1

В конце 1954 года Сергеева вызвал к себе начальник кадров.

— Ну, Роман Николаевич, — весело сказал Кузанков, — срочно в Москву. Сегодня же пошлю вам замену. На самолет — и всего вам хорошего. Думаю, больше сюда не вернетесь.

В общем, в Заполярном пароходстве Роману работалось неплохо. После «Никеля» он плавал за границу на разных судах. Начальник пароходства приложил много усилий, чтобы в Москве утвердили новое назначение. Роман знал, как это было трудно. Он дружески распрощался с работниками управления.

В министерстве многое изменилось. Его принял новый министр.

— Что ж, Роман Николаевич, будем исправлять ошибки. Можем предложить вам пароходство или другое место. Надеюсь, за это время вы не потеряли боевого духа?

От пароходства Роман отказался, попросил судно в Ленинграде. Министр не стал его уговаривать.

— Хорошо. Я дам распоряжение в Невское пароходство. Поезжайте.

Когда Роман уже стоял на пороге, министр окликнул его:

— Минутку, Роман Николаевич, — сказал он, заглядывая в какой-то листок. — Мы назначим вас на «Киренск». На одном из заводов заканчивается постройка нового теплохода Невского пароходства. Самое крупное судно бассейна. Не возражаете? Уверен — останетесь довольны. Поезжайте в Ленинград, подберите себе команду и сами быстро на завод. Там уже нужен капитан.

2

В Ленинграде Роман пробыл два дня. Роясь в личных карточках резерва и отпускников, он наткнулся на фамилию Шамота. Шамот Соломон Иосифович! «Царь Соломон». Не раздумывая ни секунды, Роман записал его старшим механиком в судовую роль «Киренска». Потом отыскал еще нескольких человек, плававших с ним в разное время. Команда на «Киренск» должна прибыть через месяц после приезда туда капитана. Ему же надо отправляться немедленно.

В порт, где достраивался «Киренск», Роман приехал вечером. Он поселился в гостинице «Первомайская». Окно комнаты выходило на реку. Из него Роман видел противоположный берег, на котором, он знал, располагался завод. Но густые деревья, посаженные на бульваре, скрывали стапеля и причалы. Южная мягкая осень была в разгаре. Здесь все сияло и искрилось от лучей вечернего, но еще горячего солнца. Теплый ветер залетал в открытое окно, стучал кольцами занавесок. После сурового климата Мурманска Роман чувствовал себя в другом мире. Он отвык от юга. Капитан снял суконный китель, остался в одной рубашке. Было приятно не чувствовать на себе тяжести одежды.

Роман походил по комнате, полистал газету. Дела надо начинать завтра с утра. Сейчас поздно. Заводоуправление, наверное, закрыто, администрация разошлась. Что ж? Поужинать и лечь спать, чтобы утром быть свежим и работоспособным. Капитан вышел в коридор. Ресторан — на первом этаже. Но неожиданно для себя он переменил решение. Желание посмотреть на свое новое судно оказалось сильнее, чем разумные мысли об отдыхе.

Нетерпение владело им всю дорогу, пока он ехал в поезде. Он еще не представлял себе, каков «Киренск». Роман знал о нем очень немного. Знал, что теплоход поднимает около семнадцати тысяч тонн и строится по новейшим, современным чертежам. Для капитана таких сведений мало. Надо увидеть все самому, облазить каждый отсек, оценить архитектурные линии, проверить приборы, опробовать теплоход на ходу. Все это он сделает, а пока капитан взволнованно ожидал встречи с «Киренском». Каким оно будет, его новое судно? Поймут ли они друг друга, станут ли друзьями? Роман всегда испытывал такие чувства, когда приходил на новый корабль. Валя смеялась:

— Уж очень ты очеловечиваешь свои пароходы, Рома. Характер, повадки, внешность. Может быть, и настроение у них меняется?

Роман серьезно отвечал:

— Меняется. Оно зависит от того, как люди ухаживают за ними.

Она считает такой взгляд смешным, но он ничего не может поделать с собой. Моряк поймет его. Судно — как доброе или злое существо…

В его жизни было несколько случаев, когда положение казалось безвыходным, капитанское уменье исчерпанным, все меры принятыми… Но авария была почти неизбежна. Взять хотя бы случай на Темзе несколько лет назад. «Беломорск», на котором он плавал, несло на баржи, ошвартованные у берега. Капитан не мог дать ход из-за стоявших под кормой судов. Руль положили право на борт, но пароход неумолимо катился влево. Его подбивало течением. Сейчас он навалится на баржи… Треск, обломки, крики, валютные расходы.

Роман Николаевич ничего не мог предпринять. Он стоял, обхватив побелевшими руками планширь», и шептал, обращаясь к своему судну, как к живому:

— Иди же право. Десять метров право, и мы пройдем чисто. Право!

Чудо произошло. Внезапно движение влево прекратилось, на несколько секунд нос остановился, и судно медленно покатилось вправо. Мимо барж прошли в нескольких метрах. Роман вытер вспотевший лоб, одобрительно похлопал рукой телеграф.

— Молодец! Спасибо, выручил. Молодец!

Стоявшие на мостике не удивились, что капитан разговаривает с судном. «Чуду» легко находилось объяснение: подул ветер, ударил в высокую кормовую надстройку и отвалил нос вправо. Вот и все. Но такое объяснение хорошо для людей, лишенных фантазии, а капитан на «Беломорске» был романтиком.

— Что бы там ни говорили, у каждого судна есть душа, — шутил Роман.

Капитан переехал на другой берег в допотопном, просторном и устойчивом баркасе. Перевозчик, дед с сивыми хохлацкими усами, лениво перебирал веслами, направляя лодку против течения. Оно незаметно сносило ее к деревянному причальному плотику.

В бюро пропусков Роману не хотели оформлять пропуск, ссылаясь на позднее время, но, узнав, что он капитан «Киренска», выдали. В проходной Роман предъявил пропуск и спросил, где стоит теплоход. Охранник удивленно посмотрел на него.

— «Киренск» — то? Вон он, за литейным цехом, — с гордостью сказал он, показывая на красную крышу, за которой виднелся белый мостик судна и две треноги-мачты.

Роман прибавил шаг. То, что он увидел, превзошло все его ожидания.

«Киренск» стоял ошвартованный бортом к деревянному пирсу. Огромный, светло-серый корпус возвышался над ним многоэтажным зданием. Белые, обтекаемые, наклоненные назад надстройки и труба, скошенный форштевень придавали судну удивительную легкость и стремительность. Казалось, что «Киренск» рвется со швартовов вперед. Роман представил, как будет выглядеть теплоход в море, в полном грузу, когда высота борта значительно уменьшится. Он станет еще красивее. Капитан прошел по пирсу от носа до кормы. Под закругленным кормовым свесом виднелось мощное перо руля и прилив на ахтерштевне, рассчитанный на плавание во льдах. И корпус имеет ледовое подкрепление. Никакой шторм не страшен такому судну.

— Красавец, — вслух произнес Роман.

Именно о таком корабле мечтал капитан. Иногда они встречались ему в море, надменно проходили мимо и быстро исчезали за горизонтом.

Роман Николаевич взошел на палубу по дощатому, грубо сколоченному рабочему трапу. Повсюду, похожие на лианы, свисали и ползли воздушные резиновые шланги и кабели. Откуда-то из глубины доносились приглушенные очереди пневматического молотка.

Прежде всего Роман поднялся на закрытый ходовой мостик. Тут ему придется провести много беспокойных часов. Он сразу оценил простор мостика, большие широкие окна с вращающимися стеклоочистителями, отличную видимость вперед и с бортов. Электронавигационные приборы расположены удобно. Два локатора, эхолоты, электролаги, гирокомпас. Сложная система звуковой и световой сигнализации, начинающая автоматически действовать при возникновении пожара или поступлении воды. Дистанционное управление. Все блестело медяшкой, никелем, нержавеющими сплавами.

Роман подошел к еще мертвому телеграфу, взялся за удобные эбонитовые ручки. Они привычно прильнули к ладоням. Как будто капитан и теплоход обменялись первым рукопожатием. На мостике было чисто и прибрано. Монтаж приборов уже закончен. Осмотрев мостик, штурманскую и рулевую рубки, Роман прошел в капитанскую каюту. Ого! Целая квартира. Три комнаты и ванна. Помещения команды привели его в восторг. Для экипажа одноместные каюты, столовая, как модный ресторан, обставлена финской мебелью. Стулья и столы покрыты цветным пластиком. Отведено специальное место для киноустановки. Все просто, красиво. А какие кладовки для продуктов и материалов, какие рефрижераторы! Туда можно уложить целый магазин.

Чем дольше ходил Роман по судну, тем больше оно ему нравилось. Главное он узнает, когда оживет «Киренск», заработает машина, полетит из трубы синеватый газ, задрожит под ногами мостик и капитан даст первый ход. Тогда он познакомится с «характером» своего судна. Но это произойдет значительно позже. Пока на теплоходе еще кругом хаос. Повсюду валяются обрывки проводов, куски дерева, стоят банки с краской, ведра со шпаклевкой, тянутся провода электросварки.

Роман ушел с завода, когда совсем стемнело.

3

Начались напряженные дни. Как всегда, перед сдачей судна обнаружилось много всяких неполадок, недоделок, неудачного монтажа, Все надо было исправить и ничего не пропустить, чтобы потом, в море, не проклинать строителей. Роман, одетый в спецовку, больше походил на заводского рабочего, чем на капитана этого гигантского корабля, залезал во все дыры и щели. Ничто не укрывалось от его опытных глаз. Он безжалостно воевал с прорабами за каждый небрежно ввернутый шуруп, плохо покрашенную переборку, неплотно пригнанный иллюминатор. Он вносил изменения в чертежи, сам рисовал эскизы, появлялся в цехах, наблюдая за изготовлением деталей. По его вызову приехал старший механик. Он был совершенно необходим: в машине заканчивали работы.

С Шамотом Роман не виделся со времен «Гурзуфа». «Царь Соломон» поседел, постарел, но выглядел бодрым и свежим, хотя ему давно перевалило за шестьдесят.

— Ну, снова вместе, Роман Николаевич, — приветствовал механик капитана, пожимая ему руку. — Я очень рад. А судно-то какое! Восторг! Делать на нем будет нечего. Курорт…

Роман кивнул. Действительно, на «Киренске» легко плавать, не то что тогда на «Гурзуфе».

— Кофе еще пьете, Соломон Иосифович? Кофейник взяли? — спросил, улыбаясь, Роман.

Шамот засмеялся.

— А то как же? Какое плавание без кофе. Угощу вас «сантосом».

Пришел день ходовых испытаний. С раннего утра на заводе чувствовалось необычное оживление. Волнуются строители, волнуется сдаточная команда. От теплохода отсоединяются шланги и провода. Заводской капитан давно на мостике, проверяет телеграфы и сигнализацию. Матрос перекладывает руль с борта на борт.

Крутятся антенны локаторов. По всему судну раздаются звонки, хрюкают ревуны аварийной системы, репродукторы надрываются: «Проба, проба. Раз, два, пять, три, десять, один! Проба!» Работает машина. Дрожит корпус судна. Официантки из заводской столовой носят корзинки с закусками, термосы с обедами, бутылки с лимонадом. «Киренск» выходит на «ходовые». Надо кормить в течение нескольких суток много людей. Рабочих на судне целая армия. На каждый механизм по нескольку человек. Неполадки должны быть устранены на месте.

Появляется главный строитель. Он высокий, седой, невозмутимый. Но по тому, как он отрывисто разговаривает с прорабами, как блестят у него глаза, видно, что и он волнуется.

— Ну, Роман Николаевич, пошли? — говорит главный строитель, увидев капитана. — Как говорится: три фута под килем.

Они поднимаются на мостик. Дует свежий ветер и рябит реку. В море, наверное, качнет. Небо покрыто облаками. Накрапывает теплый дождь. От завода до выхода в море восемнадцать миль.

Роман еще не подписал приемочных актов, он не «хозяин» судна, но тоже волнуется. Почему-то отход задерживается. К главному строителю подбегает «машинный» прораб и что-то тихо говорит ему. Лицо у главного делается сердитым. Он недовольно машет рукой. На мостик приходит Шамот. Механик в коричневом английском комбинезоне, вытирает руки белой, как пена, обстрижкой.

— У масляного насоса прокладку пробило, — докладывает он Роману. — Сейчас заменят. Минут двадцать еще.

Неожиданно раздается низкий, бархатный, мощный звук. Это голос «Киреиска». Рабочие пробуют тифон. Роман доволен. У такого судна должен быть музыкальный «голос». Было бы смешно, если бы на нем стоял писклявый тифончик, какой когда-то был у «Айвара». А тут «за один гудок работать можно», как шутят обычно моряки.

Судовая команда «Киренска» дублирует заводскую. Все на своих местах. Они еще ничего не делают и не имеют права вмешиваться в работу сдатчиков, они только смотрят, но пройдет несколько дней, и им самим придется управлять всей этой сложной техникой. Помощи ждать неоткуда. Вот почему моряки так внимательно наблюдают за механизмами, которые они будут обслуживать.

К Роману подходит его старпом, молодой, одетый в хорошо сшитую форму Виктор Семенович Ракитин. Капитан еще плохо знает Ракитина. Его рекомендовали в отделе кадров как серьезного, знающего штурмана. Очень уж молод… Но Роману нравится парень. У него хорошая морская хватка и веселый нрав. За короткий срок он поладил с людьми. А это важно!

Старпом не может скрыть восхищения.

— Роман Николаевич, какой теплоход! Никак не думал, что мне придется на нем плавать.

Роман Николаевич согласен с ним, но говорит:

— Подождем хвалить. Как еще покажет себя в море.

Раздается команда: «Убрать трапы! На концах стоять!» Наконец-то! Заводской капитан подходит к телеграфу. Не оборачиваясь к рулевому, говорит:

— Лево немного! Отдать все концы!

Проходит минута напряженного молчания. С бака и кормы репродукторы сообщают: «Чисто!» Ручка телеграфа останавливается на делении «малый вперед». Первый ход! Судно вздрагивает, из трубы вылетают голубые кольца газа, «Киренск» медленно отваливает от причала.

Уже третий день проходят испытания. В море штормит. Высокие волны поднимаются вокруг теплохода. Ветер срывает гребешки, но «Киренск» идет, как по тихой воде. Отработала машина на разных режимах, «проутюжена» мерная миля, экономическая скорость семнадцать узлов — на одну десятую больше, чем предполагалось; отгрохотали отданные якоря, проверены все системы и приборы. Показатели везде высокие. Все работает отлично. Улыбается главный строитель.

— Как, Роман Николаевич?

Кое-где появляются веселые лица рабочих, уже сдавших свои «узлы». Хватили по стопке «сдаточного» спирта. Сдача судна… Настоящий праздник. Более года стоял он на стапелях, более года сотни людей жили, волновались, работали для него, и вот теперь их детище уходит с завода навсегда. Оперившийся орел покидает свое гнездо. Радостно и немного грустно. Правда, грустить долго нельзя. На стапелях уже заложен другой корпус, еще более мощный, еще более современный и красивый. Счастливого плавания, «Киренск»! Твое здоровье!

— Ну как, Роман Николаевич?

— Отлично, Олег Федорович.

— Еще суточки походим — и к дому? Серьезных замечаний, кажется, нет. Постоит на заводе денька три-четыре, выполним все ваши пожелания, и владейте. Сигар мне привезете с Кубы. Как премию за хорошую работу. Не забудете?

Далеко впереди виднеется белая точка.

— «Пассажир» топает с туристами, — говорит Роман Николаевич, опуская бинокль.

Судно быстро приближается. Вот оно уже на траверзе и можно прочесть название. «Дюнкерк». Идет под французским флагом. Видно, как пассажиры перешли на один борт, разглядывают «Киренск», машут платками, шляпами… Вахтенный офицер долго смотрит на теплоход в бинокль. На мостике «Дюнкерка» несколько человек. Показывают руками, о чем-то говорят. Суда расходятся на близком расстоянии.

— Хороший ходок, — говорит Роман.

Главный строитель хитро подмигивает:

— Может, погоняемся? Нам все равно куда идти. Туда или обратно. Принимайте командование.

— Сомневаюсь, что мы его догоним. «Пассажир» все же. Увидит, что мы замышляем, прибавит несколько оборотов и покажет кончик. Стоит ли конфузиться?

— Посмотрим. Он в годах, а мы новорожденные. Поворачивайте, давайте полный, самый полный ход. А я спущусь в машину. Попытка не пытка.

Заводской капитан уходит покурить в рубку. Роман Николаевич командует рулевому:

— Лево на борт!

«Киренск» описывает плавную кривую и ложится на параллельный курс с «французом». Тот уже успел уйти вперед не меньше чем на полмили. Роман Николаевич дает «самый полный вперед». Палуба под ногами начинает вибрировать сильнее, выхлопы из трубы чаще.

Стрелка тахометра дрожит, переходит на деление 105, потом на 115. Это уже значительно выше нормальных оборотов.

Проходит полчаса. «Киренск» заметно нагоняет «француза». Сначала никто не обращает внимания на увеличение хода. Судно на испытаниях. Но скоро вся палуба заполняется людьми. Поняли, чего хотят на мостике. Все с интересом смотрят на «Дюнкерк». Роман подворачивает поближе к нему. На «Дюнкерке» тоже заметили намерение советского теплохода. Пассажиры что-то возбужденно кричат. Вот один из них бросается на мостик. Жестикулирует, показывает штурману на «Киренск». Наверное, просит прибавить ход. Видно, как забурлила вода под винтом у французского лайнера. Там тоже прибавили ход, но «Киренск» явно нагоняет. Азарт охватывает стоящих на палубе. Люди поднимают головы, смотрят на капитана.

— Давай, давай! Жми, «Киренск»! — кричат болельщики.

Роман Николаевич всем телом наваливается на планширь. Хочется толкнуть теплоход вперед.

Тахометр показывает 118! Наверное, главный строитель наблюдает за состязанием из машинного иллюминатора и выжимает из двигателей все. «Киренск» неуклонно, минута за минутой, выходит вперед.

Слышно, как на «Дюнкерке» от возбуждения ревут туристы. На «Киренске» стоит сплошной крик. Последние метры — и «Киренск» обгонит «француза».

— Давай вперед! Готовь конец!

Матрос бежит на корму, разворачивает манильский швартов. Теперь уже нет сомнений, что «Киренск» идет быстрее. Туристы неистовствуют. Вахтенный штурман на «Дюнкерке» демонстративно отворачивается. Человек не любит, когда его обгоняют.

А тут еще шутники показывают с кормы «Киренска» конец манильского троса. Не очень учтиво, конечно.

Проходит еще минут сорок. «Француз» остался позади. На «Киренске» снова сбавляют обороты до нормальных. Роман передает командование заводскому капитану. Чудо что за судно! Возвращается из машины главный строитель. Он в одной рубашке, совершенно промокшей от пота.

— Жарко! А вы сомневались… Здорово? — тяжело дыша, говорит он капитану. — В море так не ходите, Роман Николаевич. Не надо перенапрягать двигатели, хватит вам хода. Это можно позволить себе на испытаниях, но если прижмет когда-нибудь, помните — у «Киренска» большой запас скорости.

— Сколько же вы дали?

— Я считаю, миль восемнадцать.

5

С тех пор как капитан Сергеев подписал приемочный акт и принял командование над «Киренском», прошло около пяти лет. За это время они сделали много рейсов, и ни разу «Киренск» не подвел капитана. Ни в шторм, ни в туман, ни во время сложных швартовок. Роман узнал цену своему теплоходу.

В отпуске он скучал по судну. Ему недоставало шума динамомашин, запахов свежей краски и горячего машинного масла, ветра, плеска воды у бортов — всего, к чему он привык за годы плаваний. Возвращаясь, он шел по причалу быстрым шагом, нетерпеливо ожидая, когда же покажется из-за склада нос «Киренска». Шел, как влюбленный на свидание. И теплоход ждал капитана. Он приветствовал его коротким гудком, когда тот после долгого отсутствия поднимался на борт. Такой порядок завел старпом, зная, что это доставит удовольствие Роману.

Сейчас, сверкая ходовыми огнями, «Киренск» подходил к Гибралтарскому проливу.

Роман Николаевич по внутреннему трапу поднялся в штурманскую. В рубке было темно, только круглое пятно света от привернутой к переборке, похожей на паука лампы падало на карту. Капитан посмотрел на часы, циркулем измерил расстояние и прошел в рулевую. Матрос изредка нажимал на рулевые кнопки, и тогда раздавалось тихое гудение соединившихся контактов где-то в глубине колонки, да щелкали при своем движении репиторы гирокомпаса. Увидев капитана, матрос выпрямился.

Роман толкнул наружную дверь. В лицо пахнуло холодным ветром. В правом крыле он заметил светящуюся точку папиросы старпома.

— Ну что, Виктор Семеныч? Гибралтар не открылся еще?

— Пока нет.

Роман Николаевич взял из ящика бинокль, пошарил по горизонту. Кругом чернота, но маяк должен скоро открыться. Мерно и мощно стучали дизеля.

Капитан поднялся на верхний открытый мостик. Здесь ветер чувствовался сильнее. Если пройти от правого борта на левый сто раз, будет около полутора километров. Моцион ему рекомендовал врач. Во время таких прогулок есть время подумать о разном. На берегу ходить приходится мало. Как будто бы все хорошо… Вот только последнее время начало пошаливать сердце, запретили курить и пить. От вина он отказался легко, а вот курить так и не смог бросить. Как только выходит на мостик, рука тянется в карман за папиросами. В каюте и на берегу он почти не курит. Но надо собраться с силами и бросить совсем… И с Валей тоже не все ладно. Когда она приезжала к нему в Одессу, была хмурой и недовольной. Расплакавшись, говорила всякие обидные слова.

— Не могу я больше так жить. Хватит гоняться за тобой по портам. Два-три дня вместе — и снова месяцы разлуки. Нет семьи. Танька без тебя выросла. Ну, скажи, что ты дал ей, отец? Что? Ты думаешь больше о своем «Киренске» и команде, чем о нас…

Она долго не могла успокоиться. И говорила неправду. Он очень много думает о них. Но море есть море, и капитану нельзя сидеть на берегу. Она прекрасно знает об этом. Говорят, что у женщин в ее возрасте появляются раздражительность, повышенная нервозность… Раньше она никогда не была такой. Раньше, в молодости, она все понимала…

Наверное, и у него изменился характер, но ему это незаметно. А вот возраст он начал чувствовать. Быстрее утомляется, часто тянет полежать, волосы поседели… Уже не хочется сделать красивый маневр, так чтобы ахнули товарищи… Лучше обойтись без риска. Безопасность прежде всего. Зачем портить репутацию.

Так… Пятьдесят три раза прошел по мостику. Все-таки Валя его беспокоит… Сколько же они прожили вместе? Около двадцати лет. «Не замотайте серебряную свадьбу!» — смеялся Игорь.

Недавно они получили отдельную квартиру. Просторную, светлую, в новом доме. Валя так радовалась, приложила много сил, чтобы в комнатах было уютно… У них очень хорошо… И Ленинград стал таким красивым. Кварталы огромных домов, цветы на улицах…

Вроде бы все хорошо…

Высоко в черном небе проплыли два огонька — красный и зеленый. Далекой пчелой ровно гудел мотор. Летел пассажирский самолет. Через минуту звук затих, огни исчезли. Но Роман Николаевич уже не ощущал того спокойствия и безмятежности, которые владели им недавно… Вот так же где-то далеко рождался звук… Сначала он был еле слышен, потом нарастал, переходил в воющий рев, и десятки гитлеровских самолетов неслись на судно…

Только бы не было войны. А вчера иностранный военный самолет дважды облетел «Киренск». Пикировал, грозно проносился над самыми мачтами. Чего он хотел? Запугать? Тренировал экипаж к будущим боям? Мир неустойчив… Только бы не было войны… Мысли о ней приходят к нему часто. Он до сих пор не может забыть ее… Хотя времени прошло много…

Когда «Киренск» заходит в Ленинград, каждый раз на причале его встречает Танька. Ластится, целует: «Папуля, папуля…» Выросла незаметно. Недаром все мальчишки с «Киренска» стараются попасться ей на глаза, когда она приходит на судно. А «папуля» все еще считает ее ребенком. Взрослая, совсем взрослая. У девочки своя жизнь, наверное скоро выйдет замуж.

Дочь уже несколько раз настойчиво спрашивала его, нетерпеливо заглядывая в глаза:

— Как, папа, нравится он тебе? Нравится? Ну, говори же.

Что он может сказать? Важно, чтобы она была счастлива, и он отвечал:

— Кажется, парень хороший.

Роман, заложив руки за спину, ходил по мостику.

Справа по носу «Киренска» еле заметно блеснул огонь. Роман Николаевич остановился. Вспышки повторялись. Он начал считать.

— Раз, два, три… Маяк. Виктор Семенович, Гибралтар открылся.

— Вижу, — отозвался из темноты старпом. Все в порядке. Хорошо идет судно.

Капитан спустился к себе в каюту. На столе лежал розовый бланк радиограммы: «Примите меры к выходу в море 31. От этого зависит план пароходства».

Все еще продолжается система выталкивания судов в последний день месяца. Хоть в 23 часа, но выйти! Любой ценой. Тогда груз будет засчитан в прошедший месяц, а выйдешь в час ночи следующих суток — груз перейдет на будущий месяц. Нелепость. Формальность. Но так уж заведено. Нужно выходить — иначе начальство недовольно. Они вышли вовремя. 31 января. Взяли четырнадцать тысяч тонн руды. В порту торопились тоже. Грузили быстро. Смерзшаяся руда падала в трюмы. Стоял сильный мороз. Редкостный для этого южного порта. Теперь «Киренск» спускается к югу. Скоро станет тепло. А там и весна недалеко. Весной «Киренск» обязательно направят в Ленинград… Роман Николаевич посмотрел на фотографию, стоящую на столе. На ней молодая Валя улыбалась застенчиво и печально. «Ну чего ты такая грустная, Валюша? — мысленно обратился Роман Николаевич к жене. — Скоро «Киренск» придет домой. Еще месяца два. А там мы поедем в отпуск. Таньку не возьмем с собой. Ей с нами будет скучно. С тобой вдвоем…»

Раздался тихий свист. Роман протянул руку, выдернул блестящий свисток из переговорной, похожей на гофрированный шланг противогаза, трубы.

— Определились. Мы на курсе, — услышал капитан голос старпома.

— Отлично, — довольно отозвался капитан. — Так пока и пойдем.

…Пройдут Гибралтар и возьмут курс на Сан-Винцент. Оттуда он проложит дугу большого круга. По ней «Киренск» поплывет в Панаму.

Дуга большого круга… Она похожа на жизнь. Человек, как корабль, идет по ней, отклоняется, подправляет свой курс и снова выходит на нее, чтобы в конце концов достичь цели… Ну, ладно. Он еще успеет подремать часик до смены курса.

Капитан прилег на удобный поролоновый диван. Если бы не непрекращающееся тиканье приборов над столом, можно было подумать, что он лежит у себя дома. Небольшая качка почти не ощущалась. Судно шло плавно и спокойно. Так же спокойно было и на душе у Романа. Он верил своему кораблю.

Часы показывали девять вечера. Недавно закончился ужин. Капитан в подробностях знал, что делается сейчас на его судне.

В столовой крутят кинокартину, в машине, сверкающей сталью и слоновой костью, в чистом коричневом комбинезоне, несет вахту третий механик, на мостике — старпом. Он уже не зайдет в рубку. Настоящий моряк Виктор. Любит и знает службу. Ему несколько раз предлагали капитанство. Нет. Отказался. Не захотел расстаться с «Киренском».

Тикает счетчик лага. Неторопливо текут мысли. Разные суда. Тысячи пройденных миль… И люди, с которыми пришлось плавать.

Недели три назад пришла радиограмма от Игоря Микешина. Из Карибского моря… Плавает на хорошем судне.

Тик, тик, тик… Щелкает счетчик лага. Миля за милей остаются за кормой «Киренска». Роман лежит на диване. Спать не хочется. Глаза открыты. В руках незажженная сигарета…

…Недавно «Киренск» ходил на Кубу. В Гаване он встретился со своим бывшим старпомом с «Гурзуфа» Мельниковым. Они обнялись, как родные. Мельников плавал капитаном на теплоходе «Дивногорск». Он водил Романа Николаевича повсюду, хвастал: «Вы только посмотрите, что за красавец!» Теплоход был хорош. Небольшой, современный. Роман Николаевич похвалил судно, чем доставил Мельникову большое удовольствие. Потом они долго сидели на палубе в креслах под теплым звездным небом, пили крепкий кофе.

— Вы не устали еще от моря? — спросил Мельников, когда они, отодвинув чашки, закурили.

Роман Николаевич помолчал.

Он подумал о том, что могло бы заменить в его жизни море, моряков и суда, к которым он относился как к людям?..

— Нет, не устал.

— А жена, дочь, дом?

Это был трудный, наболевший вопрос. И сразу перед ним возникло Валино лицо.

Надо бы побыть с нею подольше дома… Но сейчас о переходе на берег не может быть и речи. Да и Валя не захочет, чтобы он ушел с любимой работы. Именно сейчас, когда наступила пора зрелости, когда он командует таким судном и чувствует себя сильным, опытным и спокойным.

Но если посчитать, она во всем права. Он почти не был дома. Сколько месяцев из двадцати лет он провел с женой? И когда он начинает вспоминать свою жизнь, в первую очередь в памяти встают пароходы, и уже вокруг них начинают нанизываться все события и случаи… Да и как может быть иначе?

Прошлым рейсом они грузились в Новороссийске. Там его навестил «роскошный» моряк. Огромная фуражка с золотой эмблемой, форменный пиджак и одна ослепительная золотая нашивка.

— Прошу разрешения!

Капитан обомлел.

— Петрович, ты ли это?

— Я, Роман Николаевич, я, — смущенно улыбаясь, сказал Петрович, не зная, куда положить фуражку.

Капитан усадил гостя. Теплым ветром прошлого) повеяло на обоих.

— А помните, Роман Николаевич, — смеялся: Петрович, — как я коком был? Помните? Вот умора. А Гешку помните?

Вопросы, вопросы… Им нет конца. Петрович рассказал, что кончил в Мурманске рыбную Мореходку и теперь вот первый год плавает третьим штурманом на рефрижераторе.

Гешка Сербиянов уже капитан. В пароходстве его хвалят. Командует маленьким судном. И Руднева он встречал, тот тоже ушел в дальнее плавание, а вот боцман не захотел покинуть «Никель», так на нем и остался. Вероника, после того как Романа пере вели в Ленинград, ушла с «Никеля». Вышла замуж за капитана траулера. Живет в Мурманске.

— Вероника… Вот девушка, — с каким-то благоговением произнес Петрович. — Была бы помоложе, я сам бы на ней женился. С закрытыми глазами.

Роман Николаевич долго не отпускал Зимина. Когда прощались, молодой штурман заглянул капитану в глаза:

— Роман Николаевич, я вас никогда не забуду…

Усыпляюще гудел вентилятор. Роман закрыл глаза.

«Киренск» давно миновал Гибралтар и теперь шел курсом на мыс Сан-Винцент. От него начинался Бискайский залив, но плавание в этом бурном и опасном районе океана не тревожило Романа Николаевича.

Температура воздуха повысилась. По-прежнему дул свежий ветер. Небо покрылось тяжелыми, свинцовыми тучами.

Днем барометр начал падать, а к ночи усилился зюйд-вест. Он быстро набирал силу. Сначала ветер засвистел в вантах и потом как-то очень быстро перешел в беспрерывный вой. Появилась крупная, частая волна. Она яростно била в левый борт «Киренска». Судно начало покачивать. Качалось оно плавно, почти не причиняя неудобств команде. Шторм не беспокоил никого. Пусть дует даже десять баллов, «Киренск» не потеряет хода. У него еще есть миля в запасе, которую «царь Соломон» вытащит из резерва, если того потребует обстановка.

Роман Николаевич поднялся на мостик. Вода в океане кипела, как в котле. Ветер с силой гнал ее к берегу. Капитан стоял, засунув руки в карманы теплого пальто, внимательно наблюдая за поведением судна. В душе он еще раз похвалил «Киренск» и подумал о том, что на таком судне ничто не страшно.

Ветер крепчал. Теплый, влажный, он яростно давил на «Киренск», стараясь прижать его, положить на воду… Волны помогали ветру. Нескончаемой чередой набегали они на судно, забрасывали гребни на палубу, разбивались о надстройку, поднимая облака водяной пыли.

— Разыгрался, — сказал вахтенный штурман, отряхивая капли воды с плаща. Он на минуту зашел в рулевую рубку. — Стоять на открытом мостике трудно.

Роман Николаевич сидел на маленьком кожаном диванчике. Недавно подправили курс, взяв несколько градусов на ветер, и капитан мог идти к себе в каюту, но почему-то не хотелось уходить. Он сидел молча. Ему было покойно и привычно здесь, на этом диване, среди негромко щелкающих репиторов, около рулевого, в теплой рубке, освещенной только разноцветными глазками приборов. Все успокаивало его, вызывало приятное желание подремать. Над головой монотонно гудел пропеллер вентилятора.

6

Он проснулся оттого, что почувствовал сильный удар в борт. «Киренск» резко накренился, полежал и медленно начал выпрямляться.

В рубку ворвался помощник и закричал:

— Здорово дало! Ну и зюйд-вест! Атлантика верна себе…

Судно выравнялось… Оно продолжало идти, слегка переваливаясь с борта на борт, так же плавно и спокойно, как прежде, но капитан вдруг ощутил какую-то неловкость, что-то мешало ему снова усесться на диван, задремать.

Роман подошел к передним окнам рубки, прижался лбом к стеклу. Белая шипящая пена катилась с бака по палубе. Как будто все было по-прежнему. Капитан старался сбросить охватившее его чувство неловкости. Но оно не проходило. Бинокль, висевший на длинном ремешке, вдруг качнулся, ударился о переборку и замер так на несколько секунд. И тотчас же капитан понял, что встревожило его. «Киренск» значительно дольше, чем обычно, лежал на правом борту.

Роман подошел к кренометру, привернутому над входом в штурманскую рубку. Тяжелый маятник указывал малейший крен судна.

Так. На левый борт — семь градусов. Указатель пошел обратно. На правый — пять, семь, десять… Левый — семь, правый — десять… Значит, теплоход получил крен на правый борт? Отчего? Раньше его не было. Наверное, механики неравномерно берут топливо или воду из междудонных цистерн. Надо выяснить. Роман снял телефонную трубку. Через несколько секунд он услышал, как далеко внизу стучат дизеля, и глухой голос механика ответил:

— Машина слушает!

— Замерьте топливные и машинные водяные танки. Мне кажется, что вы неравномерно берете из них, поэтому теплоход получил крен на правый борт.

— Есть. Сейчас замерю и доложу.

Шум моторов прекратился. Механик положил трубку. Роман Николаевич еще раз взглянул на кренометр. Сомнений не было. Судно имеет крен на правый борт. Капитан открыл дверь на мостик, окликнул вахтенного помощника.

— Юрий Степанович, вызовите матроса, пусть замерит воду в балластных цистернах. Немедленно.

Штурман свистком вызвал матроса. Стрелки на часах показывали половину четвертого. Начинался рассвет. Зазвонил телефон. Из машины сообщили, что топливо и вода на обоих бортах в равных количествах. Крен не из-за этого. Скоро в рубке появился матрос с грязноватой бумажкой в руках, протянул ее капитану:

— Замеры.

Капитан вошел в штурманскую, включил настольную лампу, развернул листок. Матрос стоял в дверях. Замеры правого и левого бортов были одинаковыми.

— Ты не ошибся, Воскобойников? — повернулся капитан к матросу.

— По два раза замерял. Могу еще…

Роман Николаевич махнул рукой:

— Иди.

Теперь надо было решить, отчего же возник крен. Капитан перебирал в уме все причины, которые могли его вызвать. Он подошел к окнам. Посветлело. Хорошо стало видно бурное море, красная, блестящая от воды палуба. Серые, зловещие тучи низко неслись над теплоходом. Стал явственно виден горизонт.

На нижнем мостике вахтенный пробил склянки. Звук растворился в ветре. Капитан услышал лишь отдаленные, слабенькие удары в колокол. Четыре часа утра. Старпом не вошел, а влетел в рубку. Он обтер ладонью влажное лицо.

— Ну дает! — с восхищением сказал он, поворачиваясь к капитану. Штурман хотел что-то добавить, но, увидя лицо Романа, промолчал.

Когда вахта сменилась и второй помощник, пожелав счастливого плавания, спустился вниз, капитан поманил старпома в штурманскую рубку.

— Вот что, Виктор Семенович. Проверьте груз в трюмах. «Киренск» имеет постоянный крен пять градусов.

— Наверное, вода или топливо, — беспечно предположил старпом.

Капитан покачал головой.

— Проверяли в машине и на палубе. Разбудите стармеха.

— Есть! — Старпом не стал задавать лишних вопросов.

Вскоре Роман услышал своеобразный шум. Это на палубе отодвигали стальные крышки люков. Капитана охватило нетерпение. Ну что они там копаются? Залезть и вылезти из трюма дело десяти минут! Но он ничем не выразил своего беспокойства, продолжал стоять так же, как и стоял, засунув руки в карманы пальто, прижав лоб к стеклу. Он видел, как боцман и старпом, выждав момент, когда судно поднималось на волне, бросались к очередному люку. Правильно делает Виктор. Хочет осмотреть все трюмы, чтобы не возвращаться больше к этому вопросу. Вот наконец они вылезают из последнего, бегут к надстройке. Старпом вошел в рубку, бессильно опустился на диван.

— Ну что? — тихо спросил капитан.

Рулевой, не поворачиваясь, весь подался назад.

Ему хотелось услышать, что скажет старпом, и он услышал шепотом сказанное:

— Подвижка груза…

— Не может быть, — встревоженно проговорил Роман. — Где боцман?

— Он внизу, у второго люка.

— Я проверю сам.

Капитан натянул на голову капюшон, вышел на мостик. Ветер толкнул его в спину, Роман схватился за поручни трипа и, минуя ступеньки, скользнул вниз. Так, переходя с трапа на трап, он достиг передней палубы. У люка боцман налаживал переносную люстру.

— Сейчас, Роман Николаевич. Идите вниз. Я подам вам свет.

Капитан ступил на скоб-трап и привычными движениями стал спускаться в бездонную черноту трюма. Полоска неяркого света падала из узкой щели, слабо освещая руду. Ослепительно вспыхнул электрический свет. Это боцман спустил люстру. Теперь капитан видел весь трюм. Он крепче ухватился за трап. Грязно-красная масса, похожая на железный сурик, лежала невысокой пологой горой. Роман спустился ниже, спрыгнул на руду. Ноги его тотчас же провалились, выдавили воду… Груз стал подвижным. Капитан сразу понял, что теперь только чудо может спасти его судно. Пока медленно, но все ускоряя невидимое движение, руда переползала на правый борт. Чем больше будет крен, тем быстрее поползет руда. Причина? Сейчас Роману было не до причин. Он быстро начал подниматься по скоб-трапу. Надо было испробовать все для спасения людей и судна. Капитан взбежал на мостик. На него с надеждой смотрели рулевой и старпом.

— Положение серьезное. Руда ползет… — задыхаясь, сказал капитан. Он никак не мог отдышаться. — Объявите водяную тревогу. Соберите людей в столовой. Старшего механика и радиста немедленно ко мне.

Старпом нажал на кнопку и включил микрофон. Во всех уголках судна зазвучал резкий непрерывный звон. Когда он затих, старпом несколько раз повторил в микрофон:

— Всем собраться в столовой, всем собраться в столовой! Стармеху и радисту явиться на мостик.

Он посмотрел на капитана. Роман кивнул:

— Идите в столовую. Расскажите команде, в чем дело. Приготовьте шлюпки обоих бортов к спуску. Пошлите побольше людей задраивать иллюминаторы, двери, все бортовые отверстия. Команде надеть спасательные нагрудники. Идите, выполняйте.

Старпом громче, чем обычно, ответил:

— Есть! — и исчез за дверями.

Роман подошел к карте. Самый близкий от курса «Киренска» порт — Кадис. Сто миль. В лучшем случае шесть часов хода. За это время многое может случиться. Но все равно сейчас поворачивать туда нельзя. Если лечь на Кадис, ветер будет дуть прямо в борт и увеличивать крен. Поэтому есть только один выход. Держать нос против зыби. Пока придется действовать так, а там, может быть, ветер переменит направление, и тогда удастся зайти в порт… Капитан проложил новый курс, скомандовал рулевому:

— Держите 225°.

— 225! — хрипло отозвался рулевой.

Теперь ветер стал встречным. Теплоход почти перестал качаться. Стал ощутимее крен на правый борт. Роман Николаевич посмотрел на кренометр. Шесть градусов! Пока терпимо. Мозг, как всегда в минуты опасности, работал напряженно, мысли были ясными. В его распоряжении еще оставались средства борьбы с креном.

— Вызывали, Роман Николаевич? — услышал капитан голос старшего механика.

«Царь Соломон» пришел по внутреннему трапу.

Он был в шлепанцах и рубашке с закатанными рукавами.

— Начните перекачивать балласт из правых цистерн в левые, Соломон Иосифович. Будет мало — качайте топливо на левый борт. Надо поставить судно на ровный киль. Руда перемещается. Почему-то она дала воду.

— Уже знаю. Сейчас пустим все насосы. Я думаю, мы поставим его… У нас в танках много воды.

Радисту капитан приказал немедленно вызвать пароходство.

— Сообщите вот что… Пишите: «Наблюдается подвижка руды. Судно имеет крен на правый борт шесть градусов. Постепенно увеличивается. Ветер зюйд-вест девять. Пока лежим дрейфе. Возможности следую Кадис перештывки груза. Прошу подтвердить. КМ Сергеев». Да не забудьте дать координаты на шесть часов.

Вернулся старпом. Лицо у него было озабоченное, но спокойное.

— Все сделано, Роман Николаевич. Люди в поясах, готовы к авралу. Набралось двадцать лопат. Шлюпки вывалены за борт, подготовлены к спуску. Отверстия задраивают. Что еще?

— Пока ничего. Ждать. Следите за креном. Сейчас перекачивают балласт. Если это не выправит крен, попробуем перештывать руду…

7

Телефонный звонок разбудил начальника пароходства. Он посмотрел на часы. Половина седьмого. Что-то случилось. Он снял трубку. Звонил дежурный диспетчер.

— Хомяков слушает… Не понимаю. Крен? Шесть градусов? Так, так…

Лицо начальника стало брезгливо-недовольным. Оно всегда становилось таким, когда начальник решал, что сообщают что-нибудь не заслуживающее его внимания.

— Ну, все ясно, — начальник усмехнулся. — В Кадис захотелось… — он прижал трубку к плечу, чиркнул спичкой, с удовольствием затянулся, приготовившись к длинному разговору.

Надо объяснить молодому диспетчеру, чтобы в следующий раз не названивал. Так и инфаркт недолго получить. Разбудил в такую рань. Ничего страшного пока нет, надо быть поспокойнее.

— …да вы поймите, Александр Львович, ну что такое крен шесть градусов для «Киренска»? Конечно, нехорошо, согласен, но ведь он, как начнет перекачивать свой балласт, сразу выравняет судно… Тем более, вы говорите, у него груз неполный. Сколько можно накачать воды на противоположный борт!.. Ну-ну, пока ничего страшного. С заходом? Подождем. Я подъеду в пароходство, и тогда решим. Вот так.

Начальник положил трубку, замял папиросу и юркнул под одеяло. Надо вздремнуть часок. Он закрыл глаза, но сон больше не приходил. В голове неотвязно копошилась мысль о «Киренске». Подумаешь, шесть градусов крен! Для такого гиганта с мощными средствами. Недалеко Кадис, есть причина зайти, вот и изменил курс Сергеев. Вообще много себе позволяет. Без разрешения пароходства изменил курс. Не мог дождаться, когда начальник подтвердит ему… Придется сделать замечание.

Конечно, Сергеев не кто-нибудь, но все же дисциплина есть дисциплина… Подвижка руды. Он не помнит такого случая. Обычно она спрессовывается так, что иногда приходится разбивать ломами. Что-то тут не то…

Начальник повернулся, натянул на голову одеяло. Может быть, удастся все же заснуть? Нет, сон прошел. Им уже овладело беспокойство. Он нервно сорвал трубку телефона.

— Александр Львович? Ну что там «Киренск»? Ничего больше не сообщает? Ясно. Буду, как обычно, к девяти.

Много лет назад Василий Григорьевич Хомяков сам был капитаном. Он командовал маленьким пароходом «Сорока», перевозил лес из наших северных портов. Судно выполняло план, и Хомяков ходил в передовиках. Кому-то в наркомате пришла мысль перевести Хомякова в аппарат, и он механически начал подниматься по службе. Так шло… Последний десяток лет он успешно руководил разными пароходствами.

Хомяков забыл многое из того, что случалось с ним в жизни, он забыл свою юность, забыл неприятности и радости, которые приходили к нему, забыл десятки людей, с которыми встречался, но с удивительной ясностью помнил Василий Григорьевич первый рейс на маленькой «Сороке». В норвежских шхерах пароход, нагруженный досками, неожиданно повалился на борт и получил крен в двадцать один градус. Как метался тогда Василий Григорьевич по судну, искал причину, боялся, чтобы «Сорока» не перевернулась. Каким страшным казался ему тогда крен и судно, лежащее на борту…

Василий Григорьевич откинул одеяло, спустил на коврик ноги. Спать больше не хотелось. Тревога, которую он почувствовал, росла.

«Ну что может случиться? — успокаивал себя Хомяков. — Гигант. Крен шесть градусов. Пустяки. Тогда было двадцать один… Все обошлось. Надо разрешить заход».

Хомяков снова снял трубку.

— Александр Львович, дайте радио Сергееву за моей подписью. Заход в Кадис разрешаю. Нового ничего? Десять градусов? Увеличивается? Сейчас еду.

Хомяков начал лихорадочно одеваться. Дело принимало скверный оборот. Сергеев сообщал, что, несмотря на перекачанный балласт, крен растет…

Через полчаса Хомяков уже сидел в своем огромном кабинете. Привычная обстановка: набор разноцветных телефонов на столе, приборы, мерцающие лампочки коротковолнового передатчика, а главное, люди вокруг — несколько успокоила начальника. Он приказал непрерывно следить за сигналами с «Киренска», послал ему на помощь суда, идущие в том же районе, — к сожалению, все были на значительном расстоянии от терпящего бедствие судна. Теперь оставалось только ждать сообщений капитана. Он регулярно докладывал о тех мерах, которые принял для спасения судна. Капитан все сделал правильно. Даже морской инспектор не мог посоветовать что-нибудь еще. Сейчас на «Киренске» пробуют перештывать руду. Если эта мера не даст результатов, то… Зазвонил телефон. Диспетчер сообщил:

— Крен достиг двенадцати градусов. Ветер снова усилился до девяти баллов. Заходит на зюйд-зюйд-вест.

Хомяков закрыл глаза. Он мысленно перенесся на «Сороку». Двенадцать градусов?.. Как они выглядели тогда? Он помнит двадцать один…

Василий Григорьевич нервно потер руки.

— Вызовите Верескова, — приказал он стоявшему рядом с ним дежурному диспетчеру.

Через минуту в аппаратной появился располневший Валериан Афанасьевич. Он исполнил свое желание, о котором когда-то говорил Сергееву, перебрался в Ленинград и уже года два работал в Невском пароходстве главным диспетчером.

— Слушаю вас, — склонился он перед начальником.

— Про «Киренск» знаете?

— Напрасно беспокоитесь, Василий Григорьевич. Я с Сергеевым давно знаком. Плавали вместе. Водку пили у меня в каюте… Упрям до глупости. Помните его послевоенную историю? Раз он захотел зайти в Кадис, то уж зайдет. Дело-то ведь ясное. Валюту истратить нужно. А крен… Что же крен? Выправит.

Вересков не успокоил начальника пароходства. Отпустив главного диспетчера, Василий Григорьевич остался в аппаратной. Ждал…

8

Вся команда уже около часа находилась в трюмах. Двадцать лопат ожесточенно пытались перебросить руду на левый борт. Необычно серьезны были люди. Ни смеха, ни шуток, ни веселой подначки. Бесполезность работы стала скоро очевидной, но люди работали вопреки здравому смыслу. Надеялись… а руда переползала на правый борт.

Старший механик уже давно доложил капитану, что все цистерны левого борта заполнены топливом и водой. Сейчас заканчивают откачку воды из цистерн правого борта. Крен пока не удалось уменьшить. Кренометр показывает уже двадцать пять градусов. Стало трудно ходить по палубе. Ветер опять зашел на зюйд-вест. «Киренск» уже потерял ход, но продолжает держаться против зыби. До порта еще далеко.

Роман Николаевич тяжело вздыхает. Надо прекратить перештывку руды. Она ничего не дает, а люди теряют силы. Капитан повернулся к стоящему рядом помощнику.

— Дайте команду отставить работу в трюмах. Пусть все люди выйдут наверх и отдыхают, — устало сказал капитан. — Старпома пришлите сюда.

Старпом появился весь засыпанный красноватой рудой. Он работал с командой в трюмах.

— Бесполезно, — махнул он рукой.

Капитан ничего не ответил. Казалось, что он забыл про штурмана.

Виктор Ракитин, как большинство людей, назначенных на «Киренск», был очень доволен, когда его послали старшим помощником на такой прекрасный теплоход. Он гордился судном, отдавал ему все свободное время, наводил блеск и чистоту, делал все, чтобы судно выглядело еще лучше… Сейчас, стоя рядом с капитаном на накренившемся мостике, с трудом удерживаясь, чтобы не соскользнуть на подветренный борт, он ненавидел теплоход. Ракитин понимал, что они находятся на грани гибели. Пройдет еще два-три часа, и люди должны будут покинуть судно. Если они успеют, если судно внезапно не опрокинется. Ракитин проклинал тот момент, когда, радостный, держал узкую бумажку приказа о своем назначений. Несправедливо и нелогично он во всем винил «Киренск». Ненавидел его за то, что такой современный, такой мощный, огромный теплоход оказался таким беспомощным. Предал его, Ракитина, и весь экипаж. Но, будучи настоящим моряком, Ракитин думал не о себе, а о спасении людей. Он знал, что является первым заместителем капитана и на нем лежит большая ответственность. Раньше он всегда хотел очутиться в таком положении, когда сумеет доказать, что он действительно правая рука капитана, на которую можно опереться. Но сейчас он сознавал свою бесполезность. Он ничего не мог посоветовать капитану, ничем не мог помочь… В голове была лишь одна мысль: «Надо оставлять судно, иначе будет поздно. Сейчас я скажу об этом…» Но, увидев лицо капитана, он понял, что говорить ничего не надо. Судно еще идет. Нелепо будет, если он предложит сейчас оставить судно, а с другой стороны… Ракитин проглотил слюну, хрипло сказал:

— Роман Николаевич… Может быть…

Капитан вздрогнул, непонимающе взглянул на старпома. Ах, да… Он хотел послать его…

— Идите к команде, Виктор Семенович, — сказал капитан. — Будьте пока там. Успокойте людей. В нашем распоряжении еще сорок градусов крена. По документам опасность наступает после шестидесяти пяти градусов. Так что мы успеем… Крен увеличивается медленно. В машине еще не закончили перекачку.

— Надо, по-моему, снимать людей, — все-таки сказал Ракитин.

Капитан не повернулся, но старпом услышал, как Роман Николаевич очень тихо, раздельно проговорил:

— Идите к команде. Не беспокойтесь, я не пропущу момент… Идите.

Навстречу Ракитину попался радист.

— Ну что, Михалыч, есть что-нибудь новое? Подтвердили заход в Кадис?

Радист кивнул головой.

— Подтвердили. Наши суда идут на помощь. Но все очень далеко… Французские спасатели вышли.

9

Начальник пароходства уже два часа не покидал радиостанции. Радисты слушали «Киренск». Теплоход молчал.

— Зовите «Киренск» беспрерывно, — говорил Хомяков, нервно шагая по тесной аппаратной. — Что последнее сообщал Сергеев?

— Крен двадцать восемь. Ветер тот же. Туман. Это было час назад.

— Хорошо. Зовите его.

Точки, тире, тире, точки… Дрожит розово-сиреневый свет неоновой лампочки, когда радист нажимает на ключ. Неподвижно сидит в кресле начальник пароходства. Как хочется, чтобы появилось одно из судов, идущих к «Киренску» на помощь! Но пока им нечего сообщить. Далеко. Никого нет поблизости от аварийного судна.

— Василий Григорьевич, — слышит начальник взволнованный голос дежурной радистки. — «Киренск» дает SOS. Радист сообщил, что большинство команды по приказу капитана на шлюпках оставило судно. Осталось пять человек. Крен сорок градусов.

Главные машины остановлены. Теплоход дрейфует по ветру. Рация еле-еле работает.

Василий Григорьевич молчит. Что он может сказать? Чем помочь?

10

…Теплоход лежал на борту. Руда медленно перетекала. Ничто не могло ее остановить. Уже весь балласт был перекачан на противоположный борт, а крен не уменьшался. Надо снимать людей. Но есть ли у капитана право снять их с судна, не имеющего повреждений? «Киренск», гордость флота, лежит на воде, беспомощный, жалкий… Кого провожали дети и жены?

Роман Николаевич перечислял в уме всех, кого он видел на причале. Вахрушев, Ларин, Савельев, Зельцер… Родные ждут их возвращения. Снять немедленно, в первую очередь…

В памяти капитана возникли события прошлого года. В море взорвался танкер «Махачкала». Положение судна казалось безнадежным. Взрывались танки, наполненные горючими парами. Взрывались один за другим. Опасались еще более сильного взрыва, который привел бы судно и людей к гибели. Команда танкера ничего не могла больше сделать. Капитан Проскуряков решил спасти экипаж. Он распорядился оставить судно. Сам сошел последним. Свежий ветер быстро отогнал шлюпки от танкера. Измученных, обожженных людей подобрал какой-то иностранец. А «Махачкала» вопреки всем ожиданиям остался на плаву. Взрывы неожиданно прекратились. К танкеру подошло советское судно «Жатай», и его команда высадилась на «Махачкалу».

Спасла его. Танкер привели в порт. Капитана Проскурякова обвинили в трусости. Сняли с капитанской должности. Перевели в старпомы.

Роман Николаевич присутствовал при разговоре Проскурякова с начальником пароходства. С каким презрением смотрел он на капитана, цедил слова сквозь зубы, а Проскуряков, виноватый, бледный, стоял перед ним, как провинившийся школьник. У него седые волосы и хорошее лицо спокойного, волевого человека. А как выглядел тогда! Проскуряков вышел от начальника, стараясь ни на кого не смотреть, и быстро пошел к выходу. Его провожали сочувственные и насмешливые взгляды. Есть разные люди. Как же! Он бросил судно! Струсил. Другая команда спасла его. Но разве мог знать Проскуряков, что будет с танкером через несколько минут? Капитан решил правильно. Надо было спасти людей… И все-таки, несмотря на эти разумные доводы, есть что-то такое, что вызывает осуждение Проскурякова. Что же именно? Ведь «Жатай» подошел, когда уже было очевидно, что взрывов больше не последует. «Жатай» крутился у танкера несколько часов. Все выжидал. Это уже проще, легче… И все-таки…

Удар волны чуть не сбил Романа с ног. Она с грохотом и шипением перевалилась через поднявшийся борт, ринулась на подветренный борт, сметая все на своем пути.

Ветер заметно крепчал. Машинная команда «Киренска» еще боролась с креном, пытаясь перекачивать балласт.

— Роман Николаевич, — услышал капитан позади себя голос. — Пока света не будет. Крен большой. Что-то там сместилось. Попробуем наладить. Какие будут приказания?

Электрик Вахрушев стоял, держась за планширь, умоляюще глядя на капитана. В его глазах Роман Николаевич увидел страх. Вахрушеву так хотелось, чтобы капитан вот сейчас приказал уйти с судна, и тогда все станет по-другому, не будет видно нависшего огромного борта, который вот-вот должен задавить их всех, он больше не услышит зловещего шороха перетекающей руды, не надо будет идти в темный провал машинного отделения, но капитан сказал другое:

— У меня в шкафу коньяк, Вахрушев. Возьмите и дайте тем, кто работает внизу. Понемногу, для бодрости.

От обыденного голоса капитана Вахрушеву стало спокойнее. Он крикнул:

— Есть взять коньяк! — и как-то боком — иначе мешал крен — сполз с трапа.

Прервавшаяся было цепь мыслей вновь начала свое движение.

…Проскуряков… Может быть, и его ждет такая судьба? И он будет так же стоять перед начальником пароходства? Ну что ж. Он готов стоять перед ним, но не так, как Проскуряков. Он считает, что судно находится в таком положении, когда нужно снимать людей. Что бы ни произошло с ним впоследствии, он решает снять большинство людей. Останутся только добровольцы, те, кто необходим…

На мостике появился старпом.

— Не поднять нам «Киренск», Роман Николаевич. Я слышал, как «дед» кричал, что балластные насосы остановились. Разрешите…

Лицо у Ракитина было красным, глаза блестели. «Спирту выпил для храбрости», — подумал капитан без всякого гнева.

— Разрешите спускать шлюпки? — закончил старпом и выжидающе посмотрел на капитана.

Да, пожалуй, Ракитин прав, дольше тянуть нельзя. Капитан облизнул сухие губы, спросил:

— Все люди в нагрудниках?

— Все.

— Проверьте еще раз и доложите. Пусть соберутся у шлюпок. Я сейчас спущусь.

Ракитин ушел. В голове — всплески отдельных разрозненных мыслей. Отрывочные воспоминания, лица… Вот улыбающийся О'Конор… Его слова: «Капитан всегда одинок». Неправда! Он и тогда спорил с ним. Разве он одинок сейчас, хотя и стоит один на этом накренившемся мостике? Незримые, но крепкие нити связывают его с людьми, которые работают внизу. Разве он был одинок на «Гурзуфе»? Тогда действовала единая воля экипажа. Снаряды стали дороже людей? Нет, не дороже. Но команда понимала, что значил в то время боезапас. Они считали себя солдатами, готовыми принять смерть, как на фронте. Война… Он оставил людей, теперь он их снимет… Ветер несколько ослабел и переходит на норд. Волны реже ударяют в наветренный борт, но это не спасет положения.

Когда капитан сошел на ботдек, люди в нагрудниках понуро стояли у шлюпок. Крен не давал стоять прямо, и потому все держались за какие-нибудь предметы.

— Все здесь? — спросил капитан.

— Все, — ответил чей-то голос.

Роман Николаевич посмотрел на свою команду. Со всеми прожит кусок жизни… Шамот, Вахрушев, Шура Стеблина, Андрианов…

— Я считаю, — спокойно сказал капитан, — что большинство команды должно покинуть судно. Крен увеличивается, и не надо подвергать людей риску. Остается надеяться на то, что судно примет какой-то максимальный крен и останется в таком положении на некоторое время. А там, может быть, подоспеет помощь. Начался туман, ветер переменил направление и затихает… Думаю, что пяти человек хватит для того, чтобы следить за судном и принять буксир, если подойдут спасатели. Больше не надо. Добровольцы, выходи!

— Я останусь, — крикнула Шура Стеблина.

Роман Николаевич покачал головой:

— Нет, Шура, ты сойдешь.

Люди выступали вперед. Один, два, пять, десять… Кажется, вся команда сделала шаг вперед. Капитан посмотрел в глаза морякам. У всех что-то разное. Страх, решимость, странная, неуместная сейчас улыбка, закушенная губа, сжатые челюсти… Но все вышли вперед. Никто не захотел остаться во втором ряду. Различные чувства двигают ими… Не все герои, конечно. Некоторые боятся осуждения товарищей, позорного слова «трус», некоторые… Кого взять? Холостых. Но ему нужны радист, механик, боцман… Все семейные. Как будто читая его мысли, боцман сказал:

— Мне нужно остаться. Все ключи от помещений у меня. Да и вообще, как без боцмана.

— Рация хотя и не работает в полную силу, но все же действует. По уставу я должен остаться, — проговорил радист, становясь рядом с боцманом.

Капитан молча смотрел на людей, и ему казалось, что стоящие перед ним считают его человеком, который вправе распоряжаться их судьбой, и ослушаться его нельзя, он может еще спасти их или погубить, «бог», который все знает, и от его слова зависит их жизнь.

Так, собственно, и было, и в этот момент Роман Николаевич еще раз почувствовал всю тяжесть капитанской ответственности.

Он знал, что останется каждый, на кого падет выбор, все стояли в первом ряду, никто не попросился на шлюпку, но в глазах читал надежду: «Может быть, не меня?»

— Останутся на судне, — наконец сказал капитан, — старший механик, боцман, радист, матрос Вялов.

Вздох облегчения вырвался у людей.

— Остальные — в шлюпки и держитесь дальше от судна, — закончил Роман Николаевич.

— А меня, значит, не берете. Думаете, не нужен? — с обидой проговорил старпом. Его лицо сделалось хмурым.

Капитан раздраженно сказал:

— Глупости говорите, Виктор Семенович. Вам шлюпки вести надо. За людей вы отвечаете. Надо помнить об этом.

Начали спускать вываленные за борт шлюпки. К капитану подошел Ракитин.

— Роман Николаевич, прощайте. Встретимся ли? Дайте я обниму вас, — шептал он. Слезы бежали по его щекам. — Я ведь все понимаю.

Капитан невесело усмехнулся.

— Ну, ладно, ладно, Витя. Садись в шлюпку. Не зевай, волна большая. Держи против зыби. Я знаю, ты моряк хороший…

Шлюпки отвалили от борта. Они сразу же исчезли в тумане. Слышны были только удары волн. Теперь их осталось пять человек. Пять человек…

Стармех тронул капитана за рукав.

— Роман Николаевич, — громко, так, чтобы слышали все, сказал Шамот. — По-моему, крен прекратился. Посмотрите на кренометр. Сорок градусов. Так было и полчаса тому назад. Значит, прекратился. Может быть, так и будем плавать?

— Соломон Иосифович, хорошо бы запустить динамо. Остальным — еще раз проверить, нет ли где поступления воды через двери, иллюминаторы и другие отверстия. А вы, Иван Михайлович, повторяйте сигнал бедствия. Вот пока и все.

Люди разошлись. Капитан снова остался один на мостике. Большая часть команды сошла с судна. Он почувствовал тягостное одиночество. Правильно ли он поступил? Может быть, не все еще потеряно? Вот застучал насос. Вероятно, «царь Соломон» пытается еще что-нибудь откачать с правого борта. Рация работает слабо. Нет уверенности в том, что сигналы «Киренска» слышат.

Сейчас, когда капитан стоял на уже никому не нужном мостике, у него было время думать. С того момента, как Роман вступил в командование своим первым судном, когда впервые подписал документ, поставив перед своей фамилией короткое слово «капитан», он был готов к тому, что покинет судно последним. Это был непреложный закон, и он автоматически вступал в силу, как только бывший старпом становился капитаном. Поэтому Роман Николаевич был морально подготовлен к тому, что случилось сегодня. Но если разумом он был готов ко всему, то сердце его не могло принять случившегося.

Многолетняя привычка рассматривать свою жизнь вместе с жизнью своего судна теперь доставляла почти физическую боль. Капитан никак не мог согласиться с тем, что современный теплоход, его «Киренск», вдруг оказался в таком бедственном положении.

Он любил «Киренск». Судно надежно служило капитану, пронося его сквозь тысячи миль океанских просторов. Вместе они сражались со штормами, мокли под дождем, грудью встречали ветер. В зимние холодные ночи их засыпало снегом, они вместе пробивались через тяжелые льды Арктики или грелись под теплым тропическим солнцем… Теплоход повиновался каждому его желанию, был добрым и верным товарищем. Теперь еще сильный, но поверженный, «Киренск» был жалок. Казалось, что он взывает о помощи. И капитану мучительно хотелось хоть чем-нибудь помочь ему. Но он уже ничего не мог…

Капитан пытался анализировать чудовищную аварию, которая произошла с «Киренском». Как же все это случилось?

Грузили обработанную марганцевую руду. Промытую, освобожденную от пустой, легкой породы. Руда была похожа на слежавшуюся пыль. Стояли морозные дни. Когда судно перешло в районы с высокой температурой, влажная руда оттаяла и превратилась в подвижную массу. Но ведь марганцевую руду перевозили и до «Киренска» много раз. Значит, она имела слишком большой процент влаги. Страшное стечение обстоятельств? Халатность грузоотправителя? Мороз на юге? Может быть.

Вот так, наверное, погибали корабли, пропавшие без вести. Они переворачивались внезапно, не успев дать «SOS», и никто не узнал, что с ними произошло. Без сомнения, это одна из причин… Только бы вернуться… Он сам примет участие в поисках нового. Все поднимутся, после того как узнают, что случилось с «Киренском», — и министерства, и научно-исследовательские институты, и Регистр… Не будет больше аварий из-за перемещения груза… Человек изобрел более сложные вещи. Люди не должны так бессмысленно погибать.

Волна ударила в днище. «Киренск» качнулся и вдруг быстро начал валиться на борт. Роман Николаевич судорожно ухватился за поручни. Он понял, что это конец, что судно больше не встанет. Мостик уходил из-под ног. Над головой он увидел нависшую громаду судна. Палуба становилась подволоком. Капитан почему-то вспомнил, что не купил дочери вязаный свитер, который обещал…

Резанула мысль о том, что с ним гибнут еще четыре человека, гибнут бессмысленно, и что надо было…

Палуба надвинулась на него вплотную, чудовищная сила рванула его. Стало очень страшно, так, как не было еще никогда раньше. Роман Николаевич разжал руки и выпустил планширь обноса…

* * *

Спустя двадцать минут, вращая антенной локатора, подавая туманные сигналы над местом, где утонул «Киренск», прошел итальянский «спасатель».

На воде плавали надувные плоты, доски, деревянные решетки… Капитан застопорил ход.

Протяжный, заунывный звук судового тифона разрезал туман, уносясь к далекому берегу. «Спасатель» прощался с погибшими моряками. Тот, кто был на палубе, обнажил голову…

— Люди в воде! — вдруг закричал впередсмотрящий. — Справа по носу плот!

В рассеивающемся тумане капитан-итальянец разглядел бело-красный плот. На нем лежали три черные, скорчившиеся фигуры.

Когда людей подняли на борт, итальянец спросил:

— Капитан?

— Он остался на судне, — с трудом разжимая губы, сказал один из спасенных.

Итальянец поднялся на мостик, дал ход. И еще долго «спасатель» утюжил море в районе гибели «Киренска», но больше никого не нашел.