— Ты даже представить себе не можешь, как мы сейчас заживем, Вадим! — пытаясь перекричать музыку, склонился к нему Александр Михайлович. — Я для тебя все сделаю! Поедешь учиться за границу! Хочешь в этот… как его? Оксфорд или в Кембридж, хрен их разбери! Куда душа пожелает! Мир посмотришь! У тебя будет все! Понимаешь? ВСЕ! Ты — мой, Вадик! Краев-младший! Звучит?
Вадим почти не слушал его. Он был занят губами двух прелестниц, которые, как по мановению волшебной палочки, появились из ниоткуда и, вероятно, исчезнут в никуда.
Неожиданно взгляд Вадима упал на белесого, который сидел рядом и ухмылялся.
— Я хочу набить ему морду, — зло проговорил он, пытаясь подняться. — Я хочу набить морду этому ублюдку!
Но девицы с вульгарным смехом удержали его.
— Ты, сын, с Юриком подружись, — погрозил ему пальцем Александр Михайлович. — Он мою задницу много раз спасал. Да и вообще — кто он? Пес! Он мне служит, и тебе будет служить! Мы с тобой натворим дел, что только держись! Я перепишу на тебя все счета, дома, квартиры… Сын! Дай я тебя обниму! Девки, расступись!
Александр Михайлович крепко и слюняво поцеловал его в обе щеки, потом вытащил бумажник и неверной рукой протянул ему пластиковый квадратик.
— Это кредитка. В любом банкомате мира можешь получить по ней деньги. Она твоя!
— Ничего мне не надо от тебя! — упирался Вадим, на которого вдруг нашел нелепый приступ уязвленного самолюбия.
— Держи, я сказал! — заревел Александр Михайлович. — Ты — мой сын, и будешь обладать всем, чем обладаю я! Девки, засуньте ему эту чертову карточку куда-нибудь! Хоть в задницу!
Они захохотали.
Музыка оглушала, яркий мигающий свет выхватывал из темноты куски дергающихся тел, заполнивших зал.
Вадим был счастлив. Но странное это было счастье. Оно имело хаотичный, ирреальный цвет безумия, сточный, сладковато-тошнотворный запах предательства и горький вкус собственной никчемности, неожиданно вознесенной на недосягаемую раньше горную вершину.
Счастье стыдливо. Оно постоянно сопереживает и переживает, что другим хуже, чем ему.
Но его счастье не имело стыда. Оно выпирало с каждым часом, как гнилой нарост, как язва профессионального попрошайки, лелеявшего свою язву и следившего за тем, чтобы она (не дай бог!) не затянулась здоровой кожей.
Вадим вдруг вспомнил, что у него есть тысяча желаний, которые хотелось бы воплотить в жизнь, и тысяча запросов, которые надо удовлетворить.
Рядом с ним сидел призывно открытый мешок с деньгами, из которого можно черпать и черпать.
Да! Теперь Вадим мог ВСЕ!
— Ксюха и вы, девки, тащите его танцевать! — вскричал Александр Михайлович. — Это мне можно сидеть, так как годы уже не те, а вы — вперед!
Девицы вытащили Вадима в зал. Нырнув вместе с ними в танцующую толпу, он окончательно потерял себя. Пульсирующий ритм музыки подчинял, будил что-то первобытное.
— Беги от него, дурачок, — проговорила ему на ухо Ксюха. — Беги и не оглядывайся.
— Почему? — весело удивился Вадим.
— Поверь мне, — сказала она и исчезла, растворилась в толпе.
Он остался один на один с двумя длинноногими сиренами, которые кружились вокруг него, прижимались к нему, мимолетно целовали. Он видел их нескромные телодвижения, и желание разгоралось в нем, как пламя. Глаза его затуманились, подернулись пеленой полного безразличия ко всему, что творится вокруг, кроме одного — этих двух шлюшек, так откровенно зарабатывавших себе на хлеб с маслом.
Он притянул одну к себе и впился в ее полные ярко-алые губы, пахнувшие мятной резинкой и сигаретным дымом.
И тут сквозь эту пелену он увидел Юлю. Она стояла в танцующей толпе и смотрела на него.
Нечто странное, похожее на досаду, шевельнулось у него в душе. Как если бы его, жаждущего, оторвали бы от воды, когда он только-только к ней приблизился.
Потом пришел стыд, а после возникла злость на девушку за то, что она заставила испытать этот стыд. За то, что на мгновение она лишила его упоительного чувства свободы.
Юля стояла и просто смотрела на него. Такая чистенькая, такая правильная, такая понимающая, воспитанная на Чехове и Пастернаке, морщившая свой хорошенький носик, если читала или слышала неприличное слово, говоря при этом: «Какая пошлость», теперь она раздражала его.
Вадим угадывал ее изумление, ее непонимание и искреннее нежелание верить своим глазам.
— Девчонки, сопровождайте меня вон туда, — кивнул он в сторону Юли. — Надо кое с кем поговорить.
Троица приблизилась к девушке.
— Привет! — широко улыбнулся Вадим и сделал попытку ее поцеловать.
Она отстранилась.
— Ты вовремя, — продолжил он весело, как ни в чем не бывало. — У нас самое веселье. Кстати, познакомься! Это… Черт, я не помню, как их зовут! — засмеялся он.
Юля покачала головой.
— Да, вижу, у вас тут очень весело.
— Присоединяйся!
— Нет уж, спасибо. Я приехала только затем, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. У вас… с отцом, как я посмотрю, установилось полное взаимопонимание. Рада за вас.
— Все действительно закончилось. Наши проблемы улажены! Да, девчонки? Все хорошо, прекрасная маркиза…
— Боюсь, все только начинается, — проговорила Юля печально. — Ладно, я пошла. Желаю вам хорошо повеселиться.
Она повернулась и вышла из зала.
Хорошенькая, миленькая, интеллигентная…
Вадим зло прищурился ей вслед. Она понятия не имеет, что такое настоящий мир и настоящие проблемы. Всю жизнь прожила под крылышком у родителей, и даже теперь, зарабатывая второе высшее образование на заочном, она не знала этих вечных студенческих головоломок — деньги, жратва, спокойный сон. Надменная идиотка, придумавшая для себя удобную позицию мраморной статуи! С этой позиции так удобно осуждать и презирать тех, кто внизу!
Вадим оставил своих пассий и пошел за ней. Через яркий освещенный коридор, вниз по ступенькам на улицу…
— Подожди!
Она обернулась. В глазах огонь и слезы.
Ее вид остановил поток бурных слов, которые хотел обрушить на нее Вадим.
— Да, Вадик, у тебя что-нибудь еще? Что-то важное? — с горьким сарказмом спросила она.
— Я хочу, чтобы ты осталась со мной, — хмуро сказал он, стараясь твердо стоять на ногах.
— Зачем?
— Разве то, что мы были вместе, ничего не значит?
— Может быть, это когда-то что-то значило. Во всяком случае, мне так казалось. Теперь нет.
— Я теперь другой человек. Смотри, что у меня есть… — он вытащил из кармана пачку купюр. — Мы сможем жить, как люди… Как нормальные люди, Юлька! У меня теперь будут деньги… Много денег! Блин, даже ты столько не видела!
Купюры упали на грязный тротуар.
Она проследила за их полетом и усмехнулась.
— Другой человек? Кажется, ты всегда таким был. Просто я этого не замечала, Вадик. Или не хотела замечать.
Юля снова повернулась, чтобы уйти.
— Ты меня хочешь обидеть, да? — с пьяным негодованием поинтересовался он. — Ты меня хочешь обидеть?!
— Я не знаю, где ты, Вадим. В какой стране ты бродишь, в каких жутких джунглях путешествуешь. Я не знаю, где ты настоящий; где тот Вадим, которого… который мне дорог. И я не верю, что ты на самом деле думаешь, что стал счастливее.
Она понимала, что говорит сейчас в пустоту, отчаянно пытается докричаться до человека, находящегося далеко от нее. Она пыталась объясняться с человеком, который слышал и не слушал, видел и не хотел обращать внимания, хотя это было так просто — помнить об их общем СЕКРЕТЕ. Стоило только помнить о нем. Но он, видимо, забыл. Забыл так же, как и имена своих новых подружек. Если он их вообще знал…
Все это было обидно, стыдно и глупо.
— Ступай обратно, — сказала она. — Тебя уже твой папа, вероятно, заждался. И не только он…
Из темноты к ней вышел какой-то человек, и Вадим узнал в нем Евгения Ивановича. Кипящее, словно лава, бешенство немедленно затопило его сознание. Молча и грозно, как дождевая туча, Вадим пошел к ним. Свет фонарей плясал у него перед глазами, но он упорно шел к этим двум ненавистным фигурам.
Евгений Иванович обернулся первым и легко уклонился от неловкого удара, после чего сам от души двинул Вадима, так что тот упал на грязный растаявший снег у кромки тротуара.
— Женя, не надо! — воскликнула Юля. — Он пьян. Идемте, идемте…
— Вот мерзавец! Да что ж ты меня вечно за боксерскую грушу принимаешь? — выругался тихо Евгений Иванович. — Каков, а… Матери позвони, чтобы не беспокоилась, дурак чертов!
* * *
В машине было холодно, поэтому они изредка включали двигатель.
Ксюха и Олег передавали друг другу сигарету, словно соблюдали какой-то ритуал.
— Сначала я работала штукатурщицей на стройке в Москве, — говорила Ксюха, легонько гладя кожу вокруг сосков Олега. — По двенадцать — шестнадцать часов в смену. Жили в каких-то подвалах. Ели макароны китайские. Веришь, я теперь видеть макароны эти не могу. А потом пошла работать на лоток, цветами торговать. Тоже, я скажу, удовольствия мало. В мороз и холод, в дождь и жару — стой, хоть издохни. Гоги, наш хозяин, за каждый поломанный или замерзший «нетоварный» цветок вычитал из получки. «Я их расты, полывай, срэзай, возы — а ты ломай, да? Минэ убытки дэлай, да?» — передразнила она, и они оба рассмеялись. — А потом как-то раз подъезжает к нашим лоткам «мерседес» навороченный. Вообще-то у нас часто «крутые» цветы покупали… Так вот, выходит из него дядя такой представительный — и ко мне. Так, мол, и так, что тут у вас за цветочки-ягодки, и все такое прочее. Разговорились. Я позубоскалила, конечно, не без этого. Такие обычно целыми охапками цветы покупают, ну, думаю, надо раскрутить «крутого» дядю. Расторгуюсь да поеду отдохну. В комнатке, которую мы снимали, вечером трамтарарам вечно стоял, и не поспишь толком. А он, как заведенный, лясы точит и точит, а про цветы уже забыл. Потом говорит, поехали, мол, пообедаем. Я спрашиваю прямо счас, что ли? Ну да, отвечает. Чё на меня нашло, не знаю. Отдала девчонкам выручку, а сама в «мерс» этот юркнула. Вот так с боровом познакомилась. Потом уж не знала, правильно ли сделала…
— Почему? — спросил Олег, передавая ей сигарету.
— Не спрашивай. Вспоминать тошно. Гад он. Всякой пакости и грязи нахлебаться заставил. Я же при нем, как собачонка худая. У меня ж ничего нет, кроме ошейника, который он на меня надел.
— Чего же ты тогда ждешь?
— Сама не знаю. Все-таки жить во дворце и спать на чистых простынях лучше, чем ютиться в грязной комнатушке с десятью девчонками и получать копейки. А икра гораздо вкуснее китайских макарон. В Америке побывала, на Канарах, в Париже… Хоть что-то увидела. Но я за все это не держусь. Обязательно что-нибудь придумаю, чтобы жить нормально. Скажи, разве это много — просто жить, любить, растить детей?
— Нет, не много, — согласился Олег. — Ксюш, у тебя мужиков много было?
— Тю-ю! Спросил! Тебе это надо? Я что, хуже или лучше от этого стану, если отвечу? — немножко рассердилась она.
— Прости. Мне действительно это не интересно. С тобой хорошо, уютно, как если у печки сидишь. Все в тебе мне кажется знакомым, словно я тебя раньше где-то видел, а потом забыл. Может потому, что ты добрая, и тебе от меня ничего не надо.
— Ты уверен? — грозно спросила Ксюха. — Ты точно уверен?
— Ну да, да! — засмеялся он, не понимая, к чему она клонит.
— Кое-что мне все же от тебя надо…
Она потянулась и поцеловала его.
В это время в боковое стекло кто-то постучал. Ксюха с ужасом увидела ухмыляющееся лицо Юрика.
— Так, так, так. Готовый сюжет для «Плейбоя» или журнальчика покруче. Ксюша, золотко, не соизволишь ли ты одеться? Шеф давно тебя ищет. Он меня уже заколебал: «Найди ее и найди». Пришлось найти. И ты, пацанчик, одевайся.
— Ну и скотина же ты, Юрик, — процедила она сквозь стекло.
— Я скотина, а ты тварь подзаборная. Мы друг друга стоим. Но вся проблема в том, что ты считаешь себя умной и несправедливо отказываешь в том же полезном качестве мне. Это обидно. Хочу заявить, что ты меня недооценила. Неужели ты думаешь, что сегодняшние твои приключения останутся вне моего внимания? И твой разговор по телефону, и вояж на встречу с Вадимом, и все остальное?..
Рядом с ним Ксюха увидела Диму. Тот с притворно-виноватой улыбкой только пожал плечами.
* * *
Боров, насупившись, смотрел в окно машины, за которым проносился ночной город. Фонари на дороге выхватывали его лицо из мрака, резко обозначая расплывшиеся черты лица, делая его еще уродливее и старше. В этом мелькании стали заметны мешки под глазами и складки у рта.
Ксюха и Олег сидели перед ним, не издав ни звука с тех пор, как их втолкнули в лимузин.
— Ты хоть понимаешь, что после этого я могу тебя просто уничтожить? — спросил наконец Александр Михайлович.
— Это лучше, чем жизнь с тобой, Шура, — ответила она.
— Чем тебе не нравится жизнь со мной?
— Ты пытаешься делать из меня животное. Манишь всей этой блестящей и шуршащей мишурой, как сахарной косточкой, и желаешь, чтобы я прыгала перед тобой на задних лапках. С тобой я перестала удивляться любой мерзости, которую ты мог придумать. Секс втроем? Пожалуйста. Потанцевать голышом перед твоими дебильными гостями? Нет проблем. Помочиться в парке перед всеми? Сделаем в лучшем виде… — Ксюха закурила, резко смахнула набежавшую слезу. — Ты искалечил все, что у меня было внутри. Я уже сама не знаю, кто я. Животное или человек. Тварь или…
Олег с удивлением наблюдал за их диалогом.
— Ты ведь сама этого хотела. Тебе, как и всем, нужны только вот эти бумажки, — Александр Михайлович с отвращением швырнул ей в лицо пачку долларов. — Мне было просто интересно, как далеко человек может зайти в своей алчности.
— Я тебе не подопытный кролик! — закричала Ксюха, бросаясь на него с кулаками, но он с легкостью толкнул ее на Олега.
— Придержи свою подружку, иначе я действительно могу рассердиться, — сказал толстяк.
— Видеть рожу твою поганую больше не могу, скотина! — она разрыдалась, уткнувшись в грудь испуганного Олега.
— Вот она — благодарность, — процедил Александр Михайлович. — Я же тебя не держал, сука. Собрала бы вещички и уматывала в свою хохляндию. Так нет же. Ты привыкла к джакузи, шелковым простыням, мехам и шампанскому. Тебе это нравилось, дорогая. А теперь тебе вожжа под хвост попала, и ты вдруг решила, что ты — нечто большее, чем расходный придаток моего кошелька. Так вот, смею тебя разочаровать, ты — как была никем, так и осталась нулем без палочки.
Он достал из ниши телефон и сказал:
— Дима, притормози у обочины.
Когда машина плавно подрулила к тротуару, Александр Михайлович открыл дверь и бросил равнодушно:
— Надеюсь, парень, у тебя хватит ума не связываться с этой потаскухой. Ей одно место — на вокзале. Там она и окажется в конечном итоге. Натуру не исправишь. А теперь убирайтесь — оба!
Олег вышел сам и помог выйти из салона Ксюхе. Она была только в легком платье, и тут же спрятала ладони под мышки.
Лимузин, натужно загудев, влился в поток машин. Они остались на обочине.
Ни слова не говоря и не замечая Олега, Ксюха пошла вдоль дороги. Она шла вообще ничего не замечая. Ее одинокая фигура освещалась фарами проезжающих машин и походила на тень из потустороннего мира, неприкаянно бродившая среди живых, не в силах обрести покой.
Олег догнал ее и повернул к себе.
— Пойдем со мной.
— Что? — спросила она с таким видом, словно только что узнала его.
— Пойдем со мной, — повторил Олег.
— Куда?
— Домой.
Она непонимающе смотрела на него, потом ее лицо исказила злоба:
— Мне не нужна твоя жалость, мальчик. Я сама справлюсь. Сама! Иди к маме и папе!
— Ксюша, зачем ты так?
— А чего ты ожидал от шлюхи? Я же шлюха! Шлюха! Понимаешь ты это или нет? Я привыкла к грязи. Перестала ее замечать. Ведь он сказал правду…
Он прижал ее, рыдающую, к себе.
— Плевать я хотел на эту правду. Успокойся и пойдем…
— Я сама грязь! Хуже грязи! Зачем ты пачкаешься об меня? Меня можно только использовать и вышвырнуть, как пустую пачку сигарет! Господи, как же я устала! Я устала, Олежек! Я не могу больше! Мне надоела вся эта мерзость! Надоела эта жизнь проклятая! Везде же грязь, Олежка! Везде! И внизу, и наверху копошатся в дерьме, и никто этого не замечает! Как свиньи, и роются, и роются, и роются… Если бы ты только знал, что я видела и что чувствовала…
Олег снял с себя куртку и набросил ей на плечи.
— Я знаю только то, что все уже прошло, Ксюха. Все прошло. Пойдем домой…
Она больше не сопротивлялась.
Она действительно очень устала.