Вечерело. С наступлением сумерек стало прохладней. Митрофан Ильич дал Павлику свой пиджак, и, запахнувшись в него, мальчик стоял около борта, глядя на вечернее море. Такого заката Павлик еще никогда не видел.

Солнце нырнуло в море, оставив на поверхности веер живых, двигающихся лучей, переливающихся всеми цветами. Водную ширь пересекали черные складки вперемежку с серебристыми бликами. В синих сумерках сонно перекликались чайки. Крики птиц, замирая, как бы торопили темноту. Медленно затягивала она небосвод, гася последние отблески на одинокой далекой тучке.

Где-то там, может быть, под той тучкой, — твердая земля. Так дорога́ вдруг стала она Павлику сейчас, когда вокруг него — шуршащие солоноватые сумерки и вода, вода без конца и края. Недаром дядя Егор говорил: «Если ты настоящий моряк, не можешь, любя море, не мечтать о береге». Но вспомнились и другие его слова: для настоящего моряка стоянка в порту не Что иное, как нудное времяпрепровождение, гнетущее безделье. Сердце, наполненное ветром, рвется на простор!

Задумавшись, Павлик не заметил, как кто-то остановился позади него. Это был Митрофан Ильич. Старый рыбак не хотел мешать, он понимал состояние мальчугана. Однако Павлик скоро почувствовал присутствие человека.

— Помешал? — тихо спросил Митрофан Ильич.

— Нет, что вы!

— О береге затосковал, Павлуша?

— Да… с непривычки. Но я скоро привыкну, вот посмотрите! — добавил Павлик, спохватясь. — Я… Мне… Знаете, мне эта бунация не нравится.

— Чего-чего?

— Бунация, — повторил тихо Павлик и запоздало подумал: «Зря я ляпнул про бунацию. Митрофан Ильич, кажется, этого слова не знает, а рыбак ведь. Игорь, наверно, подшутил надо мной».

Старый рыбак заглянул Павлику в лицо.

— Ты не тушуйся, — добродушно сказал кок. Правильно, есть у нас такое словечко — бунация. И к этой погоде оно впопад. Так почему тебе бунация не по душе? Никакой тебе качки, тихо, приятно…

— В сон клонит, — вяло потянулся Павлик.

— А ты иди и спи.

— Я не то хотел сказать. От этой тишины как-то, знаете… Вот если бы шторм! — вдруг выпалил он.

— Хм. Шторм… Это еще успеется.

— Как успеется? На этом море, говорят, летом шторма не бывает.

— Бывает, — заверил Митрофан Ильич. — Реже, чем зимой или осенью, но бывает.

— Эх, меня бы застал! — мечтательно произнес Павлик.

— Не приведи-помилуй! — замахал руками Митрофан Ильич. — Ты не знаешь, что это такое. Все нутро наизнанку воротит. В голове гул, как в котле.

— Неужели вы не привыкли? Столько лет на море, — разочарованно произнес Павлик.

— Я не о себе беспокоюсь. Я привыкший. Мои внутренности уже устоялись. Угу. А тебе не дай бог в крутоверти очутиться!

— Не-ет, дедушка! — возразил Павлик. — Я очень хочу! Очень! А знаете, почему? Вот я с вами буду рыбу ловить, плавать. Так по тихому морю любой поплывет. Что тут такого? Как в автобусе по асфальту. Еще хуже — не трясет, не качает…

— Хм.

— А что, не так? Точно! — убежденно воскликнул Павлик и продолжал: — Конечно, не плохо, что я настоящую морскую путину увижу. Еще никому из наших ребят не было такого счастья. Хотя нет, — признался Павлик, — там у нас один Тарас появился, с Байкала он, этот Тарас… У него отец рыбак. Ох и чудес он нам нарассказал! Знаете, как все Тараса слушали?!

— Ну-ну. Продолжай.

— Только он про Байкал рассказывал, про озеро. А я вот с моря вернусь, с настоящего моря. Меня тоже будут расспрашивать: как да что? Ну, про путину я расскажу, об этом и Тарас рассказывал, ну, про морских чаек еще… Может, теплоходы большущие увижу…

— Увидишь, — заверил Митрофан Ильич. — Много их по нашему морю сновает.

— Это не плохо, — согласился Павлик. — Только меня сразу вот о чем спросят: «Ты в открытом море плавал? Плавал. А скажи: как себя во время шторма чувствовал? Как себя вел?». Что я отвечу? Извините, мол, на том море летом штормов не бывает. Кто мне поверит? Засмеют! Море — и вдруг без штормов? А я ведь председатель отряда. Меня ребята уважать перестанут…

— Стоп! — остановил Павлика Митрофан Ильич. — Ишь куда понесло! У тебя, оказывается, хвастливая струнка бренчит. За авторитет беспокоишься. Ради этого и шторм тебе подавай, и всякие страхи… Эге-ге! Все это, Павлуша, словечки, а словечки не конях, далеко не ускачешь. Угу. — Он секунду помолчал и спросил с лукавинкой в голосе: — Ты мне вот что окажи: как по-школьному «я» называется?

— «Я»? — переспросил Павлик недоуменно. — Так и называется — «Я». Буква «я».

— Эге, да я не о том речь веду, — усмехнулся Митрофан Ильич. — Мне и самому ведомо, что «я» — это буква. А как она, эта буква, еще называется? Ну, к показу, есть там у вас глаголы, подставки, предлагательные всяческие…

Павлик едва не расхохотался, но сдержался, чтобы не обидеть старика.

— Вы неправильно выражаетесь, — сказал он. — Подставок в грамматике нет, есть приставки. Это части слов, стоящие перед корнями. Предлагательные — тоже неверно. Прилагательные. При-ла-га-тель-ны-е! — произнес он значительно. — А еще есть существительные, числительные, местоимения… А вам зачем все это? Вы разве русский язык изучаете?

— Ух ты ж, куда хватил! — покачал головой Митрофан Ильич. — С моими мозгами стариковскими — да в грамматику! — Он хитро прищурился. — А ты на мой вопрос так толком и не ответил, вокруг да около крутишься… Про какие штуки ты только что говорил? Еще разок повтори.

Павлик пожал плечами и принялся перечислять:

— Ну, существительные… числительные… местоимения…

— А якоимений нету? — перебил его Митрофан Ильич.

Павлик осекся. Он понял подвох кока.

— Ну, бывают якоимения? — настаивал Митрофан Ильич. — Говори, не стесняйся. Это для пользы дела…

— Нету, — смущенно ответил Павлик.

— То-то и оно! — воскликнул, торжествуя, Митрофан Ильич. — Я это к чему? Ты вот давеча: я бы да я бы! Зачем это? Человека по делам узнают, Павлуша. А то зачастую так случается: на язык — акула, а на деле — захудалый пескарь. Угу. Зря, Павлуша, не надо якоименничать. Пока еще мал, слезай с рысачка яковой масти, а не то он тебя с правильной дороги унесет, на дремучие тропки затащит… Ты меня понимаешь, Павлуша? Я хочу тебе помочь.

— Я все понял, — прямодушно сказал Павлик.

— Вот и хорошо! — обрадовался Митрофан Ильич.

На корму пришел высокий худой рыбак. Он зажег переносную лампочку, свисавшую со стрелы мачты над самой площадкой, взял ведро и зачерпнул за бортом воды. Павлик и Митрофан Ильич молча за ним наблюдали.

— А переноску ты, Мо́ченый, зря запалил, — сказал кок рыбаку. — Неужто тебе плафона мало, чтобы ноги помыть? Она много тока пожирает, а у механика аккумуляторы чахлые. Мотор нечем будет пустить.

— Я слеповат, ты же знаешь, — ответил рыбак.

— Прости, Ван Ваныч, — извинился Митрофан Ильич. — Я совсем запамятовал.

Рыбак помыл ноги, протер их какой-то пестрой тряпкой, надел шлепанцы, погасил переноску и ушел.

Павлик проводил его взглядом, потом обратился к старому рыбаку:

— Дедушка Митрофан! А почему этого рыбака Мо́ченым называют? У него такая нехорошая фамилия?

— Ну и любопытства у тебя! — усмехнулся кок добродушно. — Ну да хорошее любопытство только на пользу. А фамилия у Ивана Ивановича не Моченый, а Гундера. Гундера — это чисто рыбацкое название.

— А что оно обозначает?

— Гундера — по-нашему столб. Ты, небось, заприметил в поселке среди моря столбы, а на них сетка держится?

— Видел.

— Так вот, сетка как раз на гундерах и держится. Невода ставные без гундер не могут стоять. А Ван Ванычу еще в давние времена фамилию Гундера дали. Он еще малолетним парнишкой к нам попал, беспризорник был, без всякой фамилии проживал. Попервах, пока маленький был, просто Ванюшкой называли, а подрос, вытянулся, ему и присвоили эту Гундеру за высокий рост.

— А Вы что же его Моченым прозвали?

— Как раз якоименничал много. Правда, на другой манер, чем ты, но было. Угу. Помнишь, я тебе случай обещал рассказать? Так вот, это про нашего Ван Паныча. Слухай же. Только наперед тебя хочу предупредить: теперешний Ван Ваныч на прежнего ничуть не смахивает. Чтобы ты на него не того, не поглядывал кособоко… Ладно?

— Хорошо.

Митрофан Ильич крякнул и начал:

— Было это давненько-давно. Доверили мы тогда Ван Ванычу пойманную рыбеху сдавать, деньжонки за нее получать. Уполномочили. Так он наше доверие возьми да на свой манер и перекувырни: загордился. Только и слышно: «Я — уполномоченный! Я — уполномоченный!» До того дошел, что перед нами, своими товарищами по работе, стал гусаком ходить. Голову по-начальнически задрал и сорочит: мо́ченый да мо́ченый. Что-либо спроси у него, так он губы скривит: «Некогда, мол, мне советничать, дел у меня много, потому как я уполномоченный». Решили мы тогда все сообща норов ему остудить. Угу. Собрали бригадное собрание и ну его чехвостить. А покойный Руковеров, прямой души человек был, говорит: «Эх, Ванюха! Подмочил ты свою репутацию дальше некуда. Сам твердишь, что моченый. Так вот я и предлагаю: посуши ты эту мокроту в рядовых рыбаках, а там поглядим-увидим…» После разжалования Ван Ваныч сперва дичился всех, переживал. Потом постепенно привыкать стал. Пригляделись мы — совсем другой человек: скромности набрался, не якает и советы наши во внимание берет. Года через четыре после разжалования мы его опять уполномоченным назначили. Теперь худого слова о нем не скажешь. А вот кличка так и осталась за ним навечно.

Старый рыбак умолк. А у Павлика, находившегося под впечатлением его рассказа, перед глазами встал высокий мокрый столб, на котором четко выделялась большая буква «Я».

На баке вдруг разразился хохот. Тишина мгновенно отпрянула в сумрак моря. Кто-то из рыбаков, перекрывая всех, вывел фальшивым тенором слова веселой песенки. Незадачливому певцу не дали закончить. Вскинулся насмешливый свист, и вслед за этим раздался сердитый окрик. Шум моментально схлынул.

— Кто свистел? — услышал Павлик знакомый бас Глыбина.

Молчание.

— Кто свистел? — повторил кэп-бриг еще строже.

В ответ виноватое:

— Я-а.

«Чернобровый», — узнал по голосу Павлик.

— Печерица? — пренебрежительно удивился кэп-бриг. — Ты разве не знаешь, что на катере свистеть не полагается?

— Забыл.

— Смотри у меня! Я тебе не Крабов.

Рыбаки зашумели, вступаясь за товарища.

— Почему на судне свистеть нельзя? — спросил недоуменно Павлик у Митрофана Ильича.

— Гм, — помялся старый рыбак, — ну, толки такие есть… Издавна толки эти. Ну, чтобы яснее, свистеть — значит ветер вызывать… А кому он нужен, ветер? Кто ему рад?

Этого объяснения Павлику было мало. Он снова спросил:

— А почему тогда боцманам разрешается в дудки свистеть?

— Так то в дудки, не губами. И у них получается не свистение, а свиристение. Угу.

— Какая разница? — пожал плечами Павлик. Ему действительно было трудно понять: как это может быть, чтобы в наше время, в пору космических полетов, на советском судне могли верить в какие-то древние приметы?

— Это же просто выдумки, — после короткой паузы сказал Павлик.

— Выдумки? Гм, — нахмурился кок. — Ну, выдумки или не выдумки, а оно лучше, конечно, не свистеть. Нехорошо это, некультурно.

В проходе появилась темная фигура. Вблизи Павлик узнал Мыркина.

— Айда к трюму! — сказал радист. — Сейчас кое-что увидишь. Между прочим, твой земляк, — шепнул он в самое ухо Павлику. — Какой «земляк»?

— Узнаешь. Беги!

Земляком оказался телевизор. Павлик только взглянул на коричневый квадратный ящик с рукоятками и светло-голубым окошком, сразу узнал: «Енисей». Правда, земляк! Вот здорово! Посреди моря — и вдруг телевизор.

Аппарат стоял возле трюмной горловины, совершенно новый, сверкающий полировкой. Его недавно приобрели на бригадные деньги. Мыркин не мог дождаться минуты, когда вспыхнет голубой экран. Как только телевизор перенесли на сейнер, радист сразу же начал мастерить антенну: паял, пилил, гнул медную трубку в петлю. И только сегодня утром он закончил монтаж антенны, которую приспособил на высокой носовой мачте. Испытать телевизор и антенну в работе Мыркин не успел, так как бригада собиралась в долгий и далекий путь и дела были более срочные и необходимые. Радист решил испытать телевизор во время движения сейнера.

Мыркин долго возился около «Енисея», крутил ручки, поглядывая на экран. Изображение было, но его перекрывала широкая пляшущая помеха, звук прерывался. Сколько ни бился Мыркин, ничего не получалось. Наконец, Лобогрей подсказал ему: помеха, очевидно, возникла от электрогенераторов машины.

— Ладно, на стоянке где-нибудь передачу посмотрим, — пообещал радист, выключая телевизор. А механика упрекнул: — Коллекторы тебе надо почистить, искрят.

На том и разошлись, не солоно хлебавши.