Перед отъездом в Англию Андерс хотел привести в порядок, как он говорил, самые важные дела, чтобы они ему не мешали позже.

Одним из таких важных дел был вопрос о генерале Боруте. Андерс решил убрать его возможно скорее из Советского Союза и создать такую обстановку, чтобы тот не получил никакого назначения. Он телеграммой вызвал Боруту в Янги-Юль и стал убеждать, что считает его своим другом. Как друга просит его поехать с эвакуируемыми войсками в Иран и там принять командование корпусом, который необходимо сформировать из частей, вывозимых из Советского Союза. Андерс так долго уговаривал, что Борута согласился. Получив согласие, Андерс немедленно освободил Боруту от командования дивизией, назначив ее командиром своего приятеля генерала Раковского. Андерс прекрасно знал, что на Среднем Востоке никакой корпус формироваться не будет, так как выходящие из СССР войска частично пойдут в качестве пополнения в Англию, а частично для пополнения Карпатской дивизии.

Андерс освободил от должности начальника пропаганды и просвещения ротмистра Струмпх-Войткевича, назначив на его место ротмистра Чапского.

Когда уже была проведена половина эвакуации, мы получили от посла Кота телеграмму, предлагающую приостановить отправку гражданских лиц, то есть членов семей военных, и ограничиться отправкой лишь воинских частей, так как англичане не готовы к приему членов семей.

Телеграмма посла нас возмутила.

Штаб на эту телеграмму совершенно не отреагировал. Впрочем, подполковник Гулльс знал о семьях военных и не возражал против их эвакуации, поэтому мы считали, что все в порядке. Больше того, через несколько дней пришло официальное согласие английских властей на вывоз членов семей военнослужащих.

А в это время Андерс развлекался до упаду, отмечал разгульными выпивками осуществление своих намерений. Вечеринки устраивались уже не только раз в неделю, а почти ежедневно. Таким недостойным поведением Андерс подрывал свой авторитет в глазах офицеров и солдат, находившихся в Янги-Юле.

Солдаты, и это вполне естественно, восприняли весть об отъезде с большой радостью, а их эвакуируемые семьи прямо-таки с восторгом. Однако обещанный командованием рай вскоре обернулся для них всеобщим госпиталем. Вместе с солнцем и теплом появились самые различные заболевания: тиф сыпной и брюшной, дизентерия, малярия и т. п. Эти болезни начали косить людей, а лекарств не было, так как обещанные еще не поступили из Англии. Начальник медицинской службы генерал Шарецкий делал все, что было в человеческих силах, чтобы справиться с эпидемией, однако она ширилась с каждым днем, поглощая все большее число жертв.

Тем не менее жизнь продолжалась. Здоровые солдаты обучались, части уже сформировались, бытовые, и культурные условия улучшились. Новые районы расположения частей были приведены в порядок, всюду виднелись транспаранты и лозунги. Стенные газеты имелись уже в каждом полку и дивизии, светлицы всюду действовали. Проявляли активность также коллективы художественной самодеятельности, дававшие представления, концерты и т. п. Устраивались конкурсы хоров, спортивные состязания, организовывались различные празднества, проводились футбольные игры. В каждом полку и отдельных частях имелась часовенка, а часто и полевые алтари на свежем воздухе. Каждое воскресение проводились богослужения, на которые воинские подразделения приходили в сомкнутом строю и с оркестром. После богослужения по установившемуся обычаю командиры частей принимали парад подразделений, присутствовавших на молебне. На богослужение приходило всегда много гражданских лиц польской национальности, даже тех, которые жили далеко от военных лагерей, в разных колхозах.

В конце эвакуации, 29 марта, генерал Борута прощался со своей дивизией. Вместе с ним уходил из дивизии также и подполковник Сулик. Андерс, как своего приятеля, с которым вместе сидели в тюрьме в Москве, назначил его начальником учебного центра во Вревской.

После окончания вывода войск Андерс начал готовиться к поездке в Англию. В этих приготовлениях он принимал во внимание — если не удастся осуществить своих планов — возможность остаться за границей. Он не знал, как пойдут разговоры с Сикорским, согласится ли тот с проектом Андерса о выводе всех войск. Если бы это не прошло, он был готов временно отойти в сторону, возможно попросить отпуск на несколько месяцев, мотивируя плохим состоянием здоровья, лишь бы не возвращаться в Советский Союз. На крайний случай он предусматривал и возможность создания главной квартиры где-нибудь в Иране и лишь время от времени приезжать к войскам, оставшимся в СССР.

Андерс старался обеспечить себя материально. В своем распоряжении он имел денежный фонд, который по состоянию на январь 1942 года составлял двести шестьдесят шесть тысяч рублей. Из этой суммы около шестидесяти тысяч пошли на законные, обычные расходы, а около двухсот тысяч — в карман Андерса. На эти деньги он купил несколько золотых портсигаров, золотую шкатулку, золотые монеты и т. п. После января, когда обсуждение вопроса о займе для армии завершилось подписанием договора, фонд, которым распоряжался Андерс, неимоверно вырос. По его требованию этот фонд составлял сто пятьдесят тысяч рублей в месяц, из которых пятьдесят тысяч шло на расходы по штабу и второму отделу, а сто тысяч ежемесячно на частные расходы Андерса. Скупкой драгоценностей для генерала занимались офицер для поручений поручик Косткевич, вахмистр Шидловский и поручик Финклер из третьего отдела, позже служивший в интендантстве. Через посредство посольства Андерс переводил деньги в фунтах в заграничные банки на свою фамилию.

Обеспечив себя таким образом, 1 апреля 1942 года Андерс вылетел в Лондон. Сопровождали Андерса в Лондон Гулльс и я. Вылетели с Ташкентского аэродрома на советском самолете, предоставленном на это время в распоряжение Андерса. С нами летели до Каира приятельница Андерса госпожа С. М. и Анджей Строньский. Они остались в Каире ожидать нас из Лондона.

На время своего отсутствия Андерс передал командование польскими войсками в Советском Союзе генералу Богушу. Это очень обидело Токаржевского, которому Андерс продолжал не доверять и опасался назначить своим заместителем, даже на короткое время.

Из Ташкента мы полетели в Баку, а из Баку в Тегеран. Из-за плохой погоды вынуждены были на несколько дней задержаться в Тегеране. Жили в отеле «Дербент» и знакомились с Тегераном. Наш посол в Иране пригласил нас на обед. Всеми делами занимался подполковник Гулльс.

5 апреля мы вылетели рано утром, а в полдень приземлились на аэродроме Хаббания, в Ираке. Там было так жарко, что мы едва дышали.

После получасового отдыха полетели дальше. Пролетели над Багдадом, столицей чудес и сказок из «Тысячи и одной ночи», мне тогда вспомнился «ковер-самолет». Город, проплывающий под нами в нескольких сотнях метров, утопал в прекраснейших садах. Через пару часов мы находились над «Святой землей». Здесь в Лидзе мы вновь сделали посадку для заправки топливом. На всех аэродромах было много англичан. Это были их базы. В этот же день мы прибыли в Каир. Для первого дня было слишком много впечатлений — Тегеран, Багдад, Иерусалим, Каир. Здесь мы задержались на несколько дней.

Андерс был в восторге от господствовавшего среди англичан настроения, особенно милыми его сердцу оказались генерал Окинлек, командующий войсками на Среднем Востоке, и государственный министр Кейси, входивший в состав военного кабинета Черчилля.

При посредстве Гулльса Андерс провел с ним ряд бесед. И именно здесь, в первых числах апреля, состоялось принципиальное решение о выводе всех польских войск из Советского Союза на Средний Восток.

Андерс обещал передать в распоряжение англичан шесть полноценных боевых дивизий. При этом он подчеркивал, что войска, оставшиеся в Советском Союзе, намного лучше эвакуированных частей. Армия состоит из крупных частей, полностью готовых к боевым действиям. Командующий войсками на Среднем Востоке был восхищен таким предложением и на прощание устроил в честь Андерса банкет, на котором присутствовало восемнадцать английских генералов, вся командная верхушка Среднего Востока. Андерса торжественно заверили, что все польские войска прибудут на Средний Восток и поступят под английское командование.

В это время на Среднем Востоке англичане испытывали огромный недостаток в войсках, поэтому обещанные Андерсом шесть дивизий были для них манной небесной. С этого момента главная тяжесть операции по осуществлению планов вывода польских войск из Советского Союза легла на англичан. Андерс для них стал более выгоден, чем Сикорский. Он только давал и ничего не требовал. Поэтому они начали сеять различные недоразумения между этими двумя генералами, решительно поддерживая Андерса.

Всем этим Андерс был очень доволен, так как почти полностью выполнил свои планы и к тому же приобрел могущественного покровителя. Теперь ему оставалось лишь проследить за реализацией своих планов и соблюдением личных интересов, чтобы сохранить за собой командование армией.

Следует совершенно отчетливо подчеркнуть, что все переговоры Андерса с англичанами велись без ведома и согласия польского правительства и Сикорского. Зная взгляды и намерения Сикорского в этих делах, необходимо сказать, что подобные переговоры противоречили его самым важным планам. Кроме того, это было определенным сговором с деятелями иностранного государства против намерений своего правительства и верховного главнокомандующего.

После согласования всех вопросов с англичанами, примерно 10 апреля 1942 года, мы вылетели на английском гидросамолете в дальнейший путь. С нами летел английский верховный комиссар в Палестине. Путешествие было весьма разнообразным. Андерса англичане принимали с почестями и очень сердечно.

В Хартуме нас приветствовал английский губернатор. Он пригласил нас в свой дворец, где мы переночевали. Здесь мы задержались на один день. В это же время у губернатора находились и другие гости, брат греческого короля и сын премьера Черчилля Рандольф, ставший позднее английским офицером связи при Тито.

Дальнейший полет проходил в направлении озера Виктория, а затем над Бельгийским Конго через Стенливилль и Леопольдвилль. Он был интересен посадкой на реке Конго в сердце огромных непроходимых джунглей. Потом через Золотой Берег прилетели в Лагос в Нигерии, на западном побережье Африки. Здесь пробыли неделю. Командующий английскими войсками в Западной Африке отдал в наше распоряжение свою виллу.

Во время остановки происходили приемы, устраиваемые англичанами по случаю пребывания Андерса. Генерал был этим более чем покорен, он восторгался англичанами, их вежливостью и предупредительностью.

После недельного пребывания в Лагосе мы тронулись в дальнейший путь тем же самолетом, которым возвращался из Индии после своей неудачной миссии министр Криппс. Андерс знал его еще по Москве, а сейчас установил более тесный контакт. В беседе по поводу тяжелого положения в Индии был затронут вопрос об использовании польских частей на Среднем Востоке, что облегчало положение английских войск и давало им определенную свободу действий. Криппс это хорошо понял. Его также целиком устраивала эта точка зрения, и Андерс для своих планов приобретал еще одного сторонника, и не просто какого-нибудь, а министра Криппса, входившего в состав военного кабинета премьера Черчилля.

Трасса нашего полета проходила через Лиссабон. Мы летели в это время на огромном, в несколько этажей, гидросамолете (клипере), который мог поднять семьдесят два человека.

После одиннадцати часов полета мы приводнились где-то в океане, чтобы взять горючее с танкера, и еще после десяти часов полета добрались до Лиссабона. Вместе с нами из Нигерии летел генерал Копаньский, бывший тогда командиром Карпатской бригады, расположенной в районе Каир — Александрия.

В Лиссабоне мы пробыли один день, пользуясь случаем, ознакомились с городом. Польское посольство встретило нас очень сердечно. Как раз в это время в Лиссабоне оказалась курьер из Польши госпожа Маковская, направлявшаяся в Лондон. Андерс имел с ней разговор. Она должна была вылететь через несколько дней после нас.

Из Лиссабона мы вылетели в десять часов вечера уже непосредственно в Англию. Утром приземлились в Ирландии, в Бристоле, а затем оттуда полетели самолетом министра Криппса прямо в Лондон. 20 апреля 1942 года после трехнедельного путешествия мы прибыли на место.

От имени президента Рачкевича Андерса приветствовал начальник его кабинета и адъютант генерал Рагульский. От имени верховного главнокомандующего — начальник кабинета подполковник Борковский. Кроме того, на аэродром прибыло несколько знакомых, знавших о приезде генерала.

С аэродрома мы направились в замечательную гостиницу столицы Англии «Дорчестер», где в наше распоряжение предоставили два номера.

В Лондоне мы гостили около трех недель. В течение этого времени в атмосфере огромного напряжения велась закулисная игра между Сикорским и Андерсом. Собственно, никто на знал, в чем существо дела. Сикорский приветствовал Андерса весьма холодным вопросом, зачем он, собственно, прибыл. Чтобы преуменьшить значение приезда Андерса, он вызвал также и генерала Копаньского, вроде как бы на совещание командующих.

Главный вопрос о выводе польских войск из СССР официально не затрагивался, так как Сикорский об этом даже слышать не хотел. Ничего не говорилось и по поводу вооружения и продовольственного снабжения армии, это были щекотливые вопросы и хлопотливые дела, которые, прямо говоря, не находились в компетенции польской стороны. Стыдливо умалчивая о них, переходили к очередным вопросам порядка дня. Вопрос же инспектората, против которого выступал Андерс, прошел необыкновенно гладко. Других государственных и даже сугубо военных вопросов также не обсуждали, например, вопроса о заболеваниях и эпидемиях, а также об оказании медицинской помощи.

Складывалось впечатление, что Сикорский и Андерс играют в жмурки. Тем не менее, а может быть именно поэтому, было много шума. В любую минуту ожидали, что вот-вот вспыхнет крупный скандал. С внешней стороны видимость хороших отношений была сохранена. Состоялось немало приемов, банкетов, званых обедов и т. п. Затем мы знакомились с военными лагерями в Шотландии, где во время инспекции проводились показательные учения, смотры и, конечно, опять совместные обеды.

Вообще стало почти обычным, что после каждого более или менее крупного столкновения между Андерсом и Сикорским устраивали большие банкеты или же званые обеды.

Сразу же после прибытия в Лондон и после первых недоразумений, когда в кулуарах «Рубенса» начали громко говорить о взаимной неприязни между генералами, Сикорский устроил в салонах гостиницы «Дорчестер» большой прием в честь прибывших гостей. В нем приняли участие президент Рачкевич со своим начальником кабинета, Сикорский со всеми членами правительства и военным штабом, председатель Рады Народовой Грабский с ее депутатами. Это должно было явиться манифестацией, свидетельствующей о самых дружественных отношениях между Сикорским и Андерсом. Это должно было быть выражением отношения правительства и верховного главнокомандующего к польским войскам в СССР и значению, которое придается этому факту.

Однако обстановка была очень напряженной, и о задачах крайне неотложных ничего не говорилось.

Андерс несколько раз был у президента Рачкевича, который разговаривал с ним в милой «домашней» атмосфере. Всем было известно, что Рачкевич противник Сикорского и июльского договора. Поэтому он с большим удовольствием слушал Андерса, но никакой определенной позиции не занимал. Андерс понял, что таким путем он ничего, кроме некоторой рекламы, не приобретет, хотя и она имела значение, так как вокруг него поднимал шум и это возвышало его в глазах некоторых лиц. Слышался шепот. «Президент совещается с Андерсом», а это подрывало авторитет Сикорского, так как его подчиненный вел какие-то переговоры с главой государства помимо него. В то же время это позволяло оппозиции поднимать голову. Одновременно Андерс начал при помощи подполковника Гулльса устанавливать все более тесную связь с англичанами. Много реальной пользы извлек Андерс из своей встречи с Черчиллем. Черчилль уже знал по докладам Кэйси и Окинлека, а также Криппса о намерении Андерса передать Польскую армию, созданную в СССР, в распоряжение англичан на Среднем Востоке. Его этот вопрос интересовал тем более, что немецкая армия в Северной Африке добивалась все больших успехов и уже непосредственно угрожала Египту. Поэтому в беседе с Андерсом Черчилль кроме расспросов о возможности ведения войны Советским Союзом интересовался также Польской армией в СССР: ее размерами и боеспособностью. Андерс подчеркнул, что необходимо все войска вывести из Советского Союза и сконцентрировать на Среднем Востоке, передав их в распоряжение английского командования. В принципе Черчилль одобрял эту мысль. Совершенно очевидно, что Сикорский продолжал находиться в неведении относительно происходивших переговоров. Андерс чувствовал себя все более уверенно, понимая, что его планы вывода армии становятся совершенно реальными.

А в то же время Андерс познакомился с начальником имперского генштаба Великобритании, фельдмаршалом Аланом Бруком, с которым также обсуждал вопросы польских вооруженных сил в Советском Союзе и необходимость их эвакуации. Все англичане, с которыми встречался Андерс, были им очень довольны. Андерс много обещал, всегда соглашался и никогда ничего не требовал.

Сикорскому не нравилось такое поведение подчиненного «совещающегося» с президентом, и ведущего самостоятельно переговоры с англичанами, о которых тот не давал никакого отчета и на ведение которых не был уполномочен. На совещании командующих крупными соединениями 27 апреля в «Рубенсе» он обвинил Андерса в нелояльном отношении к польским делам. Он сказал, что Криппс ему заявил, будто Андерс «мягче» и поэтому, мол, с ним значительно проще придти к соглашению. Это выглядело так, будто Сикорский хочет в пользу польских дел выторговать что-то на сто процентов, а на горизонте появляется Андерс, который удовлетворяется пятьюдесятью процентами, а вернее — никаких требований перед англичанами не выдвигает.

Публичное выступление Сикорского ударило по самому чувствительному месту Андерса, его честолюбию. В ответ на это Андерс довольно быстро столковался с санацией и «народовцами», то есть со всей тогдашней оппозицией.

Он начал с раскаяния перед генералом Соснковским и министром Залесским, извинившись за посылку телеграммы из Советского Союза, опубликованной тогда в печати. Он старался им доказать, что был введен в заблуждение, что на самом деле никогда так не думал, что произошло недоразумение, о котором он очень сожалеет. Вскоре между Соснковским, Андерсом и Залесским установилось согласие, если не глубокое, то во всяком случае внешнее.

Затем Андерс провел несколько бесед с Тадеушем Белецким и Демидецким из Строництва Народового, а также разговаривал с Цатом-Мацкевичем, представителем воинствующей оппозиции Сикорскому и заключенному им договору с СССР.

Результат этих переговоров был такой: вся оппозиция пришла к выводу, что, наконец, они нашли вождя, и начали смело поднимать голову. Обстановка становилась явно неприятной, напряженной, готовой разразиться скандалом.

Сикорский решил положить этому конец. Он вызвал к себе Андерса и заявил, что он оставит его там на Среднем Востоке или здесь в Англии, а в Советский Союз направит Янушайтиса или Соснковского. Андерс перепугался не на шутку, это могло полностью сорвать его планы. Тем более, что генерал Климецкий, видевший к чему идет дело, открыто стал угрожать Андерсу судом на основании обвинений периода сентябрьской кампании, выдвинутых против него командиром 26-го уланского полка полковником Швейцером. Швейцер выдвинул против Андерса ряд веских обвинений, касающихся халатности в отношении подчиненных ему частей во время сентябрьской кампании, которые очень часто он оставлял на божескую милость. Обвинение касалось также ряда грубейших ошибок в командовании. Вызванный в это время к Климецкому Швейцер заявил, что изложенные им обвинения будут рассматриваться. Андерс понял, что это не шутка. Он хотел избежать скандала, который мог бы расстроить его планы, и прежде всего испортить репутацию в глазах англичан. Поэтому начал бить отбой. Впрочем, избежать скандала хотели все, так как и в штабе обстановка была уже раскаленной, особенно после того, как капитан Ежи Незбжуцкий (Ришард Врага), офицер второго отдела, обвинил часть второго отдела штаба верховного главнокомандующего во главе с майором Жихонем в сотрудничестве с Германией.

Андерс снова начал прикидываться лояльным и покорным, отказался от обещанной им роли «обвинителя» штаба верховного главнокомандующего и «разоблачителя» недостатков, а будучи сам обвиненным, счел удобным прикинуться, что полностью подчиняется верховному главнокомандующему и отказывается от каких-либо к нему претензий. Идя на этот фальшивый компромисс, обе стороны делали вид, что они довольны собой. Таким образом, штаб верховного главнокомандующего избежал огласки подготовленных Андерсом обоснованных обвинений, а Андерс избежал суда и компрометации.

Сикорский воспользовался переменой в позиции Андерса и дал по этому случаю званый обед для узкого круга, чтобы вновь показать, будто все находится в самом лучшем порядке, и что Андерс возвращается на свою прежнюю должность. На обед были приглашены: с советской стороны посол СССР при польском правительстве в Лондоне Богомолов, с польской стороны министр Рачинский, Андерс, Климецкий, Реттингер, я и еще два-три человека. Атмосфера во время приема внешне была приятной. Сикорский как будто чувствовал себя также замечательно.

Перед обедом я довольно долго разговаривал с Сикорским. Генерал расспрашивал с состоянии частей, о взаимоотношениях и сотрудничестве с Советским Союзом, о настроениях среди солдат и офицеров. Во время нашего разговора он вдруг подал мне какой-то листок и спросил:

— А это что?

Я прочитал записку и был поражен ее содержанием.

Оказывается, один из офицеров, коллега по штабу армии в Янги-Юль, присутствовавший на собрании, на котором я делал доклад и старался убедить слушателей в необходимости лояльного сотрудничества с СССР и совместной борьбы против Германии, приехав с первой партией в Тегеран, направил через английские власти, точнее при содействии полковника Роса, поскольку не доверял нашему командованию, телеграмму на имя Сикорского следующего содержания:

''...ротмистр Климковский, адъютант генерала Андерса, с согласия НКВД (?) создает организацию молодых офицеров и стремится к созданию в Москве польского правительства под покровительством СССР...»

Это меня рассмешило. На основании чего этот офицер делал подобное сенсационное разоблачение, лишь один бог знает.

Сикорский также рассмеялся и сказал: «Знаете, перенесение правительства в Советский Союз — это, пожалуй, слишком много, но когда армия вступит в боевые действия, я приеду, чтобы принять командование ею. Так будет лучше.»

На этом наша беседа прервалась, так как приглашали к столу. Во время обеда Сикорский и Андерс довольно много разговаривали с послом Богомоловым вообще о войне и о нашей армии в СССР.

К этому времени Андерс, видимо, пришел к выводу, что покорностью, хотя бы только притворной, он добьется значительно большего, чем открытым враждебным отношением. Поэтому делал вид, что он полностью подчиняется верховному главнокомандующему.

Затем мы поехали в Шотландию навестить находящиеся там военные части. Вместе с нами поехал министр национальной обороны генерал Кукель. В Шотландии состоялось несколько крупных торжеств, во время которых создавалось довольно смешное положение, так как местные командиры не знали, кому оказывать больше почета: министру, которого не любили и ни во что ни ставили, или Андерсу.

Жили мы в замке Сикорского. Это был весьма красивый, хотя и небольшой замок какого-то шотландского графа. Осматривали «Черчиллей» — танки, полученные недавно одной из польских воинских частей в Шотландии для учебных целей, присутствовали на учениях бригады Пашкевича. После учений, которыми руководил подполковник Богумил Шумский, состоялся парад бригады. Действительно хорошее впечатление производило замечательно выглядевшее соединение. Пашкевич пригласил нас к себе на обед и рассказал о многих неприятных вещах, имевших место в наших эмигрантских кругах со времени моего отъезда из Франции.

Под вечер того же дня мы поехали в Глазго, а на следующий день вернулись в Лондон.

Здесь атмосфера была полностью очищена. Андерс продолжал играть роль «лояльного и покорившегося». В награду за это он не только не был привлечен к ответственности за свое «командование» в 1939 году, а наоборот, был награжден Золотым Крестом Виртути Милитари за выдающуюся боевую деятельность и командование именно в 1939 году и «победоносные бои» с немцами. Это должно было служить ответом на «необоснованные и оскорбительные» обвинения полковника Швейцера.

Кроме того, Андерс получил должность инспектора армии на Ближнем Востоке. Эту должность он буквально выпросил у Сикорского, мотивируя свою просьбу тем, что такое назначение поднимет его престиж в глазах Советского Союза и будет способствовать улучшению отношений с властями в СССР. Он утверждал, что лично знаком со многими членами советского правительства, и чем более «важным» он будет, тем успешнее удастся ему вести различные переговоры с советскими военными чинами, а с другой стороны, ему это поможет и в отношениях с англичанами, так как с Ближнего Востока должно поступить оружие и продовольствие для польской армии в Советский Союз. Одновременно он указывал, что такая должность будет» как бы объединять войска, находящиеся на Ближнем Востоке, с войсками, оставшимися в СССР. По этому же вопросу посол Кот направил телеграмму Сикорскому, поддерживая в ней Андерса и предлагая именно такое решение.

Должность инспектора Андерсу действительно была очень нужна, так как в случае выхода польской армии из Советского Союза она обеспечивала ему пост командующего на Ближнем Востоке, а в этом он как раз был очень заинтересован. Это создавало также возможность организации штаба как на Ближнем Востоке, так и в Советском Союзе и поездки без ограничения из СССР на Ближний Восток.

В кругах правительства и верховного главнокомандующего с момента нашего приезда в Лондон, судя по разговорам и господствующей атмосфере, можно было без особого труда придти к убеждению, что было избрано ложное направление. Погоня за постами и властью по-прежнему находилась на первом плане, а жизненные интересы Польши — на последнем. Совершенно отчетливо чувствовалось враждебное отношение к Советскому Союзу и ко всему, что связывало с СССР. Взгляды на ведение войны Советским Союзом были сходны со взглядами Андерса. Преобладающее большинство считало, что Советский Союз будет разбит и поэтому нет никакой необходимости входить с ним в какие-либо договорные отношения. Оценка военной мощи Советского Союза, даваемая таким «специалистом», как Андерс, только укрепила подобное мнение в Лондоне.

В Лондоне я более или менее подробно познакомился со всеми перипетиями борьбы вокруг польско-советского договора. Сикорский фактически был в этом вопросе одинок, все ему только мешали и усложняли работу. Даже среди самого близкого окружения он не встречал необходимого понимания в этой важнейшей проблеме нашей внешней политики.

Это свидетельствовало о том, насколько наши руководящие деятели плохо ориентировались в вопросах международной политики и в ходе стратегических событий минувшей войны.

Как и в Париже, за несколько дней до начала войны с Италией Сикорский заверял французское правительство, что до войны дело не дойдет, точно так же за три дня до нападения Германии на Советский Союз наш премьер, ссылаясь на донесения из Польши, представленные ему вторым отделом 10 и 19 июня 1941 года, сообщал английскому правительству, что вооруженное столкновение между этими странами исключается. А когда конфликт разразился, «Лондон» был убежден, что война закончится через несколько недель поражением СССР.

Ввиду такого суждения военное соглашение не было продумано необходимым образом.

Весь наш штаб отнесся к нему отрицательно, причем по двум причинам.

Во-первых, считали ненужным создание армии в Советском Союзе, ибо члены польского штаба утверждали, не успеет она сформироваться, как наступит конец войны.

Во-вторых, штаб категорически выступал против создания польских вооруженных сил на территориях, не находящихся под его безраздельным контролем.

Как-то министр Комарницкий пригласил меня на обед. На нем присутствовал и генерал Модельский. Мы беседовали, затрагивая ряд актуальных вопросов. Я не жалел критических замечаний в адрес нашего правительства, на что Комарницкий отвечал, что он находится в правительстве как представитель Строництва Народового и вошел в состав кабинета по прямому желанию Сикорского и по его желанию готов в любой момент уйти в отставку. Как же он мог представлять Строництво Народове, если оно, в основном, не поддерживало Сикорского и по отношению к нему находилось в довольно резкой оппозиции? Как мне разъяснил Комарницкий, Сикорский пригласил его в правительство только потому, что он как член Строництва Народового, входя в состав правительства, создавал видимость, что не все Строництво находится в оппозиции к нему, а имеются группы, сотрудничающие с ним.

Я уже говорил, что немногие поляки в Англии отдавали себе отчет в происходившем. Помню, как однажды в штабе в «Рубенсе» я подошел с майором Пентковским к карте, на которой были отмечены линии фронта. Пентковский рассказал мне об огромной слабости Англии, о том, что нападение Германии на СССР позволило ей «передохнуть». Он утверждал, что если бы Советский Союз не выдержал немецкого удара и пал, это было бы неслыханным поражением и для нас, так как в самое короткое время пала бы и Англия, которая в настоящий момент фактически совершенно бессильна, и Германия в результате добилась бы полной победы.

Такие голоса раздавались очень редко. Трудно было с кем-либо говорить на эту тему из опасения попасть в «черный список» и быть заподозренным в сотрудничестве с НКВД. Таких офицеров, как Пентковский, можно было пересчитать по пальцам.

Приведу пример, воспроизводящий атмосферу, царившую в наших лондонских кругах, атмосферу взаимной слежки, установленной лондонской «двуйкой» во главе с подполковником Гано, который продолжал оставаться ее шефом.

Янушайтис, кандидатуру которого определенные круги вновь выдвигали на выезд в Советский Союз и о котором вспоминал Сикорский, хотел со мной встретиться. Он назначал мне свидание... в Гайд Парке, чтобы избежать шпиков второго отдела, доносов и кривотолков. Мои беседы с коллегами являлись достаточным основанием для вызова их во второй отдел, где их подробно расспрашивали о темах наших разговоров.

В это время Андерс передал своему брату Тадеушу, жившему в Шотландии, драгоценности, купленные в Советском Союзе, чтобы он положил их в Шотландский банк на свое имя. Об этом я узнал лишь тогда, когда увидел банковские квитанции и перечисленные в них предметы.

Наше пребывание в Лондоне подходило к концу. Через несколько дней нам нужно было уезжать. На прощание, поскольку «все было успешно решено», Сикорский устроил в залах гостиницы «Дорчестер» банкет, на котором присутствовало свыше двухсот поляков и иностранцев из дипломатических представительств. Продолжался он несколько часов.

Мы прощались с Лондоном.

Андерс был весел. Он узнал слабости Лондона, способ решения вопросов через штаб верховного главнокомандующего и совершенно перестал считаться с польскими властями. За доброту и непростительную слабость Сикорского он заплатил ему потом черной неблагодарностью.

В то же время можно было заметить, что Сикорский уже не владеет положением, а лишь делает вид, будто он не может справиться с различными трудностями и тяжестью, падающей на его плечи.

Словом, не решив вопросов о вооружении, продовольственном снабжении, обеспечении лекарствами и оборудованием госпиталя, мы отправились в Янги-Юль.

Примерно 25 мая вернулись в Ташкент. Путешествие было разнообразным и приятным.

Возвращались мы втроем: Андерс, Гулльс и я. Сначала мы полетели в Гибралтар. Здесь нас приветствовал и показал сердечное гостеприимство губернатор Гибралтара. Довольно подробно мы ознакомились с крепостью, в которой различное новейшее оборудование размещалось в помещениях, врубленных в скалы иногда на глубине в несколько сот метров. Огромные коридоры тянулись километрами. Здесь находились также госпитальные палаты, склады боеприпасов и артиллерийское оборудование, позиции противотанковой и зенитной артиллерии. Гибралтар — колоссальное укрепление, располагающее огромными военными возможностями. Крепость врублена в монолитную скалу, которая омывается с трех сторон морями и лишь небольшим, в несколько сот метров, перешейком соединяется с материком Испании. На этом же самолете летел с нами один из французских адмиралов вооруженных сил де Голля. Он также был приглашен губернатором Гибралтара на обед, а затем сопутствовал нам при посещении крепости. Во время ознакомления с крепостью Андерс несколько раз замечал Гулльсу, что не следует показывать адмиралу такую крепость, как Гибралтар. «Ведь французы из правительства Виши сотрудничают с Германией, а этот, хотя и от де Голля, но кто его знает, не работает ли он на обе стороны.»

Гулльс сначала очень удивился словам Андерса, а потом поблагодарил, сказав, что они могут быть верными.

После посещения крепости, уже вечером, мы полетели на Мальту. Полет проходил ночью, так как это был самый жаркий для Мальты период, ежедневно по нескольку раз подвергавшейся бомбардировке. В конце полета в нашем самолете произошло замешательство: вот уже несколько минут как мы должны были совершить посадку, а между тем мы продолжали находиться в воздухе и не снижались для приземления. Полет продолжался, а мы все знали, что бензина хватит лишь до Мальты. На вопрос, обращенный к экипажу самолета, мы не получили ясного ответа. Наконец, минут через двадцать полета объявили о посадке. Как потом выяснилось, нас задержало радио, так как в это время немцы бомбили Мальту. Был час ночи, когда мы при свете прожекторов приземлились на одном из аэродромов. Сразу же после посадки погасили все прожекторы. Самолет заправился бензином, и при вспыхнувшем на минуту освещении мы взлетели. Теперь мы взяли курс уже прямо на Каир.

Здесь Андерс задержался на несколько дней уже как инспектор армии.

Он провел смотр воинских частей, между прочим и Карпатского уланского полка, командиром которого был майор Бомбинский, сторонник и большой приятель Андерса, позже ставший его офицером для поручений, противник Сикорского. В будущем этот полк явился опорой Андерса.

Андерс опять нанес ряд визитов и вел переговоры с англичанами. Он был приглашен министром Кэйси на обед, а у генерала Окинлека состоялось официальное совещание по вопросу организации польского войска. На прощание Андерс получил заверение, что польские части, оставшиеся в Советском Союзе, будут эвакуированы на Ближний Восток и войдут в состав английской армии Ближнего Востока.

Англичане, так же как и раньше, принимали Андерса весьма сердечно, оказывали большие почести, чем окончательно привлекли его на свою сторону.

После нескольких дней пребывания в Каире на английском самолете мы направились в Тегеран, где Андерс посетил военные и гражданские лагеря.

Кроме того, он был в госпитале, принимал парады, участвовал в полевых богослужениях и т. п.

В Тегеране мы провели несколько дней. Андерс нанес ряд официальных визитов иранским и английским властям, в том числе и шаху Ирана. Затем стартовал на Баку, а оттуда в Ташкент, из Ташкента автомобилями вернулись в Янги-Юль, в штаб армии.