Итак, привал. Можно отдохнуть.

Костер разгорается, и все усаживаются кружком. Пихра стягивает со спины баллоны с горючей смесью и ставит их подальше от огня. Глаза у него желтые, как у кошки, и светятся в темноте. Боюсь я его, Пихру. Вроде здесь, в сельве, он не посмеет меня тронуть, а все равно боюсь.

Най подкидывает в костер хвороста. Огонь вскидывается желтыми снопами. Смотреть на него весело. Он какой-то живой, беспокойный, изменчивый. Могу часами сидеть у костра, и ничего мне не надо. Даже боль в затылке утихает. Забываю, что я — голь перекатная, что в поселке меня презирают…

Най протягивает мне флягу и закуривает папиросу.

Арзин хороший! Он никогда меня не обижает. В поселке иной раз монетку подкинет, поинтересуется, как жизнь. А сам — такой рыжий, яркий, как пламя костра. Только глаза поблескивают, как зеленое стекло.

Лен Брас тоже хороший, хотя он и не из наших. Дал мне целых десять золотых! Говорил: «Пойдешь со мной в экспедицию. Будешь мне помогать. Что скажу — делай без раздумий. Присматривай за остальными. Заметишь что-нибудь необычное — сразу ко мне. Вернемся — получишь триста золотых».

Лен добрый! Триста монет!

С ветвей валятся клещи. Они ползают по телу и щекочут. Голову опять сдавливает тисками.

Это началось еще там, на Эсте.

Родителей своих я не помню. Да и были ли они у меня?

Вечно голодный, грязный, оборванный. Выпросишь монетку или украдешь что-нибудь — на то и живешь.

Мальчонкой пошел на завод. Поставили меня на конвейер — механической отверткой затягивать болты на корпусах автомобилей. Работа адская. Даже сейчас вспомню — руки дрожать начинают. Чуть замешкаешься — уже новый корпус ползет, догонять надо. Крики, ругань, мастер с гибкой стальной линейкой… Смена кончится — только бы до кровати добраться. Идешь шатаешься.

Года три я так проработал. А может, и все четыре, сейчас уже не помню. Пришел я однажды на смену, отвертку свою проклятую взял, только к линии стал — слышу: «Берегись!!!»

Что дальше было — не помню. Уже в больнице рассказали мне, что балка крепежная с потолка сорвалась и краем — мне по голове. Чудом жив остался, врачи все удивлялись, макушку мою щупали, а там — вмятина на три пальца глубиной.

Жив-то я остался, только уж лучше бы помер. Позабыл половину, что-то в мозгах сдвинулось, и боль страшная…

Долго я в госпитале провалялся, а когда вышел оттуда, оказалось, что никому я не нужен. На завод обратно не взяли, говорят — здоровым мужикам работы не хватает.

Голодал я месяца три и думал, что уж совсем конец, как вдруг на рынке услышал, что людей набирают для работы на Ферре. Что такое Ферра, я не знал, но решил, что это уж никак не страшнее, чем голод.

Бросил я свои нехитрые пожитки — и на космодром. Там как раз транспорт с вербованными отходил. Сплошь горемыки — такие же, как я.

С тех пор головной болью и мучаюсь.

Костер затихает. Пора спать.