Павлик лежал на койке с раскрытыми глазами: сон совсем не брал его. И хотя тревога улеглась, на душе было муторно. Егор Иванович по неизвестным причинам остался на берегу, в далеком теперь поселке. А он, Павлик, неожиданно очутился среди чужих людей, И еще неизвестно, как отнесутся к нему эти люди. Чего, например, хорошего можно ожидать от Глыбина или от тех двух, которые шушукались у спасательной шлюпки?
При воспоминании о таинственных шептунах мысли Павлика переключились на них. Рохля… Звучит-то как противно! А какой он из себя, этот Рохля? И как узнать второго, который говорил таким суровым басом?
Павлик перевернулся со спины на бок и посмотрел в темно-лиловый круг иллюминатора, пересеченный пополам черной чертой горизонта. Чуть выше этой черты тускло блестела одинокая звездочка. Стало еще тоскливее. Затерянная в небесном океане, эта звездочка напоминала сейчас Павлику его самого, такого одинокого среди морских просторов.
Глыбин громко храпел на нижней койке, широко разбросав руки и ноги. Он храпел так же сердито, как и разговаривал. Простыня оползла с него и белым пятном выделялась на полу. «Почему он такой злой?» — подумал Павлик. В книгах люди с богатырским телосложением всегда бывают добродушными, неловкими, словно их смущает собственная сила… А голос у него какой грубый, совсем как у одного из тех шептунов. И не только голос. Манера разговаривать, тон… Стой-ка, стой-ка, неужели он?! Да нет, диверсанты — в книгах так пишут — стараются быть незаметными, тихонькими или добиваются, чтобы их уважали и любили, а этот…
В темном кругу иллюминатора появился золотой челнок — месяц. Он наискосок прочертил иллюминатор и исчез. На смену ему пришло темно-фиолетовое облачко с огнистыми краями. В каюту пробился бодрый, радостный возглас чайки. И как будто по сигналу темнота, облепившая со всех сторон сейнер, начала таять. Заря над морем разрасталась быстро и неудержимо. Сначала засеребрилась вода неподалеку от «Альбатроса», потом блеск побежал дальше, к горизонту, и вдруг вся даль вспыхнула лилово-золотистым трепетным сиянием.
На палубе раздались шаги. Кто-то шел со стороны носового кубрика. У каюты человек остановился, со звоном сбросил крючок, удерживающий дверь приоткрытой, шагнул через высокий порог, но зацепился за него и недовольно проворчал:
— Через такой комингс только сигать надобно…
В каюте было сумеречно, и Павлик ничего не мог разглядеть, кроме синеватых усов на лице вошедшего.
— Макар, а Макар! — сказал усач, наклонясь над Глыбиным и тормоша его.
Глыбин заворочался, заворчал:
— Ну, чего тебе, Шкертик?!
— Что хлопцам на завтрак готовить? — спокойно спросил усач. — С вечера зеленый борщ заказывали, а у нас скоропортящихся продуктов много: белуга свежая, камбала, колбаса ливерная…
Глыбин возмутился:
— Нашел ради чего будить! Привыкли по пустякам к Крабову приставать. Заказывали! Здесь не ресторан. Нажарь белуги, вскипяти водицы — и хватит. Ну, все, что ли?
— Все. Только ты не рычи! — Усач переступил комингс и уже с палубы добавил: — Не успел на место Егора Ивановича сесть, а уже на начальственных струнках затренькал.
Вторым, с кем познакомился на «Альбатросе» Павлик, оказался как раз бригадный кок с чудной фамилией Шкертик. Старик был маленького роста, щуплый, вовсе не такой, каким представлял себе мальчуган каждого человека, связанного с морем. Худощавое его лицо освещали серые добрые глаза; нос, усевшийся на паутину глубоких морщин, напоминал крупную шишку.
Знакомство с коком произошло перед завтраком, когда Павлик вышел из каюты на поиски умывальника. Он наткнулся на Шкертика у двери камбуза и нечаянно вышиб у него из рук миску с нарезанной рыбой. Павлик растерянно топтался перед стариком. «Простите, простите, — повторял он. — Я не нарочно…» Потом спохватился и принялся поднимать с палубы разлетевшиеся во все стороны куски рыбы. Шкертик с молчаливой улыбкой следил за ним. Принимая последний кусок, старик удержал руку мальчугана.
— А мне и не доложили, что бригада на человеческую единицу выросла! — лукаво сощурился кок. — Ты чей? Да успокойся, ничего страшного не произошло. Палуба у нас чистая, хоть скатерку стели.
Спокойствием, ласкою старик сразу же привлек к себе Павлика. Он рассказал, каким образом «бригада выросла на человеческую единицу».
Выслушав его, старый рыбак неодобрительно крякнул:
— Значит, Егор Иванович тебе отказал, а ты… — Шкертик взял Павлика за плечи (они были почти одного роста) и легонько подтолкнул к площадке с неводом. Здесь возвышался квадратный столик, вокруг которого вместо скамеек были установлены ящики из-под овощей. Старик усадил Павлика на один ящик, сам опустился на другой.
— Как же тебя звать-величать? — спросил Шкертик.
— Пашка.
— Гм, Пашка… — Кок подергал себя за кончики усов, явно недовольный ответом. — Пашка… Неправильно! Пашки только у босяков бывают. А у тебя дядя культурный человек. Стал быть: Павлик, Павлуша. Ага?
Мальчуган смущенно улыбнулся. А Шкертик продолжал:
— У меня, Павлуша, таких, как ты, хлопчиков семеро единиц. Внуки, понятно. Все грамотные, с красными галстуками ходят.
— Пионеры, — сказал Павлик.
— Как же, пионеры-ленинята. Все ребятки будто ничего, смышленые, вежливые. А вот один от меньшей дочки, сорви-голова — и только. Никах культура к нему не пристает. Как ляпнет что-либо, так хочь падай от стыда. Таких словечек да прозвищ набрался, что боже упаси. — Шкертик сделал небольшую паузу и продолжал: — Я это к чему тебе говорю? Вижу: парнишка ты вроде бы настоящий, а у нас на катере тоже люди всякие имеются. Так ты подальше от них держись. Угу.
— А какие они? — спросил Павлик.
— Птицу по полету видно, — неопределенно ответил кок. Он внимательно посмотрел Павлику в глаза и спросил сам: — А что это ты про дядю не интересуешься? Знаешь, что его на катере нету?
— А почему он дома остался? — насторожился мальчуган.
— Заболел наш Егор Иванович, — вздохнул старый рыбак.
— Как заболел? Я его перед отплытием совсем здоровым видел.
— Болезнь внезапная получилась… Шел на берег, а его аппендицит цапнул. Хорошо, что сторожиха рядом оказалась. Теперь, наверно, вырезали. Угу.
Павлик сразу же вспомнил о вчерашней суматохе на берегу. Вот, оказывается, почему кричала женщина! «Бедный дядя Егор», — подумал мальчуган.
Рядом со Шкертиком Павлику было хорошо, как-то по-особенному уютно. Вспомнилась далекая родная Ильичевка на крутом речном берегу, представился слепой дедушка, маманин отец, сидящий на широком пне среди таежного леса, пронизанного солнечными лучами. Дедушка и этот добрый усатый Шкертик чем-то похожи друг на друга. Не внешностью, не сединой, а чем-то, что невозможно ни увидеть, ни объяснить, а только почувствовать.
Шкертик посмотрел на чайку, пронесшуюся над самой мачтой «Альбатроса», перебросил взгляд на синий морской простор, осыпанный солнечными блестками.
— Вот ты около большой реки живешь, — сказал он, — а настоящие штормы на той реке бывают?
— Ветры сильные дуют, но волн таких, как на море, нет.
— А тебе откуда известно? — сощурился Шкертик. — Ты же сам давеча говорил, что впервой на море.
Павлик секунду подумал, потом ответил:
— Кино видел и сравнил.
— А сам ты шторм, ну, хотя бы речной, нюхал?
— Как это — нюхал? — удивился Павлик. — Разве шторм можно нюхать?
— Ну, чтоб яснее, в шторм попадал?
— Нет. Да я бы не испугался!
— Кхм.
— Честное слово не испугался бы! — повторил Павлик запальчиво. — Ни за что не струсил бы!
Шкертик осуждающе покачал головой:
— А это ты зря сказал! Угу. Тут уж хвастовством пахнет. Я весь свой век на море, а и то дурно бывает, когда погода настигнет. А ты… В общем я тебе один случай расскажу…
Но рассказать Шкертику помешали. На палубе появились рыбаки, зашаркали босыми ногами по прогретым доскам. Все они были загорелые, жилистые, как спортсмены. И одеты по-спортивному — в трусы и безрукавки.
— Ладно, опосля расскажу, — пообещал Шкертик. — Видишь, какая армия шагает? Надо насытить. А ты покуда сбегай в «два нуля», умойся. «Нули» там, с левого борта, вторая дверь в аккурат.
Шкертик скрылся в камбузе, а рыбаки, увидев мальчугана, окружили его. Начались расспросы, изумленные восклицания.
Среди взрослых людей Павлик почувствовал себя как-то неловко. Особенно смущал его один, коренастый, мрачного вида, рыбак. Глаза у него были медленные и неласковые. Павлик на мгновение представил рыбака ночью у спасательной шлюпки. Интересно, какой у него голос?
Шкертик появился на палубе с двумя мисками жареной рыбы и поставил их на столик рядом с хлебницей. Вкусный запах отвлек внимание рыбаков от мальчика. Павлик воспользовался этим и поспешил в туалетную.
Наскоро умывшись, Павлик утер лицо нижним краем майки. Но выходить не спешил: пусть разойдутся рыбаки. Стоя в дверях, он прислушивался к их голосам, среди которых, к своему неудовольствию, обнаружил еще два баса.
Завтрак длился недолго. Павлик пошел к площадке и остановился за углом надстройки. За столиком сидел рыбак с неласковыми глазами. Шкертик, глядя на него, нервничал и ворчливо повторял:
— Тягун. Тягун и есть. Не зря, Никифор, тебе Мыркин эту кличку пришлепнул…
На воркотню кока рыбак отвечал невозмутимым спокойствием. Наконец, Шкертику удалось выпроводить и этого медлительного едока.
Павлик подошел к столику. Кок пододвинул ему миску с двумя большими кусками кефали. Мальчуган с завидным усердием принялся за еду.
Когда Павлик допивал последние глотки компота, пришел Глыбин в сопровождении толстого, брюзглого рыбака. На его круглой, как глобус, голове небрежно сидела мичманка со сломанной тульей. Одет он был в синие просторные трусы и полосатую майку, сделанную из матросской тельняшки.
— Корми начальство, Кок Кокич, — сказал толстяк сиплым голосом. Ухмыльнулся, подмигнул Павлику, как давнишнему знакомому, и уселся напротив, с левой руки Глыбина.
— Ты, Брага, вместе со всеми являйся, — проворчал Шкертик, сердито оглядывая толстяка. — Ради тебя одного я не намерен печку смалить… Угу.
— Но-но! — замигал маленькими глазками толстяк. — С боцманом препираешься? За такие посулы ты у меня целую ночь будешь палубу скоблить. И не шваброй, а ножичком кухонным! — Брага хихикнул, довольный своей остротой, и заискивающе заглянул в лицо Глыбину.
Павлику стало не по себе. Особенно неприятно было ощущать на своем лице взгляды толстяка. Глыбин мальчугана вовсе не замечал. Он жевал шумно, будто голодал по меньшей мере два-три дня.
Глыбин и Брага опорожнили по кружке компота и ушли, даже не поблагодарив за завтрак.
Павлик проводил их взглядом и спросил старого рыбака:
— Дедушка, это вы на них давеча намекали?
— Понятливый парнишка! — с одобрением сказал кок.
— Вы давно с ними ходите? — спросил Павлик, нарочно подставляя вместо слова «плаваете» — «ходите», чтобы блеснуть знанием «морских» слов. Но, к его огорчению, Шкертик понял не так, как он хотел.
— Ты откуда взял, что Митрофан Ильич с ними дружбу водит? — выпучил глаза кок, и у него даже задергался ус.
Павлик поспешил исправить свою оплошность.
— Дедушка Митрофан, я не про дружбу, — сказал он смущенно. — Я хотел спросить: давно вы с ними работаете, рыбу ловите? Просто неправильно выразился.
Митрофан Ильич подобрел.
— Это другое дело, — произнес он ворчливо и в то же время добродушно. — Уж я думал было руками замахать. А ежели просто про них интересуешься, скажу, куцоватей постараюсь… С Брагой, с ним с малолетства росли. Соседями доводимся. Правда, приятельничать ни тогда не могли, ни сейчас не можем, характеры разные. Брага деньги легкие любит, они его на плохую дорожку тянут. Егор Иванович, правда, боцмана твердо держит, да и мы спуску не даем, ну все ж таки… А насчет Глыбина — этот пришлый, нам мало известный. Откуда-то с Мурманска к нам взялся. Капитанил там либо бригадирствовал, мне точно не известно. Слышал только, будто у него справка на сей счет имеется. По справке и подсунул его председатель колхоза нашему Егору Ивановичу в помощники. Месяца три как с нами. Скажу тебе по душам: при Егоре Ивановиче он тихий был, а со вчерашнего вечера… Стал у власти и стал зубастей. Вот тебе и рохля!
При этом слове Павлик вздрогнул. Мысли завертелись колесом. Рохля… Но ведь эту кличку должен носить человек с тонким голосом. А у Глыбина бас. Как бы расспросить старого рыбака, не вызывая никаких подозрений? Или уж рассказать о ночном разговоре? Нет, успеется. Павлик сначала сам попытается во всем разобраться. Это — его право, раз он первый обнаружил… Эх, если бы Игоря сюда!
Митрофан Ильич собрал со стола посуду. Миски и кружки он опустил в большую эмалированную кастрюлю, которая стояла возле надстройки и была до половины налита теплой водой. Плетенку с хлебом унес в камбуз. Вернувшись к столу, Митрофан Ильич смахнул в ладонь крошки хлеба, рыбьи кости и выкинул все это за борт. Потом принялся куском сетки протирать посуду.
Павлик наблюдал за коком, терпеливо ожидая, когда тот освободится.
— Чем теперя заниматься намерен? — спросил Митрофан Ильич, не поднимая головы и бренча посудой.
Павлик не успел ответить, так как в это время из-за угла надстройки вывернулся загадочно улыбавшийся толстяк и поманил его пальцем. Павлик послушно пошел на зов. Боцман привел ого в «два нуля» и так же молча, будто онемел, показал глазами на пол, где по коричневому линолеуму расползлись тонкие струйки воды. Павлик взял в углу швабру, протер пол. Брага опять поманил его пальцем, привел в каюту и отдернул штору. Нижняя койка была заправлена, а с верхней свисал край простыни. Павлик заправил свою койку. После этого боцман повел его на бак — носовую часть судна. Тут, возле якорной лебедки, Павлик увидел пачкотню, оставленную щенком, и от возмущения у него зарделись щеки. Было обидно до слез, но пришлось подчиниться.
После выполнения столь низкой обязанности Павлик хотел поскорей уйти от вредного толстяка, однако тот удержал его за локоть и только теперь раскрыл рот:
— Запомни, — просипел он, — пока ты будешь на катере, наши правила касаются и тебя. Тут ни мамочек, ни нянечек нет. Понял, милочек?
Павлик вернулся на корму «Альбатроса» удрученный.
— Что это он водил тебя? — спросил Митрофан Ильич.
Кок уже успел вымыть посуду. Сидя на кнехте, он чистил картошку.
— Убирать заставил, — хмуро ответил Павлик. — Я в умывалке пять капель брызнул, койку забыл заправить.
— A-а! Тут ничего не скажешь. Морской закон — после себя убирай сам. Только ты старайся, чтобы Брага к тебе больше не приставал. Хорошо, Павлуша?
Павлик промолчал. Ох, если бы заглянул в эту минуту Митрофан Ильич в его душу, он бы, наверно, поразился тому, что в ней творилось.
— Привыкай, Павлуша, — ласково сказал кок, стараясь успокоить мальчугана. — Ежели что и забудешь, я тебе подскажу, а то и сам подсоблю. Морской закон, Павлуша.
— А разве это по закону, — не выдержал Павлик, — щенок нагадил, а почему-то я должен убирать?
Митрофан Ильич укоризненно покачал головой:
— Ты маненько не того, не прав. Насчет Малька у нас так: поскольку щенок гуртовый, ну, чтобы яснее, общий, мы все по очереди за ним убираем. Сегодня, значится, ты очередь начал, завтра, к показу, я буду убирать, послезавтра третий, потом четвертый… Понял, Павлуша?
Когда Митрофан Ильич ушел в камбуз за луком. Павлик пошел по проходу между бортом и палубной надстройкой. Под спасательной шлюпкой он заметил щенка, остриженного под львенка, незлобиво погрозил ему кулаком. Малек, словно понимая, что им недовольны, виновато помахал кисточкой на кончике хвоста.