушечной крошки, которой были посыпаны дорожки на территории ИЦ, и ощутил запах. Скорее приятный… Растительный… Так пахнут лесные ягоды.
Нильсон аккуратно поставил бокал на столик, выскользнул из кресла и повернулся лицом к неведомому.
Перед ним был гарротянин. Огромный, с корову величиной, сухопутный моллюск-мыслитель. Оставляя позади себя быстро подсыхающую полоску слизи, он приближался к веранде. Туловище его студенисто колыхалось, а на передней части, которую весьма условно можно было считать головой, поблескивал шлем-передатчик мыслительных волн.
– Не бойтесь, Томас, – сказала Ужусенене, появляясь на веранде с подносом, уставленным разнообразной снедью. – Это всего лишь Оскар. Здешний сапиенс. Барух Спиноза и Фридрих Ницше в одном… Что у него там есть?
Гость принужденно рассмеялся.
– Не знаю, – пробормотал он. – я не знаток…
Оскар влился на ступеньки веранды, замер у столика, отрастил по обеим сторонам шлема пару усиков-антенн. Запах лесных ягод усилился.
Нильсон протянул к слизню-сапиенсу руку, спросил:
– Можно его погладить?
– Сколько угодно, – откликнулась хозяйка. – Все равно вы для него лишь плод его воображения.
Гость потрепал гарротянина по загривку, посмотрел на ладонь, она осталась сухой и чистой.
– Надо же… – пробормотал Нильсон, – я думал, он холодный и мокрый, а он… словно кота гладишь.
Оскар втянул антенны, протек между стойками перил, ограждающих веранду, плюхнулся на ракушечник и величаво удалился к лагуне.
– Вероятно, ему пришла в голову неожиданная мысль, – сказала Ужусенене, – и он поплыл ее материализовывать…
– Каким же образом? – поинтересовался гость, возвращаясь к столу.
– Видите ли, – произнесла хозяйка академическим тоном, – слизни генерируют чрезвычайно мощное биополе, с его помощью они способны управлять любыми живыми существами…
– Неужто и людьми?!
Викке Освальдовна кивнула.
– И людьми… Но людей они не считают реально существующими, следовательно, всю человеческую деятельность на Гарроте, включая нашу с вами беседу, аборигены полагают капризами своей фантазии. Поэтому чаще всего гарротяне управляют полипами, которые доставляют им микроводоросли, то есть основную пищу слизней, ну и воздвигают эти вот философские замки из собственных известковых скелетов…
– Но ведь Хаякава отрицает взаимосвязь между этими сооружениями и интеллектуальными конструктами гарротян…
Ужусенене посмотрела на него с веселым изумлением.
– А говорите, не знаток, – сказала она. – Хаякава никогда не был на Гарроте, его собственные мысленные построения гораздо более абстрактны, чем Замок моего Оскара… Впрочем, я заболталась… Давайте наконец завтракать.
Слизень, которого эти странные позвоночные именовали Оскаром, выбрался на берег, с легкостью преодолел эскарп, вполз во внутренний двор своего Замка. Он полюбовался аксиологическими нервюрами, терпеливо возводимыми бесчисленными поколениями рабочих полипов, и вновь обратил свой внутренний взор на двух немоллюсков, скорчившихся над грибовидным наростом. «Оскару» показалось забавным нарушить их мирную трапезу.
Пожалуй, не помешает разыграть небольшой психологический этюд, подумал он. Допустим, выясняется, что они не те, кем кажутся…
№ 07 «Сандзю»
Горячий густой воздух, пропитанный запахами раздавленной зелени, ржавчины и смерти. Низкое и твердое фосфоресцирующее небо. Светлая безлунная ночь, словно заставленная пыльными декорациями. Все это он помнил. Здесь он провел дни практикантской юности и годы профессиональной зрелости. Отсюда бежал, гонимый обидой и яростью, жаждой справедливости и желанием узнать о себе правду. Любую, какая ни есть…
Это было давно, так давно, что уже не имело значения, да – и не с ним, в общем.
Не дожидаясь, когда выползет трап, он соскочил в колючую ломкую траву. Пружинящим шагом обошел корабль. Тишина и покой. Ни одна смертоносная железка не шелохнулась в кустах. Сдохли все железки.
В траве притихли пичуги. Зверье затаилось. Всех их напугал корабль, с душераздирающим кошачьим мявом материализовавшийся на поляне, прямо напротив опутанной повиликой бетонной глыбы. А может быть, напугал лесных обитателей вовсе не корабль, а он – видящий в темноте, ощущающий биение самого крохотного сердца?
Неподалеку текла большая река. Все еще загроможденная ржавым железом, она сбегала с восточного склона гигантской котловины и поднималась по западному. Он спустился к воде, присел на корточки, зачерпнул широкой ладонью, медленно вылил обратно. Вода фонила. Видимо, где-то грунтовые воды размыли склад радиоактивных материалов. Что ж, удивляться не приходится. На про́клятой этой планете не изменилось ничего. Несмотря на возню тех, кто вот уже почти сотню лет пытается сделать эту клоаку хоть немного чище. Смешно вспомнить, но ведь когда-то он был одним из них!
Он выпрямился, оглянулся на корабль. Маленький звездолет класса «турист» уже слился с окружающим пейзажем. Сработали маскировочные механизмы. Теперь постороннему глазу ни за что не отличить это чудо инопланетной техники от причудливого остова какой-нибудь здешней безжизненной машинерии. Можно было не опасаться, что из зарослей высунется ходячее чучело в клетчатом комбинезоне и влепит в борт заряд гранатомета.
Потерять корабль не хотелось. И не потому, что он боялся здесь застрять. Не юнец все-таки, знает, куда пойти и к кому обратиться за помощью, но у него другие планы, требующие полной автономии. Впрочем, спроси его сейчас: какие именно? Не сумеет ответить. Не было у него слов, которыми он мог бы сформулировать свои намерения, – только смутно осознаваемая цель и четкий алгоритм действий. Как у автомата с программой полного цикла. По завершении которой полагается самоликвидироваться. Точнее – в завершение.
Все – пора!
Он вытер ладонь о скользкую ткань стандартного туристического комбинезона, плавными прыжками понесся вдоль берега. На запад. Вверх по склону котловины, которая на самом деле была равниной. Через полчаса он выбежал на древнее, в рытвинах, залитых ржавой водой, бетонное шоссе. Прибавил ходу, перепрыгивая через гнилые стволы поваленных деревьев, огибая железные чудища, застрявшие на перекрестках, не обращая внимания на желтоватые огоньки, тлеющие в окнах ветхих придорожных строений. Все равно, живущие в них человекоподобные существа не могли разглядеть его. Для них он был только вихрем в затхлом горячем воздухе летней безветренной ночи.
К исходу ночи он достиг города, смрадного скопления лачуг, дымящих труб и клокочущих дрянными движками транспортных машин, но не стал углубляться в его улицы. То, что он искал, находилось ниже города. В искусственных пещерах, некогда красивых подземных станций, в длинных тоннелях, где сгрудившиеся составы намертво прикипели к рельсам. Здесь, в бывшем метрополитене, обитала вторая разумная раса этой несчастной планеты. Когда-то он очень ею интересовался, бредил контактом с мыслящими киноидами, искал пути к взаимопониманию. Теперь же ему был нужен только один «псина-сапиенс».
Старый друг…
Предатель…
Вентиляционная шахта почти вся забита мусором и палой листвой, но гнилой ветерок, потягивающий из черных ее глубин, свидетельствовал, что проход есть. Прыжок, приземление на мягкую прелую кучу и быстрое скольжение вниз на спине. Скольжение в кромешной тьме. Полусогнутые ноги с размаху ударяются обо что-то твердое. Инерция бросает его вперед. Он успевает сгруппироваться, перекатиться через голову и оказаться на ногах на мгновение раньше, чем могучие челюсти смыкаются у него на горле.
Разочарованный промахом голован отскочил к стене, издевательски загукал, пружинисто приседая на могучих лапах.
– О лохматые древа, тысячехвостые, затаившие скорбные мысли свои в пушистых и теплых стволах! – нарочито громко произнес пришелец. – Тысячи тысяч хвостов у вас и ни одной головы!
Голован в ответ разразился длинной серией щелчков. Ему ответили из тьмы тоннеля справа и слева. Подземные жители, умеющие покорять и убивать силою своего духа, возникали из глубины заброшенного метрополитена бесшумно, как призраки – пришелец отчетливо видел их и слышал биение их сердец. Как никто знал он, насколько они опасны, но ему не составило бы труда справиться с ними всеми.
Голованы окружили незваного гостя плотным кольцом, которое расступилось лишь для того, чтобы пропустить седого как лунь, матерого своего собрата. Стараясь сохранять достоинство, хотя лапы его тряслись и подгибались от старости, патриарх приблизился к пришельцу, по-собачьи уселся, воздев лобастую голову.
– Ты пришел, – произнес голован по-русски. В его устах это прозвучало как нечто среднее между вопросом и утверждением.
– Да, Щекн-Итрч, – отозвался пришелец.
– Зачем? Льву Абалкину больше нет дела до народа Голованов.
– Я не Лев Абалкин. Лев Абалкин убит людьми.
– Ты – не человек, – то ли констатировал, то ли просто согласился голован Щекн-Итрч. – Народу Голованов больше нет дела до народа Земли. Народ Земли не вмешивается в дела народа Голованов. Народ Голованов не вмешивается в дела народа Земли. Так было, так есть и так будет.
– Я пришел говорить не о делах народа Земли, – так же монотонно проговорил пришелец. – я пришел говорить не о делах народа Голованов. я пришел говорить с тобой, Щекн-Итрч.
Патриарх чуть повернул облезлую от старости морду, несколько раз щелкнул редкозубыми челюстями. Остальные голованы как один снялись с места и канули в безвидности тоннеля.
– Говори! – потребовал Щекн.
– Меня интересует лишь одно, Щекн-Итрч, – сказал пришелец. – Что заставило тебя предать своего друга и учителя Льва Абалкина?
Голован помотал массивной головой.
– Я не предавал Льва Абалкина, – отозвался он. – Лев Абалкин умер раньше, чем был убит людьми. На реке Телон я говорил не с Львом Абалкиным. я говорил – с тобой.
Пришелец усмехнулся. В рассеянном мерцании опалесцирующей плесени на стенах блеснули его ровные белые зубы.
– Ты ошибаешься, киноид, – сказал он. – На реке Телон с тобой говорил Лев Абалкин. Ты предал своего друга и учителя, Щекн-Итрч, но я пришел не за тем, чтобы укорять тебя. я пришел, чтобы сообщить добрую весть. Прежде чем у зачатых в эту ночь Голованов отпадут перепонки между пальцами, народ Земли навсегда покинет Вселенную. Никто больше не помешает твоему племени занять подобающее ему место.
Старый боевой конь при звуках трубы…
До сих пор вздрагиваю, вспоминая о том летнем вечере.
Я лежал брюхом кверху у себя на дачной веранде и в который раз перечитывал «Пять биографий века». Шустрые киберы подстригали газон. Пахло свежеполитой травой. Мягко светило закатное солнце. На горизонте тянулись ввысь громады тысячеэтажников Свердловска, но мысленно я видел совсем иную картину: ночное беззвездное небо, зеленый ломтик луны, черную стену леса и темные узкие вдавлины на белом прибрежном песке.
Маргариту Логовенко долго и тщательно искали. Даниил Александрович лично летал на Пандору, принимал участие в прочесывании джунглей. Историю таинственного исчезновения его супруги П. Сорока и Э. Браун завершают обнаружением на берегу горячего озера защитного комбинезона, аккуратно сложенного возле егерских ботинок, карабина с патронташем, да еще – цепочки узких следов, уходящих в накрытое шапкой тумана озеро. При этом они объясняют случившееся с Ритой Сергеевной, как ее называли на Белых Скалах, банальным несчастным случаем. Дескать, решила искупаться и утонула. А то, что не было найдено тело, так на Пандоре, густо населенной самыми разнообразными падальщиками, никогда не находят никаких тел. Логика уважаемых исследователей практически безупречна. Рита Сергеевна проводила немало времени на лесной биостанции, изучая местную флору и фауну. И нередко совершала одиночные вылазки. Не удивительно, что и в тот роковой день она, никому ничего не сказав, в одиночку отправилась в джунгли и не вернулась. Однако обычно дотошные в деталях сотрудники группы «Людены» напрочь проигнорировали одно немаловажное обстоятельство.
На берегу горячего озера были обнаружены следы не только Риты Сергеевны, но и множество других отпечатков босых женских ног, по всей видимости, принадлежащих аборигенкам. Складывалось впечатление, что Рита Сергеевна попросту разделась и ушла в озеро. Утонула? А может, превратилась в русалку? Вопрос далеко не праздный, но П. Сорока и Э. Браун не утруждали себя сколь-нибудь серьезным его рассмотрением, придя к довольно поверхностному выводу, что именно трагическая гибель жены подтолкнула Даниила Александровича Логовенко к тому, что много лет спустя назовут Большим Откровением.
Я не присутствовал, но очень хорошо все это себе представляю. База аварийщиков в Стране-Оз-на-Пандоре. Оперативная диспетчерская. Несчастные глаза совсем еще зеленого Базиля Неверова. И обычно румяное – кровь с молоком – а в то мгновение такое потерянное лицо Дани Логовенко, которому только что сообщили, что надежды больше нет и поиски ввиду их абсолютной бесперспективности прекращены.
В моей коллекции нет записи об этом происшествии, хотя ему самое место среди других легенд Пандоры, которые бывалые старожилы-охотники, понизив голос до степени таинственной многозначительности, рассказывают вновь прибывшим за стаканом доброго местного «альмондино». Но все, что связано с именами дорогих мне людей, не повод для отстраненного любопытства. И без того стоит дать слабину, как злобные псы воспоминаний норовят вцепиться в мою старческую душу, и на глаза наворачиваются невольные слезы.
Присущая всем старикам способность с легкостью переходить из состояния «грежу наяву» к состоянию «грежу во сне» сыграла со мною недобрую шутку. В какой-то момент я осознал, что вижу некий расплывчатый силуэт, показавшийся на опушке недальнего леса. Завиток тумана, решил я. Короткое уральское лето было уже на исходе. Вечерами заметно холодало, и ночные туманы все чаще поднимались с реки. Однако в этом завитке было что-то неправильное. Он походил на маленький дымный смерч, стремительно пересекающий набухшую росой поляну.
Признаться, у меня екнуло где-то под сердцем. Поймите меня, одно дело коллекционировать аномальные явления, другое – сталкиваться с ними нос к носу. Совершенно некстати я подумал о белой фигуре, вещавшей от имени сообщества Странников на планете Тисса. Только потусторонних посланцев мне не хватало! Ведь я уже давно не властен организовать производство святой воды в промышленных масштабах…
Моему коту Каляму, до того мирно дремавшему у меня на коленях, видимо, передалась моя тревога. Он вопросительно муркнул. А когда я вскочил из шезлонга, несчастный котяра брякнулся об пол и заблажил обиженно, но мне стало не до него, я не мог оторвать взгляд от призрачной фигуры, чьи очертания становились все отчетливей.
Солнце зашло, и сумерки воцарились в окрестностях дачного поселка. Черные птицы бесшумно вспорхнули над поляной. Мирные вечерние голоса соседей утонули в сгущавшейся тишине. От реки тянуло сыростью, и я невольно поежился. Белая фигура приближалась. Теперь я видел, что это женщина. Она плыла, почти не касаясь босыми ногами росистой травы, но серебристый след все равно стлался за нею. К немалому своему смущению, я сообразил, что женщина совершенно нагая. Первым моим порывом было сорвать купальный халат, забытый на перилах веранды, и накинуть на эти белоснежные, почти хрустальной прозрачности плечи, но я будто окаменел.
Таинственная незнакомка легко взбежала по ступенькам крыльца, откинула с лица волну черных с прозеленью волос и дерзко посмотрела мне в лицо.
Глаза у нее были белыми, как у вареной рыбы.
Я невольно отшатнулся.
– Рита, ты?
– Да, Максик, это я, – отозвалась она глухим голосом, от которого меня пробрала дрожь.
– Постой… но как ты здесь оказалась? Прошло столько лет и…
– Вы меня не нашли, – проговорила она, словно сдерживая стон. – А мне было так одиноко и холодно, Максик… Эти озера только сверху горячие, а у самого дна они ледяные… Тьма и холод. И тяжесть. Посмотри, Максик, как измочалило мою грудь…
Рита Сергеевна шагнула вперед, разводя руки, будто собиралась заключить меня в объятия. И я увидел отвратительные зеленые пятна на ее белой, как алебастр, груди.
– Подожди, Рита, – пробормотал я, не в силах отвести глаз от этих пятен. – я сейчас вызову «Скорую»… Это так здорово, что ты вернулась… Тебе помогут, обязательно помогут…
Она хрипло рассмеялась.
– А кто поможет тебе, Максик?! – шепеляво осведомилась она. – А хочешь – я?!
– Ты? – удивился я. – Чем же?
Мне показалось, что ирония в разговоре с призраком спасительна для рассудка.
– Ты уже стар, Максик, – продолжала она. – А ведь был таким красавцем. Все киевские дивчины были от тебя без ума… Даже – я.
– Ошибаетесь, госпожа русалка, – произнес я со всем доступным мне сарказмом. – Мы с вами не были знакомы.
– Это ничего, – отозвалась русалка и одним неуловимым движением приблизилась ко мне вплотную. – Вот и познакомимся… поближе…
Она облизнула синюшные губы разбухшим языком. На меня дохнуло горячим запахом пандорианских озер – щами пополам с тиной. я отстранился, но поздно, белые русалочьи руки… нет – жесткие озерные водоросли оплели меня, не давая вздохнуть. я схватил исчадие ада за плечи, чтобы неделикатно отпихнуть. Панически орал Калям.
– Иди ко мне, милый, – шипела русалка. – Согрей меня… И ты будешь жить веччччно…
Силы покидали меня, я задыхался.
И вдруг резкий видеофонный звонок разбил кладбищенскую тишину.
Русалка, утратившая всякое сходство с Ритой Сергеевной, вздрогнула, отпрыгнула, заколыхалась, как студень, и обрушилась на пол водопадом холодной озерной воды…
Звонок продолжал наяривать. Не разлепляя век, я наугад ткнул в клавишу соединения.
– Здравствуй, Максим!
Сухой, надтреснутый, не побоюсь этого слова – старческий голос окончательно вернул меня из туманных пропастей кошмара к солнечной действительности летнего утра.
– Приветствую тебя, Корней, – пробормотал я. – Как говорится, сколько лет, сколько зим…
– Максим, звоню тебе, потому что, полагаю, только ты сможешь честно ответить мне на один вопрос.
– Слушаю тебя.
– Ты, конечно, тоже посвящен в тайну моей личности. Только не говори, что ты, бывший сотрудник КОМКОНа-2, ничего не знаешь.
Вот те раз…
– Да, Корней, я знаю о тайне твоей личности.
– Тогда я задам тебе этот вопрос… – Он помолчал, видимо, собираясь с духом. – я был единственным «найденышем» или есть и другие? И если есть, то где они сейчас?
– С чего это тебя вдруг стали посещать такие мысли? В столь почтенном возрасте! Конечно, ты был один, – бодро солгал я.
– Уж и не знаю, кому верить, – произнес Корней загадочную фразу.
– Что-нибудь случилось, Корней?
– Слушай, Максим, – сказал он, игнорируя мой вопрос. – Вам с Сикорски не приходила в голову такая, не слишком сложная мысль, что нет и не было никогда никаких Странников?.. А есть и пребудет вовеки великий закон неубывания энтропии. Закон, препятствующий превращению человечества в сверхцивилизацию…
Я не успел ничего ответить. Яшмаа прервал контакт.
Так, подумал я. С чего это ему понадобилось в такую рань тревожить тень покойного Сикорски? И с какой стати нашего подкидыша-союзника стали интересовать «другие»?
В воздухе явственно запахло серой, но я в тот момент ничего не почувствовал.
К 228 году девятеро из «подкидышей» все еще жили за пределами Земли, ничего не зная о других «близнецах». Все уже были в солидном возрасте (под 90 лет), но оставались здоровы духом и крепки телом. Корней Яшмаа (№ 11, значок «Эльбрус»), например, постоянно проживал у себя на вилле «Лагерь Яна» в приволжской степи, неподалеку от Антонова. Бывший прогрессор посвятил себя написанию истории Гиганды.
Мне же все время не давала покоя одна мысль. Ведь кто-то же подбросил человечеству эти эмбрионы? Хотя подбросил – слишком громко сказано. Вероятность обнаружить саркофаг-инкубатор в беспредельном Космосе на безымянной планете в системе ЕН 9173 была ничтожно мала. И тем не менее он был обнаружен.
Долгое время я размышлял над трагической судьбой Льва Абалкина и Рудольфа Сикорски, хотя с того страшного дня прошло уже более полувека. Время от времени я спрашивал себя: а может, прав был покойный Сикорски, спустив тогда курок? Сейчас многие уже подзабыли об этой истории и, видимо, мало кто помнит, что загадочное и необъяснимое исчезновение тела Льва Абалкина из закрытого, герметичного помещения крио-хранилища, куда имели доступ лишь сам Экселенц, Комов и тогдашний президент сектора «Урал – Север» Атос-Сидоров, подтвердило самые худшие опасения.
Все службы КОМКОНа-2 были приведены в состояние «боевой готовности» по программе «Зеркало» (глобальные строго засекреченные маневры по отражению возможной агрессии извне). Все ждали неминуемого вторжения Странников. Но шли годы, ничего особенного не происходило, и вся эта история постепенно сошла на нет. Но ни тогда, ни сейчас у меня в голове не укладывалось: зачем сверхцивилизации вообще были нужны такие «сложности»? Хранить эмбрионы кроманьонцев десятки тысяч лет только для того, чтобы подбросить их человечеству. А затем путем запуска некой вельзевуловой программы превратить прекрасных людей в «зомби», которые, сметая все на своем пути, будут пытаться воссоединиться с «детонаторами»? Было во всем этом не только нечто страшное и жестокое, но и бессмысленное.
Иногда я очень хорошо понимаю Сикорски.
И самый главный вопрос, мучивший меня все эти годы: а что бы произошло в случае воссоединения «подкидыша» с «детонатором»? Если это действительно детонатор… На этот вопрос не было ответа ни у кого. Но потенциальная возможность подобного развития событий все еще не исключалась. Десять «подкидышей» жили и здравствовали, а «детонаторы» все еще лежали в Музее Внеземных Культур. Кроме того, мы до сих пор не знаем, что же стало с населением планеты Надежды, выведенным через нуль-порталы в неизвестном направлении. А то, что мы знаем, отнюдь не внушает оптимизма. Время показало, что опасения оказались не напрасными. Почти полвека я нес тяжесть этой тайны на своих плечах, и только трагические события августа 230 года освободили меня от нее.
Сейчас, когда история «подкидышей» перестала быть секретом и после известных событий превратилась в достояние широкой общественности, можно уже сделать вполне определенные выводы:
Мы приняли люденов за Странников, вернее, мы приписали качества люденов Странникам, но мы ошиблись. Незаметно произошла некая подмена понятий. Людены – это не Странники. А Странники – это не людены. Людены – это порождение нашей собственной цивилизации, и Странники тут ни при чем. О люденах мы знаем достаточно много. Что на самом деле стояло за мифом о Странниках, мы не узнаем, пожалуй, никогда.
Тем не менее до этих событий спецотдел КОМКОНа-1 продолжал наблюдение за «подкидышами». Работа эта была довольно рутинная. «Подкидыши» ничем особенным себя не проявляли. Жили, работали как все нормальные люди. Следует лишь отметить тот факт, что все они довольно равнодушно отнеслись к Большому Откровению, и вообще, похоже, все это прошло как-то мимо них. Что тоже было довольно странно.
Я отложил книгу и не слишком вежливо спихнул на пол Каляма, разнежившегося на моих коленях. Нарастающее беспокойство снедало меня.
– Не сердись, Калямушка, – пробормотал я в ответ на его жалобное мяуканье. – Мне нужно отлучиться. Ненадолго…
Калям понимающе зыркнул на меня чудными своими глазами и принялся вылизывать антрацитовую шерстку. Мир был восстановлен.
Я велел домашнему киберу вовремя покормить кота и побрел переодеваться.
По старой комконовской привычке свой глайдер я держал на открытом месте, чтобы он непрерывно подзаряжался. Машина у меня старая, проверенная временем, стартует мягко, мгновенно набирает скорость. Конечно, сегодня она смотрится забавным анахронизмом вроде флаера Бадера, который я видел во время нашей последней встречи. Правда, у моего глайдера нет этих дурацких шишечек на корме и уродливых щелей визиров. Все равно в большинстве своем нынешние землежители предпочитают величественные псевдогравы и главным образом потому, что на них можно сколько угодно навешивать разнообразные «рюшечки» и «примочки». И что характерно, ходовые качества псевдогравов при этом не снижаются! Глайдеры в этом смысле гораздо более капризные машины, но в моем возрасте не изменяют старым привязанностям.
Сверкая мятыми боками, обгоняя ленивые облачные стада, моя машинка мигом домчала меня до окраин Свердловска, утопающих в весенней зелени. Над ней возвышались новые небоскребы, которые представляли собой квазиживые организмы – достижение эмбриомеханики начала XXIII века. Небоскребы эти умели расти, образовывать по заданной программе новые жилые помещения и целые комплексы и убирать ненужные. Жизненные процессы в них напоминали процессы, протекающие внутри деревьев. Небоскребы поглощали все виды энергии из окружающей среды, очищали атмосферу от пыли и загрязнений, насыщая ее кристально чистым воздухом.
Я оставил далеко позади эти архитектурные шедевры и мчал и мчал дальше, приближаясь к центральной части мировой столицы. Слева поднимался золотистый от утреннего солнца ячеистый купол Форума, чуть поодаль справа двумя огромными белыми крыльями устремлялось ввысь здание Управления Космофлота, рядом, на площади Звезды, был виден светло-серый куб Музея Внеземных Культур, а еще дальше – составленное из сверкающих параллелепипедов, увенчанных полусферами с козырьками посадочных площадок, здание КОМКОНа-1. «Империя» Геннадия Комова.
Вестибюль встретил меня сумеречной прохладой. Приглушенно светились потолочные панели, в нишах с бюстами героев минувших столетий пестрели живые цветы. Пол мягко пружинил под ногами. я двинулся вдоль ряда бюстов, кивая им словно живым. Многих из этих людей я знал лично. Глубоко уважал всех. Некоторых – любил… Юрковский, Крутиков, Дауге, Быков, Сикорски, Бадер, Горбовский, Сидоров – не люди даже – эпоха! И какая эпоха! В какие бы дали ни устремлялось человечество в будущем, никогда ему не достичь уже ТАКОГО размаха и не выдвинуть из своих рядов ТАКИХ людей.
Впрочем, наверное, это старческое брюзжание…
Занятый этими элегическими размышлениями, я не сразу обратил внимание, что в Большом КОМКОНе пустовато. Признаться, я не был здесь с момента моей отставки. Если мне не изменяет память, в том, далеком уже 205-м, в «империи Комова» кипела жизнь. Огромные информационные дисплеи непрерывно выбрасывали колонки оперативной информации, то и дело опускались и поднимались кабинки лифтов в прозрачных стволах, диспетчеры объявляли по громкой связи о начале совещаний. В кафетериях лились рекою безалкогольные напитки и полыхали жаркие споры. Униформа, легкомысленные наряды, диковинные хламиды. Прогрессоры, контактеры, инопланетяне. Куда всё подевалось?
Разумеется, совсем уж безлюдной «империю Комова» и сейчас не назовешь. То и дело попадались стайки молодых людей в незнакомой форме, сосредоточенно снующих между отделами. В кафетерии на первом этаже я заметил парочку семи-гуманоидов из системы Сириуса В. Облепив высокие бокалы пластинчатыми пальцами, инопланетяне цедили через соломинки зеленоватую жидкость, увенчанную шапкой желтой пены, и подслеповато щурились на экран К-визора, где демонстрировалась какая-то мультяшка. В распахнутом проеме, который вел в отдел технического обеспечения, я увидел четверку молодцев, занятых делом. Техники сидели на корточках у развороченного нутра некого эмбриомеханизма и тыкали в него молекулярными паяльниками. Эмбриомеханизм вздрагивал.
М-да, не густо для организации, занятой штурмом Галактики…
Всякий, кто впервые попадал в левое крыло здания Большого КОМКОНа, нередко в недоумении замирал у таблички с лаконичной аббревиатурой ГСП. Ведь каждый образованный в области космической истории человек знал, что Группа Свободного Поиска расформирована много лет назад. Слишком много было бессмысленных жертв и совершенных гээспэшниками необратимых поступков. В конце концов Мировой Совет принял решение отказаться от одиночных разведывательных экспедиций в пользу флотилий. Нашлись, правда, остроумцы, утверждающие, что человечество даже в этом следует по стопам Странников, которые, как известно, предпочитали бороздить галактические просторы целыми армадами. Как бы там ни было, отдел в левом крыле архитектурного колосса в центре Свердловска не имел никакого отношения к приснопамятной Группе Свободного Поиска. Теперь эта аббревиатура обозначала группу слежения за «подкидышами» – все, что осталось от некогда многочисленного КОМКОНа-2. Печальная тень Рудольфа Сикорски еще витала над этими коридорами, но ни один постоянный сотрудник новой ГСП не принимал непосредственного участия даже в событиях 199 года, не говоря уже о легендарной эпохе правления Экселенца. я числился консультантом группы слежения, но должность сия была чистой воды синекурой.
Я шел по коридорам ГСП, величественно кивал на приветствия молодых, совершенно не знакомых мне сотрудников, отмечая опытным глазом их сосредоточенность и деловитость. Атмосфера мне нравилась. Она напоминала о годах моей собственной службы в КОМКОНе-2 и вызывала легкую ностальгию. я остановился возле двери с замысловатым иероглифом из нержавеющей стали. Для непосвященного сия скрижаль не значила ничего, но мне-то было известно, что за нею находится кабинет начальника группы Андрея Григорьевича Серосовина, которого подчиненные даже в глаза называли Андрюшей. Это мне всегда казалось странным, может быть, потому, что я не мог бы даже в страшном сне назвать Экселенца Руди и не представлял, как Тойво, в мою бытность начальником отдела ЧП, обращается ко мне «Максик». Но в нынешние времена все стало по-другому. Человечество, лишенное эволюционной перспективы, все больше погружалось в трясину утонченного благополучия. Игры, танцы, маскарады. Самодеятельное творчество. Пикники. Мимолетные влюбленности, кратковременные дружеские связи. Легкие, ни к чему не обязывающие отношения. Всеобщая фамильярность. Называть начальника Андрюшей и при этом задумчиво поправлять его замявшийся воротник – было в порядке вещей. Только к нам, старикам, руинам героической и прочих эпох, молодежь относилась с почтением, сплошь и рядом пронизанным иронией.
Я коснулся входной мембраны, и она меня пропустила. Серосовин-младший был один. И он работал. В кабинете оказалось активированным затемнение, поэтому картинка на голографическом экране нуль-связи была четкой и яркой.
Над хребтом Смелых восходила ноздреватая, как голова зеленого сыра, луна. В открытое окно опорного пункта влетал ветер, пошевеливая светлыми занавесками. Оперативный сотрудник был настроен благодушно. Появление на мониторе служебной нуль-связи встревоженной физиономии начальства неприятно диссонировало с романтической безмятежностью вечера. Поэтому первыми словами дежурного было:
– Что стряслось, Андрюша?!
– Спишь на посту, блаженный? – поинтересовалось начальство.
– Да ты что! – опешил «блаженный». – Да когда это было!
– Ты мне лучше ответь, Пирс, где твой ноль первый?
Пирс бросил взгляд на монитор слежения.
– Вот дьявол!
– Где он?
– Сейчас проверю… Но клянусь тебе, полчаса назад он торчал у себя в «бусинке»…
– Не клянись, блаженный. Аппаратура врет.
– Не понял? – изумился Пирс. – Как это – врет?!
– Не знаю как… Не отвлекайся… Ну! Где он?
– Диспетчерская космодрома отвечает: два часа назад прошел регистрацию. Рейс «Пандора – Земля».
– Он летит на Землю?.. Очень мило… Ладно, запускаем процедуру номер ноль один.
– Что теперь будет, Андрюша?
– Не знаю, что будет. Надеюсь, ничего дурного. Ладно, до связи.
Экран погас, жалюзи на окнах свернулись. Утреннее солнце затопило спартанскую обстановку кабинета. Серосовин повернулся ко мне. Вскочил.
– Доброе утро, мэтр! Кофе не хотите?
– Здравствуй, Андрюша! – отозвался я. – Нет, кофе не хочу, спасибо. У нас что-то стряслось?
Он пожал плечами, придвинул мне кресло, а сам присел на краешек стола, заваленного кристаллозаписями, К-ридерами, блокноутами и прочими современными канцелярскими принадлежности.
По словам Серосовина, все началось с рутиной процедуры архивирования данных видеорегистрации. Разумеется, никто и не думал подглядывать за «подкидышами». Никакая гипотетическая угроза человечеству не могла отменить Основного закона. Камеры видеорегистрации отмечали лишь физическое присутствие «подкидышей», которые вот уже много лет подряд не покидали насиженных мест. Раз в месяц начальник ГСП снимал показания камер и приступал к архивированию. Ничто не предвещало проблем. На исходе мая, в день очередной архивации, Андрюша отметил в показаниях камер ВР-01 и ВР-03 разночтения с данными других регистраторов. Судя по ним, подопечные Джон Гибсон, экзобиолог, место постоянного проживания планета Пандора, и главный планетолог планеты Ружена Ежи Янчевецкий снялись с насиженных мест и отбыли в неизвестном направлении.
В первые мгновения Серосовин не почувствовал ни малейшей тревоги. Ведь отсутствие «подкидыша» по контрольному адресу само по себе ничего не значило. Мало ли какая надобность может возникнуть пусть у пожилого, но физически и душевно здорового человека? Даже старый запрет на проживание «подкидышей» на Земле давно уже утратил силу закона. В таких случаях в действие вступала специальная процедура. Перемещение «подкидыша» отслеживалось, в том числе и спутниковыми системами. А в особых случаях – оперативными сотрудниками ГСП.
Следуя намертво затверженной инструкции, Андрюша потянулся было к рабочему терминалу, дабы задействовать эту самую специальную процедуру, но рука его замерла на полпути. Он понял, что, собственно, было ненормальным в данной ситуации. Камеры видеорегистрации должны были не просто отметить длительное отсутствие подопечных по контрольному адресу, но и поднять тревогу. В случае с исчезновением Гибсона и Янчевецкого они этого не сделали!
К счастью, для таких тугодумов, как я, подумал Андрюша, инструкция разработана на все мыслимые и немыслимые случаи.
Прежде всего он связался с опорным пунктом ГСП на Пандоре. Свидетелем этого разговора я и был.
– Что ты намерен предпринять?
– Первое: задействовать спецпроцедуру в отношении объектов 01 и 03. Второе: усилить наблюдение за другими «подкидышами». Третье: заменить камеры видеорегистрации в местах постоянной дислокации всех объектов, – доложил Серосовин.
– Хороший план, – одобрил я и добавил: – Не переживай, Андрюша. Одномоментное желание двух наших подопечных покинуть насиженные места вполне укладывается в разряд случайных совпадений. Сбои в работе регистрационных камер тоже не дотягивают до ЧП. Поверь моему опыту, в нашей работе бывает и не такое. Соберись! Примкнуть багинеты! Или что там полагается примыкать?..
Изрыгнув эту банальность, я покровительственно похлопал сына своего давно умершего друга по плечу и с достоинством, как пресловутый граф, удалился. И невдомек мне было, старому идиоту, что вижу Андрюшу в последний раз и что по легкомыслию своему я выпустил из рук первые звенья цепочки событий, которые привели к трагедии на площади Звезды.
№ 08 «Руна Одал»
Прошло двести сорок лет, и, кроме старинного памятника в конце аллеи венерианских кленов, мало что напоминало теперь о легендарной эпохе покорения Урановой Голконды. Опаленный природным атомным взрывом, наполовину погруженный в оплавившийся камень вездеход и скромная, но точная надпись на постаменте. Вот, пожалуй, и все. Да и сама Голконда давно выработана до дна и тщательно обезврежена. И теперь на ее месте плещется море. По ночам в нем отражаются огни Венусборга, а днем – белые облака и ослепительно желтое солнце.
У памятника назначали свидания влюбленные. Поэтому никто не удивлялся высокому, стройному, на вид тридцатилетнему мужчине, который маялся у постамента с букетом солнечников. Над кронами кленов прошел флаер. Налетевший ветер рванул темные волосы мужчины, цветы в его руках укоризненно покачали рыжими вихрастыми головками. Флаер выпустил шасси, коснулся ими стекломассовой плитки, устилавшей аллею, взвизгнул шинами и замер. Спектролитовый колпак раскрылся, как бутон, и на землю сошла немолодая, но хорошо сложенная черноволосая женщина в светлом открытом платье. Мужчина поспешил ей навстречу.
Церемонный поклон. Без кокетства, как должное принятый букет. И они медленно двинулись вдоль аллеи, удаляясь от темной громады памятника в сторону набережной. Человек посторонний, провожая взглядом эту пару, мог решить, что ее манят морской зеленый простор, далекие черные горы и белый город в окаймлении оранжевых пальм, полукольцом охватывающих залив. Человек внимательный мог заметить некоторое сходство между мужчиной и женщиной. А человек, склонный к праздному фантазированию, вообразить, что стал свидетелем трогательного свидания пожилой матери с молодым сыном. Но даже человек, обладающий самой буйной фантазией, не мог бы представить, что эти люди – близнецы, родившиеся в один день, почти девяносто лет назад.
Нильсон осторожно взял правую руку женщины младенчески нежными пальцами, показал на родинку на локтевом сгибе.
– Руна Одал, – сообщил он. – А у меня – Косая звезда… Не правда ли, уникальные отметины, Светлана?
– Уникальные, Томас, – согласилась она. – Как и та история, которую ты мне вчера рассказал… Похожую на страшную сказку.
– Но ведь ты мне веришь?
– Не тебе, а данным генетического анализа, – отозвалась Светлана. – Прости, но я исследовала твой волос у себя в лаборатории… И как бы дико это ни звучало, мы и в самом деле близнецы. Родные брат и сестра.
Нильсон улыбнулся.
– Это ты хорошо придумала, сестричка, – сказал он. – К чему долгие разговоры, призывы поверить в несусветное, когда есть надежные, веками проверенные методы…
– И что нам со всем этим делать, братец?
– Сейчас я не могу тебе сказать, – помедлив, ответил Нильсон. – Уверен, нас объединяет не только родство, но и некая общая цель. И она требует, чтобы все мы собрались на Земле. Быть может, тогда мы поймем, в чем она заключается…
– Звучит весьма торжественно, Томас, – откликнулась Светлана. – А если без патетики?
– Если без патетики… – сказал он. – Не нужно питать иллюзий, сестричка. Нас воспитали людьми. Мы выглядим как люди, едим, пьем, спим… Думаем… Но это лишь маска. На самом деле мы – не они.
– А кто же? Инопланетяне? Агенты Странников?
Нильсон усмехнулся.
– Это было бы слишком просто, – проговорил он. – Мне кажется, что мы персонификация некого природного процесса… функция… флуктуация… Не знаю… Бессмысленно размышлять об этом, используя обычный человеческий мозг… Да и мучительно…
– Ты побледнел, Томас, – встревожилась Светлана. – Оставим эту тему… Функция, не функция, цель, не цель, в одном ты прав: нам следует собраться вместе и все обсудить. Не обязательно – на Земле. Можно и здесь, на Венере. Например, на южной полярной биостанции. Там хорошо. Красные леса, зеленые озера. Странное, но совершенно безобидное зверье. И там нам никто не помешает.
– На – Земле! – отрезал Нильсон. – ОНИ! – Он показал туда, где прибой разбивался о волноломы под набережной белого города. – Они приложили столько усилий, чтобы мы никогда не собрались именно на Земле! Следовательно, наш долг поступить так, как они НЕ ХОТЯТ!
– Хорошо, хорошо… Не волнуйся, – тоном психотерапевта проговорила Светлана. – Так и поступим… Правда, в твоих словах есть противоречие. Если мы не люди, как ты утверждаешь, то какой смысл что-то доказывать существам, нам решительно чуждым?
Нильсон понурился.
– Я не знаю, Светлана… – пробормотал он сквозь зубы, будто испытывал сильную боль. – Нет ответов.
– В таком случае не следует себя мучить понапрасну. Уверена, все не так страшно, как тебе представляется. Встретимся, обсудим, придем к какому-нибудь решению… В конце концов мы прожили среди людей большую часть жизни и никогда не чувствовали ни малейшего притеснения… Во всяком случае, я ни разу не сталкивалась ни с чем подобным…
– Возможно, что ты и не чувствовала, – отозвался Нильсон. – Но не забывай об убийстве Льва Абалкина, о гибели Эдны Ласко, о моей гибели, наконец… Прямо или косвенно, но в этих смертях виноваты ОНИ!
– Да, да, ты прав… – задумчиво проговорила Светлана и добавила решительно: – Знаешь что?! Полетим к нам!
– Куда это «к вам»?
– В университет.
– И что я там буду делать?
– Я тебя исследую.
– Я не подопытный кролик и не больной, чтобы меня исследовать, – хмуро отозвался Нильсон.
– Не говори ерунды! – сказала она. – Сфера моих профессиональных интересов – антропология. И если ты и в самом деле неоантроп в чистом виде, мне не помешает снять твои параметры, братец.
– Сними эти параметры с себя самой, сестричка, – парировал Нильсон. – Ведь ты убедилась, что генетически мы идентичны…
– В том-то и дело, что себя я давно изучила, – откликнулась Светлана. – Кто я в антропологическом смысле, мне известно. Поэтому я так легко поверила в твою страшную сказку. А вот полных биопараметров мужской особи неоантропа мне видеть не приходилось… Не артачься, братец, помоги сестрице в работе.
– Хорошо, – нехотя согласился Нильсон. – Летим.
Светлана улыбнулась ему и направилась к флаеру. Нильсон последовал за ней. Едва они устроились в двухместной кабине, Светлана запустила двигатели. Чуть приседая на амортизаторах, флаер покатил вдоль аллеи, набирая скорость. Мягкий толчок, и земля резко ушла вниз. Мелькнула опаленная броня героического вездехода. Ярко-красные кроны кленов слились в две алые полоски. Прибрежные кварталы Венусборга, утопающие в тропической зелени, легли под крыло.
Одной рукой удерживая штурвал, другой Светлана подобрала с пульта гарнитуру.
– Алло, Семен! – заговорила она в микрофон. – Постникова говорит… Готовь свою бандуру… Да, полный комплект. Везу совершенно уникальный экземпляр… – Она подмигнула отражению вытянувшейся физиономии Нильсона в зеркале заднего вида. – Зачем тебе знать, где я его раздобыла, Сеня?.. Мой хороший знакомый. Весьма отзывчивый человек… В общем, я рассчитываю на твою расторопность, дружок…
Светлана положила гарнитуру на место.
– Не сердись, Томас, – сказала она. – Семен, мой младший научный сотрудник, обожает четкость формулировок. Скажи я, что везу одного человека, он бы засыпал меня уточняющими вопросами.
Нильсон отмолчался. Светлана попыталась уловить его взгляд в зеркале. Ей почудилось, что в кабине появилось какое-то марево, отчего отражение получалось нечетким, колеблющимся.
– С тобой все в порядке, братец?! – встревожилась Светлана. – Томас! Ты меня слышишь?!
Вместо ответа раздался негромкий хлопок, и невесть откуда взявшийся в герметичной кабине горячий ветер рванул черные, без единого проблеска седины, волосы Светланы Постниковой.
№ 09 «Трезубец»
Водопад низвергался с немыслимой высоты. Разбиваясь о множество уступов, он достигал реки широким веером мельчайших брызг. Не удивительно, что над каньоном стояла вечная радуга: солнечная – днем и лунная – ночью. Точнее – трехлунная. Ради такого зрелища стоило проплыть на каноэ четыре километра, лавируя между отвесными извилистыми стенами, разукрашенными цветными напластованиями семимиллиардной каменной летописи. Тем более что экскурсовод в надвинутой на глаза поношенной ковбойской шляпе знал эту летопись назубок.
Исидор Тяжельников, неутомимо работая веслом, сыпал названиями геологических эпох, перечислял редкие ископаемые, не забывая упомянуть имена первооткрывателей. А экскурсанты, сидевшие тише воды, ниже травы, почтительно внимали его речам да разевали рты, когда Тяжельников небрежным хозяйским жестом указывал на завиток исполинской раковины, проглядывающий сквозь монолитную толщу.
Только один экскурсант оставался равнодушен к сказаниям геологического аэда. Рослый, длинноволосый мужчина с узким лицом североамериканского индейца, не вертел послушно головой, не ахал восхищенно, – потупив взор, сидел он на кормовой банке, опустив мосластую длань в красноватую воду, просеивая ее между пальцами.
– Обратите внимание на этот пласт, – вещал Тяжельников. – Характер его трансгрессии свидетельствует о катастрофическом происхождения данного залегания. Образовалось оно на верхней границе так называемой эпохи Маренго, любопытнейшего периода в геологической, и не только, истории Редута. Как вам должно быть известно, именно в эпоху Маренго появились предки бицефалов… – Он коротко хохотнул. – Прошу не путать со знаменитым Буцефалом… Бицефалы – вторая разумная форма жизни на Редуте. Просуществовала около миллиона лет, наибольшего расцвета достигла примерно за две тысячи лет до своего исчезновения… Впрочем, о бицефалах вам гораздо более квалифицированно расскажет профессор Бауэр, когда мы вернемся на базу… А теперь я прошу, друзья, обратить внимание на эту великолепную окаменелость…
Тяжельников вцепился могучими руками в каменный выступ и затормозил каноэ, несколько экскурсантов принялись ему помогать – течение реки в каньоне было не быстрым, но упорным. Индеец присоединился к помощникам. Экскурсовод поблагодарил и приступил к рассказу о причудливом образовании, напоминающем скелет колоссальной радиолярии.
На закате, когда погасла солнечная радуга в водопаде, каноэ причалило к пристани научной колонии. Зажглись желтые фонари вдоль набережной. Из кафе долетала музыка. Гуськом взбирались на небосвод луны. Экскурсанты цепочкой потянулись к белым домикам, ласточкиными гнездами примостившимся на широких уступах скалистого берега. Экскурсовод задержался на пристани, любуясь тройной лунной дорожкой на маслянистой глади реки.
– Улетели за тридевять парсек, – сказал кто-то у него за спиной, – а все так же любуемся самым банальнейшим зрелищем на свете. Ну, разве что с добавкой двух лишних лун.
Тяжельников обернулся, посмотрел исподлобья на нежданного собеседника. Индеец подошел и встал рядом.
– Возможно, – проговорил Тяжельников. – Но мне это зрелище не надоедает, вот уже…
– Семьдесят лет, – завершил за него Индеец.
– Я вижу, молодой человек, вы хорошо осведомлены о моей биографии… Да, я здешний старожил… Довелось, знаете ли, быть среди если не первооткрывателей, то уж точно – первоисследователей… Прилетел и остался. И не жалею. После Земли Редут – лучшая планета во Вселенной… Простите старику эту романтическую чепуху…
– И вы никогда не скучаете по Земле?
– Нет… я ее почти не знаю… Родился, учился, готовился к космическим экспедициям… С двенадцати лет не думал ни о чем другом… Смешно, но порой мне кажется, что я и родился-то не на Земле.
– Вы даже не подозреваете, Исидор Сергеевич, насколько близки к истине…
Тяжельников непонимающе уставился на странного длинноволосого молодого человека, потребовал:
– Рассказывайте, коли уж начали.
Индеец не торопясь изложил ему историю «подкидышей». За время его рассказа Тяжельников успел раскурить трубку, красноватое пламя озаряло его худое задумчивое лицо.
– Занятно, – отозвался он, когда Индеец закончил свое повествование. – Впрочем, здесь на Редуте можно и не такое услышать…
– Далеко не каждая занятная байка касается тайны личности, – парировал его собеседник. – Тем более не какой-то там абстрактной личности, а вашей, собственной, Исидор Сергеевич.
– К чему этот романтический надрыв, молодой человек? – произнес, попыхивая трубкой, Тяжельников. – Что было, то быльем поросло… Если вы жаждете сатисфакции, обратитесь в Мировой Совет. Там разберутся… Меня же моя жизнь вполне устраивает. Не важно, благодаря ли Провидению, Странникам ли или этому вашему злому гению, как его бишь… Сикорскому, но я провел лучшие свои годы на Редуте. Надеюсь здесь и помереть.
– Посмотрим, – буркнул Индеец.
Трубка осветила тяжелое, в складках лицо старожила мефистофельским огнем.
– Если только вы меня не похитите, – сказал Тяжельников, – и не вывезите тайком на Землю.
– Звучит заманчиво, – откликнулся Индеец.
– Кстати, молодой человек, – проговорил Тяжельников. – Вы ведь так и не представились.
– Александр Дымок к вашим услугам, сэр.
– Приятно познакомиться, – отозвался Тяжельников. – Да, да, вы не поверите, но не взирая на ваш байронический облик и туманные угрозы, я и в самом деле рад знакомству… я еще во время экскурсии почувствовал к вам невольную симпатию… Не удивительно, ведь мы практически братья… Так вот, во имя этой симпатии я хочу показать вам одно удивительное место… Если, – последовала интригующая пауза, – вы не боитесь, Саша.
Дымок фыркнул.
– Ах да, – спохватился Тяжельников. – Простите, я совсем забыл, вы же зоопсихолог и прогрессор… Тогда прошу на борт!
Дымок скользнул в каноэ. Невеликое суденышко даже не колыхнулось. Старожил планеты Редут сошел «на борт» с меньшим изяществом. За весла взялись оба. Под серебристым мостом тройной лунной радуги каноэ заскользило вниз по течению. Стены каньона становились все ниже, раздавались вширь. Впереди забрезжил туманно-серый простор, справа и слева огражденный сторожевыми башнями утесов. Послышался ровный неумолчный гул, воздух приобрел солоноватый привкус. Река впадала в морской залив.
– Смотрите внимательно, Саша! – велел Тяжельников, тыча заскорузлой рукой в туманную даль.
Дымок послушно всмотрелся. Серый сумрак впереди чуть заметно колебался, как будто от реки шел ток нагретого воздуха. Дымок машинально пощупал воду – холодная.
– Что это? – спросил он.
– Это еще не все, – откликнулся Тяжельников. – Сушите весла, Саша! Пусть лодка идет по течению.
Дымок положил весло рядом с собой. Свое весло старожил тоже вытащил из воды и держал наперевес. Медленное течение лениво влекло каноэ к едва различимому дрожанию воздуха. Вдруг весло Тяжельникова с отчетливым стуком ударилось о невидимую преграду. Каноэ развернуло кормой вперед. Не дожидаясь команды, Дымок тоже схватился за весло, уперся им в колеблющуюся пустоту.
– Кому здесь понадобилось дискретное силовое поле? – осведомился он у Тяжельникова, по всему видно, довольного произведенным эффектом.
– Если бы знать, – отозвался тот.
– Так это… это не ва… наша работа?
– Не человеческая, хотите сказать… Нет, это поле уже существовало, когда корабль Хендриксона опустился на Молчаливом плато.
– А генератор? Обнаружили?
– Следопыты ощупали здесь каждый дюйм… Базальт, ракушечник, лессовые отложения. И ничего больше.
– Бицефалы?
– Возможно… а может быть, и Странники…
– Так зачем вы меня сюда притащили, Исидор Сергеевич?
– А чтобы вы поняли, Саша, на Редуте есть чему посвятить себя до конца дней… Ведь дискретное силовое поле, существующее само по себе, не единственная загадка этой планеты. И даже не самая странная.
№ 10 «Фиалка»
Марсианская пиявка – сору тобу хиру – сестра-близнец той, что украшала вестибюль Музея космической зоологии в Кейптауне, встречала входящих оскалом чудовищной пасти, напоминающей многочелюстной грейфер. Только в отличие от кейптаунского экспоната это было не чучело, а искусно сделанная голограмма. Поэтому здешняя летучая хищница впечатляла гораздо сильнее. Пожилые люди вздрагивали, а бдительные мамаши молниеносно хватали за руку любознательных отпрысков, дабы уберечь от «грозной опасности». Чаще всего испуг был мимолетным и сопровождался немного нервическим смехом, как только посетители понимали, в чем дело, но случались и самые настоящие истерики. И с некоторых пор перед голограммой красовался яркий транспарант с предупреждением, выполненным на нескольких языках, в том числе – инопланетных.
Музей Естественной Истории Марса отличался от своих земных побратимов не только несколько старомодным названием, но и довольно странной экспозицией. В отличие от любого аналогичного заведения на Земле львиная доля его экспонатов приходилась на ископаемые останки вымерших организмов. Тогда как современный период был представлен летучей пиявкой, мимикродонами, несколькими видами ящериц помельче, марсианским саксаулом и шаровидными кактусами-прыгунами.
Люди застали марсианскую биосферу в период ее угасания. Излишне бурное освоение территории и природных богатств красной планеты только ускорили процесс исчезновения видов. Как водится, спустя полвека после высадки первой экспедиции люди спохватились и попытались сохранить коренных марсиан хотя бы в заповедниках, но сие благое намерение вошло в противоречие с планами терраформирования этого пустынного, насквозь промороженного мира. Пришлось пойти на компромисс. Часть Теплого Сырта накрыли гигантским спектролитовым куполом, под которым самым тщательнейшим образом были воссозданы условия существования, с коими столкнулись на Марсе первые колонисты.
И теперь все желающие могли облачиться в доху и унты, закрыть лицо кислородной маской, пройти через шлюз, чтобы оказаться в мерзлой, почти лишенной живительного кислорода пустыне. В сопровождении опытных, хорошо вооруженных гидов туристы получали право любоваться оловянными пятнами солончаков, наблюдать за прыгучими кактусами и с замиранием сердца надеяться, что вон из-за того бархана стремительно вырвется продолговатое щетинистое тело марсианского тигра – знаменитой сору тобу хиру.
Для тех же, кто не испытывал тяги к романтике такого рода, существовал Музей Естественной истории Марса. В его светлых, просторных залах можно было без всякого риска изучить жизнь и нравы летучей пиявки, а также все причудливое эволюционное древо ее предков, начиная от крохотных червячков, полтора миллиарда лет назад копошившихся в беспредельных элладийских болотах. Большую часть года главными посетителями Музея были школьники, проходившие марсианскую живность по предмету внеземной биологии, но в дни каникул нашествие любознательных школяров прекращалось и гулкие залы пустовали, разве что забредал в них скучающий командировочный.
Таковым выглядел и посетитель, одетый в егерскую форму устаревшего образца. Он провел в Музее целый день, подолгу останавливался возле каждой витрины, внимательно рассматривал экспонаты, кивал в такт размеренной речи электронного гида, который неслышно для окружающих вещал из наушников фонодемонстратора. Столь пристальное внимание к музейной экспозиции не могло остаться незамеченным сотрудниками. И перед самым закрытием к посетителю подошел паренек-практикант и пригласил его в кабинет директора.
Директора звали Ирина Александровна Голуб. Музеем она руководила сорок лет, а до этого была полевым сотрудником Постоянной палеонтологической экспедиции на Марсе, руководителем поисковой партии, преподавателем общей палеонтологии планет Солнечной системы в Ацидалийском университете. Ирине Голуб принадлежала честь открытия верхнетарсийских фоссилий на западном склоне горы Олимп, ее именем назван ископаемый trilobym golubi – гигантское членистоногое, двести пятьдесят миллионов лет назад обитавшее в густых зарослях у подножия Фарсиды.
– Интересуетесь животными Марса, Томас? – осведомилась Голуб, после короткой церемонии знакомства. – Предупреждаю, охота на них запрещена решением Мирового Совета.
Нильсон покачал головой.
– Я давно уже не егерь, Ирина, – сказал он. – Пожалуй, последним существом, в которого мне пришлось стрелять, был я сам.
Улыбка директора Музея поблекла.
– Странная шутка, – пробормотала она.
– Увы, это не шутка, – отозвался Нильсон. – Если хотите, я расскажу вам об этом.
По лицу Голуб было видно, что особого желания внимать откровениям этого странного егеря она не испытывает, но как всякий прекрасно воспитанный человек готова выслушать любого, кто нуждается в собеседнике.
– Хочу, – сказала она. – И если вы не возражаете, попрошу принести нам чего-нибудь прохладительного. День был напряженный, я немного устала.
– Я бы не отказался от бокала джеймо, – откликнулся Нильсон.
Директор кивнула. Вызвала давешнего практиканта, попросила его соорудить коктейль для посетителя и кувшинчик легкого вина для себя. Когда через пятнадцать минут юноша вошел в директорский кабинет с подносом, нагруженным запотевшими сосудами, то застал довольно странную сцену. Ирина Александровна и ее гость стояли у старинного, изготовленного еще в середине прошлого века шкафа, но говорили, похоже, не о марсианских ископаемых за его стеклами. Практиканту показалось даже, что директор отчитывает посетителя, словно нерадивого студента. Хотя на вид этому егерю не более тридцати лет, из студенческого возраста он давно должен был выйти. Юноша быстро поставил поднос на столик и бесшумно выскользнул из кабинета. Затянувшаяся мембрана двери отсекла завершение фразы, произнесенной Ириной Александровной звенящим от напряжения голосом: «Об этом давным-давно следовало сообщить в…»
– Хорошо, я сама свяжусь с нашим Советом, – сказала Голуб, переведя дух. – Подумаем все вместе… В таком деле любая самодеятельность граничит с преступлением.
Она шагнула к своему столу, где красовалась изящная колонка служебного видеофона. Нильсон не стал ей препятствовать. Он взял с подноса бокал ледяного джеймо, отхлебнул изрядный глоток.
– Раечка? Здравствуй, милая, – проговорила Голуб, едва откликнулась приемная Марсианского Совета. – Вязаницын у себя? Ах, он на Гранд-канале… Что, опять на верхнесирийскую морену напоролись? Отлично! Пусть попридержат свои тяжелые системы… Да, пришлю своих ребят… я предупреждала Вязаницына: ни одного кубометра грунта без нашей экспертизы… Впрочем, ладно. я сама с ним свяжусь. Спасибо, милая!
Директор отключила видеофон, поискала радиобраслет для экстренной связи. Нильсон наполнил чистый бокал вином, протянул его Голуб и опустился в кресло для посетителей. Вид он имел спокойный, даже отрешенный.
– Бесполезно обращаться к Совету и вообще – к людям, – произнес он, словно размышляя вслух. – Как с нами поступить, они решили еще до нашего рождения. Неужели ты думаешь, что сейчас они смягчаться? Теперь, когда трое из тех, кого они считают безвозвратно погибшими, воскресли… Ты помнишь шумиху вокруг Большого Откровения, Ирина? – Голуб кивнула и отложила радиобраслет. – Шок, вызванный появлением люденов, не прошел до сих пор. А ведь метагомы – всего лишь порождение самой человеческой расы. Плоть от плоти… Мы – другое дело. Думаешь, люди смирятся с существованием человекоподобных, умеющих в буквальном смысле самочинно возвращаться с того света?
№ 11 «Эльбрус»
Он вышел из лифта. Автоматически зажегся свет. Двухордовая псина оскалила на него мелкие острые зубы. Кольнуло воспоминание. Ошибся он тогда, утверждая, что двухордовые водятся лишь на Нистагме. Забыл, старый дурень, о лягушках Яйлы. Непростительно для специалиста по внеземной фауне. Впрочем, Бойцовый Кот Гаг не мог уличить бывшего космозоолога: парень из преисподней искал случая удрать к любезному своему герцогу.
Не глядя на другие экспонаты, Корней Яшмаа прошел во второй зал домашнего музея. Полюбовался алмазной прозеленью на исполинской шкуре гиппоцета. Кивнул, словно старому знакомому, черепу тахорга, который ответил равнодушным зевком. Вот уже более восьмидесяти лет зевает старая образина. С тех пор, как юный Корней сгоряча всадил ему в разверстую пасть крупнокалиберный заряд.
А вот и товарищ псевдохомо. Стоит себе на подставочке – с виду человек, а по сути, обезьяна. От голых пятнистых обезьян Пандоры отличается лишь мирным нравом. Говорят, их сейчас вовсю приручают. Не знаю, не видел. Интересно, что подумал брат-храбрец Гаг, когда узрел сей экспонат? Что мы и разумных инопланетян забиваем, препарируем, таксидермируем и по домашним музеям расставляем? Вполне мог подумать. Руководствуясь людоедской логикой своего мира… Где-то он, Котяра, теперь? Сгинул в мутной водичке переходного времени. И следов не осталось.
Корнею вдруг стало душно. Захотелось наружу. На свежий воздух. Он вернулся к лифту, поднялся в огромный дом – пустой и гулкий. Во время оно в этих хоромах кипела жизнь. Нуль-кабина – индивидуальная, положенная Корнею Яновичу Яшмаа, как члену Мирового Совета, индекс социальной ответственности ноль девять – не закрывалась. Поминутно прилетающие и отправляющиеся в серое ничто подпространства «призраки» диким мявом смущали окрестных котов. Шла великая битва невидимой войны за спасение человечества Гиганды. Спасения от себя самого. А потом все кончилось. Почетная отставка. Сочинение мемуаров. Сорок лет пустоты и одиночества.
Мария умерла десять лет назад. Она так и не вернулась. Не простила. Андрей иногда шлет стандартные поздравления в день рождения и по большим праздникам, но сам не появляется. У него тоже своя великая битва, свой невидимый фронт. Безумный император Южного Приотрожья заливает кровью бескрайние равнины Пустынного материка. Поэтому у Андрея работы невпроворот. Как-никак главный резидент Земли на планете Лу. Отцовская гордость. Хотя и не знает, что отец им гордится. Не желает знать. Он тоже – не простил.
За незримой мембраной входной двери гулял ночной ветер. Накаленная за день степь остывала. Цикады оглушительно стрекотали в саду. Городские огни Антонова на горизонте перемигивались с мучнистой россыпью Млечного пути. Третье столетие люди расселяются среди этих разноцветных точек, но сделались ли они ближе? Вряд ли. Вселенная по-прежнему слишком велика и опасна. Уж кому, как не Корнею Яшмаа, об этом знать? Ведь он не просто провел среди звезд большую и лучшую часть жизни, он – родился среди них! И никто не знает, кто его истинные родители. Известно лишь, что славные и отважные Ян и Берта Яшмаа тут ни при чем.
Одна звездочка будто ниже спустилась, задрожала сильнее обычного, и лиловый свет, почти невидимый в ночи, потек вниз, заструился, обволакивая громадный, прозрачный пока конус. Мяуканье тысячи мартовских котов заглушило цикад.
Гости со звезд! Впервые за сорок лет! Кто же это? Неужели – Андрей?
Лиловый свет отвердел, остыл, померк. Корней слепо шагнул с крыльца. Едва не упал. Тренированное тело все же сохранило равновесие. Чавкнула перепонка люка. В траву соскочил человек. Корней с трудом сдержал вздох разочарования: не Андрей, Андрея бы он узнал сразу. С возрастом ночное зрение стало ослабевать, но Корней явственно различал рубленые черты лица незнакомца. Незнакомца ли? Память мгновенно перебрала тысячи лиц. Спустя пару секунд Корней вспомнил, кем этот человек был на Гиганде. Егермейстером его высочества герцога Алайского. И только потом всплыло его земное имя.
– Лев Абалкин?
Ночной гость замер. Корнею показалось, что пришелец сейчас на него бросится. В конце концов школа субакселерации у них общая. Вот только бывшему прогрессору Яшмаа перевалило за девяносто, а его коллега Абалкин не выглядел старше сорока лет.
– Корней Яшмаа? – в свою очередь, осведомился гость, принимая непринужденную позу.
– Чем обязан честью?
– Это долгий разговор.
– Гость в дом, бог в дом, как говаривали предки… Прошу!
– Благодарю вас.
Корней посторонился. Абалкин поднялся на крыльцо. У двери вышла заминка. Мембрана отказывалась пропускать гостя. Как будто он и впрямь был пришельцем с неизвестной планеты. Хозяин не подал виду, что удивлен. Просто отключил автоматику. Они прошли в гостиную. Недоразумения продолжались. Дом отказывал Абалкину в гостеприимстве. Интерьерные поля на него не реагировали.
– Простите, – пробормотал обескураженный Корней. – Что-то в нем заело… Давно профилактику не делали…
– Вот когда вспомнишь о старой, доброй мебели, – пробормотал гость, – которая не имела своего мнения…
– Вы навели меня на мысль…
Корней шагнул к дальней стене, открыл ее. В гостиную бесшумно выплыл исполинский робот.
– Ого! – воскликнул Абалкин. – Вот это долдон!
– Привет, Корней!
– Привет, Драмба!
– Какие будут приказания, Корней?
– Сначала поздоровайся с гостем.
Робот повел ушами локаторов, прогудел:
– Простите, Андрей, но кроме вас, на вилле никого нет.
Корней крякнул.
– И тем не менее, – сказал он, – поздоровайся. Гостя зовут Лев.
– Здравствуйте, Лев! – произнес робот в пространство.
– И тебе не хворать, – отозвался гость.
– Вероятно, мои системы не в полном порядке, – заявил Драмба. – Система распознавания требует ремонта…
– Вот что, Драмба, – перебил его Корней. – Сделай-ка нам пару табуреток и стол. Обыкновенных, деревянных.
– Слушаюсь, Корней!
Драмба неизвестно зачем приложил ручищу к голове и выплыл из гостиной.
– Он быстро управится, – заверил хозяин гостя. – Прошу простить за столь прохладный прием. Старый дом. Старый хозяин. Нерасторопные старые слуги…
– Ничего, – откликнулся Абалкин. – Старый служака не виноват. А примитивная автоматика дома – тем более. Они и вас скоро перестанут распознавать.
– Что вы хотите этим сказать?
– Мы не люди, Корней.
– Мы?
– Вы, я и еще одиннадцать наших братьев и сестер. Вы знаете историю своего происхождения, Корней, но не знаете, что всего «подкидышей» было тринадцать.
– Было?
– Эдна Ласко погибла в две тысячи сто пятидесятом. Томас Нильсон покончил с собой в шестьдесят пятом. Меня убил Рудольф Сикорски в семьдесят восьмом. Впрочем, в смерти Эдны и Томаса тоже виноваты люди.
– Однако вы живы здоровы, Лев. И судя по всему – в отличной форме. Во всяком случае, я в свои девяносто два не выстою против вас и двух раундов.
– Я – вернулся. Эдна и Томас – тоже. Для нас не существует смерти.
– Звучит заманчиво, хотя и фантастично. Уверяю вас, как бывший космозоолог: бессмертных существ не бывает.
– В биологическом смысле – да, но превращения энергии практически бесконечны… Но не будем злоупотреблять философией. я прилетел не для этого, Корней.
– Для чего же, Лев?
– Для того, чтобы предупредить: наступает момент истины.
– И в чем же он заключается?
– В том, что мы должны выполнить свое предназначение…
– Похоже, вам никак не удается избежать философии, Лев. Вспомните времена Прогрессорства, говорите четко, как на докладе.
– Слушаюсь, Корней! – голосом Драмбы откликнулся Абалкин. – Вам следует прибыть в Свердловск. Сбор назначен на площади Звезды, перед Музеем Внеземных Культур.
– Когда?
– Этого я не знаю, Корней, но в час «икс» буду знать. Как и все мы.
Драмба вернулся через пятнадцать минут, волоча на себе пахнущий свежеоструганным деревом стол и две табуретки. Робот застал хозяина восседающим в удобном глубоком кресле. Нога на ногу, мосластые пальцы сцеплены на колене, в углу большого тонкогубого рта соломинка, взгляд отсутствующий.
Никакого гостя по имени Лев локаторы Драмбы по-прежнему не наблюдали.
№ 12 «М готическое»
Центральный альпинистский лагерь «Тьерра Темплада» располагался в долине живописнейшей реки Магдалены в Северных Андах. Отсюда альпинисты разлетались на покорение великих вершин, овеянных легендами веков и именами предков. Как музыка, звучали названия горных пиков: Сиула Гранде, Пичинга, Антисана, Охос-дель-Саладо. Первозданная красота, почти нетронутая дыханием XXIII века, привлекала рисковых ребят со всей Планеты.
Был уже вечер. Солнце почти уже скрылось за хребтом, окрасив лагерь в багрово-оранжевые тона. Повсюду стояли разноцветные палатки, лежали какие-то тюки, альпинистское снаряжение, сновали туда-сюда люди, где-то мужественными голосами пели о том, что «выше гор могут быть только горы, на которых никто не бывал». Кто-то высоким чистым голосом читал стихи:
Я – лес: найди дорогу сквозь туман!
Я – грот: зажги свечу под сводом ночи!
Я – кондор, ягуар, удав, кайман…
Лишь прикажи, я стану всем, чем хочешь.
Стать деревом – укрыть тебя в тени,
Прижать тебя к своей расцветшей кроне,
Ковер из листьев постелить – усни,
Упав в мои горячие ладони.
Стать омутом – спиралью скользких струй
Скрутить тебя и, на устах любимых
Запечатлев бездонный поцелуй,
Похоронить навек в своих глубинах [4] .
Небольшая группа восходителей сидела по старинке вокруг костра, пили горячий чай, закусывали печеньем и сухариками, беседовали.
– Подниматься на гору с антигравом – это не альпинизм, а детская забава, – горячился курчавый аргентинец Хосе Санчес. – Ты знаешь, что ничего тебе не угрожает. я преклоняюсь перед предками. Некоторые из них совершали восхождения вообще без страховки, с парой кирок и кошками.
– Но ведь они и гибли очень часто и калечились, Ося, – ласково басил богатырь Святослав. – Нет ничего ценнее человеческой жизни, а тут, согласись, риск. Ты же знаешь, Мировой Совет специально рассматривал этот вопрос и посчитал обязательным использованием антигравов при восхождении. я совершенно не одобряю поступка бедняги Месснера. Зачем, спрашивается, он скрыл от всех, что не взял с собой антиграв? Ты же знаешь, чем это кончилось…
Хосе понурился, пробормотал:
– Да, он пролетел почти километр…
– Но самое загадочное, что когда нашли его тело, на его лице была улыбка, – вставил слово скандинав Свен в распахнутом дутом красном жилете.
– Жизнь обретает особенную ценность, когда в любой момент ты можешь ее потерять. я понимаю этого Месснера.
Все повернули головы к тому, кто произнес эту фразу. Это был человек, одетый как егерь и отдаленно похожий на индейца, до сих пор молча сидевший у костра. Никто не заметил, откуда и когда он появился.
– И тут явился Чингачгук Большой Змей.
– Виу, вождь.
Человек в егерской куртке улыбнулся этой шутке.
– А вы к нам какими судьбами, сударь, позвольте спросить… Вы альпинист? – осведомился Святослав.
– Нет, я бывший егерь, но имею третий разряд по альпинизму… Меня зовут Томас Нильсон. я интересуюсь вашим фольклором. Альпинистскими легендами, притчами…
– Ну, это сколько угодно… Вот, скажем, в прошлом году был у нас такой случай…
– Меня интересует Бледнолицая Девочка, – перебил егерь, – видел ли из вас ее кто-нибудь?
Вдруг воцарилось гробовое молчание.
– Вот как раз об этом, пришелец, мы предпочитаем не говорить, – сказал бородатый русский богатырь мягко, – особенно перед восхождением. Нарушение нашей негласной этики, знаете ли… Вестница несчастья…
– И все же что вы о ней знаете?
– Ну если ты так настаиваешь… Говорят, много лет назад в этих местах попала под горный обвал группа школьников – двадцать семь девчонок и мальчишек во главе с Учителем. Все остались живы, кроме одной девочки… Эдны Ласко… Говорят, что это ее призрак бродит… Суеверие, конечно… Но альпинисты вообще народ суеверный. Месснер мне рассказывал, что видел ее в тот самый раз, когда не взял с собой антиграв, ну то есть незадолго до своей смерти… Идет, говорит, мне навстречу и словно земли не касается. Лицо совершенно бледное, белое, словно бы неживое, идет и не смотрит, а когда мимо него проходила, то вдруг подняла голову и глянула ему прямо в глаза… А взгляд у нее, говорит, такой, что у меня, говорит, внутри все обмерло. Словно из какого-то потустороннего мира… И все это на высоте пять тысяч метров, на леднике, представьте. Мороз минус двадцать, лед, снег, трещины везде… А она в легком платьице. А через некоторое время он сорвался в пропасть. Никто не знал, что он не взял с собой антиграва.
Все помолчали некоторое время, почтив память товарища.
– Местные жители утверждают, что видят ее иногда на том месте, где она погибла почти восемьдесят лет назад. Там до сих пор стоит небольшой памятник… – сказал Хосе.
– А где это? – поинтересовался Нильсон.
– Да здесь неподалеку, – махнул рукой Хосе в сторону гор, покрытых тропическим лесом. – Километров десять, вон в том направлении. – Вы что, в самом деле хотите ее увидеть?
– Спасибо, – сказал Нильсон, не отвечая на вопрос. – Был рад с вами познакомиться, но мне пора.
Он встал и, не оборачиваясь, направился к глайдеру.
Все посмотрели ему вслед.
– Странный какой-то, – сказал Хосе, пожимая плечами.
Томас Нильсон посадил глайдер на небольшое открытое пространство, неожиданно открывшееся среди тропических зарослей, у подножия скалы. Видимо, именно с нее сорвались те камни, которые стали роковыми для Эдны Ласко. Неподалеку низвергался с огромной высоты живописный водопад Магдалены.
Нильсон спрыгнул на землю и сразу увидел небольшой мраморный памятник с фотографией. Он медленно подошел к нему и положил руку на прохладный мрамор. С фотографии на него смотрела очень милая, улыбающаяся девчушка лет двенадцати.
– Ты пришел за мной? – вдруг раздалось у него за спиной.
Нильсон обернулся. Да, это была она, худенькая, в какой-то то ли тунике, то ли хламидке, лицо совершенно белое, неживое. Нильсон заглянул в ее глаза и понял, чего так сильно испугался Месснер.
– Да, – ответил он, подходя к ней. – я твой брат. Пойдем со мной.
Девочка протянула к нему правую руку, ладонью вверх. На локтевом сгибе у Эдны чернела родинка, напоминающая готическую букву М. Нильсон закатал правый рукав егерской куртки, простер свою мускулистую ручищу над бледной ручкой Эдны Ласко. От его «Косой звезды» к ее «М готическому» протянулись серебристо-серые ворсинки, которые встретили пучок таких же шевелящихся червячков-лучиков. Они переплелись. В пустых «потусторонних» глазах девочки появилось осмысленное выражение. Рука об руку брат и сестра направились к глайдеру.
А в наступающей ночи, когда глайдер заходил на вираж над альпинистским лагерем, звучали стихи:
Когда ж сумеет совладать душа
С безудержным гореньем, с жаром диким,
Я захочу преодолеть, спеша,
Ступени между малым и великим!
№ 13 «Дзюсан»
Утро в лагере Следопытов «Хиус» на планете Кала-и-Муг начиналось с подъема флага. Белое полотнище со стилизованным изображением семигранной гайки взвивалось в розовое небо, трепеща на прохладном ветру. Следопыты, построенные в каре, с удовольствием салютовали своему знамени. Руководитель лагеря, профессор астроархеологии Киотского университета Исидзиро Морохаси тут же у флагштока собирал на летучку руководителей групп. Масштаб раскопок не умещался в воображении. Рабочих рук не хватало, хотя от добровольцев не было отбоя. Но за добровольцами нужен глаз да глаз. Простой энтузиаст-грунтокоп мог такого натворить, что потом специалистам за год не разобраться. Поэтому профессор Морохаси приставлял к новичкам самых ответственных работников.
– Петр Врадимирович! – обратился он к старейшему астроархеологу группы, которая раскапывала огромное, многоуровневое, уходящее в глубь планеты сооружение неизвестного назначения в северной субполярной области. – Принимайте новичка. Ваш земряк Арександр Дымок.
Вересаев пожал крепкую ладонь темноволосого мужчины с чеканным индейским профилем.
– Добро пожаловать в Крепость Магов, Александр! – сказал он.
– Крепость Магов? – удивился новичок.
– Так переводится с таджикского название планеты, – пояснил Следопыт. – И мы предпочитаем это название официальному. – Он оглянулся на профессора, который уже не обращал на них внимания. – Кроме того, нашему сэнсэю не нравится, когда сию археологическую сокровищницу именуют «парадоксальной планетой Морохаси», он считает это чрезвычайно нескромным.
– Понимаю, – отозвался Дымок.
– Космонавт? Глубоководник? Прогрессор? – быстро спросил Вересаев.
– Прогрессор… бывший.
– Ну что ж, – проговорил астроархеолог, – думаю, мы поладим. Ступайте завтракать и ко мне на инструктаж.
Через полчаса они стояли на бруствере грандиозного раскопа. Курган вынутого грунта возвышался в добром километре. От раскопа к нему вела канатная дорога с подвесными вагонетками – туда с вынутым, тщательно просеянным грунтом, обратно – порожними. В раскопе громоздились леса, облепленные археологами, словно муравьями.
– Что вы здесь, собственно, копаете? – поинтересовался новичок.
– Не знаю, – отозвался Вересаев.
– Как так?
– Видите ли, большая часть того, что мы знаем о цивилизации «оборотней», или «кицунэ», как называет их наш профессор, носит отрицательный характер. Нам известно, что «кицунэ» не прогрессировали, подобно нам, безудержно и во все стороны сразу, но и не тормозили прогресс, пробираясь на ощупь от одного открытия к другому, как тагоряне; не слились с природой, как это произошло с леонидянами, но и не затерялись в Большом Космосе наподобие Странников. А вот по какому пути они пошли – нам неизвестно. Разумеется, мы придумали ворох гипотез. Почитайте Макса Хорса. В своей монографии «Оборотни» Кала-и-Муг: вопросов больше, чем ответов» он скрупулезно анализирует каждую.
– А какая гипотеза нравится лично вам, Петр Владимирович?
Старейший астроархеолог хмыкнул.
– У нас, Следопытов, есть своя, – проговорил он. – Гипотеза не гипотеза, а что-то вроде легенды…
– Расскажите!
– Расскажу, но сначала вы должны на кое-что взглянуть…
Вересаев решительно двинулся к трапу, ведущему с бруствера к верхней площадке лесов. Они спустились на три уровня вниз и оказались у стены, словно бы выложенной пластинами кварца. Пластины были плохо пригнаны друг к другу, торчали вкривь и вкось, а может быть, просто отслоились от времени. И видимо, из-за этого возникал удивительный оптический эффект.
Астроархеолог потянул добровольца за рукав.
– Встаньте вот сюда, – велел он. – Всмотритесь внимательно.
Дымок послушно встал на указанное место, старательно вглядываясь в размытую тень, бывшую его собственным искаженным отражением. В какое-то мгновение оно стало отчетливым, но перед новичком стоял кто-то другой. И этот другой непрерывно изменялся, постепенно теряя человеческий облик. Александр Дымок вволю полюбовался фасеточными глазами на своем, вернее – чужом лице, усиками на подбородке, клешнеобразными выростами на плечах, влажно пульсирующим полупрозрачным горловым мешком и розовыми в синеватых прожилках-перепонках между верхними и нижними конечностями.
– Это и есть «оборотень»?
Вересаев усмехнулся.
– Возможно, – сказал он. – я ведь не знаю, что именно вы наблюдаете. Каждый, кто оказывается на этом месте, видит что-то свое. И число вариантов бесконечно.
– Так о чем же гласит ваша гипотеза-легенда?
– Она гласит, что «кицунэ» – это не столько инопланетная раса, сколько человечество в будущем. Были неандертальцы, на смену им пришли кроманьонцы, потом современное человечество отделило от себя расу люденов, но остальная часть продолжит эволюционировать, пока не превратится в таких вот «оборотней» – существ, способных по собственному произволу менять облик, приспосабливаться к любым условиям или даже менять их, как им заблагорассудится.
– А что, если эта картинка всего лишь оптический фокус? – спросил Дымок. – Что-нибудь вроде кривого зеркала в комнате смеха… Был такой аттракцион в старину.
– Не исключено, – отозвался астроархеолог. – я же предупреждал, что это скорее легенда, чем гипотеза. Следопытский фольклор. Раскопки здесь приносят сюрпризы и похлеще. Не напрасно планета названа Крепостью Магов. Она просто напичкана чудесами, секрет которых, к сожалению, утерян. Возможно, что и навсегда. А этому «фокусу», может, и не стоило бы придавать такого значения, если бы не один нюанс.
– Какой же?
– Это единственный технологический артефакт Кала-и-Муг, который хоть как-то взаимодействует с человеком… Впрочем, мы заболтались. А работа стоит. Пойдемте, я покажу вам фронт работ. Кто знает, вдруг вам повезет наткнуться на что-нибудь эдакое, что прольет свет на природу «кицунэ» и суть их цивилизации.
– Признайтесь, – сказал новичок, – вы каждого добровольца вдохновляете таким образом? Работа рутинная, грязная. Шанс у неспециалиста отыскать что-нибудь стоящее – мизерный. Вот вы и стараетесь подсластить пилюлю.
– По форме звучит грубовато, – откликнулся Вересаев, – но, по-существу, верно.
– Спасибо. Вы меня вдохновили. я готов.
Кала-и-Муг вращалась вокруг своей оси медленнее Земли. Сутки здесь длились двадцать семь часов с четвертью. Местное солнце, желтый карлик, совсем скоро по галактическим меркам грозило превратиться в красный гигант, но, как шутили в лагере «Хиус», примерно миллиард лет у астроархеологов в запасе имелся.
Долгий пыльный день тянулся для новичка бесконечно. Никто не принуждал его работать с той же энергией и упорством, которые были обыденными для Следопытов, но всеобщий энтузиазм заражал. И вопреки собственному скепсису на исходе дня доброволец Дымок наткнулся на нечто действительно необыкновенное.
Все работы на участке были приостановлены. Из лагеря вызвали самого профессора Морохаси. Он прилетел на закате. Его глайдер сопровождала целая флотилия флаеров и птерокаров. Мощные гологеновые прожекторы осветили площадку на седьмом уровне раскопа, где в окружении необычно молчаливых Следопытов стоял «герой дня».
Маленький японец в сопровождении свиты спустился в раскоп.
– Кто это обнаружир? – осведомился он.
– Грунтокоп-доброволец Дымок, профессор, – доложил Вересаев.
Исидзиро Морохаси пожал грунтокопу-добровольцу натруженную руку.
– Вы на редкость удачривы, мородой черовек, – сказал глава «Хиуса».
– Если эту находку можно назвать удачей, – эхом отозвался Дымок.
Профессор мягко оттер его в сторонку, наклонился над провалом.
– Дайте поборьше света! – потребовал Морохаси.
Четверо здоровенных Следопытов подтащили к провалу два прожектора.
Потоки беспощадного, как истина, света выхватили часть громадного, уходящего в глубину планеты тоннеля, сплошь заваленного нечеловеческими скелетами. Своды тоннеля были выложены теми же «кварцевыми» пластинами, что и стена на третьем уровне. В них, многократно умноженные, отражались мириады костяков, которые медленно меняли очертания. Казалось, что в этом тоннеле захоронены обитатели целой Галактики.
Кто-то ахнул. Послышался девичий всхлип. Доброволец Дымок осторожно притронулся к локтю астроархеолога Вересаева. Там, где розовела родинка в виде японского иероглифа «сандзю», который обозначает число тринадцать.
– Идемте, Петр Владимирович, – тихо произнес Лев Абалкин. – Это печальное зрелище нас с вами уже не касается.
«Тринадцать замысловатых иероглифов»
Как выяснилось позже, когда старый дурак Каммерер покинул кабинет начальника ГСП, Андрюша связался с оперативником на Ружене. Состоялся разговор, в общих чертах напоминающий тот, что произошел с Пирсом. Вывод: Янчевецкий покинул Ружену. Отбыл предположительно на Землю. Предположительно, потому что в отличие от корабля, на котором улетел Гибсон, «Призрак-9-тюлень» летел не прямым рейсом.
Поговорив с Руженой, Андрюша немедленно связался с постами на других планетах, где постоянно проживали «подкидыши». Дежурные оперативники бодро сообщали, что все их подопечные на местах. Но уже ученый Андрюша велел им не валять дурака, а дуть на эти самые места и убедиться в наличии там подкидышей персонально. Пока оперативники выполняли приказание, начальство сидело и грызло локти, мучительно борясь с желанием немедленно связаться если не с Комовым, то хотя бы с Биг-Багом.
Строго говоря, сочетание двух обстоятельств, а именно странный «глюк» аппаратуры слежения и почти одновременное (Андрюша посмотрел на данные статистики: разница между отлетами Гибсона и Янчевецкого составляла десять часов) отбытие двух подкидышей на Землю, могло считаться чрезвычайным. А в случае ЧП следовало извещать Геннадия Комова, члена Мирового Совета, курирующего ГСП. Однако, с другой стороны, впервые за все время существования группы слежения за «подкидышами», случилось что-то по-настоящему серьезное. До этого все тревоги были учебными. Так не стоит пренебрегать редкой возможностью проявить себя. И Андрюша решил не информировать ни Комова, ни Каммерера. В тот момент он не подозревал, что совершает роковую ошибку.
Вскоре начали поступать первые доклады оперативных дежурных. У Андрюши отлегло от сердца: все другие подопечные ГСП были на месте. Приободрившись, он приказал своим ребятам не спускать с «подкидышей» глаз, причем – своих собственных, а не электронных – и с чувством исполненного долга запустил процедуру ноль один. Неожиданных гостей, Гибсона и Янчевецкого, следовало принять по высшему разряду. Он почти уже заканчивал соответствующие сей процедуре манипуляции, когда сработала оперативная нуль-связь с планетой Курорт. Обескураженный оперативник сообщал, что врач-бальнеолог Мария Гинзбург только что отбыла на Землю.
Это сообщение сильно подпортило Андрюше наладившееся было настроение. Теперь он уже не ждал добрых вестей ни из Дальнего, ни из Ближнего Космоса. События последующих дней подтвердили все его самые худшие опасения. «Подкидыши» одни за другим покидали Периферию и высаживались на Земле. Работники ГСП показали себя на высоте. Все подопечные были взяты под наблюдение. Поселились они в разных местах, друг с другом не поддерживали никаких контактов. Вероятнее всего, подкидыши по-прежнему ничего не знали о себе подобных, а их почти одновременное «возвращение со звезд» было чистой случайностью. Статистической флуктуацией.
Убаюкивая себя этими рассуждениями, Андрюша Серосовин продолжал держать в неведении кураторов ГСП. Правда, однажды Биг-Баг позвонил сам. Серосовина не было в отделе. С куратором разговаривал Серж Ярыгин. Он кратко проинформировал куратора о ситуации и принял к сведению его сообщение о странном звонке Корнея Яшмаа. В свою очередь, Ярыгин оповестил о звонке Каммерера Серосовина.
Андрюша, успокоенный тем, что милейший Биг-Баг уже в курсе, решил, что информировать Комова излишне. И это решение оставалось в силе вплоть до 23.35 минут 17 августа 2230 года, когда в квартире Серосовиных раздался звонок. Андрюша схватил видеофон и утащил его на террасу, чтобы не мешать домашним. На экранчике замаячило встревоженное лицо оперативника, в чьи обязанности входило проверять состояние футляра с «детонаторами», по-прежнему хранящегося в Музее Внеземных Культур.
– Андрюша, – сказал он. – Ты не поверишь, но все тринадцать «детонаторов» на месте.
– Не понял, – пробормотал начальник ГСП. – Ты хочешь сказать, все ДЕСЯТЬ?
– Все ТРИНАДЦАТЬ, Андрюша! Звони Комову.
Комов оценил ситуацию мгновенно.
– Поднимайте весь наличный состав группы, Серосовин, – скомандовал он. – Всех, кого сможете.
– Понял вас, Геннадий Юрьевич. Приступаю к выполнению.
– А с вами, Серосовин, – добавил Комов тоном, не обещающим ничего хорошего, – у меня будет отдельный разговор… Если все обойдется…
«А что, может и не обойтись?» – хотел спросить начальник ГСП, но член Мирового Совета уже отключил связь.
Андрюша перевел дух. С террасы тысячеэтажника открывался прелестный вид на центр ночного Свердловска. Блуждающий взор Серосовина невольно отыскал куб Музея из грубо отесанного мрамора, мрачной глыбой возвышающийся посреди щедро иллюминированной площади Звезды. Андрюше почудилось, что вокруг Музея уже сгущается зловещая мгла, но, конечно, это была лишь игра взбудораженного воображения.
* * *
По поводу звонка «милейшего Биг-Бага»…
Посещая ГСП, я не рассказал Андрюше о разговоре с Корнеем, хотя именно он подвиг меня отправиться в Большой КОМКОН. Почему? Трудно сказать. Мерещится мне какая-то связь между кошмарным сновидением с русалкой и этим звонком Корнея… Ведь я не мог знать тогда, что отшельника Яшмаа беспокоит вовсе не старческая бессонница, а нечто гораздо более серьезное. И лишь через несколько безвозвратно потерянных дней связался я с группой слежения за «подкидышами» и сообщил им о звонке Корнея. И оказалось – не напрасно. Ребята доложили, что «подкидыши» вдруг один за другим покинули планеты, на которых провели большую часть жизни, и теперь все они на Земле. Впрочем, ведут себя тихо, без каких-либо «девиаций». Сам по себе этот «десант на Землю» не выходил за рамки дозволенного, но настораживала его массированность. я настоятельно порекомендовал усилить наблюдение за всеми «подкидышами» и тем более – за Корнеем, не нравился мне его звонок. И при малейшем подозрении на эти самые девиации в поведении немедленно сообщить мне и Комову. я отключился и сел в кресло у окна, чтобы немного собраться с мыслями. Но мне не сиделось.
Не знаю откуда, но во мне крепло убеждение, что завтра мне понадобятся все силы. И, увы, я не ошибся.
Ранним утром на даче меня разбудил звонок видеофона. На экране показалось одутловатое от недосыпа и какое-то потерянное лицо Андрюши, сына Гриши Серосовина. Срывающимся от волнения голосом он сказал:
– Максим… «подкидыши» активизировались. Все спутники слежения каким-то непостижимым способом выведены из строя. Связь с ними полностью потеряна сегодня в 3.58 утра. Примерно в это же время почти одновременно оборвалась связь со всеми нашими наблюдателями на местах. Проверка… – он запнулся, похоже, у него перехватило дыхание, – показала страшное… Я должен был раньше, должен был сразу…
Он осекся.
– Продолжай, – сказал я. – И говори, пожалуйста, внятно. Без завываний.
– Все они мертвы. – Серосовин прокашлялся. – Все наблюдатели убиты одинаковым способом. Похоже, какой-то лучевой или энергетический удар. Все «подкидыши» покинули места своего проживания и исчезли… Предполагаем, что «программа» начала действовать во всех «подкидышах» сразу. (При этих словах у меня похолодело внутри.) Вся наша группа в полном составе выдвигается к Музею Внеземных Культур. Предполагаем, что идти им больше некуда.
– Правильное решение. я немедленно вылетаю. Соберись. Не раскисай, – подбодрил я его.
Я стал поспешно одеваться, и в это время снова раздался вызов видеофона, на экране показалось встревоженное лицо Геннадия Комова.
– Максим, случилось нечто невероятное. Корней Яшмаа, наш «подкидыш»-союзник, номер 11, знак «Эльбрус», несколько минут назад позвонил мне лично по спецканалу и сказал буквально следующее: «Геннадий, я теряю контроль над собой, мною овладевает какая-то непреодолимая, страшная сила, сознание туманится… Похоже, началось! Немедленно, слышите немедленно…» Тут связь оборвалась. я запросил информацию по остальным «подкидышам»…
– Я в курсе…
– Максим, они идут на нас. Все ТРИНАДЦАТЬ! Ты понял меня? Срочно жду тебя у Музея Внеземных Культур. Он уже оцеплен, но здесь одна молодежь… А у тебя опыт…
– Понял тебя, Капитан!
Рысцой (мне бы хотелось сказать «пулей», да возраст уже не тот) я выбежал из дома и бросился к глайдеру. К несчастью, в поселке не было нуль-Т. Интересно, что даже сейчас я отслеживал свои реакции, хотя ситуация была сверхкритичная. Словно смотрел на себя со стороны. Вот я открываю дверцу глайдера, сажусь, нажимаю кнопки… Внутренне я был относительно спокоен, но в голове у меня тем не менее крутилась одна мысль: «Проморгали, боже мой, снова проморгали, дилетанты бездарные…» Лететь мне предстояло минут десять, и у меня было достаточно времени, чтобы обдумать происходящее. Итак, на нас снова идут «автоматы Странников». Самое ужасное, что все они сейчас на Земле. Мы потеряли бдительность, расслабились. Да что там – мы! Я – расслабился! Кретин старый, безмозглый…
Костеря себя на чем свет стоит, вторым планом я подумал, что старая идея сделать Корнея Яшмаа нашим союзникам все же дала свой результат. Он успел предупредить нас, прежде чем программа полностью подчинила себе его сознание и волю. Причем, похоже, с ним это произошло в гораздо более жесткой форме, чем с Львом Абалкиным. Как и со всеми остальными. Теперь это зомби, которые не остановятся ни перед чем, чтобы захватить «детонаторы». И теперь уже совершенно ясно, что нас ожидает Апокалипсис. Только пока непонятно, в какой форме. Да и в самом деле, какой гуманной расе понадобилось бы ради каких-то непостижимых нам высоких целей превращать людей в зомби и насылать на землян?.. Возможно, что Яшмаа прав, и эти «зомби» – всего лишь слепые марионетки бездушного Закона.
И уж тем более был тысячу раз прав тогда Сикорски, светлая ему память…
Когда я сел на площади перед Музеем Внеземных Культур и выскочил из глайдера, то понял, что уже опоздал. У Музея пусто, не было следов какой-либо схватки, но у входа лежало несколько неподвижных тел. Я бросился к входу и увидел Геннадия Комова, бессильно лежащего на боку в неудобной позе… Он был еще жив, когда я упал перед ним на колени:
– Максим… – прошептал он бледными губами, задыхаясь, – все «подкидыши»… Все… Сильнейший энергетический удар… Мы ничего не смогли… я не знаю как… Скорее… – И он поник головой.
Я мчался по коридорам музея, как тогда с Рудольфом Сикорски, и с ужасом осознавал, что снова опоздал и что ничего уже не могу сделать…
Да, они все были здесь… Пять женщин и восемь мужчин… Они стояли полукругом. И каждый держал «детонатор» на изгибе своего локтя.
А вокруг искривлялось, раскалывалось пространство. Распахнулась и стала расширяться ревущая, словно раненый левиафан, черная бездна. И имя этой бездне было смерть.
Я оглох, мне не хватало воздуха, как будто разгерметизировалось само Мироздание. я чувствовал, что меня, как и все вокруг, засасывает в черную воронку. Я закричал, потому что понял – это конец. И не только и не столько мне, сколько – НАМ! Конец всему человечеству…
Но вдруг словно луч света рассек эту черную бездну. Свет этот расширился. Из образованного им ослепительного проема вышли высокие золотистые фигуры. Они тоже выстроились полукругом и простерли лучи-руки. Вдруг стало тихо. я успел увидеть, как распадается и тает тьма, как рассыпаются и превращаются в прах люди с «детонаторами»… А эти золотистые фигуры начали приобретать привычные человеческие очертания, и я узнал их…
Бортоломью Содди, Сэнриган, Окигбо Сиприан, Оскар Тууль, мальчик Кир, Альбина Великая и многие другие, чьими судьбами занимался мой отдел в приснопамятном 299 году. А вслед за этими в общем-то чужими мне людьми (простите – люденами) появились…
– Тойво! – крикнул я и потерял сознание.
Когда я открыл глаза, он заботливо держал мою голову у себя на коленях.
Остальные стояли надо мной и улыбались… А Даня Логовенко опустился рядом со мною на корточки и сказал:
– Помнишь, я сказал когда-то, что мы придем на помощь, не задумываясь и всей своей силой?
– Помню, – откликнулся я. – Вот только не помню, что там было в этих… лакунах… Надеюсь, теперь вы мне их заполните…
– Узнаю Биг-Бага, – отозвался Тойво.
– Тойво, Даня… – проговорил я срывающимся голосом. – Сикорски оказался прав. Не нажми он тогда на курок, где бы мы все сейчас были…
– А теперь давайте выйдем наружу, – сказал Логовенко, – и поможем пострадавшим. Все же нам следовало прийти чуточку раньше.
– Да… скорее… там Комов… и другие.
Тойво помог мне подняться. я не удержался, обнял его.
– Все-таки я дождался тебя, мой мальчик… Все-таки дождался.
Автор благодарит Ярослава Верова и Игоря Горячева, без чьего деятельного участия эта повесть не состоялась бы.
