Простой русский инженер Юрий Феоктистович Луховицкий был, в общем-то, простым русским инженером. За малым исключением — приват-доцент Морозов, помешанный на статистике, сообщил ему при вручении диплома:

— Вы, молодой человек, должны испытывать особую гордость и нести особую ответственность за свое инженерское звание. Поскольку, согласно моим расчетам, вы становитесь теперь четырехтысячным действительным инженером нашей Империи.

Не верить Морозову у Юрия Феоктистовича не было ни малейших оснований: приват-доцент славился именно точностью любых статистических данных, которые он собирал из всех возможных источников. Так что к вопросу выбора места работы молодой инженер решил подойти в полном соответствии со своим "юбилейным" статусом. Вот только выбор оказался удивительно небогат, выпускнику Императорского Технического училища никто наперебой не предлагал занять важную и ответственную должность. Впрочем, и с неважными и неответственными должностями дело обстояло не очень — невооруженным взглядом было видно что производство сокращается и увольняемые с прежних мест работы уже набравшие опыта инженеры быстро занимали все хоть сколько-нибудь подходящие места. Четырехтысячному инженеру "без опыта работы" опыта набираться было просто негде.

Попытав счастья в обеих столицах и убедившись в отсутствии перспектив, Юрий Феоктистович направил свои стопы в Нижний Новгород, в надежде на Сормовский или Канавинский заводы. И имея в виду в случае неудачи добраться до Перми, где, по слухам, Мотовилихинские заводы всегда были готовы предоставить работу инженерам (не очень высокооплачиваемую, но на жизнь хватит). Однако судьба распорядилась иначе: в валявшемся в номере дешевой гостиницы позавчерашнем номере "Волго-Донского листка" оказалось забавное объявление, гласящее, что в Царицыне срочно требуются "молодые инженеры". Юрия Феоктистовича удивило в первую очередь то, что слово "молодые" было набрано заглавными буквами — до этого он не то чтобы не встречал, но даже и не слышал о том, что кому-то нужен именно молодой специалист. Ну а та часть объявления, где упоминалось жалование, и вовсе поставила его в тупик:

"Жалование более чем достойное, плюс полный социальный пакет". Про социалистов молодой инженер слышал, с некоторыми был знаком, но идей их не разделял. Но тут вроде про что-то иное говорится, понять бы про что… Ну а облегчению процесса понимания способствовала приписка в конце объявления: "соискателей просим писать по адресу… подходящим кандидатам проезд на собеседование оплачивается".

А вот Генрих Мюллер был обыкновенным немецким инженером. Совсем обыкновенным, и совсем немецким — невзирая на тот факт, что родиться его угораздило в Саратове, он даже внешним видом олицетворял эталон германского мужчины, напоминая актера Янковского в молодости и фильме "Щит и меч".

В Саратове проживали отец и мать Генриха (равно как дед, прадед и еще несколько поколений предков), но тем не менее он, как и родители, оставался немцем. Поэтому-то отец, владевший, в полном соответствии с фамилией, паровой мельницей, и послал сына учиться в Берлинский университет.

Оказалось, однако, что немцы в Саратове и немцы в Германии — люди совершенно разные. Поэтому Генрих, получив в университете из-за своего старогерманского произношения довольно обидную кличку Muller, der Sohn des Mullers, по окончании оного довольно скоро вернулся обратно в Россию.

За время учебы его немецкий стал не отличим от "хохдойча", да и работа на одном из крупнейших заводов Линца, предложенная талантливому студенту еще до окончания учебы, была интересной. Но вот некоторая презрительная снисходительность окружающих (возможно, лишь воображаемая) раздражала, и через менее чем два года после окончания учебы в Саратове появился новый инженер.

Появиться-то он появился, но вот не было в Саратове заводов, подобных Линцевским, так что пришлось довольствоваться (опять-таки в соответствии с фамилией) работой на крупнейшей паровой мельнице купца Бугрова.

Платил Николай Александрович немало, но уж больно скучной была эта работа. И именно поэтому Генрих Алоизович, прочитав объявление в газете, в тот же день купил билет и, сев на "самолетовский" пароход "Лермонтов", отправился в Царицын. Письмо, оговариваемое в объявлении, он посылать не стал, считая, что запрашивать "оплату проезда" для инженера неприлично, не голодранец он, а вполне обеспеченный человек.

Извозчик на пристани, узнав, куда надо доставить седока, запросил три рубля. Рассудив, что платить тут почти половину стоимости пути из Саратова в Царицын будет несправедливо, а от вокзала, где извозчиков может быть больше, и запрос может оказаться существенно меньше, немецкий инженер до вокзала дошел пешком. И правильно сделал: услышав, что какой-то господин торгуется с другим извозчиком о стоимости проезда "в имение Волкова", предложил незнакомцу разделить стоимость проезда.

В дороге возникла некоторая напряженность: случайно выяснив, что оба едут по одному и тому же объявлению, инженеры восприняли попутчика как прямого конкурента. Но господин Луховицкий вовремя вспомнил, что в объявлении говорилось об "инженерах", а не о "инженере", и неловкость в разговоре не то, чтобы полностью пропала, но значительно стушевалась.

А окончательно она пропала, когда уже в кабинете встретивший их молодой человек произнес:

— Ну что, господа, сейчас вам покажут ваши квартиры, устраивайтесь — и начинаем работать.

Договорившись с Камиллой, что она приедет в Царицын сразу после завершения курса, я вернулся к своей обычной жизни — то есть к кручению на манер белки в колесе. Сначала занялся уборкой зерновых и не очень зерновых сельскохозяйственных культур. Весной-то я на небольшом поле, вспаханном на берегу Волги, одной пшеницы посадил целую десятину. Сажал я ее, как и в прошлом году, на грядки (чтобы поливать было удобнее), но уже погуще, благо посевного материала было у меня два пуда. Постоянная забота (о пшеничке заботились три десятка мальчишек и девчонок, вывезенных для такой цели из Ерзовки) принесла свои весомые плоды. Вес плодов составил уже двести с лишним пудов. Тридцать два центнера с гектара — это, безусловно, далеко не мировой рекорд, но по нынешним временам — все рано очень неплохо. А если учесть, что почти сорок процентов площади "поля" занимали дорожки между грядками, то даже и вовсе хорошо.

Подсолнухи так и совсем порадовали — хоть и небольшое, но все же именно поле, украшенное тридцатисантиметровыми корзинками, выглядело просто сказочно. По сравнению с местными (или современными) сортами, с корзинками сантиметров по десять-пятнадцать, оно было буквально "полем чудес". Впрочем, именно оно порадовало не только меня. Хорошо еще, что детишки мои первыми про это сообразили — и заранее все оружие, высвободившееся после залегания сусликов в спячку, перенесли поближе к подсолнухам. Где, начиная буквально с начала августа, и начали его активно применять.

Колючую проволоку вроде еще не изобрели (по крайней мере в Царицыне про такую никто не слышал), но обычная была в достатке — и детишки быстренько подсолнуховое поле обнесли проволочной оградой с "контрольно-следовой полосой" шириной аршин в пятнадцать. Пролезть через ограду было несложно, но она — увешанная жестяными бубенчиками — оказалась неплохой "охранной сигнализацией".

А детишки в возрасте лет десяти — двенадцати по-моему самые благодарные ученики, все усваивают быстро и — главное — творчески. От моего механического цеха до поля было метров сто, рядом Маша фары для мотоциклов-тракторов делает… Так что по любому подозрительному шуму вспыхивали установленные на каждом углу прожектора, составленные из шести фар, и — если шум издавался не ветром — в сторону источника шума начиналась пальба. За первую неделю вооруженной до зубов охраны детишки палили раз пять, и громкие вопли демонстрировали некоторую действенность соли крупного помола. Но когда ребятишки действительно ошиблись (ну, они мне именно так и сказали) и шарахнули картечью…

Мужику повезло, ему по ногам зацепило, и в больничке царицынской его выходили. Второго (судя по следам) вообще лишь очень сильно напугало — но больше попыток украсть подсолнух не было.

Ну а двадцатого августа началась уборка урожая пшеницы уже на колхозном поле. Исключительно чтобы опробовать "новую технику", я прицепил к трактору ростовскую "пароконную" жатку и "пробежался" с ней по колхозному полю. Через полчаса ко мне в кабину трактора влезла Павла, а еще через полчасика она осталась там одна: трактор спокойно двигался на четвертой передаче (в переводе на "автомобильные" — на первой), управлять им было легко (гидроусилитель руля — великое дело!), а при необходимости трактор и бегом догнать можно…

Двадцатого же августа уборка урожая на пятнадцати десятинах и закончилась, причем закончилась аккурат к обеду. На четвертой передаче трактор ехал со скоростью верст двенадцать в час, а захват у жатки был побольше трех метров, так что убрать пятнадцать гектаров оказалось делом нехитрым. А вот собрать потом валки в копны, а затем перевезти хлеба на ток — на это было потрачено еще пара дней. Сразу после жатвы Павла было заявила, что она теперь сама с трактором управится потому что все освоила:

— Вот эту палку вот так ставить, эту — вот так, на "четыре", на ту штуку наступить и эту пипку повернуть. Теперь наступить на эту штуку, ту потихоньку опустить — и трактор поедет. А куда ему ехать — этим колесом крутить надо, всех-то и делов!

— Отлично, вези меня домой тогда — я прикинул, что бензина в баке хватит еще верст на пять. Ошибся, датчик у меня неточный получился и трактор доехал почти до дома. Но — все же именно "почти".

— Ну а теперь что делать?

— Я не знаю… он сломался совсем? — Павла чуть ли не плакала.

— Нет, пока еще не сломался. В нем бензин закончился, надо его налить.

— А куда налить?

— В трактор, кроме бензина, еще масло машинное наливать надо, воду. За электричеством следить, за температурой мотора — и все это надо делать правильно. А чтобы все делать правильно, нужно довольно долго учиться — назидательно произнес я, наливая из припасенной канистры бензин в бак.

— Ну так учи!

Да, набрал я детишек на свою голову! У меня работали (и учились) их человек сорок, и большинство из них относились ко мне как к старшему товарищу, а вовсе не как к дворянину из второй части родовой книги. Но двое общались со мной вообще запанибрата. Первым был Димка конечно — но я и сам настоял, чтобы он со мной общался не как с "благородием". Ну а вторым человеком как раз была Павла. Потому что она была уже буквально "моей собственностью", но факт сей она воспринимала несколько своеобразно.

По окончании моего первого лета в этом времени я перестал брать плату "за обучение и прокорм" с детишек, и, более того, стал сам платить им мелкую копеечку за работу (сверх того, что кормил их, а так же уже и обувал и одевал). Немного, гривенник в день — но для большинства родителей лишний трояк в месяц, приносимый ребенком, был вовсе не лишний, и никто против работы детей у меня не возражал. Почти никто — шорник, отец Павлы и ее мелкого братца, решил, что за его "великовозрастную" дочь такой суммы явно недостаточно. Скандалить ко мне он приперся явно с сильного похмелья, причем с похмелья безденежного, и заявил, что "за пользование дочерью" я должен платить ему по тридцать рубликов в месяц.

— Да я за тридцать рублей такую девку насовсем куплю — решил посмеяться я.

— Ну и купи совсем, но за тридцать рублей! — неожиданно согласился шорник.

Не знаю, какая муха меня тогда укусила (наверное, вспомнились синяки на физиономиях Павлы и Мишки), но я тут же, взяв шорника за шкирку, направился к старосте и в его присутствии заставил алканавта подписать бумагу о том, что за тридцать рублей наличными он передает мне навеки все родительские права на обоих детей. Ну а поскольку по возрасту "в отцы" Павле я не подходил, она стала меня трактовать как "очень старшего брата". Хорошо еще, что у нее хватало ума демонстрировать такую трактовку исключительно наедине.

Тем не менее пришлось ее учить водить и обслуживать трактор. И не только Павлу — тракторов-то у меня все равно было уже два, а задница — всего одна, да я и не собирался в одиночку сидеть на этих и всех будущих тракторах, так что для обучения была набрана группа в шестнадцать человек, все — из ерзовских, точнее из "рязановских". Критерий отбора был один — умение читать и считать по крайней мере до сотни. Было бы грамотных побольше — может и группа тоже побольше получилась, а так — старшему в группе было почти тридцать лет, младшей — вовсе двенадцать, и это были все "грамотеи" Рязановки. Ну, почти все — из взрослых мужиков я все же брал исключительно несемейных, а бабы — сами не шли учиться.

Научил я их, конечно, немногому: как заводить, как скорости переключать, куда и что и сколько лить. Но и это хорошо уже — на трех тракторах (а третий был готов к середине сентября) удалось распахать и засеять озимой рожью почти восемьдесят гектаров целины. Потому что я к этим тракторам еще и трехкорпусные плуги сделал. Лемеха купил ростовские, а остальное — на заводе рабочие сделали.

Но это колхозники мои уже без меня справлялись, я же вплотную занялся очередным строительством. Пока я возился с тракторами и урожаями, пришли новые станки, и места в мастерской просто не осталось. Так что пришлось строить новый цех, слесарно-сборочный. Огромное количество всяких деталей мало было выточить, отшлифовать и отхонинговать — их еще и собрать вместе надо. Причем очень качественно собрать: в моторе только всяких бронзовых подшипников скольжения, требующих как минимум притирки по месту, было с десяток. Бронзовое литье я уже наладил — правда "печь" была вообще из нескольких больших горшков сделана, но жару и дыму давала она немало, так что и литейку пришлось отдельную строить. Да еще выяснилось, что просто покрасить кучу железа современными красками — дело не простое, так что рядом взгромоздился и покрасочно-сушильный корпус. Рабочих на моем производстве снова прибавилось, а "мастерская" моя все более приобретала черты настоящего завода.

С Васей Никаноровым мы каждое утро ездили на работу из Ерзовки на мотоцикле, прочие металлисты — на телеге. Летом-то вроде и неплохо, а вот зимой кататься за пятнадцать верст вовсе не с руки. Вдобавок "новички" — а их уже с дюжину набралось — вообще в каких-то халупах рядом с заводом Дюмо обитали, а там — один из основных городских рассадников всякой холеры, дизентерии и вшей с клопами. Мне перспектива заполучить рассадник заразы уже на своем заводе не улыбалась, так что пришлось заняться жильем для рабочих и на новой площадке.

Для рабочих я выстроил дом почти такой же, как и в Ерзовке, разве что "повысил" его до пяти этажей. А заодно — имея в виду планы на наем инженеров — рядом со своей новой усадьбой поставил и пятиэтажку "инженерного дома". С двумя стапятидесятиметровыми квартирами на каждом этаже, начиная со второго, а на первом — что-то вроде клуба с рестораном… Но главное — это была, конечно, новая моя усадьба (рядом с которой все прочее и стоилось) — трехэтажный домина площадью около пятисот метров.

Строительство этих трех домов практически полностью исчерпало мои невеликие "финансовые резервы". То есть все, что было собрано "непосильным трудом" пекарей, речников, стекольщиков — все это было истрачено. Плюс — до копеечки был истрачен перехваченный в Волжско-Камском банке тридцатипятитысячный кредит: пришлось закупить очень много цемента в Вольске (моё самопальное производство сильно отставало от потребностей), а для внешней отделки усадьбы и инженерного дома — еще и тесаного камня. Денег-то я и зимой заработаю, а вот строить зимой сейчас еще не научились.

Но все же основные затраты пришлись на небольшой и неброский "сарайчик", поставленный чуть поодаль. Потому что в этом "сарайчике" я разместил свою "приусадебную ТЭЦ" — электростанцию на шестьсот киловатт. Три двухсоткиловаттных генератора из Будапешта обошлись мне по восемь с небольшим тысяч каждый, и это было очень недорого: мне повезло купить уже готовые машины, от которых отказался предыдущий заказчик. А паровые машины мне достались вообще почти бесплатно: благодаря помощи Ильи я купил "на металл" два списанных паровоза. Причем паровозы были "почти что новыми" — вот только не подлежащими восстановлению после аварий. Котлы для машин пришлось, конечно, делать заново и самому, а машины оказались вполне ремонтопригодными — для моих, стационарных, нужд.

К концу сентября удалось запустить лишь один генератор — но тепла на отопление домов уже хватало. Поэтому, когда Камилла, наконец, прибыла в Царицын, она сразу же поселилась в просторной и теплой квартире "со всеми удобствами". Мне, правда, пришлось с ней сильно поругаться на следующий же после вселения день, объясняя, что химлабораторию в жилом доме устраивать категорически нельзя — после чего пришлось срочно придумывать, как эту лабораторию построить на зиму глядя.

А первого октября я получил несколько неожиданный "отклик" на размещенное в Волго-Камском листке" объявление о найме инженеров: ко мне приехали сразу двое. Причем одного — Юрия Луховицкого — я ждал, поскольку он предварительно написал мне письмо. А вот второй оказался сюрпризом. Да еще каким!

Подъехавшую к усадьбе городскую коляску я увидел в окно и вышел встречать гостей на крыльцо:

— Добрый день, чем обязан? — местный, точнее современный, этикет как-то незаметно уже въелся в сознание.

— Добрый день, я — Юрий Луховицкий, мы договаривались… А это — Генрих Алоизович, тоже по вашему объявлению — у вас ведь не одно место, я правильно понял?

— Не одно, верно, так что замечательно, что вы тоже решились приехать! Проходите, господа. Чай, кофе, что-нибудь покрепче? — поинтересовался я, рассаживая гостей в своем кабинете. Собственно, кроме кабинета и небольшой спальни на третьем этаже, в доме не было отделанных помещений, о чем я тоже сообщил инженерам. — Тут еще стройка не закончена, так что пока выбор невелик… вы не беспокойтесь, обед сюда доставят, голодными вы не останетесь. А теперь — к делу. У вас есть какие-то специальные вопросы?

— Есть — господин Луховицкий прямо-таки светился нетерпением — скажите, что означают слова "социальный пакет" в вашем объявлении? Я, видите ли, не хотел бы заниматься противоправными деяниями…

— Спасибо, впредь буду тщательнее подбирать слова, я, видите ли, из Австралии приехал, иногда неправильно использую термины. А слова эти означают набор житейских, так сказать, благ — бесплатное жилье, бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование для детей… У вас дети есть?

— Я пока холост…

— Ну, это не помеха, но понятно.

— У меня двое детей, но им еще и в школу рановато — подал голос до того хранивший молчание Генрих Алоизович.

— Скоро ведь вырастут… но, думаю, с этим разобрались. Теперь о работе. Я, знаете ли, делаю моторы, разные моторы. И с ними делаю мотоциклы, трактора… Но пока делаю их очень мало, а хочу делать много. Для чего мне нужно построить соответствующий завод. И несколько других заводов, это строительство обеспечивающих. Например, мне нужен свой цементный завод…

— Видимо я смог бы заняться таким строительством — снова подал голос Генрих Алоизович. — В Линце я работал на заводе, изготавливающем оборудование для цементных печей и довольно неплохо представляю их конструкцию…

— Вот и отлично, одна гора с плеч… А вы, Юрий Феоктистович, насколько я в курсе, пока ничем еще не занимались?

— Нет, но я готов… я изучал главным образом проектирование механизмов и машин, но…

— Так, о деталях работы поговорим позже. Для начала — какие у вас материальные запросы?

— Что, извините?

— Ну, какую вы хотите зарплату…

— Я получаю сейчас у Бугрова двести рублей оклада. Но, если вы говорите, что жилье бесплатно… — подал голос Генрих Алоизович.

— Понятно. Значит у меня инженеры получают пока по двести пятьдесят рублей в месяц. Жилье — да, бесплатно. И медицина, и прочее все… Если вас это удовлетворяет, то давайте сейчас вам покажут ваши квартиры, и, если вам все будет по душе, встретимся за обедом, скажем, часика в два. И — начнем работать. Генрих Алоизович, вы когда сможете уволиться? И, кстати, вы так и не представились, фамилия ваша как будет?

Этот высокий немец, окончательно переехавший в усадьбу через две с половиной недели дней, оказался очень толковым инженером. И не только инженером — по моей просьбе он, закончив дела в Саратове, съездил в Нижний и там в представительстве компании "Любимов и Сольвэ" законтрактовал тридцать тонн соды. Ее пришлось вывозить из Березняков, для чего два "Драккара", после установки на них двадцативосьмисильных моторов, сплавали вверх по Волге и Каме. Корыта эти успели вернуться в Царицын буквально за неделю до ледостава, но ведь успели же!

Хороший мне попался инженер. Но уверенный, что лишь наличие двух маленьких дочек стало причиной того, что вслед за мной никто не называл его иначе, как "папаша Мюллер".

Кстати, мне повезло, что инженеры приехали не неделей позже. Через неделю у Дарьи Федоровны кто-то из родни помер в городе, и она почти на десять дней уехала, "отпросив" заодно и Дуню, чтобы сготовить на поминках. И тут-то оказалось, что и одежда сама не стирается и не гладится (что наплевать, в цеху и не заметно это особо), и из еды в доме почему-то есть лишь хлеб и молоко. В цеху столовая неплохая конечно, но, боюсь, современные инженеры не оценили бы такого "комфорта" — ну а в результате Юра и особенно Генрих (задержавшийся из-за закупки соды на две недели) "хозяина" класса "студент голодный, самостоятельный" так и не встретили и формального уважения к "главе фирмы" не потеряли.

Кроме соды я до ледостава успел запастись и песком. Казалось бы — эка невидаль! Только вот стекло, сваренное на местном песке, оказалось приятного бутылочно-зеленого цвета. Судя по книжкам, из-за наличия железа в этом самом песке. Но вот недалеко от Камышина мне удалось приобрести (строго за наличный расчет, поскольку все поступления в банк шли в погашение кредита) купить десяток десятин земли, где песок был гораздо чище. Место не очень удачное, до Волги было верст десять, а до железной дороги и вовсе полста — но с окончанием сельхозработ крестьянские савраски высвободились и я натаскал к себе песочку этого тонн пятьсот. Стекло все равно получалось немного зеленоватое, но лишь чуть-чуть, в окнах зелень была уже почти незаметна.

В ноябре стекольный цех заработал, наконец, на полную мощность. Невелика она была, эта мощность, в сутки едва-едва делалось по три сотни полутораметровых листов оконного стекла. Или — по две сотни "зеркального", шестимиллиметрового. Но при нынешних ценах местный рынок я практически монополизировал и мастерская сразу стала приносить почти тысячу рублей ежесуточно. Уже — прилично, правда если не принимать во внимание того, что запаса соды мастерской этой хватит от силы на пару месяцев.

А если принимать — то "предчувствия меня не обманули": варка стекла остановилась аккурат за день до Рождества. Обидно — но за два месяца стекло принесло мне ровным счетом пятьдесят тысяч дохода — и это после того, как я рассчитался по всем кредитам. Теперь уже есть, на что Россию спасать, точнее — есть, с чем начинать это спасение. И это — радует.