Пётр Сергеевич Кузьмин был заинтригован. Конечно, то, о чем просил этот молодой человек, выстроить можно — и Пётр Сергеевич уже почти придумал, как. Но зачем? Ведь с точки зрения пожилого и весьма грамотного инженера-металлурга чугун такой обработкой можно лишь испортить. Не обязательно, впрочем, испортить — но пользы от этого он не видел, а встать это должно было в очень немалую копеечку. А молодой человек явно предстоящие затраты напрасными не считал…

Вообще предстоящая работа была странной. Сначала к нему, отошедшему (хотя и против желания) от дел инженеру приехал этот Антоневич — и предложил вернуться к работе. Что Кузьмина порадовало: все же приятно осознавать, что кто-то твою работу оценил по достоинству. Но когда они вместе прибыли в Царицын — чтобы окончательно обсудить детали строительства с главным заказчиком, то Пётр Сергеевич решил было, что судьба посмеялась над ним:

— Мне такой завод вообще не нужен, — заявил (неожиданно) молодой человек, этим заказчиком и оказавшийся.

Кузьмин даже вспылил и решил немедленно уехать, но юноша поймал его буквально за рукав и уточнил:

— Мне нужен уже другой завод. Не смотрите так на Сашу, он не знал — у меня просто немного поменялись планы. Правда, денег на строительство пока нет. И сейчас единственно ваш опыт и знания помогут составить план строительства завода так, чтобы и работа началась вовремя, и зимой — когда все деньги появятся, можно было достроить всё недостающее…

Опыт у Кузьмина действительно был немалый, так что и план работ получилось наметить приемлемый: за пару месяцев — строительство двух небольших доменных печей и (что особенно порадовало Кузьмина) "опытовой" двухванной печи для выплавки стали. "Большую" домну и настоящий мартен предстояло поднять за зиму — но еще одна печь поставила Петра Сергеевича в тупик:

— Вы хотите сказать, для перегрева стали?

— Нет, именно чугуна. И именно до тысячи шестисот пятидесяти градусов. Вот только в течение какого времени, я заранее не скажу. Давайте для начала предположим, что перегревать будем часа два…

— Поверьте моему опыту, это никому не нужно…

— Мне нужно.

— Этим вы просто испортите плавку…

— Уверен, что нет. Впрочем, вы и сами все увидите — когда печь заработает.

Почти тридцать лет опыта в черной металлургии так и не навели Петра Сергеевича на мысль, что же хотел этот молодой человек получить в результате. И узнать это можно было лишь одним способом: построить заказанное и посмотреть.

Кузьмин невидящим взглядом скользнул по окну купе, несущего его к месту работы, и в который раз стал прикидывать, как бы сделать эту загадочную печь.

Рудакова мне удалось немного успокоить, но все равно было обидно. Нет, не из-за того, что теперь придется строить мониторы за свой счет. У меня эти корабли предполагались стать "символом сметания сословной структуры общества". Ведь на том же флоте офицеры-технари ("краснокантники", форма у технарей была с красной выпушкой) никогда, ни при каких условиях не могли стать командиром хоть самого захудалого, но боевого корабля. Никогда — а вот на мониторе командиром мог стать только технарь: на нем не было места, чтобы бесплатно возить "капитана-стратега".

А это был бы прорыв, и весьма серьезный: многие из технарей, не овладевавших долгие годы искусством вождения парусных судов, в боевых условиях могли дать сто очков форы "флотоводцам" из дворян. Да те же мичманы, что в прошлый раз на крошечных траулерах, грамотно спланировав атаку, крейсер утопили. Их бы на мостики серьезных кораблей — и, глядишь, в России слово "Цусима" произносилось бы с гордостью… Ну да ладно, еще, как говорится, не вечер.

Десятипудовая бочка керосина у Нобелей стоила пять рублей ровно. А такая же бочка, но пустая, стоила два рубля тридцать копеек. Поэтому керосин в разлив шел по двадцать пять копеек за пуд — если покупать его цистернами. Собственно, именно ценой русские нефтепромышленники почти задавили американскую "Стандард Ойл" — у тех керосин дешевле пяти центов за галлон как-то не получался.

Однако русский мужик (если он жил не рядом с нефтезаводом) платил за керосин хорошо если гривенник за бутылку — и оплачивал он не только транспорт, но и бочку, которая после использования годилась разве что на дрова.

Мне же нужно было сварщиков готовить — и лучше это было делать вовсе не за свой счёт. Так что когда я предложил Нобелевскому заводу двухсотлитровые стальные бочки по три рубля, там думали очень недолго. Бочки считай что и не протекали, не впитывали, как деревянные, керосин — но главным было то, что теперь покупатель полной бочки за пять с полтиной мог ее уже пустую за два рубля с полтиной вернуть. Мог, конечно, и не возвращать — ну да какой купец откажется от экономии в сорок процентов?

Мне же бочка обходилась дешевле: полтора пуда листовой стали с соседнего завода стоили меньше двух рублей, гривенник уходил на краску. И семь копеек — на зарплату: бригада из сорока человек делала шесть сотен бочек за смену. Конечно, правильнее было бы учесть и расходы на электричество, и на силикатный клей для электродов. И даже на муку для них же — но так как бочки варились в ночную смену, когда не варились корабли, то бочки я продавал все же не в убыток.

Потому что по контракту, который был заключен сразу на три года, я получал право забирать на Нобелевских заводах бензин и лигроин — бесплатно. Правда, в свою тару и из расчета двести литров за каждую поставленную бочку. Думаю, честная сделка: и бензин, и лигроин сейчас попросту сжигались (официально — а неофициально большей частью просто выливались в тихом месте в землю).

Заведовать сварщиками стал человек вполне профессиональный: мичман-электрик в отставке из Петербурга — его Рудаков нашел. Сваркой он, понятное дело, никогда не занимался — а вот в электрических машинах разбирался хорошо. Ну а когда Яков Евгеньевич его ознакомил с задачей (про бочки тогда еще и разговоров не было), он подумал, уехал в Петербург, а через неделю вернулся с дюжиной отставных же матросов, ранее как раз с электричеством и работавших. Эти ребята обучились относительно быстро, ну а когда речь зашла о подготовке новых специалистов из местных крестьян, идея с бочками и возникла.

Когда появляется специалист в каком-то деле — дело сразу идет хорошо. Впрочем, я это и раньше знал — да и сейчас очень даже имел в виду.

Первого июня ко мне приехал Гаврилов, а четвертого — и Иванов. Африканыч задержался потому, что письма мои счел чьей-то неумной шуткой, и пришлось к нему специальных гонцов посылать — но после того, как эти два "кадра" встретились и я объяснил в целом, что от них ожидается, эта парочка засела на целый день в столовой на первом этаже "инженерной гостиницы" и принялась бурно обсуждать мои предложения. И по результатам этого обсуждения отправились в Калугу (Гаврилов) и Саратов (Иванов).

Этим двоим (как, впрочем, и всем "старым" инженерам) оклад я предлагал тысячный. Молодёжи зарплата назначалась поменьше, в двести пятьдесят рублей — хотя и это было втрое выше средней по стране зарплаты молодых инженеров, причем я заранее предупреждал каждого, что при неудовлетворительной работе выгоню без промедления и с "волчьим билетом". За неделю приехали двадцать два человека, из которых четверо на моих условиях работать отказались (про зарплату я говорил в последнюю очередь), а двоих я сам не взял: гонористые больно. Жалко, как раз эту пару я предполагал поставить на строительство гидролизных заводов, ну да ими запас инженеров в стране не исчерпывался.

Кроме выпускников институтов, Леонид Валерьевич прислал мне еще одного специалиста. Василий Кузовкин инженером не был, он даже реальное не закончил, хотя три года и отучился. А затем он лет десять работал на дноуглубительных работах в порту. Херувимов его встретил случайно: дноуглубитель пришел в университет, чтобы получить помощь в расчете какой-то землечерпалки — и, после встречи с моим "хедхантером" отправился не в порт, а в Царицын. Ну а теперь путь его лежал в Ростов — не на Дону, а в Великий: пока мы разговаривали о его механизме, я кое-что вспомнил…

Троих же инженеров из этого "пополнения" я посадил на изготовление тракторов. "Зимние трактора" конечно в состоянии заменить пару волов — но разве что на тракте, таская арбу: коробка передач для пахоты не годилась. Да и моторы у них летом перегреваться должны со страшной силой — так что сельскохозяйственные машины пришлось делать заново. С двухцилиндровым мотором, с нормальной низкоскоростной коробкой. К пахоте их планировалось сделать этих штук двадцать, ну а там — как получится. По моим воспоминаниям первая половина лета была с дождями, и на снова приобретенном "поле" за Волгой можно было надеяться на относительно неплохой урожай — но его все равно на всё не хватит, так что и пупок рвать надобности нет.

Жена у меня оказалась просто умницей. Ну и опыт в налаживании мыльного производства помог: мыло "ДДТ" с апреля выпускалось по пять пудов в сутки силами всего двух человек. Вши — они никого не радуют, а заразы мне не надо. Да и не только мне, по пятаку за стограммовый кусок мыло разлеталось мгновенно. Но дело не в тех копейках, которые за него выручались: важнее было то, что в уезде со вшами было почти покончено. И народ это оценил, а потому летом планировалось выручку с мыла поднять тысяч до двадцати в месяц — а это уже внимания заслуживает.

Но главное, Камилла снова придумала как делать искусственный каучук из спирта. Про то, какие нужны для этого дела катализаторы и какие процессы нужно использовать я давно и крепко забыл. А Камилла их придумала заново (точнее, снова вспомнила ранее прочитанное где-то), и теперь сразу трое выпускников Фаворского строили небольшой каучуковый заводик.

А Саша Антоневич снова сообразил — еще до пуска первой очереди "кислотного завода" — что уж больно много получится чистой окиси железа — и примчался в Царицын обсудить этот вопрос. Впрочем, всё обсуждение свелось к утверждению найденной Сашей кандидатуры на роль главного металлурга — обсуждать саму идею вообще смысла не имело.

Оказывается в Луганске проживает некий Петр Сергеевич Кузьмин, который еще с Александром Износковым работал — с тем самым, который вообще первый мартен в России поставил. Но фантазии у Кузьмина было больше, и он проектировал свои печи, мало придерживаясь "канона". В результате пять лет назад он начал строить у заказчика печь совсем иной конструкции, нежели была заказана — и заказчик (какой-то уральский заводчик), узнав про это, Петра Сергеевича попросту выгнал. С тех пор Кузьмин жил в Луганске, в доме, оставшимся от родителей, и никем на работу не приглашался по причине репутации "бунтовщика". Так как сам Антоневич тоже такому описанию соответствовал, общий язык пятидесятипятилетний Кузьмин и тридцатилетний Саша нашли сразу.

— С Кузьминым ты сам договариваться будешь?

— Я-то договорюсь, ты вот тут посмотри — он примерную смету написал. Получается сначала шестьсот сорок тысяч рублей без малого. У тебя столько есть?

Шестисот тысяч у меня не было. И без металлургического завода нужно было очень много чего построить — деньги тратились сразу по поступлении. А то внезапно ломался дорогой инструмент, то поставщиков приходили бракованные изделия — так что теперь большую часть времени приходилось сидеть дома и считать, считать, считать… За расчетами я просто не успевал заниматься нужными разработками, приходилось все бросать и бежать на завод решать какие-то технические проблемы — и даже "деды" заметили, что скоро я на людей бросаться начну.

— Александр, — вдруг обратился ко мне Семенов после того, как я наорал на Олю, пришедшую что-то уточнить по поводу нового мотора. — Мне кажется, что вы очень непродуктивно тратите своё время. Я понимаю, что изрядная часть ваших финансов весьма и весьма конфиденциальна… но неужели в Царицыне нет заслуживающих доверия счетоводов?

Честно говоря, в этот раз я упорно отгонял от себя любые мысли о Мышке. И не потому, что когда-то она уже "была моей женой" — просто боялся встретить ее после того, как вез то, что от неё осталось, в тесном салоне самолёта. Но наверное все же зря боялся, да теперь и не будут ее убивать… Однако Валентин Павлович продолжил:

— Я давеча в городе разговаривал с отставными офицерами, так мне сказали будто в Царицыне живет вполне годный для вас господин. Тоже отставник, но из финансовой службы Армии. Я думаю, что офицерское достоинство вполне доверия заслуживает…

Водянинов! Это была просто какая-то ментальная блокировка: для меня Сергей Игнатьевич не присутствовал в этом мире потому что я лично проводил его в последний путь. А ведь этого еще не случилось — и не случится еще долго (в особенности, если тогда Ястребцев верно диагноз определил).

К Сергею Игнатьевичу я отправился вместе с Семеновым — все же один я почему-то боялся. И, в общем-то правильно поступил: Водянинов выслушал мое предложение молча, потом просто ответил "Нет" и предложил на этом разговор закончить. Но Валентин Павлович не зря был военным: для него "приказ командования" был тем, что не исполнить невозможно — и еще через полчаса просто капитан сдался перед капитаном второго ранга. Может и не окончательно, но он хотя бы согласился поехать "посмотреть бумаги". И по дороге я окончательно перестал бояться "прошлого будущего": извинившись перед спутниками за небольшую задержку, я завернул к маленькому домику на окраине. Сердце, впрочем, слегка сбойнуло, когда я подошел в смутно знакомой двери, но я постарался успокоиться и постучал…

С приходом Водянинова и Мышки жизнь (финансовая) стала быстро налаживаться. Не потому, что доходы вдруг резко возросли, а потому что оказалось, что на счетах у меня "зависали" огромные суммы. То есть реально обнаружился "оперативный резерв" тысяч в двести рублей, который раньше казался недоступным из-за того, что деньги тратились со счетов в одних банках, а поступали в значительной части на другие — и перемещение их с места на место занимало слишком много времени.

А двести тысяч — это не очень много, но достаточно, чтобы изрядно ускорить сразу несколько проектов. Например, получилось выделить приличную сумму Кузьмину на строительство металлургического завода. А еще у немцев Камилла купила установку по производству краски индиго. В качестве очередного "довеска" к нашему газовому заводу.

Наверное, такого газового завода в мире больше не было. Во-первых, он работал на коксе, а не на угле, как все прочие — и кокс выделывался тут же, на новенькой (хотя и довольно скромной по размеру) коксовой батарее. Небольшой, но кокса на светильный газ хватало. А вот коксовый газ Камилла использовала на все двести процентов — собственно из-за него батарея-то и строилась. Из газа извлекались аммиак, фенол, нафталин, пропилен, бутан, пропан… даже угарный газ шел в дело. И только метан шел "в трубу" — на кухни жилого городка и прочие отопительные нужды.

Хуже было с продукцией собственно газовой установки, ведь там вырабатывались в основном чистый водород и угарный газ. С угарным газом понятно — Камилла из него этилен добывала, но и водород был для моей жены лишь "ценным химическим сырьем". Конечно, кое-что у нее "отбирала" Машка — стекольная мастерская сейчас насчитывала уже полсотни рабочих. Но существенная часть водорода уходила на переработку мазута. Гидрокрекинг — могучая штука (в качестве производства химического сырья…) Ну и попутно производился хороший бензин, масло моторное — но это мелочи, не заслуживающие внимания настоящего химика.

Зато моего внимания более чем заслуживающего. В серию наконец пошел восьмицилиндровый бензиновый мотор — получился он чуть больше ста шестидесяти "лошадок". Вот только мотор на "нобелевском" масле работать не мог: то, что у них делалось, годилось для смазки колес, даже для паровозов — но никак не для современных двигателей совершенно внутреннего сгорания.

Хорошо еще, что Камиллу с самим гидрокрекингом напрягать не пришлось: этим занялся один из пришедших в начале лета "птенцов Фаворского", и занялся с должным энтузиазмом (ну и отдача от него неплохая получилась).

Всё же с новым мотором доходы "с реки" выросли: так как двадцать километров в час пока не давали и "скоростные" пассажирские пароходы, недостатка заказов у меня не было. А Саша Ионов, окинув взглядом перспективы, стал исполнительным директором "Волжско-Донской грузовой компании Николая Волкова" с окладом в двадцать четыре тысячи рублей в год. Могло быть и больше — но рост "флота" существенно ограничивало количество доступных ГСМ.

В "заботе о будущем" очень удачно съездил я в Астрахань, к Михаилу Александровичу Газенкампфу. Калмыцкая-то степь — это уже губерния Астраханская. Места там замечательные для крестьянского люда: земли много, народу практически нет… И понятно почему нет: без воды на этой земле ничего не растет. Кроме, разве что, камыша.

Зато его было много: мочаги Калмыцкой степи были покрыты мелкими солеными озерцами и болотистыми луговинами, где этот камыш рос буквально "до неба". Я где-то прочитал, что и камыш там был особый, какой-то "гигантский" — но для меня главным было то, что его было сколько угодно. Вот я и договорился, что в этой непригодной для жизни степи построю "сборочные фермы" — мне для того же камышебетона много сырья нужно.

Как выстроить эти заведения "за три копейки" мне подсказал Николай Петрович: в бытность простым поручиком Женжуристом довелось ему служить под Ташкентом, и как-то в разговоре с Семеновым он поделился своими воспоминаниями о строительстве глинобитных сараев.

Сарай получался, конечно, очень недолговечный, но крайне дешёвый. Сначала по периметру насыпалась земля на полметра, утрамбовывалась, на неё — в качестве гидроизоляции — клались доски. На досках, в опалубке ставились земляные стены. Вот только земля известью не пересыпалась, а поливалась в кучах солёной водой — и сутки-другие выдерживалась, чтобы подсохла. В итоге стены почти сразу "схватывались" солью. В отличие от "известковой" землебитной версии такие стены годились только уж в очень засушливой местности — но и Калмыцкая степь обилием дождей похвастать не могла.

"Понаблюдать за строительством" я уговорил Василия Петровича Хаматина — того самого приятеля Мельникова, который мне Диану продал. Он, посмотрев, как на окраине моего "рабочего городка" мужики за день трижды возводили (а потом разваливали снова) сараюшки, пообещал, что "всё будет выстроено в лучшем виде". И даже уточнил, что с калмыками, периодически в той степи проходящими со своими стадами, он тоже прекрасно договорится сам.

И я занялся "изготовлением бус и зеркалец".

Камилла закончила строительство всех установок, обеспечивающих смолу, и теперь её можно было делать тонн по двадцать в сутки. Вот только куда ее девать, было не совсем ясно. Когда в лаборатории её делалось в день по паре килограмм, вопрос этот не стоял: выключатели (для станков и для квартир), патроны для лампочек, электрические вилки и розетки делались из карболита и смолы даже не хватало. Но кому может потребоваться миллион вилок или розеток в день?

Первое, что я придумал — это авторучка. То есть авторучки уже существовали, почти в каждом магазине продавались — но чернила в них заливались через дырочку в заднице, а пробка часто подтекала — и спроса на эти нехитрые девайсы не было. Я же "придумал" авторучку с пипеткой — и решил захватить этот рынок.

Термопрессы изготовил Барро — там и сложного-то ничего не было. Две плиты чугунные, в которых сквозь дырки продеты медные трубы с паром, на рычаговой подвеске, и пара сильфонов, чтобы пар к "качающейся" на верхней плите трубе подавать. Ко всему этому ещё и котел паровой, крошечный — ну да с котлами у Барро вообще все просто было. И все это удовольствие Поль сваял мне по пять сотен за штуку — по мне так очень недорого. Но меня в деле изготовления сих девайсов больше всего удивила не цена, а то, что "современники" не задумывались сделали изгибающийся металлический паропровод, причем очень простой и надежный. В то время как спустя сотню с небольшим лет данная задача к простым инженерным решениям вовсе не относилась (в смысле, если задача была чисто металлическую конструкцию изобразить).

Оборудования для изготовления перьев было закуплено бельгийское, и тоже недорого. Поначалу я хотел перья закупать, но оказалось что в России их вообще не делают, а импортные (даже при цене в копейку за пару — или за штуку, если никелированные) мне показались слишком дорогими. В результате мои уже перья, причем из марганцевистой бронзы, получились по цене в шестнадцать рублей за две с половиной тысячи. Дороже полукопеечных, конечно — но куда как лучше.

Пресс-формы сделала (правда, сильно ругаясь) Оля Миронова, а одна из Камиллиных лаборанток обучила работе с фенолформальдегидной смесью пару дюжин царицынских девиц. Девчонок: Вася через знакомых объявил, что "на хорошую работу требуются грамотные девицы от четырнадцати до шестнадцати". Если бы такое объявление было размещено в газете, то моя репутация была бы подорвана навеки, поскольку население, благодаря шести только официальным борделям, действующим в городе, подобные запросы интерпретировала однозначно. Но "по секрету" сообщенная из уст в уста мастеровым, в семьях которых подходящие девочки завелись, она была воспринята адекватно.

Именно девчонок я набирал по очень простой причине: нужно было делать очень мелкие пластиковые деталюшки и правильная дозировка (буквально до миллиграммов) была очень важна. А девочки гораздо более аккуратны.

На всю подготовку ушел ещё месяц. Ведь что такое — эта перьевая ручка? Три карболитовых композиции (черная, вишневая и прозрачная), три разных сплава (две бронзы и латунь), резина… девяносто шесть технологических операций, двести восемьдесят единиц оснастки.

И все это, силами десятка молодых парней-рабочих и двадцати пяти девиц уже шестнадцатого июля начало превращаться в "товар народного потребления повышенного спроса". Со скоростью сто двадцать штук в час.

Правда первая дюжина ручек была изготовлена в золотых корпусах: их я подарил "дедам", Камилле, Машке (которая делала термометры для прессов — та еще работенка). Себе взял, Оле Мироновой подарил. Васе. Ладно, оставшуюся пару тоже куда-нибудь пристрою. Ну а куда девать остальные — которые сейчас собирались со скоростью больше сотни в час — я пока представлял лишь в общих чертах…

То есть точно знал, что их нужно продавать. Желательно — подороже, но как? Раньше мне что-то не доводилось заниматься "товарами народного потребления", и купцов знакомых, которые могли бы заняться широкой продажей, тоже не было. Почти — пока что ручки начала продавать Абалакова в своем книжном магазине, и народ вроде заинтересовался, но это нельзя было назвать "массовой продажей ТНП": полсотни за неделю обогатить меня не могли. И у меня не было ни малейшего представления о том, с какой стороны хотя бы приступить к "продвижению товара".

Сто двадцать в час, полторы тысячи в сутки. В Царицыне со сбытом ручек, кстати, проблем не было. Вообще: старушка Абалакова за первый месяц продала почти четыреста штук — и больше в городе ручки покупать стало некому. В Саратове дела пошли повеселее: после рекламы в прессе владелица довольно небольшого книжного магазина в Саратова Кудрявцева продала почти тысячу — и, похоже, на этом и губернская столица свои покупательские возможности тоже исчерпала. По паре-тройке сотен ручек "взяли на реализацию" купцы из Самары, Нижнего и Казани — а на складах у меня уже лежало ручек почти сорок тысяч штук, каждая из которых обходилась мне в двенадцать копеек…

Такое производство было! Но вот чтобы каждый гимназист Российской империи получил свою ручку, заводику нужно было круглосуточно работать целую неделю. И ещё два дня, чтобы обеспечить современными пишущими приборами всех студентов всех институтов и университетов Империи.