Подмосковье. 9 сентября 1941 года. Вечер.
Всю обратную дорогу я тихо сидела на заднем сидении «Эмки» и мои мысли витали вокруг гибели моих родных и дяди Лёши. Уже когда остались позади переход через Портал и перипетии сражения, тупая боль потери близких волной разошлась по каждому закоулку души, вызвав почти коматозное состояние. Фёдор периодически оглядывал меня в зеркало заднего вида, но, наверное, бледность лица и молчание в ответ на его вопросы или реплики подсказали ему отстать от меня. Так мы и ехали: «Эмка» и «полуторка» с накрытым тентом кузовом, внутри которой были осназовцы во главе с Колывановым. Периодически в небе над нами зависали пары истребителей прикрытия. Нечасто, но они были.
На въезде в Москву нас встречала целая колонна: три «Эмки», одна из них Берии, и четыре автобуса с открытыми окнами, из которых высовывались дула ППШ.
Нам знаком приказали остановиться и нарком вышел навстречу. Дойдя до нашей машины, он открыл дверь и оглядев меня, поинтересовался:
— Что с ней? Она не ранена?
— Нет, товарищ Берия. У неё глубокий шок. В том мире у Насти погибли все родственники: мои тесть с тёщей, семья тётки и бабушка. Никого не осталось.
Спасибо тебе, Феденька, за помощь. Я сейчас даже со Сталиным не смогла бы разговаривать.
— Езжай домой, сейчас к вам приедет врач, он поможет вывести товарища Асташёву из этого состояния.
— Так точно, товарищ Берия. Еду. А посылку от потомков куда?
— Без вас решим. Сейчас главное поправить самочувствие Анастасии Олеговны. Это приказ Верховного Главнокомандующего. В Ставку уже доложили о её участии в прорыве блокады Ленинграда. Всё, поторапливайся!
Дверь захлопнулась и мы поехали.
— Федя! Приедем домой — вызови срочно Стёпу. Очень нужно. Понимаю, что он тоже устал, но мне без его гитары не жить. Я тебя очень прошу, любимый.
— Сделаю всё, что захочешь.
— Вы с Настенькой у меня одни остались, а прадеда я ещё не видела. Без вас — хоть в петлю! — мой голос перешёл во всхлипывание.
— Это ты брось, Настя, слышишь?! Не дадим тебе до такого докатиться, даже не думай об этом!
— Спасибо тебе, дорогой мой, Феденька.
— Крепись, скоро дома будем.
Наверх поднимались молча. Фёдор нёс «чемодан» и часть амуниции, а я понуро брела, с трудом переставляя ноги. Муж открыл ключом квартиру и я сразу ринулась в ванну. Сбросила с себя костюм и под душ. Стояла под струями воды и плакала.
Как же больно на сердце! Как жмёт и выжигает всё внутри! Сейчас я готова испепелить Гитлера и весь Бильдерберский клуб, но даже их общая гибель не утешит меня в моём горе! Будьте вы прокляты, несущие немецкий мировой порядок и сеющие смерть миллионов! Чтоб вам ни дна, ни крышки!
— Настя, ты как?
Вот и муж пришёл, беспокоится. Какой же он у меня хороший! Никогда и ни на кого его не променяю!
— Бывало и лучше.
— Стёпа обещал через полчаса быть здесь.
— Федя, иди ко мне. Я хочу просто постоять вместе с тобою.
Раздевается и становится рядом. Обнимаю его мускулистое тело и плачу ему в плечо. Иногда меня сотрясают рыдания. А он гладит меня по голове и целует. Нежно и ласково, без какой-либо похоти.
— Это пройдёт, Настенька… не ты первая… надо перетерпеть, дорогая моя. Я понимаю, что тяжело, сам сестру потерял в Бресте, вместе со всей её семьёй… но закуси губу и перетерпи… у нас дочь есть, ещё дети будут… надо ради них жить, понимаешь…
И тут что-то щёлкает в голове. Как будто свет в комнате включили. Всё, прав Фёдор — надо жить дальше!
— Пойдём, скоро врач и Степан приедут.
Супруг помогает выйти из ванной, заботливо обтирает полотенцем спину и помогает надеть халат. Через пару минут выходим. Врач уже пришла и ждёт в комнате. Слушает сердце, меряет давление.
— Она уже в норме, — нарушает тишину Фёдор.
Стук в дверь и в квартиру вваливается запыхавшийся Степан.
— После всего, что я сегодня видел… в общем, Анастасия Олеговна, в любое время дня и ночи, по первому вызову…
— Спасибо, Стёпа. Так. Вот такой мотив нужно наиграть… — начинаю напевать ему охрипшим голосом.
Колыванов с третьего захода врубается и делает несколько аккордов, потом прогоняет всю мелодию и…
Заря встаёт над небосклоном,
С зарёй встает наш батальон,
Механик чем-то недоволен,
В ремонт машины погружён.
Сигнал подан, ракеты взвились,
Дана команда — заводи!
Моторы разом запустились,
И танки смело в бой пошли.
Моторы разом запустились,
И танки смело в бой пошли.
В броню ударила болванка,
Прощай родимый экипаж,
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж.
Четыре трупа возле танка
Дополнят утренний пейзаж.
Машина пламенем объята,
Сейчас рванёт боекомплект.
А жить так хочется, ребята,
И вылезать уж мочи нет.
А жить так хочется, ребята,
И вылезать уж мочи нет.
По полю танки грохотали,
Танкисты шли в последний бой,
А молодого командира
Несли с пробитой головой.
Его команда не разбудит,
Навеки лёг он отдохнуть,
И залпы башенных орудий
Ему гремят в последний путь.
И поспешат тут письмоносцы
Родных и близких известить,
Что сын ваш больше не вернётся
И не приедет погостить.
Что сын ваш больше не вернётся
И не приедет погостить.
В углу заплачет мать родная,
Слезу рукой смахнет отец.
И дорогая не узнает,
Каков танкисту был конец.
И дорогая не узнает,
Каков танкисту был конец.
И будет карточка пылиться
На полке пожелтевших книг —
В танкистской форме, при петлицах,
Но ей он больше не жених.
В танкистской форме, при петлицах,
Но ей он больше не жених.33
Пела я грустным голосом, даже с появляющейся временами хрипотцой, почти как мужик. Вышедшая к нам из кухни баба Маша и врачиха плачут, не скрывая слёз, мужики сидят с комком в горле.
— Настя, прекрати, не начинай всё сначала.
— Всё, Федя, всё. Я — в порядке. Прошло уже.
— Товарищ старший майор, как же вы душу-то вынули… — на меня смотрят глаза военврача полные слёз. — У меня и пластинка ваша имеется… а тут новая песня, да ещё какая… эх…