1

«Айвар Лунке», маленький старый пароход с тонкой некрасивой трубой, счастливо вышел из Таллина за двое суток до того, как город заняли немцы. В его трюмах благополучно добрались до Ленинграда сотни раненых, хотя на переходе судно несколько раз попадало под бомбежки.

Потом, до самого наступления морозов, пароход делал рейсы по Морскому каналу в Ораниенбаум, доставляя туда продовольствие, оружие, батальоны морской пехоты. Ночью он покидал Ленинград, выгружался в Ораниенбауме и затемно уходил из порта, чтобы вернуться в Ленинград до рассвета. Но не всегда это удавалось. Немецкие батареи обстреливали фарватер. В корпус парохода попало много снарядов. В борту виднелись пробоины, наскоро заделанные досками и цементом. Скрипели проржавевшие шпангоуты, судно плохо слушалось руля, останавливалась изношенная машина. «Айвару» давно запланировали капитальный ремонт, но помешала война.

В ноябрьские ночи на заливе штормило, маяки были потушены, а пароход, похожий на залатанную кастрюльку, напрягая последние силенки, все еще продолжал плавать. В декабре появился лед, и судно поставили на прикол к заводу, на острове. Из топок выгребли жар. «Айвар» остывал, как обескровленный человек. Борта побелели, покрылись инеем, а скоро и ледяной коркой. Пароход прочно вмерз в лед.

Стояли невиданные морозы. Днем над городом поднималось оранжево-сиреневое марево. К ночи мороз усиливался. На небе появлялись далекие звезды. У бортов потрескивал лед. Бураны заметали пароход снегом. Он завалил все проходы, палубу, мостик. Жизнь замерла. Душа отлетела от судна. Оно стояло темное, одинокое, заброшенное.

Но так только казалось. В обледеневшей кают-компании дымил, единственный на всем судне, камелек, сделанный пароходными механиками. Черт знает чем его топили! Щепками, угольной пылью, бумагой. Настоящее топливо на судне давно кончилось. На диване, одетый в тулуп, дремал вахтенный. К восьми часам появлялась команда. Всего семь человек. Одна треть тех, кто плавал раньше. Некоторые ушли на фронт, кое-кого перевели в ремонтные бригады, другие ослабели и не могли уже двигаться. Команда рассаживалась вокруг камелька, молчала, грела обмороженные руки у печки. Все в засаленных ватниках, шапках, стоптанных валенках. Трудно было отличить одного от другого. Где капитан, где матрос?

Их оставили здесь для того, чтобы законсервировать машину, кое-что подремонтировать и стоять вахты. Они верили, что «Айвар» понадобится весной, выйдет в Финский залив, будет снова перевозить оружие, боезапас и помогать военному флоту. Только бы пережить зиму.

— Пошли. Берите коптилки… — и они спускались в машину.

Так начинались дни, а ночью надо было добывать топливо для камелька…

2

Дули свирепые норд-остовые ветры. Они носились по всем закоулкам порта, заметали его снегом, хлопали незакрытыми дверями, гремели оторвавшимся кровельным железом. Движение транспорта прекратилось. Дороги занесло. Повсюду валялись остатки грузов, которые еще не успели вывезти, — котлы, детали машин, ржавые чугунные чушки. Причалы опустели. Замолкли неутомимые краны. Разбросанные по порту суда стояли молчаливыми памятниками прошлой жизни.

Грозно поднимали к небу пушки ошвартованные к стенкам военные корабли. Отсюда они вели огонь по неприятелю. Немцы засыпали порт бомбами. Горели дома, склады, рушились стены.

Над головой пролетел снаряд. Роман подождал, пока затихнет вой, перебежал по льду Морской канал и остановился у парохода.

Первое капитанство! Было немного обидно начинать с такого судна. Капитан на пустой, дырявой банке! Не очень лестно, но другого сейчас ожидать не приходилось. Весь флот, израненный и замерзший, стоял у причалов.

После гибели госпитального транспорта «Онега», на котором он плавал старшим помощником капитана, Роман остался без судна. Он ходил к начальнику пароходства, просил послать его куда угодно, где он сможет активно действовать, но тот отказал: «Ты в резерве. Наркомат должен распорядиться. Людей осталось мало. Не могу».

А вчера Романа назначили на пароход «Айвар», вставший на консервацию. То, что его повысили в должности, сделали капитаном, — не радовало. Лучше плавать старшим помощником на действующем судне, чем быть капитаном на таком корыте.

Роман стоял и неприязненно смотрел на пароход. Покренившийся, обледенелый, по мостик засыпанный снегом «Айвар» выглядел жалким. Роман сразу заметил неопрятные дырки в борту от артиллерийских попаданий. Почему-то возникла странная ассоциация. Пароход напомнил ему простуженного человека с флюсом. Что можно сделать с таким судном? Зачем на нем нужен капитан? Для наблюдения достаточно вахтенных матросов.

Роман обошел пароход кругом. С палубы спускалась покосившаяся сходня без лееров. На ней лежал слой чистого снега. Видно, сегодня никто не сходил на берег и не поднимался на палубу. Никаких признаков жизни.

Роман еще раз обошел судно и вдруг вспомнил, как выглядел «Айвар» до войны.

С белой надстройкой, блестящим черным корпусом, палевыми стрелами и надраенной деревянной палубой, он гордо поднимал к небу свою трубу-макаронину. Аккуратный, чистенький старичок. Пароход весело пенил воды Балтики, заходил в Швецию, Данию, Финляндию, перевозил различные грузы, выполнял план. Несколько раз он встречался Роману в море, и они обменивались сигналами. «Айвар» приветствовал тонким, смешным гудком. Сначала из свистка с шипением вырывался пар, потом появлялся слабый звук, становившийся все громче и пронзительнее.

Да, он был старым, испытанным бойцом, настоящим «пахарем моря», много повидавшим на своем веку, мореходным, надежным и проверенным. Роман знал о его героических рейсах в Ораниенбаум.

И чувство неприязни к судну, появившееся у Романа в первый момент, уступило место острой жалости. Как-то всегда становится не по себе, когда ты видишь заброшенную, поломанную машину. Она еще могла бы работать, в ней скрыты десятки лошадиных сил. Сколько пользы она принесла бы! А тут пароход… К пароходу испытываешь особые чувства. Весь вид «Айвара» говорил, что он просит помощи и еще будет служить человеку, если люди не останутся к нему равнодушными.

Роман подошел ближе, дотронулся до краев зазубренной пробоины. «Ну что ж, — подумал он. — Поставим заплаты. И ты снова сможешь принимать груз. Будешь плавать…»

Роман поднялся на палубу, с трудом открыл примерзшую дверь. В кают-компании было пусто. Он прошел на машинные решетки, наклонился, крикнул:

— Есть кто живой?

Снизу глухой голос ответил:

— Есть. Сейчас…

По металлическому трапу поднялся человек в шапке и ватнике, подпоясанном тонким ремешком. Запавшие черные глаза равнодушно, без любопытства смотрели на Романа.

— Чего вам?

— Назначен сюда капитаном.

— Ах, капитаном, — человек в ватнике усмехнулся. — Командовать-то некем. Будем знакомы: Травников Ростислав Владимирович. Старший механик.

Он протянул руку.

— Нас здесь шестеро. Вы седьмой. Все работают в машине. А что будете делать вы?

— То же, что и все. Начальник говорил, что судно должно плавать весной. Есть надежда?

Механик оживился:

— Безусловно. Кое-что надо сделать в машине, залатать и…

— Пойдем в кают-компанию, — предложил Роман. — Там расскажете.

Они уселись на холодный диван.

— Понимаете, — начал механик, — мы обязательно должны поставить его на ноги. Это очень удобный пароход. Маленький, незаменимый для плавания в канале. В него труднее попадать. Ведь все цело. Износилось, правда. Подремонтируем — и пошли. Сил вот у нас только мало.

— Рассчитывайте во всем на меня, — сказал Роман. — Я вижу, что сейчас капитан не очень-то и нужен. Ну, как организационное начало и официальный представитель судна, может быть, а так… Буду работать со всеми наравне.

— Спасибо, Роман Николаевич. — Глаза у механика потеплели. — Каждый человек мне дороже золота. Нам говорили, что пришлют капитана, и я боялся… Ну, словом, хорошо, что у вас правильный взгляд на вещи. Пойдемте в машину, я познакомлю вас с ребятами.

В машинном отделении на железных плитах палубы гулко отдавались шаги. Здесь было как-то особенно мрачно, холодно и темно. Огромные шатуны паровой машины замерли с застывшими подтеками коричневого масла. Борта, как и снаружи, покрывал лед.

— С коптилками работаем. Света не хватает, — сказал механик, видя, что капитан неуверенно, ощупью пробирается вперед. — Я привык. Эй, ребята, идите-ка сюда!

Откуда-то из темноты вылезли два человека. Один очень высокий, худой, давно не бритый, другой коренастый, в ушанке, завязанной на подбородке, и шарфе, обкрученном вокруг шапки, как у ребенка. Оба держали в руках коптилки. Их лица было трудно разглядеть при слабом свете, но Роман все же увидел, что первый, молодой, не по возрасту морщинистый, смотрит на него с неприязнью и насмешкой. Второй не проявил интереса к новому человеку.

Простуженным голосом он спросил механика:

— Ну чего вызывал, дед?

— Капитан новый пришел. Вот, познакомьтесь.

— Очень приятно. Дубов — машинист.

— Засекин. Матрос первого класса, — сунул Роману грязную руку второй. — Теперь все в порядке. Капитан есть, значит в рейс пойдем, — и, отвернувшись, громко проговорил: — Прислали бы лучше еще одного машиниста. Дураки.

Роман нахмурился.

— Недоволен? Ты когда-нибудь живое судно видел без капитана?

— Так наше-то ведь мертвое.

— Не считают мертвым, если прислали капитана.

— Много себе позволяешь, Засекин. Прислали, — значит, надо, — строго сказал стармех.

— Надо! А уродоваться в машине не надо? И так сил нет. Еле ходим. Хлеба бы прибавили…

— Где боцман? Позовите-ка его, — распорядился стармех.

Дубов кивнул и скрылся за машиной. Через минуту появился человек с усталым, бледным лицом, тоже в ватнике и валенках. Глаза у него были неспокойные, встревоженные, он часто моргал. Узнав, что Роман прислан капитаном, обрадовался:

— Теперь как на настоящем судне. И капитан есть. Как вы думаете, товарищ капитан, не расщелкает нас немец у причала, пока мы тут ремонтом занимаемся? Ведь каждый день обстрелы. Жуть! — Он зябко поежился.

Роман пожал плечами.

— Кто его знает. Не должен бы. Сторона неопасная.

— Я тоже так думаю, — согласился боцман. — Не должны бы.

— Вот чудак, у всех одно и то же спрашивает. Боится он обстрелов, товарищ капитан, — вмешался Засекин. — А еще «драконом» называется.

— Да брось ты, — устало и беззлобно сказал боцман. — Не слушайте этого трепача. Кому охота без пользы погибать? Пошли лучше.

— Ну вот, — сказал механик, когда матрос и боцман ушли, — есть еще двое. Один на вахте, камелек топит, другой спит после ночной. Якименко и Калиновский. Вот и вся «армия». Мало, а работы вагон.

Роман ничего не ответил. Обстановка на судне была ясной. Механик понял молчание капитана по-своему.

— Мало людей, но они труженики, — с уважением сказал стармех. — Ворчат, но ведь в каких условиях работают, сами понимаете. Я с этим Засекиным до войны плавал. Такой шалтай-болтай был, а теперь дисциплинированный, хотя вечно всем недоволен. Так я с вашего разрешения включу вас в график? Потом его вам принесу, если не понравится — изменим.

— Включайте. Вижу, не легко вам приходится.

— Не легко, иначе оставили бы вас в покое. Капитан все же. Итак, до вечера. Каюта ваша открыта. Там, по-моему, и теплая роба есть. От Карла Федоровича осталась.

Роман прошел в капитанскую каюту. Видимо, в ней давно никто не жил. На диване лежало заиндевевшее шерстяное одеяло. В шкафу висел полушубок, ватник, ватные брюки, стояли валенки.

В каюту заглянул молодой человек. В руках он держал ведро с обледеневшими грязными щепками. Увидя Романа, он улыбнулся:

— Новый капитан? Здравствуйте. Второй механик. Якименко. На вахте. Вот топлю, — он кивнул на ведро. — Труба с топливом. Вы одевайтесь теплее, а то замерзнете. Вам будет впору. Карл Федорович… Хороший был старик. Не повезло. В последний рейс осколком…

— Вы давно на судне? Много работы? — спросил Роман.

— Года два. И видите, все ничего. «Айвар» знаете какой пароход? Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… А работы? Работа есть. Нам его к весне пустить надо. Он очень нужный, не то что громадина какая-нибудь. Пустим, не сомневайтесь. Парораспределение проверим, скалки заменим… — Якименко стал с увлечением рассказывать, что предполагает сделать в машине.

«Славный парень, — подумал Роман. — Если все здесь такие — пароход будет готов. Выдержали бы».

Якименко ушел в кают-компанию. Роман слышал, как он возится с камельком.

3

Роману Николаевичу Сергееву недавно исполнилось тридцать лет. Людям, видевшим его впервые, он казался этаким рубахой-парнем. Но достаточно было встретиться с ним взглядом, и сразу же появлялась мысль: «Нет, парень этот не простой».

В пароходстве Роман слыл «трудным». Он требовал неограниченной самостоятельности в работе, а это не всем нравилось. Некоторые капитаны предпочитали иметь более послушных помощников.

Знали в пароходстве такой случай, когда Роман, плававший вторым штурманом на пароходе «Курск», посрамил ирландскую фирму.

«Курск» выгружал фанеру в Белфасте. Ирландцы заявили, что не хватает двадцати трех пачек.

— Будем делать пересчет. Я уверен, что груз в порядке, — спокойно сказал Роман.

— Что вы, Роман Николаевич, ведь надо пересчитать несколько тысяч пачек! — испугался капитан. — Если мы окажемся неправы — все валютные расходы по пересчету пойдут на наш счет. Платит ошибившийся.

— Я настаиваю. Мы правы. Если нет — пусть высчитывают с меня.

Стивидор неодобрительно покачал головой:

— Я тоже думаю, лучше записать недостачу… Со временем разберемся.

— Будем считать.

Всю ночь Роман и представители фирмы считали выгруженную и уже сложенную в склад фанеру. Пароход стоял на простое. Капитан нервничал. Команда с нетерпением ждала результата. От него зависел заработок. Недостача — все лишаются прогрессивки.

Счет сошелся — пачка в пачку! Убытки понесла фирма. Команда ликовала. Второй помощник оказался прав.

Года два назад соученика Романа Василия Шаримова капитан списал с судна. Расстроенный Шаримов зашел к Роману.

— Худо дело, Рома. Теперь выгонят из пароходства. А я ведь ни в чем не виноват. Просто личная антипатия. Я старался не допускать ни одного промаха, но капитан все-таки поймал меня на мелочи — вовремя не заполнил чистовой вахтенный журнал. Вокруг этого он и завернул… Ну пусть выговор, приказ, лишение премии… ну, я не знаю что, только не увольнение…

— Больше ничего не было?

— Ничего. Можешь спросить у наших штурманов.

Роман переоделся в форменный костюм и отправился на судно, на котором служил Шаримов. В кают-компании двое играли в шахматы.

— Мне нужен капитан, — обратился к ним Роман.

Один из игравших молча показал пальцем на дверь. Роман постучал и вошел в каюту. На диване сидел шарообразный человек в полосатых пижамных штанах и майке.

— Вы капитан? — спросил Роман.

— Если я нахожусь в этой каюте в таком виде, значит — я капитан. Чем могу служить?

— Я пришел попросить вас за Шаримова. Может быть, вы найдете возможным оставить его на судне…

— А вы, собственно, кто такой? — глаза капитана стали настороженными.

— Друг и соученик Василия Георгиевича.

— Ах вот что! Тогда сообщаю: не нахожу возможным оставить вашего приятеля. Еще есть вопросы?

— С Шаримовым мы кончали мореходку. Он отлично учился, был хорошим комсомольцем. Товарищи его любили. Жаль парня, непонятно, чем он мог заслужить увольнение.

— Я не обязан давать вам объяснения, уважаемый, но если вы настаиваете, — капитан встал и дурашливо раскланялся перед Романом, — ваш Шаримов ничтожество. Мне начхать, каким он был комсомольцем и как учился. На мостике он — нуль. Понимаете, нуль. Он считает, что я для него недостаточно грамотен. Сам он ни черта не знает. Не умеет взять высоту солнца, путает пеленги, спит на вахте…

Роман молча слушал.

— Он всегда был дисциплинированным, — наконец осторожно сказал Роман.

— Об этом позвольте судить мне. Когда вам будет дано право подбирать себе помощников, — капитан покосился на две нашивки Романа, — вы возьмете его к себе. А пока… пока я здесь хозяин, и никто не заставит меня плавать с неучем. Заявил на собрании, что судно может брать на двадцать стандартов леса больше, чем мы берем обычно. Он, видите ли, подсчитал. Вы знаете, как это называется? Ну нет! Со мной разговор короткий. Шар об шар и — в стороны, — капитан спохватился, что сказал лишнее, и продолжал другим тоном: — Конечно, каждый должен думать о том, как перевезти больше груза, но голословно заявлять, не посоветовавшись со мною, это слишком!

«Вот в чем дело, — мелькнуло у Романа. — Тебе не подходит умная Васькина голова».

— Товарищ капитан, — проговорил Роман, — возможно, Шаримов что-нибудь сделал не так… Но вы, опытный человек, вспомните время, когда вы сами были молоды… Оставьте Василия. Ведь его уволят из пароходства.

— Давно пора. От балласта надо освобождаться, — буркнул капитан.

— Ну что ж, — сказал Роман. — Тогда я пойду. Вы чувствуете себя сильным и правым, но мы будем искать справедливости. Такие «хозяева», как вы, теперь не в моде.

Капитан побагровел.

— «Мы»! Кто это «мы»? Такие же неучи, как ваш Шаримов, — задыхаясь, закричал он. — Плевать я хотел на всех вас. Я капитан.

Роман поднялся.

— Вижу, что напрасно побеспокоил вас. Думал, иду к человеку… — и, не договорив, он вышел из каюты.

Шаримова восстановили.

4

Капитан пытался заснуть. Он закрыл глаза, вздохнул. Пар вырвался изо рта. В каюте было холодно, как на улице. У медных «барашков» образовались толстые ледяные наросты. На переборках поблескивал иней. Синие морозные сумерки вползали через заиндевевший иллюминатор.

Роман Николаевич повернул голову. Черт! Шапка примерзла к стенке. Надо бы развязать тесемки и отодрать ее. Но двигаться не хотелось. Под тулупом уже скапливалось тепло.

…Если завтра он сможет, то пойдет за остров ловить рыбу. Подледный лов! Голод, проклятый голод вынуждает мерзнуть на ветру. Есть хочется всегда. Днем, ночью. Когда он спит, снятся горы всякой снеди… Он уже несколько раз ходил за остров, но ничего не поймал. Только однажды повезло: попалось несколько мелких ершей. Они были такими вкусными, эти ерши. Куда девалась вся рыба из Невы? Но он все же пойдет. Пусть попадется хоть один ерш… можно сварить кружку ухи…

Вчера днем немецким снарядом снесло левое крыло мостика. Порт обстреливают каждый день. Придется ремонтировать. Чем, как? Людей и материалов не хватает. Хорошо, что из команды никто не пострадал… Почему-то вчера не пришел Якименко. Что с ним случилось? Он ни на что не жаловался, правда последнее время выглядел неважно, пожалуй хуже других. Большая потеря будет. Он хороший парень и механик — золотые руки.

Обязательно надо организовать поход в Угольную гавань за топливом. Иначе в камельке нечем будет поддерживать огонь. Пойти завтра ночью. Днем нельзя. Немец обстреливает. Взять санки, мешки. Далеко идти… Люди слабые. Сколько они увезут? Да есть ли там что-нибудь? Весь порт туда ходит. Последний раз они собирали угольную мелочь. Пыль, крошку… Осенние дожди, потом морозы превратили все в каменные глыбы. Рубили кирками и долбили ломами. Все равно надо идти. Он пойдет тоже. Камелек — их жизнь…

У Дубова погиб сын на фронте. Вчера пришло сообщение. Роман видел, как машинист плакал… Сейчас редко кто плачет! Надо как-то поддержать Дубова. А что скажешь?.. Сколько людей сейчас умирает…

Вот с Игорем тоже… Последнее время Роман часто думал о нем. Игорь Микешин друг его детства. «Тифлис» — теплоход, на котором плавал Игорь, — выгружался в немецком порту Штеттин, когда гитлеровцы напали на Советский Союз. С тех пор прошло около полугода, а о моряках, захваченных в Германии, известий не было. Недавно в пароходстве он встретил жену Игоря — Женю. Она смотрела сухими, тревожными глазами.

— Только что была у начальника. Ничего! Хотя бы маленькое сообщение…

Он постарался утешить ее. Сказал что-то о международном праве, защите интернированных, но сам не очень-то верил тому, что говорил. Они постояли, помолчали. Роман смотрел на Женю, на ее руки, на светлые волосы, выбившиеся из-под платка…

Мысли путались, перескакивали с одного на другое, превращались в цепь отрывочных воспоминаний. Сон не шел.

Перед глазами возникла его комната на Мойке. В ней пусто и неуютно. Валя работала в госпитале. Она бывала дома редко, только когда удавалось получить увольнительную, а главный врач не любил их давать.

— Военное время. Какие тут увольнительные? — ворчливо говорил он. — После войны. Все после войны…

В декабре Роман совсем перебрался на «Айвар». Дома так же холодно, как и в каюте, а от Мойки до порта далеко, и не стоит тратить драгоценные силы на длинный переход. А тут встал — и на работе.

Три дня назад он с трудом дотащился до Мойки и не застал Вали. А она обещала в этот день быть дома. Наверное, не смогла уйти из госпиталя. Эх, военврач, военврач! Поженились-то совсем недавно и почти не видим друг друга.

Роман натянул тулуп на голову. Надо заснуть, а то завтра не хватит сил пойти за остров ловить рыбу.

5

Перед глазами расстилался Финский залив, покрытый льдом. Над головой серое, скучное небо. Ветер гнал снежную крупу, и у ног Романа образовались два холмика. Холод пробрался под полушубок, от неподвижного сидения закоченели ноги. Он чувствовал, как остывает тело, но уйти не хотел. Нельзя возвращаться с пустыми руками. Он уже мерз около двух часов. Во что бы то ни стало надо поймать рыбу. В черной маслянистой лунке неподвижно стоял поплавок. Несколько раз Роману казалось, что рыба взяла наживку. Он подсекал и вытаскивал пустой крючок. Ничего. Опять ничего! Подождать, еще подождать немного. Должна клюнуть. В заливе — они ловили с «Онеги» — очень неплохо…

…Роман пошевелил замерзшими ногами. Черная лунка, как застывший глаз циклопа, холодно смотрела на него. Руки стали деревянными. Что это? Удочка, воткнутая в снег, дрожит, натянулась, стала двигаться. Неужели рыба водит? Роман осторожно подергал леску. Почудилась тяжесть на крючке. Он начал медленно тянуть. Не зацепить бы крючком о лед. Ну еще, еще. Не торопись! Спокойнее. Если сорвется, он никогда не простит себе этого. Он сварит себе уху с лавровым листом и будет есть ее, горячую как огонь. Ну…

Роман резко дернул за леску, вытащил ее из лунки. На крючке бился большой серебристый окунь с красными плавниками. Роман хотел схватить его, но руки не повиновались. От радости и холода. Рыба подскакивала на снегу, у самой воды. Уйдет!

Роман потянул леску в сторону. Окунь извивался, прыгал. Ну, все. Никуда не денется. Роман подул на руки, отцепил рыбу, бросил подальше от лунки. Теперь он посидит еще. Может быть, здесь остановился косяк? Он наловит много рыбы и сварит уху для всей команды.

Закрепив удочку, Роман потоптался на снегу, похлопал себя по спине. Стало немного теплее. В Мурманске, он помнит, прямо в порту ловили треску на согнутый гвоздь. Час — и полное ведро. А когда взрываются мины, на поверхности плавает оглушенная рыба. Только собирай… Но когда взрываются мины, никто не думает об этом… «Онега» подорвалась на мине… Она ходила на острова Финского залива, еще не занятые немцами. Принимала на борт раненых. В один из октябрьских рейсов, на фарватере между Лавенсаари и Ленинградом, судно наткнулось на плавучую мину… Ее сорвало и принесло ветром…

Роман помнил непонятный, очень сильный удар под ноги, он шел на бак к якорям… Его перебросило через фальшборт, и он глубоко ушел под воду. Последнее, что осталось в памяти, — падающая стеньга и огромное оранжевое пламя…

…Роман подергал леску. Начало смеркаться. Нет, больше он ничего не поймает. Надо идти на судно. Хорошо, что есть окунь. Он большой и жирный. Скорее варить уху. Ветер дул теперь в лицо. Было трудно идти. Глаза слезились. Но Роман не замечал этого. Он думал про горячую уху. Сейчас он придет, поставит воду на камелек и через полчаса опустит в нее рыбу. Положит лавровый лист. У него еще есть сухарь. Это будет настоящий пир…

Роман поднялся на борт. В кают-компании было необычно холодно. Он дотронулся до камелька. Печка давно остыла. И тут он услышал голос вахтенного:

— Топить нечем, Роман Николаевич.

6

Засекин, стармех, Роман и Рюха по льду Морского канала шли в Угольную гавань. Кочегар тащил за собою сколоченные из досок сани. На них пустые мешки, приготовленные под уголь.

Дорожка, протоптанная в снегу, выписывала причудливую кривую. Вдалеке изредка тарахтел пулемет. Застрекочет, замолчит, и снова станет очень тихо. Немцы еще молчали, но Роман знал, что они обязательно начнут обстрел Угольной гавани, как делали ежедневно, всегда в разное время.

Шли молча. О чем говорить? Кажется, переговорили обо всем. Немцы, конец войны, хлеб, топливо. Жизненные интересы сузились до предела.

— Отдохнем, — попросил механик. — Помедленнее надо. — Он уселся на сани.

Засекин недовольно проворчал:

— Так никогда не дойдем, — но, взглянув на сгорбленную спину стармеха, участливо спросил: — Что с вами, дед? Совсем идти не можете? Тогда возвращайтесь.

— Нет. Отдохну, и пойдем. Возвращайтесь! Мы на полдороге.

Он посидел еще минут пять. Потом тяжело поднялся.

— Пошли.

Заскрипел снег под ногами. Скрип-скрип. Темень. Ни огонька кругом. Луна сегодня закрыта тучами.

— Кончится когда-нибудь это? — с тоской спросил Рюха.

— Кончится, — отозвался Роман.

— Только доживем ли?

Никто не ответил кочегару. Да и кто знал? Механик снова начал отставать. Роман замедлил шаг.

— Что-то мне нехорошо, Роман Николаевич, — сказал стармех, останавливаясь. — Вы идите, а я останусь здесь. На обратном пути заберете меня.

— Замерзнете.

— Я тепло одет. Вот так.

Стармех сел прямо в снег.

— Так не пойдет. Замерзнете.

Роман посмотрел вокруг. На каменной дамбе канала по густому черному пятну угадывалось строение. «Пост карантинной службы», — вспомнил Роман.

— Вставайте, Ростислав Владимирович. Подождете нас на пикете. Там теплее. Ветра нет. Вставайте.

Механик встал и, поддерживаемый с двух сторон, пошел за Романом. Они остановились у кирпичной будки заброшенного пикета.

— Идите, ребята. Мне уже лучше. Мотор что-то прихватило. Надо же в такой момент… Я все время чувствовал себя прилично, — огорченно проговорил стармех.

Засекин скинул полушубок, остался в ватнике.

— Возьмите, дед.

Механик благодарно кивнул.

— Никуда не уходите отсюда, — сказал на прощание Роман. — Мы скоро вернемся.

Через двадцать минут дошли до Угольной. Поднялись со льда на стенку. Черным, огромным крабом из темноты возникло основание портального крана. Ветер подул сильнее, мел по земле снегом.

— Встретимся здесь через час. — Роман показал на кран.

Он взял мешок и кирку. Мысль о механике не давала покоя. Не случилось бы чего. А как поступить иначе? Тащить больного сюда бессмысленно.

Роман споткнулся о бугор и обрадовался. Наверное, уголь. Он присел на корточки, начал долбить киркой. Скоро он увидел, что откопал сломанную шестерню какой-то машины. Роман с раздражением отбросил ее ногой, прислушался. В отдалении как будто стучал дятел. Знакомый звук. Это люди искали уголь. Роман двинулся вперед.

Около небольшого холмика копошились три закутанные в платки фигуры. Роман подошел ближе. Девушки. Тут же стояли сани и валялись мешки. Роман поздоровался.

— Откуда вы, девушки?

— С триста седьмого. Стационар. Знаете? — отозвалась одна, бросая ломик. — Вы тут не располагайтесь. Это наше место. Мы нашли. Да не думайте, что для себя собираем. Для больных. Пар чтобы поддерживать в каютах.

— Пусть собирает, — сказала другая, по самые глаза завязанная платком. — Тоже ведь замерзают люди. Вы с парохода?

Роман спросил, много ли их пришло в Угольную с триста седьмого.

— Все, кто еще может работать. Человек двадцать.

— Уж ладно, — усмехнулся Роман. — Пойду добывать свой уголь. Прощайте.

Он шел и думал о встретившихся ему девушках. Вот, значит, откуда они. С триста седьмого.

В конце января в порту произошло чудо. Большое пассажирское судно, стоявшее законсервированным в ковше против острова, ожило. Это было невероятно! Заработали генераторы, внутри появился электрический свет, забулькала в батареях отопления горячая вода. На камбузе в больших эмалированных котлах варилась похлебка…

Когда человек входил в вестибюль, он попадал в удивительный мир прошлого. Ослепительно светили лампы, было тепло, тихо, ноги шли по мягкой ковровой дорожке. В каютах — красивая мебель, койки застелены чистым бельем, можно принять душ. А потом давали поесть. Если и не совсем досыта, то значительно больше, чем человек получал на берегу. И это — когда вокруг стояли корпуса обмерзших пароходов, когда весь город был погружен во тьму и люди мертвыми падали на улицах!.. Пароходство сделало невозможное — ввело строжайшую экономию продовольствия, обратилось за помощью к городу и открыло этот стационар — лечебный и питательный пункт для ослабевших моряков.

Больные начали прибывать сразу. Измученные, обтянутые кожей скелеты, распухшие от голода, изнуренные цингой. Они редко приходили сами. Чаще их привозили на саночках родственники или друзья. Упавших на улицах приносили на носилках. На судне они оживали.

Но стационар отапливался углем. Где взять топливо? И команда, которая еще могла двигаться, отправлялась с мешками в Угольную гавань собирать примерзшие куски угля, оставшиеся после тысяч тонн топлива, еще так недавно горами лежавшего на всех причалах гавани. Это судно под номером 307 поддерживали своею кровью, своею жизнью…

Подойдя к району, где когда-то высились горы антрацита, Роман увидел еще нескольких человек с ломами. Они долбили слежавшийся снег. Роман не остановился. Он прошел еще метров сто к западу и, облюбовав место, принялся разбивать снежную корку. К счастью, он нашел уголь, перемешанный со льдом. Угля было мало. Видимо, здесь уже раньше побывали люди. Но Роман не прекратил работы. Хоть немного есть.

— Роман Николаевич! — окликнул его кто-то шепотом.

Роман оглянулся. В темноте он не сразу разглядел человека, но тот подошел ближе, и капитан узнал Засекина.

— Роман Николаевич, — повторил матрос так же тихо. — Бросайте. Пойдем со мной. Я там такие залежи обнаружил! Через полчаса наберем полные мешки и айда обратно к деду.

Роман поднялся и пошел вслед за матросом. Тот вел его в отдаленный конец гавани, где раньше стояла деревянная контора угольного района. Ее давно разобрали на дрова.

«Никогда здесь угля не бывало. Всегда на причалах лежал», — удивленно подумал Роман.

Засекин возбужденно и радостно шептал Роману на ухо:

— Теперь мы топливом обеспечены. Только ни слова никому. Опять запрячем, снегом забросаем. Ни один черт не отыщет. Понимаете, случайно нашел. Провалился в воронку. Матерюсь, хочу вылезти, цепляюсь за края, и вдруг в руках куски. Уголь! Я — разрывать. Уголь. Почему он тут оказался? Фокус какой-то. Наверное, приготовили для отопления конторы, а снаряд прямо в кучу угодил. Вдавил его, потом снегом замело. Там мешков двадцать будет.

Около воронки работал Рюха. Он уже набрал один мешок. Теперь кочегар бросал куски во второй. Рюха даже не обернулся, когда подошли Роман и Засекин. Все бросал и бросал, яростно, торопливо, как бы боясь опоздать, не успеть.

— Вот! — гордо показал на воронку Засекин.

Роман принялся за работу. Разгребал снег, доставал куски угля, очищал, бросал в мешок. Он заполнил его быстро. Жадность охватила Романа. Он запихивал кусок за куском в уже переполненный углем мешок. Когда стало видно, что он не завяжется, Роман устало отер лоб и выбросил верхний слой. Вдвоем с Рюхой они пытались завязать мешок. Тянули его, встряхивали. Угля было слишком много. Пришлось отсыпать еще.

— Много останется, — с сожалением проговорил Роман. — Надо хорошо засыпать яму снегом. Чтобы никто не нашел.

Он был возбужден, не чувствовал усталости и хотел только одного — насыпать, насыпать, насыпать мешки, привезти побольше угля на «Айвар».

Три полных мешка с трудом подняли, уложили на сани, забросали воронку снегом и двинулись в обратный путь. Сани тащили еле-еле. Сил не хватало.

Поравнявшись с тремя девушками, которые все еще разрывали свой бугор, моряки остановились.

— О! Вот удача. Вам повезло, — крикнула та, что предлагала Роману собирать уголь вместе. — Где это вы столько набрали?

— Нету там больше, девушки. Ни грамма. Все до крошки взяли, — торопливо сказал Засекин.

— А у вас как дела? — спросил Роман.

— Да плохо. Вот видите, почти ничего…

Она показала на полупустой мешок. Две другие девушки ожесточенно долбили.

— Ну, пошли, пошли, — заторопился Засекин. А то дед у нас замерзнет. Человека бросили на полпути, на канале. Бывайте, девушки.

Моряки взялись за веревки.

— Раз, два, сильно!

Сани скрипнули, тронулись. Вот теперь моряки почувствовали, как перегрузили сани. Но надо дотянуть их во что бы то ни стало. Позади слышались редкие удары ломиков. Наверное, девушки с триста седьмого устали.

«Пусть берет. Ведь они тоже мерзнут…» — вспомнил Роман глуховатый девичий голос. Собирают уголь для больных… Рискуют своей жизнью, каждый день приходят сюда… А они? Зарыли уголь, как когда-то зарывали хлеб кулаки. Для своих же товарищей пожалели. Эх, во что превращается иногда человек.

— Стоп, ребята, — сказал Роман, останавливаясь. — Подло мы все же поступили. Не кажется?

— Чего это? — напряженно спросил Засекин.

— Да вот с углем. Ведь они не для себя собирают. Стационар отапливают. Надо было…

— Ничего не надо, ничего. Я нашел. Мой уголь. Никому не дам, — Засекин, задыхаясь, злобно бросал слова. — Завтра придем, послезавтра, и все. Мало его там осталось.

— Подло, ребята, — упрямо повторил Роман. — Давайте исправлять, пока время не ушло.

— Ничего не подло, — поддержал Засекина Рюха. — Для них это капля в море, на два дня, а для нас, может быть, на два месяца. Получается так — отдай жену дяде, а сам иди… Что же мы…

— Пошли обратно, — приказал Роман. — Чтобы завтра в глаза друг другу могли смотреть.

— Не валяй дурака, — угрожающе надвинулся на Романа кочегар.

Роман ничего не ответил, повернулся, пошел к причалу. Засекин постоял, посмотрел, плюнул и поплелся за ним.

Девушки все еще ковырялись на прежнем месте. Увидя Романа и Засекина, они бросили работу.

— Вы чего это? Забыли что-нибудь?

— Мои ребята хорошее место нашли. Вот он… — Роман показал на Засекина. — Решили вам показать. Там вы больше соберете. Идем.

— Спасибо большое. А то здесь угля почти нет. Все выбрано.

Дошли до воронки.

— Вот здесь, — сказал молчавший всю дорогу Засекин.

Одна из девушек спрыгнула в яму, и тотчас же оттуда раздался радостный крик:

— Ой, как его тут много! Надо всех наших сюда позвать. Мигом наберем. Беги, Зинка! — Она вылезла из воронки. — Спасибо, — обернулась она к Засекину. — От всех, кто там на триста седьмом, спасибо. Мы ведь понимаем. Вы настоящий товарищ.

— Не за что, — буркнул Засекин. — Тронулись, Роман Николаевич.

К своим саням возвращались молча. Рюха понуро сидел на мешках. Взялись за веревки, потащили. Бухнула пушка. Завывая, пролетел снаряд, и тотчас же впереди полыхнуло желтое пламя, раздался взрыв.

— Начали, — проворчал Рюха. — Теперь скорее надо.

Дошли до пикета. Механик сидел скорчившись, укрывшись полушубком. Увидя вошедших, он встал.

— Жив, Ростислав Владимирович? — радостно закричал Роман. — Замерз? Идти можешь?

— Могу. Отпустило. Я уж пожалел, что не пошел с вами. Возьми, Виктор, свой полушубок. Он меня спас. А вы быстро… Ну, поехали.

Когда моряки уже подходили к острову, Засекин сказал:

— В общем, правильно сделали. Вот что произошло, дед, — и он рассказал механику, как отыскал угольные залежи и что было дальше. — Ведь правильно решили? Верно?

— А ты думал, что можно было иначе? — усмехнулся стармех. — Нельзя, милок.

— Можно было и для себя оставить, — вмешался в разговор Рюха. — Но ведь не по-товарищески так. Если бы они для себя собирали, тогда еще… Сначала я тоже был против. Потом…

— А ведь жалко все-таки уголь? — насмешливо спросил Роман. — Только честно.

— Конечно, жалко, но ничего не поделаешь. Надо было показать. А то, верно, как куркули какие-то. Это вы правильно… — сказал Засекин.

В его голосе не слышалось сожаления. Роман улыбнулся в темноте. Сани не казались такими тяжелыми. Немцы изредка постреливали, неприцельно бросая снаряды. Скоро они замолкли совсем. За поворотом показался «Айвар».

7

Шесть человек сидело вокруг камелька. Вчера опять ходили в Угольную, хотели пополнить запас топлива, но не дошли. Немцы узнали, что Угольная гавань источник жизни для порта, и начали интенсивно обстреливать район ночью. Люди с «Айвара» вернулись ни с чем.

— Умер Якименко, — тихо сказал старший механик.

— Все подохнем! — выкрикнул Засекин. — Ведь нам работать надо! Роман Николаевич, неужели нас так и будут держать на этом пайке? На нем долго не проживешь.

— Разве мы лучше других, Засекин? Другие тоже работают, и побольше нашего.

Матрос безнадежно махнул рукой.

— Да понимаю я все…

— Говорят, скоро хлеба прибавят, — неуверенно сказал машинист Дубов. — Новые талоны будут.

— Жди, прибавят тебе. Откуда взять? Не видишь, что делается? Вон на «Даугаве» вторую команду сменили. Первая полностью вымерла. И с нами так же… — опять захныкал Засекин.

— Не ной ты, без тебя тошно. Рано панихиду затянул» — сердито сказал механик. — И чего ты все ноешь?

— А хлеба прибавят обязательно. Я тоже слышал в пароходстве, — поддержал машиниста Роман, хотя на самом деле он ничего не слышал.

— Нашим морякам, которые на оборонных строительствах, паек дают, — сказал механик. — Тыловой. Вот нам бы тоже…

— У Якименко кто-нибудь остался? — спросил Роман. — Вы к нему сами ходили?

— Никого у него не было в Ленинграде. Так, одна… женщина. Она его и похоронила.

— Надо взамен его человека взять.

— В пароходстве знают. Пришлют.

— Как вы думаете, товарищ капитан, переживем мы зиму или… Надолго война?

— Переживем. А насчет войны — не знаю. Во всяком случае, весной по Финскому заливу плавать будем.

— Ходили за остров, Роман Николаевич?

— Поймал окуня.

— Мы тоже ловили. На троих — два ерша. Совсем плохо клюет.

— Я помню, до войны грузились мы в Аалезунде селедкой. Ну, и грузоотправитель подарил команде бочку за аккуратную погрузку. Бочку поставили на корме. Бери кто хочет и сколько хочет… Ешь от пуза, — мечтательно проговорил маленький, как огрызок карандаша, кочегар Калиновский. Раньше он был толст, очень силен и носил прозвище «Рюха».

— Было время, и получше едали…

— Вот окончится война, всех ленинградцев будут переселять в Одессу. На три года. Греться. За то, что мы так сейчас мерзнем, — не улыбаясь, сказал Засекин.

— А одесситов? — спросил Дубов.

— А их в Ленинград.

— Им сейчас тоже не сладко.

— Знаю. Зато там тепло.

— Рыбу за островом ловить надо, — сказал молчавший до сих пор боцман. — Сам вчера видел, как Сухопаров с пятьсот тридцать девятого поймал большую щуку.

— Сидеть на морозе я не могу. Лучше за город съездить. А вот после вахты ездил в район Всеволожской. Поменял кое-какое барахло на мороженую картошку. Такая удача! — похвастался стармех.

— Ну? Как же вы туда добрались? Не верится прямо.

— На Финляндском вокзале в эвакопункте сидит Колька Привалов. Знаете? Да штурман наш пароходский, на «Пятилетке» плавал вторым. Попросите — он вас посадит. А вот обратно — труднее. Тут надо ловить эшелон с Борисовой Гривы. Ходит нерегулярно. Или на попутной машине, но на это почти нет надежды. Не берут.

— Сегодня во что бы то ни стало надо пробраться в Угольную, а то кончится топливо, погибнем от холода. Погреться будет негде. Чья очередь? — спросил Роман.

— Вчера кто ходил? Боцман, капитан, Дубов, — стал перечислять, оглядывая присутствующих, Засекин. — Значит… сегодня — я, стармех, Якименко…

— Ты Якименко не считай. Отходил.

— Все равно. Они вчера ничего не привезли, так им опять идти, я считаю…

— Ладно, Засекин, не торгуйся. Пойдем, — сказал стармех. — Только мало двух. Еще одного надо.

— Я пойду третьим, — проговорил Роман, вставая. — Что вчера говорили на заседании в пароходстве, Ростислав Владимирович?

— Ругали начальство. Деталей-то нет для ремонта. Не собрали вовремя, а немец их разбомбил. Теперь где взять? Глупость какая!

— Вот уж глупо, действительно, получилось, — согласился Роман.

— Вас тут не было, — снова начал стармех. — Рабочие приходили из мастерских заплаты ставить на дырки в бортах. Так мы все вместе листа не могли поднять. Силенки не хватило. Конечно, ребята слабые, пришли — на палочки опираются. Да и мы какие помощники? Сказали, что так или иначе поставят. К весне «Айвар» будет в порядке.

— Ну ладно… — кивнул Роман. — Как стемнеет, идем в Угольную. Думаю, проберемся. А сейчас давайте со стармехом в машину.

В кают-компании остался один капитан. Сегодня он не пошел помогать в машину. У него была работа с ведомостями. Он приготовил счеты, бумагу, но не взял в руки карандаш. Опустил голову на сжатые кулаки и сидел так, не двигаясь. Тревожные мысли одолевали его.

Роман видел — люди очень истощены. Пайки получают мизерные, сил для работы не хватает. И все-таки пытаются что-то делать. Отдают судну последнее. Иногда теряют бодрость, хнычут, но героически работают.

Роману были понятны эти внезапные вспышки раздражения, приступы пессимизма, бессмысленные ссоры. Его самого все раздражало. Стало трудно общаться с людьми. Они почерствели, привыкли к человеческому горю, их уже не трогали смерти, как в первые месяцы блокады, они все время хотели есть, много думали о еде, мерзли… Но объединяла всех одна главная цель. Цель ясная — не пустить немцев в Ленинград.

Только бы его команда не потеряла веры в то, что приносит пользу. Нельзя допустить, чтобы моряки вдруг прекратили работать, опустили руки, почувствовали, что из-за слабости уже ничего не могут. Люди должны знать, что без их помощи нельзя победить. Они нужны. Необходим «Айвар»… На днях Роман долго сидел со стармехом в холодной каюте. Консервацию давно закончили. Остались ремонтные работы.

— Ростислав Владимирович, — говорил Роман, — обязательно будем соблюдать хоть какую-то видимость рабочего дни, собираться к восьми утра, намечать план на день. Работать, пусть мало, но работать. В этом наше спасение…

— Понимаю. Делаем, Роман Николаевич. И будем делать. Но вы знаете, как все трудно.

…А то, что Засекин заныл сегодня, так он всегда ноет. Такой уж характер. Привыкли. Это не страшно. Роман сам слышал, как недавно матрос набросился с руганью на какого-то жителя острова за то, что тот сказал:

— Так дело пойдет — весь город вымрет.

— Мы помрем, другие останутся. Не может быть такого, — задыхаясь, кричал Засекин, вращая голодными, злыми глазами. — Не бывать этому. Понял? И в следующий раз не треплись…

Нет, он не должен беспокоиться. На «Айваре» крепкие ребята. Негнущимися, отвыкшими от карандаша пальцами капитан принялся писать.

Загрохотали выстрелы тяжелых орудий. Слышно было, как воют снаряды, пролетая над судном. Военные корабли начали обстрел дальних немецких позиций.

8

…Роман потер окоченевшие, распухшие руки. Сегодня он особенно мучился от холода. Камелек на «Айваре» не топили уже два дня. Доставать угольную крошку становилось все труднее и труднее. Заболел Засекин, и «экспедиция» в Угольную опять сорвалась. «Схожу к Верескову, погреюсь», — подумал Роман, и от одной мысли ему стало теплее. Не тревожа прикорнувшего в углу дивана вахтенного, он вышел на палубу. По скрипучему трапу спустился на лед. Над портом висел холодный и злой маленький месяц. Протоптанная через канал дорожка вела прямо в ковш, где стоял стационар, выкрашенный в белый маскировочный цвет. Там у Романа был знакомый — Валериан Афанасьевич Вересков. Когда-то Вересков плавал с Романом на пароходе «Курск» штурманским учеником. Роман помогал ему изучать мореходные науки. Они не виделись много лет и неожиданно встретились в проходной порта. Вересков сказал, что служит на стационаре, приглашал заходить, посмотреть, как они живут, помыться в душе. Приглашение было заманчивым. Роман пришел, вымылся горячей водой. Он уже забыл, какое ощущение испытывает человек, стоящий под теплым дождиком душа. Посидел в тепле, выпил настоящего чаю. Вересков болтал без умолку, острил. Романа разморило, хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Пусть будет очень тихо, а тут Вересков что-то спрашивает, ждет ответа.

В свои следующие, очень редкие посещения стационара Роман всегда просил Верескова:

— Вы на меня не обращайте внимания, Валериан Афанасьевич. Я погреюсь, подремлю. У вас, наверное, много дел всяких?

Вересков отмахивался:

— Какие там дела! «Пассажиры» тихие, не беспокоят.

Роман торопился. Он предвкушал тепло, которое через несколько минут разольется по всему телу, пройдет боль в суставах, он закроет глаза и окунется в блаженное состояние покоя. Может быть, Вересков угостит его чаем, хотя Валериан не очень щедрый хозяин.

Роман выбрался на причал у самого стационара. Сказав вахтенному, кто ему нужен, он поднялся на вторую палубу, где помещалась каюта Верескова. Постучал в дверь. Некоторое время никто не отвечал, потом щелкнул замок. Роман увидел Верескова. Его лицо выглядело смущенным. На столе что-то стояло, прикрытое наспех наброшенными газетами.

— Ах, это вы, — здороваясь, облегченно проговорил штурман. — Очень кстати. Сегодня у меня маленькое торжество. День рождения. Двадцать восемь стукнуло. Закончу приготовления, и приступим к трапезе. Никого не приглашал. Хотел один… А то, знаете, разговоры, что, почему…

— Так, может быть, и я не ко времени?

— Нет, что вы. Как раз хорошо, что пришли. Мы ведь старые друзья…

Вересков сдернул со стола газеты. Роман увидел роскошное угощение: банку тушенки, полбуханки хлеба, кусок старого, желтого сала и бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Валериан Афанасьевич мыл стаканы под краном умывальника.

— Так, — весело сказал он, запирая дверь на ключ. — Пир? А? Хорошо все же, что вы пришли. Не могу, вернее не люблю, пить один, а вы?

— Могу.

— Держите палец. До какого уровня наливать? Имейте в виду — разведен по широте полярного круга.

Вересков разлил спирт. Быстрыми движениями перочинного ножа он ловко вскрыл банку, поднял стакан.

— Будем здоровы. За то, чтобы эта катавасия поскорей кончилась.

Роман тяжело посмотрел на Верескова, залпом выпил свой спирт.

Вересков усмехнулся.

Он тоже выпил спирт и нехотя ковырял тушенку ножом.

— Сейчас схожу на камбуз за чаем.

Приятное тепло разлилось по телу. Роману сразу захотелось спать. Пришел Вересков с алюминиевым чайником. Они принялись пить чай. Жидкий, мутноватый, без сахара, но очень горячий.

— Где достали? — показал глазами на бутылку Роман.

— Надо уметь. Извлекать пользу даже из такого поганого существования, как наше. Где народ, там и спирт. Выпьете еще?

— Нет, не буду. Спасибо.

— Как хотите. А я еще дерну. Тогда перейдем к следующему номеру программы. К дружеской беседе. А вы ешьте, ешьте…

Глаза Верескова заблестели. Лицо лоснилось.

— Я, пожалуй, пойду. Что-то мне нехорошо. Отвык пить, — сказал Роман, вставая, но Вересков жестом остановил его.

— Невежливо, Роман Николаевич, сразу же отойти от стола. Посидим хоть для приличия с десяток минут. Хочется поговорить по душам, а то ведь не с кем… Я ничего не могу понять…

— Чего именно?

— Ну вот скажите, — доверительно наклонился Вересков к Роману. — Скажите, что, по-вашему, творится? Мы всюду отступаем, суда наши топят, послали пароходы в Германию перед самой войной. В чем дело?

Роман взглянул на Валериана Афанасьевича.

— Я не хотел бы говорить на эту тему. Главным образом потому, что самому многое непонятно. Не стоит заниматься пустыми домыслами.

— Боитесь! — закричал Вересков, блестя пьяными глазами. — А я вот ничего не боюсь. Тяжело и больно видеть все это. Не могу терпеть! Надо давить гитлеровских гадов, давить, чтобы выжить самим. Где-то кроется предательство. В чем причины нашего поражения? — Вересков задыхался от возбуждения. — Нет, нет… Надо выжить. Любой ценой…

— Слушайте, Валериан Афанасьевич, — раздраженно прервал штурмана Роман, — подумайте, что вы говорите? Любой ценой! Цена-то ведь может быть разная. И подлость цена.

Вересков усмехнулся.

— Вам только помполитом плавать. Сразу бороду пришиваете. Я не имел в виду подлость. Не надо все понимать буквально. Я просто считаю, что мы должны стараться не попасть в мясорубку.

— Мне кажется, что чем меньше вы будете думать о своей собственной персоне, тем легче перенесете все происходящее. Если бы вы один были в таком положении, а то ведь миллионы людей… Поздно выискивать причины. На нас напали, и мы должны защищаться. Иначе придется чистить гальюны у какого-нибудь толстомордого бюргера.

— Вы правы, конечно, — испугавшись своей откровенности, сказал Вересков. — Ненавижу немцев и считаю, что всех их до единого нужно уничтожить. Никаких там пленных. А вообще… уйду я с этого стационара. Не поймешь что! Не воюем, а отсиживаемся. Нет настоящего боя, нет возможности самому стрелять гадов. Ведь на кого руку подняли! на великий Советский Союз. Сунулись все же со своим свиным рылом в наш советский огород. Ну дадим же мы им…

Вересков скосил глаза, посмотрел на Романа.

— Уйду. Вот, слышал, партизанский отряд из моряков организуется. Попрошусь туда. Хоть автомат подержу в руках. Несколько человек уничтожу, и то дело…

— Ну что ж. Решение благородное, — сказал Роман. — Но мне помнится, вы не в отряд, а во Владивосток все собирались. Что, передумали?

— Эх, Роман Николаевич, правда, в первые дни войны я хотел на Восток. Хотел, не отрекаюсь. Но потом, когда своими глазами увидел… как все развивается, то понял, что мое место на переднем крае, с автоматом в руках. Бить их всеми силами, — Вересков с ненавистью скрипнул зубами. — А то вот такие, как я — здоровые парни с толстыми рожами, — окопались на всяких стационарах у бабьих юбок, вместо того чтобы с оружием в руках идти на врага…

Вересков встряхнул бутылку и вылил остатки к себе в стакан.

От съеденного сала, хлеба и тушенки Романа с непривычки поташнивало. Голова отяжелела. Ему вдруг показались омерзительными самодовольное лицо Верескова, его разговоры, фамильярный тон. Захотелось уйти. Но он остался сидеть. Ноги сделались слабыми, ватными.

Вересков развалился в кресле. Он совсем опьянел, Роман уже жалел, что принял участие в пиршестве. Ему вспомнилась кают-компания на «Айваре», команда, сидящая вокруг камелька, Якименко… Якименко больше не придет… Такой механик умер… Почему так случается, что в первую очередь умирают хорошие люди, а всякая дрянь живет? Он почувствовал себя предателем. Вот он тут сидит с электрическим светом, в тепле и жрет, именно жрет, продукты, неизвестно каким образом попавшие к Верескову. Не может быть, чтобы ему их выдали. А его люди там голодные мерзнут… Почему он не подумал об этом раньше? Соблазнился возможностью поесть и выпить. Дурак. Ведь не напрасно Вересков запирался на ключ, никого не пригласил. Штурман, не обращая внимания на Романа, что-то мурлыкал себе под нос. Внезапно он встрепенулся, наклонился к Роману и шепотом спросил:

— Хотите, я вас осчастливлю?

Не дожидаясь ответа, он нетвердыми шагами подошел к шкафу, выдвинул ящик. Закрывая собой от глаз Романа содержимое, он рылся там, гремя банками и шурша бумагой.

«Толчется, как курица у кормушки», — неприязненно подумал Роман.

Вересков повернулся, захлопнул дверцу шкафа. В руках он держал две банки мясных консервов.

— Вот, берите. Ешьте сами. Никому не давайте. Это вам не пайковый хлеб! Помните Верескова. Я вот всегда помню, как вы меня астрономии учили.

Руки Романа потянулись к банкам, а в голове закопошилась подленькая мыслишка. Взять консервы, и на несколько дней он будет иметь еду! Жирную, душистую мясную похлебку. Консервы можно распределить на неделю. Черт с ним! Наплевать на то, где Вересков достал банки…

Но он пересилил себя. В эту минуту Роман ненавидел Верескова. Повернувшись к Валериану Афанасьевичу, он спросил:

— Откуда у вас такое богатство?

— И вы тоже — «откуда»? Я думал, что хоть вы из деликатности спрашивать не будете, — пьяно захохотал штурман. — Откуда? Жить в таком «раю» — кое-что должно быть.

— Украли? — неожиданно для самого себя грубо спросил Роман.

Глаза у Верескова потрезвели. Он зорко посмотрел на Романа.

— Не надо так, Роман Николаевич. Слишком резко. Не употребляйте громких и обидных выражений. Я достал продукты.

— Где?

— Задаете вопросы таким тоном, как на допросе. Гость называется! Достал, и все. На этом закончим. А уж если вы такой принципиальный, не ели бы сало с хлебом. Вы, надо сказать, поднавалились на закуску, бог свидетель! На полный желудок принципиальничать, конечно, легче.

Сергеев с трудом поднялся. Он прекрасно понимал двусмысленность своего положения. Что он мог ответить Верескову? Тот совершенно прав. Раньше надо было задавать вопросы.

Роман принялся натягивать полушубок.

Вересков спросил:

— Консервы, значит, не хотите брать? Напрасно. Я вам от души… Ладно, мне больше останется, — и, видя, что Роман не отвечает, вдруг закричал, дернув себя за ворот свитера: — Да знайте вы, что продукты я выменял. Понимаете? Вы-ме-нял. На свои личные вещи. Костюмы, ботинки, часы.

— Тот украл, а вы у него выменяли? Часы, кстати, у вас на руке.

— Уж где он взял, извините, не знаю и знать не хочу. В теперешнее время неважно знать, где взял. А часов у меня было две пары.

— Именно в теперешнее время это важно знать. Прощайте. Благодарю за угощение. Извините, что много съел.

Роман уже хотел выйти, но Вересков преградил ему дорогу.

— Не будем ссориться, Роман Николаевич, — не то просительно, не то с угрозой проговорил он. — Прошу не забывать, что вы были моим гостем и участником пира. Не надо болтать лишнего.

— Буду болтать, — злорадно сказал Роман. — Буду. Сволочь вы, оказывается, Вересков.

Роман, покачиваясь, пошел по коридору. Шумел генератор, и он уже не слышал, что говорил ему идущий позади Вересков. Роман знал, что больше сюда не придет, как бы холодно ему ни было. Он спустился на тропинку, оглядел белый стационар и зашагал к своему маленькому, замерзшему «Айвару». На душе было муторно.

9

Роман пошел на Мойку. Хотелось посмотреть на жену, услышать ее голос. Может быть, застанет ее дома. По субботам чаще всего давали увольнительные. В проходной главных ворот порта девушка-охранница притоптывала подшитыми валенками. Она внимательно читала пропуск Романа, вглядывалась ему в лицо, сверяла фотокарточку. У здания, где помещалось пароходство, снарядом отбило угол. Через разрушенную стену виднелись внутренности комнат. Висели искореженные балки, оборванные обои, пласты штукатурки с дранкой. Ветер поднимал в воздух оставленные бумаги, и они кружились в опустелых комнатах, иногда вылетая на улицу.

Роман шел долго. Останавливался, отдыхал. Дом, где жили Сергеевы, опустел. Одни воевали, другие эвакуировались. В комнате стояла стужа. Вали опять не было. На столе лежали завернутые в газету несколько сухарей, кусочки сахара, кулечек с ячневой крупой, махорка. Валя получала военный паек. Ей жилось сытнее, чем Роману. Он сел у стола, принялся машинально жевать ячневую крупу, ощущая во рту вкус затхлой мешковины. Думал о том, что напрасно проделал такой длинный путь. Валю он сегодня не увидит, и брак у них какой-то не настоящий, но все впереди — вот кончится война, и все хорошее придет. Он доел крупу, сунул сухари и махорку в карман, написал на клочке бумаги: «Жив. Не беспокойся. Пожалуйста, мне ничего не оставляй. Ешь больше. Не забывай, что ты не одна…»

Обратно идти было труднее. Теперь он не ожидал никакой встречи.

Роман решил поехать за город. Мысль о картошке не давала ему покоя. Рассказ стармеха о его поездке не выходил из головы. Картошка!

Он собрал ненужную одежду и обувь. Узнав, что Сергеев собирается ехать, капитан Зарубин попросил взять с собою сына. Сам Зарубин ехать не мог. Сильно опухли ноги. Роман колебался. Мальчишка был обузой. Но больному товарищу отказывать не хотелось.

На Финляндский вокзал Сергеев пришел к условленному сроку.

Мальчик уже ждал его. Худой, большеглазый подросток с тощим рюкзаком за плечами.

— Вячеслав, — представился он, протягивая синеватую, как куриная лапка, руку. Глаза у него были усталые и грустные, Роман разыскал эвакопункт и штурмана с «Пятилетки».

— Видите, что делается? — сказал он, показывая на толпу, осаждавшую начальника пункта. — Вам куда? Ну, понятно. Пойдемте.

Через служебный выход вывел их на перрон к стоящему там поезду. В переполненном людьми вагоне дышалось трудно. Они остались в тамбуре. Скоро паровоз загудел. Поезд тронулся. Ехали молча. Мальчик попался неразговорчивый. Часа через два вышли на маленькой станции.

— Пойдем, — сказал Роман. — Это здесь.

До деревни они добрались быстро, но когда вышли на главную улицу, у Романа упало сердце. Дома неприветливо смотрели заколоченными окнами. Нигде ни дымка, ни живой души.

— Кажется, напрасно мы с тобой сюда… — сказал Роман и тут же увидел женщину в черном городском пальто, закутанную в платок. Она вышла из-за угла.

— Эй, гражданочка, погоди минутку, — обрадовавшись, закричал Роман.

Женщина оглянулась, остановилась.

— Скажите, здесь вообще живут люди? — спросил Роман. — А то, похоже, все дома нежилые.

— Живут. Мало, — коротко ответила женщина.

— Говорили, здесь можно вещи на картошку обменять. Можно?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Нет. Тут Прохоровы уезжали, так кое-что из одежды наменяли, а так — нет. Пойдемте ко мне, кипятком хоть вас напою. Закоченели, поди? Ваш? — она посмотрела на мальчишку.

— Приятеля. Тоже за картошкой.

Они вошли в дом. Пахнуло кислым овечьим запахом.

— Посидите, я быстренько.

Хозяйка ушла, и Вячеслав спросил:

— Роман Николаевич, значит, без картошки будем?

— Наверное, брат. Что же поделаешь? Обидно, конечно, в такую даль тащились.

Женщина вернулась с миской и чайником. В миске лежали четыре картофелины.

— Вот, кушайте, пейте. Только сахара нет.

Вячеслав осторожно взял холодную картофелину, разломил надвое и, как была в кожуре, принялся жадно есть. Женщина печально стояла в углу, наблюдая, как они едят.

— Ну, спасибо, — сказал Роман, собирая на ладонь крошки. — Спасибо. Пойдем мы.

Они встали, оделись, вскинули на плечи рюкзаки. Женщина заметалась:

— Как же так? С пустыми руками обратно. Там же ждут вас. Нехорошо. Ах, как нехорошо. Подождите.

Она выбежала за дверь и снова появилась, держа в руках огромную покрытую землей брюкву.

— Вот, возьмите. Берите.

Вячеслав жадно посмотрел на брюкву, потом на Романа, но ничего не сказал.

Роман развязал свой рюкзак, предложил:

— Выбирайте, хозяйка, что вам нужно.

— Не надо, — устало сказала женщина. — Ничего мне не надо.

Брюква была холодная как лед, видно мороженая.

— Прощайте, — сказал Роман, — добрая у вас душа.

Они вышли на дорогу. Роман пытался остановить несколько грузовиков. Редкие машины неслись мимо, не сбавляя скорости.

— Не возьмут. Военное время, — сокрушенно сказал Роман. — Может быть, на железной дороге повезет?

Короткий день подходил к концу.

На станции их встретил железнодорожник в полушубке и с винтовкой в руках.

— Чего надо? — грубо спросил он, подозрительно оглядывая Романа.

— В Ленинград хотели попасть. За картошкой приезжали.

— Эшелон ушел. Больше, наверное, совсем не будет.

— Не будет?! — испуганно воскликнул Роман. — Что же нам делать?

— Не знаю, что вам делать. Идите пешком.

Роман огляделся вокруг. На отдаленном пути пускал пар одинокий паровоз да стояло несколько вагонов с неосвещенными окнами.

— Пошли, — решительно сказал Роман. — Пошли.

— Дойдем мы? — спросил Вячеслав.

— Попробуем. Может быть, на какой-нибудь станции оказия подвернется.

Они пошли по железнодорожному пути. Кругом лежала унылая снежная пустыня. Кое-где торчали голые черные ветлы. По шпалам идти было неудобно, но свернуть в снег значило провалиться в него по пояс. Роман ругал себя за то, что так легкомысленно послушался механика, поехал в такую даль. Наступали сумерки. Идти стало труднее. Они уже шли часа два. Роман посмотрел на мальчика. Тот с трудом переставлял ноги.

— Ну как ты, Вяча? — спросил Роман, останавливаясь. — Отдохнем немного?

— Отдохнем, — еле слышно ответил мальчик, садясь на рельс.

Сзади послышался далекий гудок паровоза.

— Поезд идет! — радостно закричал Вячеслав, но тут же испуганно добавил: — Не возьмет он нас, не увидит.

Роман прислушался. Где-то действительно гудел паровоз. Скоро в серой мгле появились два синих глаза. Шел поезд.

«Не остановится. Надо задержать», — подумал Роман.

— Сойди-ка с рельс, парень.

Вячеслав отошел, по колено провалился в снег. Роман остался на шпалах. Он выдернул из кармана «кряку» — электрический фонарик с динамкой.

Поезд приближался. Роман размахивал фонарем. В голову пришла нелепая мысль — машинист может быть пьян и тогда не заметит его. Но уйти с пути он не мог. Это была последняя надежда. Им не дойти до Ленинграда, нет… Зачем он послушался механика?

Поезд уже громыхал совсем близко, и тогда Роман услышал пронзительный крик Вячеслава:

— Стой! Стой!

Паровоз угрожающе загудел, но Роман не двинулся с места. Куда ему прыгнуть, когда не хватит воли стоять так? Паровоз еще раз дал гудок, теперь уже совсем близко, и начал замедлять ход. Он остановился в нескольких метрах от Романа. Выскочил чумазый машинист. Подбежав к Роману, он начал неистово ругаться, замахиваясь на него гаечным ключом.

— Ты что, спятил? Поезд остановил! Да я тебя в трибунал отдам. Дать тебе по башке, тогда будешь знать…

Роман молчал. Только что пережитое все еще держало его.

— Ну чего молчишь? — закричал машинист.

— Погоди, браток, не ругайся, — наконец сказал Роман. — Ты уж прости. Попали в такое положение. Никак выбраться не можем. Подвези до Ленинграда. Будь друг. Не дойдем мы пешком.

Машинист, совсем молодой парень, напуская на себя солидность, посмотрев на Романа, строго сказал:

— Много вас тут таких, если каждый будет поезд останавливать… Ладно, садитесь быстрее в первый вагон.

Роман и мальчик, подпрыгивая на шпалах, вскочили на подножку первого вагона. Машинист влез в вагон за ними.

— Эй, Карасев! — крикнул он кому-то в темноту. — Пойди сюда!

Подошел пожилой красноармеец.

— Вот этих граждан сдашь в Ленинграде в комендатуру. Для проверки. Понял? Поезд остановили.

— Понял. Сдам.

Машинист соскочил на снег. Через минуту паровоз загудел. Поезд тронулся.

— Зачем вы поезд остановили? — спросил красноармеец.

Роман объяснил.

— Ладно, идите в тот конец. Сидите там. Выходить не разрешаю.

— Уф! — облегченно вздохнул Роман, когда они уселись на желтую облезлую скамейку. — Повезло нам. А то бы шли мы с тобой три дня.

В вагоне было темно. Только в переднем купе, попыхивая махорочными самокрутками, сидели красноармейцы. Они вполголоса о чем-то говорили. Роман прислушался.

— …на фронте, сообщают, тихо. Немец измором решил взять. Ну, думаю, наши что-нибудь придумают. Не дадут ему Ленинград. Хотели зимой войти, теперь на весну перенесли…

Глаза слипались. Роман, укачиваемый тряским вагоном, быстро заснул. В Ленинград они приехали утром. В комендатуре их держали недолго. На вокзале попрощался с Вячеславом.

— Расскажи отцу, что съездили неудачно, почему задержались. И потом…

Он вытащил из своего рюкзака брюкву, открыл складной нож. Вячеслав неподвижно смотрел на блестящее лезвие. Роман вздохнул, отложил нож в сторону, протянул ему брюкву.

— На вот, передай ему от меня. Пусть поправляется. Прощай.

— Спасибо, — чуть слышно сказал Вячеслав. — Самим-то ведь тоже надо?

А глаза его говорили другое: «Только не передумай, только оставь мне эту брюкву, ее не стоит делить. Ведь она маленькая».

— Бери, раз дают. Знаешь пословицу: бьют — беги, дают — бери. Вот и бери. Прощай.

Роман пожал руку мальчику и побрел на Мойку.

В комнате было пусто и, как всегда, нетоплено. На столе лежала записка.

«Ваша жена заболела. У нее тиф. Нина — медсестра».

Роман тяжело опустился на стул. Он сидел так, не двигаясь, ни о чем не думая. Тяжелая усталость навалилась на него.

Валя болела больше месяца. Когда наконец Роман увидел жену дома, она была еще очень слаба. Худая, с повязанной платком остриженной головой.

Валя подошла к зеркалу, поправила платок, глаза ее сделались печальными.

— Страшная я, да?

— Не думай об этом, Валюша. Ты для меня всегда самая красивая.

Солнце начинало пригревать. С крыш со звоном падали сосульки, капала вода от растаявшего снега. Под водосточными трубами образовались лужицы, от них ползли веселые ручейки, упорно пробираясь к спускам канализации. Начиналась весна.

10

На Морском канале образовались черные извилистые трещины. Стало опасно переходить с острова на городскую сторону. Лед пожелтел, сделался грязным и пористым. Подул холодный восточный ветер. Он завывал несколько суток. По ночам было слышно, как ломается лед. У бортов он шуршал, торошился, двигался. Утром Роман вышел на палубу и обрадовался. От Невы плыли отдельные льдины. Их выносило в залив. Канал очистился.

— Можно в плавание, — сказал стармех, когда команда, как обычно, собралась в кают-компании. Их по-прежнему было шестеро. Седьмого, вместо умершего Якименко, так и не прислали. Команде стали выдавать дополнительный паек. Зиму пережили.

— Никуда мы не пойдем. Зря старались, — сказал боцман, скручивая козью ножку.

— А ты откуда знаешь? Тоже мне пророк, — наскочил на него Засекин. — Судно готово.

О плаваньи теперь говорить не любили. Все понимали, что «Айвар» никуда не пойдет. В Финском заливе все еще хозяйничали немцы. В порт не подвезли ни крошки угля. Какое уж тут плавание!

В начале апреля Романа и стармеха вызвали в пароходство. В кабинете у начальника сидел усатый, очень худой флотский командир и что-то горячо доказывал, прикладывая руку к сердцу. Когда капитан с механиком вошли, он замолчал.

— Хотим послать вас в рейс, — не дожидаясь, пока они сядут, сказал начальник. Он выжидающе посмотрел на Романа.

— Я вас слушаю, — сказал Роман.

— Надо перевезти грузы из порта на военные корабли и тут еще недалеко, в пределах города. Вы сможете?

— Сможем. А уголь?

— В этом все дело. Угля для ваших рейсов нет.

— Тогда как же?

— Мы хотели предложить топить котлы дровами…

Механик протестующе поднял руку.

— У нас топки приспособлены для угля. Да в наших котлах дрова будут гореть как порох. Поднимешь пар, дашь ход, и он сядет. Что тогда?

— Значит, нельзя? — вмешался в разговор военный.

Механик сердито сказал:

— Все можно. Только…

— Что?

— Где дрова?

— Это уж второй вопрос, — усмехнулся начальник. — Важно, что можно. А дрова… Дрова… Я дам разрешение на разборку поврежденного снарядами склада. У вас на острове. Правда, там дерева не хватит, нужного количества не наберете, ну, древесину на Неве ловить можно. Ее сейчас плывет много.

Роман спросил:

— О каком складе вы говорите? Тот, что напротив причала?

— Да, о том.

— Прекрасно. Это рядом с судном. Кто будет ломать?

— Вам самим придется. Знаете ведь, рабочих в порту нет.

— Нас всего шесть человек…

— Ничего, Роман Николаевич, — вдруг сказал механик, — как-нибудь. Уж если мы с вами зимой сумели кое-что сделать, то и тут не опозоримся. Хоть наш «Айвар» пользу принесет, а там, смотришь, и уголь подвезут, будем в Ораниенбаум ходить…

— Дней за десять соберете дрова? — спросил военный. — Срочно надо.

— Думаю, что соберем.

— Тогда начинайте, — сказал начальник, поднимаясь. — Вот вам распоряжение охране, чтобы не чинила препятствий к разборке склада. Когда будете готовы — сообщите.

Возвращались на судно оживленные, озабоченные, полные планов. Стармех, размахивая руками, говорил:

— Трудновато, конечно. Кое-что с топками придется сделать. Маленько переоборудовать. Но дров надо будет уйму. Порох! Ну, ничего, ничего. Все сделаем.

Пришли на пароход и объявили:

— Идем в рейс.

Люди недоверчиво молчали. Роман рассказал о предложении начальника пароходства.

— Не набрать нам столько дров, — усмехнулся Засекин. — Ведь десятки кубометров надо.

— Наберем, раз надо, — безапелляционно заявил Рюха. — Склад рядом. Потом на Неву шлюпочку пошлем. Оттуда большие бревна плывут. Я вот сегодня для камелька одно поймал.

— Простое дело. На реке долго на дровах плавали, — сказал боцман. — Ничего удивительного.

Решено было на время подготовки к рейсу всю «верховную власть» передать стармеху. Роман превратился в послушную рабочую силу. Его время еще не настало. На следующий день Роман и Засекин, вооруженные баграми и хорошим крепким концом, выехали на шлюпке ловить дрова. Остальные разбирали склад, носили дрова на судно. Так распорядился стармех.

По Неве плыли обломки, бревна, почерневшие от воды доски, наверное остатки разбомбленных немцами эстакад и причалов. На шлюпке поднялись к мосту. Засекин зацепил багром бревно, Роман закрепил его концом к шлюпке. Вода в реке была ледяная, руки коченели.

— Ну, здорово мы, Роман Николаевич, — сказал Засекин, когда за кормой уже образовался солидный плот из бревен. — Тут кубометров десять будет. Интересно, сколько они натаскали? Поехали.

Течение медленно несло шлюпку в канал. Толстые, пропитавшиеся влагой, тяжелые бревна тормозили ход. Роман и Засекин почти не гребли. Отдыхали, дули на замерзшие руки. На «Айваре» вооружили стрелу и вручную, по одному, поднимали бревна на палубу. К концу дня все выбились из сил, но на втором люке лежала куча бревен. В кают-компании пылал камелек. Было жарко. Возбужденные люди шутили.

— Если так будем работать и дальше, наберем топлива до самого Лондона, — довольно говорил стармех.

— Что, Роман Николаевич, кубометров пятнадцать собрали? — спросил Рюха.

— Да ты что, здоровый или больной? Мы одни с капитаном больше десяти привезли, — возмутился Засекин.

— Пилить ведь еще будем…

— Ну, пилить, наверное, на двухметровку? Как, Ростислав Владимирович?

— Короче не требуется.

— На заводском дворе я видел — колосниковая решетка валяется, видно никому не нужная. Специально под дровяное отопление. Притащить ее на борт?

— Я думаю, мы быстро соберем…

На следующий день появилась усталость. С таким напряжением люди работать не могли. Они не рассчитали свои силы. Работа пошла значительно медленнее. Меняли рабочие места, по очереди ловили бревна со шлюпки, разбирали склад, но от такого перемещения легче не становилось. Все сделалось трудным. Поднять полено, донести его до судна, застропить, подняться по трапу. Люди измучились, еле переставляли ноги, работали вяло. Стармех последним кончал работу, приходил в кают-компанию и долго отлеживался на диване. Роман тоже чувствовал, что пройдет еще день-другой и он свалится. От беспрерывной работы с древесиной руки были в занозах, распухли, больно саднили.

— Ростислав Владимирович, — отозвав в сторону стармеха, сказал Роман, — давайте поднимать пары. Дров хватит. Невмоготу. Посмотрите на людей. Надо сделать передышку.

— Видите, я сам еле живой. Дров хватит на два рейса, а нам их три или четыре делать. Как быть?

— Сделаем два, а потом снова на заготовки…

— Нет, лучше уж сразу отмучиться. Сейчас у нас все приспособлено, налажено, привычка… Немного еще осталось.

— Ладно, вы правы, — согласился Роман.

Кочегар Рюха занозил себе руку. Он трехэтажно выматерился, швырнул полено на палубу.

— Довольно… Не буду больше. Сколько можно мучить людей? Хватит.

На его слова никто не обратил внимания. Продолжали молча работать. Кочегар пососал палец, как-то жалобно крякнул, поднял свое полено, понес на люк.

Только через три дня на «Айваре» прекратили собирать топливо и начали пилить дрова. Их складывали в угольный бункер.

А спустя неделю, в перерыв, стармех объявил:

— Ночью будем огни закладывать, ребята. Шабаш. Пока все. Готовьтесь, Роман Николаевич. Давайте распределим «армию». Мне в машину надо трех человек. Вам остается один. Достаточно?

— Если больше нет, достаточно, — подумав, ответил Роман. — Давайте мне боцмана.

— Теперь так. Пар дадим только на главную машину и рулевую. На брашпиль и кормовую лебедку открывать не будем. Полного хода не ждите. В лучшем случае — средний. Но хорошо, если обойдетесь малым. Во время погрузки пар закроем. Сколько времени потребуется на переход — туда, к кораблям, и снова под погрузку?

— Малым ходом?

— Да.

— Часа два-три, я думаю.

— На такое время пара хватит. Потом снова придется поднимать. На стоянке. Ну, так… Все ясно? Дубов, Засекин, Калиновский — ко мне в машину. До ноля — отдыхать.

Близилось время, когда «Айвар» начнет двигаться. Немцы не прекращали обстреливать порт, но на это давно не обращали внимания. Перестали ходить в убежище, несмотря на приказ капитана. Да и он сам не выполнял его.

Роман сообщил начальнику пароходства, что «Айвар» завтра подойдет к причалу.

— Отлично. Пришлем краснофлотцев на погрузку, — обрадованно проговорил начальник. — Это очень важно. Очень… Мы и так запоздали.

Ночью в топки заложили огни, а утром из трубы «Айвара» уже поднимался пока еще жиденький черный дым. Команда повеселела, чувствовалось приподнятое настроение.

Больше всех волновался стармех. Он ходил по всему судну, проверял клапана и сальники — нет ли утечки пара. Кое-где парило. Ростислав Владимирович чертыхался, подкручивал, подвинчивал, менял прокладки. Наконец он осмотрел все, проверил рулевую и сказал капитану:

— Ну, Роман Николаевич, как говорят, с богом. Я иду в машину.

На палубе остались Роман и боцман. Два человека! Все-таки «Айвар» был не катером, а пароходом. Он поднимал около восьмисот тонн груза. Надо отдать и принять швартовые, стоять на руле, управлять машиной. Но капитан уже обдумал, как он должен действовать. Он все учел: и течение в канале, и легкий отжимной ветер. Свой план он объяснил боцману.

— Сначала ты отдашь носовой конец. Потом, как сумеешь, быстро на корму — отдашь кормовой и беги на руль. А я пока на мостике управлюсь. Сумеешь конец один выбрать?

— Постараюсь.

— Главное — кормовой на палубу вытащить, чтобы не попал под винт. Он короткий, дуплинем заведен. А носовой… Если тяжело будет, черт с ним, трави в воду.

— Все ясно, Роман Николаевич. Вы свистните, когда отдавать носовой.

Роман поднялся на мостик. Не наломать бы дров! Ему впервые приходилось отходить от причала при таких обстоятельствах. Он переложил руль «право» и махнул рукой боцману.

— Отдавай!

Нос начало отжимать от причала. Боцман ушел на корму и копался с концом. Наконец он поднял вверх скрещенные над головой руки. Знак означал: «За кормой чисто!»

Роман с опаской переставил ручку телеграфа на «малый вперед» и подбежал к штурвалу. Он услышал, как заплюхал под кормой винт. Нос сильнее покатился вправо. На мостик пришел боцман, стал на руль.

— Идем, Роман Николаевич! Прямо удивительно.

Судно вышло в Неву. Развернулось и пошло обратно в канал. Наверное, со стороны оно ничем не отличалось от настоящего парохода, солидно идущего по каналу малым ходом, как это и полагается.

«Айвар» прошел так с полчаса, как вдруг Роман увидел, скорее почувствовал, что ход, и без того малый, совсем уменьшился. Вдалеке уже виднелся склад, к которому должен ошвартоваться «Айвар». Сделать поворот, подойти к стенке носом было несложным делом, если бы капитан имел возможность маневрировать. А тут винт почти не крутился. «Айвар» повернул и как-то боком потащился к причалу. Винт вращался все медленнее и медленнее, и капитан со страхом заметил, что судно уже не двигается вперед, его сносит ветром.

— Слушает руля? — крикнул он боцману.

— Слушает пока, но плохо.

До причала оставалось каких-нибудь сто метров, когда остановилась машина. На мостике стало тихо.

— Не слушает! — закричал боцман, и тотчас же раздался тревожный свисток из переговорной трубки.

Роман приложил ухо к раструбу.

— Пар сел! Упустили! Дрова очень сырые! — услышал он отчаянный голос стармеха. — Немного придется подождать. Минут с десяток. Сможете?

Роман огляделся вокруг. Причал недалеко, но ветер дует с берега и места для дрейфа достаточно.

— Отдадим як… — сказал Роман, но тут же вспомнил, что на брашпиль пара не будет. Он ответил механику: — Всего сто метров от причала. Ход нужен на несколько минут. Поднимайте пар скорее.

«Айвар» потихоньку дрейфовал на середину бассейна. Теперь опасным был не причал, а затопленная на середине бассейна шаланда. Ее нос и мачта зловеще торчали из воды. На них сносило «Айвар». Достаточно прикоснуться бортом к острым, покореженным листам железа, как старый пароход получит пробоину и сам начнет тонуть.

Где-то в стороне грохнул орудийный выстрел. Над головой отвратительно заныло, и позади затонувшей шаланды поднялся столб воды.

«Неужели по нам? — мелькнуло у Романа, но раздумывать уже не было времени. За первым снарядом упал второй, затем третий. — Фашистские морды! Заметили движение в порту. По нам лупят…» Следующий снаряд разорвался в затонувшей шаланде. Полетели осколки, обломки дерева. Стоявшие на берегу люди исчезли.

Роман подбежал к телеграфу. Он несколько раз прозвонил «полный вперед». Телеграф молчал. Что же делать? Что же делать, черт возьми! Он еще раз злобно перебросил ручку телеграфа. Бесполезно! Ведь знают в машине, что начался обстрел, слышат. Молчат. Значит, еще пара недостаточно нагнали, чтобы двигаться. Бездействие угнетало. Если немцы пристреляются, тогда неизбежен конец. Они засыпят пароход снарядами. Почему-то он не думал о гибели людей и своей собственной. Было отчаянно жаль дров, которые горой громоздились на палубе. Пропадет все дерево, собранное с таким невероятным трудом!

Он повернулся к рулевому. Боцман вцепился в штурвал, рот у него неестественно перекосило, лицо побледнело. Капитан должен что-то сказать, подбодрить, успокоить, и Роман, как мог спокойнее, сказал:

— Не дрейфь. Обойдется.

Боцман ничего не ответил.

Роман набрал в легкие воздух и что было силы дунул в переговорную трубку. Из машины долго не отвечали. Когда капитан услышал голос стармеха, он крикнул:

— Немец обстреливает! Как пар?

— Знаем. Давайте ход!

Капитан с силой, так что отлетел медный ограничитель, опустил ручку телеграфа на «полный вперед». Внутри судна заворочались шатуны, зашлепал по воде винт. «Айвар» повернул носом на причал. Впереди упал снаряд. Романа обдало водой.

«Близко! Не дойдем…» — подумал Роман. Пароход не шел, а плелся, но все-таки он подходил к причалу.

На берегу снова появились краснофлотцы.

— Подавай! — кричали они.

— Иди, — сказал Роман боцману, вставая на руль.

Он видел, как боцман добрался до полубака и принялся раскручивать бросательный конец. Роман перебежал от штурвала к телеграфу, дал «ход назад». Машина не отработала. Снова сел пар. Нос «Айвара» не сильно ударился в деревянную обшивку причала. Конец приняли и закрепили. Обстрел внезапно прекратился. Что-то отвлекло гитлеровцев. В стороне Кронштадта началась канонада. Судно ошвартовали. Из машины вылезли стармех и Засекин. Мокрые от пота, перепачканные сажей, они тут же уселись на палубу. Оба тяжело дышали. Роман спустился с мостика. Старший механик виновато посмотрел на него.

— Упустили, Роман Николаевич. С непривычки. Ничего, наладим. Больше такого не повторится.

Роман увидел измученные глаза стармеха и понял его состояние.

— Все хорошо кончилось, Ростислав Владимирович.

— Знаете, как трудно было, Роман Николаевич? — быстро заговорил Засекин. — Бросай и бросай в топку, а они тяжелые, заразы, сырые. По двое брали… Не горят, а тлеют.

Из машины вышли Дубов и Рюха и тоже сели на палубу.

Краснофлотцы уже открывали трюма. Слышался стук сбрасываемых на палубу лючин, разговоры. Роман пошел к себе в каюту. Ему хотелось побыть одному. Вот, оказывается, как бывает.

Когда Роман плавал старпомом на «Онеге», судно подвергалось и бомбежкам, и пулеметным обстрелам. Становилось страшновато, но он всегда действовал. У него обострялось чувство «маневра», и Роман отлично вел судно, зная, куда повернуть руль, когда дать ход назад, как уклониться от бомб и поставить «Онегу» в наиболее безопасное положение.

Зимой, стоя у острова, он привык к ежедневным обстрелам, приучил себя не обращать на них внимания, если снаряды не рвались очень близко. И сегодня, на мостике, Роман испугался не обстрела, а своей полной беспомощности. Наверное, самое отвратительное чувство у капитана, когда он не знает, что ему делать. А может быть, он рано встал на мостик? Поторопился принять на себя командование, а вместе с ним ответственность? Капитан… Человек, которому доверены жизни людей и судно. Он должен стараться все предвидеть, все случайности. Да, именно предвидеть. Если он научится этому, то будет хорошим капитаном. Всегда знать, что делать, — вот в чем главное. Сегодня он получил хороший урок… И все же пароход грузится. Не напрасно они мерзли, голодали, таскали дрова, ремонтировали машину… С палубы уже слышались крики: «Вира!», «Майна!» и скрип оттяжек, на которых поднимали груз.

* * *

«Айвар» сделал пять рейсов. Полные тревоги и напряжения переходы от причала к причалу, к военным кораблям и обратно в порт. Было трудно поддерживать давление пара в котлах, но механик не обманул. Они приноровились. Скоро «Айвар» снова поставили на старое место, к острову, но держали в готовности. Прислали кое-кого из недостающих по штату людей. Теперь в кают-компании собиралось пятнадцать человек. Вспоминали зиму, подледный лов, первый рейс на дровах… Командование осталось довольно работой «Айвара» и вынесло экипажу благодарность. Ею очень гордились. В порт понемногу начали завозить уголь.

Появилась надежда, что в недалеком будущем на «Айваре» поднимут настоящий пар.

Неожиданно из Москвы пришло распоряжение — Сергееву срочно выехать в Архангельск. Романа с группой моряков посылали на действующие суда.

Начальник пароходства и Роман поехали в санитарный отдел флота, просили, чтобы Вале дали перевод в Архангельск.

Начальник госпиталя возражал, не хотел ее отпускать, но доводы были убедительными, и в конце концов он согласился.

Дома Роман коротко сказал жене:

— Собирайся, Валюха. Ты тоже едешь. Были сегодня у медицинского начальства. Командование учло состояние твоего здоровья после тифа, будущего сына и дало разрешение на перевод.