Когда я пришла на урок естествознания, Исайи в классе не было, что не просто необычно, а совершенно невероятно: я не могу вспомнить ни единого раза, чтобы он не приходил на урок первым. Мистер Снид уже вывел на экран сегодняшнее задание, так что я села за парту и приступила к работе.

Исайя пришел за несколько минут до звонка и молча сел рядом со мной. Он немедленно занялся экспериментом и буквально взял все на себя. Мне было очень стыдно. Я и правда хорошо относилась с Исайе и хотела с ним дружить, но гулять вместе? Разве такое возможно? У меня и так много сил уходит на домашние проблемы и отношения с подругами, и вряд ли я смогу пережить насмешки, если ко мне начнут относиться так же, как к Исайе.

Я до сих пор ловлю на себе сочувственные взгляды ребят на уроках. Прошлой осенью именно Бекки сказала одной девчонке, которая в упор на меня пялилась: «Сделай фото и смотри сколько влезет», взяла меня за руку и оттащила в сторону. Конечно, она бывает невыносимой, но что бы я без нее делала? Хотя потерять дружбу Исайи я тоже боюсь.

Мне страшно снова заводить с ним разговор, но не можем же мы вечно сидеть в молчании!

– Мне очень жаль, – наконец выдавила из себя я.

Исайя вздохнул:

– Знаю.

– Должны же у тебя быть хоть какие-то друзья.

– Вообще нет. Только мой младший брат.

– Шутишь?

Исайя пожал плечами.

– Но ты хотя бы пробовал их завести?

Сказав это, я тут же осознала, что Исайя уже пытается подружиться. Со мной.

Парень нахмурился, и я поспешно добавила:

– Такого же быть не может!

– Я пробовал, когда мы сюда переехали три года назад. Мама даже заставила меня вступить в несколько спортивных команд. Закончилось все кошмарно.

Исайя хмыкнул и продолжил теребить бумажку с формулами, то складывая ее, то разворачивая.

– Что случилось? – мягко спросила я.

Исайя шумно выдохнул:

– Наверняка ты слышала про случай с Джеффри и другими ребятами.

– Вроде того.

Мне очень хотелось услышать его историю. Отчасти она была известна всем в нашей школе, но почти никто не знает деталей. Джеффри Блэйн – это Мистер средняя школа «Вашингтон-Хайтс», и ему впору расхаживать целыми днями в короне. Мы с ним ходили в разные начальные школы, но даже я и мои подруги слышали о Джеффри еще до того, как поступили в «Вашингтон-Хайтс». Я не знаю ни одной девчонки, которая хотя бы чуточку в него не влюблена. И всем известно, что Исайю избегают как раз из-за Джеффри. Этот супермен словно наложил проклятие на Исайю, и теперь его либо ненавидят, либо обращаются с ним как с невидимкой. На Бекки это заклятие действует так же сильно, как и на остальных. «Джеффри Блэйн мне рассказал, что этот парень просто монстр и в любую минуту может слететь с катушек», – заявила она мне однажды. Что бы ни говорил Джеффри, как бы он ни относился к другим ученикам, в этой школе его слово – закон. Он не хочет, чтобы Исайю любили, вот его и не любят. А почему именно – этого я не знаю.

– С учебой я справляюсь отлично, а вот с людьми веду себя довольно глупо. Мама меня сравнивает со щенком. Я слишком эмоциональный. Так вот, до переезда я ходил в маленькую частную школу и понятия не имел, как здесь у вас все устроено. Не знал, что с такими людьми, как Джеффри, нельзя просто взять и заговорить. Он принялся меня дразнить после того, как я сел рядом с ним за обедом. Ничего особенного же, правда? Но Джеффри целый год надо мной насмехался.

– И когда это было?

– В четвертом классе. И не шути про «ничтожного четвероклассника», пожалуйста. – Исайя улыбнулся, но не искренне, а скорее по привычке. – В общем, все шло не так уж плохо, пока не наступило лето и мама не уговорила меня заняться бейсболом. Забавно, но играл я неплохо, и бейсбол мне в общем и целом нравился. У меня даже появились друзья, и однажды меня пригласили на вечеринку по случаю дня рождения у бассейна. В тот злополучный день Джеффри играл за питчера команды противника. Нес всякие глупости про мои волосы и тому подобное. С его подачи и остальные ребята начали надо мной подшучивать. Подошла моя очередь ударять по мячу, и я запустил его – со всей силы – прямо в Джеффри. Не знаю, как так вышло. И попал я в то самое место, понимаешь? – Исайя говорил, не поднимая глаз, и я не сразу поняла, о чем он. – Он согнулся пополам и прижал к этому месту ладони. На самом деле смешного в этом ничего не было, но все ребята хохотали так, словно им показывали отличное комедийное шоу. Скорее всего, и потом об этом не раз вспоминали. Джеффри был в бешенстве. С тех пор он стал относиться ко мне еще хуже.

– Но ты же не специально!

– Он-то этого не знал.

– Все равно не понимаю, за что тебя невзлюбили?

– Наверное, Джеффри навыдумывал обо мне кучу всего. Я не обо всем слышал, но была одна история о том, как я обмочился при встрече с ним в торговом центре. Лето кончилось, начался учебный год, а дальше ты знаешь…

– Это несправедливо.

Исайя пожал плечами. На минуту повисла неловкая тишина, а потом он сказал:

– Слушай, давай не будем больше об этом, ладно? Честно говоря, я обрадовался, когда ты пришла в библиотеку. Подумал, что ты не только в школе готова со мной общаться. Но ничего страшного. Я все равно буду тебе помогать с твоим проектом, да и по естествознанию тоже.

Мне было больно это слышать, но вместе с тем я испытала облегчение.

Остаток дня я думала о чем угодно, только не об уроках. Внимательно рассматривала схему Исайи в надежде, что она поможет мне понять, как действовать дальше. Как я догадываюсь, папе с Пейдж надо оставить более ясное послание, но какое? Переложить какой-нибудь предмет – расческу или там книгу – в конкретное место, переключить телевизор на определенный канал?

Еще я гадала над тем, рассказать сестре о кольцах или нет. Наверняка ей будет интересно об этом узнать, и мне хочется с ней поделиться. Но тогда придется объяснить, как я их нашла, а я не готова признаваться в том, что копалась у папы в комоде.

И наконец, я думала об Исайе. Представляла, как ему живется, и корила себя за эгоизм. На групповой терапии я набрасываюсь на Брайана за то, что он думает исключительно о своих проблемах, а с Исайей работаю в паре целый год и даже не задумалась над тем, что у него совсем нет друзей. Я предполагала, что приятелей у него немного, да и учатся они не в нашей школе, но все-таки они есть. Я не замечала, чтобы Исайя грустил по этому поводу.

Даже смешно, как сильно я хочу обсудить все это с мамой. Смешно не в смысле «обхохочешься», а в смысле «глупо». Будь она жива, у меня и не появилось бы всех этих проблем, но сейчас только она способна дать совет, как снова сплотить нашу семью.

* * *

Я с нетерпением ждала пижамной вечеринки, чтобы отвлечься от домашних проблем, но даже в доме у Бекки продолжала думать о своем проекте. Да и не только о нем, так что вид у меня был достаточно отстраненный.

– Что-то ты сегодня в облаках витаешь, – усмехнулась Лиа.

– Да нет.

– Вот как? Ты положила мясо для тако не в лепешку, а на брауни.

Я опустила взгляд на свою тарелку – и правда, на ней словно проводился эксперимент по смешению вкусов. Еще и желе посыпано тертым сыром. Вряд ли мне удастся сделать вид, что это специально.

– Упс! – весело сказала я.

Девочки рассмеялись и, к счастью, оставили меня в покое.

Все шло хорошо, пока мы не начали играть в «правду или действие». Мне всегда нравилось делать всякие глупости. Я готова к заданиям вроде «Поцелуй аквариум» или «Позвони в пиццерию и повесь трубку, если осмелишься». А вот говорить правду мне совсем не по душе.

Сегодня меня особенно задел вопрос: «Скажи честно, тебе нравится Исайя – прямо нравится?»

Казалось бы, нет ничего проще, чем ответить: «Ну уж нет!» Но почему у меня такое чувство, будто я соврала?

Похоже, никто из девчонок не заметил моего замешательства. По крайней мере, я на это надеюсь. В конце концов, не могла же я в Исайю влюбиться, правда?

– Вот еще, – проворчала Бекки. – Как бы не так! Да Энди и сама понимает, что я перестану с ней дружить, если она начнет встречаться с этим задротом.

Я поднялась за попкорном, чтобы никто не заметил, как у меня покраснели щеки. Не знаю даже, смутилась я или рассердилась. Почему для Бекки так важна популярность? Почему для меня так важно ее мнение? Разве невозможно представить, что Исайя может кому-то понравиться? Он довольно милый. Стрижка бы ему не помешала, да и одежда на размер поменьше, но глаза у него красивые и улыбка приятная. Да и вообще он хороший человек.

Джизела предложила включить фильм, и я вздохнула с облегчением. Что угодно, лишь бы не «правда или действие»! Спустя час «Идеального голоса» мы попытались хором спеть а капелла, но вышло у нас ужасно. По крайней мере, у меня. Не успела я оглянуться, как началась битва подушками. Я громко смеялась и всю оставшуюся ночь провела как обычная девчонка из средней школы. Мы ели пиццу, слушали зажигательную музыку, делились секретами, и, казалось, все наши проблемы отошли на задний план. На время я притворилась, что ничего не скрываю от подруг. Притворилась, что ничего меня не беспокоит и не отвлекает от веселья. И я не замечаю, как меня подкалывает Бекки. Или эта пижамная вечеринка напомнила нам о том, как все было раньше, и мы отчасти вернулись в те времена.

В любом случае, сегодня в моей жизни не было места призракам.

* * *

Наутро я вспомнила, что никого не попросила меня забрать из школы. Позвонила сестре – она сказала, что не может уйти с работы. Набрала папин номер, нервно стуча ногой по полу. Он не ответил. Я для вида оставила ему голосовое сообщение, а потом повесила трубку и, повернувшись к отцу Бекки, соврала:

– Видимо, он тоже занят на работе. Я пройдусь, ничего страшного.

В итоге домой меня отвез папа Бекки, и благодаря этому я вернулась в реальность. Вспомнила, как раньше за мной приезжала мама. Как она не отпускала меня к Бекки, не поговорив с ее отцом. И даже после этого засыпала меня вопросами о том, чем мы собираемся заниматься. А я ей говорила, во сколько меня забрать.

Я знаю, что папа нас очень любит. Просто он слишком потерян, чтобы думать о таких мелочах, да и не привык он за мной заезжать. Наверное, он даже не догадывается, что мне чего-то не хватает.

Придя домой, я обнаружила, что там никого нет. Неизвестно, когда вернется папа, так что надо тщательно проработать стратегию. Я опустилась на диван в гостиной, на ту самую подушку, которую недавно опрыскала спреем для тела, – туда, где обычно сидела мама. Мне не хватало вдохновения. Я закрыла глаза и откинулась на спинку дивана, ощущая, как меня окутывает мамин аромат.

– Мы давно с тобой не разговаривали, мама, – тихо сказала я. Надеюсь, она меня слышит, где бы она ни была. – Пока всем нам лучше не стало, но об этом ты, наверное, и так знаешь. Я пытаюсь хоть что-нибудь изменить, но не уверена, что задумка хорошая; впрочем, выбора у меня нет. Мы все очень по тебе скучаем. Ты за многое была ответственна, и никто не взвалил на себя твои обязанности. Да, мы стараемся, но, видимо, на все нас не хватает. В общем, просто хотела сказать, что я о тебе не забыла, если ты вдруг сомневаешься.

Я перевела дыхание, похлопала ладонью по дивану и встала. Так, кто больше нуждается в призрачном послании? Пейдж или папа? Разумнее всего было бы выбрать папу, но с Пейдж я пока что добилась большего. К тому же она изо всех сил старается удержать нашу семью на плаву. Сестра заслужила искорку надежды.

Более того, я точно знаю, что раньше четырех Пейдж домой не вернется, так что времени у меня достаточно.

Комната у нее идеально чистая. Как ни странно, сестра умудряется сохранять там порядок, даже когда вся ее жизнь переворачивается с ног на голову. К ней я тоже давно не заходила. Очевидно, в последнее время мы все еще больше замкнулись в себе.

До сих пор помню, как я тайком пробиралась к Пейдж в комнату и крала ее игрушки и тетрадки. Она топала ногами, кричала и убеждала родителей в том, что ей нужен замок на дверь.

Здесь я повела себя так же, как недавно в комнате отца, – изучила обстановку.

На темно-фиолетовом стеганом одеяле лежала одинокая плюшевая хрюшка – Пейдж выиграла ее на городской ярмарке, когда ей было восемь. Для маленькой девочки это была огромная победа, и сестренка страшно ей гордилась. Неважно, сколько Пейдж лет, она не расстается с этой игрушкой. Наверняка потом ей вручали и более крупные призы, но свинка все равно оставалась особенной.

Небольшой письменный стол примостился в углу у окна. На нем, как и на кровати, почти ничего не было. Папка для бумаг. Старый пластиковый стакан под карандаши, ручки и маркеры. Пробковая доска над столом – пожалуй, самая неряшливая деталь во всей комнате. Она вся покрыта фотоснимками, билетиками и открытками из тех мест, где мы побывали. А еще дипломами и медалями. На доске есть даже автограф одного из членов группы «Jonas Brothers», не знаю – какого именно. Когда-то у нас в городе проводилась встреча этих музыкантов и их фанатов, и мама отвела туда Пейдж. Они четыре часа стояли в очереди, и мама зареклась больше никогда не ходить на подобные мероприятия, хотя ее смешили визги Пейдж. Думаю, на самом деле мама бы еще хоть тысячу раз ее туда отвела. Пейдж уже явно переросла эту группу, но она хранит на своей пробковой доске все, что когда-либо имело для нее значение.

Слева над столом возвышался комод. Родители взяли его для детской на гаражной распродаже, когда Пейдж была еще совсем маленькой, и выкрасили в нежно-розовый, еще и в белый горошек. Примерно в моем возрасте Пейдж сумела их убедить, что переросла узоры в горошек и розовые обои. Теперь стены сиреневые в белую полоску. Комод тоже перекрасили в белый. Ручки сделали фиолетовыми, под цвет обоев. Сейчас краска слегка потрескалась, и под ней виднелось старое дерево.

Шкатулка с украшениями стояла на комоде. Я понимала, что не должна ее открывать. Если Пейдж догадается, что я к ней заходила, она меня прибьет, особенно когда узнает, что я копалась в ее вещах, но мне нужно придумать нечто особенное, чтобы приободрить сестру. Я откинула крышку – шкатулка оказалась полупустой. Пейдж почти не носит украшений. Ничего особенного интересного там не лежало, только серьги – возможно, из «Клэр».

Я захлопнула крышку и отошла к шкафу для одежды. Рыться я там не собиралась, только взглянуть одним глазком. К счастью, на меня ничего не вывалилось. Шкаф Пейдж меньше моего, зато комната у нее просторнее. И у меня на верхней полке хранятся наши чемоданы.

Я отступила назад и медленно развернулась. Бросила взгляд на пробковую доску, вернулась к столу и еще раз внимательно все изучила.

Доска и правда служила Пейдж альбомом воспоминаний, только не все свидетельства жизни сестренки удавалось разглядеть, слишком много всего было налеплено. Доска утопала под слоями бумажек. Я заметила снимок правого уха Пейдж и прыснула. Скорее всего, его сделала мама, когда ненадолго – практически на минутку – увлеклась фотографией. Она думала, что с помощью удачного ракурса и правильного освещения удастся создать предмет искусства, но в итоге получилось обычное ухо. Я приподняла набросок Пейдж с жирной красной оценкой «отлично» от преподавательницы по рисованию и посмотрела, что скрывается под ним. Натюрморт с фруктами прикрывал портрет девушки, достаточно похожей на Пейдж, чтобы называться автопортретом, но с искаженным лицом. Шея узкая, как соломинка, голова формой напоминает ограненный бриллиант, глаза огромные и выпученные, а лоб неестественно широкий. В углу выведены миниатюрная подпись сестры и дата. Я вернулась к первому рисунку. Это как «до и после». «До» – обычный, скучный, приевшийся натюрморт. «После» – изуродованный автопортрет с кривыми углами, в котором нет ничего красивого. Видимо, преподаватель не поняла значения «после», потому что над ней темнела красная оценка «удовлетворительно», обведенная в кружок.

До меня смысл дошел сразу. Пейдж словно задыхается. Ей не хватает воздуха, голова у нее распухла и вот-вот взорвется. У меня тоже иногда такое бывает. Странное чувство, будто меня вынули из тела и я с минуты на минуту уплыву вдаль.

Я приподняла уголки листов и заметила еще одну фотографию. Тогда я отодвинула рисунки и обнаружила несколько снимков, приколотых к доске желтой кнопкой. Осторожно вынув ее, я вытащила один из снимков и вставила кнопку обратно.

Я положила фотографию на стол, села и какое-то время на нее смотрела. На несколько минут мне почудилось, будто я вернулась в прошлое – в тот день, когда был сделан этот снимок. Он трехлетней давности, тогда мы проводили каникулы в Калифорнии. Там нас ждало много радостей, но и неприятностей тоже. Начиналось все здорово. Мы увидели много безумных вещей на пляже Венис в Лос-Анджелесе, вроде парня в костюме пасхального кролика и в балетной пачке вместо штанов. Мама старалась увести меня от людей, на которых, считай, вообще ничего не было надето, но мне удалось взглянуть на них краем глаза. Еще мы съездили в зоопарк Сан-Диего. Потом папе стало плохо. Мы так и не поняли, отравился он или простыл. Это было не так важно. Он на целый день застрял в нашей комнате в отеле – точнее, в туалете в отеле. Мама решила, что хотя бы мы должны хорошо провести время. Она сама отвела нас с сестрой в Диснейленд. Папу все равно не интересовали огромные мыши. Честно говоря, и Пейдж, скорее всего, была от них не в особом восторге. Ей явно там не очень-то нравилось. Она без конца ворчала, хотя к этому мы и так привыкли.

«У меня дурацкая прическа» означало, что нам придется еще полчаса ждать, пока она соберется.

«Фу, я же располнею!» означало, что надо пройти еще четыре квартала в поисках замороженного йогурта вместо мороженого.

И так далее. Хуже всего было в самом Диснейленде. Пейдж из кожи вон лезла, демонстрируя свой подростковый темперамент. Огрызалась на маму по мелочам. Ничего ей не нравилось: горки скучные, персонажи детские. Мама выглядела очень уставшей. Несколько раз она даже не выдержала, заявив, что Пейдж придется с этим смириться, но в целом оставалась довольно спокойной.

Не знаю, для кого она старалась – для меня или для себя самой. Так или иначе, я отлично проводила время, несмотря на недовольную сестру. Мама потом говорила, что Пейдж устроила истерику как раз из-за того, что мы продолжали веселиться, как бы она ни ворчала. Да, четырнадцатилетние подростки иногда закатывают истерики. Надеюсь, со мной такого не произойдет.

В какой-то момент Пейдж топнула ногой. Крикнула, что хочет вернуться в отель. Мама остановилась посреди дорожки неподалеку от Питера Пэна, раздававшего автографы. На нас устремились десятки пар глаз. Мы заметили и недобрые взгляды. Мама рассмеялась:

– Неплохо, Пейдж. А теперь мы с Энди пойдем на «Космическую гору». Можешь к нам присоединиться, а можешь подождать нас вон на той скамейке. Сдвинешься хоть на метр – и ты под домашним арестом на весь следующий месяц. На свое соревнование по бегу ты, конечно, не попадешь.

Пейдж любила бегать. Вот откуда все эти медали на ее доске. Конечно, это было «до». В этом году она ушла из команды еще до начала сезона.

Тогда Пейдж плюхнулась на скамейку и скрестила руки на груди.

Мы с мамой чуть ли не побежали к американским горкам. Она весело смеялась. В очереди мы простояли целую вечность, зато развлекали себя штуками и обсуждали, на чем бы еще прокатиться. Я всегда обожала американские горки и не боялась их, как многие дети; мне нравилось, как желудок подскакивал к горлу во время падения.

Мы вернулись к Пейдж и обнаружили, что она лежит на скамейке, словно растаявшее мороженое. Мы со смехом подошли к ней. Она поднялась. Лицо у нее опухло от слез.

– Как аттракцион? – спросила она.

– Потрясающе! – крикнула я.

Мы пошли в Дом страха, который оказался не особенно страшным и даже довольно отстойным, а после него Пейдж прошептала:

– Зря я не пошла на «Космическую гору».

Мама приподняла бровь, взглянула на меня и повернулась обратно к Пейдж:

– Почему это?

Как же мне нравилось, когда мама загоняла Пейдж в угол!

– Надо было мне пойти с вами. Я всегда мечтала прокатиться на «Космической горе».

– Тогда почему ты осталась?

– Не знаю.

– Хотела покапризничать?

– Наверное, – со вздохом призналась Пейдж.

– И что же ты предлагаешь? – поинтересовалась мама.

– Можете прокатиться со мной еще раз, пожалуйста?

В тоне сестренки не было ни капли сарказма.

– А ты готова веселиться вместе с нами? – Мама пристально посмотрела на зареванную дочку.

Пейдж закатила глаза, но одновременно с этим улыбнулась:

– Это будет нелегко.

– Конечно, поначалу, но ты быстро втянешься. Идем!

Мне не хотелось снова торчать целый час в очереди, и я не совсем поняла, что произошло.

Мы отстояли уже десять минут, когда я спросила:

– Мам?

– Да?

– Почему ты разрешила Пейдж пойти на горку?

– В смысле?

– Ну, разве она не плохо поступила?

Мне тогда уже исполнилось десять, и в то время нашим родителям отчаянно хотелось научить нас всегда поступать правильно.

Мама медленно кивнула:

– Да, ты права. Но Пейдж осознала свою ошибку и усвоила урок. Знаешь, в жизни нам редко выпадает второй шанс. Но я всегда готова дать вам его.

Она обняла Пейдж и поцеловала в щеку, из-за чего сестра крикнула «Фу!» и стерла с щеки поцелуй. Но при этом она смеялась.

Я смотрела на фотографию – на нас троих, летящих вниз по «Космической горке», – и сердце у меня сжималось. Я улыбалась и хмурилась одновременно – знаете, такое сморщенное выражение лица, которое выражает одновременно и радость, и грусть. Мама на снимке сидела со скучающим видом. А Пейдж улыбалась широко, как никогда, и держала руки высоко над головой.

«Да, – подумала я. – Это подходящее послание». Я решила не рисковать и не делать его чересчур очевидным – не прикалывать фотографию в самый центр доски поверх всего. Я поместила ее чуть правее и накрыла одной из наградных лент Пейдж верхнюю часть – там все равно была только моя голова. А затем отошла от стола. Развернулась и зажмурилась. Медленно повернулась обратно и открыла глаза. Изменения небольшие, но снимок теперь на виду. Наверняка Пейдж его заметит.

Надеюсь, она поймет мое послание.