У нас раньше любили всякие идиотские песенки про пиратов, вроде: «В флибустьерском дальнем синем море…» и так далее. Романтика голубых трасс, так сказать. А меня это так достало, что не скажешь. Болтаешься неделями в открытом море, и одна вода кругом. И что самое неприятное — все время одни и те же рожи. И в кубрике, и на палубе, и в кинорубке, и везде, никуда не денешься. И все они друг за другом секут, смекают, как бы друг друга получше сожрать. Вот тебе и романтика.

А пираты, действительно, есть, даже и сейчас, особенно в последнее время их много развелось, только они не как раньше — с разными там арбалетами, а вооружены очень хорошо, у них тебе и пистолеты, и автоматы, нападают на суда, грабят их подчистую, и все. Особенно в южных морях это часто происходило, поэтому у нас решили создать такую службу, как охрана от пиратов. То есть команда чудачков, они должны быть натренированы особым образом, вооружены, и если пираты нападут, то они бросаются вперед — и все, пиратов скрутили и уложили на палубу. Это наш капитан захотел взять с собой в рейс, когда мы шли на Кубу, эту охрану. Капитан у нас все решает сам, раньше он еще хоть с замоплитом должен был советоваться, а теперь вообще как царек стал — что скажет, то и будет. Да это на любом судне так. Капитан же по закону наделен всеми полномочиями — и консульскими, и юридическими. То есть, если на судне что случится, то он вправе судить виноватых сам, прямо в рейсе. Ну и решил он взять эту охрану. А эту охрану по договору надо было кормить, поить, и еще оплачивать их деятельность.

Ну вот, вышли мы в море. А у этой охраны был свой старший начальник, который должен был следить за их поведением, и чтобы все было в порядке. Ну меня эта охрана с самого начала раздражала. Когда мы еще грузились — а я тогда был третьим и отвечал за груз — они все время у меня под ногами путались и мешали. Я хотел одному сказать, чтобы он отвалил, так он меня таким трехэтажным послал, что у меня вообще всякое настроение пропало призывать его к порядку. К тому же он такой здоровый сильный культурист, и рожа у него очень злая. Но это еще ничего. А как только мы вышли в море, они начали жрать! Конечно, они жрали с нами в кают-компании, но еще в перерывах между приемами пищи периодически наведывались на камбуз, а кока они вообще до смерти запугали, и буфетчицу постоянно терроризировали. А потом оказалось, что у них с собой есть солидный запас спиртного, но и на судне тоже обычно спиртное берут в рейс, мало ли что там случится, и еще каждый морячок запасает. Некоторые из нашей команды как выходят в море, так вообще не просыхают, так и заливают за ворот до самого возвращения в родной порт. И они быстро нашли общий язык с нашими алкашами и начали квасить без передыху. Я даже не помню, был ли хоть один трезвый, кажется только я и наш капитан Струнец. Его мы звали Дуралей Иванович, у него была такая отвисшая нижняя губа и короткие ноги. А ведь пароход надо было вести, чтобы он не сел на мелягу и не столкнулся с другими. Но капитан ничего сделать не мог, он, конечно, на них орал и угрожал, что напишет на них докладную, но они ничего уже не соображали.

Короче, это безобразие продолжалось долго, а потом, помню, стоит наш Дуралей Иваныч, весь красный, и орет на ихнего начальника: «Ваши люди пьяные! Они наблевали на моих людей!» А тот ему в ответ орет: «Это ваши люди спаивают моих! Вы за такое поведение лишитесь капитанских нашивок!» А я спустился вниз по трапу в кубрик — вижу — ну и картина: лежат в блевотине те духи и наши чудачки, даже те, кто на вахте должен быть в это время. Уж не помню, как в тот рейс мне удалось все это выдержать, потому что вахты стоял, по-моему, только я один. А все остальные лежали пьяные.

Когда мы вернулись в Питер, оказалось, что нам эта охрана обошлась дороже, чем если бы на нас пираты напали, столько они сожрали и выпили, и такие они были утомительные. Больше мы охрану к себе на судно не брали.