Москва. 5 октября 1941 года. 19 часов 00 минут. Наркомат НКВД.

За оставшийся рабочий день я сделала несколько телефонных звонков, в частности поговорила с Туполевым и Бакаевым. Оба сообщили мне, что всё готово. С этими новостями собралась в наркомат НКВД. Выховых я оставила в нашем рабочем помещении. Они должны были проследить за окончанием установки мебели и сейфов, а потом сразу отправляться домой. Мы с Фёдором, взяв насмерть перепуганного Полукарова с собой, рванули к Лаврентию Павловичу.

Попав в приёмную, я попросила мужа и лейтенанта посидеть здесь, а сама направилась в кабинет наркома. Берия сидел за столом и тоскливо смотрел в окно, пальцами перебирая карандаш.

— А-а-а, Анастасия Олеговна… что-то нужно?

М-да, я таким Берию ещё не видела. О, как переживает, что не может помочь старшему другу.

— Лаврентий Павлович! Есть у меня одна мысль.

— Ну…

— Нужно проработать два варианта: первый — пригрозить немцам, что если Яков пострадает — тогда пострадают и члены семей нацистской верхушки, невзирая на их возраст.

— А второй?

— Устроить акцию устрашения. Термобарическими бомбами на территории Германии. Но это радикальный вариант и, возможно, как следствие первого.

— На бомбардировщиках ТБ-7?

— Именно.

— А мировая шумиха? Да и не пойдёт Коба на это. Он не делает различия между своими детьми и чужими.

Зазвонил телефон. Берия меланхолично взял трубку. По мере того, что сообщал ему неизвестный мне человек, лицо наркома НКВД менялось от усталого и безысходного до яростного.

— Я понял, доложи Верховному!

— Немцы сами нарушили перемирие, — ответил он мне на немой вопрос. — Сволочи! Только что отбомбили Киев. Город в развалинах. Несколько тысяч погибших.

— Жуков где?

— На завтра было назначено совещание в Ставке. Он сегодня днём прилетел.

— Лаврентий Павлович! Тогда сначала мой второй вариант, только уже по Берлину, а потом первый, в ультимативной форме!

— Едем к Сталину! — он направился к выходу.

— Один маленький вопрос.

— Давай.

— Хочу к себе в отдел взять лейтенанта Полукарова, из отдела охраны. Он родственник директора Сызранского завода тяжёлого машиностроения и сам понимает в механике. Вчетвером нам не осилить все направления, придётся ещё людей добирать. Из умных и проверенных.

— Настя! Я не возражаю, но сейчас нужно к Хозяину. Было бы хорошо, если бы он дал нам «добро» на акцию возмездия.

Через полчаса обе машины были уже в Кремле. Оставив лейтенанта у машин, мы втроём направились в приёмную Верховного Главнокомандующего. Поскрёбышев доложил о нас и мы с наркомом вошли в кабинет главы государства. Сталин сидел за столом и усиленно дымил трубкой.

— Коба! У нас есть план как решить сразу два вопроса одной акцией.

— Чей план, Лаврентий?

— Наш, обоюдный, товарищ Сталин, — включаюсь я в разговор.

— Уже спелись за моей спиной? — но лицо вождя не злое, а ухмыляющееся.

— Никак нет, мы по делу, — аккуратно возражаю ему.

— Говори, товарищ Берия.

— Коба, если ударить по Берлину новыми бомбами на авиации дальнего действия?

— А потом предъявить ультиматум оставшимся в живых лидерам Германии, — добавляю уже я.

— Первое я понял. За Киев хотите посчитаться, а второе?

— Товарищ Сталин… я узнала о проблеме с вашим сыном, Яковом…

— Я не меняю сына на государственные интересы! — зло отрезал Иосиф Виссарионович.

— Текст ультиматума такой: в случае возникновения физического воздействия на сына лидера Советского Союза, в ответ, диверсионными группами, будут применены соответствующие меры в отношении семей лидеров Германии. Так сказать «око за око» Но сначала авианалёт. И можно добавить, что Лилит и Немезида очень жаждут арийской крови. Хотите, я запишу обращение на русском и немецком языках, а затем мы передадим их как дополнение к заявлению Советского Правительства?

— Новая психическая атака на Запад и акция возмездия?

— Так точно, товарищ Сталин! — у Берии скулы ходили ходуном.

Хороший, здоровый грузинский темперамент.

— Когда будут готовы экипажи и самолёты? — Верховный внимательно посмотрел на нас.

— Завтра к вечеру, — отвечаю я и, перехватывая недоумённый взгляд Берии, объясняю. — Я сегодня общалась с Туполевым и Бакаевым, они проинформировали меня, что самолёты вчера прошли технический контроль, бомбы тоже готовы. Люди работали день и ночь, стремясь выполнить оборонный заказ.

— Разрешаю выполнить акцию возмездия! — приказ Сталина прозвучал даже немного торжественно.

Отдав честь, мы повернулись на каблуках, и выходим из кабинета. Берия галантно пропустил меня вперёд.

Оказавшись в приёмной, Лаврентий Павлович взял у Поскрёбышева чистый лист бумаги, пододвинул поближе ручку с чернильницей и написал несколько строк.

— Анастасия Олеговна! Вот с этим поедешь Шаболовку. Они быстро запишут и смонтируют обращение и твоё дополнение.

— А Левитана можно увидеть?

— Не положено. Даже нам с тобой.44

* * *

Москва. 6 октября 1941 года. 16 часов 00 минут. Управление ГКР.

Домой вчера мы с Фёдором вернулись за полночь. Из-за моего визита, на Шаболовке начался большой ажиотаж: ну, ещё бы — к ним приехала сама «Лилит». Обращение записали, дала кучу автографов, напоили чаем. Хотя последнее предложили с опаской: вдруг «демон» чая не пьёт.

Гы, как же наивны люди, порой забывая о своём атеистическом воспитании.

Сегодня с утра вызвала Бакаева и Туполева. Разговор был долгий и касался он сегодняшней акции. Уже к обеду мы выехали на аэродром, куда час назад перегнали пять бомбардировщиков ТБ-7 и сюда же подвезли изделие 027/6-бис — термобарические бомбы. Экипажи самолётов состояли только из самых опытных лётчиков. Командовал эскадрильей самый маститый пилот, Герой Советского Союза — комбриг Михаил Васильевич Водопьянов. Он только недавно прорвался с вражеской территории, после не совсем удачного полёта на Берлин в августе. Поначалу получив взыскание за большие потери, тем не менее, он горел желанием поквитаться с немцами за сбитых товарищей и бомбардировку в Киеве. Было решено, что пятый бомбардировщик остаётся на аэродроме и в случае неудачи группы самолётов повторит акцию следующей ночью, в одиночку.

В 19–40 по московскому времени эскадрилья получила приказ на взлёт, и четыре самолёта ушли на Берлин, выполняя акцию возмездия. Летя на высоте 20500 метров ни о каком ПВО можно было не беспокоиться. Расстояние между Москвой и Берлином они преодолели за 5 часов 25 минут.

Ночной Берлин никак не ожидал подвоха. Первые бомбы упали ещё в пригороде, но дальнейшая бомбардировка накрыла значительную часть столицы Германии. Волны всепожирающего пламени медленно окутывали город, превращая захваченное ими пространство в пепел и руины.

Каким-то ударом судьбы для немцев оказалось прямое попадание авиабомбы в рейхканцелярию. В эту ночь там было людно: Гитлер вместе с большей частью своего штаба прорабатывали варианты дальнейших действий на Восточном фронте, когда им доложили об ужасающей бомбёжке Берлина, а затем накрыло и саму резиденцию Шилькгрубера.

Как в той сказке: «В общем, они все умерли», гы.

Около шестидесяти процентов зданий этого красивого средневекового города было стёрто с лица земли. Населению Берлина повезло ещё меньше — осталось в живых лишь шестая часть жителей.

В 3—00 минут по московскому времени было передано чрезвычайное сообщение Правительства Советского Союза и сразу после него моё обращение к немцам. Таким образом весь мир узнал об этой акции возмездия.

Уже утром, немецкая военная машина проснулась без своих водителей и штурманов. Кроме Гитлера погибли Манштейн, Гудериан, Геринг, фон Бок и ряд высокопоставленных генералов. Из знаковых фигур уцелели лишь Геббельс, Борман и Канарис. Последний не зря получил в Рейхе кличку «Хитрый Лис» — используя своё положение и верных людей, он быстро сориентировался и уже к обеду 7 октября Геббельс и Борман были арестованы. Власть в Германии перешла к временному военному комитету, который обратился по радио к правительству СССР с просьбой о временном перемирии на любых условиях. В качестве жеста доброй воли, Канарис уведомил Сталина о том, что самолёт с Яковом Джугашвили будет готов через сутки и станет ожидать указания места доставки.

* * *

Киев. 9 октября 1941 года. 11 часов 40 минут. Полевой аэродром в пригороде.

Под гарантии как парламентёров, экипажу немецкого самолёта точкой приземления был указан пригород Киева, куда я также напросилась во главе советской стороны. В принципе моё присутствие не требовалось, но я посчитала это «последней каплей» для немцев. Уже к 12–00 по Москве, немецкий транспортный «Хейнкель» приземлился на нашей территории, и я лично ринулась в своём спецкостюме и с энергетическим мечом в руке на встречу выходящему командиру экипажа. Лётчик побледнел, увидев ту, о которой ходили слухи в немецких войсках.

Ага, испугался, вражина! Ты думаешь, тебе честь оказали? Как бы не так! Тебя просто используют для дополнительного устрашения нового руководства Германии.

— Фрау Лилит! Меня просили передать, что германское командование, в лице адмирала Канариса, надеется на дальнейшее взаимопонимание между нашими странами. Он просит перемирия, чтобы полностью урегулировать то недоразумение между нашими народами, которое возникло по вине Адольфа Гитлера.

— Я передам просьбу главе Советского Союза.

В этот момент по трапу спустился бледный и исхудавший Яков в потрёпанном обмундировании. Конечно, плен и уж тем более концлагерь никого не красит. Тут подоспели несколько человек из моей группы сопровождения. Медики тот час окружили Джугашвили и проведя беглый осмотр, усадили его в подъехавшую «Эмку».

— Согласно договорённости с Канарисом, ваш самолёт может свободно покинуть воздушное пространство СССР, — объявляю командиру немецкого самолёта. Тот приободряется, сдвигая каблуки вместе, и спешно ретируется в кабину. Сажусь во вторую машину и направляюсь на соседний аэродром, где нас уже ждёт заправленный и готовый к вылету на Москву ПС-84.

В самолёте интересуюсь состоянием Якова, чтобы потом доложить Верховному.

— Товарищ комиссар первого ранга! У него множественные синяки, ушибы, общее истощение организма, но в целом ничего серьёзного. Подлечим, откормим, через месяц от всего произошедшего с ним не останется и следа, — докладывает мне военврач, седовласый мужик в очках.

* * *

Москва. 9 октября 1941 года. 19 часов 00 минут. Приёмная Сталина.

С аэродрома до Кремля мы доехали достаточно быстро. Когда кортеж проехал через одни из кремлёвских ворот, Джугашвили-младший немного занервничал и попросил закурить. В приёмной нас уже ждал Берия. Яков прошёл первым в кабинет Сталина, я пропустила вперёд Лаврентия Павловича и решила остаться в приёмной, но тот потянул меня под локоть за собой.

Сталин стоял около стола, не зная как поступить с руками, держащими трубку.

Хотя в истории написано, что Джугашвили-старший был человеком лишённым всяческих эмоций, это неправда. Яков был его первенцем-любимцем и кроме того Иосиф Виссарионович знал из материалов истории, что в моём мире Яков погиб.

— Здравствуй, отец!

— Рад тебя видеть, сын… живым и невредимым.

Берия снял пенсе и тщательно стал протирать его платком, у меня возник комок в горле.

Отец и сын Джугашвили обнялись. Это длилось всего минуту, но для Сталина это и так было чересчур эмоционально.

— Разрешите отбыть, товарищ Сталин? — дрогнувшим голосом вопрошаю я.

— Нет… Настя, подойди ко мне, — он манит меня рукой и я подхожу.

— Ты внезапно ворвалась в наш мир и быстро завоевала моё доверие. Сначала ты спасаешь жизнь мне, потом выдёргиваешь из лап смерти моего сына… ты стала спасителем рода Джугашвили… по закону гор став теперь частью нашей семьи. Отныне и навсегда.

Вот так вот. Ни больше, ни меньше. Хренассе, какие тут события разворачиваются…

— Отец, а она человек? А то мне немцы сказали, что нас будет встречать какой-то демон, разгромивший большую часть вермахта на Восточном фронте.

— Человек, такой же как мы.

— Яков, а вы кроме артиллерийского училища что заканчивали до войны?

— Московский институт инженеров транспорта, теплофизический факультет.

Ага! Ты-то мне и нужен! Будешь дорожным строительством руководить в стране! Попробую обратиться к главе рода с такой просьбой.

— Иосиф Виссарионович! (Ой, рискую напороться на гнев Сталина, но чем чёрт не шутит…) Мне люди понадобятся, умные и знающие. Когда Яков поправится, разрешите мне взять его в проект?

— Чем он будет заниматься, Настя? (Опа! Пронесло! Значит, я действительно стала членом рода Джугашвили!)

— Руководить направлением по строительству дорог в Советском Союзе. Теми, по которым можно будет ездить в любую погоду и с большой скоростью.

— Ты понял, куда тебя хотят направить? Наконец-то будешь при деле, при серьёзном деле. И чтобы разобрался со своими профурсетками и не перечил мне больше.

— Да, отец.

— Запомни, Яков, теперь у тебя начнётся совсем другая жизнь и ею ты обязан вот этой девушке. Когда попадёшь к ней в комитет, она расскажет тебе кое-что интересное о твоей судьбе. Но это всё потом. Завтра у нас праздник. Настя! Я приглашаю тебя с мужем и дочерью на дачу. Адрес ты не забыла?

— Никак нет. Такое забудешь, ага.

— Вот и замечательно. Приезжайте к 12–00.

— Обязательно будем. Форма одежды какая?

— Гражданская.

* * *

Из рассказа Берии на даче

— Когда ты, Настя, ушла, Яков спросил отца, кто ты такая.

— И что ответил товарищ Сталин?

— Что ты — путеводная звезда СССР.

* * *

Москва. 11 октября 1941 года. 14 часов 30 минут. Управление ГКР.

Голова болит ещё с утра. Не то, чтобы от похмелья, с грузинского вина его просто не было, а от недосыпа. Вчера праздновали допоздна. Наша дочка ещё с утра разучивала песню, которую я ей подобрала — «Солнца утреннего стяг». У Настеньки хороший слух и память, поэтому спела она просто замечательно. Немного волновалась, но всем понравилось. Самым большим шоком для неё стало, когда «дедушка Сталин взял меня на руки и сказал, что такие, как я — будущее нашей страны». Это с её слов. Калинин умилился этой картине, согласившись со словами главы государства. Ну а дальше были заздравные речи, рекой лилось грузинское вино. Между прочим, грузин было четверо: кроме Сталина, Берии и Якова, присутствовал ещё один — комиссар второго ранга Цанава. Кстати, тоже Лаврентий, только Фомич.

Как я поняла, тоже бабник, что и Берия.

Он до войны был главным госбезопасником Белоруссии, а сейчас возглавлял особый отдел Западного фронта. Не знаю, как бы сложились на празднике наши взаимоотношения, будь я званием ниже его: уже очень часто он поглядывал на меня и плотоядно облизывал губы.

Одно меня поразило: как же сильны в них корни своего народа, своего рода землячество и чего, к моему великому сожалению, нет у нас, у русских.

Фёдор окончательно распереживался и раскраснелся, когда на третий «БИС» танцевать вышел сам Сталин. Моя «Сулико» полностью покорила грузинских мужчин и они уже никого не стесняясь свистели и хлопали в ладоши.

У Настеньки тоже хватит впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Ещё бы, видеть, как танцует САМ товарищ Сталин.

В перерывах между тостами ко мне подсел Берия и, многозначительно посмотрев в глаза, спросил:

— Настя! Теперь твой муж работает в Комитете Развития. Охраны, стало быть нет, а это неправильно. Надо этот вопрос решить.

— Лаврентий Павлович! Рискую оказаться чересчур смелой, но сегодняшнее торжество натолкнуло меня на мысль. Боюсь только, что Иосиф Виссарионович посчитает это семейственностью.

— Хочешь взять к себе майора Рогова? Ты знаешь, а это очень продуманное решение. Кто как не родственник лучше других будет защищать своих. Считай, что этот вопрос решён. А что это Фёдор такой красный?

— Переживает, что товарищ Цанава будет приставать ко мне.

— Я бы тоже переживал за такую жену.

Угу. И это говорит мне бабник государственного размаха.

— Но ему нечего беспокоиться. Коба ещё утром, когда Лаврентий прилетел к нему, предупредил его, что если тот будет распускать руки… короче, он будет иметь дело с самим Хозяином. Да, Настя, теперь у тебя такая защита, что никому не захочется тебе даже слова поперёк сказать. Это дорогого стоит. Смотри, только не зазнайся!

— Не дождётесь! Мне сейчас будет не до зазнайства: с завтрашнего дня столько дел навалится.

— Как собираешься начинать работу?

— Мне понадобится Королёв, ну и кое-кого ещё я отобрала, плюс ко всему жду от вас, Лаврентий Павлович, поддержки в кандидатурах учёных. Только, пожалуйста, таких как Лысенко мне не нужно.

— А чем он тебе не угодил? Вы же даже ни разу не встречались!

— А тем, что вся, подчёркиваю, ВСЯ его теория и рядом с наукой не стояла. Советский Союза потерял около двадцати лет на почве отрицания генетики. А потом вышло так, что нас обошли империалисты.

— А-а-а… как хочется ругнуться, но не буду, сегодня такой праздник. Хорошо, товарищ Асташёва, я тебя услышал. Завтра дам кое-какие распоряжения и с тобой свяжутся люди, которые действительно представляют вес в науке и технике. А Королёва я тебе отдам, только Коба должен сам дать разрешение, поняла?

— А то. Поперёд батьки в пекло не лезут.

— Вот-вот, очень хорошо, что понимаешь этот момент.